Я вынужден засесть за эту главу, потому что передать все то, о чем собираюсь в ней рассказать, мне некому. Нет у меня учеников. А пациенты, выздоровев и научившись кое-чему, разбежались. Не любят они возвращаться к своему тяжелому прошлому, да и стесняются беспокоить без причины. Но знаю, полечивают они своих знакомых потихоньку — уже это отрадно.

Времени маловато остается: я уже стар (не очень) и как-то не хочется уносить с собой то, что узнал и усвоил за последние лет тридцать с лишним. Пусть пользуются люди. Возможно, кто-нибудь найдет этому применение, и тогда еще один человек (а может, и не один) избавится от своих болезней и обретет счастье независимости от медиков с их уколами, больницами и операциями.

Я расскажу вам кое-что о том, как лечил людей (всего не охватить). Я буду называть своих пациентов ненастоящими именами, но остальное будет сущей правдой. Больные, которые не от хорошей жизни выходили на меня, беспрекословно слушались меня и через какое-то время уходили в свое будущее одаренными здоровьем. Они назад не возвращались, да и звонили редко, лишь когда нужна была помощь их знакомым (знаю, даже поговаривали, что только я, мол, смогу помочь в том или ином случае). Первое время я чувствовал обиду, но потом привык, даже старался объяснить это стеснительностью, нежеланием тревожить меня без надобности. Наверное, так оно и было, и есть.

Итак, приступим.

С детства помню: когда хотелось кому-то добра, у меня странно грелись ладони. Ощущение было приятным, но я не придавал ему какого-то значения. Потом научился прикосновением пальца к пульсирующей точке унимать у себя зубную боль (зубами я страдал чрезвычайно, потому что, обожая свою маму, услышав ее просьбу перерезать чем-нибудь медную проволоку, тут же просто перекусил ее, и зуб, естественно, треснул). Потом заметил у себя странное любопытство к всевозможным народным способам лечения болезней.

Вот один из самых ярких случаев. В начале журналистской деятельности я работал корреспондентом в районной газетке и снимал чистую комнатку в уютном деревенском доме. Хозяйка дома (назовем ее тетей Дарьей) имела украинские корни, царскую осанку и прическу, как у царицы, выглядевшую золотой короной. Однажды она мне рассказала, как ее дочь (у ребенка которой я к тому времени уже стал крестным) в далеком детстве ночью вдруг заплакала и проснулась. У нее, оказалось, был сильный жар, и встревоженная мать, замотав дитя в одеяло, помчалась в больницу. Там кто-то сбегал за врачом, но эскулап, осмотрев ребенка, пришел к заключению, что это сибирская язва, и показал матери на странную синюю извилистую линию, которая от красной точки в ладошке девочки потянулась вверх, до локтевого сгиба и, оставив там такую же красную точку, понеслась дальше к плечевому суставу.

— К утру эта линия дойдет до сердца, и девочка умрет, — жалея, сказал врач. — Не убивайся, здесь ничего сделать нельзя. Бог дал — Бог взял…

Но Дарья, отмахнувшись от дурака, рванула в ночь через город и полями к деревеньке, в которой, поговаривали, жила некая бабка. Бабка впустила ее в избу, поглядела на ручку девочки, полезла в свои мешочки, достала жменю гороха, пожевала его и, положив образовавшуюся кашицу в детский кулачок, долго держала его в горсти и шептала, раскачиваясь, какую-то молитву. Плачь ребенка становился все тише, постепенно сменился всхлипываниями, а когда девочка заснула, бабка уложила ее и выпроводила мать.

— Ступай, нечего тут высиживать. Утром придешь и заберешь свою дочку.

Как дождалась Дарья утра — представить себе не могу. Домой она, конечно, не ушла, просидела в поле у стога соломы. А когда хорошо уже рассвело, осмелилась вернуться в избу. И там бабка показала ей руку девочки, уже без синей полосы и красной точки в локтевом изгибе. В кулачке спокойно спящего ребенка под разжеванным горохом бледнела первая красная точка и оставался короткий обрывок бледно-голубой линии.

А дня через три на улице встретилась Дарья с эскулапом, и тот, потупив взор, участливым шепотом спросил:

— Ну что, схоронила дитя?

Хотя меня и интересовали подобные неожиданные случаи и я даже куда-то записывал интересные рецепты, но использовать их — не использовал. Да и не было у меня тогда никаких пациентов, и в мыслях не появлялось, что буду кого-то лечить. Но один такой оригинальный способ лечения впервые в жизни мы провели именно с Дарьей. И получилось это довольно забавно.

Как и полагается, у тети Даши был супруг. Такая яркая личность не могла оставаться одинокой. Муж ее (назовем его дядей Петей: для меня, тогда юного, только что отслужившего, все более или менее взрослые люди делились на дядь и теть)… ну так вот, муж ее был мужчиной оригинальным. Чем? Во-первых, осанкой он не уступал свой жене, и хоть ростом особо не вышел и на голове вместо короны носил поредевший и поблекший ежик, но некая порода в нем чувствовалась. Он никогда не повышал голоса, не произносил нецензурных слов и дикцию имел артистическую, хотя был таким простым рабочим, что проще некуда. Одевался он всегда чисто и опрятно, и подозреваю, что заслуга в том не только его жены, — не раз видел, как мужик отпаривает свои брюки и аккуратно расправляет воротник и рукава, вешая сорочку в платяной шкаф.

А во-вторых… Он пил запоями, как многие вокруг, но ни разу я не видел его даже пошатывающимся. Только напряженно-ровная походка выдавала в нем стадию крайнего опьянения. Кстати, на работу и с работы он ездил на велосипеде, и езда, когда он был в известном состоянии, была такой же строго целенаправленной. Но когда одуревший от водки бедолага, спрыгнув с рамы, входил в калитку, то тут же ронял велосипед и падал без памяти. И тетя Даша, как-то не слишком уж серьезно ворча, затаскивала его в дом и укладывала на кровать. Она мне рассказала, что однажды, рухнув таким образом, дядя Петя ударился лбом о край ступени и рассек его, да так, что кожа, как скальпированная, задралась кверху и обнажилась лобная часть черепа. Запаниковавшая было жена быстро взяла себя в руки: бежать куда-то и звать на помощь некогда, телефона нет, надо самой что-то придумать. И вмиг придумала: понеслась на кухню, натолкла ножом луковицу и с ней в жмене выскочила обратно. Отрезвевший от удара дядя Петя, осознав свою беспомощность, спокойно сидел на земле, ожидая скорого конца. И жена с решительностью львицы шмякнула ему на окровавленный череп луковую кашицу и ничтоже сумняшеся натянула сверху кожу, закрыв разрыв.

— Он тут же отключился. Потерял сознание. Но я знала, что от лука не умирают, поволокла его к кровати, там туго перевязала лоб и пошла в огород, переживать. И что? Вон, живой бегает, даже шрама не осталось.

Впрочем, поскольку запойные процедуры хозяина не нарушали общего покоя в доме, а я днем работал, вечерами гулял и всего этого безобразия просто не замечал, жизнь моя у них продолжалась без каких-либо проблем.

Кстати, хоть это и не имеет какого-то значения, но в свое время дядя Петя сидел тоже, как и многие вокруг. Как-то на крыльце, оглаживая свою раздобревшую дворнягу, он мечтательно произнес:

— О, какая ты стала, Альма. Котлеты бы из тебя вышли отменные…

И, заметив недоумение в моих глазах, пояснил:

— Мы в Сибири, бывало, и собак ели. Сначала с голоду, а потом понравилось. Вкусно очень…

Кстати, у них была и яркая пятнистая кошка, которая ходила в поля мышковать, а принеся добычу, обязательно клала угощение к ногам собаки. И тут начинался театр. Собака нюхала мышь и в гордом стеснении задирала голову, кошка же подкладывала добычу еще ближе, и после нескольких таких предложений собака сдавалась, аккуратно отгрызала половинку порции и проглатывала. И тогда кошка набрасывалась на оставшуюся часть. Таким образом, все оставались довольными. О, стоило бы посмотреть, как они знакомили друг друга с новорожденными щенятами и котятами, поднося их друг к другу по одному, с обнюхиваниями, облизываниями…

Впрочем, речь не о том.

Ну так вот. Однажды, придя домой в обеденный перерыв, я увидал тетю Дашу необычайно взволнованной. Она мне прошептала, кого-то таясь и в большой тревоге:

— Деньги надо спрятать, сейчас все пропьет.

— Что случилось?

— Да Петя опять запил, еще и бидон браги поставил. Как прикончит ее, начнет все пропивать.

— Но он же на работе.

— Нет, спит. В отпуске он, так что отгуляет как полагается.

— И здорово пьет?

— У-у… Все из дому тащит. Постели, костюмы, мои безделушки — ни чему цены нет. А деньги я, если успею, прячу — потом-то жить надо.

— И что пьет? — не совсем ловко поинтересовался я. — В смысле, когда все пропьет.

— Как водка закончится, брагу — самогонку не успевает выгнать. Потом одеколоны всякие, жидкость от клопов, политуру, клей, даже зубную пасту… Все, что ни попадется, лишь бы зверя своего ублажить.

— А потом?

— Потом болеет долго, с месяц. И на перерыв. Отойдет маненько, приосанится, как будто ничего и не было, начнет вещи вновь покупать. И так до следующего раза.

— И часто это повторяется?

— Последнее время все чаще. Уж не знаю, как с ним доживать буду.

После этого разговора я стал замечать, что в доме этом действительно не все в порядке. В такие дни волнение хозяйки передавалось и мне. Подумывал уже переселяться, но больно спокойно у них прежде жилось.

Так продолжалось какое-то время, как вдруг, листая один из литературных журналов, на последних страницах в рубрике «Это интересно» я нашел заметку о странном случае, произошедшем где-то в Америке. Некая мадам, принимавшая по своим женским надобностям трихопол (почему-то жидкий), вдруг обнаружила на столе пустую бутылку от лекарства, а в постели — своего супруга в сильной стадии опьянения, что случалось с ним не реже, чем с нашим дядей Петей. Перепугавшись, она потащила мужа к врачам, но те, проверив его хорошенько, ничего, кроме отменного здоровья, не обнаружили. Тогда эскулапы стали всесторонне изучать лекарство и выяснили, что побочных отрицательных явлений трихопол не вызывает.

На том все бы и успокоились, однако через какое-то время супруга с удивлением стала замечать, что муж ее не пьет. Месяц, два, три не пьет, и даже на праздники отказывается, заменяя стакан виски стаканом чая с вареньем. Дотошная женщина вновь поволокла супруга к медикам, те вновь поизучали это лекарство и выяснили, что трихопол, кроме всего прочего, восстанавливает поджелудочную железу. Да так идеально восстанавливает, что она становится новенькой, как у младенца. А здоровой поджелудочной железе алкоголь ни к чему и даже противен. И вообще человека, принимающего трихопол, начинает воротить от пищи и питья, приносящих вред организму.

Изумленный такой забавной заметкой, поспешил я рассказать о ней тете Даше. Она тут же сгоняла в аптеку, там по закону подлости такого лекарства не оказалось, но женщина уже «закусила удила». На следующий день с раннего утра моя хозяйка помчалась в областной центр, якобы навестить дочь, ту самую, некогда спасенную разжеванным горохом и молитвой, а вечером показала мне не бутыль, а коробочку с таблетками.

Надо сказать, что все наши приготовления к задуманной акции проводились в великой тайне. Жидкость мы надеялись смешать с водкой или с запивкой, но как поступить с таблетками, не знали. Был проведен соответствующий эксперимент, одну таблетку мы с великим сожалением рискнули разбавить в рюмке водки, но она дала меловый осадок, а я не смог утвердительно сказать, обладает ли этот осадок целительными свойствами. Может, стоило пьянчужку обмануть, сказав, что таблетки эти от чего-то другого? Но хозяйка утверждала, что дядя Петя в принципе ни на что не жалуется и ни за что добровольно пить какое-то лекарство не станет, а в подвохе заподозрит. Так что одно время нам казалось, что идея наша обречена на провал, и несколько дней мы ходили удрученными. Но как-то утром я увидел тетю Дашу веселой, вопросительно приподнял брови, и она мне поведала, что ночью (вы ведь знаете, как это бывает) уговорила мужа попринимать лекарство, признавшись, что оно для трезвости, и он уже проглотил одну таблетку.

Занятый своими делами, я не наблюдал, как продвигался процесс лечения бедолаги, но через некоторое время тетя Даша поведала мне, что дядя Петя пить бросил, с работы возвращается трезвым, очередной бидон браги не поставил и вообще превратился в абсолютно примерного человека.

А потом и я стал свидетелем странного случая. Как-то, заглянув домой в обеденный перерыв, обнаружил в маленькой прихожей (используемой под столовую) гостя, с виду работягу, на столе — бутылку водки, а в гардинах — прячущуюся тетю Дашу с горящим взором. За перегородкой у плиты дядя Петя жарил на сковороде грибы с картошкой.

Все было чинно и благородно. За столом мы сидели втроем (хозяйка продолжала прятаться), мужчины выпили по рюмке и завели какой-то философский разговор, а я наблюдал за ними. И заметил, как стала меняться атмосфера. Такое едва уловимое изменение обычно наступает, когда одному еще хочется выпить, а второй нарочито не предлагает. Наш гость помолчал, поерзал и, поняв, что продолжение кайфа ему уже откровенно не светит, сам схватился за бутылку с сакраментальной фразой:

— Ну что, еще по одной?

Больше он не успел произнести ни слова. Дядя Петя мгновенно перехватил бутылку и выбросил ее за дверь, во двор, со злобной фразой:

— Ты что, пить сюда пришел?!

Через секунду гость, не проронив ни слова, исчез, дядя Петя угрюмо отправился в спальню, а тетя Даша выпала из-за гардин с совершенно обезумевшим взглядом.

Но на этом история не кончилась. Однажды, месяца через три, позвали нашего хозяина в дом напротив помочь постелить крышу. Весь день он колотил там молотком по стропилам, к вечеру вернулся довольный, а за ним — толпа с приглашением к столу. Пришлось ему возвращаться. А потом с зеленым лицом он мчался через два участка в туалет, откуда долго доносились неприятные звуки рвоты. Как рассказала тетя Даша, в гостях он долго отказывался от выпивки, но уговорили его все же на стакан красного вина, после которого тотчас же и произошла его срочная эвакуация. Озадаченные хозяева взволновались и даже приобиделись, но тетя Даша объяснила им суть дела. А вернувшись в дом, неожиданно для меня, как-то по-бабьи глупо и зло сказала своему супругу:

— Ну, видишь, как я тебя перевоспитала?

— Ты? — взвился самолюбивый дядя Петя. — Ты? Ах ты, м-мать…

И ушел, хлопнув дверью. И вернулся, вновь с зеленым лицом, на котором была написана лишь неимоверная решимость, и с двумя бутылками «Московской».

Как он глушил в себе последствия трихопола, я наблюдал. Огорченная донельзя тетя Даша обескураженно отмалчивалась, а дядя Петя в открытую пил за обеденным столом. Заглотает с упорством стакан — и на двор. Отплюется там, вернется, вновь с очевидным усилием буквально втиснет в горло очередную дозу — и снова бежит в туалет. И так день за днем. И постепенно, видимо, вновь сломал свою поджелудочную: в ход пошло все — та же брага, тот же тройной одеколон, а в глазах его светились только решимость и откуда-то взявшаяся ненависть к жене. Я понимал, что, задев его самолюбие, она вмиг порушила всю его собственную тайную надежду на благополучное избавление от запоев, а сильный мужской характер не позволял ему даже сделать вид, что пошел на поводу у жены.

Короче, отпоил себя дядя Петя подчистую и однажды вечером, низко, мелочно скандаля с тетей Дашей, вдруг выскочил в свою мастерскую, вернулся с топором и, подняв его, замахнулся на горячо любимую супругу. Тут я, обычно старательно придерживавшийся нейтралитета, вынужден был встать и руку его вооруженную перехватить. Чтобы отнять топор, усилий не потребовалось: рука потенциального убийцы оказалась такой слабой, что оружие само выпало из нее.

Разумеется, после этого случая я всерьез задумался о переселении. Между тем дядя Петя «заболел», несколько дней отлеживался, выходя из запоя. А когда я подыскал себе очередной угол, тетя Даша, провожая меня, уже была повеселее и в дверях сказала, не очень и таясь:

— Он меня попросил еще привезти эти таблетки. Говорит, помогли.

О необычном влиянии трихопола на здоровье человека можно рассказать еще.

Однажды я заметил, что кожа у меня на лице сохнет. Ощущение было не из приятных, но особого внимания на него я не обращал, пока не увидел, что кожа моя еще и шелушится и там, где отпадает ее верхний слой, появляются неприятные розовые пятна. Одна из сотрудниц мне заявила, что ее муж уже пару лет мучается этой странной болячкой, периодически лечится в больнице, но толку никакого. Пришлось ему даже бросить работу, и теперь она его кормит на свою невеликую зарплату.

Честно говоря, я не очень встревожился, но по роду деятельности у меня ежедневно происходили деловые встречи, а такой мой вид, разумеется, не мог бы вызвать у людей положительных эмоций. И я отправился в нашу ведомственную поликлинику за помощью дерматолога.

Дерматолог, молодая ярко-красивая девица, тут же безапелляционно заявила, что снимет «это» в одну секунду, и выписала мне мазь, тридерм, запретив умываться. «Чтоб ни капли воды на этом лице я не видела» — такую странную фразу она произнесла.

Мне, привыкшему чуть не каждый день по полтора часа валяться под сандаловой пеной в раскаленной ванне, решая суперкроссворды, расставание с водой показалось худшим из наказаний. Какое-то время я, правда, сдерживался, втирая в физиономию не такой уж неприятный, кстати говоря, крем, но потом стал давать поблажку своей привычке и… выходил из ванной вновь пятнистым. Меня возмущало, что прописанное лекарство не лечит болезнь, а лишь «прячет» ее куда-то, непонятно куда. Если эта неприятность вызвана внешним влиянием, она уже давно должна была исчезнуть. А если причина внутри меня, то тут кремом явно не обойтись.

В то время была у меня и другая неприятность: регулярно возникающая некая ноющая боль в области средней части позвоночника и желудка. Я относил ее на счет постоянного сидения за компьютером и как итог развивающегося остеохондроза, а жена моя — на счет некой язвы желудка, которая почему-то должна была у меня появиться и прогрессировать. Так в наших диагностических спорах проходили месяцы и даже годы. К врачам я, сам тогда уже «народный целитель», разумеется, не пошел. Заглянул как-то, правда, в поликлинику, там ответил на кучу компьютерных вопросов, но, когда мне предписали на следующее утро явиться глотать какую-то «кишку», тут же ретировался.

Приходил же в себя, отлеживаясь на колючем коврике (который почему-то называется «иппликатор Кузнецова», хотя это примитивнейшая йога, выполненная в пластмассе) и отогревая область живота и груди раскаленной грелкой.

Однако бесконечно такое положение продолжаться не могло, и однажды, возмутившись самим собой, я стал исследовать себя, как и своих пациентов, акупунктурой, или, если хотите, пальпацией. И обнаружил ноющую боль по всей длине поджелудочной железы. После чего, нисколько не сомневаясь, помчался в аптеку, купил там три пачки трихопола и начал глушить его по две таблетки три раза в день. И вновь вернулся к раздельному питанию.

Разумеется, правильный диагноз и правильное лечение привели к немедленным результатам. То есть уже на второй день исчезли мои блуждающие боли в области спины и желудка. Теперь я о них, признаться, позабыл.

Но каково было мое удивление, когда я обнаружил, что кожа на моем лице стала мягкой и покрылась тонким слоем вещества, напоминающего крем. Самый лучший крем на свете, созданный моим же организмом.

Теперь я с наслаждением умываюсь, не жалея воды, и отлеживаюсь в ванне. И ничто уже мне не угрожает. А если вновь как-то проявится, то трихопол продается без рецептов, и покупка его уже не вызывает на лицах аптекарей выражения загадочной гадливости: трихопол (или метронидазол) — средство от трихомонад, появление которых в половых органах мужчин и женщин считается легким и «простительным» венерическим заболеванием.

В завершение этой главы могу сказать, что еще в самом начале целительства, разрабатывая обязательные методики, способствующие восстановлению здоровья людей, первым в их список я внес прием трихопола — на всякий случай, поскольку поджелудочная железа «сломана» практически у всех, кто неправильно питается. А нас всех неправильно кормят, и дома, и в общепите.

Я уже упоминал о необычайном тепле, которое приливало к моим ладоням при одном виде приятного мне человека. Поразмышляв, решил, что это итог бесконечных нежных свиданий, которыми я в молодости чрезвычайно увлекался. Так или иначе, а руками я владел виртуозно и однажды, прослышав, что некий человек унял головную боль нашей соседке прикосновением руки, решил попробовать. Эксперимент удался сразу, и с той поры на каждую жалобу о головной боли я реагировал очень бурно: бросался на помощь, усаживал человека поудобнее и, интуитивно делая соответствующие пассы (которые потом наблюдал у Джуны), «болезному» в конце концов помогал.

Через какое-то время, приобретя опыт и начитавшись соответствующей литературы, я мог уже по биополю человека определять и больное место, и характер его неприятностей. Надо сказать, что энергетически они выражаются либо в усиленной, либо в ослабленной в этом месте ауре, которая у здорового человека должна равномерно распределяться по поверхности тела. Причем усиленная аура (всплеск энергетики) указывает на воспалительный процесс в органе, находящемся непосредственно под этим местом, то есть означает энергичную попытку организма избавиться от чего-то мешающего ему. А ослабленная аура — соответственно, уменьшение иммунитета и защитных функций, что может поспособствовать возникновению уже серьезного заболевания. Мне в процессе лечения пациента оставалось уменьшить энергию там, где обнаруживался ее избыток, либо добавить ее в то место, где энергии биополя у больного не хватало. И поставить диагноз, который всегда оставался безошибочным.

Положение осложнялось лишь тем, что при таком «вмешательстве» в биоэнергетические процессы чужого человека обязательно надо было чувствовать к нему некую «любовь», то есть участие, жалость и огромное желание помочь. Это общеизвестное правило нелегко соблюдать даже просто из чисто эгоистических соображений — с чего бы я, по характеру крайне брезгливый, полез в такой тесный контакт с личностью, не вызывающей у меня приятных эмоций?

Мои блуждания в этой буре чувств привели наконец к тому, что я научился любить больных. С первой минуты общения эта любовь и жалость заполняли меня, а все другие ощущения куда-то отступали. Впоследствии такая способность не раз помогала мне браться за лечение даже самых на беглый взгляд неприятных пациентов, вплоть до больных СПИДом.

Работа с биополем очень эффективна, если у вас есть время. Но зачастую люди, жалующиеся на какое-то недомогание, и живут не близко, и заняты, и довольны уже тем, что им сняли болевой синдром, чем и ограничиваются. Однако болезнь в них осталась, после приема они «унесли» ее с собой, и целитель в этом случае чувствует себя по меньшей мере обманщиком. Процесс избавления от причины заболевания должен быть основательным и глубоко проникающим в организм.

Так или иначе, а от бесконтактного влияния на биополе я в конце концов отказался, предпочитая воздействовать на организм человека более глобально, с применением акупунктуры, шиацу и методик рейки. Но об одном странном и забавном случае во время своего раннего увлечения биоэнергетикой хочу рассказать.

Однажды на работе мы «корпоративно» готовились отпраздновать день рождения нашей сотрудницы, маленькой и уютной женщины Танечки. А Танечка, нарезая колбасу, порезала пальчик и побежала в туалет смывать кровь.

Увидев красные капли на праздничном столе и узнав о случившемся, я мгновенно принял решение (как будто кто-то мне подсказал): вытащил девушку из туалетной в соседний кабинет, усадил, уговорил подержать руку перед собой и, хотя с нее капали вода и кровь, начал делать свои пассы, а точнее, обрабатывать место пореза энергией, вдруг потекшей из пальцев моей правой руки.

Через минуту ладошка у Танечки высохла, кровь из пореза капала все слабее, а потом последняя капля странным образом высунулась и… влезла обратно, после чего стенки пореза постепенно побелели. То есть вот он, раскрыт, видно мясо, а крови нет, будто оттекла куда-то вглубь.

— Уже не болит, — сказала Танечка. Но я продолжал обрабатывать ее ранку биоэнергией, очень любопытствуя, чем все это может закончиться.

И долюбопытствовался: края ранки стали странно поддергиваться и сближаться. Я не верил своим глазам, но Танечка тоже выпучилась на руку, а когда стало очевидно, что происходящее не сон, мы оба в волнении закричали и, переполненные впечатлением, бросили наше занятие. У меня буквально руки опустились, и чувство было такое, будто украдкой заглянул сквозь занавески кому-то в спальню. Это трудно объяснить, но и в дальнейшем такое ощущение возникало не раз, а порой, когда выходил в запретное, чувствовал буквально физический толчок в грудь и строгое предупреждение через подсознание: «Не лезь!»

Продолжалось празднование дня рождения Танечки, палец она не перевязывала, о порезе забыла и, наверное, навсегда. А я вот помню.

Я с детства был очень болезненным, хоть и усиленно тренировал мышцы: видимо, давало о себе знать голодное военное время. А после армии здоровье мое окончательно пошатнулось, если можно так сказать. Несмотря на регулярные занятия спортом и даже одно время мощный физический труд (молотобойцем в кузне), каждый месяц я бюллетенил с постоянным диагнозом ОРЗ и, надо признаться, чувствовал себя отвратительно. Потом начались воспаления легких, одностороннее, двустороннее…

Как-то мне попалась перепечатанная на плохой бумаге и на плохой машинке, к тому же зачитанная статья о дыхательной концепции йоги. Только успел прочитать пару страниц и усвоить, что воздух — яд, то есть штука вредная, и с каждым вдохом кислорода мы вдыхаем этот яд и приближаем себя к смерти. — как вдруг вечером я отключился, а ночью очнулся на больничной койке в огромной палате, полной спящих людей.

Немного поразмыслив о своей несладкой участи, я сообразил, что нахожусь в больнице, что дышится мне трудновато, под лопатками ощущается неприятное покалывание, поэтому наверняка у меня вновь двустороннее воспаление легких и надо срочно принять какие-то меры. Рисковать жизнью больше не стоит, поскольку теперь главная моя задача — вырастить только что родившегося сына.

Но «что-то» срочно предпринять я не мог, сил не было подняться, а кнопка вызова медсестры нигде не наблюдалась. И тогда, свалившись кулем на пол, я пополз в коридор по-пластунски, как обучили в армии.

В коридоре, как и полагалось, стоял стол с зажженной лампой, а за ним сидела медсестра, наблюдая за мной с ленивым интересом. Говорить я тоже особо не мог, поэтому пришлось подползти к столу вплотную и прошепелявить сквозь кашель:

— Сделайте что-нибудь, мне совсем плохо.

— Ладно, — пообещала медсестра. — Ползи обратно, сейчас тебе горчичники поставят, — и ретировалась.

Едва я успел добраться до своей койки и кое-как взгромоздиться на нее, как пришел медбрат (я его не видел, только слышал, что он разговаривает басом), набросал мне на спину мокрые горчичники, обернул меня одеялом — и через десять минут очаровательного жжения по спине я так возликовал, что сумел даже приподняться на руках. Но я понимал, что горчичниками дела не поправить, и долго еще ковырялся в «сундуке» со своими хилыми познаниями, как вдруг вспомнил о прочитанных страницах статьи о йоге и тут же пришел к выводу, что выход у меня есть лишь один — не дышать. Альтернатива — смерть.

Я затаил дыхание, но, естественно, ненадолго, на несколько секунд. Дольше не получалось, становилось очень жарко. Тогда я заткнул нос и рот углом одеяла — и вновь потерпел неудачу. Дышать хотелось страшно, даже страстно, к тому же воздух, вентилируя легкие, уносил оттуда жар, а при затаенном дыхании тело казалось раскаленным. Промучившись так пару часов, заснул.

На следующий день мои попытки не дышать продолжались с тем же успехом, но уже осмысленнее. Накрываясь с головой больничным одеялом (хорошо, что в чистом пододеяльнике), прижимая его ко рту, я старался дышать сквозь ткань, и хоть страдал от жара, но терпел — ведь это все проделывалось ради сынишки. И тут постепенно, наверное, поначалу интуитивно, у меня выработалась тактика экономного дыхания. Я сообразил, что если выдохну из легких весь воздух, то даже малая доза свежего остудит их больше, чем, скажем, при добавлении в наполовину заполненные легкие еще какого-то небольшого объема. Очень помогала при этом мысль, что вдыхаю я действительно яд.

С этой минуты моя тактика борьбы за жизнь поменялась кардинально. Старательно выдохнув все, что мог, я сквозь прижатое ко рту одеяло позволял себе чуть-чуть вдохнуть — лишь бы не задыхаться, и вновь выдыхал эту жалкую порцию, освобождая место для следующей.

Наверное, старательнее меня не было ученика ни у одного продвинутого йога Индии.

Едва привыкнув к такому образу жизни, я поменял одеяло на подушку — просто накрыл ею лицо, дышал только сквозь нее и, прижимая ее с разным усилием, регулировал таким образом объем вдоха. Получалось очень неплохо, даже появился спортивный интерес, подтолкнувший меня на опасный эксперимент — крепко прижать подушку к лицу, как это делают убийцы-душители. И, представьте, даже в такой экстремальной ситуации я не задыхался, потому что при полнейшем выдохе мне хватало даже того воздуха, который мог сквозь пух-перо просочиться в легкие.

Правда, я заметил, что это упражнение нужно делать в совершенно спокойном состоянии. Любая волнующая мысль тут же усиливала сердцебиение, температура в легких мгновенно подпрыгивала, и приходилось, приподняв подушку, полной грудью глотать прохладу, успокаивая себя буквально силой воли.

В заключение могу сказать, что я не только быстро пошел на поправку и уже на третий день закурил у окна в «предбаннике», но на последней проверке рентгенолог сказала мне безапелляционно:

— У вас не было никакого воспаления легких.

— Как? — изумился я. — А что у меня было?

— Не знаю. У вас не осталось рубцов…

С той поры я не болел ни воспалениями, ни ОРЗ и не раз лечил этим методом своих пациентов, страдающих астмой. Просто объяснял им, что, прежде чем вдохнуть полной грудью, надо полной грудью выдохнуть, освободить место для свежего воздуха.

Но самый яркий случай произошел с моим дружком, у которого был хронический туберкулез. Он, работник нерядовой, каждую весну с помпой отправлялся в Крым, в туберкулезный санаторий. Мы с ним вопросами его здоровья не занимались, поскольку о своей проблеме он помалкивал, но однажды все же упрекнул меня:

— Что же ты, других лечишь, а меня, своего друга…

— А ты будешь делать все, что я тебе скажу?

— Конечно, буду.

— На полном серьезе?

— На полном серьезе.

— Ну, тогда слушай.

И я поведал ему, что туберкулезная палочка живет в верхних областях легких, где практически не бывает вентиляции. К тому же она смертельно боится свежего воздуха и кислорода. Поэтому я предписываю ему два раза в день, утром и вечером, делать десятиминутные дыхательные упражнения «под завязку», аж приподнимая ключицы, чтобы свежий воздух попадал в самую верхнюю часть легких. Неплохо при этом перетянуть себе грудь корсетом или полотенцем, чтобы в легких умещалось воздуха не так уж много. А в остальные часы суток ему придется попросту не дышать. Точнее, выдыхать полностью, пока, как говорится в йоге, пупок не прилипнет к позвоночнику, а вдыхать чуть-чуть, лишь бы не терять сознания.

На том мы и порешили. Потом некоторое время он отмалчивался, и я не лез ему в душу, только пару раз спросил — делаешь, мол? И получил ответ — делаю. Все.

А весной он мне звякнул, и в голосе его были наигранные упрек и обида.

— От тебя разве хорошего дождешься? Раньше каждую весну меня посылали в Крым, в санаторий, а теперь сняли с учета. Тоже, друг называется.

И прозвучало это как принародное оглашение высшего балла, скажем, по сопромату.

Со своими легкими я разобрался благодаря случайному стечению обстоятельств. Но остальные проблемы оставались и, надо признаться, прогрессировали. Проблемы с желудком… О-о, об этом лучше не вспоминать. Тромбофлебиты — однажды пришлось неделю проваляться в постели с водочным компрессом на руке, потому что образовавшийся в вене тромб намеревался оторваться и отправиться прямо в сердце. На ноге (не помню уже какой) вздулись синюшные вены, это место жгло невыносимо, и я туго перевязывал его сначала бинтом, потом — полосой эластичной резины. А сердце болело и «стреляло» так, что, скажем, на каком-нибудь собрании я мог внезапно вскочить с криком, ухватившись за грудь, а потом садился, извиняясь. В конце концов все это привело к печальному исходу — некая высокая медкомиссия после дотошных консилиумов решила переквалифицировать меня в инвалиды…

Времена тогда были странными, и мой участковый терапевт после той комиссии тщательно закрыла дверь в кабинет, заперла ее на ключ и лишь потом шепотом произнесла:

— Имейте в виду, я вам ничего не говорила. но найдите йогов. Кажется, только они способны вам помочь.

Я их нашел, вернее, нашел литературу об их методиках и за месяц «бегом трусцой» сумел избавиться от самых страшных болей в сердце. А потом, уже работая в журнале «Природа и человек», получил письмо от Патрасенко, изобретателя «Магнитотрона», который посоветовал мне написать очерк о чудо-женщине Надежде Семеновой (здесь обе фамилии настоящие). Она, спасаясь от своих болезней, смогла встать буквально со смертного одра, выздороветь, а затем лечить других.

Тут же оформив командировку, я отправился в город Шахты. Надо признаться, что к тому времени мои познания в целительстве оставались еще совершенно ничтожными. Да я и не стремился к ним. Кроме нескольких никому не пригодившихся рецептов «от бабок» и начальных сведений о йоге, не располагал ничем и даже не предполагал, что существует еще нечто действительно достойное внимания. «Официальная» медицина — вот наша опора и надежда.

Но все изменилось в первый же день моего приезда в Шахты. Маленькая и изящная, но как-то по-спортивному крепкая женщина, открывшая мне дверь обозначенной в записной книжке квартиры, не очень любезно выслушала меня, потом пригласила войти, взгромоздила на стол несметное количество книг и книжек, перевязала их крест-накрест веревкой и вручила эту стопу мне с категорическими словами:

— Пока все не прочитаете, я с вами разговаривать не буду. Где вы остановились? Там и читайте, я буду приносить еду в номер.

Отправившись побитой собакой восвояси и развязав там стопу книг, я обнаружил, что все они о так называемой народной медицине, и — а что делать? — стал читать. А когда понял, что это интересно, то и конспектировать. Кроме множества никому не нужных, бесполезных и даже неполезных сведений, в этих книгах порой встречались разъяснения необходимости чистоты кишечника и рационального питания, избавления от камней в печени и очищения кровеносной системы и т. п. (После тщательного отбора и проверки основные и обязательные методики оздоровления были объединены мной в книге, которая в первом издании называлась «Сам себе доктор», а в последующих — «Очищение организма».)

В обед пришла Семенова и, оставив на столе пакет с колбасными изделиями и пучок черемши, ушла со словами, что вечером мы пойдем в гости. И правда, вечерком она вновь заглянула в гостиницу — с очередной порцией колбасных изделий и черемши — и повела неведомо куда бесконечными трамвайными путями. По дороге рассказала, что работает товароведом на мясном комбинате и то, что я ем, — его продукция (кстати, весьма отменного качества). А человек, к которому мы идем, ее бывший пациент, когда-то страшно и смертельно больной, а теперь просто поменявший свой образ жизни и — выздоровевший.

В гостях мы оказались у очень приятных и веселых людей. Помню, у них был «белковый стол», то есть в блюдах с разнообразной едой, от которых чуть не ломился стол, не было ничего, относящегося к углеводной пище. А веселы эти люди, как мне объяснила Семенова, потому, что у них уже ничего не болит и болеть никогда не будет. Так, подбадриваемые обязательной водочкой, мы провели очень интересный вечерок.

Весь следующий день я читал, конспектировал и грыз колбасные изделия с черемшой, а вечером мы отправились в гости в другую семью, где был накрыт уже «углеводный стол», без присутствия какой-либо белковой пищи.

А на третий день я осознал, что сердце мое почему-то перестало ныть и подавать болезненные сигналы, окончательно успокоилось, и если остались в нем какие-то ощущения, то лишь приятные.

Конечно, Семенова раскрыла мне все свои тайны, многое рассказала и о себе, и о своих пациентах. И, вернувшись в Москву, я написал о ней большой очерк, который был напечатан в журнале «Природа и человек». Но суть не в этом. Сразу по приезде я взялся за очищение организма и рациональное питание, что в конце концов (замечу, уже только это) избавило меня от всех проблем со здоровьем. Полностью проводить очищение я даже не стал, не было надобности. Но плюс к этому прошел полный курс уринотерапии и таким образом очистил кровеносную систему и совершенно изменил состав крови. С той поры и до сих пор, когда мне приходится сдавать кровь на анализ, врачи поражаются, какая она у меня… хорошая.

И вот через какое-то время, когда еще не выветрились из памяти все пережитые мною неприятности, но самочувствие было отменным, я вдруг осознал себя счастливчиком. Счастливым независимостью от врачей, отсутствием каких-либо болей, неуемной энергией, которую вдруг обнаружил в себе… Мне стало хорошо. Очень хорошо. И в то же время очень скверно, потому что сотни, тысячи, миллионы людей жили вокруг меня, страдая, а я, один из них владеющий тайной здоровья, выгляжу… Кем? Грабителем? Я докопался до клада с несметными сокровищами и утаил его от других?

И я стал бросаться ко всем при любых их жалобах: «Давайте помогу!» — а они шарахались от меня с испугом и недоверием. Но это совсем другая тема — о психологии больного. Я к ней вернусь обязательно, потому что впоследствии многое прояснилось.

Та книга, которая теперь называется «Очищение организма», писалась мною для больных и потенциально больных, потому что в ней рассказывается обо всем, чем человек может помочь сам себе. Эта же книга пишется в том числе и для целителей, для тех, кто должен помочь больным вылечиться, потому что есть такие тайны, такие приемы, которые человек сам к себе применить не в силах (скажем, помассировать определенную точку позвоночника, но если вы знаете, где эта точка, то уже способны помочь больному).

С тех пор я никогда ничем не болел, а три инсульта, «заработанные» под конец жизни, — это лишь дань переживаниям за пациентов.

Я начинаю очередную беседу с такого страшного заболевания, потому что именно им страдала моя первая пациентка. Привезла меня к ней моя тетушка (настоящая). Собственно, сама пациентка тоже была в гостях, приехала к родственникам в Москву, чтобы… Впрочем, давайте начнем все по порядку.

Двери открыли нам наши друзья, две интеллигентнейшие старушки, вообще очень жизнелюбивые и веселые, но на сей раз почему-то необычайно озабоченные. Я пытался уловить хоть какой-то смысл в их сумбурных восклицаниях, когда в другую дверь вошла дама, которую я знал прежде как одну из красивейших женщин, талантливую актрису и художницу. Она бережно несла перед собой нечто напоминавшее надутую медицинскую резиновую перчатку. Лицо и голос у нее были плаксивыми, и фразы, которые она произносила, тоже содержали мало смысла. Пришлось прибегнуть к системе «вопрос — ответ».

На вопросы дама, назовем ее Екатериной Федоровной, в коне концов ответила следующее. Несколько лет назад у нее появилась раковая опухоль молочной железы, и, как у нас полагается, хирурги эту железу немедленно оттяпали. Тогда опухоль появилась на другой молочной железе, после чего, подозреваю, те же хирурги ничтоже сумняшеся оттяпали и ее. Несчастная женщина (честно говорю, откровенной, ярчайшей красоты) оказалась без своих прекрасных чисто женских «прибамбасов» (прости меня, Господи!).

А потом, в довершение всех бед, появилась у нее и стала неудержимо расти опухоль на правом локтевом суставе. Подозреваю, то была саркома, но на сей раз диагноз врачи ей не ставили: опасаясь остаться и без руки, несчастная терпела, пока могла, а когда боль в локте превратилась в кошмар, помчалась в Москву, чтобы найти хорошего и доброго хирурга, который согласился бы (заметьте абсурдность затеи) перерезать ей нервы где-нибудь в области плеча и таким образом избавить от невыносимых болей.

Думаю, что наши старушки, очень разумные существа, панически отговаривали ее, а поскольку сарафанное радио работает безупречно, тетушка моя оказалась в курсе проблемы и предложила им использовать новоиспеченного и, по-видимому, очень хвастливого целителя, благо даром, и прочая и прочая. Ну, вы знаете, как это бывает.

Так вот, та медицинская перчатка, которую бережно вынесла перед собой Екатерина Федоровна, оказалась ее собственной рукой, отекшей до неимоверных размеров и бледной от плохого кровообращения: сосуды в локте были пережаты опухолью.

Признаться, я испугался. Но виду не подал и, когда мы все уселись за стол и замолчали, объяснил бедной даме, что у нас в толстом кишечнике среди объектов полезной микрофлоры поживает некая бактерия — «палочка Колли», которая из съеденной нами пищи выделяет витамины группы В. Эти витамины при создании новой клетки организма попадают в нее и затем несут там некую регулирующую функцию, отвечая за ее нормальную жизнедеятельность. Однако толстый кишечник у нее (у дамы) непозволительно засорен непереварившимися белками, а в щелочной среде гниющих остатков пищи палочка Колли угнетается, теряет свои способности, и выделяемые ею витамины группы В превращаются в канцерогены, которые, попав в клетку, нарушают процесс ее нормального развития, делают ее раковой, то есть чужеродной.

И тут наступает страшная метаморфоза. Организм, почуяв в себе «не свою» живую клетку, по всем законам размножения принимает ее за зародыш и начинает усиленно откармливать, присоединяя к ней сонмище аналогичных клеток. То есть, по сути, рак напоминает внематочную беременность с той лишь разницей, что в данном случае клетки «плода» недееспособны. Опухоль быстро растет, раздвигает ближайшие ткани, и возникает боль, сравнимая разве с той болью, какую испытывает лань, когда у нее, еще живой, поймавший ее лев отдирает куски мяса. Сама опухоль не болит. Это просто пузырь с отвратительно воняющим содержимым.

Затем я им объяснил, что можно избавиться и от боли, и от опухоли, если в первую очередь самым тщательным образом отмыть толстый кишечник от накопившейся в нем грязи: когда в нем не будет гниющих остатков пищи, среда вновь поменяется на слабокислотную, палочка Колли заработает эффективнее, и в организм вместо канцерогенов пойдет поток нормальных витаминов группы В.

А чтобы в кишечнике не появлялись вновь непереваренные кусочки пищи, надо питаться рационально, усваивая отдельно белки и углеводы, которые перевариваются разное время. И пока ей придется вообще отказаться от белков, перейдя на чисто углеводную пищу, скажем на каши, а лучше всего вообще отказаться от питания, применив интенсивную уринотерапию. Ну и так далее.

Похоже, что аудитория моя в сути дела разобралась, Екатерина Федоровна чуть повеселела, я подробно объяснил ей, как промывать кишечник и как питаться, и счел свою миссию пока что законченной, поскольку для продолжения процесса лечения необходимо было немного подождать.

Так началась эта эпопея. Чуть ли не каждый день я приезжал на Валовую к моей первой раковой пациентке, наблюдал, как очень медленно, но все же спадает ее чудовищный отек (тогда я еще не использовал урину для вытягивания непосредственно опухолей). Все меньше жаловалась она на боль, а через какое-то время, нажав пальцем на ее ладонь, я впервые увидел под просевшей кожей сухожилия и вены. И вскоре повеселевшая, избавившаяся от болей и успокоенная Екатерина Федоровна засобиралась домой, сославшись на то, что такую простую методику она может продолжать и одна, боли ее не мучают, отек спадает и в общем все идет хорошо.

Заметьте, все процедуры пациентка делала одна, я у нее даже состояние биополя не проверял, действовал только словами. Это важно, потому что в дальнейшем, правда, при других диагнозах, я самым активным образом вмешивался в процесс лечения, применяя самые разнообразные методики, выполняемые руками целителя.

Так или иначе, Екатерина Федоровна уехала к себе домой, и я был несколько обескуражен. Во-первых, простотой, с которой справился с безжалостным раком, и своим, прямо скажем, каким-то необузданным нахальством. А во-вторых, подспудным ощущением того, что процесс лечения не окончен и что-то важное я все-таки упустил.

Но известия от моей пациентки приходили самые утешительные. Пока мне вдруг не сообщили, что она умерла. Шла по улице, поскользнулась, упала, сломала шейку бедра, попала в больницу, перенесла операцию и… умерла от отека легких.

С тех пор у меня было много раковых больных. Очень много. Подавляющее большинство их я вылечивал, но, увы, все они потом умирали — по совершенно иным причинам. И до того это казалось фатальным, что даже мерещилось, что рак — наказанье Божье за неправильный образ жизни, и если уж Бог приговорил человека, то накажет обязательно. Как бы я тут не сотворил греха, заставляя людей сопротивляться Его воле. Знаете эту присказку?

Однажды Бог раздавал наказания людям за их всевозможные прегрешения и врача наказал строже всех.

— За что? — возмутился эскулап. — Я же только помогал людям.

— Ты мешал мне осуществлять свою волю, — пояснил Бог и отвернулся.

Вот такие мысли и чувства бродили в моей голове. А тем временем я лечил.

Не могу не упомянуть об одной пациентке, молодой матери, заболевшей двусторонним раком легких. Это был чудный человек, умница, очень настойчивая, какая-то вся «правильная». Она воспитывала малолетнего сына, и муж, уезжая в длительную командировку, каким-то образом вышел на меня. Сознавая безысходность ситуации, поскольку от его жены уже отказались врачи, он лишь просил поддержать ее как-то до его возвращения, чтобы сын не остался один. И я взялся за лечение. А что было делать?

Мы с Леной (пусть ее так зовут) аккуратно и в срок прошли все стадии очищения. В ход пошли даже почки, печень, кровь, лимфа и легкие. Эта упорная женщина в конце концов показала класс, взбегая на четырнадцатый этаж быстрее лифта. Она научилась не дышать по три минуты. Она была прекрасна в своей борьбе за жизнь. Думаю, присутствие сына ее поддерживало.

И тут не обошлось без ее эффектного явления бывшим врачам именно в ту минуту, когда ее мать просила у них выдать какие-то справки и рентгеновские снимки, и те участливо поинтересовались, давно ли похоронила она дочь… Лена вошла в комнату, развеселая и здоровая, и у эскулапов отвалились челюсти. Я наблюдал это сцену.

Одно отказывалась Лена делать — потеть. Мне нужно было, чтобы ее тело мощно прогревалось, причем долгим бегом трусцой, с короткими вдохами на полном выдохе, — и ничего не получалось. Она горячо убеждала меня, что просто не способна вспотеть.

Тогда, не выдержав ее упрямства, я потребовал, чтобы она надела полярную форму мужа, всю, — меховую куртку с капюшоном, меховые же штаны, унты. И когда она эдакой медведицей протрусила вокруг стола минут пять, то наконец взмокла. И проделывать это ежедневно ей было совершенно необходимо.

К врачам Лена больше не ходила, хотя я просил ее пройти у них хоть какую-то проверку. Впрочем, они бы ее обязательно вновь положили в больницу или приговорили к смерти, поскольку раковая опухоль легких не исчезает, не рассасывается, лишь как бы отвергается организмом, «консервируется», покрываясь некой защитной оболочкой.

Но, так или иначе, Лена вылечилась. Муж вернулся из командировки к живой жене и счастливому сыну. Года три они прожили прекрасно, она работала, конечно, и вела хозяйство, была энергична, весела и умна. Об ее легких даже разговор не затевался. И я не раз бывал у них в гостях. А потом на МКАД на их «москвич» налетел КамАЗ. Лена сидела сзади и получила сильные травмы спины.

В «Склифе» только глянули на ее рентгеновский снимок — и тут же отправили домой. Она жаловалась на боли в отбитых тканях, и по ее глазам я видел, как она угасает, не желая больше бороться.

Вот такая печаль. Еще много, множество подобны историй я пережил со своими пациентами, но пусть эта печаль остается в прошлом.

Уж так получилось, что большинство из рассказанных здесь историй грустные, а о самых грустных я не упомяну, они не познавательные. Но суть вот этой истории очень удивительная.

Однажды на работе я увидел весьма привлекательную девушку, по-дружески распивавшую чай с нашей бухгалтершей — тоже весьма приятной во всех смыслах особой. По взглядам, которыми они меня проводили, я понял, что речь у них шла обо мне, но игнорировал этот факт, поскольку не люблю торопить события. И правда, через какое-то время прекрасная незнакомка нашла меня в курилке, представилась Наташей и сообщила, что ее и мать готовят к операции, поскольку у них в печени (или в печенях?) обнаружены камни, причем у мамаши уже буквально монолит из билирубина. И спросила она, не смогу ли я помочь им избавиться от назойливых врачей, от операций и заодно от этих неведомых камней. Разумеется, я согласился, потому что вообще старался никому никогда не отказывать в помощи, и в тот же вечер оказался у них дома.

Мамаша меня поразила: глыба мяса и сала гораздо выше среднего роста еле передвигала ноги, опираясь на мощную палку. Когда мы вошли, она грозила кулаком внуку и выговаривала что-то гневное, а тот дразнился, показывая ей язык, и пробегал мимо, уверенный, что при своей неповоротливости она не успеет схватить его и отшлепать.

Мы, естественно, присели втроем к столу, поговорили, я объяснил, что им надо делать и в какие сроки, и ушел (тогда я еще не лечил руками). Затем мы ежедневно созванивались, я контролировал ситуацию, был доволен, что они послушны, и мать, и дочь (еще бы, все лучше, чем операции). И в положенный срок после соответствующих приготовлений они в один вечер обе легли на грелки, попили масло с лимонным соком и… Дочь мне позвонила рано утром и радостно сообщила, что из нее выпало около сотни камней различного размера (она назвала точное число). А у матери выпал большой, с грецкий орех, но один. И тут же я был приглашен на «банкет», затеянный по вполне понятному поводу.

Когда пришел к ним, первое, на что упал мой взгляд, был рояль, на крышке которого Наташа в идеальном порядке разложила листы машинописной бумаги, а на них вместо строчек ровно расположила свои билирубиновые камни всех оттенков зеленого цвета. Поморщившись, я распорядился всю эту гадость выбросить, что и было выполнено без промедления.

Банкет удался на славу, мы пили «Хеннеси», заедали лимоном и разными вкусностями, а на прощание я назначил им срок следующей промывки — дней через десять, когда забудется неприятное ощущение во рту от обилия рафинированного оливкового масла. В назначенный срок состоялась такая же промывка, и у Наташи вновь высыпалось некоторое количество камней, уже значительно меньшее, а у ее мамаши — снова большой, но один.

И в третий раз промывание прошло с тем же результатом. Мамаша, по моей рекомендации отказавшаяся от операции, уже начала было паниковать, но тут настал черед четвертой промывки, после которой из нее выбросило двадцать восемь огромных, с перепелиное яичко, кусков размягченного билирубина.

На этом главная стадия избавления моих пациенток от операций закончилась, пошел следующий процесс очищения, который длится обычно двадцать один сеанс, то есть десять с половиной недель. Я с ними все это время не виделся, руководил их действиями по телефону, но в конце всех процедур должен был приехать, чтобы констатировать их полное выздоровление (и отменное качество следующей бутылки «Хеннеси»). И приехал.

Бабулька, значительно похудевшая после всех диет, без палки носилась по двору за избалованным внуком, и ей чуть-чуть не доставало скорости, чтобы ухватить его за рубашку. От ее слоноподобных ног не осталось и следа, настроение было прекрасным.

Окончательно успокоившись, я предписал обеим продолжать правильный образ жизни, то есть следить за чистотой кишечника и рациональным питанием. И мы расстались. Казалось, навсегда. Но примерно через год мне вновь позвонила Наташа и пожаловалась, что у нее беда с сыном, его из детского сада отправили в больницу: рвота и какие-то непонятные процессы в области желудка. А в больнице сидят не дураки — понаделав анализов и удостоверившись, что с мальчиком все в порядке, отпустили ребенка домой. И теперь он находится в весьма плачевном состоянии, а она не знает, что с этим делать.

Разумеется, я тут же попилил к ним через весь город в Орехово-Борисово. Надо сказать, что дети в лечении — материал очень благодарный, не замусоренные еще организмы мгновенно откликаются на желание целителя их очистить, и облегчение наступает в считаные дни, если не часы.

Когда все заинтересованные стороны уселись за стол, к нам вышел и виновник переполоха — я едва узнал в этом исхудавшем бледно-зеленом существе былого сорвиголову, истязавшего свою бабульку. В первую очередь поинтересовался, чем его кормят. Оказалось, что в детском саду — черт знает чем, как и всех, а дома за столом властвует отец, военачальник и по службе, и по характеру, который громогласно приказывает сыну: «Ешь!» — и притом стучит кулаком. И сын, глотая слезы, ест все, что подкладывают ему в тарелку. А подкладывают всё.

Странно, не правда ли? Я учил этих людей очень внимательно относиться к питанию, поэтому не совсем понял, почему они эту науку не распространили и на свое дитя. Рассердившись, я приказал присутствующему тут же «столоначальнику» больше не кормить сына. Вообще забыть о том, что ему нужно есть. Не звать к столу ни на завтрак, ни на обед, ни на ужин. Притом готовить как можно больше разнообразных продуктов, не смешивая их, и если сын вдруг подойдет и захочет что-то съесть, ни в коем случае не препятствовать ему и не поощрять. Пусть все происходит само собой.

Так и случилось. Дня три пацаненок поголодал, и, как мне рассказала Наташа, однажды во время семейной трапезы подошел к столу, взял вареную картофелину — и удалится. С той поры дело пошло на поправку, и через месяц бабка вновь моталась по двору за непоседой-внуком, а ее палка сиротливо стояла в углу комнаты за роялем.

Но, увы, на этом их семейная эпопея не кончилась. Года через три, когда, занятый другими делами, я уже забыл об их проблемах, мне позвонила Наташа и со слезами в голосе сообщила, что у ее матери обнаружен рак груди и ее готовят к операции. Я изумился. Обычно у людей, которых я сажаю на рациональное питание, такого не бывает, да и не может быть. Что же случилось? Наверняка бабуля вновь сошла с рельсов и ест все подряд. Приехав к ним, я выяснил, что так оно и есть: бабуля уже давно отмахнулась от моих назойливых рекомендаций и зажила припеваючи. А теперь не знает, чем все это кончится.

Тут я, конечно, по-доброму с ней разговаривать не стал. Категорически приказал вновь вернуться к разумному образу жизни со всеми его приятными и неприятными нюансами и к тому же распорядился немедленно начать прикладывать уриновые компрессы или примочки на грудь, на место опухоли. Я даже не осматривал ее — чего тут смотреть? Просто очень сердито пригрозил, что, если она хоть на минуту снимет примочку, я у них больше не появлюсь.

Когда начинается процесс вытягивания раковой опухоли уриной, время вдруг резко замедляет свой ход, и неделя-две, необходимые для начала этого процесса, кажутся бесконечными. Но мы дождались — сперва кожа над опухолью посинела, потом почернела, напряглась, лопнула, и из раны потекла отвратительная и жутко воняющая жидкость.

Я примчался к ним, осмотрел грудь (которая неожиданно по своим параметрам и общим характеристикам никак не могла принадлежать пожилой женщине), оценил ситуацию как очень удовлетворительную и удалился. А в последний раз побывал у них, когда рана на этой груди, лишенной опухоли, заросла (и следа от нее не осталось). Умерла старушка лет через пять, в больнице, прихватив какую-то странную простуду. Меня к ней уже не звали — только успели довезти до врачей на «скорой».

Эта женщина была единственной моей пациенткой, к лечению которой пришлось вернуться второй раз. Остальные, похоже, оказались умнее и послушнее.

Это было давно. Мне позвонил некий человек, отрекомендовался сотрудником КГБ, сказал, что увлекается целительством. Мы всласть наговорились. Он убеждал меня, что ставит диагнозы, изучая с помощью изобретенной им аппаратуры некие излучения человеческого тела. Потом он звонил еще пару раз и заводил подобные высокопроблемные разговоры. А в последний раз позвонил с большим волнением в голосе и сообщил, что не может справиться с какой-то пациенткой (никакая аппаратура не помогает), и попросил меня посмотреть ее и помочь.

Я поехал на «Таганскую», без проблем отыскал рядом с метро красный кирпичный дом и поднялся на второй этаж. Невысокий плотный мужичок открыл мне дверь и провел в полутемную комнату, в которой, утонув в мягком кресле и в мягких подушках, сидела скрюченная в три погибели баба-яга. Она сильно упиралась сдавленным набок носом в огромный живот и на мое появление отреагировала только движением глаз. Оглядев ее спину, я пришел в ужас: вместо позвонков и ребер под кожей прощупывалось беспорядочное толстое и прочное костное образование, напоминающее горбатый ствол некоего уродливого дерева, согнутого борьбой за существование. Окостенение позвоночника!

«Болезнь Бехтерева и непроходимость желудка» — тут же поставил я диагноз. И, покинув несчастную, на кухне долго и подробно объяснял хозяину теорию очищения организма, а от непроходимости желудка посоветовал срочно взяться за сквозное промывание кишечника и при этом применить уринотерапию. Он же рассказал, что больная, от которой давно отказались врачи, сидит так сутками, покачиваясь и постанывая, не спит от болей, не ест и не пьет, поскольку еда и питье в нее не лезут, соответственно, ни моча, ни кал из нее тоже не выходят.

Пообещав заглянуть на днях, я в ужасе «бежал».

Через пару дней, влекомый непонятной тягой, я буквально заставил себя появиться на Таганке и (был канун ноябрьских праздников) решил там же, в метро, купить несчастной букетик цветов. Но денег у меня, разумеется, было мало, хватило лишь на три гвоздички, которые к тому же по цвету навязчиво казались мне траурными (такая вот ассоциация). В уже знакомой кухне хозяин квартиры попросил подождать, пока дети промывают кишечник несчастной матери. На сей раз вид у него был гораздо уверенней и спокойней.

Он начал было отчитываться в проведенных процедурах, рассказал, что эту ночь его супруга впервые уснула, причем в постели, лежа на боку, и проспала до утра. И боли ее уже не так мучают. Но в это время в комнате раздались взволнованные крики, и хозяин тут же умчался туда, а я поспешил следом.

Моя пациентка сидела, похоже, в том же кресле и так же согнувшись, но необъемного живота у нее уже не было, и нос торчал вверх. На мое появление она отреагировала странным булькающим голосом и протянула мне руку, за которую я тут же и ухватился. Я не совсем понимал, что происходит, потому что супруг ее пытался засунуть ей пальцы в рот, что-то от нее требуя. Между тем неожиданно властная и сильная хватка ее внезапно ослабла, и рука бессильно упала на колено, после чего она вся совершенно обмякла. Умерла.

А я ведь со свойственным мне апломбом уже воображал, как лихо справлюсь с ее болезнью, — и вот такой облом. Почти в паническом состоянии я опустил пациентку на пол, отметив безжизненный стук ее головы, а потом уложил поудобнее и поручил мужичку на правах супруга вдыхать ей воздух через рот, а сам взялся работать с ее сердцем.

При первом же сильном нажатии на ее грудную клетку вдруг под руками у меня тело ее сухо затрещало и осело, горб будто рассыпался. Все это костное образование оказалось хрупкой конструкцией отложений шлаков, которые еще немного потрещали — и исчезли бесследно. Похоже, то страшное, что именуют болезнью Бехтерева, на самом деле лишь фикция, изумляющая врачей до потери пульса.

Но при моих манипуляциях у пациентки в груди что-то булькало и плескалось, и я понял, что она, видимо, захлебнулась и попросту утонула… Пришлось ее переворачивать, пока изо рта не вылилось какое-то количество воды. После чего на полу оказалось нормальное тело изящной маленькой женщины, к тому же не старой и довольно симпатичной.

Мы приступили к ее оживлению. Минут через пятнадцать неустанной физической работы я вдруг увидел, что она порозовела, и уже ожидал, что она вот-вот задышит. И в этот момент в комнату ворвался врач «скорой помощи» и громогласно потребовал, чтобы мы прекратили свои манипуляции. «Вы что, хотите, чтобы она продолжала жить в таких мучениях?» Он тут же выставил всех домочадцев из комнаты и закрыл за ними дверь, почему-то призвав лишь меня на помощь. Вместе мы уложили несчастную на диван, я окинул ее прощальным взглядом — и удалился.

Наш кот, породы Гавана, чуть повзрослев, повадился перемещаться по лоджиям огромного многоквартирного дома и в конце концов исчез. Вместо него сослуживец пообещал мне котенка от голубой кошки, почему-то проживавшей у них на даче, и однажды привез на работу сей пушистый комок. Комок действительно казался голубоватым, но на ощупь его уши, почему-то сухие и «лысые», не вызывали у меня доверия, я все более убеждался, что это — стригущий лишай.

На следующий день все наши домашние, все соседи и друзья уже познакомились с голубым котенком, окрестив Мальвиной. Ее тискали до умопомрачения, а я потихоньку выяснял, какое лекарство используют от стригущего лишая. И выяснил, что всему этому народу грозит поголовная стрижка и месячное втирание подозрительными мазями.

Пока не грянул гром, я вечером тайно положил котенка в подходящую тряпочку, уже сонного щедро облил собственной мочой (приберег для этого случая загодя), уложил в сетку, а сетку повесил на ручку двери в комнате — и отправился спать. За всю ночь котенок даже не чихнул. А поутру я интуитивно почувствовал, что у него дело идет на поправку, и даже не стал его отмывать.

Между тем события развивались закономерно. Подозрительные пятна появились на затылке у младшего сынишки, а потом жалобы посыпались со всех сторон. И всем я прописывал протирание ваткой, смоченной их уриной. Пару раз. Неприятность исчезала буквально на глазах. Последней испытания проходила соседка — невеста, у которой свадьба была назначена на следующий день.

В панике она не сразу обратилась по адресу, и лишь когда узнала, что ей предстоит медовый месяц провести бритой наголо, то несчастью ее не было предела.

Ну что же, мы и ее щечки оттерли ваткой, и она даже успела перед торжеством на всякий случай припудриться и намазаться кремом для загара — кажется, ее супруг до сих пор ничего не знает.

Эту тему я затронул просто так: авось кому-нибудь пригодится.

Если меня интересовало мое будущее, то я мог запросить сведения у себя самого, хотя никогда этим не увлекался, считая зазорным «заглядывать за забор». Но были случаи очень интересные, и отмахнуться от этого нельзя, тем более что каждый, если заглянет внутрь себя, найдет там что-то похожее. Не буду размениваться по пустякам, припомню только два ярчайших эпизода.

Да, надо сказать, что перед минутой возможной опасности я всегда спрашивал себя, пройдет ли все гладко, и когда изнутри получал одобрение, то успокаивался и мог позволить себе рисковать. Например, так было все годы, когда я ездил на машине. Я как бы заранее бывал оповещен о приближении неприятности и зачастую шутя относился к этим сигналам: знал о предстоящем, и все мне сходило с рук. А порой не сходило (то колесо отвалится, то мотор откажет), но и об этом я бывал оповещен. Сейчас постараюсь изложить все яснее.

Вот, например, перед полетом в командировку в Закавказье я предчувствовал, что в предстоящей дороге таится некая угроза, но воспринял это известие изнутри без особой тревоги, отмахнулся от него. И отправился в дорогу. Ждать пришлось недолго. Едва наш Ту-104 забрался под небеса, как у него задымил, а потом и загорелся правый мотор. В это мгновение в салон вошла, очень приветливо улыбаясь, стюардесса. Я, тоже приветливо улыбаясь, поманил ее пальчиком и, когда она наклонилась ко мне, произнес на ушко:

— А у нас самолет горит, — и показал пальцем на правый мотор.

Так же улыбаясь, стюардесса, наверное, привыкшая к подобным шуткам, неторопливо оглянулась, но в тот же миг, приглушенно вскрикнув, рванула к кабине пилота. Через считаные секунды пламя на моторе погасло и из него повалил пар.

Вынужденную посадку сделали в Пятигорске. Я с удовольствием дышал воздухом, как бы стекавшим с гор, и пытался отгадать, где Машук, а где Бештау. Хорошо-то как! А иначе я там не побывал бы.

Ну, тут мы отделались шутя. А в Аше пошли с внучкой вечерком прощаться с морем, но купаться мне внезапно расхотелось, и я ее, мокрую, повел обратно в кемпинг. В воздухе разливалась предвечерняя сырость, стало тоскливо, тревожно, и вдруг я увидел, как с гор понесся на нас огромный вал воды, беззвучно снес железнодорожный мост и, покрыв все видимое пространство, вмиг разнес в щепки двухэтажные домишки кемпинга. С трудом стряхнув наваждение, я был потрясен так сильно, что собрался тут же бежать предупреждать людей об опасности. По моему мнению, трагедия должна была произойти на рассвете. Я уже видел, что надо бы им всем пораньше проснуться и подняться на железнодорожную насыпь — и они спасены.

Вот бы выглядел идиотом в глазах отдыхающих…

Мне больше всего хотелось предупредить об опасности наших соседей, только что заселивших первый этаж. Там были замечательные дети, сестричка так трогательно следила за братиком, так нежно и уважительно звала его: Гаригин, Гаригин.

Но железобетонная неловкость сковала меня по рукам и ногам, и слова не срывались с языка. Моя тайна оставалась тайной.

Тут и машина подъехала, чтобы отвезти нас в Лазаревку. А потом дорога на станцию, тоскливое ожидание поезда, жуткая духота (проводники встречного садились на рельсы подышать), неразбериха с посадкой. И все это под впечатлением будто въявь переживаемого мною кошмара.

Рано утром в вагоне кто-то включил погромче радио, и мы все услышали, что в долине речки Аше сошедший с гор поток снес в море детские и туристические лагеря. Погибших никто не считал, потому что многие отдыхали дикарями. Наши друзья из Лазаревки рассказывали потом, что местные долго еще вылавливали в море полные продуктов холодильники. Про наш кемпинг они, оберегая меня, говорили, что там все в порядке, даже дома остались на месте. Блаженная ложь.

К смерти я относился несерьезно, наверное, потому, что умирал много раз. Даже трехлетним ребенком — детский врач по фамилии Мелик-Нубаров распорядился лютой зимой поселить меня на уличном балконе, где я жил в мороз в одиночестве, покрытый снежной шапкой (остальные лишь глядели на меня сквозь стекла двери). Не знаю, от какой болезни спасал меня врач Мелик-Нубаров (свидетелей, увы, уже не сохранилось), но спас, о чем свидетельствует мое и поныне безболезное существование.

В общем, ничего потрясающе страшного в смерти не было.

Перед демобилизацией из армии я на грузовике ехал с нарядом по полям на границу, грузовик на полном ходу развернуло боком, и мы разлетелись во все стороны. Только я с одним солдатиком оказались внутри кузова, причем у меня перебило ногу. А потом я долго лежал в стогу сена, и сама смерть ласковым ветерком трепала мне шевелюру.

В госпитале мою ногу привязали к «растяжке» и стали ждать, пока кости срастутся. К ночи я почувствовал, что окончательно умираю, и попросил медсестру позвать кого-нибудь, но врачи разъехались по домам. Оставалось ждать, кто окажется проворнее, медицина или моя смерть.

Наконец где-то около часа ночи пришел главный хирург отделения, я поманил его к себе и тихонько сказал, что умираю, что меня срочно нужно прооперировать и что они могут опоздать. Он мне, кажется, не поверил, но тем не менее, уходя, пообещал, что все будет в порядке. Мне оставалось снова ждать в одиночестве.

Но ранним утром, едва стало светать, хирург вернулся вместе с начальником хирургического отделения. Не тратя времени на разговоры, они вдвоем погрузили меня на носилки и на лифте спустили в подвал, где занялись подготовкой к операции. Мне же дали маску — дышать и считать секунды.

Досчитав до десяти, я отключился. Очнулся я около четырех часов после полудня и от тех же хирургов узнал, что у меня травматический токсикоз (98 % смертности) и что они из меня фарш вычерпывали столовой ложкой.

Между тем я чувствовал себя совершенно счастливым, со всеми шутил, а главной сестре послал записку: «Ave, sestrum, morituri te salutante!» — чем и вызвал у нее истерику с потоком слез. (Господи, до чего мы все были наивны.)

Ни одна медсестра не смела ко мне подойти — все процедуры проводили мои хирурги. Они очень боялись смертного случая у них в хирургическом отделении. Но я уже не чувствовал приближения смерти. К тому же в самый разгар этого испытания ко мне в послеобеденный час явилась она сама, «смерть» (как и полагается, с косой), и откинула с головы капюшон. Она оказалась молоденькой симпатичной девушкой, которая вкратце пояснила, что пришла вовсе не за мной, а за неким скончавшимся неподалеку полковником. А ко мне забежала так, мимоходом. Вот такой полубред.

А настоящая смерть пришла ко мне лет через двенадцать в минуту несказанного блаженства в раскаленной ванне. Хорошенько отогревшись в морозный день, я уже достаточно размяк и намеревался вылезти из воды, когда, приподнимаясь, почувствовал себя как-то неуютно. Заторопился, будто куда-то опаздываю, голый выскочил в коридор — и оказался в невесомости. В ушах раздавался страшный грохот, я даже вообразил на первых порах, что опять нахожусь в метро, в котором вагоны легли на бок и грохочут по тюбингам. Но потом я припомнил, что уже приходил домой и никак не могу быть в поезде, к тому же едущем на боку. Еще немного поразмышляв, я все-таки понял, что, по всей вероятности, умер, но все-таки нахожусь в тоннеле, потому что в полной темноте вижу на черных стенках полоски скорости и поневоле приглядываюсь, когда там, вдали, появится светлый круг выезда из тоннеля.

А пока, чтобы не тяготиться ожиданием, я решил поразмышлять, хорошо это или плохо — ну, то, что я помер. И по всем параметрам оказывалось, что это просто замечательно. Не надо бежать на работу, терпеть холод и голод, а самое главное, оказывается, что я никому ничего не должен, все мои долги мне прощаются. Полная свобода!

Но в этом блаженном состоянии я внезапно почувствовал некую угрозу моему новому счастью: грохот в ушах стал ослабевать, а черточки скорости на стенках тоннеля — блекнуть. И я почти физически понял — меня тянут назад. Буквально за ноги тянут. Наверняка собираются спасать.

Тут и голос жены прорезался сквозь грохот в ушах (до сих пор не могу понять, почему в них так грохотало). Голос поначалу показался мне чужим, но она так просила меня не умирать, что я наконец смилостивился и открыл глаза. И возмутился: ну кто просил ее прерывать мое блаженство! Но она мена не поняла.

Они с сыном уложили меня в постель и стали ждать «скорую помощь», а я пребывал в таком блаженстве, подобное которому трудно вообразить. И если в мире существует понятие счастья, то это вот оно и другого быть не может.

Врач «скорой помощи» подтвердил, что это была клиническая смерть, и засобирался делать мне какие-то уколы, но я его остановил:

— Вы же видите, как мне хорошо и как я счастлив. Не нужны мне никакие уколы!

Я действительно был счастлив, хотя «эксперимент» был прерван в самый волнительный момент.