ПРОЛОГ ЧАСТЬ б

29 марта 1987 года.

Возлюбленный Ошо,

Пролог часть 6

Закончив свою речь о последнем человеке, Заратустра убедился, что люди не поняли его, потому что здесь его прервали крики толпы: «Дай же нам этого последнего человека! Не нужен нам твой Сверхчеловек!»

Пока он размышлял об этом, канатный плясун взялся за свое дело: он появился из-за маленькой дверки и пошел по канату, натянутому между двумя башнями над базарной площадью, полной людей.

Когда одолел он уже полпути, дверка снова отворилась, и какой-то малый, одетый, как паяц, во все пестрое, выскочил из нее и быстро пошел по канату вслед за первым, выкрикивая оскорбления. Он перепрыгнул через канатного плясуна, который потерял равновесие и упал, приземлившись прямо у ног Заратустры.

Заратустра долго сидел с умирающим — уже наступил вечер и народ разбрелся.

Наступила ночь, и человек умер. Заратустра решил покинуть город; он взвалил труп на спину и отправился в путь. Он встретился с паяцем, который поведал ему, что весь город возненавидел Заратустру и хорошо, что он уходит. Повстречались ему и могильщики; долго насмехались они над тем, что он уносит труп.

Найдя пищу у старика, живущего у дороги, и утолив свой голод, Заратустра очутился в дремучем лесу и, наконец, уснул, сняв с себя своего мертвого попутчика. Через несколько часов он проснулся. ...

И так сказал он в сердце своем:

«Свет истины озарил меня: мне нужны попутчики, и притом живые, а не мертвые — не мертвецы, которых несу я, куда хочу.

В живых попутчиках нуждаюсь я, в тех, что пойдут за мной, ибо хотят они следовать себе; потому и пойдут они за мной туда, куда хочу я.

Свет истины, озарил меня: не к народу должен обращаться я, но к попутчикам! Заратустра не станет пастухом и собакой для стада!

Сманить многих из стада — вот для чего пришел я. Негодовать будут на меня народ и стадо: разбойником станут звать пастухи Заратустру.

Я сказал «пастухи», они же зовут себя добрыми и праведными. Пастухами назвал я их, они же зовут себя верующими в истинную веру.

Взгляните же на этих добрых и праведных! Кого больше всех ненавидят они? Разбивающего скрижали их ценностей, разрушающего и преступающего, но он и есть созидающий. ...

Последователей ищет созидающий, а не людей толпы, не мертвецов, не верующих. Тех, кто станет созидать вместе с ним, ищет он: тех, кто напишет новые ценности на новых скрижалях.

Последователей ищет созидающий и тех, кто соберет жатву вместе с ним, ибо у него все созрело для жатвы. Недостает только сотни серпов: потому вырывает он колосья и гневается.

Последователей ищет созидающий, таких, которые умеют точить серпы свои. Разрушителями назовут их и презирающими добро и зло. Но это — жнецы и празднующие на пиру...

Не стану я ни пастухом, ни могильщиком. И никогда уже не обращусь к народу: в последний раз взывал я к мертвому.

С созидающими, собирающими жатву и празднующими хочу соединиться я: покажу им радугу и все ступени, ведущие к Сверхчеловеку...

...Так начался закат Заратустры

Заратустра не единственный, кто разочаровался в человеке, каков он есть. Едва ли не каждый из тех, кто проник в свою собственную сущность, познал реальность, пережил красоту сознательности, разочаровывался в людях.

Это долгая-долгая история: люди глухи и почти мертвы. Они продолжают жить потому, что у них недостаточно смелости для самоубийства. Они продолжают дышать потому, что это не в их власти — они не могут перестать дышать; в остальном, масса, населяющая мир — всего лишь мертвый груз для планеты.

Эти массы ничего не внесли в рост сознательности, рост человеческой души. Они ничего не сделали для создания на земле Божьего храма — хотя они построили тысячи храмов, синагог, церквей и мечетей. Но они возвели их не как жилища для религии радости; они превратили их в цитадели антижизненных проповедников — цитадели трусов и эскапистов. Они создали организованные религии, чтобы помешать... чтобы религия исчезла из мира, потому что религия может существовать только индивидуально, она не может быть коллективной.

У вас есть какие-нибудь организации для любви? - христианской, буддийской, мусульманской? Любовь индивидуальна; и так же — молитва, поскольку молитва есть не что иное, как любовь в самой чистой форме. Любовь направлена к другой индивидуальности; молитва направлена к целому существованию.

Это был самый ловкий и хитрый путь уничтожить религию — организовать ее, дать религии священство, дать религии фиксированное священное писание. Жизнь никогда не бывает фиксированной, она все время движется; а вы продолжаете придерживаться мертвого писания, полностью потерявшего связь с реальностью. Вы продолжаете слушать священников — а они говорят не из своего личного опыта, они просто попугаи, повторяющие то, что им передано по традиции. Религия всегда свежа и нова. Сделать ее старой, древней — значит убить ее. Это нужно понять очень отчетливо — только тогда Заратустра сможет достичь вашего сердца.

Закончив свою речь о последнем человеке, Заратустра убедился, что люди не поняли его...

Один мой друг, старый человек, но он чрезвычайно любил меня... В Индии было всего два человека, которых называли Махатмами, «великими душами» — одним из них был Махатма Ганди, а другим — этот старик, Махатма Багванди. Однажды он сказал мне: «Если тебя поняли, можешь быть уверен — должно быть, ты говоришь неправду. Если тебя не понимают — вполне возможно, что ты произнес нечто истинное». Странная участь: людское непонимание становится определением истины. Но он был прав. Люди веками жили во лжи. Поэтому, когда кто-то постигает истину, он обречен на непонимание.

... потому что здесь его прервали крики толпы: «Дай же нам этого последнего человека!» Он говорил о последнем человеке, чтобы обвинить человечество. Это был очень философский способ — сказать человеку: «Если ты будешь развиваться в этом же направлении, ты станешь последним человеком, а последний человек — самое презренное, что только может быть. И время пришло: вместо того, чтобы превращаться в последнего человека, ты должен направить свой путь к сверхчеловеку».

Сверхчеловек — не ваше продолжение. Последний человек — просто итог всего вашего невежества, вашей завистливости, гнева, ненависти. Все, что есть в вас безобразного, приходит к своей кульминации — и это последний человек. Последний человек — ваше продолжение. Он осуждает последнего человека, чтобы заставить вас осознать: еще есть время, чтобы помешать последнему человеку.

Сверхчеловек — не ваше продолжение: должен быть разрыв. Вы, со всеми вашими уродливыми желаниями, исчезаете и даете место новому человеку, новому человечеству. Но люди, как всегда, не поняли Заратустру. Теперь они требуют: «Дай нам этого последнего человека».

Они думают, что этот последний человек — наивысшее развитие человека.

Последний человек — это наибольшая деградация, тяжелейшая духовная болезнь человека, это конченый человек - потому что он утратит всякий интерес к творчеству, любви, молитве.

Последний человек зашел в тупик, хотя у него и будет ощущение, что он достиг цели и обрел счастье. Но его счастье будет еще более ничтожным, чем ваше несчастье. Он — это вы в гротескной форме. Идея Заратустры в том, чтобы не осуждать вас прямо, потому что это задевает ваше эго, и вы перестаете слушать. Он подумал: лучше осудить вас в гротескной форме, чтобы вы могли ясно увидеть, куда вы идете, куда вы направляетесь — вы направляетесь в могилу. Но для того, чтобы задеть вашу гордость, он использует прекрасное слово: последний человек. Но люди все равно не поняли его.

Сначала они не поняли его из-за того, что он пользовался словом «презрение» в отношении человечества. Он заменил это слово; оно было противно их гордости. Он пользуется словом, которое не бьет напрямую, но его подход остается прежним; люди же по-прежнему остаются в своем невежестве...

Теперь они требуют у него последнего человека: «Дай же нам этого последнего человека!» Они говорят, что он может забрать своего сверхчеловека: «Не нужен нам твой сверхчеловек; мы хотим последнего человека».

Пока он размышлял об этом, канатный плясун взялся за свое дело: он появился из-за маленькой двери и пошел по канату, натянутому между двумя башнями над базарной площадью, полной людей.

Когда одолел он уже полпути, дверка снова отворилась, какой-то малый, одетый, как паяц, во все пестрое, выскочил из нее и быстро пошел по канату вслед за первым, выкрикивая оскорбления. Он перепрыгнул через канатного плясуна, который потерял равновесие и упал, приземлившись прямо у ног Заратустры.

Заратустра долго сидел с умирающим — уже наступил вечер и народ разбрелся. Наступила ночь, и человек умер. Заратустра решил покинуть город; он взвалил труп на спину и отправился в путь. Он встретился с паяцем, который поведал ему, что весь город возненавидел Заратустру и хорошо, что он уходит. Повстречались ему и могильщики; долго насмехались они над тем, что он уносит труп.

Он не причинил людям никакого зла; но правда всегда была для людей поводом к тому, чтобы возненавидеть вас. Никто не хочет знать истину, ибо она разбивает их ложь - а их жизнь целиком состоит изо лжи; она основана на лжи.

Каждый ребенок с молоком матери впитывает всевозможную ложь. Естественно, человек, исповедующий истину, будет ненавидим. Он — нарушитель спокойствия. Вам так удобно в вашей лжи, и вдруг приходит он и зарождает в вас сомнения, нарушает вашу веру. Вы теряете прежнюю уверенность — естественно, вы возненавидите этого человека.

П. Д. Успенский, один из лучших учеников Георгия Гурджиева, который сделал Гурджиева известным во всем мире — без него Гурджиев мог бы умереть в полной безвестности... быть может, его знало бы лишь несколько человек. Он написал книгу «В поисках чудесного» и посвятил ее Георгию Гурджиеву. Это посвящение прекрасно. Это книга об учении Гурджиева; ее подзаголовок: «Фрагменты неизвестного учения». В посвящении он написал: «Георгию Гурджиеву, который нарушил мой сон».

Но очень трудно не возненавидеть этих людей, что нарушают ваш сон, вашу удобную ложь, вашу комфортабельную ложь, ваши утешения.

Паяц и могильщики смеются над ним. Они всегда насмехались. То, что они не могут понять... они не могут принять даже сам факт, что они не поняли, потому что это показывает их невежество. Насмехаясь, они делают вид, что они все понимают. Вы просто глупец, произнося вещи, которые противоречат традиции, противоречат ортодоксальному, общепринятому. Вы просто глупец, говоря людям вещи, которые нарушают их удобную жизнь... Что это — удобная жизнь или удобная смерть? То, что нарушают люди, подобные Заратустре — сон это, или это ваша смерть? — Ибо сон есть смерть в миниатюре. Человек истины хочет не только того, чтобы сон ваш был потревожен, но чтобы вы были потревожены в вашей смерти. Только тревога может вас разбудить.

Но люди любят удобство. Какая разница, истина или ложь? Очень немногие люди заинтересованы познать истину ценой потери прежнего комфорта. И нельзя их осуждать, потому что они не знают, что комфорт не является счастьем, что удобство — не экстаз, что как-нибудь влачить существование от колыбели до могилы — не жизнь.

Найдя пищу у старика, живущего у дороги, и утолив свой голод, Заратустра очутился в дремучем лесу и, наконец, уснул, сняв с себя своего мертвого попутчика. Через несколько часов он проснулся...

И так говорил он в сердце своем:

«Свет истины озарил меня: мне нужны попутчики, и притом живые, а не мертвые — не мертвецы, которых несу я, куда хочу.

В живых попутчиках нуждаюсь я, в тех, что пойдут за мной, ибо хотят они следовать себе; потому и пойдут они за мной туда, куда хочу я.

Свет истины озарил меня: не к народу должен обращаться я, но к попутчикам!»

Вчера вечером я говорил вам, что Заратустра очень близок моему сердцу по той простой причине, что его опыт в точности совпадает с моим. Мне тоже не нужны никакие последователи; мне не нужны никакие верующие, мне не нужна толпа. Я отбросил идею заботы о человечестве — они не собираются слушать. Это безнадежная задача. И терять время с теми, кто даже не может понять - это глупо, потому что это же время можно отдать тем немногим, что могут стать попутчиками, что могут стать товарищами.

Почему он думает, что ему нужны попутчики — не верующие, но друзья, притом живые? Потому, что мир полон мертвецов. Большинство людей умирает задолго до своей фактической смерти. Люди умирают в районе тридцати лет, хотя фактически они могут умереть около восьмидесяти. Пятьдесят лет они кажутся живыми, но в них нет жизни, в них нет песни, нет танца. Они не знают, зачем живут.

Кто они? — Они никогда не задаются этим вопросом. Зачем они здесь, откуда они пришли, куда они идут — они скажут вам: «Не задавайте этих вопросов, ведь они нарушают наш покой. И какая разница, откуда мы пришли и куда идем?» Их не заботят поиски смысла жизни, смысла собственного существования. Их не интересуют ни собственные корни, ни собственные цветы.

У хиппи есть одна очень важная поговорка: никогда не верь человеку старше тридцати, потому что большинство людей в тридцать лет умирают. В этом есть доля истины. Очень редко найдешь человека, который жив до времени своей фактической смерти. Это возможно лишь, если вы все время растете, если вы все время в поисках, если вы постоянно любите, если вы поете, танцуете; если вы никогда не теряете интерес, если существование всегда любопытно вам и вы смотрите глазами невинного ребенка, настолько любопытными, что все вокруг для вас — тайна. Тогда вы проживете до самого конца жизни; и вы не просто проживете до самого конца этой жизни — такой человек не знает смерти.

Смерть приходит только к мертвецам.

Если человек жил, был полон сока, юн, его последний вздох — лишь смерть тела. Его сознание, которое было таким живым, продолжает танцевать в другой форме, на более высоком уровне, он не знает смерти; смерть для него - освобождение из тюрьмы. Он был заточен в тесное тело, которое болело и старело, а теперь он свободен от него и двигается в новое, свежее тело. И если эта жизнь достигает своего наивысшего выражения, он больше никогда не будет заключен в теле, он станет частью вселенской жизни - бесформенной, бесконечной и вечной. Это наш настоящий дом: вечное бессмертие, вселенское существование.

Но миллионы людей заботятся лишь об обыденном. Таких большинство, подавляющее большинство; и это большинство помогает им оставаться мертвыми, поскольку они видят, что все такие же. Именно по этой причине им не нравятся чужеземцы, им не нравятся чужаки, подобные Заратустре. Они выделяются из толпы. Они вызывают подозрение. Они заставляют вас усомниться в собственной жизни, относительно вашего поведения, в том, что вы делаете. Но большинство делает то же самое; это мощная поддержка: то, что вы делаете, должно быть правильно, потому что, то же самое делает весь мир.

Но вся эволюция, которая произошла — она не так велика, и если произошла какая-то эволюция сознания, то честь этого принадлежит немногим странникам, подобным Заратустре, нескольким чужакам, рискнувшим подвергнуть свою жизнь ненависти, презрению, непониманию, осмеянию. Именно эти люди являются солью земли — без них человечество могло бы остаться частью животного царства. Небольшая разница, отличающая вас от животных — заслуга этих чужаков, которых вы щедро наградили, распиная их, забивая камнями, отравляя...

.. мне нужны попутчики, и притом живые, а не мертвые — не мертвецы, которых несу я, куда хочу.

Кто такие верующие? Они могут верить одной религии или другой, — они не попутчики. Действительно, христианин скажет, что это кощунство — чувствовать себя другом Иисуса. Иисус — Бог; а они — ничтожные люди. Индуист не способен считать себя товарищем Кришны или Рамы. Он может им молиться, но он не может с ними танцевать.

Почему Заратустра заботится о попутчиках? Потому что ни один человек его масштаба, его уровня сознания не захочет унизить вас до слепых последователей, слепых поклонников — это просто отвратительно. Ему нужны друзья, попутчики в поисках истины.

В живых попутчиках нуждаюсь я, в тех, что пойдут за мной... они последуют за мной не потому, что следование даст им истину ...пойдут за мной, ибо они хотят следовать себе. Это очень важные слова: они не слепо идут за мной, они следуют с ясным пониманием, что это — путь следовать себе.

Вот вы здесь. Здесь нет последователей, все — попутчики. Вы вместе не потому, что верите в определенную теологию, религию, философию, но потому, что все вы заинтересованы в поисках истины. Это единственное звено, связующее вас; в остальном все вы индивидуальны.

Нет никакого контракта, нет никакого спасителя; все находятся в поиске, и вместе искать легче. Все становится проще. Возможно, кто-то что-то нашел, и он может поделиться этим со всеми, а кто-то может найти что-то другое... а в существовании столько сокровищ, что все вы можете найти сокровища и поделиться ими друг с другом - вот что такое товарищество.

Все религии стали зависеть от верующих. Заратустра дает новое озарение: верующие опасны. Они — не искатели, поиск их не интересует; они просто верят в кого-то, кто притворяется спасителем. Он найдет истину; они только должны верить в него. Истину так не ищут. Каждый должен искать сам.

Да, искатели могут объединиться, но это объединение чисто дружеское. Никто не старается переделать вас в соответствии с определенными идеалами. Вас принимают таким, какой вы есть, вас любят таким, какой вы есть; все товарищи поддерживают вас своей дружбой, своей нежностью. Все вы прибавляете друг другу мужества. В одиночку вы можете потерять решимость, потому что поиск идет в области неведомого, а в конце поиски приводят в область непознаваемого. Хорошо, если есть товарищи. Будут темные ночи.

Мне вспомнилась очень известная персидская песня, в которой есть такие строки: «Ночь темна, пой погромче, танцуй чуть-чуть безумнее; неизвестно, когда придет рассвет». Но когда вас так много, вы можете помочь своей силой даже тому, кто слабее. Вы можете петь громче и танцевать неистовее, ибо кто знает, сколько продлится темная ночь? Кто знает, когда придет рассвет?

Тех, кто захочет пойти туда, куда хочу я. Это не следование. Заратустра говорит: «Я искатель истины, и я хочу найти товарищей, которые тоже хотят искать, дерзать». У суфиев есть небольшая секта, их называют «Искатели»: это ее название. Все они — попутчики. Ибо в этом неизвестном мире, в этом таинственном существовании лучше иметь попутчиков. Вы можете потеряться, но товарищам, быть может, удастся разыскать вас.

Свет истины озарил меня: не к народу должен обращаться Заратустра — он бросил надежду преобразить человечество — но к попутчикам.

Двадцать пять веков спустя, я пришел к такому же заключению: что я буду говорить только с саньясинами — так я называю попутчиков, — что я не буду обращаться к народу. Это напрасная трата времени. Время драгоценно и очень ограниченно, и я предпочитаю посвятить всю свою энергию тем, кто готов отправиться в поиск; кто собрался не для того, чтобы посмотреть на канатного плясуна, кто собрался не для развлечения.

Один мой друг видел Кришнамурти всего за три дня до смерти. Он рассказывал мне, что Кришнамурти был очень печален и говорил только одно: «Я трудился изо всех сил, чтобы добраться до людей, но вместо того, чтобы преобразить их, я просто растратил свою энергию, подобно реке, потерявшейся в пустыне. Люди, которые слушали меня, сочли, что это не более чем занятное развлечение. Само слово развлечение причиняет мне боль — вся моя жизнь была клоунадой».

И, кажется, так оно и было. Он умер, но на всей земле совершенно ничего не изменилось. Человек, прожил девяносто лет и служил человечеству с двадцатипятилетнего возраста — а кажется, что он мертв уже многие века. Никто о нем не думает, никого не заботит, что он заслуживает, по крайней мере, немного уважения. Он был одним из величайших гигантов этого столетия, но в комитете по Нобелевским премиям никогда не обсуждалось его имя — потому что он не был политиком.

В начале он тоже пытался достучаться до людей. Но ему противостояли церкви, религии, его осудили все священники; мало-помалу он отбросил идею о человечестве.

У него было несколько человек в разных городах мира. В Индии он обычно посещал только Нью-Дели, Бомбей, Варанаси и Долину Риши, где была одна из его школ — всего четыре места; и столько же было во всем мире. В этих местах практически одни и те же люди слушали его тридцать, сорок, пятьдесят лет... Все-таки это очень печально, что люди, непрерывно слушавшие его пятьдесят лет, ничуть не изменились. Ему не удалось найти попутчиков. Он сделал все, что мог. Но человечество становится все более и более непробиваемым, все более и более сонным, одурманенным наркотиками, мертвым. Людей становится все труднее разбудить.

Заратустра не станет пастухом и собакой для стада! Уже за пять веков до Иисуса Христа у Заратустры было гораздо более истинное прозрение. Иисус постоянно говорил: «Я пастырь, а все вы — мои овцы». Это унизительно. Это не очень-то достойно уст Иисуса, но он все время повторяет это.

Он сбежал из Иудеи. Никакого воскресения не было, поскольку он вообще не умирал. Иудейское распятие — самая мучительная казнь, потому что человек умирает очень медленно, капля за каплей. Здоровый человек, по меньшей мере, сорок восемь часов провисит на кресте, прежде чем умрет. А Иисусу было всего тридцать три года — он был здоров и молод; и через шесть часов его тело должны были снять.

Существовал сговор между одним богатым последователем Христа и римским прокуратором, Понтием Пилатом: Иисуса должны были распять в пятницу — и сделать это как можно позже, потому что на закате евреи прекращают все работы. Начинается шаббат, их священный день, и когда он начался, больше ничего нельзя делать. Поэтому они медлили. Они старались выиграть время. Его распяли в полдень, а к вечеру его должны были снять, потому что теперь его нельзя было распять вновь.

Он был жив, хотя и впал в кому, поскольку потерял очень много крови. Римский солдат охранял могилу, и все было устроено так, чтобы забрать его оттуда. Ему нужно было несколько дней для лечения — но его необходимо было вывезти из Иудеи, чтобы он стал недосягаем для иудейских властей.

В молодости он был в Индии. В буддийском монастыре в Ладакхе есть записи, что он посетил Ладакх и пробыл в монастыре несколько месяцев, постигая буддизм. Когда ему пришлось покинуть Иудею, он снова подумал о Кашмире. До ста двадцати лет он жил в Кашмире, в небольшой деревушке. Я вспомнил об этом потому, что деревня до сих пор называется «пастушьей деревней»: Пахалгам — это кашмирский перевод названия «деревня пастуха». Его могила до сих пор там, с еврейскими надписями. На могиле написано не «Иисус», а «Иешуа» — это его настоящее имя, данное ему родителями. Иешуа — еврейское имя. Оно превратилось в имя «Иисус», когда Евангелия были переведены на греческий.

Греки подарили вам две вещи: они превратили имя Иешуа в «Иисус» и еще поменяли — им пришлось изменить... когда вы переводите с одного языка на другой, изменения неизбежны — они поменяли слово «мессия» на слово «Христос». Сам Иисус Христос и не ведал, что весь мир будет знать его как Иисуса Христа. Он знал, что имя его Иешуа и он — Божий посланник, мессия. «Христос» — греческое слово, обозначающее мессию.

Иисус никогда не считал себя христианином. Он не мог так считать. Он не знал даже иврита — он был необразован. Он говорил по-арамейски — это примитивная форма иврита, которой пользуются деревенские жители.

Никто из его последователей никогда не говорил ему: «Разве это правильно, что ты называешь себя пастырем и превращаешь нас из людей в овец?» Однако в некотором смысле он был прав: толпа людей — не что иное, как стадо овец.

Лев живет один. У Кабира есть такие слова: «Львы и святые никогда не ходят стадом. Они самодостаточны».

Только бараны — полные страха, боящиеся одиночества - живут стадом, ходят стадом. Вы когда-нибудь видели, как идет стадо баранов? Между двумя баранами не остается никакого пространства, они трутся друг о друга. Так тепло и уютно, и это дает им некоторую защиту. Каждый баран думает: «Я не один. Со мной тысячи других».

За пятьсот лет до Иисуса Заратустра говорит: Заратустра не станет пастухом и собакой для стада! Он хочет быть только товарищем, другом. Сманить многих из стада — вот для чего пришел я. Он и пришел с гор для того, чтобы сманить многих из стада, из людской толпы — вот для чего пришел я. Негодовать будут на меня народ и стадо — а как же! Я знаю это по своему опыту. Весь мир зол на меня, и в их гневе есть некоторая логика. Я забрал несколько смелых людей из их стада, из их паствы.

Немецкое правительство негодует больше всех. Их парламент даже обсуждал этот вопрос: стоит немецкому юноше или девушке поехать к этому опасному человеку, как с ними что-то происходит — они возвращаются совершенно другими. «Во-первых, многие из них вообще не возвращаются. А во-вторых, если они возвращаются, они больше не принадлежат нашему обществу. Они перестают быть христианами, они перестают быть немцами».

Негодовать будут на меня народ и стадо: разбойником станут звать пастухи Заратустру. Он абсолютно прав. Всего несколько дней назад мне сообщили, что американское правительство, в конце концов, согласилось поместить мое имя в список преступников, разыскиваемых Интерполом — международной полицией. Теперь я один из тех, кто в розыске.

Я не прячусь — это сделано просто для того, чтобы восстановить против меня все правительства. Я не совершил никакого преступления, но любое правительство, увидев мое имя среди «преступников в розыске» — а это международные преступники — немедленно остановит меня, если я когда-либо захочу приехать в их страну. Интерпол ничего не может сделать — потому что я ничего не сделал. Но мое имя в списке поможет американскому правительству убедить другие правительства: этот человек — международный преступник.

Если помогать людям, превращаться из овец во львов — преступление, то я преступник. Если помочь людям стать просто людьми — не христианами, не иудеями, не индуистами - преступление, то я международный преступник. И все религии согласятся, потому что никто не хочет, чтобы забирали овец из их паствы. Я разбойник.

Ни одна страна не хочет, чтобы национальностью пренебрегали. Я против национальности, ибо это одно из наихудших бедствий в мире. Я хочу мира без наций. Национальность — не нечто похвальное; это причина всех войн, всех кровопролитий. Естественно, все нации согласятся, что я — международный преступник.

Прозрение Заратустры поразительно: Я сказал «пастухи», они же зовут себя добрыми и праведными. Пастухами назвал я их, они же зовут себя верующими в истинную веру.

Взгляните же на этих добрых и праведных! Кого больше всех ненавидят они? Разбивающего скрижали их ценностей, разрушающего и преступающего, но он и есть созидающий...

Британский парламент решил, что я не могу вступить на территорию Англии, потому что не верю ни в какие законы. Американское правительство сообщило всем другим, что я — разрушитель законов.

Но эти законы — причина того, что тысячи людей сидят за решеткой. Их следовало бы поместить в больницы, в психиатрические клиники; им нужно лечение, им нужна любовь, ласка. Именно общество несет ответственность за то, что оно сделало их убийцами, насильниками или ворами — но никто не наказывает общество. Наказаны жертвы. Разве человек стал бы насильником, если бы общество не было так одержимо сексом и его подавлением?

Именно религии и общество выступают против секса, и они же являются причиной всевозможных извращений. Насильник — одно из извращений. Этому человеку нужна помощь психиатра, а не наказание тюрьмой, поскольку в тюрьме он станет еще более извращенным.

Америка как раз признала, что тридцать процентов заключенных в тюрьмах — гомосексуалисты; а когда правительство что-то признает — умножай на три. Если они говорят «тридцать процентов», это значит все девяносто. Не меньше. И они настаивают, что в тюрьмах не должно быть гомосексуализма; в противном случае режим должен быть более строгим. А заключенные протестуют: «Это не ваше дело».

Если два человека желают общения, а вы не допускаете в мужские камеры женщин... У женщин своя тюрьма, у мужчин — своя. Дайте мужчинам и женщинам сидеть в одной тюрьме, и гомосексуализм исчезнет. Но чтобы заставить людей... а однажды они выйдут из тюрьмы; после десяти лет подавления сексуальности они выйдут из-под контроля. Они будут насиловать — и тогда закон вновь бросит их в тюрьму. А именно тюрьма создала насильника. Это порочный круг.

Вы думаете, это преступники делают закон необходимым? Или закону нужны преступники; а иначе все тюрьмы, все адвокаты, все прокуроры останутся без работы? Они нужны друг другу. Дело налажено отлично. Преступники нужны судьям, чтобы те были судьями; знаменитым адвокатам, знатокам законов, чтобы те получали большие деньги; преступники нужны, чтобы содержать тюремщиков и огромный штат управляющих заключенными.

Этот порочный круг нужно разорвать; нужно устранить причину. А если, тем не менее, кого-то застали на месте преступления, для которого нет уважительной причины, нет никакой необходимости отдавать его под суд. Он нуждается в психиатрическом лечении. Что-то не так — либо в его химии, либо в его биологии, либо в уме — это можно вылечить.

Возможно, у насильника больше сексуальных гормонов, чем у обычных людей; это предположение психологов. Все, что нужно — это удалить избыточные гормоны или ввести антитела, которые могут аннулировать лишние гормоны в его теле. Когда он совершает насилие, он делает это почти вынужденно; он не может устоять, он не управляет собой.

Да, я не слепой приверженец закона. Законы были установлены в прошлом. Мы должны жить в настоящем. И нам придется жить в будущем. И есть такое количество глупых законов, которые заставляют людей совершать преступления.

В Индии есть определенные ограничения. Если вы получаете прибыль, которая превышает ограничение, вы должны платить стопроцентный налог. Так зачем же вам много работать, чтобы получить прибыль, сто процентов которой уйдет правительству как налог? Если у вас есть способности получать такие прибыли, естественно, вы не будете записывать их в свои книги. Именно правительство толкает человека на преступление. Не может быть никакого основания для стопроцентного налога. На самом деле, правительство должно бы награждать человека, который получает такую большую прибыль, вместо того, чтобы наказывать его.

Моя логика очень ясна. Если человек получает определенное количество прибыли, ему нужно дать стопроцентную премию. Это станет стимулом для других людей. В бедной стране нужны большие прибыли, нужна высокая производительность.

И это не только законы. Есть обычаи общества, которые действуют почти как законы. Вы не можете пойти против этих обычаев. Даже сегодня в индийском обществе самой низкой и бедной касте, шудрам, неприкасаемым, не позволяется читать религиозные писания. Это расценивается как нарушение обычных законов общества. Странно: вы хотите, чтобы люди были религиозными, вы хотите, чтобы люди были честными, искренними, правдивыми, нравственными, но вы не разрешаете им даже читать писания.

А если какие-нибудь шудры восстают против этого, их деревню полностью сжигают, вместе с живыми людьми. Даже в настоящее время почти каждые два дня появляются сообщения из разных частей страны, что деревню шудр сожгли. Это нетрудно, потому что шудры не могут жить в городе. Они должны жить вне города, и они так бедны, что не могут позволить себе домов из железобетона. Их дома сделаны из соломы. Достаточно, чтобы один человек с горящим факелом пробежал по деревне, поджигая каждый дом, и с целой деревней покончено.

Законы, препятствующие человеческой эволюции, законы, которые бесчеловечны, законы, которые делают общество бедным, законы, направленные против научных исследований, следует отбросить. Ибо Заратустра прав: только эти разрушители законов и есть созидатели. Только они жертвуют собой ради того, чтобы человечество стало чуть-чуть лучше.

Последователей ищет созидающий, а не людей толпы, не мертвецов, не верующих. Тех, кто станет созидать вместе с ним, ищет он: тех, кто напишет новые ценности на новых скрижалях.

Последователей ищет созидающий и тех, кто соберет жатву вместе с ним, ибо все у него созрело для жатвы. Недостает только сотни серпов: потому вырывает он колосья и гневается.

Последователей ищет созидающий, таких, которые умеют точить серпы свои. Разрушителями назовут их и презирающими добро и зло. Но это — жнецы и празднующие на пиру.

Совершенно невероятно, что двадцать пять столетий назад озарение такой невероятной ценности открылось человеку.

Толпа, народ осудит всех бунтовщиков, любой непокорный дух, как разрушителей. Но для того, чтобы созидать, приходится разрушать. Пока вы не уничтожите фальшивое, вы не сможете создать реальное. Пока вы не уничтожите уродливое, вы не можете создать прекрасное. Пока вы не уничтожите ложь, вы не освободите место для истины. Созидателей всегда называли разрушителями и презирающими добро и зло. А кто решает, что есть добро и что есть зло? А кто имеет право решать это? В различных обществах добром считается разное; и разное считается злом.

Я много ездил по Индии. Я выступал против многих странных обычаев. В Раджастане есть племя кочевников; это предки, изначальное племя, от которого в Европе произошли цыгане. Цыгане вышли из Раджастана. Они до сих пор говорят на хинди — конечно, с некоторыми искажениями. Они были названы цыганами (англ. gypsy), потому что сначала они ушли в Египет и жили в Египте, а из Египта пришли в Европу. Они стали «gypsies», цыганами, из-за слова «Египет». Но в настоящее время хорошо известно, что их язык — это раджастанское хинди, и у них есть истории о Раме и Кришне. Их родина — Раджастан, и в Раджастане до сих пор существуют эти кочевники.

У них бытует странное представление: когда молодой человек собирается жениться, он должен представить сведения о том, сколько раз он сидел в тюрьме за воровство - это определяет его ценность. Если юноша не вор и не сидел в тюрьме, ему очень трудно найти жену. Кто отдаст свою дочь такому лоботрясу?

В моем родном городе у меня был друг, Марвади. Они тоже были родом из Раджастана, они были самыми богатыми в Индии людьми. Я бывал в его доме, и когда ему пришло время жениться, я стал свидетелем странного обычая. Юноша из семьи Марвади получал самую прекрасную жену согласно определенному правилу: сколько раз его семья была банкротом. Марвади были очень умны — поэтому, когда у них было достаточно денег и высокий престиж, они просто объявляли себя банкротами.

Конечно, они не могли больше оставаться в этом месте. Они переезжали в другой конец страны. И у них были деньги, в действительности они вовсе не были банкротами. Каждое банкротство означает огромные деньги... Так что родители невесты интересовались: «Сколько раз ваша семья была банкротом?» — и это был критерий, определяющий, достаточно ли вы богаты.

Что есть добро и что есть зло?

Что касается обычаев мира, все они выросли из бессознательности человеческого ума. Есть только один реальный критерий добра и зла — и он возможен лишь тогда, когда вы полностью сознательны: только полностью пробужденный и просветленный человек знает, что хорошо и что плохо. И откуда он знает это? Просветленный человек не может сделать ничего плохого; для него это просто невозможно. Потому, то, что не может сделать просветленный — это плохо, а то, что он делает с радостью — хорошо. За исключением этого, все остальные критерии произвольны.

Человечество узнает, что хорошо и что плохо, лишь тогда, когда миллионы людей проснутся. В своем глубоком сне и бессознательности вы не можете решать, что хорошо и что плохо; вы просто придерживаетесь старого наследия. Но, по мнению Заратустры, эти люди, которые будут презираемы, которые будут ненавидимы, которых назовут разрушителями, в действительности — жнецы и празднующие на пиру.

Не стану я ни пастухом, ни могильщиком. И никогда уже не обращусь к народу: в последний раз взывал я к мертвому.

С созидающими, собирающими жатву и празднующими хочу соединиться я: покажу им радугу и все ступени, ведущие к Сверхчеловеку.

Так начался закат Заратустры.

Мое определение религии — не отречение от мира, но празднование в мире. Мир — это возможность для радости. Только идиоты, трусы отрекаются от него. Тот, кто разумен, кто достаточно смел, наслаждается в нем. Радость должна быть основанием любой истинной религии — не отречение, но празднование.

Заратустра — жизнеутверждающий мистик. Наслаждайтесь жизнью. Выжимайте из каждого мгновения все, что возможно, потому что это — дар Бога, дар существования, и отвергнуть его — значит просто пойти против существования, против Бога.

В мире есть трудности, но эти трудности возникают из-за того, что вы недостаточно разумны, чтобы разрешить их. Но, убегая от мира, вы не станете разумными; вы станете еще более отсталыми.

Подлинная религия будет делать людей более разумными, более сознательными, более радостными. Жизнь, отданная песне и танцу — единственно религиозная жизнь.

... Так говорил Заратустра.