ВОЗВРАЩЕНИЕ

14 апреля 1987 года.

Возлюбленный Ошо,

ВОЗВРАЩЕНИЕ

О уединение! Ты, уединение — отчизна моя! Слишком долго жил заброшенным я на чужбине, чтобы со слезами не возвратиться к тебе!..

Мы не спрашиваем друг друга, мы не жалуемся друг другу: мы проходим вместе в открытые двери...

Здесь... раскрываются передо мной слова обо всем сущем: все сущее хочет стать словом, всякое становление хочет научиться у меня говорить.

Но там, внизу, всякая речь напрасна! Там "забыть и пройти мимо" — лучшая мудрость: этому научился я теперь!..

Все говорит у них, пониманию же все разучились...

Все говорит у них, все разглашается. То, что некогда было сокровенным и тайной глубоких душ, сегодня принадлежит уличным трубачам и всяким легкокрылым насекомым...

Пощада и сострадание всегда были величайшей опасностью моей, но всякое человеческое существо жаждет пощады и сострадания.

С невысказанными истинами... — так жил я всегда среди людей...

Кто живет среди добрых, того сострадание учит лгать. Сострадание делает воздух затхлым для свободных душ. Глупость добрых — бездонна.

Скрывать себя самого и богатство свое — этому научился я там, внизу: ибо обнаружил я, что каждый из них — нищ духом.

О каждом я знал и видел, ...что не только достаточно, но даже слишком много духа досталось ему...

Блаженной грудью вдыхаю я снова свободу гор! Наконец-то избавлен нос мой от запаха человеческого существования!..

...Так говорил Заратустра.

Каждый человек ищет дом, потому что в своем обычном состоянии он — эмигрант: у него нет согласия с самим собой или с окружающим миром, он не расслаблен — так, как можно расслабиться у себя дома. Религию можно определить как поиск дома.

У психологов есть некоторые догадки об этом явлении. В тот миг, когда ребенок рождается... Девять месяцев он жил в абсолютном комфорте, в абсолютной безопасности, защищенный и полностью расслабленный. Материнская утроба была его первым жизненным опытом — никакой ответственности, никаких волнений, ни борьбы, ни страданий. Он был в своей стихии — абсолютно довольный, спокойный. Но когда он рождается, эта удовлетворенность, покой, дом потеряны.

Внезапно он оказывается в чужом мире, с незнакомыми людьми, среди абсолютно новых предметов. Он должен учиться жизни с азов, начинать с пустого места. Он больше не защищен, он больше не в безопасности. Психологи говорят, что для каждого человека опыт девяти месяцев в материнской утробе — основная причина непреодолимого стремления снова обрести этот дом — снова вернуть прежние дни покоя и тишины, когда не было ни волнений, ни борьбы, ни "другого", когда вы были одни и самодостаточны. По-видимому, в этом есть некая истина.

Заратустра говорит: О уединение! Ты, уединение — отчизна моя! Слишком долго жил я заброшенным на чужбине, чтобы со слезами не возвратиться к тебе!

Тот, кто снова пришел к такому же состоянию тишины, покоя и безмятежности, как у ребенка в утробе матери — другими словами, люди, для которых все существование стало утробой, матерью — все эти люди обнаруживают, что это все равно что вернуться домой: это безграничный дом, где больше свободы, где пространство бесконечно, где живет великая красота и невероятный экстаз.

Прежний дом был всего лишь отдаленным эхо настоящего дома. Найти собственное уединение, найти собственное одиночество, найти себя — вот что такое настоящий дом. Мы всегда скитаемся снаружи, идем куда-то. Любое путешествие — это путешествие от себя. Может быть, мы уходим в поисках дома, но на самом деле мы уходим от дома: ваш дом — внутри вас. И этот дом можно найти только когда прекращаете поиски, когда вы перестаете скитаться, когда вас больше не интересует далекое, когда вы полностью расслабляетесь в сокровенном источнике своего бытия.

Дом нужно искать у себя внутри. И уединение — существенная, основная необходимость. Быть с самим собой — вот в чем смысл уединения. Мы умеем быть с другими; мы умеем быть в толпе, но мы забыли язык бытия с самими собой.

Это не одинокость, потому что одинокость всегда требует другого. Одинокость болезненна. Одинокость — не отдых, а беспокойство. Одинокость — не дом; дом — это одиночество. Вам не нужен другой, ибо вы впервые обнаруживаете, что в других нет никакой необходимости. Достаточно вас одного — более чем достаточно.

Уединение — это цветение медитации, цветение безмолвия, цветение ваших сокровенных возможностей.

О уединение! Ты, уединение — отчизна моя! Слишком долго жил заброшенным я на чужбине, чтобы со слезами не возвратиться к тебе! Я иду домой, к тебе, без всякой боли мира, без всяких тревог мира, без всякой ответственности мира, без слез; подобно маленькому ребенку, который радостно, счастливо бежит к матери.

Мы не спрашиваем друг друга, мы не жалуемся друг другу: мы проходим вместе в открытые двери.

Уединение — не нечто чуждое. Очень странно, что все люди во внешнем мире чужие — что бы вы ни делали, невозможно разрушить чужеродность другого. Вы не можете войти в его внутреннее пространство; он не может войти в ваше внутреннее пространство. В толпе вы остаетесь собой.

Даже любящие только близки; но эта близость — тоже расстояние. И для любящих даже маленькое расстояние очень болезненно, из-за желания уничтожить всякую дистанцию, узнать другого во всей его полноте, абсолютно и безусловно открыться самому. Но это просто невозможно. Наше внутреннее пространство, наши тайные сокровеннейшие центры недостижимы. Даже любовь не может возвести такого моста. Постоянная борьба между любящими происходит не из-за вражды, постоянная борьба между ними идет потому, что они чувствуют глубочайшее стремление к единству. Да, на мгновения, как во сне, они подходят друг к другу очень близко. Но как бы близки они ни были, другой остается чужим, и как бы долго вместе они ни были, это чувство чуждости другого остается.

Лишь с самим собой вы не чужой. Лишь в уединении не нужны вопросы, не нужно знакомиться — как будто вы познали это уединение уже давным-давно, просто забыли к нему путь. Вы ушли прочь в поисках тысячи и одной вещи, потерялись в джунглях мира и забыли путь домой.

В этом возвращении домой нет никаких вопросов, никаких жалоб, никакого конфликта. Мы проходим вместе в открытые двери.

Вы и ваше уединение — не две разные вещи; вы и есть ваше уединение. Вы и ваше одиночество — не две разные вещи; вы и есть ваше одиночество, в его кристально ясной прозрачности. Поэтому не возникает никаких вопросов, никаких сомнений.

Вы просто расслабляетесь. Вы обрели себя.

В толпе, в дикости, с чужими людьми, вы разучились расслабляться. Расслабленность — это мост. Расслабленность - единственная настоящая молитва, потому что только в расслабленном состоянии вы в согласии с собой и с существованием. Всякий страх исчезает. Вы отбрасываете всякую защиту, потому что кроме вас никого нет. Существование приобретает совершенно новое качество; ваше одиночество, ваша уединенность делает все существование не отделенным от вас.

Все небо становится вашим, со всеми его звездами.

Деревья становятся вами, со всеми цветами и листвой.

Горы находятся внутри вас.

Вы впервые чувствуете, что ваш пульс — не только ваш; это пульс всей вселенной. Поистине, это можно назвать "возвращением домой".

Здесь... раскрываются передо мной слова обо всем сущем: все сущее хочет стать словом, всякое становление хочет научиться у меня говорить.

В глубине вашего уединения все сущее хочет выразить себя через вас, хочет стать словами, песнями, стихами, танцем и творчеством. Когда вы нашли себя, вы становитесь сосудом для всего сущего.

Здесь... раскрываются передо мной слова обо всем сущем: все сущее хочет стать словом. Ваше уединение тоже хочет получить выражение. Ему хочется петь и танцевать, ему хочется поделиться своими сокровищами.

...всякое становление хочет научиться у меня говорить. Это предельная тишина — но с глубоким стремлением достичь других. Вы нашли свой дом; они тоже могут найти свой дом. И это не где-то далеко, все дело в том, чтобы повернуться на сто восемьдесят градусов. Иначе можно все время искать — от одной планеты к другой, от одной звезды к другой, и вы будете все дальше и дальше уходить от себя.

Человек, который нашел свой дом, чувствует огромную, непреодолимую потребность сказать всем тем, кто все еще блуждает, кто все еще занят поисками далеких земель, в необжитых местах и с чужими людьми: "Закройте глаза и пойдите внутрь".

В этом все мистики мира полностью согласны: вы — то, что вы ищете. Ищущий есть искомое; стрела есть цель; наблюдатель есть наблюдаемое.

Дуальность между наблюдателем и наблюдаемым исчезает. Вы становитесь одним — видящий и видимое. Это единство — величайший экстаз, подвластный человеческому сознанию.

Это высочайшая вершина и глубочайшая глубина. В этом вся религия. Все прочее, что существует под именем религии, фальшиво — не просто фальшиво, но положительно вредно, поскольку уводит вас в сторону. Они учат вас поклоняться Богу в небесах — а ваш Бог внутри вас; поклоняемое находится в поклоняющемся. Они уводят вас в храмы и церкви — тогда как вы есть храм, вы есть церковь и вы есть синагога.

Не нужно никуда ходить.

Вы должны просто устроиться в глубокой тишине, безмятежности и покое, и вы найдете то, что нельзя найти даже пройдя тысячи миль, изучив сотни писаний, практикуя множество обрядов.

Для этого не нужны обряды, для этого не нужны писания. Для этого не нужны никакие церкви, никакие храмы; это просто есть. Это не должно случиться; это ваша сущностная реальность, это ваше существование. Ее нужно только открыть — или, может быть, вновь обрести. Возможно, вы знали ее в материнской утробе. Эти девять месяцев глубокой тишины... разве можно не знать этого?

Но когда вы попадаете в мир, этот мир так наполнен приманками, притягательными вещами, что вы начинаете догонять то и это. И постепенно... некие смутные воспоминания остаются где-то внутри вас, но вы не можете понять, где вы пережили это. Но одно ясно: вы не можете искать то, чего вы не знаете. Без некоего знания идея поиска не возникает. Вы попробовали это, и оно все еще остается в глубинах вашего бессознательного.

Это единственная надежда: однажды вы услышите мягкий тихий голос внутри. Когда вы устали от всех скитаний и исследований, есть лишь одна надежда: вы посидите тихо. Вы сделали все возможное; вы сядете, ничего не делая. Вы устали, крайне устали. Вы расслабитесь. И в этой расслабленности происходит величайшее чудо жизни — вы находите то, за чем вы бегали все это время.

Но там, внизу, всякая речь напрасна!

В глубочайшем внутреннем центре вашего существа... всякая речь напрасна.

Очевидно, что речь изобретена для того, чтобы сообщить нечто кому-то другому. Когда вы абсолютно одни, функция речи исчезает; человек становится безмолвным.

Так бывало иногда... например, Махавира двадцать лет жил в молчании. Естественно, прожив двадцать лет в полном безмолвии, он разучился говорить. Вернувшись с гор, он чувствовал себя как новорожденный ребенок, не знающий языка. О нем существует прекрасная притча: что с этого времени за всю свою жизнь он ни разу не говорил. Чтобы передать эту простую идею — то, что вы ищете, не снаружи; это внутри вас — ему пришлось изобрести совершенно новый метод.

Средство, которое он придумал... ведь он разучился говорить — он забыл те слова, те языки, которые знал когда-то. Двадцатилетнее безмолвие было так глубоко, что в нем стерлось все остальное — средством, которое он нашел, была телепатия. Его ближайшие ученики просто тихо сидели рядом с ним, и они говорили с людьми. Быть может, между ним и его ближайшими учениками проступало нечто невидимое; они не обменивались ни одним словом.

И чудо заключалось в том, что его ближайшие ученики могли слышать то, что не было сказано. Как решить, правильно ли они услышали? Это больше похоже на вибрации... от него исходил необычайный экстаз, тишина и мир. Они стали достаточно чувствительны, чтобы принимать эти вибрации и переводить их на язык слов. Единственным критерием правильности их понимания было то, что все они говорили людям одно и то же. Не было никаких споров, ссор, выяснений: "Ты услышал не то". Они просто повторяли то, что не мог сказать Махавира. Он пользовался их языком, их словами, чтобы передать свою тишину, чтобы сообщить свое одиночество.

В этом столетии одним из самых замечательных людей был Мехер Баба. Он молчал всю жизнь. Хотя он неоднократно объявлял, что заговорит в определенный день, когда этот день наступал, он откладывал.

Его ближайший ученик, Ади Ирани, часто навещал меня. Все книги Мехер Бабы написаны Ади Ирани. Его имени нет на этих книгах; их автор — Мехер Баба.

Я спросил его:

— Почему вы вновь и вновь заявляете, что в этом году Мехер Баба заговорит? Это продолжается вот уже тридцать лет: люди собираются к определенной дате, а он не говорит.

Он сказал:

— Я не могу этого объяснить. Я сказал:

— Мой опыт говорит мне, что он разучился говорить.

Ади Ирани не знал о Махавире и о том, что с ним случилось после двадцати лет безмолвия. Может быть, он пытался заговорить, но у него ничего не получалось. Безмолвие так велико, а слова так ничтожно малы, что не могут вместить его. Истина так громадна, а язык так тривиален.

Я говорил Ади Ирани:

— Оставьте надежду, что он когда-нибудь заговорит. И он так и не заговорил; он умер в безмолвии. Но с Ади Ирани у него был телепатическое, бессловесное общение. Я спросил Ади Ирани:

— У вас никогда не бывает подозрения, что то, что вы говорите — не в точности то, что он имеет в виду?

— Ни на один миг, — ответил он. — Это приходит с такой силой; это приходит с такой внутренней определенностью, что даже если бы он сказал: "Это неправильно", я бы не послушал. Я не знаю, как это происходит, но когда я просто сижу рядом с ним, что-то становится настолько явным, так абсолютно конкретным, что в этом нет ни малейшего сомнения. Я знаю, что это исходит не от меня, потому что я совершенно не представляю, что я скажу. Если бы меня оставили одного, я не мог бы это сказать.

Несомненно, это исходит от него; и это приходит не в форме языка. Я не слышу слов, но чувствую, как меня окружает определенная энергия, присутствие, которое становится словами во мне. Эти слова мои, но они вызваны его присутствием. Весь смысл в нем, я — просто полая бамбуковая флейта. Он поет свои песни; единственная моя функция — не создавать препятствий. Просто позволить ему петь свою песню. Я для него абсолютно открытый сосуд.

Но там, внизу, всякая речь напрасна! Между прочим, мне хотелось бы напомнить вам, что Мехер Баба — наследник той же традиции, что и Заратустра.

Это судьба всех мистиков — непонимание среди собственного народа. Заратустра не был понят собственным народом, и Мехер Баба не был понят собственным народом. Наверное, это некий закон природы: вы не можете смириться с мыслью, что кто-то из вас пришел домой, а вы все еще скитаетесь. Это задевает эго.

Там "забыть и пройти мимо" — лучшая мудрость: этому научился я теперь! Он пытался убедить людей, а они посмеялись над ним. Он разными способами пытался спорить с людьми, а они сочли его ненормальным. Самое большее, они радовались ему как развлечению.

Теперь он говорит: Там "забыть и пройти мимо" — лучшая мудрость: этому научился я теперь!

Все говорит у них, пониманию же все разучились.

Что касается людей, все они говорят, но ...пониманию все разучились.

Наш мир — как древняя история о Вавилонской башне. Люди прослышали, что Бог живет высоко в небе, и решили: нужно построить башню, такую высокую, чтобы с этой башни они могли достичь Бога. Это прекрасная притча. Они уже почти достигли цели. Они построили башню, и Бог, должно быть, испугался: теперь они сделали лестницу, и каждый сможет прийти к Нему со своими жалобами, проблемами — так называемыми молитвами.

Он спросил своих советников:

— Что делать? Башня с каждым днем все ближе. Советники сказали:

— Сделай вот что, пока они спят, измени их ум так, чтобы никто не понимал друг друга. Бог воскликнул:

— Ну и совет! Разве это поможет? Советники сказали:

— А ты попробуй.

Так и сделали, и это подействовало. Все люди говорили, но никто не мог понять других.

Работа встала — иначе не могло быть. Во всех было столько непонимания, столько подозрений и сомнений; никто никому не верил, потому что никто не мог никого понять. Башня осталась незавершенной по той простой причине, что все умели говорить, но никто не умел понимать.

Это просто притча, но в ней содержится важная истина. Мы до сих пор делаем то же самое. Люди говорят тысячи лет; все умеют говорить, но очень редко найдешь человека, который еще и понимает. Непонимание — это правило; понимание — исключение.

И чем важнее нечто, тем меньше вероятность, что это поймут; иначе в мире не было бы трехсот религий. У вас нет трехсот химий, у вас нет трехсот физик, у вас нет трехсот биологий. Одной достаточно, потому что истина одна.

Если для внешнего мира достаточно одной науки, то весьма нелепо, что для внутреннего мира нужно триста религий. Это Вавилонская башня. Ни одна религия не понимает другую. Фактически, даже люди, исповедующие одну религию, по-разному интерпретируют одну и ту же священную книгу. Опыт Индии дольше, чем опыт любой другой страны. Вы удивитесь, если узнаете, например... один великий философ, Бадарайяна, написал один из самых важных трактатов, Брахмасутры — афоризмы о высшем. На него существуют сотни комментариев, и ни один комментарий не соглашается с другим.

Но дело на этом не кончается: существуют еще комментарии на комментарии. Но и это еще не конец: есть еще комментарии на комментарии к комментариям! Тысячи школ... и создается впечатление, что Бадарайяна совершенно забыт и потерян; важны стали эти комментарии. Но и по поводу этих комментариев люди не соглашаются — и тогда они пишут дальнейшие комментарии на комментарии.

И вот, почти две тысячи лет, никто не пишет комментарии на Бадарайяну — потому что сначала вы должны написать комментарии на комментарии к комментариям... и так без конца. Если бы вы смогли прочесть все комментарии на Бадарайяну, вы бы сошли с ума! И может быть, тогда вы поняли бы, что имеет в виду Бадарайяна.

Все говорит у них, пониманию же все разучились.

Все говорит у них, все разглашается.

Люди всегда предавали всех великих Мастеров, всех великих мистиков. Если бы предательство было единичным случаем, его можно было бы считать простой случайностью. Но всякого великого Мастера обязательно предают. Чем более велик Мастер, тем больше предателей. Сосчитайте предателей, и вы узнаете, насколько был велик Мастер. Иисус был не так уж велик — всего один предатель, Иуда. Совсем небольшое движение.

Предатели — верный критерий для определения величия Мастера — по той простой причине, что чем крупнее Мастер, тем больше будет вокруг него непонимания, и тем больше людей попытаются стать его преемниками. А поскольку они не могут быть его преемниками, у них остается только одна возможность — предать его.

Вы прекрасно знаете, в каждом доме... вы легко можете понять это. Муж говорит одно — простые слова, не какую-то великую философию, метафизику, а обычные, повседневные слова — но жена не понимает. Она делает такой вывод, которого муж никак не мог предположить, представить себе — что его слова можно так понять. И это касается не только жены. Когда жена что-то говорит, муж настаивает: "Я не имел этого в виду", но то, что он понимает из слов жены — из того же разряда, того же рода. Жена тоже говорит: "Я имела в виду не это".

Я слышал историю о семье одного сардарджи. Все их соседи недоумевали, поскольку все вокруг ругались, кроме этой семьи. Это было исключение из всех. Из дома этого сардарджи люди всегда слышали смех. А в других домах кидали вещи, били тарелки, кричали, вопили, всячески бранились... мужья били жен, а более передовые жены били мужей. И все они недоумевали: "Как этот сардар умудряется сделать так, что мы никогда не слышим никакой ругани, никаких ссор? Единственное, что слышно из его дома — это смех".

В конце концов, они не могли больше удержаться, и когда сардар возвращался с работы, они все собрались вокруг него на лужайке и спросили:

— Ты должен открыть нам секрет. Только из твоего дома всегда слышен смех. В чем секрет? Как ты ухитрился устроиться так, что твоя жена не вопит, и ты не колотишь ее?

Сардар ответил:

— Лучше бы вы не спрашивали. Но раз вы так любопытны, придется сказать вам правду. Правда очень печальна! Они сказали:

— Печальна? А мы всегда слышим смех!

— Это так, — ответил он. — После медового месяца мы решили: ей разрешается швырять в меня разные вещи; если она промахивается, я смеюсь; если она попадает, смеется она. Вот почему вы слышите только смех. Но ситуация такая же. Разницы нет, это просто соглашение. Мы почти сравнялись. Она становится специалистом по попаданию в меня; я все лучше и лучше уворачиваюсь. Это тоже хорошее упражнение. Нет никаких проблем. По крайней мере, все соседи нас чрезвычайно уважают — как правильно устроенную семью.

Но я слышал, что через двадцать лет этот сардар оказался в суде, требуя развода. Судья сказал:

— Я слышал о вас, вы — знаменитость вашего района, все знают о вашем смехе и вашем договоре. Что случилось? И сколько лет вы женаты?

Он ответил:

— Мы прожили, должно быть, сорок лет, но сейчас это уже слишком.

— Что случилось с вашим соглашением? — спросил судья.

— Все именно из-за этого проклятого соглашения. Она так наловчилась, что в ста процентах она смеется. Так что это слишком — когда была ничья, все было в порядке. Я больше не могу жить с этой женщиной. И я не могу ничего сделать, потому что она всегда напоминает: "А соглашение?"

Посмотрите на свои семьи, посмотрите на своих родственников, понаблюдайте, как вы разговариваете со своими друзьями — создается впечатление, что все говорят, но никто не слышит. А если вы не слышите, как вы поймете?

Все говорит у них, все разглашается. То, что некогда было сокровенным и тайной глубоких душ, сегодня принадлежит уличным трубачам и всяким легкокрылым насекомым.

Пощада и сострадание всегда были величайшей опасностью моей.

Это крайности: люди либо индульгируют, либо подавляют и страдают. И то и другое противно природе. Природа очень гармонична и уравновешена — во всех своих проявлениях. Человека влечет к крайностям — он будет либо абсолютно против, либо полностью за. Он не может понять, что жизнь — не крайность, а золотая середина. Не нужно чрезмерно потакать себе; иначе ваша снисходительность разрушит вас. И не нужно слишком подавлять; иначе подавление разрушит вас. Вы должны сохранять равновесие во всем. И сбалансированная жизнь — это здоровая жизнь, благотворная.

...И все человечество хочет индульгировать и страдать. Кажется, человек настолько обусловлен, что будет либо страдать, чтобы стать святым, либо пойдет на другую крайность: будет потакать себе и станет грешником. И грешников, и святых нужно выбросить из мира; они не нужны. Они полярно противоположны, но очень глубоко связаны друг с другом.

Человек должен находиться точно посередине. Святой грешник — это кажется правильным состоянием, гармоничным, уравновешенным.

Но никто не проповедует, что вам следует быть святым грешником; люди не могут даже представить себе, как совместить эти две вещи. Вам не нужно приводить их в гармонию — когда следуешь природе, гармония возникает сама по себе.

В жизни есть то, что религии называют грехом, и в жизни есть также то, что они называют святостью, но они должны быть уравновешены. Заратустра вновь и вновь повторяет: "Жизнь похожа на хождение по канату" — вы должны постоянно, каждый миг поддерживать равновесие. Если вы наклоняетесь вправо, немедленно отклонитесь влево, чтобы сохранить равновесие. Если вы слишком наклонились влево, отклонитесь вправо, чтобы сохранить равновесие. Главное не в том, наклонитесь ли вы вправо или влево, главное в том, что вы остаетесь на канате, что вы остаетесь в равновесии.

С невысказанными истинами... — так жил я всегда среди людей. Заратустра говорит: "Когда я жил среди людей, мне приходилось прятать многие истины, ибо они не понимали. Они поняли бы их превратно; не было никакого смысла говорить им".

Нельзя быть искренним и правдивым в этом неискреннем и неправдивом обществе. Но в уединении, когда он достиг дома своего одиночества, он может быть правдивым до самого конца, до самых глубин.

Ничего не нужно скрывать. Ничего не нужно прятать за спиной, вы можете быть абсолютно невинным, чистым и прозрачным.

Кто живет среди добрых, того сострадание учит лгать. Сострадание делает воздух затхлым для всех свободных душ. Глупость добрых — бездонна.

Он говорит: "Приходится много лгать просто из сострадания".

Это случилось в автобусе. Там ехала женщина с ребенком, и какой-то пьяница посмотрел на них и сказал:

— Мадам, я должен сказать вам правду. Я никогда в жизни не видел такого урода.

Он был пьян — вот почему он говорил то, что думал; ведь в остальных случаях даже о самых некрасивых детях их матерям говорят: "Какой у вас чудесный ребенок!"

Женщина начала плакать и подняла такой шум, что водителю пришлось остановить автобус. Он вышел и поинтересовался:

— В чем дело? Пассажиры ответили:

— Да ни в чем. Этот человек абсолютно пьян, поэтому он говорит правду. Он что-то сказал этой женщине, а она не может держать себя в руках; она все плачет и плачет.

— Я что-нибудь придумаю, — сказал шофер.

Он вышел, принес женщине чашку чаю и сказал:

— Не обращайте на него внимания, он пьян. Будьте к нему снисходительны. Выпейте чаю... и я еще принес банан для вашей милой обезьянки.

Что делать? Ведь пьяница был прав. Даже шофер не смог сказать: "Какой красивый ребенок". Он нашел способ: лучше сказать, что это милая обезьянка — и тогда нет проблем.

В жизни вы вынуждены лгать каждую секунду — из жалости, из сострадания; а истину приходится прятать.

Кто живет среди добрых, того сострадание учит лгать. Сострадание делает воздух затхлым для всех свободных душ... потому что общество сокрушит любого, кто захочет быть правдивым, честным и искренним — ведь он будет говорить все как есть.

В одном доме ждали к обеду премьер-министра. У него был очень длинный нос, делавший его лицо таким уродливым, что нельзя было сказать: "На его лице есть нос", — наоборот, у его носа было лицо. Все оно состояло исключительно из носа, все остальное было очень маленьким. Семейство очень беспокоилось за своего маленького сынишку, и все утро они внушали ему:

— Ты должен запомнить одну вещь: не говори о носе. Мальчик отвечал:

— Это странно. Почему?

— Это неважно. Ты должен запомнить: он премьер-министр, и он не любит, когда обсуждают носы. Поэтому запомни: молчи! Можешь говорить о чем угодно, кроме носа.

Мальчик сказал:

— Какой странный гость. Он что, сумасшедший? Почему? Да я никогда в жизни не говорил о носах.

Но они не рассказали ему о настоящей причине, они просто запретили ему упоминать о носе. Пришел премьер-министр, мальчик посмотрел на него и сказал:

— Боже мой, какой у вас огромный нос! Мои родители с самого утра говорили мне: "Не говори о носе!" Смотря на вас, невозможно не обсуждать нос. Я просто влюбился в него. У вас такой карикатурный вид!

Детям трудно лгать, ведь они еще недостаточно цивилизованны. Они еще примитивны — простые души. Они еще свободны, чтобы говорить правду. Но что до всех остальных:

Сострадание делает воздух затхлым для всех свободных душ.

И... Глупость добрых — бездонна. Обычно вы совсем не задумываетесь о том, что люди, которые считаются добрыми, добры только потому, что их глупость принималась обществом достаточно долго, чтобы люди забыли о ней.

Однажды я путешествовал с индуистским монахом. Это был во всех отношениях добрый, хороший человек — ненасильственный, очень тихий — и ни один индуист не замечал его глупости. Когда к станции подъехал встречавший нас лимузин, он не захотел в него садиться. Я спросил:

— В чем дело? Шофер объяснил:

— Сначала нужно положить на сиденье его бамбуковый коврик. Он будет сидеть на бамбуковом коврике, потому что он аскет. Он не может сидеть в таком роскошном автомобиле, на таком роскошном сиденье.

Тут же принесли его бамбуковый коврик, положили туда, и он уселся. Я наблюдал все это шоу. Теперь он думал, что сидит на своей бамбуковой подстилке и нисколько не тревожился о роскоши автомобиля. Под его бамбуковым ковриком было прекрасное кожаное сиденье — и это его не заботило; он создал барьер. Я сказал:

— Это просто глупость. Вы такой хороший, добрый человек, но разве нельзя быть еще и разумным?

А потом начались проблемы. Он пил только молоко; ничего другого он не ел. Индуисты считают молоко самой чистой пищей. В действительности все совершенно по-другому - если вы действительно вегетарианец, абсолютный вегетарианец, вы не можете пить молоко. Молоко вырабатывается организмом животных. На самом деле, это часть крови; животное-мать превращает кровь в молоко. Это чистая кровь - и больше ничего. Это невегетарианская пища.

Ее нельзя назвать даже вегетарианской — что же говорить о том, что она самая чистая? И это еще и опасно, потому что только маленькие дети и зверята пьют молоко, и они быстро переходят на твердую пищу. Только человек продолжает пить молоко до последнего вздоха.

Молоко нужно маленьким детям, которые не могут переваривать другую пищу, оно не для взрослых. И естественно, это приводит к определенным последствиям. Человек, живущий на одном молоке, остается умственно отсталым. Он останется ребенком — немного глуповатым. Когда я узнал все, это стало просто смешно. Он мог пить только коровье молоко. Индуисты — великие поклонники коров. Они так почитают коров, что даже навоз становится "священным навозом". Они едят его. Они пьют коровью мочу — она священна.

Я спрашивал многих индуистских ученых: "Что же вы не пьете мочу своей матери? Это было бы еще благочестивее".

А у этого человека были еще и другие условия. Корова должна быть совершенно белой, потому что черное — знак дьявола, смерти, тьмы и всяческого зла. Так что для него нужно было искать белую корову. Она должна быть абсолютно белой — ни малейшего пятнышка.

Я сказал ему:

— Неужели вы не понимаете простой вещи: что даже черная корова дает белое молоко? Вы должны думать о молоке; молоко не становится черным.

Он ответил:

— Не вмешивайтесь в мою религиозную жизнь.

Он почитал весь этот идиотизм. Каждое утро... то, что индуисты называют панчамрита, пять нектаров — это пять элементов, выходящих из тела коровы: навоз, моча, молоко, творог и масло — эти пять элементов нужно смешать, и это превращается в "пять нектаров". И именно так завтракают настоящие индуистские святые.

Взгляните на добрых людей, и вы очень редко найдете их разумными. Их глупость безгранична. Насмотревшись на добрых людей досыта, я пришел к выводу, что пока мы не избавимся от добрых, мы не сможем избавиться от глупости, мы не сможем избавиться от всевозможных идиотских представлений.

Нам нужны разумные люди, а не добрые.

И если вас ведет разум, тогда жизнь будет доброй. Но добрая жизнь не должна быть целью, целью должен быть острый, проницательный разум.

Скрывать себя самого и богатство свое — этому научился я там, внизу: ибо обнаружил я, что каждый из них — нищ духом. Заратустра говорит: "Там, внизу, среди людей, я научился скрывать свое богатство, чтобы они не завидовали — ибо все они так нищи духом, что если вы сильны разумом, лучше спрячьте его; иначе они убьют вас".

Этим маленьким людям и их толпам не по нраву никакие гиганты; они задевают их эго. Самое их присутствие заставляет их почувствовать собственное ничтожество. Единственный способ восстановить свою гордость — уничтожить этих людей, которые действительно внутренне богаты.

Я знал, видел и даже носом чуял, что не только достаточно, но даже слишком много духа досталось ему!

Блаженной грудью вдыхаю я снова свободу гор! Наконец то избавлен нос мой от запаха человеческого существования!

Заратустра любит человека, и Заратустра ненавидит человека. Заратустра любит человека, ибо в человеке заложена возможность выйти за свои пределы. Заратустра ненавидит человека, потому что человек совершенно не использует свой потенциал; он застревает как зерно и никогда не становится цветком.

Это одна из причин, почему за Заратустрой не последовали большие толпы людей — потому что он ненавидит вас такими, какие вы есть. Но он ненавидит вас лишь потому, что вы владеете несметными сокровищами и не исследуете их. Он ненавидит вас потому, что любит вас. В этом нет противоречия.

Он хочет, чтобы из вас родился сверхчеловек. Он любит сверхчеловека, а пока маленький человек не готов умереть и исчезнуть, сверхчеловек не может появиться.

Семя должно умереть в почве. Лишь тогда начнет расти прекрасный зеленый побег. Но зерно должно умереть.

Человек должен умереть, чтобы дать место сверхчеловеку.

Так что, с одной стороны, он любит человека, ибо человек — это зерно... но он ненавидит человека, потому что это зерно не дает расти сверхчеловеку. Зерно превратилось в тюрьму.

Семя должно быть только защищено, и как только найдется подходящая почва, семя должно быть готово немедленно умереть. Но семя становится слишком защищенным - тогда оно превращается в тюрьму. Тогда зерно избегает почвы, поскольку там ему придется умереть. Тогда семя начинает любить самое себя и полностью забывает о великой возможности, которую носит в себе.

Заратустра любит сверхчеловека, и как следствие, ему приходится разбивать и разрушать семя — человечество. Человечество должно исчезнуть с земли, чтобы сверхчеловек мог сделать эту землю раем.

...Так говорил Заратустра.