О ЧЕЛОВЕЧЕСКОЙ МУДРОСТИ

10 апреля 1987 года

Возлюбленный Ошо,

О ЧЕЛОВЕЧЕСКОЙ МУДРОСТИ

Страшна не высота, страшна пропасть!

Пропасть, где взор срывается вниз, а рука взлетает вверх. Тогда трепещет сердце от раздвоения воли. О друзья мои, угадываете ли вы и в моем сердце двойственность воли моей?..

За людей цепляется воля моя, цепями связываю я себя с людьми, — потому что влечет меня вверх, к Сверхчеловеку: ибо к нему стремится другая воля моя.

Вот почему слепо живу я среди людей, так, будто я вовсе не знаю их: чтобы рука моя не утратила совсем веры в опору…

Моя первая человеческая мудрость в том, что я даю себя обманывать, чтобы не остерегаться обманщиков…

Моя вторая человеческая мудрость в том, что я больше щажу тщеславных, чем гордых.

Не есть ли оскорбленное тщеславие, мать всех трагедий? Но где оскорблена гордость, там вырастает нечто лучшее, чем сама она.

Чтобы на жизнь интересно было смотреть, нужно, чтобы игра ее была хорошо сыграна, а для этого требуются хорошие актеры.

Хорошими актерами находил я всех тщеславных: они играют и хотят, чтобы смотрели на них — весь дух их сосредоточен в этом желании.

А вот моя третья человеческая мудрость: я не допускаю, чтобы из-за вашей трусости мне стал противен вид злых...

Есть и среди людей прекрасные порождения знойного солнца, и у злых есть много такого, что достойно восхищения.

И подобно тому, как мудрейших ваших нашел я не такими уж мудрыми, так же и зло ваше оказалось ничтожным по сравнению с молвой о нем...

Поистине, и у зла тоже есть будущее!..

И поистине, добрые и праведные, есть в вас немало смешного, и особенно — страх перед тем, кого до сих пор называли дьяволом!

Так чужда душа ваша великому, что Сверхчеловек был бы страшен вам в благости своей!..

А вы, высшие люди, которых видели глаза мои! Сомневаюсь я в вас и тайно смеюсь над вами: я думаю - дьяволом назвали бы вы Сверхчеловека!

Ах, устал я от всех этих "высших" и "лучших": еще выше надо мне подняться с их "высоты", прочь от них, ввысь, к Сверхчеловеку!

Ужас объял меня, когда увидел я этих "лучших" нагими; и тогда крылья выросли у меня, чтобы воспарить в дали грядущего...

Вас же, соседи и ближние мои, хочу я видеть переодетыми, принаряженными, почтенными и тщеславными, как и подобает, "добрым и праведным".

И сам я хочу восседать среди вас переодетым, чтобы не узнавали ни вас, ни меня: и в этом последняя человеческая мудрость моя.

...Так говорил Заратустра.

Заратустра — не мыслитель, он — пророк. Всякая мысль — это блуждание в потемках. Видение — это совершенно другое.

Слепой может думать о свете, но как бы напряженно он ни думал, это не даст ему никакого представления о свете. Его размышления всегда будут пустыми. Есть большая опасность, что он начнет верить в свои мысли. А если слепой начинает верить в свои мысли о свете, он напрочь забывает о том, чтобы позаботиться о глазах или найти врача, который может излечить его слепоту.

Есть прекрасная история из жизни Гаутамы Будды. Он остановился в одной деревне, и толпа привела к нему слепого. Представитель толпы сказал Гаутаме Будде:

— Мы специально привели к тебе этого слепого — он не верит в существование света, он доказывает, что света нет. У него очень острый интеллект и логический ум.

Все мы знаем, что свет есть, но не можем убедить этого слепого в существовании света. Наоборот, это он убеждает нас, что света нет.

Его аргументы настолько сильны, что мы не можем их опровергнуть. Он говорит: "Если свет существует, я хочу потрогать его, потому что я знаю вещи через осязание". А ведь свет невозможно потрогать. Он говорит: "Я узнаю вещи также на вкус, я могу попробовать свет". Но свет нельзя попробовать. Он говорит: "Я также могу понюхать вещи". Но свет не пахнет. Он говорит: "У меня только четыре чувства. Ударьте свет, как вы бьете в барабан — тогда я, по крайней мере, смогу услышать, как он звучит".

Мы устали от этого человека, и мало-помалу он даже заронил в нас сомнение: возможно, мы обманываемся, и он прав. А у него нет других дел. Вся его жизнь посвящена только одному — убеждать людей, что света нет и идея, что у вас есть глаза — одно воображение.

И что делать с этим человеком? Заслышав, что ты можешь зайти в нашу деревню, мы очень обрадовались — конечно, такой великий просветленный, как ты, сможет доказать этому слепому дураку, что свет существует.

То, что сказал Гаутама Будда, очень символично и очень значительно. Он ответил:

— Этот слепой прав. Для него свет не существует. Почему он должен верить в нечто такое, чего он не может сам испытать? Ошибаются люди, живущие в этой деревне. Вместо того, чтобы убеждать его, вам надо было бы отвести его к врачу. Вы привели его ко мне; я не могу вернуть ему потерянное зрение, но могу позвать своего врача.

Он позвал своего личного врача, который всегда сопровождал Будду. Слепой сказал:

— А как же спор? Будда ответил:

— Подожди немного. Пускай врач осмотрит твои глаза. Врач посмотрел и сказал:

— Ничего особенного. Понадобится, самое большее, полгода, чтобы вылечить его. Будда сказал:

— Оставайся в этой деревне до тех пор, пока не вылечишь этого человека. Когда он увидит свет, приведи его ко мне - тогда будет смысл поспорить. Сейчас мы живем в двух разных измерениях; даже диалог невозможен. Что говорить о свете — этот слепой не видит даже тьмы, ведь и для того, чтобы видеть темноту, нужны глаза. И никакие аргументы не способны убедить...

Есть вещи за пределами аргументов, но они подвластны опыту. Заратустра — не мыслитель, не слепой, он — провидец.

Через полгода этот слепой пришел со слезами радости на глазах, танцуя. Он припал к ногам Будды и сказал:

— Мне очень жаль, что я хотел спорить о том, что неоспоримо, что я хотел доказательств там, где возможно только переживание. Об этом невозможно говорить. Это невозможно объяснить человеку, у которого нет глаз.

Вы отнеслись ко мне с большим состраданием, отказавшись спорить. Я всю жизнь спорил и терял время — я давным-давно мог вылечить глаза. А жить, не имея глаз — значит вовсе не жить. Сейчас я могу сказать это, ибо теперь я могу сравнивать — вся эта красота существования, красота цветов, красота восходов и закатов, красота звездных ночей, красота людей...

Я мог бы умереть, так ничего и не узнав о красоте, о радугах, не зная ничего о том, что доступно лишь зрению.

А наши жизненные переживания почти на восемьдесят процентов — зрительные. Лишь двадцать процентов поступают из других органов чувств.

Когда я говорю, что Заратустра — не мыслитель, но провидец, я хочу подчеркнуть тот факт, что точно так же, как вы можете видеть глазами внешнее, существует способ смотреть внутрь самого себя. У вас есть внешние глаза; у вас есть и чувствительность, способность ко внутреннему видению. И до тех пор, пока человек не имеет этой способности, все споры бесполезны.

Вот почему Заратустра никогда ничего не доказывает; он просто излагает собственный опыт. Но если вы сможете понять его слова, это может стать началом внутреннего путешествия, чтобы увидеть самого себя; во всех других случаях люди смотрят наружу. Они так никогда и не осознают, что существует возможность заглянуть внутрь собственного существа, внутрь своей субъективности.

Серен Кьеркегор, один из самых выдающихся датских мистиков, сказал, что вся религия есть не что иное, как переживание собственной субъективности. Она не имеет никакого отношения к Богу, она не имеет ничего общего с добродетелью, с раем и адом — все это выдумки.

Подлинную религию интересует лишь одно — исследовать ваш внутренний мир, открыть внутренний глаз. На Востоке его называют третьим глазом; это всего лишь символ, метафора. Но им возможно смотреть внутрь.

В тишине, полнейшей тишине, когда ум прекращает свою постоянную болтовню, вы внезапно начинаете осознавать огромное пространство, которое гораздо прекраснее, чем вы когда-либо грезили. Вы начинаете осознавать себя, и вся ваша жизнь преображается.

С видения себя в вас начинается сверхчеловек. Вы перестаете быть старым, рутинным, предубежденным, слепым последователем кого-то, кто сам, быть может, плывет в той же лодке, что и вы.

Человек, который может видеть самого себя, освобождается от всякого рабства — религиозного, идеологического, теологического, философского — ибо теперь у него есть собственное видение. Ему не нужно ни от кого зависеть. Ему не нужны никакие спасители, он уже спасен.

Слушая слова Заратустры, помните: они не основаны на рациональном анализе, это не ответы на какие-то конкретные вопросы. Это его озарения, его переживания, которые он, очень усердно и очень успешно, пытается сообщить людям, для которых их собственный внутренний мир — абсолютная неизвестность.

Это одна из величайших проблем — говорить о свете людям, у которых нет глаз. Но каждый потенциально может вылечиться, исцелиться. Все, что нужно — отложить все предрассудки и верования и быть невинным, незнающим, непредубежденным, как ребенок. Невинность может понять язык провидца, ибо провидец — тот же ребенок, на более высоком уровне, — в них есть нечто одинаковое.

Ребенок ничего не знает, а провидец все познал и отбросил все, потому что это — хлам. Оба подошли очень близко, и возможно некоторое общение. Это именно то, что нужно, когда вы пытаетесь понять человека, подобного Заратустре. Дело не в вашей интеллектуальной проницательности, дело в невинности вашего сердца.

Он говорит: Страшна не высота, страшна пропасть!

Пропасть, где взор срывается вниз, а рука взлетает вверх. Тогда трепещет сердце от раздвоения воли.

Он говорит о всяком человеке, который пытается выйти за пределы самого себя, который пытается превзойти себя, который пытается стать кем-то высшим, чем он сам. Он сталкивается с проблемой — его руки воздеты вверх, но под ним — ужасная пропасть. Опасность в том, что, если вы ослабите хватку, то вместо того, чтобы стать сверхчеловеком, вы можете пасть в состоянии ниже человеческого.

Согласно Заратустре, человек — это канат, натянутый над пропастью. С одной стороны, человек соединен с миром животных, а с другой, в нем есть страсть, стремление выйти за пределы человеческого, — ибо человек не сущность, человек - всего лишь мост; это нечто, что нужно пройти, это лестница.

Но миллионы людей вообще не пытаются подняться вверх из-за вполне понятного страха: с того момента, когда вы начинаете подниматься, возникает возможность сорваться вниз, упасть. Маленький неверный шаг... а ужасная пропасть совсем рядом. Человек может стать много хуже любого животного.

Человек может превзойти даже богов, ибо все боги выдуманы людьми. Он может достичь гораздо более величественной реальности, чем его вымыслы — в этом его высота. Заратустра говорит: "Но любой высоте сопутствует пропасть. И в тот момент, когда вы начинаете подниматься, вы рискуете". Высота не страшна. Быть может, подниматься и тяжело, но это не ужасно. Ужасна пропасть рядом. Один-единственный неверный шаг, всего лишь мгновение несознательности, и вы можете упасть; вы можете пасть ниже животных.

О, друзья мои, угадываете ли вы и в моем сердце, двойственность воли моей? Всякий, кто хочет развиваться, разделен: биологическая, физиологическая гравитация тянет его вниз, а с высот, с солнечных вершин, зовет его духовное стремление. Он разделяется, раздваивается.

А высота трудна. В этом причина того, что миллионы людей решили не тревожиться о высоте, не предпринимать никаких усилий, чтобы подняться над собой. Таким образом они могут избежать пропасти и падений. Они не принимают вызова высоты из-за страха, который содержится в таком вызове — страха бездонной пропасти и ужасного падения.

Конечно, кто не пытается подняться, никогда не падает; он никогда не сделает неверного шага, он не движется. Эти люди просто остаются на месте. Но их жизнь — почти смерть, ибо жизнь что-то значит только тогда, когда она — постоянное движение к вершинам, радостное приятие вызова, исходящего с высоты, и смелость духа, готового к пропасти. Но будьте бдительны и сознательны, чтобы не сделать неверного шага!

Это почти как ходить по канату — это необычайно захватывающе. Экстаз тех, кто достиг вершины, неизмерим. Только они прожили свою жизнь; остальные просто проводили время.

За людей цепляется воля моя, цепями связываю я себя с людьми, потому что влечет меня вверх, к Сверхчеловеку: ибо к нему стремится другая воля моя. Заратустра анализирует собственное положение. Анализируя собственное положение, он анализирует положение любого человека.

Он говорит: "Я приковываю себя к людям, ибо мне страшно. Во мне есть великое стремление превзойти самого себя, и я боюсь зова вершин. Непреодолим их вызов, но двигаясь к этим высотам, я не могу забыть о пропасти. Чтобы избежать ее, я цепляюсь за статус-кво, за существующее положение вещей. Я создаю всевозможные отношения, оковы, цепи, лишь бы не быть свободным — лишь бы быть настолько занятым миром, затеряться в людской толпе, чтобы мои грезы и стремления не тянули меня к вершинам. Но...влечет меня вверх, к Сверхчеловеку".

Вот почему слепо живу я среди людей, так, будто я вовсе не знаю их: чтобы рука моя не утратила совсем веры в опору. Я слепо живу среди людей, принимая их суеверия, принимая все их глупые идеи, поскольку не принимать их — значит выпасть из толпы. А я боюсь остаться один, ибо в одиночестве есть лишь одно, и это — непреодолимое стремление достичь солнечных пиков.

Его слова относятся к положению каждого человека.

Почему вы продолжаете быть частью толпы? Почему не отстаиваете своей индивидуальности? Почему продолжаете играть псевдороли, навязанные другими, и не восстаете? Почему принадлежите к такому множеству организаций — религиозных, политических, социальных — зная, что это вам никак не поможет; что это не может стать основанием вашего роста. Это просто приведет вас к могиле... все ваши ротари-клубы, клубы львов, все политические партии и все ваши религии.

Вы носитесь со своими священными писаниями, но никогда не заглядываете в них. Вы не без основания боитесь, что у вас возникнут сомнения — священных книг никто не читает.

Я слышал о торговце, который продавал энциклопедии и словари. Однажды он постучал в дверь и показал открывшей ему леди самую новейшую энциклопедию. Она сказала:

— Мы уже купили ее. Посмотрите, она лежит там, на столе в дальнем углу комнаты. Вторая нам не нужна. Продавец посмотрел на стол и сказал:

— Мадам, это не энциклопедия, это Библия. Женщина не могла поверить в это — он умудрился рассмотреть, что это Библия? Она сказала:

— На каком основании вы утверждаете, что это Библия, когда я говорю вам, что это энциклопедия?

Он ответил:

— Это не энциклопедия, мне видно, какой слой пыли на ней. Это может быть только Святая Библия.

Маленького мальчика спросили в школе:

— Ты когда-нибудь заглядывал в Библию?

— Много раз, — ответил мальчик. Учитель спросил:

— Можешь ли ты рассказать мне что-нибудь из Библии? Он ответил:

— Все что хотите.

Учитель удивился. Он спросил:

— Все?

— Все, — ответил ребенок. — Моя мать хранит в ней волосы папы.

— Твой отец умер? — поинтересовался учитель.

— Нет, он не умер, но волосы у него выпали. Он облысел, и это — просто воспоминание о молодости. А моя сестра держит там любовные письма от своих дружков, и чтобы прочесть их, мне приходится заглядывать в Святую Библию.

Люди хранят в священных книгах все что угодно, но никто не читает их. И не может быть просто случайностью, что из миллионов человек, населяющих мир, никто не читает своих священных писаний. Причина в том, что есть определенный страх: читая их, вы можете потревожить свою веру в них. Они могут показаться глупыми, они могут показаться иррациональными; а вы не хотите отпасть от паствы.

Если вы христианин, вы хотите остаться христианином по той простой причине, что в толпе уютно, это — определенная безопасность. Вы не одиноки, миллионы людей точно такие же, как вы — а все они не могут ошибаться. Это дает вам огромное утешение.

Если вы оставлены в одиночестве, вам придется заглянуть внутрь себя. Когда ничто внешнее не занимает вас, в одиночестве неминуемо возникает это стремление к высоте, желание взлететь к солнцу, подобно орлу, ибо оно есть в каждом человеке.

Жизнь хочет превзойти самое себя.

Это одно из важнейших учений Заратустры: жизнь хочет превзойти самое себя. Но в этом преодолении есть риск — вы можете стать новым, только если старое умрет. Риск очевиден. Кто знает... если старое умрет, а новое никогда не придет?

Когда старый лист падает с дерева, где гарантия того, что его место займет другой — моложе, свежее, зеленее? Падая, старый лист идет на риск, дерево рискует. Человек, который хочет, чтобы в его жизни произошла трансформация, должен идти на риск.

Моя первая человеческая мудрость в том, что я даю себя обманывать, чтобы не остерегаться обманщиков. Вам постоянно приходится быть на страже. Вокруг вас так много обманщиков. Заратустра говорит: "Моя мудрость в том, что я позволяю им обманывать; благодаря этому мне не нужно постоянно беспокоиться и остерегаться. Это позволяет мне расслабиться. Я принимаю, что они обманут меня".

Нет необходимости быть на страже, потому что настороженность — одно из величайших беспокойств человечества. Людей так много... вы должны быть на страже. Все - чужие, даже самые близкие вам люди — чужие. Никогда нельзя знать, что они вам сделают.

Заратустра говорит: "Я позволяю им обманывать меня просто ради спокойствия". Это дешевле и проще, чем постоянно быть на страже — в напряжении, беспокойстве, наблюдая за всеми, смотря на каждого как на врага.

Моя вторая человеческая мудрость в том, что я больше щажу тщеславных, чем гордых.

Не есть ли оскорбленное тщеславие мать всех трагедий? Но где оскорблена гордость, там вырастает нечто лучшее, чем сама она.

Его озарения необычайно свежи и новы. Он говорит: "Лучше быть гордым, чем тщеславным, потому что, если ваша гордость уязвлена... А она неминуемо будет уязвлена, поскольку вы здесь не одни — миллионы других гордецов соревнуются с вами. Но если оскорблена гордость, из нее всегда вырастает нечто лучшее. Чтобы доказать свое превосходство, чтобы вернуть гордость и достоинство, вы должны совершенствоваться".

Настоящая проблема — это тщеславный человек, который абсолютно пуст, который пытается показать свое смирение, кротость и простоту. Вы не можете оскорбить его — как вы можете оскорбить смиренника, как вы можете задеть кроткого человека? Он всегда будет одинаковым. Он никогда не станет лучше, поскольку для него не будет никакого вызова.

Обычно религии восхваляли смирение и осуждали гордость, но у Заратустры на каждом шагу есть нечто оригинальное. С ним можно соглашаться или не соглашаться, но нельзя сказать, что то, что он говорит — незначительно.

Все в мире, чем может гордиться человечество, создано гордыми; оно не создавалось так называемыми скромниками. Знаете ли вы скромного художника, скромного поэта, знаете ли вы скромного творца, скромного танцора, скромного певца? По-видимому, скромным кажется, что самой своей скромностью они оказывают человечеству великую службу. Но их смирение не много стоит.

Возможно, за скромностью они просто пытаются спрятать свою трусость, творческое бессилие. Возможно, в своей кротости они просто уходят от соревнования, состязания. Возможно, их скромность — не что иное, как бегство от жизненной борьбы. Это не позитивная ценность, это негативная ценность.

Чтобы на жизнь было интересно смотреть, нужно, чтобы игра ее была хорошо сыграна, а для этого требуются хорошие актеры.

Хорошими актерами находил я всех тщеславных, они играют и хотят, чтобы смотрели на них — весь дух их сосредоточен в этом желании.

Скромный человек скромен лишь для того, чтобы его уважали. Это очень противоречивое желание: быть скромным и быть уважаемым; быть смиренным и почитаемым.

Заратустра говорит: "Все они — хорошие актеры, и все их желание — в том, чтобы о них узнали".

У Калила Джибрана есть прекрасная история... Жил-был один очень святой пес, и единственным отличием его философии от философии всех остальных собак было то, что собаки не развиваются оттого, что все время лают понапрасну и тратят свою энергию зря.

— Почему вы лаете на луну? — И бедные псы переглядывались друг с другом: "Ну что тут скажешь?" — Почему вы лаете на всех людей в форме? — Собаки очень против формы — полицейских, почтальонов, саньясинов. Как только собака видит человека в форме, она сразу начинает подозревать неладное.

Этого святого пса все больше и больше почитали и уважали. Бедные-несчастные собаки говорили:

— Ты — великий пес, а мы — всего лишь самые обыкновенные собаки. Нам стыдно, но что мы можем поделать? Мы не можем контролировать; побрехать для нас — слишком большое искушение. Мы всячески стараемся держать себя в рамках. Нам понятна твоя идея — если мы перестанем лаять, у нас накопится столько энергии, что сама эта энергия превратится в развитие.

Святой становился все более и более великим, и собаки поклонялись ему. В конце концов, однажды в полнолуние они решили: "Хотя бы раз в году — а эта ночь полнолуния приходилась на день рождения великого святого — хотя бы в день его рождения мы должны помолчать. Конечно, не лаять целую ночь — да еще в ночь полнолуния — будет очень трудно, но мы должны сделать это, хотя бы в честь великого святого".

Они решили: "Что бы ни случилось, каждый должен забиться в темный уголок, закрыть глаза и лечь. И не смотреть всю ночь туда-сюда. Это вопрос всего-то одной ночи, а завтра мы можем налаяться всласть, но этой ночью..." Великий святой был крайне озадачен. Прошел час, луна поднялась высоко; два часа прошло, но нигде не было видно ни одной собаки. Куда они все подевались? И нигде не было слышно лая. Ощущение было очень странное.

Близилась полночь, и впервые великий святой понял, как ему до сих пор удавалось сдерживаться от искушения полаять. В конце концов, он тоже собака. Он мог удержаться, потому что ему было некогда. Вся его энергия уходила на проповеди, которые он произносил по всему городу, на то, чтобы держать собак в руках и поучать их: "Ваш лай — наше падение".

Он весь день напролет лаял на других собак! Но этой ночью внезапно в его горле возникло ужасное раздражение, непреодолимое... Прошло полночи, и он впервые обнаружил, что он — тоже собака. Надо было что-то делать; это становилось уже слишком.

Он пошел в темный уголок и залаял. Другие собаки услышали, что кто-то нарушил договор. Они тоже страдали полночи, и раз уж один нарушил соглашение, они тоже не обязаны больше соблюдать его, контракт окончен.

Весь город внезапно наполнился собачьим лаем, и святой вернулся и снова начал учить:

— Я столько раз повторял вам, но даже в день моего рождения вы не можете помолчать хотя бы одну ночь. Это падение. Именно поэтому другие животные достигли высших стадий развития, а собаки, обладающие таким огромным потенциалом, все еще отстают.

Собаки сказали:

— Прости нас. Просто кто-то нарушил соглашение, но мы не знаем кто. Мы продержались полночи... ты понимаешь, как это было трудно. Это под силу только святым вроде тебя. Мы — самые обычные шавки, совсем безнадежные. Мы готовы поклоняться тебе, мы готовы верить в тебя, мы — твои последователи, но мы не можем измениться.

Все тщеславные люди — притворщики, лицемеры, актеры. Они могут играть святых — фактически, они играют святых; все, что им необходимо — это уважение.

В тот день, когда святым перестанут поклоняться, святые исчезнут. Чем больше вы почитаете святых, тем больше людей готовы делать противоестественные веши, вещи против самих себя. Желание признания, желание уважения, желание считаться "праведнее всех" так велико, так непреодолимо.

Заратустра говорит: "Нельзя осуждать людей, которые имеют гордость, поскольку если они оскорблены, они могут подняться выше — хотя бы для того, чтобы защитить свою гордость, отстоять характер". Действительно уродливая часть человечества — это тщеславные актеры. Они абсолютно пусты, но готовы сыграть все, что вы захотите.

А поскольку это только игра, это одни люди с парадного входа и совершенно другие — с черного. С парадного входа они — святые; а у задней двери вы найдете настоящих грешников — они грешат в отместку! Но у парадного они вновь стоят в гриме, чтобы принимать ваше поклонение, ваше уважение, ваши почести, ваши награды.

А вот моя третья человеческая мудрость: я не допускаю, чтобы из-за вашей трусости мне стал противен вид злых.

Есть и среди людей прекрасные порождения знойного солнца, и у злых есть много такого, что достойно восхищения.

Заратустра видит вещи без всяких предрассудков.

Он говорит: "Даже в так называемых злых я видел много достойного восхищения. Я видел и ваших так называемых великих святых, которые были всего лишь актерами, и ваших праведников, которые имели только видимость таковых... даже в злых я видел нечто достойное восхищения".

И подобно тому, как мудрейших ваших нашел я не такими уж мудрыми, так же и зло ваше оказалось ничтожным по сравнению с молвой о нем. Ваши мудрецы не так уж мудры, и ваши злые не настолько злы, как вы думаете. На самом деле, ваши мудрецы и ваши злые не очень-то отличаются — это две стороны одной монеты. Возможно, злые более искренни, а ваши так называемые святые и праведники — всего лишь актеры. Злые, по крайней мере, не играют; они по-настоящему злы. В них есть определенная искренность, и эта искренность делает их достойными восхищения.

Поистине, и у зла тоже есть будущее! Даже у самого злого человека есть будущее. Если он способен быть злым, то у него есть отвага, сила — трусы не могут быть злыми — и стоит только бросить вызов его смелости, как он может в любой момент измениться. Возможно, он зол оттого, что это — единственная возможность для людей, которые хотят жить опасно, которые не хотят жить прохладной жизнью, влачить тепловатое существование.

Массы живут весьма прохладной жизнью, а ваши святые не живут вообще. Вы не оставили ясных указаний для тех, кто хочет жить тотально, полно, интенсивно... для них нет руководств. Если эти люди становятся бунтовщиками против ваших социальных норм, против вашего лицемерного общества, они могут стать также и невероятно добрыми. Все, что нужно — это вызов. А сейчас только зло дает им этот вызов.

Заратустра говорит: "Если мы хотим, чтобы сверхчеловек пришел в мир, мы должны "добрую жизнь" тоже превратить в вызов, тоже сделать опасной".

И поистине, добрые и праведные! Есть в вас немало смешного, и особенно — страх перед тем, кого до сих пор называли Дьяволом! Он говорит, о так называемых добрых и праведных, что их доброта очень поверхностна. Копните чуть поглубже, царапните их, и вы обнаружите зверя. Люди, которых вы называете "праведными" — просто шоумены. Если вы поглубже заглянете в их жизнь, если их жизнь станет открытой книгой, вы удивитесь: этих людей считают великими, добрыми и праведными, однако у них есть и другая жизнь, подпольная. У них есть свои секреты.

Президента Джона Кеннеди при жизни уважали, как одного из самых праведных и справедливых президентов Америки — такой добрый и хороший человек. Однако после его смерти, после убийства на свет вышли такие вещи, которые шокировали людей, не подозревавших о его подпольной жизни.

Все осуждали его жену, когда она вышла замуж после того, как его убили. Но теперь никто не может сказать против нее ничего дурного, потому что еще когда Кеннеди был жив, он обманывал ее. У него было много других женщин; президентство давало ему власть и привлекательность, и у него были связи со многими актрисами. Но это была подпольная жизнь; в остальном он был очень моральным человеком.

И все ваши так называемые добрые и праведные остаются добрыми и праведными только потому, что их жизнь никогда не открывается вам полностью; а если она и открывается вам, то только после их смерти. А тогда кому это интересно?

И поистине, добрые и праведные! Есть в вас немало смешного, и особенно — страх перед тем, кого до сих пор называли Дьяволом!

Ваши так называемые добрые, праведные, святые и преподобные боятся Дьявола. Заратустра говорит: "Это смешно, это такой детский сад — сама идея Дьявола. А они боятся Дьявола".

Но в этом есть нечто рациональное: они боятся Дьявола потому, что их привлекает другая фикция, и это — фикция Бога.

Добро и зло, Бог и Дьявол — это два противоположных полюса одного и того же вымысла. Дьявол не может существовать без Бога, а Бог не может существовать без Дьявола. Они нужны друг другу, они взаимодополняющи. Поэтому те, кто поклоняются Богу, неминуемо боятся Дьявола.

Заратустра говорит: "Просто смешно, что поклоняются фикциям, что боятся фикций — и это так называемые великие люди: святые, праведники, справедливые, добрые. Злые даже более зрелые люди, чем ваши так называемые добрые".

А вы, высшие люди, которых видели глаза мои! Сомневаюсь я в вас и тайно смеюсь над вами: я думаю — дьяволом назвали бы вы Сверхчеловека!

Он понимает, что его сверхчеловек будет назван, так называемыми религиозными людьми, дьяволом — ведь сверхчеловек будет выходить за рамки ваших представлений о добре и зле, грехе и добродетели, аде и рае. Ибо сверхчеловек будет не ребенком, но зрелой, центрированной, полностью пробужденной личностью, и религиозные люди неминуемо осудят его как дьявола.

Ах, устал я от всех этих "высших" и "лучших": еще выше надо мне подняться с их "высоты", прочь от них, ввысь, к Сверхчеловеку!

Ужас объял меня, когда увидел я этих "лучших" нагими; и тогда крылья выросли у меня, чтобы воспарить в дали грядущего.

Это также и мой личный опыт: лучше не знать ваших так называемых великих людей слишком близко — поскольку тогда вы до смерти устанете даже от ваших величайших людей; вы сможете увидеть их суеверия, глупость.

Перед тем, как Британская империя исчезла из этой страны, одним из величайших штатов был Хайдерабад. Низам, король этого штата, был, наверное, самым богатым человеком мира, но жил он почти как бедняк.

Если бы вы его увидели, вы не поверили бы, что он — богатейший человек. В его штате находился величайший в мире алмазный рудник — все крупные алмазы, Кохинор и прочие, добыты в его руднике. Его дворец был полон алмазов; все подвалы были набиты алмазами. Их было так много потому, что обычно они сначала попадали к нему, он мог выбрать самые лучшие для дворца, а оставшиеся — продавать по всему миру. У него было так много алмазов, что их не считали, их взвешивали. Больше нигде в мире алмазы не взвешивают; но их было так много, что другого пути не было.

Этот человек был большим праведником, и из-за своей праведности он жил бедно. Он постоянно копил деньги — это было совсем нетрудно. В штате тысячи людей умирали от голода, а его дворец был набит алмазами, которые лежали без всякой пользы. А он был праведником только потому, что жил как бедняк.

Самое смешное в нем было то, что он страшно боялся привидений. В Хайдерабаде считалось, что если вы хотите защититься от привидений, вы должны... они особенно любят нападать по ночам, когда вы спите.

Чтобы защититься ночью, нужно засунуть одну ногу в мешок с солью. Низам Хайдерабадский всю жизнь спал, засунув ногу в мешок с солью, потому что привидения очень боятся соли, они не приближаются к соли — я не знаю, кто это выдумал. И этот человек постоянно читал святой Коран, и его уважали самые великие мусульманский ученые — но никому не приходило в голову, что это патология... боязнь привидений. Обороняйтесь от привидений, и вы — божий человек... Бог мог бы и позаботиться о вас. А если Бог не спасет, как вас может спасти соль?

Он был праведен и очень прост, делая все, что положено мусульманину, но у него было пятьсот жен. Поскольку у самого Мухаммеда было девять жен, он разрешил своим последователям иметь столько жен, сколько они захотят. Можно ли считать простым и праведным человека, который боится привидений, имеет пятьсот жен, и ему даже не приходит в голову, что это абсолютно безобразно?

Женщины — не рогатый скот. И в существовании есть определенное равновесие; мужчин и женщин равное число. Если один человек имеет пятьсот жен, это значит, что четыреста девяносто девять мужчин останутся без жен. Что им делать? Они станут гомосексуалистами, им придется пойти на какие-то извращения, идти к проституткам, или они станут насильниками... но что бы ни случилось с этими четырьмястами девяноста девятью мужчинами, во всем виноват Низам.

Понаблюдайте за своими праведниками, за своими добрыми, за вашими так называемыми моральными людьми, и вы поразитесь, насколько отвратительна спрятанная реальность.

Ах, устал я от всех этих "высших" и "лучших": еще выше надо мне подняться с их "высоты", прочь от них, ввысь, к Сверхчеловеку!

Ужас объял меня, когда увидел я этих "лучших" нагими; и тогда крылья выросли у меня, чтобы воспарить в дали грядущего. В тот миг, когда я увидел этих "лучших" нагими, в их абсолютной реальности — не только фасад, не только маски — когда я увидел их подлинное лицо, мне стало так тяжело, что крылья выросли у меня, чтобы воспарить в дали грядущего

Вас же, соседи и ближние мои, хочу я видеть переодетыми, принаряженными, почтенными и тщеславными, как и подобает "добрым и праведным". Я хочу, чтобы вы оставались переодетыми, потому что если вы обнажитесь, весь этот мир покажется настолько отвратительным, что лучше вам быть принаряженными, почтенными и тщеславными, как и подобает "добрым и праведным".

И сам я хочу восседать среди вас переодетым, чтобы не узнавали ни вас, ни меня: и в этом последняя человеческая мудрость моя. Он говорит о мудрости. В подлинном обществе не нужна никакая мудрость. Нужно быть простым и открытым, доступным взору; не нужно никаких секретов. Скрытность всегда уродлива.

Сверхчеловек должен быть открытой книгой.

"Но пока сверхчеловек не пришел в мир, — говорит Заратустра, — я сам буду переодетым среди всех этих переодетых людей". Ибо раздеться среди этих переодетых людей значит быть распятым — в этом преступление Иисуса; значит быть отравленным — в этом преступление Сократа.

Заратустра говорит: в этом последняя человеческая мудрость моя.

... Так говорил Заратустра.