7. ЛЮБОВЬ НИЧЕМ НЕ ВЛАДЕЕТ

11 января 1987.

Возлюбленный Мастер,

Любовь дает лишь себя и берет лишь от себя.

Любовь ничем не владеет и не хочет, чтобы кто-нибудь владел ею; ибо любовь довольствуется любовью.

Если ты любишь, не говори: «Бог — в моем сердце», — скажи лучше: «Я — в сердце Божием».

И не думай, что ты можешь направлять пути любви, ибо если любовь сочтет тебя достойным, то она будет направлять твой путь.

У любви нет другого желания, кроме как обрести саму себя. Но если ты любишь и нуждаешься в желаниях, пускай твоими будут желания — таять и походить на бегущий ручей, который напевает ночи свою мелодию.

Познавать боль от слишком сильной нежности.

Ранить себя собственным постижением любви. И истекать кровью добровольно и радостно.

Подниматься на заре с окрыленным сердцем и возносить благодарность за еще один день любви.

Отдыхать в полуденный час, размышляя о любовном экстазе. Возвращаться вечером домой с благодарностью.

И засыпать с молитвой о возлюбленном в сердце своем и с песней хвалы на устах.

У Альмустафы глубочайшее проникновение в любовь — такого не показывал никто и никогда. Это не слова философа, это переживания мистика.

Альмустафа — просто имя. Это Халиль Джебран говорит через него — и по особой причине. Он мог бы говорить прямо от своего собственного имени, и не было бы нужды в медиуме, Альмустафе. Но Халиль Джебран не хочет создавать религию, хотя все, что он сказал, — это основы религиозности. Избежать… Ведь во имя религии было причинено столько бесчеловечного человеческим существам, было столько кровопролитий…

Миллионы людей были убиты; тысячи были сожжены заживо. В миг, когда любая религия становится организованной и кристаллизованной, она превращается в угрозу для всего ценного в жизни. И тогда она — уже не путь к Богу, она становится предлогом для войны.

Халиль Джебран скрывает себя за Альмустафой, поэтому люди не бросаются поклоняться ему, поэтому люди не продолжают свое безобразное прошлое. Не говоря прямо того, что он хочет сказать, он создал средство — Альмустафу. Из-за Альмустафы его книга не считается священной книгой, хотя она одна из самых священных книг мира. В сравнении с ней все другие святые книги не выглядят святыми.

Он создал Альмустафу с тем, чтобы его книгу принимали за вымысел, за поэзию. В этом его сострадание, и в этом его величие. Можете заглянуть во все священные писания — вам не найти слов настолько живых, что они летят прямо, как стрелы, в ваше сердце. И вы увидите, как много бесчеловечного, недостойного остается в тех священных писаниях. Но человек так слеп — небольшой вымысел Альмустафы, и люди забыли о простом факте: эти истины невозможно утверждать, если вы не пережили их, если они не ваши собственные.

Халиль Джебран подготовил почву для меня. Он посеял зерна в неведомых полях, «в незапамятные времена».

Я здесь, и сейчас самое время для жатвы.

Вы — мой урожай. Вы — плоды и цветы.

Беседа о Халиле Джебране нужна лишь затем, чтобы напомнить вам о ваших зернах. А также о чем-то более значительном…

Есть древняя легенда в стране Халиля Джебрана, в одном из самых прекрасных мест на планете — Ливане. Ливан знаменит лишь двумя вещами: Халилем Джебраном и тысячелетними кедровыми деревьями, которые упорно стремятся достичь звезд.

Халиль Джебран тоже стремился к звездам. Ливанские кедры еще не достигли успеха, а Халиль Джебран достиг. Быть может, однажды те кедры тоже достигнут звезд.

Один из наиболее значительных голландских художников, Винсент ван Гог, — возможно, самый значительный, если речь идет об интуиции, понимании; во всех его картинах деревья растут выше звезд, звезды остаются внизу. Современники считали его безумным. Его спрашивали снова и снова: «Где ты видел деревья, растущие выше далеких звезд?»

Винсент ван Гог говорил: «Я не видел их, но сидя рядом с деревьями, я слышал их стремления. И я пишу цветок раньше, чем посеяно зерно».

Все его звезды удивительны: он изображал их в виде спиралей. Даже художники смеялись над ним: «Ты, должно быть, безумец. Звезды не спирали». Он отвечал: «Что я могу поделать? Не только в своих снах, но даже наяву я всегда ощущаю своим сердцем, что они — спирали». Ему не удалось продать ни единой картины за всю свою жизнь — кто станет покупать такие картины? А он писал их своей кровью, самой своей жизнью. Он обычно брал у своего младшего брата немного денег каждую неделю — лишь чтобы питаться дважды в день в течение семи дней. Он голодал три дня в неделю и благодаря этому покупал краски, холсты. Ни один художник не писал с таким страстным желанием, с такой глубокой любовью.

Он жил только для того, чтобы заниматься живописью; он умер, когда ему было тридцать три. А всего несколько месяцев назад — сто лет спустя — физики пришли к заключению, что звезды являются спиралями.

Поэт каким-то неведомым путем сокращает познание вещей. Он не может доказать этого. Он не ученый, он не логик. Но современники отстают от него на тысячи лет. Очень редко встречается подлинно современная индивидуальность. Раджив Ганди, премьер-министр Индии, победил на выборах единственным лозунгом: «Я хочу, чтобы Индия вступила в двадцать первое столетие». И ни один человек в этой огромной стране девятиста миллионов людей не спросил его, достигла ли страна даже двадцатого столетия! Люди живут суевериями тысячелетней давности, в их идеологии нет места истине. И они не желают выходить из своей темноты.

Мне хотелось бы, чтобы мои люди были людьми не только этого столетия или двадцать первого столетия; мне хотелось бы, чтобы мои люди были людьми всего будущего. Когда вы можете быть хозяевами всего будущего, зачем оставаться нищими?

Прислушайтесь к этим словам, ибо это не слова, это живое пламя. Чистый огонь. Если он не может охватить вас, вы не услыхали его: Любовь дает лишь себя и берет лишь от себя…

Такое потрясающее утверждение всегда будет оставаться свежим. Я не могу представить себе какое-то время в будущем, когда это утверждение станет устаревшим. Если вам удается понять его, если вам удается прожить его, — все будущее также становится вашим. Оно может открыть двери неведомой реальности, которая ожидает вас.

Любовь дает лишь себя… Вы тоже даете, когда любите, — цветы, мороженое, бхелпури. Но это не любовь, это торговля, бизнес.

В небольшой школе учительница настаивала на величии Иисуса уже почти целый час перед школьниками. Школа принадлежала церкви; это была интернациональная школа.

Спустя час она спросила: «Может кто-нибудь сказать, кто величайший человек в истории?»

Маленький мальчик, американец, сказал: «Авраам Линкольн».

Учительница не могла поверить этому. Уже целый час она вдалбливала в их головы, что Иисус Христос — высший пик человеческого сознания, достигнутый когда-либо, а этот идиот говорит: «Авраам Линкольн»!

Она сказала: «Ты не ошибся, но также и не прав. Садись».

Другая девочка встала, чтобы ответить на тот же вопрос, она сказала: «Уинстон Черчилль».

Учительница произнесла: «Боже мой!» Но так как школа находилась в Англии, а Уинстон Черчилль был премьер-министром, она не могла сказать: «Ты не права». Она сказала: «Ты очень близка к истине».

И тогда совсем маленький мальчик замахал рукой — странно, он никогда раньше не делал этого. Он был самым тихим.

Учительница спросила: «Что же ответишь ты?»

Он сказал: «Нет проблем. Всем известно: Иисус Христос величайший человек в мире».

Учительница поразилась еще больше: ведь мальчишка-то был еврей. Но грамота дожидалась — всякий, кто дает верный ответ, выигрывает грамоту. Следом за маленьким мальчиком, уносившим большую грамоту, пошла учительница, и догнала его возле школы. Учительница сказала: «Послушай, ты разве не еврей?»

Он ответил: «Разумеется, да. В чем дело? Почему вы идете за мной?»

Она сказала: «Будучи евреем… ты объявляешь Иисуса Христа величайшим человеком в мире?»

Рассмеявшись, он сказал: «О, да. В самой глубине своего сердца я знаю, что Моисей величайший человек в мире. Но бизнес есть бизнес».

Любовь не бизнес, но человек свел любовь к бизнесу.

Любовь дает только себя, ибо невозможно дать ничего выше. Можете ли вы придумать что-то более великое? Что-то более ценное?

Любовь дает лишь себя и берет лишь от себя — это еще важнее для понимания. Любовь знает только отдачу; даже идея получения чего-то взамен не возникает.

Но в этом и состоит чудо сущего: если вы даете любовь, назад к вам любовь возвращается в тысячу раз больше вашей собственной любви.

Вам не приходится быть нищим. Любовь делает императором. Она дает себя, и, удивительно, та же самая любовь становится в тысячу раз больше и возвращается со всех сторон. Чем больше вы отдаете ее, тем больше ее у вас есть.

Человечество выглядит таким несчастным потому, что мы забыли космический закон. Вместо того чтобы давать, любовь становится нищей, непрерывно просящей. Жена просит: «Полюби меня». Все до одного просят: «Полюби меня». Кто же будет давать? — все нищие.

Вам бы следовало приблизиться к императору, подобному мне, который дает и продолжает давать, ибо это неисчерпаемый источник.

И чем больше я любил людей, тем больше меня удивляло: моя любовь увеличивалась, и я мог дать еще.

Я слышал легенду.

У одного человека умерла собака. Он очень любил собаку, а собака была редкой — прекрасное произведение искусства. Это была не обычная собака; поколения скрещиваний создали ее. Человек очень грустил. Он пошел в тот же магазин животных, где приобрел первую собаку, и сказал, что хотел бы купить что-то еще лучшее, иначе он не сможет забыть свою прежнюю собаку.

Хозяин сказал: «Не волнуйтесь. У меня есть очень редкая собака — и совсем дешево». Он показал ему собаку — конечно, человек никогда не видал такой прекрасной собаки, с таким философским выражением, с такими любящими глазами, так превосходно сложенной.

Он произнес: «Я готов заплатить сколько угодно».

Хозяин сказал: «Вы не понимаете. Сперва купите ее, тогда поймете».

Так он приобрел собаку — по такой дешевой цене! Вам не заполучить даже бродячую собаку с улицы за такую низкую цену.

Озадаченный, он пошел домой. Утром он увидел, что собака исчезла. Он подумал: «Боже мой, куда девалась собака? Дом был заперт, я один…»

Он бросился назад в магазин — собака была там, сидела на своем месте. Хозяин сказал: «Вам ясно, почему это самый дешевый пес? Он всегда возвращается. Его покупали уже тысячу раз, но он так привязан… Вы можете забрать его, но какой смысл?»

Во время чтения этой легенды я смог припомнить только одну подобную историю из своего опыта… ведь у меня нет собаки, хотя они и приходят, время от времени. Зато я знаю, что такое любовь. Она не только дешева, она не имеет цены вообще.

Любить не стоит ничего, и все же она всегда возвращается в тысячекратном размере. Вы продолжаете становиться все богаче и богаче. Такова удивительная экономика сущего.

Любовь дает лишь себя и берет лишь от себя.

Любовь ничем не владеет и не хочет, чтобы кто-нибудь владел ею.

В миг, когда вы завладели чем-нибудь, вы убили это. В мире есть миллионы людей, которые убили свою любовь своими собственными руками. Им нужно посмотреть на свои руки — они в крови от их собственной любви. Теперь они несчастны — они никогда не хотели убивать, не было у них намерения убивать, однако в своей бессознательности они принялись овладевать. Если они любили кого-то, они хотели владеть этим человеком безраздельно. Мужья владеют своими женами, жены владеют своими мужьями, родители владеют своими детьми. Учителя стараются любым возможным путем завладеть своими учащимися. Политики стараются завладеть странами. Религии стараются завладеть миллионами людей и их жизнями.

Все они убийцы, потому что в тот миг, когда вы пытаетесь завладеть, вы убили.

Жизнь расцветает только в свободе.

Если вы любите, вы будете давать все больше и больше свободы своему возлюбленному.

И любовь никогда никому не позволит завладеть собой, ведь любовь — сама ваша душа. Если вы позволяете кому-то владеть ею, вы совершили самоубийство.

Так любовь или убита, или совершает самоубийство. Люди просто гуляют по трупам с чашами для подаяния, разыскивая любовь, теплоту, нежность. И им не найти этого, потому что они создали глупое общество, они создали безумный мир.

Основа любого невроза или психоза проста: эта душа не получила питания. Любовь — истинное питание. У вас могут быть все богатства мира, но если у вас нет любви — вы несчастнейший человек, обремененный ненужными богатствами, дворцами, империями.

Но тот, кто любит, кто узнал тайну любви — не владеть и не быть во власти, — действительно рождается вновь. Он становится в истинном смысле живым. У него будут самые прекрасные переживания жизни, великие экстазы существования.

Если любовь растет в вашем сердце, вы беременны Богом. Это Бог растет внутри вас. Мало-помалу вы исчезнете, и будет только чистая божественность. Это можно почувствовать…

Те, кто был рядом с Гаутамой Буддой или Махавирой, чувствовали это. Странное дело, но ни Махавира не верил в Бога, ни Будда не верил в Бога. Люди считают их атеистами, однако это не так, абсолютно не так. Они не верят в Бога из-за того, что сами являются Богом.

Вы верите в Бога потому, что ваш Бог где-то высоко, по ту сторону неба; вы просто создание, ползающее по земле. Зачем Будде верить в Бога? Бог внутри него, он сам стал храмом Бога. Поэтому хотя они и отрицали существование Бога, причина отрицания была не той, что у атеиста.

Атеист отрицает Бога потому, что Бог не может быть доказан логически. Атеисту придется отрицать также и любовь, поскольку любовь тоже нельзя доказать логически.

Я знал многих атеистов, и я задавал им только один вопрос: «Вы когда-нибудь влюблялись?»

И они удивлялись. Они говорили: «Почему вы изменяете тему? Мы же беседовали о Боге»,-

Я отвечал: «Я не меняю темы, я подхожу к теме. Вы когда-нибудь влюблялись?»

Они говорили: «Да, мы любили».

— Тогда, — говорил я, — подумайте еще раз. Можете вы доказать научно, рационально, логически, что любовь существует?

— Не можем, — говорили они.

— Тогда, — говорил я, — перестаньте отрицать Бога, ведь вы отрицаете Бога по той же самой причине.

Только такой человек, как Гаутама Будда, имеет право отрицать Бога, потому что он нашел его. И он нашел его не где-нибудь еще, а в себе самом. Теперь Бог уже не объект, а его собственная субъективность.

И удивительно, что эти двое, Гаутама Будда и Махавира, — единственные люди в целом мире, которые проповедовали ненасилие. Ненасилие — это их название любви. Они избегали слова любовь, потому что любовь попала в дурную компанию. Вы идете к проститутке и говорите: «Я люблю тебя». Любовь упала в сточную канаву. Вот почему им пришлось найти нечто девственное, чистое. Но это означает любовь: «ненасилие».

И в то же самое время я должен напомнить вам, что люди, которые верили в Бога на небесах, не были ненасильственны. Мохаммед не является ненасильственным; также ни Моисей, ни Иисус.

За двадцать столетий христиане убили столько людей, что невозможно сосчитать их. Мусульмане убивали непрерывно в течение четырнадцати столетий; и люди, ставшие мусульманами, не были обращены по истине; они обратились по своему малодушию.

Ислам приходил к людям с мечом в одной руке и Святым Кораном в другой: «Можете выбирать. Не нужно никаких аргументов, меч — вот аргумент». Те, у кого было хоть какое-то мужество, умирали быстрее, чем выбравшие ислам от страха.

Любовь не может возникнуть от страха. Христиане изменили тактику, потому что времена переменились, но сказка одна и так же: Святая Библия в одной руке и каравай хлеба в другой: «Можете выбирать». Вы видели кого-нибудь, обращенного в христианство благодаря его более высоким ценностям, великой истине, более глубоким прозрениям? Вы видели кого-нибудь богатого, культурного, образованного, обратившегося в христианство? Нет, это необходимо нищим, это необходимо сиротам, ведь это им нужна пища. Они голодны. Они не проголодались за истиной; они проголодались за хлебом, они проголодались за приютом, они проголодались за одеждой. И это обращение?

Христианская церковь в Америке была возмущена мною только из-за того, что хорошо образованное, талантливое молодое поколение приходило ко мне. А мои руки пусты — ни меча, ни хлеба, ни Святого Корана, ни Святой Библии.

Я могу давать вам только свою любовь, потому что знаю — она возвратится.

Христиане возмутились. Они не были возмущены Вивеканандой, потому что Вивекананда был политиком. Он рассказывал им: «Все это одно и то же: христианство, индуизм, их учения все одинаковы». С ним не было проблемы. Они не боялись Раматиртхи…

Отчего же им так возмущаться мною? Уже почти год мои саньясины в Италии — цитадели католического христианства — добиваются всего трехнедельной туристической визы для меня, а Папа продолжает препятствовать правительству. Как раз сегодня я получил сообщение, что это уже стало насущным вопросом в Италии — что правительство не говорит «нет». Если они скажут «нет», тогда мои саньясины подают в суд. А «да» они не могут сказать из-за Папы и голосов…

В конце концов, одна политическая партия, радикальных революционеров, увидела всю игру: уже целый год — беспрерывно! — требуется ответ, либо «да», либо «нет», — но они все время продолжают говорить «завтра», а завтра никогда не приходит. Теперь радикальная революционная партия настойчиво потребовала от премьер-министра Италии: «Или вы даете визу, или вы отказываете в ней».

Если Папа может приехать в Индию, то кто вы, чтобы препятствовать мне? И когда Папа прибыл в Индию, я приветствовал его, и осудил людей, швырявших в него камни и требовавших, чтобы он убирался. Я осудил тех людей, индуистских шовинистов. Это признаки слабости. Если Папа приходит, пригласите его — добро пожаловать на дискуссию. У вас есть свои шанкарачарьи — начинайте открытые дискуссии по всей стране. И если он окажется прав, позвольте этой стране стать христианской, ведь вопрос не в том — индуизм или христианство; вопрос в том, чтобы всегда быть с истиной.

Я постоянно вызывал Папу — я готов прийти в Ватикан, его родной город, к его собственным людям. Я готов дискутировать — о католическом христианстве и ни о чем ином. И у меня простое условие: если вам удастся победить меня, я стану католическим христианином, но если вы будете разбиты — тогда вы должны стать саньясином! А Ватикан должен стать моим штабом.

Но люди так бессильны… они не скажут ничего, а будут продолжать давление на премьер-министра: «Голоса… если пустить этого человека, то голоса католиков не будут отданы за вас».

Сейчас вся страна католическая, и вам не найти политиков, у которых есть хоть какой-нибудь позвоночник. Это беспозвоночные создания.

Один молодой человек, Сурадж Калмадхи из Пуны, оппозиционный лидер в парламенте, послал мне сообщение: «Возвращайтесь в Индию, я буду сражаться за вас в парламенте». И я прибыл в Пуну; теперь ему нужно сразиться — хотя бы с полицейским комиссаром. Но беспозвоночность…

Да, есть немногие люди, которые не попадают в категорию этих беспозвоночных: Баласахиб Р. Борад из Муниципального молодежного конгресса написал мне: «Мы будем бороться за вас». А сегодня пришел мэр Пуны, Улхас Дхол Патил, и сказал так: «Все происшедшее настолько безобразно, что я пришел просто извиниться. Простите нас; этого не должно было произойти». Он написал мне письмо, где заявил: «Приглашаем вас в город Пуну; я хочу, чтобы вы остались здесь навсегда». Недавно он приходил снова и сказал моему секретарю, Нилам: «Я собираюсь передать резолюцию в Акционерное общество Пуны, чтобы Акционерное общество извинилось и уговорило вас не уезжать из Пуны, а оставаться здесь».

Есть немного людей, похоже, все еще живых в этом городе мертвых. Возможно, еще немного мертвых людей поднимется из своих могил, потому что я не намерен терпеть этого полицейского комиссара здесь. Либо я буду здесь, либо он будет здесь! Я не верю в компромисс.

Я человек ненасильственный; я никогда не убил даже муравья. Но в день, когда я обнаружил ранним утром в темноте своей комнаты орущих, взламывающих двери… я открыл глаза. Еще полусонный, я увидел двух похожих на привидения людей. Я удивился: с каких это пор привидения стали носить мундиры? Я спросил их: «Кто вы? И по какому праву вы вошли ко мне в спальню?» И те глупые парни не ответили, они просто бросили бумагу мне в лицо. Я не знал, что это было; я порвал ее и отшвырнул прочь. Это был единственный момент в моей жизни, когда я подумал о револьвере; те двое привидений не ушли бы из моей спальни живыми.

Мне хотелось бы сказать Улхасу Дхол Патиму: если вы на самом деле подразумеваете то, что говорите, — а я думаю, что подразумеваете, — тогда этот полицейский комиссар и те два идиота должны быть немедленно переведены отсюда. Они становятся поводом к осуждению всего города и грядущих поколений на все времена.

Вы посмотрите, что за идеи он предлагал и навязывал. И этих людей Раджив Ганди думает брать в двадцать первое столетие! — в воловьих телегах, надеюсь. Было бы неплохо заменить волов этими людьми.

Его условия… а у него кишка тонка сказать: «Это мои условия». Он убедил управление, заведующего ашрамом, Свабхаву, поставить подпись, и тем самым сказать: «Это наши идеи, мы будем твердо следовать нормам». Вы только посмотрите на эти нормы.

Относительно двух норм я говорил этим утром. Но, кроме того, я обнаружил еще длинный перечень. Вы должны ознакомиться с ним, вы должны ознакомить с ним весь город.

Первое: позволяется только двухчасовая лекция, и это свобода, ради которой тысячи людей погибли? Это свобода, ради которой Бхарат Сингх был распят? Это свобода, ради которой уже в течение целого столетия страна была отстающей? Это же противоречит конституции Индии. Третьесортный правительственный служащий нарушает конституцию Индии — кто он такой, чтобы говорить мне, что мои лекции должны продолжаться только два часа? Этого не будет никогда.

Но его глупость не знает пределов.

Второе: только пять медитаций, по одному часу каждая. В стране, где медитация родилась, в стране, где существует сто двенадцать медитаций, в стране, где все гении уже почти десять тысяч лет не занимаются ничем, кроме медитации, — полицейский комиссар указывает нам, чего мы должны придерживаться, и повелевает нам проводить только пять медитаций, по одному часу на каждую.

Что же знает он о медитации? Если у него есть какое-то мужество, он должен прийти сюда и сначала позволить нам определить, известно ли ему, что такое медитация. Я не думаю, что он знает хотя бы названия ста двенадцати медитаций; знать же сами медитации — дело совершенно другое.

Конституция дает нам религиозную свободу. Почему только нам? — если вы сделали это законом, тогда это должно быть для всей страны; для всех храмов, для всех мечетей, для всех гурудвар.

Здесь храм Божий. Никто не имеет права говорить нам, что мы не можем медитировать больше одного часа.

Сегодня он говорит… Я предостерегаю людей Пуны: этого ненормального следует отстранить немедленно, потому что сегодня он навязывает свое небольшой ненасильственной группе людей, которые никому не вредят: «Вам следует медитировать только один час». Мои лекции должны быть только двухчасовыми. Скоро он станет навязывать это и вам: «Ваше общение должно быть только двухчасовым». А как насчет половых сношений? Как там у него самого? Какой предел он установил для себя — три минуты? [Игра слов: intercourse — общение, половое сношение]

Третье: лекции будут открыты для полицейских офицеров. Почему? Лекции — для учеников; это не полицейская академия. И вы думаете, ваши полицейские офицеры сумеют понять лекции? Только идиоты идут на службу в полицию. И почему лекции должны быть открыты полицейским офицерам? — если им интересно, пусть приходят сюда как ученики: вход свободен. Но мы не можем давать специальное разрешение полицейским офицерам — они могут приходить сюда как человеческие существа. Они что, совсем потеряли свою человечность?

И не только полицейские офицеры — с сопровождающими лицами… Что это за «лица»? Люди Шив Сены? Индуистские шовинисты? Что это за «лица», которые будут сопровождать полицейских офицеров? Почему они не могут прийти сами? Они и в прошлый раз — когда тот человек, Вилас Тупе, бросил кинжал в меня, — предложили двадцать полицейских офицеров для моей защиты. Удивительно… Теперь-то, глядя ретроспективно, все намного яснее. Сама полиция информировала нас: «Кто-то собирается бросить кинжал в Бхагвана, поэтому двадцать полицейских офицеров должны быть допущены на лекцию — для защиты».

Кинжал был брошен, а двадцать офицеров полиции просто стояли — они не делали ничего! Абсолютно ясно: они пришли, чтобы защитить Виласа Тупе. В противном случае десять тысяч саньясинов могли бы уничтожить Виласа Тупе, так что даже частей его не нашли бы нигде. Это был, разумеется, сговор полиции и Виласа Тупе.

И кроме того, полиция утверждала, что нам не нужно беспокоиться: «Это будет делом полиции». Двадцать полицейских офицеров, очевидцев; десять тысяч саньясинов, очевидцев, — а магистрат просто аннулировал дело. Кажется, заговор был глубже — даже магистрат был вовлечен в это. Это было такое ясное дело, настолько определенное, что, даже если бы мы захотели не заметить, это было бы невозможно.

Стратегия стала ясной. Они сказали: «Вам не нужно беспокоиться, мы берем это в свои руки. Полиция заберет Виласа Тупе в суд». А полиция не сделала ничего. Кинжал был в руках полиции, но полиция молчала. В течение пяти минут Вилас Тупе был освобожден.

Подобный человек, подобная группа — и снова то же число полицейских, просящихся войти сюда. Простой логический вывод: лица, сопровождающие их, — не кто иной, как Вилас Тупе и его группа. Он, должно быть, еще и попросил, чтобы, по крайней мере, одному из них было позволено пронести кинжал!

Пятое: лекции не должны быть провокационными. Тогда какова же цель лекции? Она должна провоцировать ваши спящие души, она должна провоцировать ваш потенциал. Она обязана быть провокационной; в противном случае она напрасна.

Это не детский сад. Это школа мистицизма и попытка спровоцировать в вас стремление, огромное желание увидеть истину.

Но кто этот человек, который пытается разрушить мою свободу и вашу свободу?

Шестое: они не должны быть направлены, против какой бы то ни было другой религии.

Индуисты могут быть против мусульман; иначе, почему они не идут в мечети со своими молитвами? Мусульмане могут быть против индуистов, христиане могут быть против остальных.

Я против всех религий, потому что я религиозная личность, а религиозная личность не является ни индуистом, ни мусульманином, ни христианином, ни буддистом. Я буду говорить против всех религий, потому что они псевдо — они не истинные религии. А если он обладает хоть каким-то разумом, чтобы доказать обратное, добро пожаловать. Если он может доказать, что организованные религии — это истинные религии… но разрушать свободу людей быть религиозными — против всех человеческих ценностей.

Я буду выступать против всех религий.

Я должен, ибо я стою за религиозность, но не за религии.

Седьмое: число иностранцев, пребывающих в ашраме, не должно превышать ста.

Мы не верим в страны и не верим в нации. Для нас никто не является иностранцем. Мы — дети одной вселенной, одной земли — кто же иностранец? И какое он имеет право? Где в конституции дано право полицейским комиссарам ограничивать число иностранцев, слушающих мастера? Откуда он взял это число — сто? Почему не десять тысяч? Как он принял решение относительно ста? Это произвол.

А что касается меня и моих людей, то здесь никто не является иностранцем. В тот миг, когда вы входите в этот дом Божий, вы просто человеческие существа.

И я не намерен меняться, ведь эти глупцы — обыкновенные служащие, которым ничего не известно о религии, которые не знают ничего о человечестве, — и все же у него хватило нахальства. Но я собираюсь проучить его. Он полез в ссору без нужды. Кто бы ни лез со мной в ссору, будет раскаиваться всю свою жизнь.

И их имена нужно сообщать полиции.

Здесь у каждого саньясинское имя, все корни этих имен — из санскрита. Как же вы собираетесь определять, что это имя иностранца? У меня свои собственные пути…

Девятое: число иностранцев, ежедневно посещающих ашрам для лекций, не должно превышать одной тысячи.

У этого человека, похоже, либо что-то разболталось в голове, либо слишком затянуто. Но ему не нужно беспокоиться; у нас в ашраме есть специалисты по механическим умам. Он может приходить — либо мы подтянем ему гайки, либо отпустим.

Только одна проблема меня беспокоит: а вдруг там внутри вообще ума нет? — вот тогда будет неприятность. Ну, да что-нибудь придумаем.

Он не понимает. Есть демократия; это свободная суверенная страна. И если правительство позволяет людям со всего мира въезжать в страну… он, похоже, превосходит правительство.

Мы не намерены придерживаться всякой чепухи, и если этого человека не отстранят, ему придется встретиться со мной в суде. И в суде я не собираюсь нанимать адвоката; я сам буду защищать дело.

Десятое: ни одному из посетителей ашрама не позволяется носить огнестрельное оружие.

А как же насчет двадцати полицейских офицеров? Им придется оставлять свое огнестрельное оружие снаружи, согласно его собственным предписаниям. У него, похоже, ночные кошмары — ни у кого нет здесь никакого огнестрельного оружия, и он хочет, чтобы двадцать полицейских офицеров принесли огнестрельное оружие.

Мой поверенный, Тотхагат, уже говорил ему: «Обычно бывало от семи до десяти тысяч людей со всего мира. Вы не можете сократить число до одной тысячи».

А он сказал: «У нас не хватит людей проконтролировать десять тысяч человек». И это сказано комиссаром! Он может проконтролировать целый округ и у него достаточно людей во всем комиссариате, но для земли площадью всего в шесть акров у него недостает людей для контроля. А кто просил его контролировать?

Мы находимся здесь с 1974 года, и никогда не требовалось контролировать наших людей. В ашраме не было драк. Он даже не понимает, что люди, которые приходят сюда, приходят не затем, чтобы драться. Они приходят сюда, чтобы стать более любящими, чтобы быть более искренними, более честными, более истинными, — они искатели. Нет нужды ни в каком контроле. Никто здесь не контролирует.

Так что он должен запомнить: всякому, кто приходит к дверям этого храма — как искатель, не как полицейский офицер — белая у него кожа или черная, длинный у него нос или короткий, — добро пожаловать. Если у комиссара есть какая-то проблема с этим, он может прийти сюда… либо, если он поднимет этот бессмысленный вопрос снова, я потащу его в суд. И пусть не думает, что судьями Пуны можно будет манипулировать таким же образом, как это было прежде. Пока это было дело полиции, мы не вмешивались. Теперь это будет прямая борьба со мной, и дело не закончится в Пуне — оно дойдет до Верховного Суда в Дели. Если справедливость не будет восстановлена, я обращусь к народу всей страны. Это правительство — не что иное, как служащие. Кроме того, я собираюсь просить людей страны вышвырнуть всех этих идиотов. Лучше ему собрать свои чемоданчики. У него есть те двое ослов — пусть кладет чемоданчики на тех двух ослов и бежит! Чем скорее он сделает это, тем будет лучше.

Одиннадцатое: членам ашрама запрещается предаваться любому непристойному поведению в ашраме или снаружи ашрама,

Известно ли ему, что означает слово «непристойность»? Храмы Каджурахо должны быть разрушены по приказу комиссара Пуны, потому что они непристойны. Храмы Пури должны быть разрушены, храмы Конарак должны быть разрушены. Прекрасные пещеры Аджанты и Эллоры должны быть разрушены.

Эти феномены привлекают весь мир; если они не являются непристойными, то ему придется показать перед моими людьми, что такое непристойность.

У вас есть обнаженные джайнские монахи, и это не является непристойным. И по всей стране у вас шивалинги. Шивалинга изображает пенис Шивы и вагину Парвати, и их можно найти по всей стране — везде, в каждом городе, под любым деревом. Они не являются непристойными.

Мне хотелось бы знать: родился ли этот полицейский комиссар от женщины, и не был ли его отец непристойным; не была ли его мать непристойной? И что если бы в то время, когда его отец занимался всеми видами непристойностей с его матерью, мои саньясины вошли в комнату, чтобы передать ему приглашение: «Вы приглашены на лекцию…»

Он говорит: «…внутри ашрама или снаружи ашрама». Вся Индия непристойна. Их письмена непристойны. Он должен отправиться в какую-нибудь библиотеку и просто заглянуть в Шивапураны — он обнаружит, что такое непристойность. А Шива — это один из богов индуизма.

И эти люди собрались учить меня? Нет ничего непристойного в мире, все естественно. Это ваша интерпретация. Да, я еще мог бы понять, если бы он говорил: «Они не должны предаваться какому-нибудь поведению, которое непристойно снаружи ашрама». Меня не интересует то, что снаружи ашрама. Это их индивидуальная ответственность, что им делать или не делать.

Придется полицейскому комиссару и его полиции отправиться в суд и получить четкое определение непристойности. До сих пор во всем мире не было суда, способного решить, что является непристойным, а что нет. Но, я думаю, вам достался полицейский комиссар, который знает, что такое непристойность. Мы бы хотели увидеть его, пусть покажет небольшой пример своей непристойности — мы тоже смогли бы понять, что такое непристойное поведение, и не делать этого снаружи ашрама.

Двенадцатое: полицейские офицеры должны иметь право посещать ашрам в любое время дня и ночи. Их законные распоряжения должны исполняться неукоснительно.

А моим саньясинам тоже позволено входить в ваши дома в любое время дня и ночи? Нет нормального человека, который бы просил, чтобы полицейских офицеров пускали ночью. Для чего? Мы не нуждаемся в них даже днем! Их лица, их мундиры, их тугодумие — что нам делать с ними? Нет, это храм Божий, и вам придется действовать согласно нашим указаниям. Вы не можете приказывать нам, ведь мы не совершали никакого преступления. Если бы мы убивали людей, разумеется, было бы законным требовать для вас разрешения на вход в помещение.

Вы видели, что произошло в гурудваре Амритсара. В течение трехсот лет британцы были более разумны: они никогда не вступали в храм сикхов. Храм следует уважать.

Это наш храм. Вы хотите еще один Амритсар? Тогда, конечно, нам понадобится десять тысяч лицензий на пулеметы. Естественно, они будут законными. Но если полиция ведет себя таким образом, то я не гандист. Я не верю в насилие, но я также не верю в того, кто применяет насилие к моим людям.

Мы люди ненасильственные. Нам не нужна никакая полиция. И нет необходимости им входить на территорию ашрама без разрешения и вести себя как в своих собственных храмах. Они могут подойти к воротам, но не дальше. По другую сторону — то, что принадлежит Богу и не входит в компетенцию полицейского комиссара.

Любовь ничем не владеет… Мы верим в любовь, мы не верим в пулеметы. Но если вы вынуждаете нас, мы сами добьемся уничтожения вашей конституции, вашей демократии, вашего престижа во всем мире.

И не хочет, чтобы кто-нибудь владел ею.

Ибо любовь довольствуется любовью.

Если ты любишь, не говори: «Бог — в моем сердце», — потому что это может стать вашим эго. Потому Альмустафа говорит: скажи лучше: «Я — в сердце Божием».

Он усовершенствовал первое утверждение, но и второе утверждение, хотя оно и лучше, можно усовершенствовать. Я предлагаю, чтобы вы говорили: «Любовь есть, а меня нет».

И не думай, что ты можешь направлять пути любви, ибо если любовь сочтет тебя достойным, то она будет направлять твой путь.

Расслабьтесь и доверьтесь любви, и позвольте любви взять вас. Как каждая река движется к океану, каждый небольшой ручей любви, возникший из вашего сердца, движется ко всеобщему, к окончательному, к Богу.

У любви нет другого желания, кроме как обрести саму себя.

Но если ты любишь и нуждаешься в желаниях, пускай твоими будут желания…

Но если вы недостаточно сильны, чтобы всецело сдаться любви, и у вас есть также другие желания, тогда, говорит Альмустафа, по крайней мере, пусть будут такие желания:

Таять и походить на бегущий ручей, который напевает ночи свою мелодию.

Познавать боль от слишком сильной нежности.

Ранить себя собственным постижением любви; и истекать кровью добровольно и радостно.

Подниматься на заре с окрыленным сердцем и возносить благодарность за еще один день любви.

Отдыхать в полуденный час, размышляя о любовном экстазе.

Возвращаться вечером домой с благодарностью.

Если вам не удается отдаться всецело, тогда мало-помалу, шаг за шагом, двигайтесь к благодарности.

И засыпать с молитвой о возлюбленном в сердце своем и с песней хвалы на устах.

И не беспокойтесь ни о каких полицейских комиссарах!

— Хорошо, Вимал?

— Да, Мастер.