18. НИКАКОЙ ВИНЫ

Возлюбленный Мастер,

Монах спросил Чжао Чжоу: «Обладает собака природой будды или нет?» Чжао Чжоу сказал: «Нет». Это единственное слово «Нет» является ножом для отделения сомневающегося ума от рождения и смерти. Рукоять этого ножа — только в твоей руке; никто другой не может владеть ею вместо тебя: чтобы добиться успеха, ты должен ухватиться за нее сам. Ты соглашаешься ухватиться за нее сам, только если ты можешь отказаться от своей жизни. Если ты не можешь отказаться от своей жизни, держись пока там, где твое сомнение остается ненарушенным; внезапно ты согласишься отказаться от своей жизни, и тогда с тобой свершится. Лишь тогда ты поверишь, что тишина — это то же самое, что и шум, что шум — это то же самое, что и тишина, что разговор — это то же самое, что и молчание, и что молчание — это то же самое, что и разговор. Тебе не придется спрашивать ни у кого больше, и естественно, ты не станешь воспринимать путаную речь фальшивых учителей.

В своей ежедневной деятельности, двадцать четыре часа в сутки, тебе не следует держаться за рождение, смерть и путь будды как за существующие, не следует тебе и отрицать их как несуществующие. Лишь созерцай это: Монах спросил Чжао Чжоу: «Обладает собака природой будды или нет?» Чжао Чжоу сказал: «Нет».

Это, видимо, недоразумение со стороны Да Хуэя. Быть может, это как-то связано с его бессознательным, поскольку он высказывался в саркастической манере против Гаутамы Будды. Теперь маятник отклонился в другую крайность — потому что ответом Чжао Чжоу было не «Нет», а «Да».

Такое бывает, когда вы неосознанно пытаетесь избавиться от вины, и тогда вы способны читать то, чего нет, или пропускать то, что есть. Ваш ум никогда не читает того, что есть на самом деле; он беспрерывно интерпретирует согласно своим собственным предубеждениям. Одно не вызывает сомнения — что Да Хуэй чувствует вину за дурное поведение. Он был непочтителен к человеку, который не причинил ему никакого вреда.

Но для непочтительности была причина: Да Хуэй был интеллектуалом, он был человеком умным. А все люди, ограниченные своими умами, обязательно обижаются на таких людей, как Гаутама Будда, непоколебимость которых заключается в том, что ум ошибается, а не-ум прав.

Все интеллектуалы обязательно осудят такую позицию, ведь им нужно защищать себя. Они не знают ничего о не-уме; они знают только, что такое ум. Но они добились почестей, уважения, престижа и власти благодаря уму, и если кто-то говорит, что ум — не власть, а зависимость, что ум — не престиж, а полнейшая глупость, что ум — вовсе не ваша честь, а всего-навсего признак того, что вы относитесь к низшим человеческим существам...

Реальная власть принадлежит человеку не-ума; поэтому интеллектуалы всегда чувствовали обиду на мистиков.

Да Хуэй начал свое путешествие как интеллектуал.

Несмотря на то, что он был частью традиции, созданной в Китае Бодхидхармой от имени Гаутамы Будды, где-то в его бессознательном была мстительность, которая вырывалась снова и снова в саркастических замечаниях, вроде «старый бледнолицый», «варвар».

Назвать Гаутаму Будду варваром — это просто нелепость, и со временем он, очевидно, понял, что он наделал. Теперь он хочет расставить все по местам, но он так торопится все сделать правильно, что начинает неправильно читать тексты — со всеми добрыми намерениями. Помня об этом, вы должны понимать, что он говорит:

Монах спросил Чжао Чжоу: «Обладает собака природой будды или нет?»

Это древняя стратегия. Чжао Чжоу был не единственным, кого спрашивали; тысячам других мастеров после Гаутамы Будды задавали тот же самый вопрос, и ученики получали тот же самый ответ. Ответ всегда был: «Да» — потому что Гаутама Будда уже ответил: «Да».

Тот же вопрос был задан и ему: «Обладает собака природой будды или нет?» — поскольку он учил, что все существа обладают природой будды. Очень естественно спросить: «Все существа?.. Ты имеешь в виду собак, ослов, буйволов? Ты действительно подразумеваешь все существа?»

Если бы он указал все человеческие существа, то и тогда это было бы сомнительным. Как же насчет Адольфа Гитлера? Как же насчет Рональда Рейгана? Но он говорит — все живые существа; и тогда естественно возникает вопрос, и не только о собаках, но и о более низких категориях животных. А как может Гаутама Будда сказать «Нет»? Это будет противоречить всей его фундаментальной позиции относительно жизни, это будет противоречить его благоговению перед жизнью.

Существует жизнь в форме собаки или в форме Гаутамы Будды — не в этом дело. Это жизнь. Просто форма постоянно изменяется; жизнь внутри, абсолютная и вечная, точно такая же, как и в Гаутаме Будде. Его «Да» согласуется с его благоговением перед жизнью. Для него нет Бога, кроме жизни.

Поэтому когда вы задаете вопрос: «Обладает собака природой будды или нет?» — то, даже не спрашивая Гаутаму Будду, я могу ответить за него: Да! Собака обладает природой будды. Такова самая сущность его философии. И этот мастер Чжао Чжоу — просветленный мастер; он не может сказать «Нет».

Но, кажется, Да Хуэй не может сказать «Да» — потому что это опять напомнит ему: «Я делаю то же самое снова. Я называл его «бледнолицым», я называл его «варваром», а теперь я делаю еще хуже. Я приравниваю его к собаке!»

Именно из-за своих прошлых высказываний он прочитывает «Нет» там, где стоит «Да». Это должно быть великим уроком для вас: вы способны прочесть то, чего нет. Только из-за того, что вы хотите прочитать что-то, вы можете прочитать это. Вы можете постоянно упускать то, что есть, если не желаете этого видеть. Ваш ум не только вместилище, не только средство приема информации, это к тому же еще и непрерывный цензор.

Научная работа об уме почти немыслима; говорят, он не позволяет войти девяноста восьми процентам информации, удерживая ее снаружи, и допускает внутрь только два процента, которые ему подходят. Девяносто восемь процентов...

Если ум не слышит или слушает одним ухом и дает выходить из другого уха — это ум мужчины. Что касается женщины, то она слушает в оба уха, и позволяет услышанному выйти через рот. В этом и все различие — но оно существует. Ум удерживает только два процента, которые соответствуют его ожиданиям, его обусловленности, его предубеждениям.

И так на самом деле случилось с Да Хуэем. Он читает «Нет» — но это невозможно! Я не могу сказать «Нет». Как же может Гаутама Будда говорить «Нет»? И как может Мастер Чжао Чжоу говорить «Нет»? Каждый, кто знает, что жизнь и потенциал всякого живого существа вырастают однажды — когда-то, где-то — в окончательное сияющее существо, обязательно скажет «Да». Поэтому я буду читать «Да» вместо «Нет».

«Обладает собака природой будды или нет?» Чжао Чжоу сказал: «Да». Это единственное слово «Да» является ножом для отделения сомневающегося ума от рождения и смерти. Рукоять этого ножа — только в твоей руке; никто другой не может владеть ею вместо тебя: чтобы добиться успеха, ты должен ухватиться за нее сам. Ты соглашаешься ухватиться за нее сам, только если ты можешь отказаться от своей жизни.

Много важного заключено в этих нескольких предложениях. Это единственное слово «Да» является ножом для отделения сомневающегося ума от рождения и смерти. Если вы не знаете, то как можете вы поверить, что вы были прежде, чем родились? И как можете вы поверить, что будете после своей смерти? Но если Гаутама Будда говорит: «Да, собака обладает природой будды», — то значит, Будда признает, что жизнь вечна и что формы продолжают меняться.

Эволюция не есть нечто обнаруженное Чарльзом Дарвином. Эволюция — это восточная концепция, открытая мистиками; и на Востоке они действительно ушли глубже. Чарльз Дарвин — это лишь поверхностное; он считал, что человек происходит от обезьяны, и над ним смеялись во всем мире.

Идея выглядит странной... но идея мистика не выглядит странной. Он не говорит, что человек происходит от обезьяны; он говорит, что сущность сознания прошла через множество форм, проходила она и через форму обезьяны тоже.

По-моему, не каждый человек происходит от обезьяны; разные люди путешествовали различными эволюционными линиями. Все происходят от разных животных, и в этом одна из причин того, что они так неравноценны. Человек, произошедший от обезьяны, обязательно имеет какие-то черты, какие-то характеристики обезьян. Другой человек, произошедший от лошади, имеет другие характеристики.

В мире есть миллионы животных, и каждая личность шла через различные формы. Это не шоссе, где все человечество идет из одного и того же места. Если бы дело обстояло так, все люди были бы равноценны. Кто-то гениален, кто-то рожден идиотом — несомненно, они происходят от различных источников.

Сам Гаутама Будда помнит свои прошлые жизни: в одной жизни, как он говорит, он был слоном, и после той жизни он родился как человек. А причина, почему слон родился как человек... он рассказывает прекрасный эпизод.

Лес, в котором жил слон, внезапно загорелся. Была летняя ночь, дул сильный ветер, и весь лес оказался в огне. Слон, как и другие животные, бросился убегать из леса. Из-за того, что огонь пылал вокруг, было очень трудно выбраться оттуда, особенно такому большому животному, как слон.

Наконец он добрался до большого дерева, которое еще не было охвачено огнем, и, чтобы передохнуть немного, он стал под деревом и осмотрелся — в каком направлении ему двигаться, чтобы выбраться из огня. Как только он поднял ногу, чтобы двинуться, неожиданно, маленький кролик забился прямо под его ногу, приняв ее за убежище. Разумеется, кролик не мог разглядеть слона — слон слишком велик.

Темной ночью каждое животное боится и дрожит; и кролик дрожал, он боялся за свою жизнь. А слон раздавит кролика, если опустит ногу. Если же он не опустит ногу, то ему не сдвинуться; а огонь подходит все ближе! И слон, в конце концов, решил принести в жертву собственную жизнь, но не убивать кролика. Именно из-за этого решения сознание перескочило из формы слона в человеческую форму.

Люди происходят от разных источников по различным причинам. Теория реинкарнации является по существу, более научным подходом к эволюции, чем учение Чарльза Дарвина. Хорошо известно, что различные животные обладают различными характерами. Вероятно, вы читали басни Эзопа или Панчатантру — самую древнюю книгу притч; исследователи полагают, что басни Эзопа все взяты из Панчатантры. В истории никогда и не было никакого человека с именем Эзоп; все это притчи из Панчатантры, рассказанные Гаутамой Буддой, которого также называли Бодхисаттвой.

Когда слово «Бодхисаттва» пришло из Индии — Александр оказался первым, кто привез имя Будды Западу, — оно стало произноситься «Бодхисат». Это всегда проблема: каждый раз, когда слово переходит из одного языка в другой, а затем в третий язык, оно изменяет свою форму. «Бодхисат» стал «Эзопом» — но до этого он прошел, по крайней мере, через пять или шесть языков. Все эти истории рассказаны самим Буддой. Все истории повествуют о животных; животные разговаривают; и каждая история имеет огромный смысл. Загляните в мир животных: слон, например, обладает гораздо более сильной памятью, чем любое человеческое существо. Он никогда не забывает; просто не в его природе забыть что-нибудь. Слон узнает своего хозяина даже через тридцать лет.

Случилось так... Двоюродный брат Гаутамы Будды, Девадатта, сильно завидовал Гаутаме, его просветлению и тысячам его учеников. Сам он был очень интеллектуальным человеком, и он стал учеником Гаутамы Будды в надежде, что Гаутама выберет его своим преемником. Во-первых, он был двоюродным братом Гаутамы Будды, то есть самым близким родственником; во-вторых, он был настолько разумным, насколько вообще можно себе представить человека, — самым эрудированным, самым ученым.

Время шло, и Будда начал стариться. Наконец, однажды вечером Девадатта сказал ему: «Пора тебе объявить имя своего преемника, потому что ты стареешь. Без преемника твои ученики распадутся на небольшие группы после твоей смерти».

Будда спросил: «У тебя есть кто-то на примете?»

Девадатта попал в большое затруднение. Он и не думал, что так обернется разговор; но он был очень честолюбив.

Наконец он, хотя и чувствовал неловкость, заявил: «Да, я предлагаю себя. Я принадлежу той же самой семье; мы одной и той же крови, и я уловил все то, что ты сказал. Я великолепно могу представлять тебя, и я не думаю, что кто-нибудь еще может быть соперником мне».

Будда сказал: «Сама эта идея эгоистична. Я могу выбрать только того, кому никогда и в голову не приходило быть избранным, кто настолько невинен, что не смог бы даже и подумать об этом. Безусловно, ты не можешь быть моим преемником, так что забудь вообще об этом». Но Девадатта не мог примириться с этим: ситуация выглядела для него унизительной. Он восстал против Будды и увел пятьсот учеников за собой; но это не было большой потерей. У Будды были тысячи учеников, и когда пятьсот ушли с Девадаттой, то это не нанесло заметного ущерба огромной коммуне, которую создал Гаутама Будда.

Эти пятьсот тоже были людьми амбициозными, они желали завоевать высокое положение, желали, чтобы их провозгласили просветленными — хотя они не были просветленными, — и испытывали зависть к людям, провозглашенным просветленными. Эти люди вступили в великую коммуну Гаутамы Будды с эгоистичной амбицией — и они ушли.

Но Девадатта не мог сидеть спокойно; он не для того ушел, чтобы просто удалиться в Гималаи. Он принялся устраивать заговоры против Гаутамы Будды. Он предпринимал много попыток убить его. И вот о чем я, собственно, хотел рассказать. Он поймал бешеного слона, не зная, что слон этот прежде был другом Гаутамы Будды, когда тот был еще ребенком. Он принадлежал королевскому дворцу Гаутамы Будды и был настолько убит горем, когда Гаутама Будда покинул дворец, что просто сбежал в лес и стал вести себя как безумный — шок был слишком велик. Слон любил ребенка, они и вправду были большими друзьями. Они всегда ходили рядом; в большом саду возле реки их постоянно встречали вместе.

Почти сорок лет спустя Девадатта обнаружил этого безумного слона в лесу. Ему удалось поймать его, и он подумал, что это замечательная возможность: он отведет его туда, где Гаутама Будда медитирует под деревом, и оставит там... потому что тот слон убил уже многих людей... Девадатта не знал, что слон обезумел из-за того, что Гаутама Будда покинул его сорок лет назад.

Итак, слон бросился на Гаутаму Будду — и мог бы убить его. Но как только он узнал Будду, все его безумие прошло. Он склонился, коснулся стоп Будды своей головой и устроился у его ног, положив голову ему на колени. Сорок лет разлуки!.. Будда открыл глаза и не мог поверить в то, что это его старый-старый друг... Он уже забыл о нем! И Девадатта не мог поверить глазам. Он решил, что это чудо. Он так перепугался, что после этого прекратил всякие попытки убить Гаутаму Будду. Но он и понятия не имел, что произошло на самом деле. Это было не чудо; просто у слона прекрасная память.

Личность, которая переходит из тела слона в тело человека, будет обладать потрясающей памятью. Точно так же каждый вид животных обладает своими особыми талантами. Я говорю это впервые — что каждое человеческое существо происходит от своего животного. Идея Чарльза Дарвина — что все происходят от обезьян — ошибочна. Если бы это было так, тогда все проявляли бы одни и те же характеристики — а мы знаем, что это не так.

Собака может родиться, как человеческое существо либо пройти через несколько других жизнеформ — может стать львом, может стать оленем, а потом появиться в виде человеческого существа. Но если человек приходит ото льва, то будет обладать огромной смелостью; у него хватит смелости, чтобы восстать. Если же он придет от овцы, то станет христианином — скорее всего католическим, — потому что овца не способна ни на что больше. Нельзя сказать, что Иисус Христос ошибался, когда говорил: «Я пастух, а вы мои овцы», — он, очевидно, догадался, что все эти ребята произошли от овцы.

Идея Чарльза Дарвина верна, но не в деталях; детально ему не удалось разработать ее. Я согласен с ним по тому существенному пункту, что человек развивался из животных, но я не согласен, что все человеческие существа развились от одного животного — обезьяны, человекообразной обезьяны, или шимпанзе. Человеческие существа приходят от разных источников. Это собрание всех видов животных, и если вы понаблюдаете людей, то сможете обнаружить, откуда происходит каждая личность. Требуется лишь немного наблюдательности, внимания, и вы сможете почувствовать, что этот человек, оказывается, имеет отношение к определенному биологическому виду.

Да Хуэй говорит: Это единственное слово «Да» является ножом для отделения сомневающегося ума от рождения и смерти. Теперь вы видите: «Нет» не сделает этого, только «Да» может сделать это.

Если бы Чжао Чжоу сказал: «Нет. Собаки это собаки, а будды это будды, и между ними нет моста», — тогда собаки умирают собаками, тогда нет эволюции для собак. Тогда слоны умирают слонами — и для слонов нет эволюции. Это, похоже, уже слишком. Это монополистическая идеология человека — что, мол, только человек обладает способностью развиваться — и никто больше...

Я слыхал, что где-то в Швеции на железнодорожной станции есть памятник собаке. Памятнику не более ста лет. Хозяин собаки обычно приходил на эту железнодорожную станцию каждый день и уезжал поездом в соседний город. Собака приходила вместе с ним и глядела вслед, пока поезд не уходил за горизонт. Когда поезд исчезал, она возвращалась домой, но всегда снова была на станции точно к тому часу, когда хозяин возвращался вечером. Однажды хозяин так и не вернулся. С ним случился сердечный приступ, и он умер. Собака ждала — сообщение прибыло, но как объяснить собаке? Собака искала хозяина в каждом купе поезда. Все железнодорожники действительно опечалились из-за собаки. Они знали ее много лет. Это происходило ежедневно и никогда не нарушалось: она всегда приходила вовремя, и если поезд опаздывал, садилась именно там, где обычно останавливалось купе хозяина.

Ее пытались прогнать прочь, но она возвращалась снова и снова и садилась только там. Один поезд проходил, другой поезд... и она искала в каждом поезде, в каждом купе, и из глаз ее катились слезы. Семь дней подряд... Собака обегала каждый поезд, слезы беспрерывно текли из ее глаз; и она отказывалась есть. Весь штат железнодорожной станции был чрезвычайно озабочен; они поверить не могли, что у собаки может быть такая сильная любовь. Даже человеческие существа не проявляют такой сильной любви.

Собака умерла на том же месте, где она привыкла встречать своего хозяина каждый день годами. Штат станции собрал пожертвования, и собаке воздвигли памятник, а вся история записана на мраморном постаменте, где установлена мраморная статуя собаки.

Это не просто история одной собаки... Много собак проявили себя безмерно любящими, преданными, многие даже пожертвовали жизнью ради своих хозяев.

Закрыть врата эволюции для всех других видов живых существ и держать их открытыми только для человеческого рода просто уродливо. Какая разница между человеческими существами и остальными животными, за исключением тел? Форма ваших тел различна, но бесформенное сознание внутри вас одно и то же.

Если бы Чжао Чжоу сказал «Нет», — то все последующие утверждения не были бы правильными. Они могут быть верны только с моей поправкой — с «Да». Тогда это единственное слово становится ножом для отделения сомневающегося ума от рождения и смерти. Рукоять этого ножа — только в твоей руке; никто другой не может владеть ею вместо тебя: чтобы добиться успеха, ты должен ухватиться за нее сам. Ты соглашаешься ухватиться за нее сам, только если ты можешь отказаться от своей жизни.

Если вы готовы отказаться даже от своей жизни, вы взойдете на высший пик своего сознания. Вот почему этот путь называется лезвием бритвы — это рискованно. Вам придется рисковать всем, чтобы найти то высшее великолепие. Его нельзя найти, не рискуя всем ради него: вы не можете припрятать что-то. Ничего не пряча — если вы готовы отказаться от своей жизни, вы можете найти это в тот же момент.

Если ты не можешь отказаться от своей жизни, держись пока там, где твое сомнение остается ненарушенным.

Он снова предлагает прекрасную медитацию. Если вы не можете отказаться от жизни из-за своих сомнений, потому что — кто знает? Вы откажетесь от своей жизни — а ничего не случится, никакого просветления... тогда вы не можете даже пожаловаться! Вы не сможете пойти в полицейский участок и сообщить, что эти люди обманывают, что они говорят: «Откажись от своей жизни!» Вот я отказался от своей жизни — и никакого просветления, ничего!

Раз ваша жизнь потеряна, она потеряна; вы не можете жаловаться. Риск тотален. Вы не можете припрятать немножко, так чтобы в случае неудачи вы, по крайней мере, могли информировать остальных: «Не верьте таким вещам. Я отказался почти на девяносто девять процентов от своей жизни. Всего один процент я сохранил, чтобы информировать остальных, как предостережение». Но таким способом ничего нельзя достичь: либо вы рискуете на сто процентов, либо не рискуете вообще.

Но если вы сомневаетесь, то есть другие пути. Не следует впадать в безнадежность. Если ты не можешь отказаться от своей жизни, держись пока там, где твое сомнение остается ненарушенным.

Просто оставайтесь, внимательны к своему сомнению. Оно не сможет всегда оставаться на экране вашего ума. В этом-то и красота всех медитаций: их можно, в конце концов, свести к наблюдательности. От любого направления вы можете прийти к наблюдательности. Просто наблюдайте сомнение и продолжайте смотреть на него. Оно не останется там навсегда. Даже если оно остается несколько секунд, это будет великое достижение. Скоро оно рассеется дымом, оставляя безмолвное пространство вместо себя.

Внезапно ты согласишься отказаться от своей жизни — как только сомнение исчезает без всякого усилия с вашей стороны. Если вы подавляете сомнение, оно будет оставаться. Не подавляйте, только наблюдайте — и оно исчезнет в разреженном воздухе, а вы внезапно будете готовы отказаться от своей жизни.

И тогда с тобой свершится. Лишь тогда ты поверишь, что тишина — это то же самое, что и шум, что шум — это то же самое, что и тишина, что разговор — это то же самое, что и молчание, и что молчание — это то же самое, что и разговор.

Если уж вы готовы отказаться даже от своей жизни, которая является нашей глубочайшей потребностью... Мы можем отказаться от денег, мы можем отказаться от семьи, мы можем отказаться от чего угодно, — но когда приходится отказываться от жизни, то эту последнюю вещь нам хочется сохранить.

Дело обстоит не так, что вам действительно нужно совершить самоубийство... Требуется лишь ваша добровольная готовность... и чудо случается. Нет вопроса о том, чтобы вы на самом деле отказались от жизни — нужна лишь ваша готовность: «Я готов отказаться». Но не пытайтесь обмануть — ведь это означало бы, что в глубине души вы знаете, что нет реальной нужды отказываться от жизни. Здесь обман недопустим.

Если вы готовы добровольно отказаться от жизни, тогда внезапно все дуальности жизни исчезают; тогда и тишина, и шум будут выглядеть в точности одинаково: как тишина не обладает никакой привлекательностью для вас, так и шум не вызывает никакого беспокойства. Тогда жизнь и смерть — одно и то же: как жизнь не искушает вас цепляться за нее, так и смерть не заставит вас убегать от нее.

Тебе не придется спрашивать ни у кого больше, и, естественно, ты не станешь воспринимать путаную речь фальшивых учителей.

В своей ежедневной деятельности, двадцать четыре часа в сутки, тебе не следует держаться за рождение, смерть и путь Будды, как за существующие, не следует тебе и отрицать их как несуществующие.

Суть сказанного в том, что все эти категории — существования и несуществования, жизни и смерти, страдания и счастья — все эти категории принадлежат уму. Человек, готовый отказаться от жизни, естественно, готов отказаться и от ума, поскольку ум — лишь малая часть вашей жизни. Это не вся жизнь.

Если вы готовы к прыжку, то прыжок больше не требуется. Необходима только ваша готовность... но ваша готовность должна быть тотальной, и в такой готовности вы можете жить своей обычной жизнью, делая все то, что вы делали всегда.

Ваше делание и ваше не-делание больше не будут противоположны; ваш разговор и ваше пребывание в молчании не будут противоположны; этот мир и отречение от него не будут противоположны. Где бы вы ни были, что бы вы ни делали, вы будете делать это без всякого беспокойства и без всякого цепляния — абсолютно уравновешенно.

Слово, которым Будда пользуется для такого переживания, — саммасати — «правильное воспоминание». Вы просто наполнены памятью своего собственного вечного существа. В тот момент как вы отвергли дуальность, вы вступили на путь вечного, вы стали бессмертны.

Лишь созерцай это: Монах спросил Чжао Чжоу: «Обладает собака природой будды или нет?» Чжао Чжоу сказал: «Да».

Зачем созерцать это? Если собака обладает природой будды — очевидно, вы тоже обладаете; и если собака однажды собирается стать буддой, то и ваша цель тоже недалеко. Тут подразумевается много чего: если у собаки есть природа будды, значит, и у вас есть она, значит, и у ваших врагов есть она, значит, и у всех живых существ есть она — поэтому нет вопроса о высшем или низшем.

Вопрос только в том, когда человек решается пробудиться. Дело ваше: хотите еще поспать — перевернитесь и укройтесь одеялом. Но даже и тогда, когда вы спите под одеялом, наслаждаясь прекрасным утром, вы — будда. Это ваше дело.

Будда решил сидеть под деревом; вы решили лежать в кровати; здесь нет существенного различия. Если Будда может стать просветленным под деревом, вы можете стать просветленным под одеялом. В сущности, так будет еще лучше, потому что вы раскроете новую возможность для грядущего человечества; в противном случае люди будут считать, что всегда нужно сидеть под деревом. Особенно, холодной зимой, в сезон дождей или во время каких-либо неприятностей они будут все откладывать реализацию природы будды.

Я говорю вам, что тут нет проблемы: вы можете жить в полном уюте под своим одеялом, под ним же и стать буддой. Тут нет проблемы, потому что становление будды не имеет ничего общего с сидением под деревом, это не является предпосылкой; не должны вы и сидеть в позе лотоса — что общего у буддовости с позой лотоса? А если поза лотоса существенна, тогда собаки не смогут... это невозможно! Как может собака ухитриться сесть в позу лотоса?

Разумеется, все это возможно и под одеялом, и, я думаю, большинство из вас предпочтет именно одеяло. Просто случайно оказалось так, что бедный Гаутама Будда сидел под деревом. Он и понятия не имел что, то же самое может произойти под одеялом. Между прочим, об этом же спрашивала его жена...

Через двенадцать лет, когда он возвратился во дворец — он знал, что его отец очень гневался, — он был единственным сыном, он родился, когда отец уже совсем состарился, и все надежды отца возлагались на него. Старик только и ждал, чтобы передать ему управление всем царством, сам он устал и хотел удалиться от дел, — и тут как раз Гаутама Будда сбежал из дворца.

Всего за день перед тем, как Гаутама Будда ушел, у его жены родился ребенок. Это вполне человеческая история, очень красивая: прежде чем оставить дворец, он лишь хотел увидеть, хотя бы раз, лицо ребенка, символ их любви с женой. Он вошел в покои жены. Она спала, а ребенок был укутан одеялом. Он хотел откинуть одеяло и увидеть лицо ребенка, потому что, быть может, он уже никогда не возвратится снова.

Он уходил в неизвестное паломничество. Ничего нельзя было предвидеть из того, что случится в его жизни. Он рисковал всем — своим царством, своей женой, своим ребенком, собой — в поисках просветления, в поисках того, о чем он только слышал, как о возможности и что случилось прежде с несколькими людьми, искавшими этого. Он был так полон сомнений, как никто из вас, но момент решения настал... В тот самый день он увидел смерть, увидел старость, увидел болезнь, и в тот же день он увидел в первый раз саньясина. Это стало главным вопросом для него: «Если есть смерть, тогда просто расточать время во дворце опасно. Прежде чем смерть придет, я должен найти то, что за пределами смерти».

Он твердо решил уйти. Но человеческий ум, человеческая натура... Он только хотел увидеть лицо — он ведь даже не видел лица своего собственного ребенка. Но он испугался, что если откинет одеяло, если Яшодхара, его жена, проснется — она могла проснуться в любую минуту, — она спросит: «Что ты делаешь среди ночи в моей комнате? Да ты, кажется, готовишься идти куда-то?»

Колесница стояла за воротами, все было готово; он уже уходил, и он сказал своему вознице: «Подожди минуту. Дай мне увидеть лицо ребенка. Быть может, я уже никогда не возвращусь».

Но он так и не смог посмотреть из-за страха, что, если Яшодхара проснется, поднимется крик, причитания: «Куда ты уходишь? Что ты делаешь? Что это за отречение? Что это за просветление?» Никогда не знаешь, чего ожидать от женщины — она может разбудить весь дворец! Придет старый отец, и все дело будет испорчено. И он просто-напросто убежал...

Через двенадцать лет, когда он стал просветленным, первое, что он сделал, — возвратился в свой дворец попросить прощения у отца, у жены, у сына, которому теперь должно быть двенадцать лет. Он знал, что они рассердятся. Отец был очень сердит — он первым встретил его, и целых полчаса он не переставал бранить Будду. Но потом вдруг он осознал, что наговорил столько всего, а его сын просто стоял, как мраморное изваяние, словно ничто не могло тронуть его.

Отец смотрел на него, и Гаутама Будда сказал: «Это то, чего я желал. Пожалуйста, осуши свои слезы. Посмотри на меня: я не тот самый мальчишка, который покидал дворец. Твой сын давным-давно умер. Я выгляжу похожим на твоего сына, но все мое сознание теперь другое. Ты только посмотри».

Отец сказал: «Я вижу. Полчаса я бранил тебя, и это достаточное доказательство того, что ты изменился. Я знаю, каким нетерпеливым ты был раньше, — ты не мог бы стоять так спокойно. Что произошло с тобой?» Будда ответил: «Я расскажу тебе. Позволь мне сначала увидеть мою жену и моего ребенка. Они, должно быть, ждут — они, наверное, слышали, что я пришел».

И первым, что его жена сказала ему, было:

«Я вижу, что ты преображен. Эти двенадцать лет были огромной мукой, но не потому, что ты ушел; я мучилась из-за того, что ты не сказал мне. Если бы ты просто рассказал мне, что намереваешься искать истину, неужели ты думаешь, что я помешала бы тебе? Ты оскорбил меня очень сильно. Эту рану я носила двенадцать лет.

Все было не так, как уходят на поиски истины — такому радуются; и не так, как уходят, чтобы стать просветленным, — я ведь не стала бы мешать тебе. Я тоже принадлежу к касте воинов. Думаешь, я так слаба, что кричала бы, плакала и удерживала тебя?

Все эти двенадцать лет моим единственным мучением было то, что ты не доверял мне. Я позволила бы тебе, я бы проводила тебя, вышла бы к колеснице. Сначала я хочу задать единственный вопрос, сидевший в моем уме все эти двенадцать лет: все достигнутое тобой... а ты, несомненно, достиг чего-то.

Ты больше не та самая личность, которая покидала этот дворец; ты лучишься иным светом, твое присутствие совершенно ново и свежо, твои глаза чисты и ясны, как безоблачное небо. Ты стал так прекрасен... ты всегда был красив, но эта красота, кажется, не из нашего мира. Некая благодать запредельного снизошла на тебя. Мой вопрос состоит вот в чем: не было ли возможности достичь здесь, в этом дворце, всего того, что достигнуто тобой? Может ли дворец помешать истине?»

Это потрясающе разумный вопрос, и Гаутаме Будде пришлось согласиться:

«Я мог бы достичь этого и здесь, но тогда я понятия не имел об этом. Теперь я могу сказать, что мог бы достичь этого здесь, в этом дворце; не было нужды идти в горы, не было нужды ходить, куда бы то ни было. Я должен был идти внутрь, а это возможно где угодно. Это место такое же хорошее, как и всякое другое, но теперь я могу сказать, что в тот момент я и понятия об этом не имел.

И ты должна простить меня, потому что нельзя сказать, чтобы я не доверял тебе или твоей отваге. Фактически я сомневался в самом себе: если бы я увидел, что ты проснулась, если бы увидел ребенка, я мог бы заколебаться: что я делаю, я оставляю свою красавицу жену, ту, чья вся любовь и преданность принадлежат мне? И оставляю своего ребенка в первый день его жизни... если я готов оставить его, тогда зачем я давал ему рождение? Я бегу от своих обязательств.

Если бы проснулся мой старый отец, это стало бы невозможным для меня. Не то чтобы я не доверял тебе; на самом деле я не доверял себе. Я знал, что будут колебания; я не был тотален в отречении. Часть меня говорила: "Что ты делаешь?" — а часть говорила: "Пришло время сделать это. Если не сделаешь сейчас, это будет становиться все более и более трудным. Твой отец готовится короновать тебя. Когда ты коронован как король, это будет еще труднее"».

Яшодхара сказала ему: «Это единственный вопрос, который я хотела задать, и я безмерно счастлива, что ты был абсолютно правдивым, сказав, что можно достичь и здесь, можно достичь где угодно. Твой сын, который стоит сейчас здесь, мальчишка двенадцати лет, постоянно расспрашивал о тебе, а я говорила ему: «Подожди. Он возвратится; он не может быть таким жестоким, он не может быть таким недобрым, он не может быть таким бесчеловечным. Однажды он возвратится. Возможно, все то, что он ушел постичь, требует времени; когда он постигнет это, то первое, что он сделает, — вернется». Вот твой сын, и я хочу, чтобы ты сказал мне, какое наследие ты оставляешь своему сыну? Чего ты добился, чтобы дать ему? Ты дал ему жизнь — а что еще?»

Будда не имел ничего, кроме чаши для подаяний, и он позвал своего сына, имя которого было Рахул. Я скажу вам, почему его звали Рахул; такое имя дал ему Гаутама Будда... Он подозвал Рахула поближе и передал ему чашу для подаяний со словами: «У меня нет ничего. Это мое единственное имущество; отныне и впредь я буду пользоваться своими руками как чашей для подаяний, чтобы брать свою пищу, просить свою пищу. Передавая тебе эту чашу для подаяний, я посвящаю тебя в саньясу. Это единственное сокровище, которое я нашел, и мне хочется, чтобы ты нашел его тоже».

Он обратился к Яшодхаре: «Ты должна быть готова стать частью моей коммуны саньясинов» — и он инициировал свою жену. Старик пришел и наблюдал всю эту сцену. Он обратился к Гаутаме Будде: «Почему же ты оставляешь в стороне меня? Ты не хочешь разделить то, что нашел, со своим старым отцом? Моя смерть совсем близко... посвяти меня тоже».

Будда сказал: «Я на самом деле только затем и пришел, чтобы забрать всех вас с собой, ибо то, что я нашел, — гораздо большее царство, царство, которого хватит навсегда, которое не может быть завоевано. Я пришел сюда с тем, чтобы вы смогли почувствовать мое присутствие, с тем, чтобы вы смогли почувствовать мою реализацию, а я бы смог убедить вас стать моими друзьями-спутниками». Он посвятил всех троих.

Он дал своему сыну имя Рахул, потому что по индийской мифологии, когда бывает лунное затмение... Индийская мифология говорит, что у Луны есть два врага. В мифологии Луна является личностью, богом, и у нее два врага: один — Раху, другой — Кету. Лунное затмение происходит оттого, что Раху и Кету захватывают луну. Они пытаются убить ее, но каждый раз Луна вырывается из их захвата.

Гаутама Будда назвал своего сына Рахул, потому что думал: «Теперь этот мой сын будет моей величайшей помехой, он будет моим величайшим врагом. Он будет препятствовать моему уходу в Гималаи. Любовь к нему, привязанность к нему станут моими цепями». Вот почему он дал ему имя Рахул.

Все они отправились в лес за городом, где остановились его Саньясины. На первой же проповеди, обращенной к саньясинам в тот вечер, он сказал:

«Моя жена Яшодхара задала мне чрезвычайно важный вопрос. Она спросила меня: "Не было ли возможности стать просветленным во дворце, будучи королем?" И я сказал ей правду: "Это не зависит ни от места, ни от времени. Можно стать просветленным где угодно — но тогда рядом не было никого, кто бы сказал это мне. Я и понятия не имел, где искать, кого спрашивать, куда идти. Я просто прыгнул в неведомое". Но сейчас я могу сказать, что где бы вы ни были, если у вас хватит смелости рискнуть всем ради того, чтобы стать бдительным и осознающим, просветление обязательно случается».

Потому и я говорю, что мастер Чжао Чжоу не мог сказать «Нет». Это не ответ человека просветленного. Ответом может быть только «Да». И даже если мастер Чжао Чжоу сам скажет мне: «Я сказал "Нет"» — я не приму этого. Я не послушал бы даже Гаутаму Будду, потому что «Нет» идет против всей его философии. Вся его философия — это огромное благоговение ко всякой жизни. Стало быть, каждое живое существо в любой ситуации обладает способностью расцвести в просветление.

Это должно быть великим воодушевлением для вас: не только какие-то особые люди становятся просветленными; даже собака обладает природой будды. Все религии делали прямо противоположное. Они осуждали вас: вы рождены во грехе; вам не вызволить себя; пока Бог не пошлет спасителя, вы будете жить в несчастье, грехе и страдании.

Будда наделяет человека абсолютным достоинством, свободой — чего никто другой до него не делал. Он отбрасывает идею Бога — с тем, чтобы возвести ваше достоинство и вашу свободу на предельную высоту. Он устраняет Бога, чтобы сделать Богом вас. Никогда еще не было другого человеческого существа, которое любило бы остальные человеческие существа так, как любил их Гаутама Будда, — и не только человеческие существа, но и все живые существа. Его любовь безгранична.

Поэтому, когда я делаю какое-нибудь исправление, я абсолютно уверен, что мое исправление будет одобрено каждым просветленным. Я не намерен идти ни на какой компромисс. Это может быть мастер Чжао Чжоу, это может быть Да Хуэй, это может быть Гаутама Будда — я не пойду ни на какой компромисс, потому что мой собственный глубочайший опыт говорит: «Да!» И тогда меня не переубедит уже никто — никакая история, никакое священное писание.

Я выступал на буддийской конференции в Бодх Гайя. Один из наиболее ученых буддийских монахов Индии, Бхадант Ананд Каушальяян, был президентом конференции. Когда я пригласил его посетить мой лагерь, он сказал мне: «Я слушал вас несколько раз прежде: раз в Нагпуре, раз в Вардхе, а это уже третий раз. Вы странный человек: вы продолжаете рассказывать вещи, которых Будда не говорил. Я посвятил этому всю свою жизнь». А к тому времени это был уже старик, где-то около семидесяти лет. Если он еще жив, ему должно быть около ста лет.

«Будда не говорил этого; вы продолжаете рассказывать истории, которых я никогда не обнаруживал ни в каком писании; и беда в том, что ваша история всегда оказывается настолько к месту, что так и кажется — быть может люди, собиравшие писания, позабыли вписать ее? Она подходит, я не отрицаю этого; я не говорю, что она расходится с сутью писания, — но ее там нет! Вот в чем состоит моя проблема, — говорил он, — я не отрицаю истину вашей истории, но не могу подтвердить ее историчность. Можете ли вы что-нибудь посоветовать?»

Я сказал ему: «Тут нет загадки. Если я рассказываю историю о Гаутаме Будде, но ее нет в писаниях, то вставьте ее в ваши писания, потому что она должна быть там. Если я говорю что-то, сказанное Гаутамой Буддой, а вы не находите этого нигде, извольте вставить это в нужном месте, там, где оно должно было быть — и пропущено. Потому что все, что я говорю... я не историк, не ученый, но я говорю из того же самого пространства, что и Гаутама Будда. Так что можете принимать мои слова за достоверные без всякого опасения».

Он возразил: «Боже мой, даже если я сделаю так, никакой другой ученый не признает этого! Спустя двадцать пять веков канонизировано определенное писание — а вы требуете от меня добавлять что-то в него. Они же убьют меня».

Я сказал: «Лучше уж быть убитым; стоит пойти на это, если вы можете сделать писание более прекрасным, более истинным, более достоверным. Если вы скажете, что сказанное мною не верно, то я готов поспорить об этом».

Он ответил: «Нет, я не говорю этого. Но, пожалуйста, простите меня — я не могу вносить изменения в писания, потому что такого не допускает никакая религия».

Я сказал: «В том-то и беда — что все религии становятся тюрьмами. Каждая религия должна оставаться текущим потоком, и новым рекам должно быть позволено встречаться. Зачем превращать вашу религию в мертвые стоячие пруды? Пусть она будет рекой, и пусть непрерывно новые ручьи продолжают вливаться в нее. Новые люди будут становиться просветленными, и они будут приносить более свежие взгляды; река будет становиться все шире и шире, все больше и богаче. Но это еще не происходит, потому что люди слишком сильно ориентированы на прошлое и слишком опасаются менять что-нибудь. Причина — у них нет никакого опыта в том, о чем они говорят».

Я спросил Бхаданта Ананда: «У вас есть просветление, которое было у Гаутамы Будды? Если у вас его нет, тогда просто слушайте, что я говорю, потому что у меня оно есть».

Да Хуэй страдает от своих прежних ошибок, и он боится говорить «Да» — ведь это все равно, что сказать, что природа будды и природа собаки одно и то же. По своей собственной вине он не может сказать истину.

Но у меня нет никакой вины. В сущности, у меня нет никакого прошлого. Все, что я говорю, есть точный отклик этого мгновения, и я не чувствую, чтобы этому противилась хоть какая-то часть меня. Я высказываюсь всем своим существом. Это переносит мои утверждения в совершенно иную категорию. Они не интеллектуальные, они не исторические, они не священное писание — они экзистенциальны.

Я говорю из того же самого пространства, откуда говорил Будда, откуда говорил Чжао Чжоу, откуда однажды обязательно заговорит Да Хуэй.

— Хорошо, Маниша?

— Да, Мастер.