Изречение первое...

ученики сказали Иисусу:

скажи, чему подобно Царствие Небесное?

Он сказал им:

Оно подобно зерну горчичному -

Самому малому среди всех семян,

Когда же оно падает на возделанную землю, из него вырастет Большое дерево

И становится укрытием для всех птиц небесных.

Человеческие отношения сильно изменились, и изменились к худшему. Глубина отношений исчезла во всех областях жизни: жена больше не жена, а подружка; муж больше не муж, а только приятель. Дружба хороша, но она не может быть очень глубокой. Брак — это нечто, совершающееся в глубинах. Это обет, данный в глубине. Это посвящение в глубине. Посвящение себя другому, и если вы не обещали, не посвятили себя, вы никогда не совершите прыжка.

Вы можете плавать на поверхности, но глубина не для вас. Конечно, идти вглубь опасно — неизбежно опасно, ведь вы так эффективны на поверхности. На поверхности вы можете действовать, как автомат, тут не нужно ни-какого сознания. Но вы должны быть все более сознательны, все более внимательны по мере того, как вы прони-каете в глубины, потому что каждый миг возможна смерть. Страх смерти породил поверхностность всех челове-ческих связей. Они стали незрелыми.

Приятель или подружка — это, может быть, приятно, но это не может стать дверью к тому глубочайшему, что скрыто в любом и каждом. С подружкой у вас могут быть сексуальные отношения, но любовь вырасти не может. Для любви нужны глубокие корни. Сексуальность возможна на поверхности, но она — только животное, биоло-гическое явление. Она мо¬жет быть прекрасной как часть более глубокой любви, но без более глубокой любви она — самая уродливая вещь на свете; самая уродливая, потому что тогда нет обета, нет посвящения — вы лишь ка-саетесь друг друга и расстаетесь. Встречаются только тела, но не вы — не я, не ты. И это происходит со всеми связями.

Но величайшая связь исчезла совершенно, а величайшая связь — это связь между Мастером и учеником. Вы не сможете понять Иисуса, если не сможете понять того измерения, в котором существует связь между Мастером и его учениками. Оно совершенно исчезло. Вместо жены — подружка, вместо мужа — приятель, но Мастер и связь, существовавшая между ним и его учениками, исчезли совершенно. Или же эта связь заменена совершенно противоположной — той, которая существует между психиатром и его пациентом.

Между психиатром и его пациентом существует связь, которая неизбежно болезненна, патологична — ведь па-циент приходит не в поисках истины, не в поисках действительного здоровья. У слова «здоровье» много значе-ний: оно означает целостность, означает святость, означает исцеление в глубине своего «я». Пациент приходит не за здоровьем, потому что если он пришел за здоровьем, он не может быть никем иным, как учеником. Пациент приходит, чтобы избавиться от болезни; его цель чисто негативная. Он приходит только затем, чтобы его заста-вили снова быть нормальным, только чтобы снова стать работающей частью нормального мира. Он стал непри-способленным, ему нужно приспособиться, и психиатр помогает ему приспособиться снова. Но приспособиться к кому? Приспособиться к этому миру, к этому обществу, которые абсолютно больны.

То, что вы называете «нормальным» человеком — ни что иное, как нормальная патология или нормальное сумасшествие, нормальная ненормальность. «Нормальный человек» — тоже сумасшедший. Но сумасшедший в пределах — в пределах, принятых данным обществом, данной культурой. Иногда кто-нибудь переступает порог, выходит из границ — тогда он становится больным. Все общество, которое больно, говорит, что этот человек бо-лен. И на границе стоит психиатр, чтобы помочь этому человеку вернуться назад, обратно в толпу.

Психиатр не может быть Мастером, потому что он сам не целостен. А пациент не может быть учеником, пото-му что он пришел не учиться. Его покой нарушен, и он не хочет быть обеспокоенным, его усилия направлены только на приспособление, а не на здоровье. Психиатр не может быть Мастером, хотя он и претендует на эту роль на Западе, и раньше или позже он станет претендовать на эту роль и на Востоке тоже. Но он не может быть Мас-тером — он сам болен. Он может помогать другим, быть приспособленными, и тут все в порядке: один больной человек помогает другому больному человеку в некотором отношении. Но один больной человек не может исце-лить другого больного; один сумасшедший не может помочь другому преодолеть свое сумасшествие.

Даже ваши Фрейды, ваши Юнги, ваши Адлеры абсолютно больны, не только обычные психиатры, но и вели-чайшие из них — больны и патологичны. Я расскажу вам кое-что, чтобы вы могли это почувствовать: когда кто-нибудь упоминал о смерти, Фрейд начинал дрожать. Дважды он даже терял сознание и падал со стула только по-тому, что кто-то говорил о мумиях в Египте. Он терял сознание. В другой раз Юнг тоже говорил о смерти и тру-пах и вдруг задрожал, упал и потерял сознание.

Если смерть так страшна для Фрейда, что тогда говорить о его учениках? И почему смерть вызывает такой страх? Можете вы представить Будду боящимся смерти? Тогда он больше не Будда.

Юнг говорил, что он много раз хотел поехать в Рим, чтобы посетить Ватикан и особенно библиотеку, Вати-канскую библиотеку; наибольшую, где хранятся самые тайные письмена всех когда-либо существовавших рели-гий — это редкость. Но каждый раз, когда он шел покупать билет, он начинал дрожать — просто поездка в Рим! Что же будет, когда вы направитесь к мокше. И он сдавал билет и возвращался. Он никогда не был в Риме, нико-гда. Много раз он пытался, и в конце концов решил: «Нет, я не могу». Откуда страх? Почему бы психиатру боять-ся поездки в Рим? Потому что Рим — это символ, представляющий религию; и этот человек. Юнг, создал фило-софию вокруг своего ума — эта философия боялась пошатнуться. Это так же, как верблюд, боящийся пойти в Гималаи, потому что когда верблюд проходит возле Гималаев, он впервые узнает, что он — ничто. Вся филосо-фия, созданная Юнгом, просто детская игра, ведь человек создал такие обширные, космические системы, и все эти системы сейчас в руинах. Он боялся, что поездка в Рим означает поездку к развалинам великих систем, соз-данных в прошлом.

Что же говорить о твоей маленькой системе? Как насчет этого уголка, который ты расчистил и украсил? Как насчет твоей философии? Великие философии развалились и превратились в пыль, поезжай в Рим и посмотри, что с ними стало! Где школы Аристотеля, Платона и Сократа? Поезжайте в Афины и посмотрите, что с ними ста-ло. Величайшие системы превращаются в прах, и все мысли, в конце концов, оказываются бесполезными, потому что мысль — это просто вещь, созданная человеком.

Только в «не-мысли» вы познаете Божественное. Вы не можете мыслью познать вечное, потому что мысль принадлежит времени. Мысль не может принадлежать вечности; никакая философия, никакая система мысли не может быть вечной.

Этого он и боялся. По крайней мере, пять или шесть раз Юнг собирался, но потом отменял поездку. А этот че-ловек, Юнг, один из величайших психиатров. Если он так боялся ехать в Рим, что сказать о его учениках? Даже вы не боитесь, не потому, что вы лучше, чем Юнг, но только потому, что вы менее сознательны, менее внима-тельны. Он сознавал, что в Риме ему придется склонить голову; что как только он взглянет на развалины всех великих систем, его охватят дрожь, страх смерти, и ему придется спросить себя: «Что станет с моей системой? Что станет со мной?» Дрожа, он возвращался, и в своих мемуарах он пишет: «Тогда, наконец, я оставил всю за-тею. Я не поеду в Рим».

То же самое много раз случалось и с Фрейдом, поэтому это, кажется, не простое совпадение. Он тоже пытался поехать в Рим и тоже боялся. Почему? Фрейд был столь же доступен гневу, как можете быть вы, столь же сексуа-лен, как можете быть вы, столь же напуган смертью, как можете быть вы, так же невротичен в своем поведении, как можете быть вы, так в чем же разница? Он был, может быть, более умным человеком — возможно, гением — или мог немного помочь, но в том, что касается Окончательного, что касается наиболее тайной, наиболее глубо-кой сердцевины бытия, он был также слеп, как и вы.

Нет, психиатрия не может стать религией. Она может стать хорошей больницей, но не может стать храмом, это невозможно. И психиатр может стать нужным, ведь люди больны, неприспособленны, но психиатр — не Мас-тер, а пациент — не ученик. Если вы придете к Мастеру, как пациент, вы промахнетесь, потому, что Мастер — не психиатр. Я не психиатр. Люди приходят ко мне и говорят: «Я страдаю таким-то умственным беспокойством, неврозом беспокойства, то и се». Я говорю: «Хорошо. Ведь я не собираюсь лечить ваше беспокойство, я собираюсь лечить вес. Я не беспокоюсь о вашей болезни, я беспокоюсь о вас. Болезнь есть на периферии, но там, где есть вы, болезней нет». Как только вы постигнете, кто есть вы, все болезни исчезают. Основная причина их существова-ния — то, что вы прятали знание самого себя, избегали себя, вы избегали этой главной встречи, потому что не хотели глядеть на себя. Почему же вы не хотите посмотреть на себя, что с вами случилось? До тех пор, пока вы не готовы к встрече с собой, вы не можете стать учеником, потому что Мастер ничего не может сделать, если вы не готовы встретиться с самим собой. Он может только помочь вам встретиться с собой.

Почему вы так боитесь? Потому что где-то в прошлом что-то пошло неладно... Рождается ребенок, и его не принимают таким, каков он есть, многое в нем должно быть изменено, угнетено, его нужно дисциплинировать. В нем много такого, что общество и его родители не могут принять, и потому эти части нужно отвергнуть, пода-вить; лишь немногие его части могут быть приняты и одобрены. И ребенку приходится подстраиваться. Он дол-жен отказаться от многих составляющих своей сущности, которым нельзя позволить проявиться. Он принужден отвергнуть их настолько, что сам перестает осознавать их присутствие. Вот что такое подавление, а все общество держится на подавлении.

Большая часть существа ребенка должна быть подавлена, полностью отброшена во тьму. Но эта подавленная часть утверждает себя, пытается бунтовать, противодействовать; она хочет выйти на свет, и вам приходится сно-ва и снова загонять ее обратно. Так у вас возникает страх перед встречей с самим собой, ведь что произойдет с подавленной частью? Она опять проявится, она снова будет. Что случится с бессознательным? Если вы встрети-тесь с самим собой, с вами будет бессознательное, с вами будет все, что вы отвергли. И это страшит вас.

До тех пор, пока ребенка не примут полностью таким, как он или она есть, этот страх будет неизбежно оста-ваться; но до сих пор еще не существовало общества, которое принимало бы ребенка полностью. И, кажется, ни-когда не будет существовать общество, которое бы приняло ребенка полностью, потому что это почти невозмож-но. Так что подавление в большей или меньшей степени неизбежно. И каждому предстоит однажды встретиться с этой проблемой встречи с самим собой. Вы становитесь уче¬ником в тот самый день, когда забываете, что хорошо, что плохо; забываете, что принято, а что не принято. Вы становитесь учеником лишь в тот день, когда готовы предъявить самому себе свою сущность.

Мастер — только акушерка. Он помогает вам пройти через новое рождение, родиться вновь. А что такое от-ношение между Мастером и учеником? Ученик должен доверять; он не должен сомневаться. Если он сомневается, он не может показать себя Мастеру. Когда вы сомневаетесь в ком-то, вы сжимаетесь, вы не можете развернуться. Когда вы в ком-то сомневаетесь... Он становится незнакомцем, и тогда вы замыкаетесь. Вы не можете быть от-крытым, потому что не знаете, как этот незнакомец поступит с вами. Вы не можете быть уязвимым перед ним; вы должны защититься и создать броню.

С Мастером вы должны сбросить этот панцирь совершенно — никак не меньше, это абсолютно необходимо. Вы можете чуть-чуть носить его даже перед любимой; вы можете быть не столь открытым перед любимым. Но перед Мастером открытость должна быть полной, иначе ничего не выйдет. Если вы скрываете даже малую часть себя, этой связи нет. Нужно полное доверие, только тогда могут быть раскрыты тайны, только тогда вам можно дать ключи. Но если вы прячетесь, значит, вы боретесь с Мастером, и тогда ничего нельзя сделать.

Ключ к Мастеру — не борьба, ключ к нему — сдача себя, капитуляция. А капитуляция совершенно исчезла из мира. Многие обстоятельства содействовали этому: на протяжении трех или четырех веков, человека учили быть индивидуалистом, эгоистом; человека учили не сдаваться, а воевать; не подчиняться, а бунтовать; человека учи-ли не доверять, а сомневаться. Это имело смысл, ведь наука развивается через сомнение. Наука — это глубокий скептицизм. Доверие — не ее путь; ее путь — логика, спор, сомнение; чем больше вы сомневаетесь, тем более на-учно вы мыслите. Этот путь совершенно противоположен религиозному пути. Религия действует через доверие: чем больше вы доверяете, тем более религиозным вы становитесь. Наука создала чудеса, и эти чудеса очень за-метны. Религия создала еще большие чудеса, но эти чудеса не так видны. Даже если здесь есть Будда, что вы мо-жете чувствовать? Что вы можете увидеть? Он невидим — то, что видимо, только тело; то, что видимо — такой же смертный, как и вы, видимо он постареет и однажды умрет. Но невидимо, он бессмертен. Но у вас нет глаз, чтобы видеть то, что невидимо; у вас нет способности, чувствовать наиболее внутреннее, неведомое. Вот почему только доверяющие глаза начинают понемногу чувствовать и становиться восприимчивыми. Когда вы доверяе-те... это значит, что вы закрываете оба своих глаза. Вот почему доверие слепо, точно так же, как слепа любовь — недоверие еще более слепо, чем любовь.

Но когда вы закрываете оба своих глаза, что происходит? Происходит внутренняя трансформация. Когда вы закрываете эти глаза, которые видят наружу, что происходит с энергией, которая течет через них? Эта энергия начинает идти обратно. Она не может течь от глаз к объектам, и она изменяет свое направление, она совершает поворот. Энергия должна двигаться, энергия не может быть статичной; если вы закрываете один выход, она на-ходит другой. Когда оба глаза закрыты, та энергия, что текла через них, изменяет направление — происходит по-ворот.

И эта энергия ударяет в ваш третий глаз. Третий глаз — не физическая вещь: просто та энергия, которая те-чет от глаз к внешним объектам, теперь возвращается к источнику — она становится третьим глазом, третьим способом видения мира.

Только этим третьим глазом можно видеть Будду; только этим третьим глазом можно постичь Иисуса. Если у вас нет этого третьего глаза, Иисус будет здесь, но вы не узнаете его — многие не узнали его. В его родном городе люди думали, что он был просто сыном плотника Иосифа. Никто, никто не мог распознать того, что случилось с этим человеком; что он не был больше сыном плотника, что он стал сыном Божьим — но это внутренний фено-мен. А когда Иисус провозгласил: «Я — сын божества, мой Отец — в небесах», — люди смеялись и говорили: «Ты или сошел с ума, или дурак, или хитрец. Как может сын плотника вдруг стать Сыном Божьим?» Но такая воз-можность есть...

Только тело рождается от тела; внутреннее «я» не рождено от тела, оно рождено от святого духа, оно — от Бо-жества. Но сначала вы должны приобрести глаза, чтобы видеть; приобрести уши, чтобы слышать.

А это дело очень тонкое — понимать Иисуса, вы должны пройти через великое обучение. Это точно так же, как понимание классической музыки. Если вам вдруг дать послушать классическую музыку, вы подумаете: «Что за чепуха!» Она так утонченна, что нужно долгая тренировка. Нужно много лет учиться, только тогда ваши уши готовы воспринимать тонкое — и тогда ничто не сравнится с классической музыкой. Тогда обычная повседневная музыка вроде музыки из кинофильмов — вообще не музыка, это просто шум, и к тому же глупый.

Из-за того, что ваши уши не тренированы, вы живете с шумом и думаете, что это музыка. Но для классиче-ской музыки нужны очень аристократические уши. Нужна тренировка, и чем больше вы тренированы, тем больше тонкое становится видимым. Но классическая музыка — ничто перед Иисусом, потому что он — музыка космическая. Вам нужно быть столь тихим, что нет ни единого всплеска мысли, ни единого движения вашего су-щества; лишь тогда вы можете слышать Иисуса, можете понимать Иисуса, можете знать его.

Вот почему Иисус повторяет снова и снова: «Имеющие уши да поймут меня. Имеющие глаза, смотрите: я здесь!» Почему он повторяет: «Имеющие глаза да видят! Имеющие уши да слышат! » Почему?

Он говорит о некоем ином измерении понимания, доступном только ученику. Очень немногие понимали Иису-са, но это неизбежно в самой природе вещей. Очень немногие — и кто были эта немногие? Это были не образо-ванные люди, не ученые, нет! Это были не профессора университетов, нет, это были не пандиты или философы, нет! Это были простые люди: рыбак, крестьянин, сапожник, проститутка; это были очень обычные люди, самые обыкновенные из обыкновенных. Почему эти люди могли понять? Должно быть, есть что-то необыкновенное в обыкновенных людях. Должно быть, есть что-то особенное, что существует в простом человеке и исчезает в так называемых «необыкновенных» людях. Что же это? Это смирение, это доверие... Ведь чем более вы интеллекту-ально тренированы, тем менее возможно доверие; если вы интеллектуально не тренированы, доверие более воз-можно.

Крестьянин доверяет, ему незачем сомневаться. Он сеет семена в поле и верит, что они взойдут, они прорас-тут, когда придет соответствующее время года. Они обязательно взойдут. Он идет и молится, и в свое время эти семена прорастают и становятся растениями. Он ждет и верит. Он живет с деревьями, травами, реками, горами. Незачем сомневаться: деревья не хитрят, нет нужды в панцире, чтобы защититься от них. Тут незачем изобре-тать меры безопасности; горы — это не политики, не преступники; можно быть открытым.

Вот почему, когда вы среди гор, вы вдруг чувствуете восторг. Откуда он исходит? От гор? Нет! Он приходит потому, что сейчас можно снять броню, потому, что нечего бояться. Вы подходите к дереву, и вдруг чувствуете красоту. Она исходит не от дерева, она исходит из вас. Но вам и незачем защищаться от дерева, вы можете чувст-вовать себя свободно, как дома. Цветок не собирается внезапно напасть на вас, дерево не может быть вором, оно не может ничего у вас украсть. И когда вы идете в горы, к морю, в лес, к деревьям, вы снимаете свой панцирь.

Люди, живущие с природой, более доверчивы. Сельская местность, менее индустриализованная, менее механи-зированная, менее технологичная, живет ближе к природе, в ней больше доверия. Вот почему нельзя представить себе, чтобы Иисус родился в Нью-Йорке — это почти невозможно. «Иисусоманьяк» может там родиться, но не Иисус. И эти маньяки — просто невротики, Иисус только повод. Нет, нельзя вообразить Иисуса, родившегося там, это почти невозможно. И даже если бы он там родился, никто не стал бы его слушать; даже если бы он поя-вился там, никто не смог бы распознать его. Он родился в век без технологии, без науки, этот сын плотника. Всю жизнь он жил с бедняками, с простыми людьми, которые жили с природой. Они могли доверять.

Однажды Иисус пришел к озеру рано утром; солнце еще не взошло над горизонтом. Там были рыбаки, и они только что забросили невод, чтобы поймать рыбу, когда пришел Иисус и сказал: «Смотрите! Зачем вы напрасно тратите свою жизнь? Я могу сделать вас ловцами людей. Зачем вы тратите свою энергию на ловлю рыбы? Я могу сделать вас ловцами человеков. Вставайте и идите за мной!»

Если бы он сказал это вам, когда вы сидите в своей конторе или в своей лавке, вы сказали бы ему: «Уходи! У меня нет времени. Не отнимай мое время!» Но эти два рыбака взглянули на Иисуса, безо всякого сомнения.

Вставало солнце, и этот человек был прекрасен, этот человек был Иисус. А его глаза — они были глубже, чем озеро; и его сияние было ярче солнечного. Они выбросили свои сети и пошли за Иисусом.

Это — доверие. Ни одного вопроса: «Кто ты, незнакомец?» Они не знали его, он был не из их деревни; они ни-когда его не видели, никогда его не слышали. Но этого было достаточно — зова, приглашения было достаточно. Они слышали приглашение, они смотрели на Иисуса, чувствовали его искренность, и пошли за ним.

Когда они уже выходили из города, их бегом догнал человек и сказал этим двум рыбакам: «Куда вы идете? Не-ожиданно умер ваш отец. Возвращайтесь!» И они обратились к Иисусу: «Можем ли мы пойти домой, и похоро-нить нашего мертвого отца? А потом мы пойдем за тобою». Иисус сказал: «Не заботьтесь о мертвых. В этом горо-де достаточно мертвых. Они похоронят своих мертвецов. А вы идите, следуйте за мной. Вам незачем беспокоить-ся о мертвых». И эти два рыбака пошли за ним.

Это доверие: они слышали, они видели Иисуса. Он подразумевал — и он был прав: «Умер отец, что ж подела-ешь? Когда кто-нибудь мертв, он мертв. Незачем туда идти. И в городе достаточно мертвых; они сделают то, что еще осталось сделать, они исполнят ритуал; они похоронят вашего отца. А вы идите, следуйте за мной». И они пошли и ни разу не обернулись, ни разу не посмотрели назад. Доверие означает, не возвращаться. Доверие означа-ет, не оглядываться назад.

Сомневающийся ум всегда оглядывается, всегда думает об альтернативе, всегда думает о том, чего он не сде-лал, всегда думает, был ли он прав: «Вернуться или идти за этим сумасшедшим? Кто знает? Он говорит, что он сын Бога, но кто знает? Никто не знает о Боге, никто не знает о его сыновьях — а этот человек выглядит точно так же, как и мы!» Но рыбаки пошли за Иисусом. Если вы следуете за таким человеком, как Иисус, раньше или позже вы заразитесь. Но вначале вы должны пойти за ним. Раньше или позже вы почувствуете, что вы тоже бо-жьи сыновья. Но вначале вы должны доверять. Если вначале есть сомнение, двери закрыты.

Эта связь между Мастером и учеником исчезла благодаря трем столетиям успехов науки. Наука добилась та-ких успехов! Она творит чудеса — конечно, бесполезные чудеса, ведь они ни крошки не добавили к человеческо-му счастью, а чудо бесполезно, если оно не увеличивает меру счастья. Наоборот, мера счастья уменьшилась. Больше техники, больше комфорта — но счастья меньше; вот в чем состоит чудо, достигнутое наукой. Чем больше могут сделать механические устройства, тем меньше нужны вы. А чем менее вы нужны, тем больше вы чувствуе-те тебя бесполезным, никчемным, бессмысленным. Раньше или позже компьютер заменит вас, и вы тогда станете совершенно ненужным. Тогда вы сможете пойти и совершить самоубийство, потому что компьютер все сделает.

Счастье происходит от чувства собственной нужности. Когда вы нужны, вы чувствуете себя счастливым, по-тому что ваше существование имеет значение, вы чувствуете, что ваша жизнь полна смысла, чувствуете, что нужны, и что без вас все было бы по-другому. Но сейчас без вас все осталось бы по-прежнему. Скорее, без вас бы-ло бы даже лучше, ведь машины могут все сделать лучше, чем вы. Вы — просто помеха, просто устаревшая вещь. На сегодняшний день человек — наиболее устаревшая вещь, потому что каждый год все выходит новым издани-ем; выходит новая модель автомобиля Форда, новая модель всего. Лишь человек остается самой несовременной моделью. Среди столь многих новых вещей вы — единственная старая вещь.

Современный ум постоянно чувствует свою бессмысленность, потому что вы никому не нужны. Вы не нужны даже своим детям, потому что «государство и социальное обеспечение» позаботится о них. Вы станете, не нужны вашим старым отцу и матери, потому что будут специальные дома — правительственные и государственные — где будут заботиться об их нуждах. Кому вы нужны? А когда вы чувствуете, что вы никому не нужны, что вы просто ненужное бремя, как вы можете быть счастливыми?

В прежние времена вы были нужны. Еврейский мистик Гильлель, который, должно быть, был человеком глу-бокого доверия, человеком молитвы, как-то в своей молитве сказал Богу: «Не думай, что только я нуждаюсь в тебе — ты тоже нуждаешься во мне. Без меня ты был бы ничем. Если нет Гильлеля, кто станет молиться? Кто посмотрит на тебя? Я необходим. Так что запомни: Ты мне нужен, это правда, но и я нужен тебе».

Когда вы нужны Вселенной, даже Богу, тогда вы имеете значение, смысл, аромат. Но теперь вы не нужны ни-кому. Без вас легко можно обойтись, вы — ничто. Техника создала комфорт и сделала вас ненужными. Техноло-гия дала вам лучшие дома, но не лучших людей, потому что для создания лучшего человека нужно некое иное измерение — это измерение не принадлежит механике. Это измерение сознания, а не механики.

Наука не может создать Будду или Иисуса, но наука может создать общество, в котором Будда будет невозмо-жен. Много людей приходят ко мне и спрашивают, почему сейчас больше нет Будд, нет больше тиртханкар, нет больше Иисусов. Из-за вас! Вы создали такое общество, что существование простого человека становится все бо-лее невозможным. И даже если он существует, вы не узнаете его. Дело не в том, что нет будд, — другое дело их уви-деть, но они есть. Может быть, вы каждый день проходите мимо них по дороге в свою контору, но вы не можете распознать их, потому что вы слепы. Доверие исчезло. Помните это: Иисус жил в век доверия, глубокого доверия. Всю его славу, все его сияние, все его значение можно понять только через это измерение доверия. Теперь присту-пим к этой части изречения Иисуса:

Ученики сказали Иисусу: «Скажи нам, чему подобно Царствие Небесное?»

Они не были вопрошающими, они не были любопытствующими людьми, они не собирались спорить. Их во-прос был невинен. Когда вопрос невинен — лишь тогда Иисус может на него ответить.

Когда вопрос невинен? Вы знаете? Если у вас уже готов ответ, тогда вопрос не невинен. Вы спрашиваете: «Есть ли Бог?», — и у вас уже готов ответ. Вы знаете, что да, он есть, и вы пришли ко мне только за подтвержде-нием, или вы знаете, что его нет, и вы пришли только за тем, чтобы увидеть, знает ли этот человек или нет. Если ответ уже есть, тогда вопрос — хитрость, он не невинен. Тогда Иисус на него не может ответить, потому что Ии-сус может ответить только невинности.

Когда спрашивает ученик, в его уме нет ответа, он не знает, он просто не знает, и именно поэтому спрашивает. Помните об этом, когда спрашиваете. Когда спрашиваете, хорошо сознавайте: спрашиваете ли вы потому, что у вас уже есть ответ, спрашиваете ли вы из своего знания? Тогда встречи быть не может. Тогда, даже если я отвечу, ответ не достигнет вас. Вы недостаточно пусты, чтобы воспринять его. Ответ уже есть: вы уже предубеждены, отравлены.

Есть два вида вопрошания: один — из знания, и тогда вопрос бесполезен, потому что тогда возможен спор, но не диалог; и другой — когда вы спрашиваете из незнания, хорошо зная, что вы не знаете. Когда вы знаете, что не знаете, и спрашиваете, вы стали учеником. Теперь спора не будет. Вы просто жаждете и просите воды; вы голод-ны и просите пищи. Вы не знаете, и вы спрашиваете; вы готовы принять. Ученик спрашивает, хорошо зная, что он не знает. Когда вы не знаете, вы смиренны. Когда вы знаете, вы становитесь эгоистичными, а Иисус не может говорить с эго.

Ученики сказали Иисусу… — «ученики» значит те, кто полностью сознают, что они не знают. «Скажи нам, че-му подобно Царствие Небесное?»

Иисус все время говорил о Царстве Небесном, и это вызвало много неприятностей. Неприятности вызвала са-ма терминология, ведь слово «царство» — политическое, и политики испугались. Поэтому его распяли, потому что политики думали: «Этот человек говорит о каком-то царстве, что оно придет на землю, и он говорит — я царь этого царства. Этот человек пытается вызвать революцию, пытается сбросить правительство. Он хочет соз-дать новое царство!»

Царь, наместник, должностные лица, священники — все они испугались. А этот человек был влиятельным, потому что люди слушали его; люди не просто слушали его — когда они его слушали, они преображались, вос-пламенялись, становились совершенно новыми, с ними что-то происходило. Поэтому священник, наместник Пон-тий Пилат, Царь Ирод, все правительство — и светское, и духовное — все были напуганы этим человеком. Он казался опасным. Такого невинного человека никогда не было; он выглядел опасным. Его не поняли.

Но всегда есть возможность того, что Иисуса не поймут. Дело в том, что ему приходится пользоваться вашим языком, потому что другого языка нет, и все, что он говорит, ему приходится говорить вашими словами. Других слов нет, а ваши слова уже чрезмерно отягощены, в них уже содержится слишком много значения, они слишком нагружены. Он говорит просто о Царстве Небесном, о Царстве Божьем. Но «царство»? Это слово опасно: «царст-во» содержит намек на какую-то политику.

Иисус не был революционером этого мира. Он был революционером, великим революционером — но внутрен-него мира. Он говорил о внутреннем царстве. Но даже ученики не понимали, о чем он говорит. Когда вы прихо-дите к Мастеру, происходит встреча двух различных измерений, так же, как встреча земли и неба; встреча на гра-нице. Если есть доверие, вы можете раскрыть свои крылья и взлететь, но если доверия нет, вы привязываетесь к земному.

Этот человек несет вам опасность. Что это за царство Божие? Какое это Царство? Это Царство совершенно противоположно, диаметрально противоположно царству этого мира. И Иисус объяснял и объяснял... но заста-вить людей понять это, было трудно. Он говорил: «В моем Царстве Бога — беднейший будет самым богатым, по-следний будет первым». Он говорил так же, как Лао-Цзы, и он был человеком, подобным Лао-Цзы. «Последний будет первым в моем Царстве». Он говорил, что самый смиренный будет наиболее значительным, беднейший будет самым богатым, и тот, кто совершенно не признан здесь, будет признан там — все вверх ногами!

Так должно быть. Если вы стоите у реки и река спокойна, в ней нет ряби, и вы смотрите на свое отражение — оно вверх ногами. Все всегда отражается наоборот. На самом деле мы перевернуты вверх ногами в этом мире, и если нас нужно исправить, нужно все вывернуть наизнанку. Но тогда будет казаться, что все становится с ног на голову — нужен хаос.

Будда стал нищим — последним человеком в этом мире. Он был царем, но Царство Бога принадлежит послед-ним. Он оставил Царство этого мира, потому что царство этого мира просто бесполезно, оно — бессмысленное бремя. Вы тащите его, но оно не наполняет вас. Оно уничтожает вас, оно — яд, хотя оно, может быть, такой мед-ленный яд, что вы не можете этого ощутить...

Однажды некто пьянствовал, и мимо проходил его друг. И друг сказал: «Что ты делаешь? Это же медленный яд!»

Первый ответил: «Ну и ладно — я не спешу».

Все, что вы называете жизнью, есть медленный яд, потому что, в конце концов, она заканчивается смертью. Она убивает вас, она не делает ничего другого. Вы не спешите, может быть, но это никак не меняет качества яда. Он, может быть, действует медленно, вы, может быть, не спешите, но все же он убьет вас.

Царство этого мира принадлежит смерти, но Царство Бога принадлежит вечной жизни. Поэтому Иисус гово-рит: «Те, кто готовы, придите ко мне, я дам вам жизнь изобильную».

Иисус проходил через деревню. Он хотел пить, и подошел к колодцу. Женщина доставала воду из колодца, и он сказал: «Я жажду, дай мне немного воды напиться».

Женщина ответила: «Но я принадлежу к очень низкой касте, я не могу дать тебе воды, это запрещено».

Иисус сказал: «Не беспокойся. Дай мне воды, и я тоже дам тебе воды в обмен — из моего колодца. И, раз на-пившись из него, ты никогда больше не будешь жаждать».

Ученики спрашивают: « Скажи нам, чему подобно Царствие Небесное?», — потому что, то, что нам неведомо, можно объяснить только через «подобно». Отсюда все мифы. Мифология — это попытка объяснить то, чего вы не знаете и не можете знать в своем состоянии ума, через что-то, что вам известно. Попытка объяснить Неведомое через известное, есть миф — он дает немного понимания вам таким, каковы вы есть.

Царство Небесное нельзя объяснить прямо, непосредственно. Это невозможно. Пока вы не вошли в него, нет способа что-то сказать о нем. Все, что будет сказано, будет ложью, потому что истину высказать нельзя. Тогда что же постоянно, на протяжении многих лет, делали Иисус, Лао-Цзы и Будда? Если истину высказать нельзя, то что они делают? Они пытаются объяснить вам то, что объяснить нельзя, через те символы, которые вы знаете; пы-таются объяснить Неведомое через известное. Это труднейшая вещь на свете — притчи, мифы, истории.

И есть глупцы, пытающиеся анализировать миф, вскрыть его, и утверждающие: «Это миф, это неправда». Они анализируют и расчленяют, они занимаются хирургией на мифе, а потом говорят: «Это миф, это не исто-рия». Но никто никогда не говорил, что миф — это история. И нельзя расчленять миф, потому что он просто сим-воличен.

Это так же, как указатель у дороги, на котором нарисована стрела и написано: «Дели», — а вы разбиваете ка-мень, разрезаете стрелу, анализируете краску и все остальное, и потом говорите: «Это сделал какой-то дурак — здесь нет никакого „Дели“.

Мифы — это придорожные указатели, стрелы, указывающие в неведомое. Они сами по себе не цель, они про-сто указывают. В этом смысл вопроса учеников: «Скажи нам, на что похоже Царствие Небесное?» Нельзя спро-сить, что такое Царство Небесное. Смотрите, как задан вопрос: мы не можем спрашивать, что такое Царство Не-бесное — это было бы слишком. Мы не можем и ждать ответа на такой вопрос. Мы можем только спросить, чему оно подобно…, а это значит: «Скажи нам что-нибудь такое, что мы знаем; как-то укажи через понятное нам, что-бы мы могли уловить проблеск».

Это так же, как слепой, который спрашивает, что такое свет. Как можно спрашивать, что такое свет, если вы слепой? Если вы спрашиваете, сам ваш вопрос — препятствие для ответа. На него нельзя ответить. Можно знать свет — для этого нужны глаза. Но «на что похож свет?» означает: «Скажи что-нибудь на языке слепых».

Все притчи — истины на языке слепых; все мифы — это истины, облаченные в язык слепых. Так что, не ана-томируйте их. Вы ничего в них не найдете. Они — просто указатели. И если у вас есть доверие, указатель — это прекрасно.

В одном из храмов в Японии нет ни одной статуи Будды. Люди входят и спрашивают: «Где же Статуя?» Ста-туи нет, но прямо на пьедестале находится палец, указывающий в небо — это и есть Будда. Священник отвечает: «Вот Будда». Я не знаю, понимает ли это священник — этот палец, указывающий на луну. Что есть Будда? Про-сто палец, указывающий на луну!

Ученики спрашивают, на что похоже Царство Небесное? «Скажи нам, скажи нам притчей, расскажи нам исто-рию, которую мы, дети, могли бы понять. Мы не знаем, у нас нет никакого опыта. Скажи что-нибудь, что может дать нам намек».

Иисус сказал им: «Оно подобно горчичному зерну — меньше, чем все семена, но когда оно падает на вспаханную землю, из него вырастает большое дерево и становится укрытием для всех птиц небесных».

Иисус очень много говорил об этом горчичном зерне, и по многим причинам. Во-первых, горчичное зерно — самое маленькое семя. Бог невидим, меньше, чем наименьшее, так что как можно указать на него? Горчичное зерно на границе видимого, наименьшая вещь на границе видимого мира. Дальше вы не сможете понять, потому что дальше — невидимое. Горчичное зерно — это граница: вы можете его видеть, но оно очень мало. Если вы иде-те дальше, вы вступаете в мир тонкого, того, что меньше мельчайшего. Горчичное зерно находится на границе.

А горчичное зерно — не просто самая малая из видимых вещей, у него есть одно таинственное свойство: когда оно вырастает, оно превращается в наибольшее из растений. Так что это парадокс: семя — наименьшее, а дерево — наибольшее. Бог — это невидимое, а Вселенная — все, что видимо; Бог — это не проявленное, а Вселенная — это проявленное.

Если вы разломите семя, вы не найдете в нем дерева. И вы можете сказать, что дерева нет, а люди просто глу-пы, говоря, что огромное дерево скрыто в зерне, где ничего нет.

Вот что постоянно делали аналитики. Если вы скажете, что этот цветок красив, они возьмут его в лаборато-рию и расчленят его, чтобы найти, где красота. Они займутся химическим составом и прочим. Они разрежут и проанализируют цветок, они наклеят ярлыки на бутылочки с разными частями цветка — но ни в одной из буты-лочек они не найдут красоты. Нет, они выйдут из лаборатории и скажут: «У вас, должно быть, была какая-то галлюцинация, вам это приснилось — здесь нет красоты. Я рассек весь цветок и ничего не осталось, красоты там нет». Есть вещи, которые можно знать только в их целостности. Их нельзя расчленить, потому что они больше, чем их части. Эта проблема — основная проблема для тех, кто ищет истину. Истина более велика, чем ее части, соединенные вместе. Это не просто сумма частей, она больше, чем ее части. Мелодия — не просто сумма всех нот, всех звуков. Нет, это нечто большее. Когда все ноты вместе, создается гармония, появляется гармония, которой не было в отдельных нотах.

Я говорю для вас: вы можете расчленить мои слова, все они есть в словаре, но вы не найдете в словаре меня. И вы можете сказать: «Все слова есть здесь, так что, к чему беспокоиться?»

Однажды Марк Твен пошел слушать своего друга — священника. Этот друг приглашал его много раз. Он был одним из величайших ораторов, его ценили очень высоко. Когда он говорил, церковь была переполнена, но Марк Твен никогда не ходил его слушать. Этот друг приглашал его много раз, пока Марк Твен не согласился: «Хорошо, я приду в воскресенье». И к воскресенью этот священник приготовился, как только мог: он вложил в проповедь все самое прекрасное, что было в его уме, ведь должен прийти Марк Твен! Марк Твен сел прямо перед ним, и священник произнес свою самую лучшую речь. Он вложил в нее всю свою энергию, и она была действительно прекрасна; это была симфония, это была поэзия.

Но постепенно он стал теряться, стал беспокоиться, потому что Марк Твен сидел, как мертвый. Ни намека на одобрение не появилось на его лице. Люди часто аплодировали, они были в экстазе, но Марк Твен сидел, совер-шенно не подавая вида, что речь произвела на него какое-нибудь впечатление, положительное или отрицатель-ное. Он оставался равнодушным — а равнодушие более убийственно, чем отрицательное отношение. Ведь если вы против чего-то, вы, по крайней мере, как-то к этому относитесь; если вы против, то вы придаете этому какое-то значение. Но если вы равнодушны, вы тем самым говорите, что это абсолютно бессмысленно, и не стоит даже того, чтобы быть против него.

Когда речь была окончена, Марк Твен возвращался в машине вместе со священником. Священник не мог за-ставить себя спросить о своей речи; они молчали. Уже когда Марк Твен выходил из машины, священник заме-тил: «Ты ничего не сказал о моей проповеди».

Марк Твен ответил: «В ней нет ничего нового. У меня дома есть книга, с которой ты просто „копировал все это. Эта лекция заимствована, и ты меня не обманешь. Ты можешь обманывать этих дураков в церкви, но я — че-ловек грамотный и умею читать. Случайно я читал эту книгу, как раз вчера вечером“.

Священник не мог в это поверить. Он сказал: «Что ты говоришь? Я не списал это ниоткуда. Это невозможно!» Марк Твен сказал: «В ней есть каждое слово, которое ты произнес. Завтра утром я пришлю тебе эту книгу». На следующий день он прислал священнику большой словарь с запиской: «Ты найдешь здесь все слова».

Это — ум аналитика. Он немедленно может убить всякую поэзию. Он может просто сказать, что это просто со-единенные вместе слова. Он не может видеть между слов, не может видеть между строк — а поэзия там. Там кра-сота и экстаз, и Бог, и все, что значимо; это находится между словами, между строчками.

Горчичное зерно — наименьшее, а содержит наибольшее. Вы не можете видеть Бога, потому что он наимень-шее — горчичное семя — но вы можете видеть Вселенную. А если есть Вселенная, должно быть и семя. Как может быть дерево без семени? Можете вы видеть его или нет — важно не это. Может ли эта Вселенная существовать без первопричины, без источника? Вот Ганг — может ли он существовать без истока? Огромная Вселенная — и вы думаете, что она может существовать без истока?

И не только эта огромная Вселенная,… ведь в ней такая гармония, такая всеобщая симфония, такая всеобъ-емлющая система. Она не хаос, в ней столько порядка, все на своем месте. И те, кто знает, говорят, что это луч-ший из миров, что ничто не может быть лучше его.

Семя должно быть, но это семя мало, меньше, чем горчичное зерно. Горчичное зерно использовано как миф, как указание. Те люди, что спрашивали Иисуса, были рыбаками, крестьянами, садовниками, и им была понятна притча, притча о горчичном зерне.

Расчленяя, вы теряете. Если вы расчленяете религию, вы теряете; либо вы можете видеть ее непосредственно, не расчленяя, либо вы не можете ее видеть. Есть один путь, которым идет доверие: в семени вы не можете видеть дерева, но вы можете посадить семя в землю — это то, что сделает человек доверия. Он скажет: «Ладно, это семя; я верю, что оно станет деревом, и я пойду и посажу его в поле. Я найду подходящую почву, и защищу это семя, я буду ждать и молиться, я буду любить и надеяться, я буду мечтать...»

Что еще вы можете делать? Потом вы однажды вдруг проснетесь, а зерно стало чем-то новым, новые побеги поднимаются из земли. Теперь зерно уже больше не зерно — оно становится деревом, оно цветет.

Что происходит, когда семя становится деревом? Это тоже часть притчи. Семя должно умереть — только так оно становится деревом. Бог умер во Вселенной. Он не может оставаться в стороне, он в ней, он затерялся в ней. Вот почему вы не можете найти Бога. Вы можете пойти в Гималаи, в Мекку, в Каши, или куда угодно, но вы ни-где не найдете его, потому что он здесь, везде! — точно так же, как семя живет во всем дереве. Теперь уже нельзя найти семя, потому что оно умерло в дереве и стало деревом. Бог умер в эту Вселенную, он умер в этом Бытии и стал космосом. Он — не отдельная вещь. Он не похож на плотника, который что-то создает и остается отдель-ным. Это невозможно, бог подобен семени: из него вырастает дерево, но тогда оно исчезает в дереве. Вы можете снова найти бога только тогда, когда дерево исчезает.

Индусы говорили, что бога можно найти, либо в начале творения, либо в конце. Вначале, когда мира нет, есть семя, но нет вас, чтобы найти его; ведь вы — часть дерева, листья дерева. Или же, он будет в пралайе, когда весь мир растворяется, когда дерево стареет и умирает. И так случается с каждым деревом: когда оно стареет, появ-ляются новые семена — миллионы семян.

В пралайе вы снова найдете миллионы богов — но тогда не будет вас, вот в чем дело. Есть только один способ найти бога: вы можете найти его, только если можете найти его здесь и сейчас, в каждом листе. Если вы ищете какой-то конкретный образ, Кришну или Раму, тогда вы не найдете его. Это тоже листья — конечно, более кра-сивые, более живые и более зеленые, ведь они познали бога, познали, что он есть везде. Когда Иисус говорит: «Царство Божие подобно горчичному зерну», — он говорит миллионы вещей. В этом красота притчи: вы не гово-рите почти ничего, и все же говорите многое. Когда семя умирает, есть дерево. Вот Царство Божие, здесь Царство Небесное. А если вы ищете его где-то в другом месте, то ищете напрасно. Если вы хотите взглянуть в Царство Божие, вы тоже должны стать, как семя и умереть: и вдруг — вы дерево; вас больше нет, а есть бог. Вы никогда не встретитесь с богом. Если есть вы, бога нет, потому что есть семя. Когда вы исчезаете, бог есть; так что на самом деле — встречи нет.

Когда нет вес, есть бог — пустота в вашей руке, и тогда есть бог. Вас больше нет... тогда есть Бог. И снова па-радокс: семя содержит дерево, но семя может и убить это дерево. Если семя становится слишком эгоистичным, если семя думает: «Достаточно меня», и если семя боится умереть, тогда, сама его оболочка становится тюрьмой, та самая оболочка, которая защищала дерево до того момента, пока оно попадет на подходящую почву, станет тюрьмой — и тогда дерево погибнет в семени.

Вы подобны семенам, которые стали тюрьмой. Будда, Иисус — семена, которые не стали тюрьмой: семя умер-ло, оболочка отпала, и вот, семя проросло.

Он сказал им: «Оно подобно зерну горчичному — самому малому среди всех семян, когда же оно падает на возде-ланную землю, из него вырастает большое дерево и становится укрытием для всех птиц небесных»,

«...но когда оно падает на возделанную землю...» Нужна подходящая почва. Просто смерть семени бесполезна, ведь вы можете умереть на камне, и тогда не будет никакого дерева, это будет просто смертью. Вы должны найти подходящую землю, подходящую почву — в этом значение ученичества. Это обучение, тренировка — ученичество есть тренировка — чтобы стать вспаханной, плодородной почвой. Семя есть, но нужно найти подходящую почву. Дерево заключено внутри вас, Мастер может только дать вам подходящую почву. Он может вспахать вас, он мо-жет выполоть сорняки, он может сделать почву, достойной семени. Он может удобрить почву — ведь он садовник.

В вас содержится все, но все же вам понадобится садовник, иначе, вы будете продолжать разбрасывать семена, куда попало. Они могут упасть на цементную дорогу и умереть там, или, они упадут на тропу, и люди будут хо-дить по ним, и они погибнут. Когда вы умираете, нужен кто-то, кто защитит вас. Смотрите, когда рождается ре-бенок — нужна акушерка. Никто не скажет, что она не нужна. Акушерка нужна, потому что момент очень ост-рый. Но еще более велик момент, когда рождается Истина; еще более велик момент, когда бог рождается в вас — более велик, чем все рождения. А Мастер — никто иной, как акушерка.

Иначе, без Мастера, многое может случиться: может случиться выкидыш, и ребенок умрет, не родившись. Нужен Мастер, чтобы защитить вас, ведь молодые побеги очень нежны, беспомощны — с ними может случиться все, что угодно. Это очень опасно. Но если вы доверяете…, а доверие необходимо, другого пути нет, потому что если вы сомневаетесь, вы сжимаетесь, и тогда семя не умрет — если вы доверяете, семя умирает. Семя не может знать дерева, вот в чем трудность. Семя хочет быть уверенным, что если оно умрет, оно станет деревом. Но как дать семени такую уверенность?

В этом абсурдность веры. Вера абсурдна! Вы хотите быть уверенными, что сможете стать саньясинами, что сможете отречься ото всего, что вы готовы к смерти; но где гарантия, что когда семени не будет, будет дерево? Кто может дать вам такую гарантию, и как ее можно дать? Даже если дана гарантия, — семени, которому она дана — не будет. И какая гарантия может доказать семени, что когда его не будет, будет дерево? Никакая гарантия не-возможна.

Вот почему абсурдна вера: ведь она означает верить в то, во что верить нельзя — верить в то, во что верить невозможно, верить никак нельзя, и все же вы верите. Семя умирает в глубоком доверии, и рождается дерево. Но нужна вспаханная земля, нужна подходящая почва. Все ученичество нужно лишь для того, чтобы стать вспахан-ной землей.

«Из него вырастает большое дерево и становится укрытием для всех птиц небесных...»

И когда ваше дерево действительно выросло, когда оно стало «древом Будды», тогда миллионы ищущих птиц прилетают и находят в вас укрытие. Много «птиц небесных» находят укрытие в Иисусе, много «птиц небесных» находят укрытие в Будде. Для тех, кто ищет глубочайшее, такое дерево — «дерево Будды», «дерево Иисуса» — становится укрытием, и в нем они могут чувствовать пульс неведомого. Там они могут доверять, там они могут прийти к взаимопониманию с Неведомым, и там они могут совершить прыжок.

Оно подобно зерну горчичному... Вы есть Царство Небесное, вы подобны горчичному зерну. Будьте готовы умереть, готовьтесь к своей смерти!

Конечно, будут и дрожь, и страх, и смятение. Прыжок будет трудным. Может быть, вы много раз вернетесь, много раз вы подойдете к самому краю и повернете обратно, и побежите, потому что там — бездна. Семя может знать только бездну, семя не может знать дерева, для семени нет способа увидеть прорастающее дерево, нет воз-можности. Семя должно умереть и верить в неведомое — тогда это случится. Когда вы готовы умереть, тогда это случится. Пойдите и посадите семена в землю: когда вырастет дерево, вновь разройте землю и поищите это семя; оно исчезнет, его не будет. Пойдите и покопайте в Будде, в Иисусе — вы не найдете этого человека, не найдете се-мени. Вот в чем смысл того, что Иисус — сын бога. Да, он больше не сын плотника Иосифа и Марии; теперь обо-лочка исчезла. Семя растворилось, а это дерево произросло вовсе не от видимого, оно — от Невидимого.

Взгляните на Иисуса: в нем больше нет семени, есть только бог. Будьте готовы умереть, чтобы вы могли воз-родиться. Оставьте ум, тело, эго, личность — и вдруг вы обнаружите, что в вас растет нечто новое — вы стали материнским чревом, вы беременны. А быть духовно беременным, — это вершина творения, потому что вы твори-те себя. Ничто не сравнится с этим. Вы можете создать великую картину или великую скульптуру, но когда вы создаете себя, когда вы «самосоздаетесь», это ни с чем не сравнимо.

«…Но когда же оно падает на возделанную землю...». Будьте готовы умереть. Но прежде чем вы будете готовы к прыжку, станьте «возделанной землей» — станьте учеником, станьте смиренным, станьте таким, как будто вас нет. Вскоре вас действительно не будет — но приготовьтесь к этому, ведите себя так, как будто вас нет. Тогда… «…Из него вырастает большое дерево и становится укрытием для всех птиц небесных».

Так было всегда: вы здесь, возле меня: мое семя мертво — именно поэтому вы здесь. Вы здесь не благодаря себе, вы здесь благодаря мне. Но говорить «благодаря мне» — неверно, потому что нет «меня»: семя исчезло, и теперь это только дерево. И если вы через меня уловите проблеск собственной возможности, дело сделано. Царствие Не-бесное подобно зерну горчичному... Вы — эти зерна, вы — возможность этого Царства. Готовьтесь умереть, пото-му что это единственный способ возродиться.