Беседа 14.

ЕДИНСТВЕННАЯ НАДЕЖДА: ПРОСВЕТЛЕНИЕ ЧЕЛОВЕЧЕСТВА

12 января 1985 года

Бхагаван,

He было бы Вам проще работать, не связывая себя с этим словом «религия»? Какой секрет кроется за Вашим выбором этого пути?

Я бы очень хотел никаким образом не быть связанным со словом «религия».

Вся история религии - это сплошная мерзость. Она отвратительна, она показывает деградацию человека, его человеческой сущности, все это есть зло. И это касается не одной, отдельно взятой религии, а всех религий без исключения, в которых повторяется одно и то же: человек эксплуатирует человека от имени Бога. И я чувствую себя неловко из-за того, что ассоциируюсь со словом религия. Но ничего не поделаешь: в жизни так случается, что приходится выбирать то, что ненавидишь.

В юности в университете меня знали как атеиста, человека нерелигиозного, противника всех моральных систем. Это было моей позицией тогда, это осталось моей позицией и сегодня. Я не изменился ни на дюйм; моя позиция продолжает оставаться прежней. Но оставаться и дальше атеистом, противником религии и морали стало проблематичным. Было очень трудно общаться с людьми, было почти невозможно наладить с ними какие-либо взаимоотношения. В моих отношениях с людьми эти слова - атеист, нерелигиозный, аморальный - стали подобны непреодолимым стенам. Я хотел бы оставаться прежним - я не видел в этом проблем, - но я заметил, что это мешало мне распространять свой опыт, делиться им.

В ту минуту, как люди узнавали, что я атеист, нерелигиозен и аморален, они немедленно замыкались. Того, что я не верю ни в какого Бога, что я не верю ни в какой рай и ад, было достаточно, чтобы люди начали избегать меня. Даже очень образованные люди - потому что я был профессором университета, и меня окружали сотни профессоров, ученых-исследователей, интеллигентных, образованных людей - просто избегали меня, потому что не имели мужества защитить то, во что верили; у них не было для этого аргументов.

А я продолжал непрерывно спорить на улице, в университете, в панваллахском магазине — везде, где мне удавалось пристать к кому-нибудь. Я громил религию и пытался очистить людей от всей этой дряни. Но в результате я стал похож на остров; никто не хотел даже разговаривать со мной, потому что даже здороваться со мной было опасно: к чему это могло привести? В итоге я был вынужден сменить стратегию.

Я пришел к пониманию того, что люди, заинтересованные в поиске истины, как это ни странно, являются приверженцами какой-нибудь религии. Из-за того, что они считали меня нерелигиозным, я не мог общаться с ними; а это были люди, которые действительно были бы заинтересованы в познании. Это были люди, которые были бы готовы совершить со мной путешествие в неизведанные миры. Но они были приверженцами какой-нибудь религии, они состояли в какой-нибудь секте, исповедовали какую-нибудь философию; и то, что они считали меня атеистом и нерелигиозным, стало барьером. А это были люди, в обществе которых я хотел бы находиться.

Были и люди, не интересовавшиеся религией, но они не привлекали меня. Их волновали только мелочи жизни: как заработать больше денег, стать большим лидером — политиком, премьер-министром, президентом. Их интересы были слишком приземленными. Эти люди не интересовали меня. А они, в свою очередь, не были заинтересованы в том, что я мог им предложить, потому что вообще этим не интересовались.

Человек, желающий стать премьер-министром страны, не заинтересован в поиске правды. Если бы ему предложили на выбор истину и должность премьер-министра, он выбрал бы премьер-министра. Он сказал бы по этому поводу: «Истина может подождать. Мы еще успеем - в нашем распоряжении целая вечность, - а вот возможности стать премьер-министром может больше и не быть. Это случается крайне редко и только с очень немногими людьми. А истина - это наша природа, и в один прекрасный день мы ее непременно найдем. Сначала давайте сделаем то, что дается однажды, что мимолетно и скоротечно. Эта прекрасная мечта может никогда не повториться. Реальность никуда не денется, а мечта может растаять».

Их интерес ограничивается мечтанием, воображением. Это не мои люди, и мне было совершенно невозможно общаться с ними, потому что наши интересы были диаметрально противоположными. Со своей стороны я делал все возможное, но этих людей не интересовала религия, не интересовала истина, не интересовало ничто сколько-нибудь значительное.

Люди, которые были заинтересованы, являлись либо христианами, либо индусами, мусульманами, джайнами, буддистами: они следовали какой-либо идеологии, какой-либо религии. И я понял, что должен буду сыграть роль религиозного человека; другого пути нет. Только так я смогу найти людей, которые были бы подлинными искателями правды.

Я ненавижу слово религия и всегда ненавидел его, но был вынужден говорить о религии. Однако то, о чем я говорил, прикрываясь религией, и то, что люди постигали при помощи религии, было не одним и тем же. У меня это было стратегией. Я применял их слова - Бог, религия, освобождение, мокша, - но я вкладывал в них свой смысл. Таким путем я мог начать находить нужных мне людей; и люди начали приходить ко мне.

Мне потребовалось не так много лет, чтобы изменить свой имидж в глазах людей. Но люди только слушали слова, они не понимали смысла: люди понимают только то, что им говорят, они не понимают того, что передается без слов. Таким образом, я применил их собственное оружие против них самих. Я обсуждал религиозные книги и вкладывал значение, которое было полностью моим.

Я бы хотел говорить о том же самом без каких-либо комментариев - это было бы намного проще, потому что в этом случае я говорил бы с вами напрямую. И не было бы необходимости вникать в Кришну, Махавиру, Иисуса, а затем заставлять их говорить то, что они никогда не говорили. Но такова уж глупость человечества, что те же самые слова, которые я говорил раньше, люди не хотели даже и слышать... А теперь они тысячами собираются вокруг меня, потому что я говорил о Кришне.

А что я должен делать с Кришной? Что он для меня сделал? В каких отношениях я с Иисусом? Если бы я встретился с ним, когда он был жив, я бы сказал ему: «Ты - фанатик, к тому же не в своем уме, и я не могу сказать, что люди, которые хотели распять тебя, были абсолютно не правы, потому что им не оставалось ничего другого».

Это был единственный путь. Когда я начал говорить об Иисусе, меня стали приглашать выступить мои коллеги -христиане, христианские теологические институты, а я в душе не переставал смеяться, потому что эти глупцы считали, что это есть слова Иисуса. Да, я использовал его слова, — но здесь можно заметить кое-какую игру в слова, слову можно придать какой угодно смысл, - а они думали, что это действительно было откровение Иисуса... «Наши собственные христианские миссионеры и священники не сделали так много для Иисуса, как вы».

А я должен был молчать, прекрасно осознавая, что не имею ничего общего с Иисусом, и то, что я говорю, Иисус вполне мог даже и не понять. Он был, бедняга, совершенно необразованным. Несомненно, он был незаурядной личностью, поэтому ему было вовсе не трудно собрать вокруг себя небольшую группу необразованных людей, жаждавших радостей небесных. Этот человек многое обещал и ни о чем не спрашивал. Все так просто: какой вред может причинить вера в него? Нет ни опасности, ни вреда. Если нет ни небес, ни Бога, вы ничего не теряете. Если же случайно окажется, что этот человек - рожденный сын Божий, тогда можно без каких-либо затрат получить большой выигрыш: простая арифметика!

Но что действительно важно, так это то, что ни один образованный и культурный раввин не стал учеником Иисуса, и это потому, что эти раввины могут философствовать гораздо лучше и в гораздо более лучших выражениях. А этот человек ничего не знал. Он не приводил ни единого аргумента, он просто сообщал слова, услышанные от других людей; и он был довольно упрямым молодым человеком.

То, что я говорил об Иисусе, я говорил и прежде, но ни одно христианское общество, христианский колледж, христианский теологический институт не пригласили бы меня. Да что там приглашение! Если бы я захотел войти, передо мною закрыли бы двери. Таково было положение вещей: мне было запрещено входить в центральный собор моего родного города, на их стороне была полиция, и я никогда бы не смог туда попасть. Поэтому, когда внутри говорил индусский монах, снаружи стоял полицейский, чтобы помешать мне войти.

Я сказал: «Но я хочу послушать этого человека».

Офицер полиции отвечал: «Мы знаем, все знают, что когда вам случается говорить, все начинают слушать вас. А нас позвали сюда, чтобы не пускать именно вас, а не кого-либо другого; все остальные могут проходить. Если вы прекратите ходить сюда, мы сможем больше не беспокоиться, нам будет не обязательно стоять здесь по два-три часа каждый день. До тех пор, пока не закончится беседа, я буду стоять здесь только из-за вас, единственного человека».

Но сейчас тот же самый храм начал меня приглашать. И опять полиция была здесь — на сей раз, чтобы предотвратить переполнение храма! Они сказали мне - один офицер полиции, который стоял тогда, сказал мне: «Вы - это что-то! Сначала мы стояли здесь, чтобы выдворять вас из храма, теперь мы стоим здесь, потому что собирается слишком большая толпа, а это опасно - храм такой древний».

В нем были балконы, и по крайней мере пять тысяч человек могли разместиться в нем. Но когда там говорил я, то набивалось около пятнадцати тысяч человек. Поэтому люди размещались на балконах, которые обычно не использовались. Однажды создалась настолько серьезная ситуация, что балконы запросто могли бы рухнуть - так много людей было на них, а храм-то был все-таки старый. Поэтому было принято решение, что со следующего дня в храм будет допускаться только строго определенное количество человек.

Это вызвало неприятности. Этот офицер сказал: «Теперь новая беда! Вы говорите на протяжении двух часов, а люди начинают собираться за два часа до начала, потому что, если они придут позже, они могут и не попасть». Он сказал мне: «Вы - это что-то! Вы были против Бога».

Я сказал ему на ухо: «Я таким и остался, но не говори никому, потому что никто этому не поверит. А я навсегда останусь противником Бога. И до самой смерти я буду разоблачать все это. Но не стоит об этом говорить, потому что никто не поверит тебе, а я буду решительно отрицать, что когда-либо говорил тебе подобное».

Он сказал: «Вы - это что-то. Вы против Бога, а говорите о Боге?»

Но затем я должен был найти свои собственные пути. Я говорил о Боге, а потом говорил людям, что божественность была словом намного более хорошим. Это был путь ухода от Бога. Но из-за того, что я говорил о Боге, те люди, которые слушали меня, — которые были истинными искателями правды и которые подвергались эксплуатации со стороны духовенства, - начали проявлять ко мне интерес. Из всех религий я отобрал самое лучшее.

Другого пути не было, потому что я не имел бы возможности войти в их двери, а они не имели бы возможности прийти ко мне: этих нескольких слов было бы вполне достаточно, чтобы предупредить их. И я не мог упрекнуть их, я мог упрекать только себя. Я должен был найти какой-то путь, чтобы приблизиться к ним.

И я нашел такой путь; это было очень просто. Я просто подумал: «Использовать их слова, использовать их язык, использовать их священные писания».

«А если вы пользуетесь чьим-то ружьем, то это вовсе не значит, что вы не можете вложить в него свои собственные патроны. Пусть ружье будет чьим угодно, патроны в нем мои! -потому что основную работу делают патроны, а не ружье. Что в этом плохого? » И это было просто, очень просто, потому что я мог использовать индусские слова и играть в ту же игру; я мог использовать мусульманские слова и играть в ту же игру; я мог использовать христианские слова и играть в ту же игру.

Не только эти люди приходили ко мне, но и джайнские монахи и монахини, индусские монахи, буддийские монахи, христианские миссионеры, священники - разного рода люди начали приходить ко мне. И вы не поверите: меня невозможно было увидеть смеющимся, потому что я так много смеялся в душе, что во внешнем проявлении уже не было необходимости. Я рассказывал вам разные шутки, но сам не смеялся, потому что мне приходится играть комедию всю мою жизнь! А что может быть более забавным? И я ухитрился так легко одурачить всех этих священников и великих ученых.

Они начали приходить ко мне и задавать вопросы. Поначалу я должен был с осторожностью пользоваться их словарем и вкладывать истинную начинку, в которой я был заинтересован, между строк, даже между словами. Я научился этому искусству от одного рыбака.

Я часами просиживал на берегу реки, потому что это было самое красивое место в моей деревне. Утро было прекрасным, вечер был прекрасным; и даже самым знойным летом находились места, где над рекой склонялись раскидистые деревья. Можно было сидеть прямо в воде, окруженным такой прохладой, что можно было забыть, что вокруг жаркое лето.

Я как раз сидел, глядя на утреннее солнце, а рядом рыбак удил рыбу. В Индии рыбаки пользуются наживкой. Повсюду рыбаки насаживают наживку на крючок, но в Индии она не должна быть вегетарианской, потому что те, кто ловит рыбу, не вегетарианцы, и тот, кто собирается ее покупать, не вегетарианец. Поэтому рыбак берет какое-нибудь насекомое, которое любит рыба, режет его на кусочки и насаживает на крючок, который привязан - как вы ее называете? Леска? - к леске, и рыба должна подплыть и ухватить наживку. А вместе с наживкой и крючок; крючок зацепит рыбу. Рыба приплывет за насекомым, но внутри его спрятан крючок, поэтому, проглотив это насекомое, рыба оказывается пойманной на крючок, и ее можно сразу же вытащить.

Вспоминая этого рыбака, я думал: «Я должен найти какой-нибудь способ, чтобы поймать своих людей. Сейчас они в разных лагерях, все они не со мной». Я был один: никто не был достаточно мужественным даже для того, чтобы общаться со мной или просто пройти рядом, потому что люди могли бы подумать, что он подобен мне, такой же изгой. Я нашел наживку: пользоваться их словами.

Сначала люди были просто шокированы. Те, кто знал меня долгие годы, кто знал, что я всегда был против Бога, были весьма озадачены, действительно озадачены. Один из моих преподавателей, которого я на протяжении всех лет учебы в высшей школе постоянно мучил, был очень религиозным человеком: он молился по утрам и вечерам и всегда носил на лбу символы своей религии... Я непрерывно изводил его вопросами обо всем; он не мог ответить ни на один из них.

Действительно, никто не сможет ответить на вопросы о вымышленном. Если бы эти вопросы относились к реальности, то можно было бы найти какой-нибудь выход и ответить на какой-либо вопрос. Но когда реальность полностью отсутствует, а нечто вымышленное вам недоступно, вы будете бояться даже услышать подобный вопрос, потому что это вселяет сомнение в ваш разум.

Этот учитель жил недалеко от меня, поэтому я обычно изводил его в его же доме, так как в классе он запросто мог сказать: «Выйди вон!» - перед тем, как проверит посещаемость. Я отвечал: «Пожалуйста, сначала отметьте меня; иначе, даже если я буду приходить в школу каждый день, в конце четверти вы скажете, что моя посещаемость неудовлетворительна и я не могу быть допущен к экзаменам. Поэтому, пожалуйста, сначала отметьте меня».

Он сказал: «Я отмечу тебя, — но ты можешь вообще не приходить». Он отметил мне стопроцентную посещаемость, но сказал: «Сначала выйди вон. Прежде чем я начну урок,-потому что проверка посещаемости было первым делом, — а ты выйди вон!»

Я обычно приходил к нему домой и говорил: «Здесь вы должны обращаться со мной, как с богом, потому что в священном писании сказано: Amumxu, дево бхава - «гость подобен Богу». Здесь вы не сможете велеть мне выйти вон; а английский язык в нашей беседе вообще неуместен, потому что я пришел, чтобы поговорить с Вами на религиозные темы».

Он заткнул уши. А его жена спросила: «Почему ты так боишься этого мальчика?»

Он ответил: «Я не хочу слышать того, что он хочет сказать. Я не могу вышвырнуть его из дома, это противоречит... Он прав, он говорит: «Атитхи дево бхава: гость - это Бог, не меньше; обращайся с ним, как с Богом». Но ни одно священное писание не говорит о том, что я не могу заткнуть уши. Я не хочу слышать ни единого его слова, потому что он поселяет во мне сомнение. И единственная цель его прихода - посеять смуту».

Однажды его жена сказала: «Зачем тебе неприятности - он же не слушает тебя?»

Я сказал: «А вы понимаете? Вы думаете, ваш муж религиозный человек?»

Она сказала: «С тех пор, как ты начал приходить к нам, я перестала считать его религиозным человеком. Человек боится даже слушать что-либо, идущее вразрез с тем, во что он верит, - что это за вера?»

Однажды, когда я разговаривал с его женой, он был вынужден убрать пальцы от ушей для того, чтобы послушать, о чем я говорил. И когда он услышал, что его жена говорила, что он более не религиозный человек, - «Возможно, ты и прав: я никогда не думала, что он такой трус», - он вбежал в дом, потому что я был на кухне и разговаривал с его женой.

Он сказал: «Теперь ты сбиваешь с пути истинного мою жену! Тебе недостаточно одного меня? Теперь она говорит, что я не религиозный человек. Ты зародил идею в ее голове; она замучит меня. От тебя я могу отделаться, я могу вышвырнуть тебя из класса, но куда мне девать мою жену?»

Его жена сказала: «Все, что говорит этот мальчик, очень важно. И если ты истинно верующий, ты должен ответить ему».

Я встретился с этим учителем почти двадцать лет спустя, когда я проводил беседу в Бомбее. Я говорил о наиболее популярном индийском священном писании, о Шримад Бхага-вад Гите. Он не поверил: тысячи людей... и я, говорящий о Бхагавад Гите! И не только тысячи слушателей, но также и сотни санньясинов. Он подошел к служебному входу и стал меня ждать.

Он сказал: «Что случилось? Ты переродился!» - и он дотронулся до моих ног.

Я сказал: «Не трогайте. Я вовсе не переродился, я все тот же. К тому же я очень упрямый: я собираюсь оставаться таким же до последнего вздоха. Не трогайте моих ног», - но он уже коснулся их.

Он сказал: «Ты, должно быть, шутишь! Если так много санньясинов...» Вот почему я выбрал оранжевую накидку, -чтобы отмежеваться от самой идеи древних санньяс. Между моими и чужими санньясинами не было никакой принципиальной разницы: было очень трудно понять, кто есть кто. А число моих санньясинов увеличивалось с каждым днем, в любом месте по всей стране. И когда мой учитель сказал, что в зале присутствует много мудрецов, я сказал: «Никто из них не является мудрецом! Откройте глаза и закройте уши. Вы не должны были приходить сюда, вы обыкновенный человек, все это не для вас».

Но он сказал: «Я слушал тебя - целую лекцию - и я читал Гиту на протяжении всей жизни, но никто никогда не трактовал слова Кришны так, как это сделал ты. Я читал много разных комментариев, но, услышав тебя, понял, что все они были третьего сорта».

И подобное случалось снова и снова. Однажды я выступал в мусульманском институте в Джабалпуре. Один из моих мусульманских учителей стал ректором этого института; он не мог знать, что я именно тот человек, которого он знал раньше. Кто-то сказал ему, что слышал мою беседу о суфиях и что это было что-то невероятное: «Мы никогда не думали о суфиях так, как говорил он, и если он посетит наш институт, это будет большой честью».

В Индии, как и в любой другой стране, если приходит мусульманин и говорит о Библии, вы чувствуете глубокое удовлетворение, ваше эго вырастает до небес. Или, если мусульманин, индус или буддист говорит об Иисусе, восхваляя его и его слова... А в Индии, где мусульмане и индусы непрерывно убивают друг друга, если вдруг немусульманин заговорит о суфизме... Мой старый учитель был безмерно счастлив; он пригласил меня на беседу.

Я сам искал подобные приглашения, потому что хотел найти своих людей, а все они прятались в различных местах.

Когда мой учитель увидел меня, он спросил: «Я только слышал что есть чудеса, но сейчас чудо передо мной! Ты говоришь о суфизме, об исламе, о фундаментальной философии ислама? »

Я сказал: «Вам я не буду лгать - вы мой старый учитель. Я всегда буду говорить только о своей собственной философии.

Да, я обучился искусству время от времени преподносить людям ислам на словах. Это самое большое, что я могу сделать».

Он сказал: «Боже мой! Мы попали в западню: в аудитории уже собрались люди. А ты остался все таким же злонамеренным, ничего не изменилось. Ты смеешься над нами? Один из наших уважаемых преподавателей, большой авторитет в области суфизма, хвалил тебя. Из-за этого я и пригласил тебя».

Я сказал: «Он был прав, и вы тоже похвалите то, что я говорю. Но всегда помните, я буду говорить только то, что хочу сказать. И не имеет значения, кто меня приглашает, это так просто: если меня пригласят буддисты, я заменю всего несколько слов в лекции о суфизме и вместо суфизма буду говорить о дзэне. Я говорю все то же самое; просто в лекции о суфизме нужно кое-что кое-где изменить. Ну и, конечно, я должен быть бдительным - я не должен забывать, о ком я говорю, вот и все».

И я говорил. Конечно же, мой учитель присутствовал и был очень удручен, но когда он услышал то, что я говорил, он заметно повеселел. Он подошел ко мне, крепко обнял и сказал: «Ты, должно быть, шутил».

Я сказал: «А я всегда шучу - не принимайте это так близко к сердцу».

«Ты и есть суфий», - сказал он.

Я сказал: «Так говорят!»

Я выступал в Амритсаре в Золотом Храме, который сегодня принес народу Индии истинное горе. Это сикхский храм, и именно из-за него была предательски убита Индира Ганди; вся страна потрясена. Я выступал в этом храме. Везде, во всех уголках страны, люди тысячи раз задавали мне вопрос: «Зачем вы отпустили бороду?» Я уже привык к этому вопросу и развлекался тем, что разным людям отвечал по-разному.

Но в Золотом Храме, когдая говорил о Нанаке и его миссии, ко мне подошел очень старый сардар, дотронулся до моих ног и сказал: «Сардарджи, зачем вы обрезали волосы?» Это был новый вопрос, мне его задали впервые. Он сказал: «С вашей бородой все в порядке, но зачем вы обрезали волосы? Ведь вы такой религиозный человек».

Для того, чтобы быть сикхом, нужно соблюсти всего пять условий; вы сможете, да и любой сможет. Эти условия называются пять «К», потому что каждое слово начинается с буквы К. Кеш означает волосы, kamap означает нож; kaччxa означает нижнее белье - зачем это, для меня до сих пор остается тайной. Это единственный вопрос, на который я не могу ответить. Какой философии это служит? Странно, но этому должна быть причина.

Я спросил сикхских священников и их верховного главу: «Все понятно - отрасти волосы, владей кинжалом или ножом -но каччха?.. Какой теологический, теософический, философский смысл имеет каччха?»

Они сказали: «Никто никогда не спрашивал об этом; мы просто должны следовать этим пяти К».

Возможно, во времена Нанака, когда он выбрал каччху, не прекращались войны между мусульманами и индусами. Он полностью изменил весь Пенджаб. Он дал людям совершенно новую энергию, с которой они должны были сражаться, и из индусов, которые не умели воевать, которые не хотели воевать, выросла воинственная раса. Одежда индусов была, возможно, не совсем подходящей для сражений. Просторные дхоти, свободные мантии - они были удобными, очень удобными, и очень воздушными, что особенно ценно для жаркой страны; они напоминали о временах, когда у людей не было необходимости заниматься тяжелым трудом. Но для солдат такая одежда не годилась, поэтому Нанак изменил одежду: вместо дхоти он создал салвар, который представлял собой нечто вроде пижамы. Но на войне... в любой момент эта пижама могла с вас упасть, потому что она держалась всего на одном маленьком шнурке.

Я вижу, это очень развеселило Нилам, потому что она пенджабка. И она знает пенджабцев - все они весельчаки! Поэтому Нанак, должно быть, подумал, что было бы неплохо им иметь еще и нижнее белье, потому что их салвар может в любую минуту с них упасть, что вызовет беспорядок и приведет в замешательство - солдат не должен стоять голым посреди поля! Под их салваром должно быть что-то наподобие нижнего белья.

Этот старый сардар посчитал меня сардаром, потому что в Золотом Храме никогда и никто, кроме сардаров, не говорил; это было беспрецедентно. Он и в самом деле ломал голову, почему я, такой религиозный человек, обрезал волосы. А мне в то время было всего тридцать лет.

Тогда я сказал ему: «На это есть причина. Я пока не чувствую себя истинным сардаром, и не хочу, чтобы люди заблуждались на этот счет. Поэтому четыре условия я сохранил, а волосы обрезал. Когда я стану истинным сардаром, я отращу волосы».

Он сказал: «Это верно. Невероятно важно, что человек подумал о том, чтобы не прикидываться настоящим сардаром.

Вы много лучший сардар, чем мы: мы считаем себя истинными, потому что у нас присутствуют все пять признаков».

Среди этих людей я нашел своих. И это было не трудно, это был о просто. Я говорил на их языке, об их религиозных идиомах, цитируя их священные писания - говоря при этом то, что хотел сказать от себя. Разумные люди все это сразу понимали и начинали собираться вокруг меня.

Я начал создавать группы моих людей по всей Индии. Теперь для меня уже не было необходимости говорить о сикхизме, индуизме, джайнизме; теперь не было, но на протяжении десяти лет я непрерывно говорил о них. Постепенно, когда я уже нашел своих людей, я прекратил говорить о постороннем. После двадцати лет путешествий я также прекратил и путешествовать, потому что в этом тоже отпала необходимость. Теперь у меня были мои люди: если они хотели прийти ко мне, они могли прийти.

Тогда это было необходимостью; я не видел другого пути, чтобы найти своих людей. Все уже разделились. Не осталось открытого мира: кто-то христианин, кто-то индус, кто-то мусульманин. Очень трудно найти кого-нибудь, кто не принадлежит ни к какой религии. Я должен был найти своих людей из этих закрытых групп, но для того, чтобы проникнуть в эти группы, я должен был говорить на их языке. Соразмерно тому, как мое откровение становилось все более и более ясным, я постепенно отказался от их языка.

И после нескольких лет борьбы за появление моих саннь-ясинов я решил устроить этот трехгодичный период, своеобразную паузу, в течение которой любой, кто хотел меня покинуть, мог бы это сделать... потому что я не хочу вмешиваться в чью-либо жизнь.

Если я могу улучшить вашу жизнь - хорошо.

Если я не могу улучшить ваше существование, то будет лучше, если вы покинете меня.

Люди, которые были со мной просто потому, что им нравились мои беседы, не смогли перенести моего молчания: они ушли. Естественно, когда кто-то уходит, он должен найти повод, чтобы оправдать себя; он должен оправдать себя. Он не может просто сказать: «Я ухожу, потому что Бхагаван больше не говорит». Это показало бы, что он находился здесь не из-за меня, а только для того, чтобы слушать меня. Он мог бы получить то же самое при помощи магнитофона или видео; он мог бы прочесть книги - с этим нет проблем. Он был не со мной. Ему нравилось то, что я говорил, но это не был его собственный поиск, это было для него лишь развлечением.

Эта пауза помогла. Сначала я должен был найти своих людей; но, естественно, когда собираешь вокруг себя большое количество народа, среди них могут быть и случайные люди.

Вот, например, Нилам со мной - говорю ли я или нет, - а ее муж ушел. Он был здесь случайным; милый человек, любящий человек, но его интересовали только мои беседы. Он мог приехать из Пенджаба в Пуну для того, чтобы только послушать меня; он и сюда приехал, но он так и не смог найти то, что искал. Все это было только развлечением. Но для Нилам это было ее жизнью. Он просто поставил Нилам перед выбором: «Выбирай: либо остаешься здесь с Бхагаваном, либо уходишь со мной; я ухожу».

Нилам было очень тяжело, трудно, но она выбрала меня, оставила своего мужа и забыла о своей семейной жизни. Там она была богата, у нее был свой прекрасный дом, собственная машина, у нее было все. Здесь же, я вижу, ей приходится заниматься тяжелым трудом в саду, на дороге; но она безмерно счастлива и вся светится, как никогда раньше. Ее муж подождал несколько месяцев — возможно, она вернется, потому что с ней ее дочь, но дочь тоже отказалась возвращаться.

Ее дочь Прия выбрала меня, кого она видела мельком, и бросила своего отца, который ее очень любил. Прия - их единственный ребенок, но она отказалась; она не уйдет. Даже если Нилам уйдет, она по-прежнему собирается оставаться здесь. Муж Нилам снова женился, на этот раз на очень богатой вдове. Он был случайным: рано или поздно, этим путем или иным, он должен был покинуть нас. Он просто следовал за Нилам, потому что любил ее.

Итак, эти три года помогли: мы отбросили весь ненужный груз - потому что, чем выше вы продвигаетесь, тем больше багажа вы должны выбросить. На равнинах ваш багаж может быть большим, но когда вы начинаете двигаться выше, вы должны решить, что вам не нужно, и оставить это. На еще большей высоте, вы должны отбросить еще больший груз.

Когда Эдмунд Хиллари достиг вершины Эвереста, у него с собой вообще ничего не было. Он просто стоял там без вещей, потому что по мере восхождения ему пришлось все бросить. Вначале у него было множество всяких вещей и приспособлений - эта вещь и та вещь, баллоны с кислородом... Он был ученым, поэтому так многочислен был его багаж, его несли пятьдесят носильщиков. Но постепенно, на каждом привале, он был вынужден оставлять что-нибудь, потому что нести все это становилось невозможным. Было достаточно нести самого себя. Когда он стоял на вершине, у него с собой абсолютно ничего не было; чтобы донести себя до вершины нужно быть невесомым. Эти три года помогли сбросить лишний груз; из-за этого изменилась моя речь, как вы могли заметить. Вы увидите многое... Те, кто слышал меня раньше и слушает меня теперь, испытывают большие затруднения — так много потрясений.

Но сейчас я просто говорю правду, которая является моей, потому что сейчас я могу верить, что вы поймете меня, что вам не нужны никакие посредники: Иисус, Махавира, Будда, Кришна.

Я могу говорить непосредственно с вами. Мне нет необходимости играть словами. Итак, эта пауза была перерывом в пути. Игра, в которую я должен был играть, была необходимым злом; иначе у меня не было бы возможности найти вас. Как вы думаете, смогли бы вы прийти к атеисту, аморальному, нерелигиозному человеку? Если вы зададите себе такой вопрос, вы поймете, что я был вынужден использовать религию и религиозную терминологию. Я пользовался этим против своей воли, только для вас. Именно для вас я проделал все это, но сегодня в этом нет больше необходимости. Кто-то спросил, посылают ли люди мне шутки, как это было в Пуне. Они начали забрасывать меня шутками. Я сказал нет, потому что сейчас шутки мне больше не нужны. В то время я не отказывался от них, потому что все это было не более чем развлечением. Теперь это больше не развлечение. Между прочим, если шутка сама придет ко мне, я не стану ее отвергать. Но сейчас я хочу говорить свою простую правду непринужденно, прямо, не раздумывая.

Поэтому и лекции стали такими длинными, потому что раньше мне было гораздо утомительнее говорить о чуждом, чем о правде. Я ухитрялся выдерживать шестьдесят минут, семьдесят минут и, как максимум, девяносто минут. При превышении этого времени возникала опасность, что я могу забыть, о ком говорю! Я должен был класть перед собой вопросы и заметки, поэтому я мог, глядя на них, помнить, что эта лекция — о дзэне, эта — о суфизме, а эта — о хасидах, — и я никогда не сбивался. Тиртха читала рассказ, а у меня была своя собственная копия, поэтому я не забывал рассказ и не терялся, а всегда мог с легкостью двигаться в любом направлении.

Сейчас нет таких проблем. И я вовсе не должен ничего запоминать, я просто могу говорить все, что придет мне в голову; поэтому лекция стала такой длинной. А люди задавали вопрос, почему я заканчиваю беседы так внезапно, - я раньше никогда так не делал. Это верно. Когда я просто развлекал вас, я давал положенное начало, положенную середину и положенный конец; все гладко, завершено. А сейчас это все сыро, необработанно - неограненные алмазы от всего сердца.

Поэтому нет начала, как такового, и нет конца. Я начинаю сходу. Чтобы это не было для вас слишком необычно, я попросил Шилу начинать с вопроса, просто для того, чтобы дать вам почувствовать, что... Иначе, если я начну говорить сразу, вы подумаете, что я окончательно спятил! Никто не спрашивает меня, а я отвечаю!

Но это действительно так: никто не задает вопросов, большинство вопросов я задаю сам и прошу Шилу их записать. Это не чьи-то вопросы. Поэтому бедная Шила сначала должна записать вопрос, а потом задать его; а поскольку это мой собственный вопрос, мне не нужно класть его перед собой. И я волен двигаться в любом направлении. Я начинаю внезапно, я и заканчиваю внезапно - это истинно так!

В жизни все начинается внезапно и кончается внезапно, и вы не спрашиваете, почему. Если кто-то внезапно умирает посреди дороги, ему не говорят: «Ты мог бы, по крайней мере, подождать, пока доберешься до другой стороны. Середина дороги - разве это место для смерти? Ты мог бы подождать конца недели. А теперь люди должны отпрашиваться, чтобы прийти. Ты создал столько ненужных проблем. Разве ты не мог подождать немного - до субботы или воскресенья?»

Но жизнь оканчивается внезапно, и это никогда не бывает полной остановкой, это всегда подобно точке с запятой. Ни одна жизнь никогда не заканчивалась полной остановкой - это невозможно. Что-то всегда остается незавершенным. Что-то находится в процессе непрерывного роста и никогда не достигает своего полного цветения; что-то постоянно движется, а потом вдруг приходит внезапный конец.

Начало тоже внезапно. Если пристально всмотреться в существование - оно внезапно, неожиданно, - и я хочу, чтобы эти беседы были подобны существованию. Да, я буду кое-где останавливаться, там, где мне это будет нужно; иначе быть не может. Вы сейчас можете себе ясно представить, почему я вынужден использовать религиозный язык, почему я постоянно говорю о том, что Бога нужно спустить в канализацию, что надо забыть все о небесах и аде и что закон кармы - не что иное, как словесная шелуха.

И я больше не собираюсь демонстрировать свое уважение к Иисусу или к Будде, Махавире, Кришне. Я с ними обращаюсь, как директор школы со своими учениками. Если они ведут себя хорошо, они не будут наказаны, вот и все. Если не будут вести себя хорошо, тогда я им так всыплю, что они этого никогда не забудут.

Сейчас мне не нужна никакая маскировка.

Я могу стоять абсолютно голым, таким, как я есть, открытым для вас.

И я вовсе не собираюсь оспаривать подлинность своего авторитета.

Вот почему я называю свою религию безбожной, нерелигиозной.

Несколько странное сочетание - нерелигиозная религия, но само по себе слово религия очень красиво. Люди пользовались им, пользовались в неправедных целях - вот почему я говорю, что ненавижу его. Первоначальное значение этого слова действительно прекрасно, но кому интересно знать первоначальные значения слов?

Первоначальное значение слова «религия» - «собрать все части вместе, в одно целое».

Человек существует в виде толпы. Религия означает -сделать эту толпу настолько гармоничной, чтобы получилась единая индивидуальность, в буквальном смысле, потому что индивидуальность буквально означает неделимость: то, что ее нельзя разделить, что вы больше не фрагменты составной картинки-загадки, что каждый фрагмент положен туда, где он должен быть, и загадка пропадает. Она существовала, потому что фрагменты были не там, где должны были быть. Где должно быть ваше сердце.

Не здесь. Где должен быть ваш разум.

Не здесь. Где должны быть ваши эмоции.

Не здесь. Все сместилось; ваш дом ввергнут в хаос.

Религия означает создать космос, упорядоченную систему внутри хаоса.

Это слово прекрасно, но только в своем первоначальном значении; поэтому я и пользуюсь им. Но чтобы избежать злоупотреблений и неверных ассоциаций, я сначала говорю «нерелигиозная», а уже потом «религия». Все, что вы знаете о религии вплоть до сегодняшнего дня, все, о чем говорит религия, я отвергаю словом «нерелигиозная». А все, что должно быть сказано, но не было сказано, я говорю словом «религия».

Те, кто ищут правду, поймут это, полюбят, будут питаться этим, потому что все это больше не интеллектуальное развлечение, а духовная пища.

Я вкладываю в вас мое сердце.

И теперь время пришло.

Пока не поздно, я хочу передать вам все то, что долгие годы ждало своего часа.

Тысяч вопросов я вынужден был избегать в своих беседах, потому что они могли сразу же вызвать массу неприятностей. Я сказал «тысяч», потому что это был единственный путь поймать моих людей. Но сейчас позвольте мне расслабиться, просто говорить о том, что приходит мне на ум.

Я даже не знаю, каким будет мое следующее предложение или следующее слово. Поэтому время от времени я просто останавливаюсь на середине предложения. Я должен выждать. Если слово придет, то придет, если нет, то я смотрю на часы. Поэтому, когда я смотрю на часы, вы можете понять, что я жду нужное слово, а оно не приходит.

Меня спрашивала Вивек: «Вы продолжаете критиковать Кришнамурти; Кришнамурти продолжает говорить против вас. Вы, должно быть, оба в душе хихикаете». Я сказал: «Что касается меня, то я действительно хихикаю. А о Кришнамурти я бы этого не сказал. Он не способен смеяться, совершенно не способен. Он забыл, как это делается; он слишком серьезен, и чем старше он становится, тем серьезнее. Я могу понять, я мог бы оказать ему большую помощь, но он не может вынести даже одного вида моих санньясинов; иначе я мог бы передать ему одну из моих общин.

Кришнамурти искал людей, которые могли бы понять его и делать то, что он хотел. У меня столько коммун по всему миру, что я могу одну отдать ему. Мне было бы очень приятно, если бы он смог получить хотя бы частичное удовлетворение в последние годы жизни, возможно в последние дни.

Ему девяносто лет, в любой момент он может умереть. И перед смертью я хотел бы предложить ему любую из моих коммун. Если он хочет эту коммуну, пусть берет эту - я уступаю. Если он сможет управлять моими людьми... это слишком для него. Но он не смог справиться даже с Дикшей, несмотря на то, что она всеми силами пыталась убедить его: «Я покинула Бхагавана, я больше не с ним».

Он сказал: «То, что ты сделала - хорошо, хорошо, что ты покинула его, но я не допущу тебя на мою кухню - убирайся!» Почему? Дикша такая хорошая повариха, она смогла бы управляться на его кухне, как положено; к тому же требования к питанию у него были очень скромные.

В его школе, в Бруквуде, в Англии, не более дюжины мальчиков и девочек. И это трудные дети; их не принимают в другие школы. Когда у родителей уже нет сил, когда они сыты по горло своими детьми, они посылают их в школу к Кришнамурти, потому что он принимает всех, кто приходит. Но туда идут немногие; я думаю, не больше дюжины. В последний раз там был один из моих друзей, там было не более восьми детей разного возраста. И Кришнамурти живет там же.

Для Дикши это была бы не трудная работа, но она, бедная, слишком хорошо думала о своем будущем: если она ушла от меня, то должна, по крайней мере, держаться Кришнамурти. Но он не допускает моих санньясинов в свою кухню. Он не желает видеть никого из моих санньясинов сидящими перед ним на его беседах. Но это его проблемы, а не мои. Многие из его последователей стали моими санньясинами, многие из его последователей стали моими любимцами. Многие из его любимцев, многие из его последователей были чрезвычайно во мне заинтересованы. Я не вижу никаких проблем.

Поэтому я сказал Вивек: «Я хихикаю - ситуация в целом довольно абсурдна. Бедная Дикша просит допустить ее на кухню! Он должен был разрешить ей. Это совершенно не гуманно — велеть ей убираться. Если это касается меня, то я предлагаю: он может взять любую из моих коммун. Если он хочет людей, которые могут рискнуть всем, то у меня есть такие люди».

Но он не мог выдержать, не мог рисковать, находясь среди моих людей. Он был в ярости, потому что был не в состоянии сделать то, что хотел, а я мог сделать то же самое, не прикладывая особых усилий.

Я ничего не делал.

Я говорил вам, что я просто лентяй.

А вот как я жил всю свою жизнь:

Я ничего не делал.

Но если во мне есть что-то, что привлекает людей, которые что-то делают - не претендуя ни на какую награду, кроме того, чтобы быть со мною, чтобы купаться в моей любви, омываться моей любовью, просто моим присутствием... Какое еще вознаграждение они получают? А ведь они рискуют всей своей жизнью.

Я могу дать ему людей, которых он никогда не встретит, потому что движется в неверном направлении. Он опоздал на поезд; но я в поезде и могу потянуть за стоп-кран. Если он захочет, чтобы я сошел с поезда, я сойду и буду на его месте, а он пусть займет мое; в этом нет проблем. Но для него самого возникнет проблема, потому что мир, который я создал вокруг себя, может управляться только таким несуществующим управ- ляющим, как я.

Но для людей его слишком много. Он будет с каждым разговаривать по три часа. Его слишком много для вас - он заморочит вам голову. Одного интервью с ним будет вполне достаточно, вы не станете его просить о втором. Его могут спросить о чем-то одном, а он начнет говорить совершенно о другом - полностью, абсолютно о другом. Он не слушает вопросов, он полон своей собственной идеологии. Ваши вопросы для него, как трамплин, после них он начинает забрасывать вас своими размышлениями. И по существу все, что он делает, является противоречием: с одной стороны, он проповедует, что нет необходимости в наставничестве, нет необходимости в Учителе; а с другой стороны, сам продолжает наставлять людей.

А как назвать то, что вы ходите по всему миру, как не тем, что вы учите людей? Вы разве сумасшедший? Вы именно учите людей. Возможно, вы внушаете им быть против подобного обучения, но это не имеет значения; это по-прежнему остается обучением. Вы можете говорить, что нет ни Учителя, ни ученика, но люди начнут этому следовать: «Да, нет ни Учителя, ни ученика; но мы приверженцы Кришнамурти, мы следуем за вами». Вы становитесь Учителем, они становятся учениками. Вы гневаетесь, потому что ставите людей перед дилеммой.

Это очень сложная дилемма. Если ученики действительно понимают вас, то они больше не придут вас слушать. Когда-нибудь подобное должно будет случаться: он приезжает на лекции в Бомбей или Нью-Дели и просто сидит, потому что никто не приходит - ведь нет ни Учителя, ни учеников, нет обучения, нет философии, ничего.

Поэтому он сидит неподалеку от галереи искусств Джехан-гир в Бомбее, где по вечерам собираются все вороны Бомбея -хорошенькое место он выбрал себе! А эти вороны в своей прошлой жизни, должно быть, были религиозными проповедниками, потому что все они кричат одновременно, все вороны, в то время как Кришнамурти проповедует свое учение. Он говорит людям: «Если вы осознанны и внимательны, то вас не должны беспокоить вороны, просто слушайте меня».

Но почему? Они осознанны и внимательны, но они слушают ворон, а не вас. Почему они должны слушать вас? Эти вороны создают такой хаос! Это их место: они каждый день заняты этим, и неважно, приходят ученики или нет. Вы приезжаете только раз в году на несколько дней; вы просто самозванец на их территории. Но в один прекрасный день никто не придет, тогда его учение будет исполнено. Но будет ли он счастлив? Нет, он хочет, чтобы приходило больше народу. И именно это продолжает его беспокоить.

Поэтому я сказал Вивек: «Я могу смеяться, потому что он не является для меня проблемой; для меня никто не является проблемой». Но мое существование очень задевает его, потому что это то, чего он хочет сам.

Несколько дней назад Сомендра написал письмо одной из здешних моих санньясинов - женщине. Та писала Сомендре: «Здесь, в коммуне, я так счастлива, как никогда прежде. И я не думаю, что смогла бы жить где-нибудь еще; мое место здесь». Сомендра, должно быть, пытался вытянуть ее отсюда, потому что он пытался создать коммуну в Швейцарии.

Видя из ее письма, что она вне досягаемости, он написал: «Если ты там счастлива, то и я тоже счастлив. Бог дал Бхагавану все, что он хотел. Я надеюсь, что в один прекрасный день Бог тоже даст мне то, чего хочу я».

Нет, Сомендра наивен. По сравнению с Кришнамурти Сомендра наивен. Он не знает, что пишет. Он не знает, что, будучи намного ниже, пытается соперничать со мной. Он надеется, что в один прекрасный день Бог подаст и ему тоже. Нет, бедный Сомендра, никто не запрещает ему... Я могу отдать ему одну из моих коммун в Швейцарии - там у нас прекрасная община. Зачем отдавать? Ведь Бога-то нет, я знаю, и его надежда никогда не сбудется; и если я могу отдать ему коммуну, то к чему тогда беспокоить Бога?

Только один намек с вашей стороны, и я отдам вам коммуну, и вы будете вольны делать то, что захотите.

Но нет, он надеется, что Бог... И он думает, что именно Бог дал мне то, что я хотел. Вы думаете Бог помог мне? Я так не думаю. Бог, если он где-то есть, должно быть, очень старается, чтобы все испортить. Он, наверно, вселился в губернатора

Орегона, в генерального прокурора Орегона, в сенатора Хатфил-да - или Фатфилда? Бог, должно быть, вселился во всех идиотов Орегона, в 1000 Друзей Орегона, во всех сторожевых собак. Бог лает отовсюду! А Сомендра говорит, что он дал мне все, что я хотел. Нет, нигде, ни в одном священном писании не сказано, что Бог столь благороден!

Но я не бог, я человек: я могу быть благородным. А с Сомендрой я всегда шучу. Он один из моих патентованных дураков - он не мог этого понять, он даже сейчас этого не понимает.

Ваши усилия или помощь Бога не смогут создать коммуну.

Коммуна - это самопроизвольный феномен.

Я никогда не просил вас приходить ко мне, я никогда не писал вам писем, в которых просил бы приходить ко мне.

Вы сами нашли меня.

Это ваш личный поиск привел вас ко мне.

Сомендра пишет повсюду ко всем санньясинам: «Приходите, мы создадим великую коммуну». Никто не собирается слушать, никто не собирается приходить. Это не тот путь. Главное, он предал меня. Я очень верил в него, да и сейчас верю. Я любил его, как люблю вас. И для меня нет разницы, санньяси-ны вы или нет. Какая может быть разница?

Но люди, покидающие санньясу, попадают в очень трудное положение. Они не могут вернуться, потому что им стыдно: что сказать? Потому что, когда они уходили, их спрашивали: «Зачем вы оставляете санньясу?» Тогда они много наговорили против меня, против коммуны, против организации. Теперь же, если они захотят вернуться, окажется, что они закрыли за собой дверь. Люди спросят: «Что случилось? Вы говорили против всего этого; а теперь опять все хорошо?» С каким лицом?..

Но я хочу сказать всем санньясинам, которые хотят вернуться, что они будут приняты с радостью. Это в природе человека, время от времени сбиваться с пути. Это не страшно, а рядом со мной все не страшно. Вы хотели изведать мир как несанньясины - это нормально. Теперь вы видите, что тогда было не такое уж и плохое время, и вы хотите вернуться. Это ваш дом - возвращайтесь.

Зачем этот бедный Сомендра просит Бога?., ведь я знаю, что его нет, никто не сможет ответить. И если он попытается создать свою собственную общину, он попадет в беду, получит неприятности и все виды проблем. Он пока не в состоянии оказывать помощь кому-либо. Он сам нуждается в помощи. Его стремление создать коммуну сродни желанию слепого собрать других слепых словами: «Приходите, следуйте за мною».

Возможно, некоторые слепые и пойдут за вами, но рано или поздно вы вместе со всей своею группой окажетесь в канаве. Надо абсолютно точно знать: есть ли у вас глаза? Можете ли вы видеть свет? Обладаете ли вы такой энергией, которой смогли бы поделиться с людьми? Если нет, тогда не стоит и начинать все это безумие, потому что вы играете жизнями людей. Вы во тьме, и вы приведете этих людей в еще большую тьму.

В те дни я должен был говорить от имени религии, от имени Бога. Это было вынужденно. Другого пути не было: это не значит, что я не искал других путей. Я пытался, но в результате люди просто закрывали передо мной двери. Я видел простой выход. Даже мой отец был озадачен, больше, чем кто-либо другой, потому что он знал меня с рождения - знал, что я атеист, прирожденный атеист; что я против религии, против священников.

Когда я начал выступать на религиозных конференциях, он спросил меня: «Что случилось? Ты изменился?»

Я сказал: «Ничуть, я просто изменил стратегию; на международной индуистской конференции очень трудно говорить иначе. Они не допустили бы на свою сцену атеиста. Они не допустили бы человека вне морали и вне Бога. Но они пригласили меня - и все, что я сказал, было сказано против религии и от имени религии».

Президентом конференции был шанкарачарья, глава индуистской религии. А открывал ее король Непала - Непал единственное индуистское королевство в мире. Шанкарачарья был в большом затруднении, потому что все, что я говорил, было полностью противоположным теме конференции. Но то, как я преподносил это, производило на людей большое впечатление. Он так разгневался, что встал и попытался выхватить у меня микрофон, но я сказал: «Одну минуту, я сейчас закончу». На одну минуту он остановился - и мне хватило одной минуты!

Я спросил людей - там, должно быть, было по крайней мере сто тысяч человек - я спросил их: «Чего вы хотите? Он президент, если он захочет, он может остановить меня, и, конечно, я остановлюсь. Но вы пришли сюда, чтобы слушать. Если вы хотите слушать меня, тогда все поднимите руки; а для того, чтобы было понятнее, поднимите обе руки».

Две сотни тысяч рук... Я посмотрел на старика и сказал: «А вы садитесь. Вы более не президент: двести тысяч рук полностью отстранили вас. Кого вы представляете? Вы были президентом - эти люди сделали вас президентом, теперь эти люди освобождают вас. И я смогу говорить столько, сколько захочу», - иначе это было бы невозможно. Из этого огромного количества слушателей я нашел своих людей: Бихар стал одним из главных источников моих санньясинов.

Таким же образом я ездил по всей стране, посещая религиозные конференции, находя своих людей. И в один прекрасный день у меня создалась целая группа моих людей, и я мог теперь не беспокоиться о чужих конференциях; моя группа созывала свои собственные конференции, свои собственные встречи. Но это потребовало времени.

Теперь я никого не ищу. Я нашел людей, которых достаточно, чтобы распространять мою работу по всему миру.

Вот почему я хочу замкнуть круг. Теперь я говорю то, что хотел сказать еще в начале, но это было трудно, потому что никто не был готов слушать.

Теперь у меня есть мои люди - чьи сердца открыты, чтобы впитать меня, принять меня в себя.

И прежде, чем я умру, я хочу перелить в вас все, что у меня есть.

Это подобно тому, как одна свеча зажигается от другой.

Вы можете продолжать зажигать одну свечу от другой: вы можете зажечь миллионы свечей.

И запомните, первая свеча ничего не теряет. Это вовсе не значит, что она должна потерять много света из-за того, что уже горят миллионы свечей. Нет, она ничего не потеряла, она приобрела.

Сначала в темном мире горела одна свеча. Теперь же в целом пространстве дарят свой свет миллионы свечей.

Их свет одинаков.

Их пламя разное.

Каждый санньясин должен быть пламенем в себе.

Но свет всех санньясинов должен быть одинаков: свет, который я хочу распространить по всей земле — потому что в этом единственная надежда. Без этого человечество не протянет и пятнадцати лет. Но если мы сможем создать свет, о котором я говорю, если мы сможем зажечь весь мир — и мы это можем...

Я начал путешествие в одиночестве. Люди стали приходить и присоединяться ко мне; теперь моих санньясинов тысячи. И вы видите? Я не так долго был в дороге, двадцать пять лет. А те трудности, с которыми мне пришлось столкнуться, вам уже не грозят. Однажды, один, я отправился в путь. Теперь моя свеча горит в тысячах свечей.

У каждой свечи тот же потенциал.

Она может зажечь миллионы свечей.

В предстоящие пятнадцать лет все станет интенсивнее.

Опасность станет интенсивнее.

Вызов станет интенсивнее.

Возможность окончательного уничтожения станет интенсивнее.

И возможность окончательного преобразования станет интенсивнее.

В эти пятнадцать лет все приобретет самые интенсивные из возможных формы, потому что планета, которая миллионы лет работала над созданием человеческого сознания, вошла в пространство, в котором станет перед выбором: либо смерть, либо полное преобразование.

Старые религии мертвы. Они не дают никакого выбора; они умирают по меретого, как умирает общество, и нет никого, кроме вас.

Вы должны понять всю тяжесть, всю важность, всю ответственность. Навсей земле нет никого, подобного вам, никого, кто избавился бы от старого хлама и кто готов стать новым типом человека. И не печальтесь, что вас так мало.

Когда я начинал, я был один. Но даже в то время я не считал, что я в меньшинстве, потому что истина никогда не может быть в меньшинстве.

Истина - это всегда целое; не большинство, а все сто процентов.

Мой дедушка всегда спрашивал меня: «Ты хочешь в одиночку преобразовать весь мир?»

Я отвечал: «Одной маленькой свечкой я могу сжечь целый лес. Здесь не нужна атомная бомба, надо просто правильно рассчитать время. Если ветер дует в сторону леса, достаточно одной свечи - и целый лес будет в огне. Поэтому не думайте, что я один, и не думайте, что я один могу сделать?»

Моего деда уже не было в живых, когда я начал посвящать людей в санньясу, иначе он был бы несказанно счастлив, потому что, как я говорил ему, так и случилось. Вы не меньшинство, не думайте так.

Один-единственный санньясин - даже один-единственный - вовсе не меньшинство, потому что истиной, горящей в нем, светом в его руках и поднятым факелом можно заново создать лицо земли.

И так случится, - но не с Божьей помощью, ведь Божья помощь приходила на протяжении тысяч лет, и вы видите, что получилось.

На этот раз, без Бога, - по крайней мере, в этот раз без Бога, без небес, без ада, без всего этого хлама!

Дайте лишь шанс чистой человечности, обыкновенному, естественному человеческому существу.

И я говорю вам, что это случится - никакой Бог не сможет помешать этому.