Беседа 23.

СОВЕСТЬ: ГРОБ ДЛЯ СОЗНАНИЯ

22 декабря 1984 года

Бхагаван,

Есть ли в жизни хоть какой-нибудь смысл?

Все традиции воспитывали человека как шизофреника.

Было удобно разделить человека по всем возможным измерениям и создать между этими измерениями конфликт. Вот так человек стал слабым, боязливым, трясущимся, готовым сдаться, готовым к тому, чтобы его поработили священники, политики, кто угодно.

И вопрос этот возник в шизофреническом уме. Понять это вам будет немного трудно, потому что вы, быть может, никогда и не думали о том, что разделение между целями и средствами — это и есть основная стратегия создания раскола в человеке.

Имеет ли жизнь какой-нибудь смысл, какое-нибудь значение, какую-нибудь ценность? Вопрос таков: есть ли какая-нибудь цель, которая должна быть достигнута жизнью, тем, что вы живете? Есть ли какое-нибудь место, которого вы однажды достигнете, живя? Жизнь - это средство; место назначения, то, что где-то там вдали, - это цель. И эта цель делает жизнь осмысленной. Если цели нет, то жизнь, конечно, бессмысленна; чтобы сделать жизнь осмысленной, нужен Бог.

Сначала создается разделение между целями и средствами.

Это разделение создает ваш ум.

Ваш ум постоянно спрашивает: «Почему? Для чего?» И все, что не имеет ответа на вопрос: «Для чего?» - мало-помалу теряет для вас ценность. Вот так теряет свою ценность любовь. Какой смысл в любви? Куда она приведет вас? Чего вы достигнете с ее помощью? Достигнете ли вы какой-нибудь утопии, какого-нибудь рая?

Конечно, с этой точки зрения любовь не имеет смысла.

Она бессмысленна.

Какой смысл у красоты?

Вы смотрите на закат солнца - вы ошеломлены, это так прекрасно, но любой идиот может задать вопрос: «Какой во всем этом смысл?» - и вы не найдете ответа. А если нет смысла, то зачем вы бахвалитесь красотой?

Красивый цветок, или красивая картина, или красивая музыка, красивая поэзия - они лишены всякого смысла. Это не аргументы для доказательства чего-либо, это и не средства для достижения какой-либо цели.

А жизнь состоит только из тех вещей, которые бессмысленны.

Позвольте мне повторить это: жизнь состоит только из тех вещей, которые совсем лишены смысла, которые не имеют никакого значения - значения в том понимании, что они не имеют никакого предназначения, они никуда не ведут вас, вы ничего не получаете за их счет.

Другими словами, жизнь имеет значение лишь в себе.

Средства и цели соединены вместе, не разделены.

А на протяжении веков стратегией всех, кто жаждет власти, было: средства есть средства, а цели есть цели. Средства полезны, потому что ведут вас к цели. Если они не ведут вас к цели, они бессмысленны. На этом пути эти люди разрушили все по-настоящему значимое. И навязали вам совершенно незначимые вещи.

Деньги имеют смысл. Политическая карьера имеет смысл. Быть религиозным имеет смысл, ведь это средство для того, чтобы попасть на небеса, к Богу. Бизнес имеет смысл, потому что вы немедленно видите конечную цель. Становится важным бизнес, становится важной политика, становится важной религия; поэзия, музыка, танец, любовь, дружба, красота, истина все это исчезает из вашей жизни.

Простая стратегия, но она разрушает все, что делает вас значимым, что придает экстаз вашему бытию. Но шизофренический ум будет спрашивать: «Какой смысл в экстазе?»

Меня спрашивали люди, сотни людей: «Какой смысл в медитации? Что мы приобретем от нее? Прежде всего, ее трудно добиться, - но если мы ее добьемся, то что будет в конечном итоге?»

Очень трудно объяснить этим людям, что медитация является целью сама по себе. Вне ее нет никакой цели.

Все, что имеет цель вне себя, все это предназначено лишь для посредственного ума. А все, что имеет свою цель в себе, предназначено для по-настоящему разумного человека.

Но вы увидите, как посредственный человек становится президентом страны, премьер-министром страны; становится богатейшим человеком страны, становится папой, становится во главе религии. Но все это посредственные люди; их единственная квалификация - их посредственность. Все это третьеразрядные люди, и все они в основном шизофреники. Они разделили свою жизнь на две части: на цели и на средства.

Мой подход совершенно иной.

Сделать вас одним единым целым.

Поэтому я хочу, чтобы вы жили ради самой жизни.

Поэты определили искусство ради искусства, вне искусства ничего нет: искусство ради искусства. Посредственности это не понравится совершенно, потому что посредственность все подсчитывает в понятиях денег, положения, власти. Сделает ли ваша поэзия вас премьер-министром страны? Если да, тогда она имеет смысл. Но, в действительности, ваша поэзия сделает вас нищим, ведь кто будет покупать ваши стихи?

Я знаком со многими гениями, живущими как нищие по той простой причине, что они не принимают посредственный образ жизни и не позволяют себе становиться шизофрениками. Они живут - конечно, у них есть радость, которую не знает ни один политик, они излучают то, чего не знает ни один миллионер. Их сердца бьются в определенном ритме, о котором не имеют понятия так называемые религиозные люди. Но в том, что касается внешних условий, общество свело их жизнь к жизни нищих.

Я хотел бы, чтобы вы вспомнили одного великого, может быть величайшего голландского художника - Винсента Ван Гога. Его отец хотел, чтобы он стал священником, жил бы респектабельной жизнью - удобной, комфортабельной - и не только в этом мире, но и в другом мире, после смерти. Винсент Ван Гог хотел, однако, стать художником. Его отец сказал: «Ты сошел с ума!»

Он сказал: «Может быть. Для меня, это вы сошли с ума. Я не вижу никакого смысла в том, чтобы становиться священником, ведь все, что мне придется говорить, будет не что иное, как ложь. Я не знаю Бога. Я не знаю, живет ли человек после смерти или нет. Я непрерывно буду говорить неправду. Конечно, это респектабельно, но такая респектабельность не для меня; меня не будет радовать это. Для моей души это будет мучением». Отец выгнал его из дому.

Он начал рисовать - он первый современный художник. На Винсенте Ван Гоге можно провести черту: до него живопись была обыкновенной. Даже величайшие художники, такие, как Микеланджело, менее значительны по сравнению с Винсентом Ван Гогом, потому что их живопись была обыкновенной. Их живопись предназначалась для рыночной площади.

Микеланджело всю свою жизнь писал для церквей; расписывал стены и потолки церквей. Он испортил свой позвоночник, расписывая потолки церквей, ведь, расписывая потолок, человек вынужден лежать на высокой подставке. Это положение очень неудобно, и целыми днями, целыми месяцами... Но так он зарабатывал деньги, он зарабатывал уважение. Он писал ангелов, Христа, Бога, создающего мир. Его знаменитая живопись — это Бог, создающий мир.

Винсент Ван Гог начинает совершенно новое измерение. На протяжении всей своей жизни он не мог продать ни одной своей картины. Кто скажет, что его картины имели хоть какой-то смысл? Ни один человек не видел, что есть в его картинах. Его младший брат посылал ему деньги; достаточно чтобы не умереть с голоду, достаточно ровно на семидневное пропитание в неделю - ведь если ему давать столько, сколько нужно на месяц, он покончил бы с этими деньгами в два-три дня и голодал бы в оставшиеся дни. Брат посылал ему деньги каждую неделю.

А Винсент Ван Гог делал так, что на протяжении четырех дней он питался, а деньги, выделявшиеся на три оставшихся дня, он экономил для красок, холстов. И это совершенно отличало его от Микеланджело, который зарабатывал достаточно денег, который стал богатым человеком. Он продавал все свои картины. Они делались на продажу, это был бизнес. Конечно, он был великим художником, и поэтому даже картины, которые он делал на продажу, получались прекрасными. Но если бы у него был дух Винсента Ван Гога, он обогатил бы весь мир.

Три дня голодания, и Ван Гог мог купить краски и холсты. Его младший брат, зная, что не продается ни одна картина, дал немного денег одному человеку - своему другу, которого Винсент Ван Гог не знал, - и сказал ему пойти и купить хотя бы одну картину: «Это даст ему некоторое удовлетворение. Бедный человек умирает; целыми днями он пишет, голодает ради этого, но никто не покупает его живопись - никто не видит в ней ничего такого». Ведь чтобы увидеть что-то в живописи Винсента Ван Гога, нужно иметь глаз того же калибра, что и у Ван Гога; меньше этого недостаточно. Его живопись покажется вам странной.

Его деревья написаны такими высокими, что поднимаются выше звезд; звезды остаются далеко позади. Вы подумаете, что этот человек сумасшедший... деревья поднимаются выше звезд? Вы видели где-нибудь такие деревья? Когда Винсента Ван Гога спросили: «Ваши деревья всегда поднимаются выше звезд?..» -он сказал: «Да, потому что я понимаю деревья. Я всегда чувствовал, что деревья - это амбиция земли дотянуться до звезд. Иначе зачем они? Коснуться звезд, почувствовать звезды, пойти дальше звезд - вот желание земли. Земля очень старается, но не может исполнить своего желания. Я могу. Земля поймет мои картины, а о вас я и не волнуюсь, поймете вы или нет».

Такого рода картины продать невозможно. Человек, которого послал брат Ван Гога, пришел. Ван Гог был очень счастлив: наконец-то пришел кто-то, чтобы купить. Но вскоре его счастье превратилось в разочарование, потому что человек огляделся кругом, взял одну картину и отдал деньги.

Винсент Ван Гог сказал: «Но понимаете ли вы живопись? Вы взяли эту картину случайно, вы даже не посмотрели на нее; у меня же сотни картин. Вы даже не побеспокоились осмотреть их; вы просто взяли ту, которая случайно оказалась перед вами. Я подозреваю, что вас подослал мой брат. Положите картину обратно, возьмите ваши деньги. Я не продам картину человеку, который ничего не понимает в живописи. И скажите моему брату, чтобы он никогда больше этого не делал».

Тот человек был озадачен: как это ему удалось догадаться. Он сказал: «Вы не знаете меня, как это вы догадались?»

Он сказал: «Все слишком просто. Я знаю, что мой брат хочет, чтобы я почувствовал какое-нибудь утешение. Он, должно быть, манипулирует вами, - и эти деньги принадлежат ему, - ведь я же вижу, что вы слепы в том, что касается живописи. А я не тот человек, чтобы продавать живопись слепым людям; я не могу эксплуатировать слепого человека, продавая ему картины. Что он будет делать с ними? Скажите также и моему брату, что он не понимает живописи, иначе он не послал бы вас».

Когда брат узнал об этом, он пришел с извинениями. Он сказал: «Вместо того чтобы дать тебе небольшое утешение, я ранил тебя. Я никогда больше не сделаю так».

Всю свою жизнь Ван. Гог просто раздавал свои картины друзьям: он подарил картину гостинице, где он питался четыре раза в неделю, он дал картину проститутке, которая однажды сказала ему, что он некрасивый человек. Это совершенно соответствовало действительности, он был безобразен. Ни одна женщина ни разу не полюбила его, это было невозможно.

Эта проститутка из сострадания, - а в некоторых проститутках сострадания больше, чем в ваших так называемых леди, они лучше понимают мужчин, - просто из сострадания она сказала: «Ты мне очень нравишься». Такого он никогда не слышал. Любовь - это было так далеко. Просто нравиться...

Он сказал: «На самом деле, я тебе нравлюсь? Что во мне тебе нравится?» Теперь растерялась женщина.

Она сказала: «Мне нравятся твои уши. Уши у тебя красивые». И вы удивитесь тому, что, придя домой, Ван Гог бритвой отрезал свои уши, красиво упаковал их, пошел к проститутке и отдал ей свои уши. И кровь текла...

Она сказала: «Что же ты сделал?»

Он сказал: «Ничто во мне никому не нравилось. И я бедный человек, как я могу отблагодарить тебя? Тебе понравились мои уши; я дарю их тебе. Если бы тебе понравились мои глаза, я подарил бы тебе глаза. Если бы тебе понравился я, я умер бы ради тебя».

Проститутка не могла этому поверить. Но Ван Гог впервые был счастлив, улыбался; кому-то понравилась хотя бы часть его. А женщина сказала это всего лишь в шутку - кого иначе волнуют ваши уши? Если людям что-то и нравится, то это глаза, нос, губы - никто не слышал, чтобы возлюбленные говорили об ушах, чтобы они нравились им.

Только в древних индусских трактатах по сексологии, в Камасутрах Ватсаяны... Это единственная книга, в которой мне удалось найти некоторую связь с тем, что пять тысяч лет спустя случилось с Винсентом Ван Гогом, поскольку лишь Ватсаяна говорит: «Лишь очень немногие люди осознают что их ушные раковины - очень чувствительные и сексуальные точки тела. И возлюбленные должны играть ушами друг друга», - и это факт, хотя и неизвестный.

Если вы начнете играть ушами вашего возлюбленного или вашей возлюбленной, то он или она может подумать, что вы немного не в себе - что это вы делаете? Ведь люди зафиксировались на определенных идеях: целоваться нормально... Но есть племена, которые и не слышали о том, чтобы целоваться; они трутся друг о друга носами, и это считается самым любовным жестом. Конечно, это более гигиенично, гораздо более по-медицински, гораздо более приемлемо, чем французский поцелуй. Эти люди, трущиеся носами, думают о людях, целующихся по-французски, как о чем-то грязном, просто грязном.

Но эта проститутка, возможно, осознавала... ведь проститутки осознают многие вещи, которые недоступны обыкновенным женщинам и мужчинам, потому что они контактируют со столь многими людьми. Может быть, она осознавала, что уши имеют сексуальное значение. Конечно, оно есть в них. Ватсаяна - один из величайших экспертов. Фрейд, Хавелок Эллис и другие сексологи - просто пигмеи перед Ватсаяной. И когда он говорит что-то, он это знает.

Ван Гог всю свою жизнь провел в нищете. Он умер, рисуя. Перед смертью он сошел с ума, потому что на протяжении года он непрерывно рисовал солнце: сотни картин, но того, что он хотел, никак не получалось. Но целыми днями он стоял под солнцем в самой жаркой части Франции, в Арли, - ведь как он мог рисовать, не пережив? Он писал окончательную картину, но сошел с ума. Жара, голод... но он был безмерно счастлив; он писал картины даже в безумии. И те картины, которые он написал в сумасшедшем доме, теперь стоят миллионы.

Он совершил самоубийство по той простой причине, что написал все, что хотел написать. С живописью было покончено; он подошел к смертному концу. Больше ничего не оставалось. Жить теперь означало просто занимать место, чье-то место; для него это было мерзко.

Вот что писал он в письмах своему брату: «Моя работа сделана. Я жил потрясающей жизнью - так, как я хотел жить. Я писал картины, которые хотел писать. Свою последнюю картину я сделал сегодня, и сегодня я совершаю прыжок из этой жизни в неизвестность, какой бы она ни была, ведь жизнь уже ничто для меня».

Будете ли вы считать этого человека гением? Будете ли вы считать этого человека разумным, мудрым? Нет, вы подумаете, что он просто сумасшедший. Но я не могу сказать этого. Его жизнь и его картины не были двумя разными вещами: картины были его жизнью. Поэтому для всего мира это было самоубийство, — но не для меня. Мне это представляется естественным концом. Живопись закончена. Жизнь исполнена. Другой цели не было; получил ли он Нобелевскую премию, признал ли кто-нибудь его картины...

Пока он жил, никто не признавал его картин. Пока он жил, ни одна галерея не брала его картин, даже бесплатно. После его смерти, медленно, медленно, благодаря его жертве живопись полностью изменилась. Без Винсента Ван Гога не было бы Пикассо. Все художники, пришедшие после Винсента Ван Гога, в неисчислимом долгу перед ним, поскольку этот человек переменил все направление. Медленно, медленно, по мере того, как изменялось направление, открывались и его картины. Был проведен великий поиск.

Люди бросали его картины в своих пустых домах, в своих подвалах, думая, что они бесполезны. Теперь они рвались в свои подвалы, доставали его картины, очищали их. На рынке появились даже поддельные картины вместо подлинного Ван Гога. Теперь имеется всего лишь двести картин; а он написал, должно быть, тысячи. Но любая галерея, имеющая Ван Гога, гордится его картинами, ведь этот человек в своих картинах излил всю свою жизнь. Они написаны не красками, но кровью, дыханием - в них его дыхание.

Не спрашивайте человека: «Есть ли какой-нибудь смысл в вашей картине?» В его картине - он, а вы спрашиваете: «Есть ли какой-нибудь смысл в вашей картине?» Если вы не видите смысла, то в этом виноваты вы сами.

Чем выше поднимается вещь, тем меньше людей узнают ее.

Когда что-то достигает наивысшей точки, очень трудно найти и нескольких человек, которые узнали бы ее.

В самой последней точке только сам человек может узнать, что случилось с ним; он не найдет второго человека.

Вот почему Будда вынужден был сам объявить себя просветленным. Никто другой не мог узнать бы этого, ведь для того, чтобы узнать, нужно иметь некоторый вкус этого. Иначе, как вы узнаете? Но узнавание возможно, потому что точка так высока.

Но какой смысл в состоянии Будды? Какой смысл в просветлении? Какой смысл? Если вы спрашиваете о смысле, то его нет. Просветления достаточно самого по себе. Не нужно ничего, чтобы сделать его значимым.

Вот что я имею в виду, когда говорю, что по-настоящему ценные вещи в жизни не разделяются на цели и средства. Нет разделения на цели и средства. Цели - это средства, средства - это цели, — подобно двум сторонам монеты, неразрывно соединенным между собой, - они едины, цельны.

Вы спрашиваете меня: «Есть ли в жизни какой-нибудь смысл? » Я боюсь, что если я скажу, что в жизни нет смысла, то вы подумаете, что это означает, что вы должны совершить самоубийство, ведь если в жизни нет смысла, то что еще делать тогда? Совершить самоубийство! Я не говорю о том, что надо совершать самоубийство, потому что самоубийство тоже лишено смысла.

Вы живёте: живите, и живите полно.

Вы умираете: умирайте, и умирайте полно. И в этой полноте вы найдете значение.

Я преднамеренно не использую слово смысл, а использую слово значение, потому что «смысл» загрязнен. Смысл слова всегда указывает куда-то в другое место. Вы, должно быть, слышали, вы, должно быть, читали в детстве много сказок... Почему они написаны для детей? Может быть, писатели не знают, но это часть все той же эксплуатации человечества.

Эти сказки похожи вот на что: живет человек, чья жизнь заключена в попугае. Если убить попугая, то и человек будет убит, но напрямую человека убить невозможно. Можно стрелять, но ничего не случится. Можно махать мечом, но меч пройдет сквозь его шею, а шея все еще останется соединенной с телом. Невозможно убить этого человека - сначала нужно найти, где заключается его жизнь. В этих сказках жизнь всегда находится в каком-то другом месте. А когда вы находите и убиваете попугая, то, где бы ни был тот человек, он немедленно умирает.

Даже когда я был ребенком, я спрашивал своего учителя: «Это кажется мне очень глупым видом сказок, потому что я не вижу никого, чья жизнь заключалась бы в попугае, или в собаке, или в чем-нибудь еще, вроде дерева». Тогда впервые я услышал эту сказку, этот вид сказок; потом мне встречалось много таких. Они написаны специально для детей.

Человек, учивший меня, был очень хорошим, он был респектабельным джентльменом. Я спросил у него: «Можете ли вы сказать мне, где заключается ваша жизнь? Я хотел бы попытаться...»

Он сказал: «Что ты имеешь в виду?»

Я сказал: «Я хотел бы убить ту птицу, в которой заключается ваша жизнь. Вы разумный человек, мудрый, уважаемый. Вы, наверное, поместили свою жизнь куда-то в другое место, чтобы никто не мог убить вас. Об этом говорится в этой сказке - мудрые люди хранят свою жизнь в каком-нибудь другом месте, чтобы их нельзя было убить, чтобы никто не мог убить их. И найти, где они хранят свою жизнь, невозможно; если они сами не расскажут секрет, никто не сможет узнать его. Этот мир такой большой, и в нем так много людей, так много животных, так много птиц, так много деревьев... никто не знает, куда тот человек поместил свою жизнь».

«Вы мудрый человек, уважаемый, вы, наверное, где-то храните ее; вы можете сказать мне это по секрету. Я не убью эту птичку насовсем; только покручу ее туда, сюда, и посмотрим, что случится с вами».

Он сказал: «Ты странный мальчик. Я рассказывал эту сказку всю свою жизнь, а ты хочешь покрутить меня туда, сюда. Это же всего лишь сказка».

Но я сказал: «Какой же смысл у этой сказки? Почему вы все время рассказываете эту сказку и тому подобные вещи детям?»

Он не смог ответить. Я спросил у своего отца: «В чем может быть смысл этой сказки? Зачем нужно рассказывать такие вещи, которые абсолютно абсурдны?»

Он сказал: «Если твой учитель не смог ответить, то как я смогу? Я не знаю. Он гораздо больше, чем я, образован, разумен, мудр. Изводи своими вопросами его, а не меня».

Но теперь я знаю, в чем смысл сказок и почему их рассказывают детям. Они входят в подсознание ваших детей, и дети начинают думать, что жизнь всегда заключается где-то в другом месте, - не в вас. Вы пусты, просто пустая оболочка. Здесь и сейчас вы не имеете смысла жизни. Здесь вы имеете только средства, лестницу. Если вы поднимаетесь по лестнице, то, может быть, однажды вы найдете свою жизнь, своего Бога, свое предназначение, свой смысл, называйте как угодно.

Но я говорю вам, что вы и есть смысл, значение, и жизни самой по себе присуща завершенность.

Жизнь не нуждается ни в чем, что следовало бы добавить к ней.

Все, что требуется жизни, это то, чтобы вы жили ею полно.

Если вы живете лишь частично, то тогда вы не почувствуете волнения того, что вы живы.

Так и в любом механизме, когда функционирует только его часть... Например, часы: если работает только секундная стрелка, а часовая или минутная не движутся, — движется только секундная стрелка, - то какому назначению будут служить эти часы? Будет некоторое движение, определенная часть работает, но если не работает все и не работает в гармонии, из часов не извлечешь песни.

А ситуация как раз такова: каждый человек живет лишь частично, на малую часть. Так что вы производите шум, но не можете создать песню. Вы двигаете руками и ногами, но танца не получается. Танец, песня, значение приходят в существование немедленно, как только все ваши функции оказываются в гармонии, в согласии. Тогда вы не задаете таких вопросов, как: есть ли какой-нибудь смысл в жизни? - вы знаете.

Жизнь сама является смыслом. Нет другого смысла.

Но вам не дают оставаться одному и цельному. Вас нужно разделить, разрезать на несколько частей. Некоторые части настолько закрыты, что вы даже не знаете, что они принадлежат вам. Большая часть вас выброшена в подвал. Большая ваша часть осуждена настолько, что, хотя вы и знаете, что она есть, вы не осмеливаетесь признать ее, признать, что это ваша часть, - вы все время отвергаете ее; вы все время подавляете ее.

Вы знаете лишь очень маленький свой фрагмент, который называют совестью, которая является продуктом общества, не естественной вещью, а вещью, которую внутри вас создало общество для того, чтобы контролировать вас изнутри. Снаружи вас контролируют полицейские и суд. А внутри вас совесть, и она гораздо мощнее.

Вот почему, даже в суде, вам, прежде всего, дают в руки Библию. Вы даете на Библии клятву, потому что суд знает, что если вы христианин, кладете свою руку на Библию и говорите: «Клянусь говорить правду, только правду и ничего, кроме правды», - ваша совесть заставит вас говорить правду, ведь теперь вы дали клятву именем Бога и вы прикасались к Библии. Если вы солжете, вы будете брошены в ад.

До этого, самое большее, если вас поймают, вас бросят на несколько месяцев, на несколько лет в тюрьму. Но теперь вы будете брошены в ад навечно. Даже суд признает, что Библия мощнее, Гита мощнее, Коран мощнее, чем суд, чем вооруженные силы, чем армия.

Совесть - одно из самых подлых изобретений человечества.

И с самого первого, дня рождения ребенка мы начинаем создавать в нем совесть; маленькую часть, которая все время осуждает то, чего не хочет видеть в вас общество, и которая все время приветствует то, что общество хочет видеть в вас. Вы больше не одно целое.

Совесть непрерывно заставляет вас, и вы вынуждены все время оглядываться - за вами наблюдает Бог. Каждое действие, каждая мысль: Бог наблюдает, будьте осторожны!

Даже в мыслях вам не разрешается свобода: Бог наблюдает. Что за любитель подглядывать в замочные скважины сидит в этом Боге? Через замочную скважину Он заглядывает в каждую ванную комнату; Он не оставляет вас в покое - даже в вашей ванной комнате?

В мире есть племена, в которых если ночью во сне вы совершаете что-то плохое, то утром должны отправляться в тюрьму... Например, вы во сне кого-то оскорбили - утром вы должны извиниться: «Простите меня, прошлой ночью я оскорбил вас во сне; мне очень жаль». Даже сны контролируются обществом. Вам даже во сне не дозволяется быть собой.

Все время говорят о свободе мысли - все это чепуха, потому что с самого начала в каждого ребенка вложили основание для несвободы мысли.

Ваши мысли хотят контролировать.

Ваши сновидения хотят контролировать.

В вас хотят контролировать все. И все это посредством очень умного устройства - совести.

Она колет вас. Она все время говорит вам: «Это неправильно, не делай этого; ты будешь страдать». Она все время заставляет вас: «Делай это, это правильное дело; за него ты будешь вознагражден».

Эта совесть никогда не дозволяет вам быть целым.

Она не позволяет вам жить так, как будто ничего не запрещено, как будто нет никаких границ, как будто вы можете быть тем, кем можете быть. Тогда жизнь имеет смысл, - не тот смысл, который может быть выведен из целей, но смысл, который выводится из самой жизни. Тогда, что бы вы ни делали, в самом этом делании ваша награда.

Например, я разговариваю с вами. Я наслаждаюсь этим. На протяжении тридцати пяти лет я выступал без всякой цели. Выступая так много, я мог бы стать президентом, премьер-министром; с этим проблемы не было. Выступая так много, я мог бы сделать что угодно. Что же я приобрел?

Прежде всего, я не собирался ничего приобретать - я наслаждался.

Это была моя живопись, это была моя песня, это была моя поэзия.

Как раз в те моменты, когда я выступаю, я чувствую, как возникает сообщество, в те моменты, когда я вижу, как вспыхивают ваши глаза, когда я вижу, что вы понимаете смысл... эти моменты дают мне такую потрясающую радость, что я не думаю, что что-нибудь еще может быть добавлено к ней.

Действие, любое действие выполняйте полностью, всеми фибрами своего существа... Например, если мне выкручивают руки, я не могу говорить, хотя между речью и руками нет связи. Я пробовал. Однажды я сказал другу, который гостил у меня: «Свяжи обе мои руки».

Он сказал: «Что?»

Я сказал: «Просто свяжи их, а потом задай мне вопрос».

Он сказал: «Я всегда боялся оставаться с тобой, ты сумасшедший. И теперь если кто-нибудь увидит, как я связываю тебе руки... и задаю тебе вопрос, а ты отвечаешь, что они подумают?»

Я сказал: «Забудь все это. Закрой дверь и делай, что я сказал».

Он сделал, потому что был вынужден; иначе я бы вышвырнул его со словами: «Будучи моим гостем, ты не можешь сделать для меня даже такой простой вещи? Тогда совсем не беспокой меня, просто исчезни». Поэтому он привязал мои руки к двум столбам и задал мне какой-то вопрос. Я всячески пытался ответить, но мои руки были привязаны; я не мог ничего сказать ему. Я просто сказал: «Пожалуйста, развяжи мне руки».

Он сказал: «Но я не понимаю, зачем все это».

Я сказал: «Это я просто пытался посмотреть, могу ли я говорить без рук. Я не могу».

Что говорить о руках... если я помещу эту ногу на другую сторону, а другую ногу положу сверху, - так я сижу в своей комнате, когда не выступаю... Если мне придется положить ее под другую ногу, тогда что-то пойдет не так, тогда я не дома. Поэтому то, как я сижу, как движутся мои руки, все это включается. Говорит не какая-то моя часть, все во мне включается в это. И только так можно найти внутреннюю ценность любого действия. Иначе приходится жить в напряжении, разрываясь между этим и тем, между этой и той отдаленной целью.

Псевдорелигии говорят: «Конечно, эта жизнь — только средство, поэтому вы не можете включиться в нее полностью, она - только лестница, которую вам нужно пройти. Она не является чем-то ценным, это всего лишь ступенька. Настоящее там, далеко». И оно всегда остается вдалеке. Где бы вы ни были, настоящее всегда будет далеко. Поэтому, где бы вы ни были, вы упустите жизнь.

У меня нет цели.

Когда я был в университете, я ходил, бывало, пешком утром, вечером, днем... Утром и вечером обязательно, но если было другое время, я и тогда ходил пешком, потому что место, и деревья, и дорога были так прекрасны, дорога была засажена по обеим сторонам такими большими деревьями, что даже самым жарким летом на ней была тень.

Один из моих профессоров, очень любивший меня, наблюдал за мной: в один из дней я ходил по этой дороге, в другой - по той дороге. Перед воротами университета лежал пятиугольник, пять дорог расходились в пяти направлениях, а он жил как раз поблизости, рядом с воротами. Он спросил меня: «Иногда вы идете по этой дороге, а иногда по той. Куда вы идете?»

Я сказал: «Я никуда не иду. Я просто гуляю». Если вы идете куда-то, то вы, конечно, будете ходить по одной и той же дороге; но я не шел никуда, так что выбор дороги был делом случая. Я просто подходил к пятиугольнику и останавливался там ненадолго. Это озадачивало его больше всего: что я выражал этим, что я выражал тем, что стоял там?

Я же смотрел, куда дует ветер. Куда дул ветер, туда я и шел; вот так я и выбирал. «Иногда, - говорил он, - вы неделями ходите по одной дороге; иногда только один день, а на следующий день меняете ее. Что вы делаете там? И как вы выбираете?»

Я рассказал ему: «Очень просто. Я стою там и ощущаю, какая дорога жива - куда дует ветер. Я иду по ветру. И это прекрасно - идти вместе с ветром. Я прыгаю, я бегу, все что угодно. И вместе со много ветер - прохладный, доступный. Так что я выражаю только ветер».

Жизнь никуда не стремится.

Она лишь собирается на утреннюю прогулку.

Выбирайте то, куда течет все ваше бытие, куда веет ветерок. Идите по тропинке, пока она ведет вас, и не ждите найти что-нибудь на ней.

Я никогда ничему не удивлялся, потому что никогда ничего не ждал - поэтому и не было вопроса об удивлении: удивительно все. И нет вопроса о разочаровании; очаровывает все.

Если так случилось, хорошо; если не случилось, еще лучше.

Коль скоро вы понимаете эту жизнь от мгновения к мгновению, которая и составляет религию, то тогда вы поймете, почему я говорю отбросить эту идею Бога, небес и ада и весь этот хлам.

Полностью отбросьте все это, потому что груз всех этих многочисленных концепций не дает вам жить от мгновения к мгновению.

Живите жизнью в органическом единстве.

Ни одно ваше действие не должно быть частичным, вы должны включаться в него полностью.

Вот дзэнская история. Один очень любопытный царь, желая узнать, чем занимаются эти люди в монастырях, спросил: «Кто самый знаменитый Учитель?» Обнаружив, что самым знаменитым Учителем тех дней был Нан-ин, он отправился в его монастырь. Прибыв в монастырь, он нашел там дровосека. Он спросил его: «Монастырь большой, где я могу найти Учителя Нан-ина?»

Человек подумал несколько мгновений с закрытыми глазами и сказал: «Прямо сейчас вы не сможете найти его».

Царь сказал: «Почему я не могу найти его прямо сейчас? Вы понимаете, что я император?»

Он сказал: «Это не имеет значения. Кто бы вы ни были, это ваше дело, но я заверяю вас, что прямо сейчас вы не сможете найти его».

«Он ушел?» - спросил царь.

«Нет, он здесь», - ответил дровосек.

Царь сказал: «Он что, занят какой-нибудь работой, какой-то церемонией, или уединился? В чем дело?»

Человек сказал: «Он как раз сейчас перед вами рубит дрова. А когда я рублю дрова, я просто дровосек. Где прямо сейчас Учитель Нан-ин? Я просто дровосек. Вам придется подождать».

Император подумал: «Этот человек сошел с ума, просто сошел с ума. Учитель Нан-ин рубит дрова? » Он пошел вперед и оставил дровосека позади. Нан-ин же снова начал рубить дрова. Приближалась зима, и надо было запасти дрова. Император мог подождать, но зима ждать не станет.

Император подождал час, два - после этого из задней двери вышел Учитель Нан-ин, в своем одеянии Учителя. Царь посмотрел на него. Он походил на дровосека, но царь поклонился ему. Учитель сел и спросил: «Почему вы приняли на себя так много беспокойств, чтобы прийти сюда?»

Царь сказал: «Есть очень много вещей, но эти вопросы я задам вам позже. Сначала я хотел бы узнать: вы тот же самый человек, что рубил дрова?»

Он сказал: «Сейчас я Учитель Нан-ин. Я не тот же самый человек; изменилась вся конфигурация. Сейчас я сижу здесь как Нан-ин. Вы спрашиваете как ученик, со смирением, восприимчиво. Да, человек, очень, очень похожий на меня, рубил дрова, но это был дровосек. Его имя тоже Нан-ин».

Царь был настолько озадачен, что не задал тех вопросов, которые собирался задать. Когда он вернулся к своему двору, его советники спросили о том, что произошло. Он сказал: «Лучше забыть о том, что случилось. Этот Учитель Нан-ин кажется совершенно душевно больным! Он рубил дрова; он сказал: "Я дровосек, а Учителя Нан-ина нет сейчас". Потом тот же самый человек пришел в одеянии Учителя, я спросил его и он сказал: «Я похож на человека, который рубил дрова, но то был дровосек; я Учитель».

Один придворный сказал: «Вы упустили смысл того, что он хотел сказать вам, - когда он рубил дрова, он был полностью вовлечен в это. Не осталось ничего, что могло бы быть названо Нан-ином; не осталось ничего, он был дровосеком».

А на дзэнском языке, который очень труден для перевода, он не говорил в точности так: «Я дровосек», он говорил: «Прямо сейчас рубит дрова не дровосек - ведь нет даже пространства для дровосека». Дрова просто рубятся, и он настолько полно в этом, есть только рубка дров; рубка дров случается. А когда он приходит как Учитель, тогда, конечно, конфигурация совершенно иная. Те же самые части теперь находятся в ином согласии. Так что в каждом своем действии вы другая персона, если полностью вовлечены в это действие.

Будда говорил, бывало: «Точно так же пламя свечи выглядит одинаковым, но никогда не является одинаковым даже в два близких друг к другу мгновения. Пламя непрерывно становится дымом, ему на смену приходит новое пламя. Старое пламя уходит, приходит новое пламя. Свеча, которую вы зажгли вечером, это не та же свеча, которую вы задуете утром. Это не то же самое пламя, которое вы зажгли; то пламя ушло далеко, никто не знает, куда. Лишь только сходство пламени дает вам иллюзию того, что это то же самое пламя».

То же относится и к вашему существу.

Оно - пламя.

Оно - огонь.

Ваше существо изменяется каждое мгновение, и если вы полностью вовлечены во что-нибудь, то тогда вы увидите, как в вас происходит изменение - каждое мгновение новое существо, новый мир, новое переживание. Все внезапно настолько наполняется новизной, что вы уже не видите снова тех же самых вещей.

Тогда, естественно, жизнь становится непрерывной загадкой, непрерывным удивлением.

На каждом шагу открывается новый мир, мир потрясающего смысла, невероятного экстаза.

Когда приходит смерть, то и смерть тогда не кажется чем-то отдельным от жизни. Она часть жизни, не конец жизни. Она похожа на другие события: случилась любовь, случилось рождение. Вы были ребенком, потом детство исчезло; вы стали молодым человеком, потом и молодой человек исчез; вы стали стариком, потом и старик исчез - как много вещей случилось! Почему вы не позволяете и смерти случиться точно так же, как и другим событиям?

И, действительно, человек, живший от мгновения к мгновению, будет жить и смертью тоже, и найдет, что все мгновения жизни могут быть положены на одну сторону, а одно мгновение смерти может быть положено на другую сторону, и все же перевесит. В любом случае оно весит больше, потому что в нем конденсируется вся жизнь и добавляется еще кое-что, что не было доступно вам. Открывается новая дверь, за которой сконденсирована вся жизнь: открывается новое измерение.

Хорошо. Вы можете задать ваш второй вопрос.

Бхагаван,

На лицевой стороне американских денег есть фраза: «Мы верим в Бога». Священники солгали, когда сказали, что Бог есть. Политики солгали, когда сказали, что американская конституция и гражданские права гарантируют для всех социальную справедливость. Как теперь я могу верить в безрелигиозную религию?

Я никогда не просил вас верить в безрелигиозную религию. Как я могу просить вас? Ведь до сих пор сама такая просьба и становилась религией. Чтобы бойкотировать это, я и назвал свою религию безрелигиозной, используя очевидное противоречие. Но причина этого ясна.

Назвав религию безрелигиозной, я имел в виду, что я не прошу у вас никакой веры, никакого доверия, никакого верования.

Если в вас возникает вера, то это совершенно иное дело.

Религия просит вас верить в одного Бога, в одного мессию, в одну книгу. Я не прошу вас; но как я могу запретить вам, если в вас возникает доверие? Это доверие - не что иное, как своего рода любовь. Это не верование, это не вера, потому что вера должна навязываться, чтобы подавить сомнения; верование должно непрерывно внедряться в вас. Вы слышите эти доктрины так много раз, что мало-помалу начинаете забывать, что вы их всего лишь слышали, что вы ничего не знаете о них.

В вас есть тенденция - и очень удобная тенденция - забывать о своем невежестве и цепляться за свое знание. Верование - это сформированное знание, данное вам другими, навязанное вам. Но мало-помалу оно глубоко входит в ваш ум, становится вашей частью. Вы начинаете думать, что это «мое верование». Доверия нет.

Никто не просит вас доверять мне, как никто не просит и любить.

Могу ли я попросить вас: «Любите меня»? Человек ответит: «Но как?» Если любовь возникает, то она возникает; если она не возникает, то что можно сделать? Да, вы можете притвориться, как притворяется весь мир. Если попросят, то можно притвориться и в доверии. Я же не прошу. Я хочу, чтобы вы предохранили себя от всякого рода притворства, лицемерия. Но если доверие возникает, здесь я не могу помочь, вы не можете помочь. Никто ничего не может поделать с этим доверием, если оно возникает. Вы внезапно чувствуете в себе новое сердцебиение. Что вы можете поделать?

В моей безрелигиозной религии доверия не требуется.

Доверие не является требованием, приказом, заповедью.

Оно случается.

И мы все беспомощны в этом; когда оно случается, с ничего нельзя поделать. Оно так прекрасно, что кто захочет упустить его, когда оно случится?

Да, политики обманули людей, религии обманули людей. А я прожил всю свою жизнь, осуждаемый всеми религиями и всеми политиками, по той простой причине, что я выставлял их на свет.

Это очень странно. В вопросе сказано, что на американском долларе стоят слова: «Мы верим в Бога»... Мой Бог! На долларе написано: «Мы верим в Бога» — тогда чем же занят генеральный прокурор Орегона? Он должен объявить Америку незаконной страной! - ведь это смешение государства и религии.

Если Раджнишпурам объявляется незаконным городом... а ведь мы не сделали ничего похожего на написание слов «Мы верим в Бога» на долларе; вы смешиваете Бога с деньгами, смешиваете государство с религией. Этот генеральный прокурор Орегона мог бы войти в историю. Он должен объявить незаконной всю американскую нацию.

Для принятия клятвы в судах пользуются Библией - это смешивание закона с религией, государства с религией, — или призывают: «Именем Бога...» Все эти смешивания случаются везде, кроме Раджнишпурама, где нет никаких смешиваний. На самом деле, у нас нет никакого Бога, которого можно было бы смешивать с чем-либо!

Это странные люди, и похоже на то, что они не думают о том, что делают, что говорят. Похоже на то, что их ум лишен координации; в противном случае... Президент Америки ходит в определенную церковь; перед тем как принять президентскую клятву, он идет за благословением к священнику своей церкви. Какое имеет отношение священник к благословению президента и почему? Президент должен с самого начала смешать церковь и государство?

Почему президент Америки отправляется в Ватикан на встречу с папой? Он не должен делать этого как президент. Он может отправиться как Рональд Рейган, но тогда у него не должно быть никакой поддержки, которой пользуется президент. Но он отправляется как президент. И все же нас обвиняют в том, что мы смешиваем религию и государство. У нас нет ничего, что может быть смешано с государством!

Я против политики. Как могу я смешивать то, что есть здесь, с политикой? Я осуждаю политику. Всю свою жизнь я проклинал политиков. Я понимаю их как преступников, которые достаточно умны для того, чтобы их не поймали, достаточно умны, чтобы обманывать людей, давая им ложные надежды, Ффальшивые утопии. У нас здесь нет никакой политики. И у нас нет никакой религии, как они ее понимают.

Моя религия - это путь жизни.

Это не путь молитвы, это путь жизни.

Можно ли мешать любовь с государством? Как вы смешаете их? Они не смешиваются. А то, что происходит здесь, имеет то же качество, что и любовь. Мы любим жизнь, и мы хотим жить ею во всей ее полноте. Кого волнуют ваши политики и ваше государство?

Мэр Раджнишпурама не политик. Лишь из-за ваших глупых взглядов о том, что в городе должен быть мэр, есть мэр и у нас. Если бы нам позволили быть городом без мэра, мы были бы безмерно счастливы; и наш мэр был бы безмерно счастлив, потому что, когда бы я ни посмотрел на него, он чувствует себя пристыженным, он смотрит в землю, потому что этот бедный человек вынужден находиться на положении политика; это - необходимое зло. И все это из-за вашей конституции и вашего законодательства.

Мы не можем изменить вашу конституцию и ваше законодательство, поэтому мы решили: хорошо, пусть один санньясин падет в сточную канаву. Пусть он станет мэром, что же делать? К.Д. страдает в сточной канаве, и мы вытащим его оттуда. Мы не оставим его там навсегда, ведь не для того же, чтобы стать мэром, пришел он сюда! И никто из нас не озабочен тем, чтобы стать генеральным прокурором Орегона, или губернатором Орегона, или президентом Америки. Это никого совершенно не интересует.

Мы заинтересованы только в том, чтобы нас оставили в покое.

Но эти люди странные, они не могут оставить нас в покое. Они боятся, они обеспокоены. Они подозревают: что там происходит, что там творится? У них не хватает смелости просто прийти сюда и посмотреть; только слухи, только общественное мнение... а это общество и не появлялось здесь. И эти люди продолжают принимать решения!

Генеральный прокурор объявил город Раджнишпурам незаконным. Это уникальная ситуация; действительно, уникальный город во всем мире, ведь во всем мире нет незаконного города, и никогда не было раньше. Или город есть город, или это не город. Но незаконный город... это нечто абсолютно уникальное!

Но оставьте всю эту чепуху людям. Им следует учредить в Орегоне пост: Генеральный Идиот Орегона, и ему должно быть предоставлено право заниматься всеми такими делами. Тогда можно понять, что все это лишь юмор; можно посмеяться над этим. Но они очень серьезные люди; они занимаются такими делами не из чувства юмора. А моя религия имеет одно основное качество: чувство юмора.

Если просто из чистого пребывания со мной, с моими людьми, в вас рождается доверие... и это не вера в Бога, это не доверие к кому-то конкретно; это просто безадресное качество.

Нет адреса на конверте: «Мы верим в Бога». Кто вы такой, чтобы верить в Бога? По какому праву вы верите в Бога? Вы ведь не знаете Бога. Вы тащите Бога к тому же состоянию, что и состояние доллара, делаете из него товар на рынке. И невозможно найти ничего более грязного, чем валюта, ведь она проходит через столь многие руки.

Я на протяжении тридцати пяти лет не прикасался ни к одной банкноте. Это самая грязная вещь. Я не против денег, но это самая грязная вещь. Самые разные люди... у кого-то может быть рак, у кого-то может быть туберкулез, у кого-то может быть СПИД... и кто знает, что он делал со своими банкнотами? Все возможно, ведь люди так развращены, они могут делать с банкнотами что угодно. Я сказал: «Я не собираюсь прикасаться к ним», - и я перестал прикасаться к ним. А на банкнотах вы пишете: «Мы верим в Бога»? Пожалуйста, простите Бога и забудьте все о Нем.

Доверие, возникающее в моих санньясинах, - это просто качество их сердец; они просто начинают верить. Это не вера во что-то. Они верят даже тогда, когда их обманывают, они доверяют: знают, что человек обманул их, и все равно верят. Не важно, кому верят, это у них такой аромат.

В университете мне пришлось жить несколько дней с соседом по комнате. Я никогда ни с кем не жил, но места не было, и вице-канцлер сказал мне: «Постарайтесь на несколько дней, и я найду вам какое-нибудь другое место. Я понимаю, что вам не нравится, когда в комнате еще кто-то есть, и для другого парня тоже будет хорошо не жить с вами в одной комнате, ведь вы можете довести его до безумия. Я устрою это».

Но до того, как он устроил это, прошло четыре, пять месяцев. А тот сосед был очень добрым мальчиком; у него была только одна проблема - он был клептоманом. Просто из чистого удовольствия он воровал мои вещи. Я вынужден был отыскивать свои вещи в его чемоданах, и я находил их там, но ему ничего не говорил при этом.

Он был озадачен. Он пользовался моей одеждой. Когда меня не было в комнате, он просто брал, что хотел. Он брал мой платок и шел гулять, и когда я возвращался, платка не было. Я говорил: «Он вернется, скоро он вернется». Чтобы он не взял мои деньги, я просто сам отдавал их ему, говоря при этом: «Храни эти деньги, потому что если они будут у меня, ты как-нибудь возьмешь их у меня. И тогда трудно будет узнать, сколько ты взял, и как спросить их с тебя. Это выглядит неуклюже. Ты просто возьми их. Вот их сколько, возьми их!»

Он сказал: «Ты умный. Так мне придется вернуть все деньги, когда они тебе потребуются».

Но четыре, пять месяцев спустя... ведь где бы он ни был, с кем бы он ни жил - в своей семье или с друзьями, или в общежитии, - все осуждали его. Но я никогда ничего не говорил ему - вместо того чтобы искать в своих чемоданах, я просто искал в его. Все было просто! Не было большой разницы; мои чемоданы стояли в этом углу, его чемоданы стояли в том углу.

Он сказал: «Ты странный. Я ворую твои вещи, а ты ничего не говоришь».

Я сказал: «Это очень маленькая проблема. Она не может породить во мне недоверия к человеческому существу. И какие здесь неприятности? Вместо того чтобы идти к своим чемоданам, я просто иду к твоим, и в твоем чемодане я нахожу все, что мне нужно ».

Он сказал: «А я-то удивляюсь... я все время ворую у тебя, а ты ничего не говоришь, и эти вещи снова исчезают из моих чемоданов! Поэтому я думал, что ты тоже клептоман».

Я сказал: «Все в полном порядке. Если ты прекратишь брать вещи из моих чемоданов, я перестану брать из твоих. И помни, во всей этой игре проиграл ты».

Он сказал: «Что ты имеешь в виду?»

Я сказал: «Я взял несколько не своих вещей», - ведь он воровал повсюду, из других комнат, из домов профессоров; где бы он ни нашел открытое окно, он залезал в него. И не было никакого побуждения воровать, просто удовольствие, просто вызов; вызов в том, что кто-нибудь может схватить его.

Я сказал: «Я никогда не буду препятствовать тебе. Ты можешь продолжать брать мои вещи, ты можешь задвинуть мой чемодан под свою кровать; это не имеет значения. Я на самом деле совершенно счастлив с тобой. Я волнуюсь только о том, что скоро вице-канцлер даст мне отдельную, комнату. Где еще я найду такого человека, как ты? Ведь ты дал мне так много того, в чем я нуждался. И я совершенно доверяю тебе!»