Экзамен

Генрих Наумович, носивший «уникальную» еврейскую фамилию Абрамович, шел по институтскому коридору один. Облаченный, как всегда, в идеальный костюм, белую сорочку с накрахмаленным воротничком, туго схваченную галстуком, настолько туго, что казалось, вот-вот при повороте головы раздастся скрип, такими же накрахмаленными манжетами, выступавшими на полтора-два сантиметра ниже обреза рукавов пиджака. Шел прямой, коренастый, никаких эмоций, только дело.

Студенты-мотористы, пришедшие ранним утром четвертого января 1959 года сдавать экзамен по газовой динамике — одной из профилирующих дисциплин на факультете двигателей летательных аппаратов Московского авиационного института, были страшно удивлены. Обычно принимать экзамен приходили все преподаватели кафедры АД-1, и их количество численно равнялось количеству студентов, пришедших сдавать экзамен.

Результатом дружной работы спаянного коллектива кафедры было то, что группа в двадцать человек сдавала экзамен в течение часа.

А тут — один Генрих Наумович, перед знаниями и многотомными фундаментальными исследованиями которого снимали шляпу лучшие аэродинамики мира, один из тех, кто самоотрешенным трудом сделал отечественную школу аэродинамики самой авторитетной в мире. Потенциал, заложенный в образование такими людьми в то время, оказался настолько велик, что и теперь, когда Россия, пройдя в строгом соответствии с учением марксизма-ленинизма очередной виток развития по спирали, оказалась вновь в капитализме, мы, полунищие, с удивлением вдруг обнаружили, что наши ракетные двигатели, межпланетные станции и ракеты впереди на несколько десятилетий.

А такого самолета, как СУ-27, который вот уже более полутора десятков лет продается без ограничений всем, кто может за него заплатить, не может сделать даже Америка.

— Заходите, — распахнул дверь в аудиторию Генрих Наумович. — Половина группы.

Он поднялся на кафедру, веером, будто сдавая карты, разложил экзаменационные билеты, собрал зачетные книжки.

— А вы что же не идете готовиться? — спросил он студента Васильева.

— А без подготовки можно?

Генрих Наумович показал место рядом с собой. Студент передал ему билет и, записывая на листе бумаги формулы и рисуя графики, стал пояснять их.

— Хорошо, — вдруг прервал его Генрих Наумович. — Где ваша зачетка?

Васильев с удивлением и обидой следил за рукой Генриха Наумовича. А рука эта медленно выводила в зачетке Васильева «удовл».

— Генрих Наумович, за что! — взмолился Васильев.

— Идите, молодой человек, идите, — ответила величина мирового значения таким тоном, что бедный и бесправный студент сразу понял: не стоит испытывать судьбу дальше, надо действительно уходить.

А дальше пошли сплошные «неуды». Подряд. Только один умник из второй половины группы, отвечавший так же, как и Васильев, без подготовки, получил «удовл».

Убеждаясь в справедливости утверждения, что общая беда сплачивает, коренные москвичи в обнимку с приезжими всей группой двинулись в общежитие, полные решимости справить тризну по проваленному экзамену.

Не напрасно говорят — на миру и смерть красна. Никто шибко сильно и не переживал из-за несданного экзамена. Понимали, что это какая-то игра, через несколько дней экзамен пересдадут.

Поэтому тризна по несданному экзамену очень быстро переросла в сплошное веселье, во время которого стали вспоминать колоритных или зловредных преподавателей.

Первым вспомнили Тихомирова, что читал лекции по сопромату. Пожилой лектор, один из расчетчиков Крымского моста, чем-то похожий на баснописца Крылова, каким того изображают в школьных учебниках, затевал иногда такую игру с одуревшими от усталости и голода студентами:

— Теперь мы нарисуем ба… — тянул он последние буквы, приглашая аудиторию поддержать его.

— …алку! — подхватывали хором студенты.

— Теперь мы эту балку на… — продолжал он

— …грузим, — подтягивали студенты.

— Теперь мы нарисуем э…

— …пюру, — почти совсем проснулась аудитория.

— А теперь мы эту эпюру заштри… — и тут профессор понял, что допустил оплошность, воспоминание о которой студенты пронесут через всю жизнь.

— …уем, — рявкнули дружно двести глоток, в результате чего с ближайших деревьев за окном взмыла в небо с диким криком перепуганная стая ворон.

Вторым в списке воспоминаний числился преподаватель черчения Кузнецов.

Особенно забавляла студентов его способность мгновенно выходить из себя, если вдруг кто-нибудь вместо «я вот тут начертил» говорил «я вот тут нарисовал».

Зная это, студенты, если им в данный момент не угрожало получить «неуд», донимали его. Особенно отличался этим Славка Батанов. Когда в процессе спора «раскаленный» преподаватель рисовал, к примеру, свой вариант линии стыковки двух поверхностей, Батанов в запале кричал:

— Ни… уя, неправильно!

— Как ни… уя? Как ни… уя? — водил карандашом Кузнецов, и только дружный хохот наблюдавшей этот спектакль толпы студентов заставлял его очнуться.

А матанализ?

На одном потоке его курс читал Сергей Алексеевич Алексеев, на другом потоке — Валентин Никитич Рыбаков. Принимать же экзамены они предпочитали вместе. И были, выделываясь друг перед другом, удивительно безжалостны к студентам.

Рыбаков потерял на войне глаз, а Алексеев — ногу.

И во время экзамена, что когда у Алексеева появлялась необходимость выйти, он говорил Рыбакову, сверкавшему в его сторону стеклянным глазом:

— Ты, Валентин Никитич, смотри тут в оба, мне надо выйти, — и, скрипя протезом, поднимался со стула.

— Хорошо, Сергей Алексеевич, — отвечал Рыбаков. — Только давай побыстрее, одна нога здесь, другая там.

Или Жора (ой, простите, Георгий Александрович Свешников). Это корифей, окончил еще в царское время несколько европейских университетов, это в дополнение к санкт-петербургскому. Какой он? Такой же, как в вашем представлении Дон Кихот Ламанчский.

На экзамене по теоретической механике один из немцев, учившихся а МАИ, решил схитрить и имел неосторожность сказать, что не может изложить свой ответ по-русски. И тогда Жора предложил ему отвечать по-немецки, причем изъяснялся с немцем на диалекте той земли, откуда тот приехал на учебу, чем и вывел немца на чистую воду.

Наконец, в процессе выпивки была достигнута та кондиция, под действие которой все дружно согласились, что любой экзамен — лотерея, а Васильев почувствовал себя вконец обиженным Генрихом Наумовичем за столь несправедливую оценку своих знаний (надо сказать, что он на самом деле обожал и знал газовую динамику). Он вдруг встал и, решительно взмахнув рукой, опрометчиво объявил, что в следующем семестре принципиально йе посетит ни одной лекции по «ГД», но пять баллов на экзамене получит.

Идея была тут же с исключительным энтузиазмом поддержана коллективом, который не только тут же заключил с Васильевым пари, но и выделил из своей среды наиболее заинтересованных в выигрыше, то есть тех, кто обожал на халяву опрокинуть лишний стаканчик. Им поручалось посредством неусыпной слежки за Васильевым обеспечить чистоту эксперимента.

Васильев был предупрежден, что проигрыш пари в виде бутылки водки каждому члену группы наступит для него в тот момент, когда он будет замечен хотя бы на одной лекции.

Для них же проигрыш пари в виде бутылки водки Васильеву от каждого члена группы будет засчитан в то случае, если в зачетке Васильева в весеннюю сессию появится запись «отл.» по газовой динамике.

При этом все с глубоким удовлетворением отметили, что при развитии событий по любому из двух сценариев, количество бутылок будет одинаковым.

Поставленный условиями пари в столь жесткие рамки, Васильев получил приятную возможность не ходить на лекции к восьми утра. В результате, цвет его лица вновь обрел здоровый румянец, бывший до этого особой привилегией закоренелых двоечников или маменькиных сынков, чьи финансовые возможности значительно превосходили рамки стипендии и позволяли им не только снимать отдельные квартиры, но и на каждой перемене, отвернувшись носом к стене и как бы крадучись, съедать в буфете калорийную булочку со стаканом сметаны.

Так продолжалось до пятнадцатого мая.

Надвигался час «X» и со всей остротой перед Васильевым встал вопрос: как выиграть пари?

Простое, как апельсин, решение было найдено неожиданно. Может, это только казалось, что неожиданно? Мозг, видимо, исподволь вырабатывал варианты, пока не нашел самый приемлемый.

Дело в том, что в те светлые времена помимо экзаменов по пяти предметам перед экзаменационной сессией сдавали еще по 10–12 зачетов по другим предметам, при чем пять-шесть из них были дифференцированными, то есть по ним выставлялась оценка. Фактически, это были завуалированные экзамены.

Этим объяснялись отдельные периоды нервного истощения, сопровождавшиеся бессонницей либо добровольным выбрасыванием с верхних этажей общежитий отдельных тронувшихся умом индивидуумов.

Вот и Васильев в ту ночь никак не мог уснуть. На рассвете нового дня он с интересом наблюдал, лежа в постели, как с первыми лучами солнца через открытую балконную дверь в комнату нагло, как это могут делать только воробьи, вошел, покачивая хвостом, тот самый пресловутый воробей, побродил под стульями, вспорхнул на стол, нашел что-то важное для себя на краю стакана. Стакан хрустально позванивал под ударами воробьиного клюва.

Жизнь природы текла своим чередом.

Воробей, наверное, заходил в комнату не впервой, держался спокойно и уверенно. Васильев, желая припугнуть воробья, встряхнул одеялом, воробей, то ли от страха, то ли используя ее в качестве стартового ускорителя, сноровисто выплюнул из-под хвоста меловато-известковую жидкость и исчез на воле. Васильев, не сдержавшись, расхохотался и… в этот момент и пришло решение проблемы! Простое, как все гениальное.

Процесс сдачи экзамена по газовой динамике будет управляемым!

Итак, ответ на любой билет можно выучить, взяв лекции у друзей из соседней комнаты.

Дополнительные вопросы? Их так любят задавать преподаватели, особенно молодые. Да еще такие вопросы выдумают, что даже сам Генрих Наумович таких хитроумных вопросов не задает.

Итак, следовало опросить ребят из других групп, сдающих газовую динамику перед их группой, какие дополнительные вопросы задает тот или иной преподаватель, и систематизировать их.

Самым «оригинальным» оказался молодой ученый Скубачев, сын доктора наук, работавшего на этом же факультете, но на другой кафедре, видимо, чтобы не было причин обвинять их в семейственности.

Это позже стали превозносить трудовые династии, правда, чаще всего это были шахтеры, сталевары или фрезеровщики, когда заманивали сына в ту же шахту или к той же вагранке, где работал его отец.

В ходе сдачи экзамена шестью предыдущими группами было установлено, что у доцента Скубачева всего лишь десять любимых дополнительных вопросов.

И вот настал теплый солнечный день сдачи экзамена по газовой динамике. Впрочем, позже, через много, много лет, все время учебы в институте стало казаться Васильеву теплым и солнечным, даже если в те дни было холодно и лил дождь.

В отличие от других, студенты МАИ не опускались до изготовления вульгарных шпаргалок. Поэтому, жара ни жара — преподаватели приходят на экзамен в теннисках и футболках, а студенты — в пиджаках, за полами которых, удерживаемые ремнями брюк, спрятаны лекции, записанные в тетради размером с амбарную книгу.

Да по-другому и быть не могло. Выдернешь, например, «счастливый» билет, в котором вам предложено вывести формулу истечения реактивной струи из сопла воздушно-реактивного двигателя (не правда ли, простенько звучит?), а там несколько листов тройных интегралов и биквадратных уравнений! Не зря ведь самому Генриху Наумовичу понадобилось несколько молодых послевоенных лет, чтобы вывести эту закономерность. Другим ученым это оказалось не по зубам.

Так вот, даже если и знаешь процесс вывода пресловутой формулы, на который потребуется затратить полдня, то достаточно простой механической ошибки, кочующей из формулы в формулу, и вам никогда не сдать экзамен. Тем более, такой быстротечный, как газовая динамика.

Студенты разобрали билеты и расселись по местам, разумеется, на максимально возможном расстоянии от кафедры, вершину которой занял Генрих Наумович. Причем, максимальное расстояние каждый студент определил для себя интуитивно, подобно белой мышке, предназначенной на съедение удаву, дрожащей в самом дальнем углу стеклянной клетки в ожидании, когда тот проснется, закончив переваривать ее предшественницу.

Тут же, в соответствии с четко отработанным сценарием, свободные передние места шумно заполнили преподаватели кафедры.

Доцент Скубачев оказался в том же ряду, что и Васильев, только на несколько лавок впереди.

Васильев взглянул, наконец, на билет: так и есть, вывод формулы истечения той самой струи.

Вспомнив добрым словом соседа по общежитию, пожертвовавшему конспектом лекций на время экзамена, Васильев привычно вытолкнул локтем тетрадь из-за пояса брюк, та послушно легла ему на колени, после чего с соблюдением некоторых предосторожностей был найден и нагло списан злополучный вывод злополучной струи.

Вывод формулы занял без малого три листа, и только на последней странице осталось свободное место.

Закончив подготовку к ответу, Васильев заставил себя не показать этого ни движением, ни легким вздохом.

Потому что как только он вздохнет, Генрих Наумович, обрадованный тем, что процесс ожидания закончен, тут же встрепенётся:

— Молодой человек! Вы уже готовы?

— Нет, нет, что вы! — ответит как можно убедительнее студент.

Но неумолимый Генрих Наумович с почти отеческими нотками в голосе скажет:

— Ничего, ничего, идите сюда, вместе подготовимся.

В то же время, Васильева мог опередить какой-нибудь выскочка, подсев к доценту Скубачеву. Тогда стройная система сдачи экзамена рухнет со всеми вытекающими последствиями.

Поэтому Васильев продолжал делать вид, будто занят подготовкой, но ждал момента, когда кто-нибудь, закончив подготовку, облегченно вздохнет.

Появилось время вспомнить первопричину этой, почти полугодовой игры в экзамен. А она была прозаична: тогда, в зимнюю сессию, Генрих Наумович опрометчиво назначил консультацию по газовой динамике на восемь утра первого января!

А студенты, радостно встречавшие Новый год, стали укладываться спать едва ли не в то время, как Генрих Наумович подъезжал к институту.

Васильев тогда все же на мгновенье проснулся, но завывание метели за окном сломило его волю. Он представил, как будет в темноте, поеживаясь от холода, брести по улице, и из-за каждого угла дьявольская сила будет швырять снегом в лицо. А в его логове под суконным одеялом тепло и уютно.

К тому же он вспомнил, как в разгар веселья к ним зашли немцы, учившиеся в их группе. В процессе «светской» беседы Васильев спросил одного из них, Эпша Цауха, кем был во время войны его отец.

— Флигер люфтваффе, — честно признался тот.

— Так это твой отец разбомбил моего под Сталинградом?

Дружба народов всего лишь на мгновение дала трещину, через которую Васильев успел нанести немцу удар правой прямо в нос. Чего доброго, вполне мог разгореться международный скандал.

— Интересно, пойдут жаловаться или нет?

— Не пойдут, — успокоился он. — Немцы — неплохие в общем-то ребята. К тому же, как учил нас великий Сталин — отец всех народов (между прочим, значит, и немецкого народа), сын за отца не отвечает. Но извиниться, видимо, придется.

Потом он представил, что именно сейчас Генрих Наумович, как всегда скрипуче-идеально одетый, проделав напрасно путь из Лефортова на Сокол, входит в аудиторию, а там никого нет!

— Нет, кто-нибудь все же придет, — успокоил себя Васильев.

Он решил повернуться на бок и тепло постели, как в нагретой норе, окончательно парализовало его волю и намерение идти в институт.

Но, как оказалось перед экзаменом, законченных дураков или неисправимых энтузиастов в их группе не было — на консультацию не пришел никто.

Но… Вот награда!

Игорь Сторожук, сидевший за спиной Васильева и носивший незамысловатую «партийную» кличку Гоша, тихонько положил ручку на стол (в напряженной тишине это прозвучало, как выстрел) и удовлетворенно вздохнул, видимо оттого, что удалось «сдуть» из лекций ответ и остаться незамеченным за этим занятием. Васильеву даже показалось, будто Гоша вызывающе заложил руки за голову и смачно потянулся.

— Так, молодой человек, — тут же прозвучал голос Генриха Наумовича. — Вы уже готовы?

— Нет, нет, что вы, — пролепетал как можно убедительнее Гоша.

И Васильев, не оглядываясь, представил себе выражение его чрезмерно выпуклых глаз («шаров»), за которые Гоша носил запасную, более законспирированную кличку, «Шара».

— Ну, ничего, ничего, — сказал по-отечески нежно Генрих Наумович. — Идите сюда, вместе подготовимся.

Как только Гоша, с обреченно поникшей головой, прошел, будто на заклание, мимо Васильева, тот тут же, не давая никому вклиниться, пошел за ним и удачно подсел к намеченному доценту. Оказалось, что остальные студенты тоже давно подготовились, и как только Генрих Наумович получил свою жертву, вся группа тут же рванула к намеченным преподавателям. Каждому студенту по преподавателю.

— Вы тоже готовы? — несколько удивился Скубачев столь дружной миграции студентов.

— Так, что там у вас? — доцент, как показалось, брезгливо повертел, держа за угол каждый листок. — Формула истечения?

При этом выражение лица Скубачёва было таким, будто он был абсолютно убежден, что Васильев «содрал» ответ на билет. «И совершенно справедливо», — отдал ему должное Васильев.

Доцент, наконец, нашел чистую страницу и задал первый вопрос. Разумеется, из числа десяти, коронных!

Васильев почувствовал, как от радости слегка запылали щеки, но заставил себя собраться, чтобы не выпалить ответ сразу. Он сделал вид, будто напряженно думает.

В то же время медлить с ответом тоже нельзя, сочтут дураком. И он ответил точно в нужный момент.

Тогда Скубачев задал второй вопрос. И вновь из своих десяти.

И вновь после секундной паузы получил четкий, исчерпывающий ответ.

Наконец был задан последний, десятый вопрос. Доцент уже взял зачетку, вывел после названия предмета букву «О», затем «Т». И тут, может потому, что на листке осталось свободное место, а может, почувствовал, что идет какая-то непонятная ему игра…

Но нет, вроде бы все честно. Да и парнишка, отвечающий на вопросы, преданно смотрит на него невинными голубыми глазами.

И тогда Скубачев решил подстраховать себя еще одним, одиннадцатым вопросом.

Может, силы молодого организма были настолько мобилизованы на непременную сдачу экзамена, а может, он и на самом деле великолепно знал любимый предмет, но Васильев, не задумываясь, ответил:

— Кривая Христиановича.

И попал в точку!

«Л» — теперь уже без сомнений — вписал в зачетку доцент.