ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

«Локомотив», используя «окно», сидел взаперти на базе. Втягиваясь в рабочий ритм, команда, как скряга, накапливала силы, репетировала игровые схемы. Дни проходили в тренировках, отдыхе, восстановлении сил.

Скачкова ежедневно осматривал Дворкин, что-то записывал, сравнивал, затем отсылал его к массажисту. Матвей Матвеич, разложив хитроумный набор растирок и втираний, растягивал Скачкова на массажном столе и подолгу глубокомысленно орудовал своими чуткими пальцами. Удивительное дело: за свою жизнь Скачков сыграл сотни матчей, у себя дома и за границей, но ни к одному из них он не готовился с таким старанием, как к венскому (по крайней мере так ему казалось). И вовсе не оттого, что он привык считать, будто самые тяжелые и изнурительные матчи всегда впереди. Для него впереди уже ничего не ожидалось, почти ничего, и все, что он делает сейчас на поле, – все в последний раз. Оттого игра с австрийцами представлялась такой заманчивой, такой волнующей. Точно из всей большой исписанной тетради у него осталась вдруг одна последняя страница, а написать хотелось много, очень много!

Тем временем в городе, в связи с подготовкой команды, что-то происходило. Ребята видели: администратор и начальник команды почти не появляются на базе, а часто по каким-то делам уносятся Каретников с Арефьичем. Автобус сновал в город беспрерывно. Разумеется, игроки не имели никакого представления о том, что происходит, и занимались своим делом. На базе запрещены были даже телефонные разговоры с городом. Ключ от комнаты, где стоял аппарат, находился в кармане старшего тренера. Команду, как хорошо отлаженный, но чуткий и капризный механизм, всячески оберегали от любых толчков извне, чтобы к назначенному сроку доставить в целости и сохранности и, нисколько не повредив, выпустить на зеленое поле венского стадиона.

Как-то дождливым серым утром, после небольшой разминки в зале, Иван Степанович собрал команду, сел на стол с макетом и, побалтывая ногами, предложил каждому припомнить матч с «Торпедо», да, да, тот самый, совсем недавний, на открытии сезона, проигранный на последней минуте.

Что привело «Локомотив» к поражению? Вроде бы мелочи, – ведь в основном игра складывалась не в пользу «Торпедо». Заводился, когда не нужно, Серебряков, промазал по воротам Мухин, не успел на перехват мяча Скачков, обманулся Батищев, попав на финт прорвавшегося Полетаева, – взгляни бы он на игрока, а не на мяч, и все, сыграл бы. Ну, и последнее – «накладка» Комова, за что судья дал одиннадцатиметровый. Все вроде бы мелочи, но – не слишком ли много мелочей?

– А давайте-ка заглянем чуть подальше: припомним, как мы собирались и ехали на стадион. Ну, вспомнил? «Торпедо» все-таки, не кто-нибудь! Лидер! Ни одного поражения. Да и Полетаев…. Ведь так? Конечно, так. Чего темнить-то? (Ребята стали понемногу подъезжать на стульях ближе, ближе и под конец совсем окружили тренера, затеснились). Вот тогда-то, братцы, мы и проиграли этот матч – начали проигрывать.

– Геш, – неожиданно спросил Иван Степанович, высмотрев капитана поверх голов, – вот скажи сейчас: ты верил в выигрыш? В душе, я имею в виду, наедине с самим собой? Только – честно. Мы же тут все свои.

Под взглядами ребят у Скачкова медленно, чересчур медленно сами собой полезли вверх плечи:

– Да ведь как сказать…

– О! – Иван Степанович наставил палец. – И так все. Все! Никто не верил. Нам сначала надо было самих себя победить, свою робость, свое аутсайдеровское положение!

Разгорячась, он спрыгнул со стола, достал и быстро залистал свою тетрадку. По окнам ползли полосы дождя, в форточку задувал ветер, относил штору.

– А мелочи… – невнимательно приговаривал Иван Степанович, настойчиво отыскивая что-то в записях, – мелочи сейчас такие, что забудь о чем-нибудь, пренебреги по глупости, потом наплачешься. Под каждой мелочью, как под айсбергом, реальные причины. Вполне реальные! Не попал, скажем, футболист по воротам, мяч не лег как надо, удар не получился, а не получился, потому что игрок устал, сдох, пока бежал, а сдох по той простой причине, что не явился вовремя на базу, не выспался, пропижонил на каком-нибудь просмотре, в духоте, в табачище, да еще и не удержался, глоток-другой винишка выпил. Ну, не верно разве?

Переводя дух после длинной запальчивой тирады, Иван Степанович умолк и ждал, избегая глядеть в сторону нарушителей режима. Скачков вспыхнул: ясно было, в чей огород камешки!

Скачков опустил лицо, Владику в щеки ударила краска. Все-таки посчитался Степаныч, не забыл, нашел момент, дождался!

Засовывая тетрадь в карман, Иван Степанович подал знак подниматься. Опрокинулся чей-то стул, ребята сгрудились, не торопились расходиться. Последними поднялись с мест Владик и Скачков – разогнулись, словно ревматики. Переглянулись, покрутили головами: черт старик! Ну да – за дело…

Иван Степанович, трогаясь к выходу, примирительно сказал:

– Такая уж наша жизнь, братцы мои, такое время, такой век. А где там Владик? – Нашел, обнял, повлек с собой. – Газетой скоро нас обрадуешь? Давай, давай, нажми. Ждем.

Скачков засиделся за обеденным столом и вышел из столовой позже всех. Ребята разбрелись по комнатам, нигде не видно ни души. На два часа самого отвесного зноя база обычно затихала, словно вымирала. У Тузика, забившегося в куст сирени, утомленно дергались бока и капало с языка. Увидев Скачкова, пес вежливо шевельнул хвостом, но остался на месте: жарко.

Из командного домика показались Игорь Белецкий и Матвей Матвеич, они несли большое полотнище стенной газеты. Газета делалась стараниями Белецкого и Серебрякова. Вдвоем, запершись от всех, они составили столы и – клеили, писали, рисовали.

Номер посвящался предстоящей поездке.

На две колонки сверху донизу поместилось выступление Арефьича, разбиравшего первые сыгранные матчи. Он остановился на так называемом комплексе чужого поля и расшифровал его как недостаток «здоровья» коллектива.

Много места заняли пожелания дирекции стадиона, работников столовой, Кондратьича, Марковны. Половину номера занимал юмор, здесь, как всегда, показал себя Владик Серебряков, рисовальщик и сочинитель подписей.

Сашу Соломина поздравляли с переходом в основной состав. К голове, вырезанной из фотоснимка, пририсована узловатая атлетическая фигура в футбольном одеянии, застывшая в растерянной горемычной позе. Подпись состояла из двустишия:

«Страшно, если слушать не желают.
Страшно, если слушать начинают!»

Обидно ущипнули Семена Батищева. Темой для шаржа послужила все та же его скованность в игре, где он, словно связанный шахтерскою привычкой к тесноте забоя, цепенел перед пространством поля, перед широкой, не признающей трафаретов грамматикой футбола. Семен стоял с плачущим лицом, за ним в воротах лежал мяч, а строгий Тузик, назидательно подняв лапу, поучал: «Нечего на тренера валить. А своя голова у тебя для чего? Фуражку носить?»

Не пощадил Серебряков и себя: он был изображен перелезающим через забор базы в поздний час. «Ночной эфир струит зефир!»

Алексей Маркин помещался в воротах с двумя дочками на руках. В ворота летели мячи с пририсованными крылышками, и девочки тянулись к ним ручонками, точно к безобидным мотылькам.

На последней колонке было наклеено разглаженное письмо болельщика команды, пришедшее издалека. Прислал его ученый, микробиолог, зимующий в Антарктиде. Автор подобрал статистику, доказывая, что от таких игроков, как Комов, команде больше вреда, чем пользы (подсчитал, сколько «Локомотив» схлопотал пенальти за комовскую грубую игру). К тому же добавлял он, из-за таких, как Комов, футбол теряет красоту и огорчает поклонников команды. Это письмо, помогая тренерам разбирать ежедневную почту (а писем приходило множество: хвалебных, льстивых, ругательных), обнаружил Дворкин и протянул Ивану Степановичу. Тот прочитал, посопел, но в конце концов решил поместить его в стенной газете. Послание далекого болельщика из Антарктиды не стали переписывать, а наклеили так, как оно есть.

Лениво приплелся Кондратьич, сидевший с газетой в холодке под окнами столовой. На нем были калоши на босу ногу. Приспустив очки и набычив голову, точно собираясь бодаться, старик стал разглядывать рисунки, водить пальцем по строчкам и бубнить – читать он привык вслух.

– Ишь ты!.. – одобрительно приговаривал он и поверх очков взглядывал на Скачкова.

Не понравилась ему лишь карикатура на Батищева.

– Зря. Зачем?

Потом он вспомнил о газете у себя в руках и показал Скачкову развернутый газетный лист с чьими-то карандашными пометками.

– А тут-то у нас что делается – видал?

Ковыряя в зубах, Скачков невнимательно взглянул, но моментально оживился и отбросил спичку. В глаза бросилось название: «На поле выходят за победой». Это было выступление Каретникова.

Вся подоплека, вся возня, связанная с выступлением газеты, оставалась для Скачкова, как и для всех непосвященных, где-то за краем газетной страницы. Ничего этого он не знал, да и не это было теперь главным.

«Размахнулся подходяще», – вот все, что подумал он, заинтересованно склоняясь вместе с Кондратьичем над газетной страницей.

Выступление газеты было построено на вопросах тренеру: вопрос первый, второй, третий… Под пером журналиста ответы скуповатого на язык Каретникова получились необычайно многословными. Видимо, попав в опытные руки, Иван Степанович разговорился, раскошелился на воспоминания (даже о детстве).

Как оказалось, родился и вырос Каретников в Донбассе. Футбол в то время был привилегией англичан, служащих акционерных заводов и шахт. Гоняли мяч и дети англичан – рабочая детвора завидовала чистеньким ухоженным подросткам, игравшим настоящим накачанным мячом (сами они шили колобки из обрезков старых голенищ, набивали тряпками). Маленькие англичане презрительно гоняли чумазых ребятишек: «Гоу! Гоу!»

В Донбассе же, юношей, Каретников записался в рабочий клуб, был чемпионом Украины, потом его забрали в Москву. Это было началом пути, началом известности.

Скачков читал, навалившись на плечо монотонно бубнившему Кондратьичу.

Искусно строя свои «вопрос – ответ», Брагин рассказал и о послевоенной поездке московского «Динамо» в Англию, и об олимпийском матче в Хельсинки. То было поколение долгожителей отечественного футбола, сверстники героев незабываемого киевского матча. Вспоминая об этих славных вехах развития советского футбола, Брагин как бы публично надевал на старого мастера все его награды и заслуги, подзабытые за временем.

«А что? – подумал Скачков, протягивая руку, чтобы поправить завернувшийся газетный лист. – Дельно!»

Таким неторопливым, основательным вступлением был подготовлен переход к нынешнему положению в команде.

Молодые люди, рассуждал Каретников, зачастую приходят в спорт, видя в этом самый легкий способ самоутверждения. Но он отнюдь не так легок, этот способ, далеко нет! Конечно, спорт дает особое ощущение жизни, и каждому лестно повергнуть многотысячный стадион в радостное изумление, совершив такой, например, поистине цирковой трюк, какой продемонстрировал однажды на одесском стадионе знаменитый нападающий Пека Дементьев: он на голове пронес мяч через всю защиту, головой же перекинул мяч через выбежавшего вратаря и головой добил его в сетку ворот! Однако редко кто знал, что стояло за таким уникальным голом легендарного футболиста – какая пропасть трудолюбия и отречения от многих жизненных соблазнов.

Футбол, как и всякий спорт, требует беззаветной преданности и целеустремленности. О, сколько нужно воли, чтобы всю жизнь стремиться к одной цели, но зачастую так и не достичь ее! И все же команда не сдается, не складывает оружия, а вновь и вновь выходит на поле, надеясь на успех. И пусть многие, очень многие за свой спортивный век так и не достигнут этой великой цели, однако Надежда (слово это Иван Степанович наделил особым смыслом) останется жить в сердцах их последователей и будет руководить всеми их помыслами и делами. Собственно, в этом весь спорт – непрерывный посыл к большой, самой высокой цели, пусть даже она останется недосягаемой, но ярким светом все время горит впереди.

Век спортсмена, замечал Иван Степанович, недолог – в среднем десять лет. (А в дальнейшем, в результате роста интенсивности нагрузок, человек будет «изнашиваться» еще быстрее). А что же ждет парня дальше? И вот задача тренера, как старшего, более опытного товарища, зарядить ребят сознанием смысла всего, чем они занимаются сейчас, дать им заряд на будущее, на весь большой, по существу основной отрезок жизни, ожидающий их после ухода из большого спорта. Конечно, для футболиста важны забитые голы, для штангиста – килограммы, для бегуна – секунды. Но голы, килограммы, секунды мерило не просто физических усилий, в них – символ того, зачем спортсмен стремится к победе. И вот в этом зачем – основное содержание спорта, главный его смысл.

«По крайней мере для себя, в своей жизни, в своей работе, – заявлял Иван Степанович, – я это ставил и ставлю во главу угла».

Спорт, с его атмосферой и законами, писаными и неписаными, сразу же ставит перед вчерашними мальчишками необходимость быть самостоятельными. С той минуты, когда паренек попадает в заявочный список команды, он проникается ответственностью за все свои поступки. Что это – раннее повзросление? Да, очевидно. В большом спорте молодой человек с первых же шагов начинает действовать вдвоем: он сам и его долг. За годы занятий спортом такое постоянное содружество переходит в жизненную привычку и остается навсегда.

Отвечая на вопрос о южных сборах, где состоялось первое знакомство тренера с командой, Иван Степанович сказал лишь, что задержаться на юге нынче пришлось дольше обычного, чтобы понапрасну не транжирить тренировочного времени, да (в самом уже конце, как бы к слову) обмолвился, что для сплочения коллектива пришлось прибегнуть к твердой, решительной мере, – таким образом черным по белому во всеуслышание объявлялось об отчислении Комова. Это был окончательный приговор, опубликованный в десятках тысяч экземпляров.

Переходя к тому, что сейчас больше всего волновало болельщиков и команду, к участию «Локомотива» в розыгрыше Кубка Международ-ного спортивного союза железнодорожников, Иван Степанович традиционно обронил: он считает это участие почетным и ответственным. Тут же, словно сделав достаточную подготовку к неожиданному ходу, тренер высказал желание всей команды встретиться с рабочими дороги и всех ее служб. Накануне ответственного поединка в Вене футболистам очень помогла бы встреча с их многочисленными и верными болельщиками, уверял с газетной страницы тренер. Ведь «Локомотив» возник не на пустом месте. У команды должны быть традиции и они есть, он в этом убежден. Так кто же напомнит о них нынешним игрокам? Видимо те, кто когда-то входил в состав прежнего «Локомотива», закладывал фундамент его сегодняшнего положения команды мастеров высшей лиги.

– Вот это фи-инт! – пропел восхищенный Скачков.

Он посмотрел на Кондратьича, желая узнать – дошел ли до старика настоящий, глубинный смысл этого предложения? Ведь в нем, и только в нем состоял «гвоздь» всего выступления газеты, сильнейший и неотразимый ход!

Приспустив очки, Кондратьич ошеломленно заморгал: нет, он ни о чем не догадывался.

Подошел администратор Смольский. Кондратьич стянул очки и задрал к нему свою бесхитростную голову:

– Это что же: еще одна накачка? Коллективная? Скачков рассмеялся и махнул рукой:

– Брось, отец!

«Вместо чистилища – собрание, полный клуб рабочих. А главное – попробуй возрази! Нет, это здорово!»

Администратор Смольский, когда сапожник обратил к нему свой взор, дипломатично отвел глаза в сторону. Он считал себя искушенным человеком и взял за правило не предугадывать событий. В самом деле, кто мог предположить, что Комов, незаменимый грозный Комов, вдруг окажется вычеркнутым из команды, да еще и вот, пропечатанным? Администратору казалось, что, несмотря на тренировки и наладившийся режим, в команде до сих пор не изжито ощущение необъявленной вслух войны. Почему, спрашивается, Федор Сухов, хотя его никто и не отчислял, упорно не появляется на базе, а те, кому следовало бы обратить на это внимание, делают вид, будто ничего не происходит? Ну, руководство команды еще можно понять. Но – сам Сухов? Он-то чего ждет? На что надеется? А ведь надеется… Вопрос – на что? Так что, знаете ли…

Многоопытный администратор не сомневался, что выступление газеты вызовет недовольство Рытвина. Больше того, начальник дороги обязательно примет ответные меры – он не из тех, кто терпит самоуправство в своем хозяйстве. Так что ситуация могла еще сложиться-ой-ой! И Смольский, не отозвавшись ни словом, поспешил удалиться по своим делам.

– Давай, отец, поехали дальше, – предложил Скачков, помогая разворачивать газетный лист.

Конец выступления был малоинтересен, по крайней мере для посвященных. Иван Степанович сообщал, что «окно» для подготовки и поездки несколько нарушит календарь – очередные матчи перенесены на осень, а сразу же после возвращения из Вены «Локомотив» отправится на игры в Минск и на Кавказ. Кроме встреч чемпионата, команде предстояло в те же дни сыграть матч одной восьмой Кубка, соперник пока что неизвестен, он выявится в дни, когда «Локомотив» будет в Вене…

Нет, это неинтересно. Скачков поднялся и ушел.

Оставшись один, Кондратьич склонил голову и долго всматривался в ровные строчки, намереваясь отыскать в них причину внезапного возбуждения Скачкова. Он привык до всего доходить своим умом. Обилие свободного времени сделало его лежебокой и философом. Проснувшись в своей каморке, где густо пахло новой кожей, варом и поношенной обувью, он ставил на плитку чайник и принимался за газеты, которые неизменно прочитывал от первой до последней строки. «Что же все-таки здесь было скрыто?»