К началу периода Нара (710-784) японский народ уже успел накопить солидный опыт в области военного шпионажа. Этот опыт был зафиксирован в древнейших письменных источниках страны Восходящего солнца: «Кодзики»[14] (712 г.) и «Нихонги»[15] («Нихон сёки»; 720 г.).

Первое тысячелетие нашей эры было для Японии временем активных контактов с материком. Острова не раз становились прибежищем для китайских и корейских переселенцев. Китайцы и корейцы переправлялись в Японию целыми общинами. Как правило, семьи переселенцев даже на общем фоне высокоразвитой культуры отличались богатыми познаниями. Дело в том, что основными причинами миграции были причины политические. Нашествия кочевников, государственные перевороты, восстания – все это приводило в движение не столько угнетенную крестьянскую массу, сколько правящие слои. Именно аристократы, образованные, утонченные, и бежали в страну Восходящего солнца.

Переселенцы привозили с собой свои представления о мире, верования, философию, научные знания, производственные и технические навыки, письменность, литературу, искусство и, разумеется, военную науку. Так с ними на острова проникли приемы и методы боя, даосские психомедитативные упражнения и буддийская магия, заложившие основу психологической подготовки ниндзя, замечательные трактаты по военному искусству и среди них «Сунь-цзы», в котором впервые в мире была разработана теория военного и политического шпионажа.

Осознавая превосходство иммигрантов, японцы активно перенимали их достижения, а чуть позже стали сами ездить в Китай на учебу.

Большое влияние на становление японского искусства шпионажа оказала корейская культура. В III – VII вв. н.э. японцы проводили активную политику в отношении Корейского полуострова и даже имели там свои владения. В столкновениях с корейскими государствами Силла, Пэкчэ и Когурё они знакомились с их военным искусством. Корея раньше, чем Япония, оказалась втянутой в сферу влияния китайской цивилизации. Поэтому многие достижения китайской культуры и, в частности, военной науки к тому времени, как японцы лишь начинали с ними знакомиться, были ее жителями уже освоены. И именно корейцы продемонстрировали японцам применение принципов китайской стратегии на практике, дали первые уроки организованного шпионажа.

Таким образом в первый период истории нин-дзюцу сложилась основа, на которой в дальнейшем стало развиваться собственно японское искусство шпионажа нин-дзюцу.

Во введении уже говорилось о подсознательном стремлении японцев выводить истоки всякого явления от времен незапамятных. Поэтому нет ничего странного, что уже в древности предпринимались попытки отыскать корни нин-дзюцу в мифологии. К тому же, если внимательно познакомиться с мифами «Кодзики» и «Нихонги», при наличии фантазии некоторые деяния богов можно интерпретировать как прообраз разведывательно-шпионских операций. Например, в «Кодзики» и «Нихонги» рассказывается о том, как Таками Мусуби-но Ками, один из центральных богов японского пантеона, посылал нескольких богов рангом пониже во враждебную землю Идзумо, чтобы разведать положение дел и усмирить тамошних обитателей.

В качестве таких «разведчиков» в «Кодзики» и «Нихонги» упомянуто несколько богов, в том числе и покровители воинов и воинских искусств Такэмикадзути-но микото и Фуцунуси-но микото. Интересно, что с важнейшими центрами почитания этих богов, храмами Касима-дзингу и Катори-дзингу связаны две крупнейшие школы японского боевого искусства: Касима Синто-рю и Катори Синто-рю, каждая из которых включает в свою программу детально разработанную систему шпионажа и разведки – синоби-но дзюцу.

Этот миф о Така-ми Мусуби-но Ками был очень популярен среди «невидимок» из Ига, которые стали почитать этого бога прародителем нин-дзюцу.

Ниндзя из Кога тоже искали истоки своего искусства в древней мифологии. Но, по сообщению 14 патриарха школы Кога-рю Вада-ха Фудзиты Сэйко, признали родоначальником нин-дзюцу другого важного бога японского пантеона – Сусаноо-но микото.

Согласно «Кодзики», во время своих странствий Сусаноо-но микото повстречал старика со старухой и молодую девушку по имени Кусинада-химэ, которые сидели и плакали. Сусаноо поинтересовался, в чем причина их горя, и старик ему отвечал: «Моих дочерей… Ямато-но ороти – Змей-страшилище Восьмихвостый-Восьмиголо-вый из Коси, каждый год являясь, проглатывает. Ныне время когда он должен явиться…»

Тогда Сусаноо-но микото вызвался помочь несчастному семейству, но в награду потребовал Кусинаду-химэ в жены. Получив согласие родителей, он превратил девушку в гребень и спрятал его в своей косичке, а старику со старухой приказал: «Вы восьмижды очищенное сакэ сварите, а еще кругом ограду возведите, в той ограде восемь ворот откройте, у каждых ворот помост сплетите, на каждый тот помост бочонок для сакэ поместите, в каждый бочонок того восьмижды очищенного сакэ полным-полно налейте и ждите!»

Когда все было в точности исполнено, как и предполагалось, показался страшный змей Ямата-но ороти. Завидев такое изобилие прекрасного сакэ, он тут же в каждый бочонок по голове своей свесил и осушил всю водку до дна. После этого он, естественно, опьянел, растянулся на земле и впал в сон. Тогда Сусаноо-но микото обнажил свой меч и разрубил его на кусочки.

На первый взгляд ничего особенно «ниндзевского» в этом эпизоде нет. Но, если вдуматься, здесь скрыты две важнейшие идеи, которые легли в основу нин-дзюцу. Во-первых, идея одоления большей силы при помощи хитрости. А во-вторых, идея слияния с естественным окружением и использования в маскировке самых обычных неприметных вещей, чтобы стать полностью невидимым для сил зла.

С переходом от эры богов к эре героев в японской мифологии встречается еще больше претендентов на звание создателя нин-дзюцу. Так некоторые предания ниндзя из Ига и Кога основателем нин-дзюцу называют Хи-но Оми-но Микото, родоначальника знатной фамилии Отомо.

В «Нихонги» рассказывается, что во время Восточного похода легендарного основателя японского государства императора Дзимму («Божественный воин»; по традиционной версии правил в 660 – 585 гг. до н. э) Хи-но Оми-но микото вел его армию по незнакомой местности, следуя за священным вороном, посланным богиней солнца Аматэрасу Оомиками. За это Дзимму дал ему имя Мити-но Оми-но микото – «Министр путей». По-видимому, в обязанности Мити-но Оми-но микото входила разведка местности, работа проводником армии и решение различных нестандартных ситуаций, что явствует из следующего эпизода.

Когда Мити-но Оми-но микото привел императора Дзимму в деревню Укэти в местности Уда, тамошний властитель Ё-Укаси решил убить вождя пришельцев. Но когда выяснилось, что армия Дзимму очень велика и в открытом бою с ней не совладать, он решил пойти на хитрость. Ё-Укаси укрыл свои войска в засаде и специально выстроил новый дворец с капканом внутри, чтобы заманить в него Дзимму. Однако младший брат Ё-Укаси – Ото-Укаси обо всем сообщил Дзимму, и тот выслал вперед Мити-но Оми-но микото, чтобы разведать обстановку. «Министр путей» сразу раскусил коварный план Ё-Укаси, и, как сообщает «Кодзики», он вместе с Окумэ-но микото, «вдвоем призвали к себе… Ё-Укаси и, бранью его осыпав, сказали так: „Во дворец, который возвел, ты первым и войдешь и покажешь, как ты собираешься государю послужить“, – ухватились за рукоятки мечей, копья выставили, стрелы на луки наложили и загнали его туда. И тут же убило его тем капканом…».

Однако подлинное «ниндзевское» хитроумие Мити-но Оми-но микото проявилось несколько позже, когда Дзимму уничтожал последних врагов в долине Ямато. Император приказал Мити-но Оми-но микото выкопать большую землянку в деревне Осака, устроить там пышный пир и пригласить на него 80 врагов, чтобы истребить их разом. Мити-но Оми-но микото в точности исполнил повеление императора. Отобрав лучших воинов, вооруженных мечами, он приказал им смешаться с врагами и по сигналу его песни броситься на врагов и убить их. Когда враги – хвостатые люди цутигумо – запьянели, Мити-но Оми-но микото запел:

В обширной подземной обители
В Осака
Много людей
Помещается.
Пусть много людей
Помещается, –
У храбрых парней Кумэ
Мечи с рукояткой, как молот,
Мечи каменные.
Сейчас нападут – ох, славно будет !

Услышав песню, воины Дзимму разом обнажили мечи и закололи всех цутигумо до единого. Считается, что это был первый случай шифрования информации в виде краткой песенки в военной истории Японии. И очень многие наставления по военному делу отметили этот факт. Именно отсюда ниндзя через много веков выводили истоки своего искусства «иньской речи» – профессионального жаргона, непонятного для других людей (арго).

От Мити-но Оми-но микото берет свое начало знаменитый военный род Отомо, из поколения в поколение передававший секреты военного дела и, возможно, особую традицию шпионажа и разведки. Отомо были лучшими мастерами воинского искусства и служили в императорской охране, были полководцами. Интересно, что Отомо-но Якамоти первым удостоился звания «сёгун», а Отомо-но Сайдзин, о котором речь пойдет далее, стал первым профессиональным шпионом в истории Японии.

В описании Восточного похода Дзимму в «Нихон-ги» содержится и еще один весьма любопытный эпизод, который часто вспоминают исследователи истории нин-дзюцу. Во время боев за местность Исо в области Ямато будущему императору никак не удавалось одолеть врага, но однажды во сне его посетило видение, из которого он узнал, что для победы нужно добыть глины со священной горы Ама-но Кагу-яма и вылепить из нее священные кувшины. Задача была не из легких, так как Ама-но Кагу-яма находилась в самом центре расположения вражеских войск. И тогда Дзимму решил прибегнуть к хитрости: "Нарядил он Сипи-нэту-пико (Синэцухико) в рваную одежду, накинул соломен-ный плащ и шляпу, и тот стал похож на старца, а Ото-укаси на голову надел сито, чтобы стал он похож на старуху, и рек: "Отправляйтесь вдвоем на гору Ама-но Кагу-яма, потихоньку наберите там глины и возвращайтесь…

В тот момент вражеские воины теснились на дороге, и невозможно было пройти вперед. И вот Сипи-нэту-пико принес клятву-обет укэпи, сказав: «Если суждено моему государю этой страной овладеть, то пусть дорога сама по себе станет проходимой. Если же не суждено, то пусть враги нам путь преградят», – так сказал.

Как выговорил он эти слова, так они и двинулись в расположение врага. Тут увидели их два воина из вражеского стана, громко засмеялись и сказали: «Какие мерзкие старик и старуха!» И расступились, чтобы дать тем пройти. Так оба добрались до горы, набрали глины и благополучно вернулись".

Считается, что именно с этого эпизода начинается искусство переодевания для обмана врага (хэнсо-дзюцу), которое со временем стало одним из важнейших разделов нин-дзюцу.

Судя по всему, «ниндзевские» акции были в большом почете у жителей островов. Даже члены императорской фамилии не гнушались прибегать к ним в случае необходимости. Самым ярким примером этого являются подвиги принца Ямато Такэру.

Ямато Такэру действует как заправский разведчик. Он и шагу не делает без предварительной разведки ситуации, активно использует военные и шпионские хитрости, умеет выживать в экстремальных ситуациях.

Принц Ямато был сыном императора Кэйко. Свои подвиги он начал с убийства старшего брата, впавшего в немилость к Кэйко. Сделал это он довольно оригинальным способом: когда рано утром брат зашел в отхожее место, он неожиданно напал на него, «схватил, убил его, руки-ноги повыдергал, завернул тело в циновку и выкинул» («Кодзики»). Судя по всему, туалет у японцев был излюбленным местом для отправления на тот свет своих недругов при помощи неожиданного нападения. Во всяком случае, по легенде, князь XVI в. Уэсуги Кэнсин тоже лишился жизни от рук вражеского ниндзя в этой же части своих апартаментов.

В то время Ямато было лет 15-16. Подивившись силе и буйству сына, Кэйко решил найти им лучшее применение и отправил его на остров Кюсю для усмирения двух непокорных братьев-богатырей из племени кумасо, отказавшихся приносить дань.

Добравшись до земли кумасо, Ямато Такэру занялся разведкой местности и ситуации. Выяснилось, что недруги заняты постройкой землянки и подготовкой к богатому пиру. Этим и решил воспользоваться царевич.

Когда настал день пира, принц переоделся в платье девушки, предусмотрительно заготовленное его теткой Ямато-химэ, и вместе с женщинами проник в землянку. Видимо, выглядел он в женском одеянии достаточно соблазнительно. Так что братья Кумасо усадили его между собой и принялись веселиться. В самый разгар пиршества Ямато выхватил короткий меч и, держа старшего Кумасо за шиворот, пронзил ему грудь. Младший брат-богатырь попытался убежать, но Ямато Такэру изрубил его, «словно спелую дыню».

Не дожидаясь дальнейших повелений отца, царевич добрался до земли Идзумо с намерением убить тамошнего богатыря Идзумо Такэру. Поклявшись в дружественности своих намерений, Ямато легко вошел в доверие к простоватому силачу и преспокойно стал подготавливать его убийство. Он изготовил деревянный меч и, выдавая за настоящий, подвесил его у пояса. Вместе купались богатыри в реке Хи. Когда царевич вышел из воды, он предложил Идзумо Такэру побрататься. В знак дружбы и верности богатыри обменялись мечами. В руки богатыря Идзумо перешла деревянная подделка, а Ямато Такэру заполучил боевой клинок. Через некоторое время хитроумный царевич предложил простоватому богатырю Идзумо померяться силами в поединке на мечах. Тот согласился, но деревянный клинок попросту застрял в ножнах. Легко догадаться, чем все закончилось.

Отдых Ямато от бранных дел длился недолго – Кэйко сразу же отправил сына усмирять непокорные племена востока. Этот поход оказался много труднее прежних. На этот раз обманутым оказался сам Ямато. Правитель земли Самагу заманил его в поле и поджег траву. Пламя приближалось к герою. Но он благополучно вышел из этой опасной ситуации, благодаря своей находчивости. Правда, в описании конкретного способа, к которому прибегнул богатырь, источники расходятся. По одной версии, он прорубил путь в траве волшебным мечом, который за это получил имя «Кусанаги» – «Режущий траву». По другой – при помощи кресала пустил встречный огонь и таким образом сбил пламя. Зато в концовке все источники едины: в наказание за вероломство Ямато истребил весь род правителя и отправился дальше.

Впрочем, странствовать ему пришлось недолго. Сраженный ядом злобного змея, богатырь вскоре умер.

Уже говорилось, что все военное искусство Японии на начальном этапе испытало сильное влияние со стороны китайской традиции. Что же касается искусства шпионажа, то к этому времени китайцы уже накопили огромный опыт в этой области.

Истоки шпионажа в Китае, согласно легенде, восходят к легендарным прародителям китайского народа Фу И и Желтому императору Хуан-ди (по традиционной версии правил в 2696 – 2597 гг. до н.э.). В классическом произведении по военному искусству «Ли Вэй-гун вэньдуй»[16] говорится: «По законам войны, идущим еще от Хуан-ди, на первом месте стоит правильный бой, на втором – маневр, на первом месте – гуманность и справедливость, на втором – хитрость и обман».

Считается, что шпионаж в Китае достиг значительного развития уже во времена правления императора династии Ся (ХХ – ХIХ вв. до н. э.) Сюань Юань-ди. И, как указывает Сунь-цзы в своем трактате, даже воцарение династий Инь и следующей за ней Чжоу не обошлось без участия шпионов.

Образование древнего царства Инь, сменившего царство Ся, по традиционной хронологии, относится к 1766 г. до н.э. Согласно традиционной исторической версии, Ся пало потому, что жестокость его последнего правителя Цзе-вана подняла против него все население: и народ и князей. В княжестве Шан в то время правил мудрый и добрый Чэн Тан. Он быстро стал главой восставших и, разбив Цзе-вана, вступил на престол.

Большую роль в свержении Ся сыграл И Чжи, который находился на службе у Цзе-вана и был высокодобродетельным, в конфуцианском смысле, человеком. Эти свойства настолько прославили его, что Чэн Тан, еще будучи шанским князем, вызвал его к себе и сделал своим наставником и руководителем. Когда Тан-ван поднял восстание, И находился в столице Цзе-вана и во всех подробностях знал положение противника. Вероятно, именно поэтому Тан-ван смог добиться успеха.

Аналогичная история повторилась и при падении династии Инь, основанной Чэн Таном, и водворении на ее месте династии Чжоу (1144 г. до н. э.). Последний государь из династии Инь – Чжоу-ван – также был свирепым тираном, в котором ничего не осталось от добродетельного предка. Опять вся страна поднялась против угнетателя. И опять среди местных властителей оказался высокодобродетельный и храбрый князь – У-ван, глава чжоуского княжества, который сверг Чжоу-вана и стал основателем новой династии.

В это время слугой иньских властителей был Люй Я (Люй Шан), которого конфуцианская традиция пред-ставляет высокодобродетельным мужем. Впоследствии, под именем Тай-гун Вана, он прославился как теоретик военного искусства. Его не сумел оценить его законный государь, но полностью оценил У-ван. Еще отец У-вана – Вэнь-ван – однажды на охоте встретил Люй Я и сразу признал в нем мудреца. И когда чжоуский У-ван восстал, Тай-гун Ван находился у иньского Чжоу-вана и хорошо знал положение противника. Поэтому У-ван с легкостью добился победы.

Таким образом, уже в древнейший период китайцы имели прекрасную возможность оценить возможности шпионов, которые подчас могли низвергнуть государство. Поэтому китайцы стали весьма активно использовать тайных агентов, чтобы подточить изнутри силы врага. И иногда им это удавалось.

В 236-229 гг. до н. э. шла война между княжествами Цинь и Чжао. Во главе циньской армии стоял известный полководец Ван Цзянь. Войсками княжества Чжао командовал Ли Му, прославившийся искусной защитой северных границ княжества от нападений гуннов и соединявший в себе ум и храбрость. Из-за него циньские войска стали терпеть поражение за поражением: был наголову разбит один из крупных военачальников – Хуан Яо, и сам главнокомандующий Ван Цзянь оказался в опасном положении. Тогда Ван Цзянь понял, что в открытом бою ему не справиться с таким противником, и решил действовать иными средствами.

При дворе его противника, чжаоского князя, находился некий Го Кай. Он был любимцем князя. Ван Цзянь знал, что он завидует успехам Ли Му, боится его влияния на правителя и ищет случая его устранить. Поэтому Ван вошел с ним в тайные сно-шения, поднес ему большую сумму денег и якобы дружески предупредил его, что Ли Му ждет только конца кампании, чтобы расправиться с ним. Так как это совпало с предположениями самого Го, тот, не задумываясь, отправился к князю и наговорил ему, будто Ли Му замышляет его убить, перейти на сторону Цинь и получить из рук циньского князя княжество Чжао. Чжаоский князь поверил своему фавориту, отозвал Ли Му из армии и казнил его. Вместо Ли Му во главе армии были поставлены два дру-гих, совершенно неспособных военачальника. Последствия устранения искусного полководца быстро сказались. И всего через три месяца армия Чжао была наголову разбита циньскими войсками.

Китайцы прекрасно освоили тончайшую игру интриг, замечательным образом научились просчитывать замыслы и ходы противника и использовать их себе на пользу. Вот пример весьма хитроумной операции такого рода.

Дело было во время войны между княжествами Цзинь и Шу (первая половина IV в. до н.э.). Войсками Шу командовал Ли Сюн. Во главе цзиньских войск стоял Ло Шан. Борьба велась без каких-либо результатов для обеих сторон. Тогда Ли Сюн решил прибегнуть к хитрости. Он знал, что Ло Шан непременно воспользуется любой возможностью, чтобы приобрести себе в лагере противника шпиона, и решил ему эту возможность предоставить. По его плану в качестве обратного шпиона должен был выступить преданный вассал Пу Тай. Однажды Ли Сюн при всех придворных обвинил Пу Тая в разных провинностях и приказал страже жестоко избить его. Затем окровавленного сановника за ноги выволокли из дворца и швырнули в ров. Спустя некоторое время Пу Тай, которому пришлось удалиться в глухую деревушку, тайно вступил в контакт с Ло Шаном, а затем и вовсе перебежал к нему вместе с самыми преданными своими друзьями, семьей и челядью.

Ло Шан поверил, что Пу Тай горит жаждой мести, ввел его в свое окружение и даже назначил помощником командующего армией. Под предлогом мести Ли Сюну Пу Тай разработал план разгрома армии Шу. По этому плану, сторонники Пу Тая были должны убить своего начальника и огнем подать сигнал о нападении войскам Ло Шана. Ло Шан согласился, и наконец в лагере Ли Сюна показался огонь. Тотчас же 100 отборных воинов Ло Шана, стоявших наготове, ринулись в атаку. Предполагалось, что в суматохе им без труда удастся проникнуть внутрь укрепления противника. Однако все они были убиты, а войска Ло Шана, двинувшиеся на штурм вражеского лагеря, попали в засаду и были разбиты. Сам Пу Тай в решающий момент битвы, вместе со своими соратниками убил Ло Шана, его сына-наследника и главнокомандующего, обезглавив цзиньское войско. После этого он приказал воинам не оказывать сопротивления Ли Сюну, и княжество Цзинь пало без боя.

Чаще всего в качестве шпионов выступали послы. Попав в стан врага, они имели возможность влиять на обстановку, подкупая чиновников и военачальников, натравливая их друг на друга.

Нередко послы играли роль «шпионов смерти». Их направляли к противнику для отвлечения его внимания притворными переговорами о мире или даже для заключения мира. И когда противник, поверив мирным заверениям, ослаблял бдительность и становился менее осторожным, противная сторона предпринимала решительную военную операцию. Тем самым замысел раскрывался, а посол, находившийся для прикрытия в стане противника, предавался смерти.

В китайских летописях описан случай, произошедший во время борьбы ханьского императора Гао-цзу (206-195 гг. до н. э.) с циским княжеством. Гао-цзу понимал, что ему будет нелегко одолеть противника обычным путем. Поэтому он решил притворно вступить с ним в мирные переговоры и с этой целью направил к нему послом искусного дипломата Ли Ши-цы. Тот так ловко повел дело, что циский князь не только согласился на мир, но и отвел свои войска с границ. Этого только и ждал Гао-цзу. Как только границы лишились защиты, ханьский полководец Хань Синь вторгся в пределы Ци. Посол был казнен, но это не спасло циское княжество от разгрома.

От послов-шпионов не требовалось умения переодеваться, подкрадываться и физически устранять врага. Для них важнее было понимание человеческой психологии, взаимоотношений между людьми, умение точно оценить баланс сил во вражеском стане, военно-политическое положение. В основном это зависело от личных качеств человека, его таланта, а не от специальной подготовки. Возможно поэтому в Китае в древности и не сложилась цельная система подготовки лазутчика. Из-за чего китайские агенты очень часто «садились в лужу». Так, в III в. до н. э., во время борьбы, которую вели циньские войска против Чжао Шэ, они подослали в его лагерь шпиона, но тот ничего не мог разведать. Ничего не могли разузнать и шпионы царства Чу, посланные в лагерь Гао-цзу. Известно и немало других случаев некомпетентности китайских шпионов.

Однако именно китайцы, а точнее китаец по имени Сунь У (Сунь-цзы), сумели впервые в мировой истории создать единую теорию шпионажа. И не только…

Сунь-цзы создал единую концепцию военного искусства, глобальную по охвату и удивительную по глубине постижения закономерностей любого столкновения – будь то война, сражение или рукопашный поединок. Она оказала определяющее влияние на всю дальневосточную традицию военного искусства, послужив фундаментом, на котором развились все остальные формы. Поэтому на военной доктрине Сунь У, изложенной в трактате «Сунь-цзы», следует остановиться особо.

С точки зрения Сунь-цзы, война есть борьба. В ближайшем смысле война – это единоборство двух армий. Однако, борьба на войне, как считает Сунь-цзы, не является чем-то резко отличным по своей природе от борьбы вообще: это такая же борьба, как и всякая другая. Поэтому китайский стратег ставит ее в один ряд с борьбой дипломатической, политической и всякой иной. Отличие только в одном: из всех видов борьбы «нет ничего труднее, чем борьба на войне».

Что же такое борьба по Сунь-цзы? «Это – борьба из-за выгоды. Получение выгоды и есть победа,» – так воспринимает его учение комментатор Ван Чжэ.

Итак, борьба ведется ради выгоды. Сунь У считает, что победа нужна не сама по себе, она есть только средство для получения выгоды. Понятие выгоды приложимо к каждому частному проявлению борьбы: борьба за позицию есть борьба за овладение те-ми стратегическими выгодами, которые эта позиция представляет для занявшего ее; осада крепости есть борьба за те выгоды, которые приобретаются взятием этой крепости, и т.д.

Понятию выгоды у Сунь У подчинены все стратегические расчеты. Выгода направляет всю тактику.

Но выгода не только цель, но и средство. Противник также сражается ради выгоды. А если так, то, управляя этой целью, можно управлять и его действиями. Это значит, что цель для него нужно уметь превратить в средство для себя. Именно на этом Сунь У строит свое учение о заманивании, завлечении противника, о принуждении его к тем или иным желательным действиям. Заставить его предпринять нужное действие можно, предоставив ему какую-либо временную, незначительную, а то и прямо призрачную выгоду. «Уметь заставить противника самого прийти – это значит заманить его выгодой».

Борьба на войне, как и всякая борьба, может привести к успеху или к неудаче. Успех для Сунь У состоит в получении выгоды. Неуспех же есть опасность.

Война – это самый трудный вид борьбы, а значит и наименее выгодный и наиболее опасный. Почему наименее выгодный? Сунь-цзы наставляет: «Наилучшее – сохранить государство противника в целости, на втором месте – сокрушить это государство. Наилучшее – сохранить армию противника в целости, на втором месте – разбить ее».

Если война ведется ради выгоды, то выгоднее овладеть страной противника, не разорив ее, лучше подчинить себе армию противника, не уничтожая ее, а получив возможность распоряжаться ее живой силой и материальными ресурсами.

Но на войне неминуемо хотя бы частичное уничтожение того, чем стремятся овладеть. Поэтому война – наименее выгодный способ приобретения выгод. «Сто раз сразиться и сто раз победить – это не лучшее из лучшего; лучшее из лучшего – покорить чужую армию, не сражаясь».

Война – не только наименее выгодный путь к обретению выгод, но и наиболее опасный. В войне на карту ставится все. Об этом говорится в самом начале трактата: «Война – это великое дело для государства, это почва жизни и смерти, это путь существования и гибели». Поэтому прежде чем решиться на войну, необходимо испробовать все прочие средства. Какие же это средства? Сунь У отвечает, что, во-первых, надо разбить замыслы противника, т.е. искусной политикой разрушить план агрессивно настроенного соседа и соответствующими мероприятиями в своей стране сделать осуществление его замыслов невозможным. «На следующем месте – разбить его союзы», т. е. добиться международной изоляции врага, когда он вряд ли может решиться на нападение. И только на третьем месте – «разбить его армию».

Сунь-цзы – сторонник блицкрига. Вся 11-я глава его трактата посвящена аргументации этой доктрины. Сунь У отвергает длительную войну потому, что она невыгодна: «Никогда еще не бывало, чтобы война продолжалась долго и это было бы выгодно государству». Понять эту мысль несложно: затяжная война ведет к гибели многих людей, материальным потерям, финансовым затруднениям, упадку хозяйства и в итоге к разорению страны, бунту и крушению государства.

Как же предупредить такие опасности? Сунь У указывает на один способ, которым можно если не полностью устранить трудности войны, то, во всяком случае, значительно облегчить их: надо переложить все тяготы войны на плечи противника. Для этого нужно перенести военные действия на его территорию. Однако таким путем проблему не решить. Решительное средство – это вступить в войну подготовленным во всех отношениях и провести ее быстро. Ввиду этого в трактате много места отведено вопросам подготовки.

Сунь У различает две стороны подготовки: политическую и военную, внутри которых вычленяются подпункты. Прежде всего, стратег говорит о внутриполитической подготовке. Он указывает, что воевать можно тогда, когда «мысли народа одинаковы с мыслями правителя, когда народ готов вместе с ним умереть, готов вместе с ним жить, когда он не знает ни страха, ни сомнений». В другом месте Сунь У дает более широкое толкование этого единства. Он подчеркивает необходимость единства всех слоев населения: «Побеждают там, где высшие и низшие имеют одни и те же желания».

К области военной подготовки Сунь У относит формирование армии, ее оснащение, хорошую организацию, надлежащим образом поставленное руководство и налаженное снабжение.

Из всего этого слагается полнота боевой подготовки. Сунь У в весьма энергичных выражениях требует этого: «Правило ведения войны заключается в том, чтобы не полагаться на то, что противник не придет, а полагаться на то, с чем я могу его встретить; не полагаться на то, что он не нападет, а полагаться на то, что я сделаю его нападение на себя невозможным для него».

Очень большое значение Сунь-цзы придает полководцу: хороший полководец – «сокровище для государства». Он «есть властитель судеб народа, … хозяин безопасности государства».

В связи с этим Сунь У предъявляет к полководцу очень высокие требования. В первую очередь он требует от него наличия 5 качеств: ума, беспристрастности, гуманности, мужества, строгости. Уму придается первостепенное значение.

После того как проведена вся нужная подготовка, казалось бы можно начинать войну. Но Сунь-цзы считает, что начинать войну можно тогда, когда существует план, выработанный заранее, еще до сражения.

Этот план должен быть основан на том, что Сунь-цзы называет «расчетами». «Расчеты» – это предварительный учет обстановки, соотношения сил и боевой подготовки.

Что же подлежит учету? Все что касается себя и противника, причем именно в сопоставлении. Только знание этого соотношения и может стать прочным основанием оперативного плана. Конкретно взвесить нужно следующее: «Кто из государей обладает Путем? (На языке Сунь-цзы это означает: у кого в стране достигнуто упомянутое выше единство.) У кого из полководцев есть таланты? (т.е. перечисленные выше качества.). Кто использовал Небо и Землю? (т.е. учел факторы времени и пространства). У кого выполняются правила и приказы? У кого войско сильнее? У кого офицеры и солдаты лучше обучены? У кого правильно награждают и наказывают?» Т.е. взвешиванию подлежат и материальные, и организационные, и моральные факторы войны.

Разумеется, что эти расчеты могут быть произведены лишь тогда, когда в распоряжении имеются соответствующие данные, полное знание обеих сопоставляемых сторон. Знание самого себя естественно. Но требуется полное знание еще и противника. Эту мысль Сунь У выражает в своих знаменитых словах: «Если знаешь его и знаешь себя, сражайся хоть сто раз, опасности не будет; если знаешь себя, а его не знаешь, один раз победишь, другой раз потерпишь поражение; если не знаешь ни себя, ни его, каждый раз, когда будешь сражаться, будешь терпеть поражение».

Но как получить это знание? Сунь У отвечает: «Знание положения противника можно получить только от людей». Т.е. от тайных агентов, шпионов. Подробнее мы поговорим об этом далее.

Сунь У исключительно высоко оценивает значение предварительного расчета. С его точки зрения, это вернейший залог победы. «Кто еще до сражения – побеждает предварительным расчетом, у того шансов много; кто еще до сражения не побеждает расчетом, у того шансов мало. У кого шансов много – побеждает; у кого шансов мало – не побеждает; тем более же тот, у кого шансов нет вовсе. Поэтому для меня – при виде этого одного – уже ясны победа и поражение».

Конечно, враг тоже будет стремиться собрать необходимую информацию. Поэтому Сунь У уделяет большое внимание сохранению военной тайны. «Передвигая войска, действуй согласно своим расчетам и планам и делай так, чтобы никто не мог проникнуть в них». Замыслы полководца не должны быть известны не только противнику, но и собственной армии, даже подчиненным командирам. Более того. Сунь-цзы советует даже намеренно вводить в заблуждение не только противника, но и своих солдат. «Полководец должен сам быть всегда спокоен и этим непроницаем для других… Он должен уметь вводить в заблуждение глаза и уши своих офицеров и солдат и не допускать, чтобы они что-либо знали. Он должен менять свои замыслы и изменять свои планы и не допускать, чтобы другие о них догадывались. Он должен менять свое местопребывание, выбирать себе окружные пути и не допускать, чтобы другие могли что-нибудь сообразить».

По Сунь-цзы, победа в сражении – результат взаимодействия двух сторон – своей и противника. Это результат соединения собственной непобедимости для противника с возможностью победить его. Собственная непобедимость – это результат доведенной до полноты обороны. Возможность победить противника сводится только к одному – к способности наступать. Настоящая оборона – это не признак слабости. Наоборот, она – признак силы. О нее разбиваются все усилия противника. Она есть непобедимость. Однако «когда обороняются, значит, есть в чем-то недостаток». «Тот, кто хорошо сражается, может сделать себя непобедимым, но не может заставить противника обязательно дать себя победить,» – говорит стратег. Именно этого недостает обороняющемуся: возможности победить. Недостает ее потому, что возможность победы над противником заключена в нем самом. Поэтому «в древности тот, кто хорошо сражался, прежде всего, делал себя непобедимым и в таком состоянии выжидал, когда можно будет победить противника». «Когда нападают, значит, есть все в избытке,» – кратко говорит Сунь-цзы.

Как же все-таки одерживают победу? «Тот, кто хорошо сражается, стоит на почве невозможности своего поражения и не упускает возможности поражения противника». «Наука верховного полководца состоит в умении оценить противника, организовать победу». Что же подлежит наблюдению и оценке? «Полнота» и «пустота».

Под «полнотой» Сунь У подразумевает полноту боевой подготовки, способность к активным действиям, полную неуязвимость для противника. Под «пустотой» подразумевается несовершенство подготовки, слабая способность к действиям, уязвимость. Вместе с тем слово «полнота» Сунь-цзы прилагает и ко всякому частному случаю, называя так всякий сильный пункт; словом же «пустота» называет любой слабый, уязвимый пункт.

Именно за этой «пустотой» у противника, за его дефектами, недостатками, слабыми, уязвимыми сторонами и должен следить полководец. Поэтому особенно важно, чтобы он умел оценивать, так как лишь опытный глаз может открыть наличие уязвимого пункта.

В этом плане характерно название, которое прилагает Сунь У к шпионам – «цзяньчжэ» (по-японски, кандзя) где «чжэ» – «человек», а «цзянь» – «промежуток, интервал» – промежуток, или пустота, через которую шпион проникает во вражеский стан, а также та «дыра», которую шпион должен обнаружить у врага.

Полководец должен «пустоте» противника противопоставить свою «полноту», уязвимости противника – собственную неуязвимость, причем именно там, где обнаружилась уязвимость противника. Если у противника обнаружилось утомление, нужно противопоставить ему свежесть своих сил; если у него появился недостаток боеприпасов, нужно противопоставить полноту своего снабжения и т.д. Полководец, сумевший открыть уязвимый пункт противника и противопоставить ему свою собственную неуязвимость, уже тем самым победил. Сражение только оформляет уже достигнутую победу.

Используя понятия «полноты» и «пустоты», Сунь У уподобляет удар уже победившей армии по армии, уже, в сущности, побежденной, удару «камнем по яйцу», «полным по пустому». Победа есть результат столкновения «полноты» у себя с «пустотой» у противника.

Однако, пустота и полнота взаимопреходящи. Японский комментатор Сорай пишет: «Полнота и пустота так меняются, так переходят друг в друга, что между ними нельзя просунуть даже тончайшего волоска. То, что до сих пор было полнотой, вдруг меняется и становится пустотой; то, что до сих пор было пустотой, вдруг меняется и становится полнотой. Как нет раз навсегда установленной полноты, так нет и раз навсегда установленной пустоты».

Сунь У, как говорилось выше, устанавливает положения собственной непобедимости и возможности победить. Первое положение Сунь-цзы связывает с понятием обороны, второе – с понятием наступления.

При этом в каждом положении заключены и признак слабости и признак силы. Положение обороны – это положение силы, при нем противник не может победить. Но в то же время оно – признак слабости, поскольку и противника нельзя победить. Точно так же и с наступлением. Наступление – это такое состояние, когда я могу победить противника. Но возможность победить, присущая мне, реализуется не одним мной, но и противником, который должен сделать возможным свое поражение. Поэтому в наступлении есть своя сила – возможность победы, и своя слабость – зависимость этой победы от состояния противника.

Но этим не исчерпывается диалектика этих двух явлений. Они сами по себе стоят в диалектическом отношении друг к другу, так как наступление и оборона – по сути дела одно и то же. Окончательную формулу внутреннего соотношения обороны и наступления дает комментатор «Сунь-цзы» Ли Вэй-гун: «Наступление есть механизм обороны, оборона – орудие наступления. Если наступать, не обороняясь, и не обороняться, наступая, это значит не только считать эти два действия разными вещами, но и видеть в них два различных действия по существу».

Таков закон изменений и превращений. Но Сунь У далек от мысли, что должно ограничиться только его наблюдением и констатацией. Он допускает вмешательство в процесс изменений и превращений. И более того – овладение им.

Прежде всего, по Сунь У, нужно познать «изменения». Однако это знание не должно быть пассивным. Оно должно иметь свою направленность, целеустремленность. Полководец должен познавать процесс изменений, чтобы обнаруживать в нем то, что ему может быть выгодно. И тогда это знание станет силой.

Вообще, процесс изменений и превращений для китайцев есть не что иное, как мировой процесс, содержание всего бытия. Поэтому тот, «кто умеет в зависимости от противника владеть изменениями и превращениями и одерживать победу, называется божеством».

Уже говорилось, что Сунь-цзы считал, что лучше одерживать победу, не воюя. Сунь-цзы указывает: «Можно, не притупляя оружия, иметь выгоду: это и есть правило стратегического нападения». Для этого нужно поставить противника в такое положение, при котором он увидел бы, что борьба бесполезна и что остается только одно – сдаться. Сунь У полагает, что в этом нет ничего невозможного, если полководец владеет стратегическим искусством, т.е. понимает в совершенстве процесс изменений и превращений на войне и умеет им распоряжаться. Стратегическое нападение состоит из умелого действия категорией, которую Сунь У называет «формой».

Форма – это общее состояние армии, ее потенциальная мощь. Она представляет собой производное от «полноты» и «пустоты», она зависит от соотношения сильных и слабых сторон. Поэтому оперирование формой есть, по сути дела, оперирование сильными и слабыми сторонами. Эта форма должна быть нераспознаваема для противника, чтобы от него были скрыты все мои потенции. «Поэтому предел в придании своему войску формы – это достигнуть того, чтобы этой формы не было,» – говорит Сунь-цзы. «Когда формы нет, даже глубоко проникший лазутчик не сможет что-либо подглядеть, даже мудрец не сможет о чем-либо судить». Следовательно, истинная форма должна быть от противника скрыта; ему должна быть видима только та форма, которую я хочу ему показать. И тогда эта демонстрируемая ему форма становится орудием в моих руках, орудием стратегического – в широком смысле этого слова – нападения.

Сунь У утверждает: «Если я покажу противнику какую-либо форму, а сам этой формы не буду иметь, я сохраню цельность, а противник разделится на части. Сохраняя цельность, я буду составлять единицу; разделившись на части, противник будет составлять десять. Тогда я своими десятью нападу на его единицу…». Смысл этого маневра понятен: будучи равным противнику по силам, можно добиться десятикратного превосходства над ним, заставив разделиться на десять частей; сделать же это можно, показав ему ложную форму, т.е. такое свое состояние, которое заставило бы его это разделение произвести. Сунь-цзы уверен в безошибочном действии этого маневра: «Когда тот, кто умеет заставить противника двигаться, показывает ему форму, противник обязательно идет за ним». Поэтому можно и нужно управлять действиями противника так, чтобы поставить его в положение неизбежной капитуляции. Для этого есть различные средства. «Когда противнику что-либо дают, он обязательно берет; выгодой заставляют его двигаться, а встречают его неожиданностью». Это значит, что орудие стратегического нападения – выгода и вред. Воздействовать выгодой значит воздействовать приманкой. Создание же угрозы – действие «вредом». «Уметь заставить противника самого прийти – это значит заманить его выгодой; уметь не дать противнику пройти – это значит сдержать его вредом».

Орудиями стратегической борьбы могут быть и такие действия, как наступление и оборона. Комбинируя наступление и оборону, нужно добиваться того, чтобы противник не знал, где он будет со мной сражаться: раз он этого не знает, значит он должен быть наготове во многих местах, а значит и распылить силы. И тогда перевес в силах обеспечит почти верную капитуляцию противника, и уж наверняка победу. Таким образом в руках искусного полководца полнота и пустота, выгода и вред, наступление и оборона могут служить орудием стратегического наступления.

Первое и основное правило стратегии Сунь У определяет так: «Тот, кто хорошо сражается, управляет противником и не дает ему управлять собой». Речь идет о сохранении в своих руках всей полноты инициативы. В этом правиле, в сущности, резюмируется вся стратегическая теория Сунь-цзы. Все остальное – лишь развитие этого принципа. Управлять действиями противника – это значит, во-первых, управлять его движениями: заставлять идти туда, куда я хочу, и не давать идти туда, куда я не хочу; во-вторых, управлять его боевыми действиями: заставлять его принимать бой там и тогда, когда это мне выгодно, и не давать ему возможности вступать со мной в бой, когда это мне не выгодно.

Сохранить за собой всю полноту стратегической и тактической инициативы можно, во-первых, путем предупреждения противника во всех его действиях. Второй способ управления действиями противника – овладеть тем, что ему дорого: «Захвати первым то, что ему дорого. Если захватишь, он будет послушен тебе». Тогда им можно манипулировать как куклой. Близко к этому способу действий подходит прием «нападения на то, что противник не может не защищать». «Если я не хочу вступать в бой, пусть я только займу место и стану его оборонять, все равно противник не сможет вступить со мной в бой. Это потому, что я отвращаю его от того пути, куда он идет». Т.е. речь идет о стратегическом маневрировании, вынуждающем противника к тем или иным действиям. Хорошим средством управлять действиями противника Сунь-цзы считает действия, являющиеся для противника неожиданностью, вследствие чего он оказывается неподготовленным. Неожиданным действием можно вызвать полную растерянность противника. «У того, кто умеет нападать, противник не знает, где ему обороняться; у того, кто умеет обороняться, противник не знает, где ему нападать». Сунь У считает, что полководец, умеющий так действовать, является «властителем судеб противника».

Таков общий закон ведения войны. На него опираются общая тактика и частная тактика. В основе общей тактики лежит положение: война – это путь обмана. Сунь-цзы говорит о различных приемах военной хитрости: тактической маскировке, различных предосторожностях, использовании недостатков или ошибок противника, воздействии на него изнутри, воздействии на его психологию. При этом хитрости, или «обману», он придает такое значение, что считает возможным заявить: «В войне устанавливаются на обмане».

К области общей тактики относится и развиваемая Сунь-цзы теория «прямого и обходного путей». Особое значение Сунь У придает тому, что он называет «тактикой обходного пути». Для Сунь-цзы в обходном пути скрывается прямой; обходный путь нередко ближе и вернее ведет к цели, чем прямой. Но «трудное в борьбе на войне – это превратить путь обходный в прямой, превратить бедствия в выгоду. Поэтому тот, кто, предпринимая движение по такому обходному пути, отвлекает противника выгодой и, выступив позже него, приходит раньше него, тот понимает тактику обходного движения». Сунь-цзы очень высоко ставит эту тактику:

«Кто заранее знает тактику прямого и обходного пути, тот побеждает. Это и есть закон борьбы на войне».

Главнейшим условием всех действий на войне Сунь-цзы считает быстроту. Быстрота сама по себе уже представляет мощь. Удар по противнику, если он производится с быстротой, «подобной ветру», уже тем самым обладает сокрушительной силой.

Сунь-цзы особо указывает, что лучшим на войне является быстрое вторжение на территорию противника. Он рекомендует внимательно следить за всеми действиями противника и подстеречь удобный момент, когда тот приоткрывает себя. Умение подстерегать малейшую оплошность противника при одновременной искусной маскировке собственных намерений Сунь-цзы рисует очень образно: «Сначала будь как невинная девушка – и противник откроет у себя дверь. Потом же будь как вырвавшийся заяц – и противник не успеет принять мер к защите».

Таково содержание общей тактики Сунь-цзы. Частная тактика состоит из правил о том, как вести бой в различных местностях в зависимости от их топографических и стратегических свойств, как действовать в различных случаях численного соотношения сил сторон и т.д. Сюда же относятся и правила тактической разведки.

Сунь-цзы говорит: «Действий в сражении всего только два – правильный бой и маневр… Вообще в бою схватываются с противником правильным боем, побеждают же маневром». Таким образом, маневр является инструментом победы.

Однако для победы необходимо сочетание правильного боя и маневра: «То, что делает армию при встрече с противником непобедимой, – это правильный бой и маневр». При этом Сунь У подчеркивает, что непроницаемой стены между этими двумя приемами боя нет. Наоборот, их соотношение такое же диалектическое, как и всех прочих элементов стратегии и тактики. Правильный бой в известных условиях переходит в маневр, маневр – в правильный бой. «Действий в сражении всего только два…, но изменений в правильном бое и маневре всех и исчислить невозможно. Правильный бой и маневр взаимно порождают друг друга, и это подобно круговращению, у которого нет конца». Таким образом, и в этой области боя господствует закон изменений и превращений. И как всегда, секрет победы заключается в том, чтобы этими изменениями и превращениями овладеть.

Последнее, что осталось отметить в тактике Сунь-цзы, это его учение об ударе. Он требует, чтобы удар был стремительным, рассчитанным, коротким, сокрушительным. Сунь-цзы считает, что удар наносит не что иное, как «мощь» армии, т.е. ее потенциальная сила, слагающаяся из ряда вышеописанных взаимодействующих элементов.

Такова в общих чертах военная доктрина Сунь-цзы. Как видим, она опирается на глубочайшее философское понимание борьбы вообще. Именно в этом кроется причина ее колоссального влияния на многие сферы жизни.

Учение Сунь-цзы оказало колоссальное влияние на японское искусство нин-дзюцу. Ведь что есть нин-дзюцу как не искусство познания «пустоты» и «полноты», понимания изменений и превращений? В действительности, доктрина Сунь У предопределила стратагемную сущность нин-дзюцу, и об этом нужно сказать особо.

Значение трактата «Сунь-цзы», с точки зрения исследователя истории нин-дзюцу, заключается не только в том, что в нем впервые в мировой практике было дано систематическое описание конкретных методов использования шпионов. Вклад китайского стратега в развитие нин-дзюцу огромен потому, что в своем сочинении, он сформулировал особый принцип военного искусства – принцип «стратегического нападения» (Н. И. Конрад) или «нападения посредством стратагемы» (Л. Джайлз).

Перечисляя в I главе своего трактата качества, которые требуются от хорошего полководца, Сунь-цзы на первое место поставил ум. И это не случайно. В главе «Стратегическое нападение» это требование находит свое объяснение. Полководец должен уметь победить, не сражаясь. А это значит, что он должен уметь «размышлять», «вырабатывать план», «уметь нападать замыслом», «нападать планом».

«Самая лучшая война – разбить замыслы противника», – говорит Сунь У. Китайский комментатор Ду Ю пишет: «Тот, кто умеет устранить бедствие, справляется с ним, когда оно еще не зародилось; тот, кто умеет победить противника, побеждает его, когда он еще не имеет формы».

Победить опасность еще до того момента, как она оформится, можно только в том случае, если удастся заранее раскрыть замысел врага и самому, в свою очередь, разработать такой стратегический план, который позволит при помощи скрытых действий, не вступая в открытое военное столкновение, разрушить его планы. Такие стратегические планы в современной науке называют «стратагемами» (по-китайски: чжимоу, моулюе).

Стратагема – это такой стратегический план, в котором для противника заключена какая-либо ловушка или хитрость. Стратагемность, как метод составления и использования стратагем, зародилась в глубокой древности и была связана с приемами военной и дипломатической борьбы. Уже в «И-цзине»[17], основное содержание которой датируется Х – VIII вв. до н.э. намечаются определенные стратагемные типы поведения.

Стратагема подобна алгоритму, она организует последовательность действий. Стратагемность – это способность предвидеть последствия поступков. Раскрывая способность просчитать ходы в политической или военной игре, а порой и запрограммировать их, исходя из особенностей ситуации и качеств противника, она служит образцом активной дальновидности. В Китае уже за несколько столетий до н.э. выработка стратагем вошла в практику и, став своего рода искусством, обогащалась многими поколениями.

Умение составлять стратагемы свидетельствовало о способностях человека, а наличие плана вселяло уверенность в успехе. Поэтому издревле стратегия и стратегические планы стали пользоваться большим уважением. Состязание в составлении и реализации стратагем шло во всем – от политики до игры в китайские облавные шашки (вэй-ци). Появился даже специальный термин «чжидоу», обозначавший такую состязательность. Стратагемность стала чертой национального характера, особенностью национальной психологии.

В процессе практики составления и применения стратегических планов сложилась система из 36 классических стратагем. Впервые 36 стратагем упоминаются в «Истории династии Южная Ци», составленной Сяо Цзысяном (489-537 гг.). В этом произведении упоминаются «36 стратагем почтенного господина Тана». Под «господином Таном» подразумевается знаменитый полководец династии Южная Сун Тан Даоцзи (420-479 гг.).

Точно неизвестно, что представляли из себя 36 стратагем господина Тана, но до наших дней сохранились два трактата, в которых описаны 36 стратагем. Первый из них датируется концом династии Мин (1368-1644) и называется «36 стратагем. Тайная книга воинского искусства». Второй трактат называется «Философия Хуньмынь». Он принадлежит тайному обществу Хуньмынь, основанному ок. 1674 года для борьбы против чужеземной маньчжурской династии Цин (1644-1911) и восстановления коренной династии Мин. Оба трактата были опубликованы в ХХ веке. Начиная с середины ХХ в. в КНР, Гонконге и на Тайване многомиллионными тиражами был издан целый ряд исследований 36 стратагем. В 80-е годы подробные исследования 36 стратагем были опубликованы в Корее и Японии. Это показывает их популярность на всем Дальнем Востоке.

Трактат Сунь-цзы, в котором великий китайский стратег требовал облекать предварительные расчеты в форму стратагем, сыграл едва ли не главную роль в развитии стратагемности и того, что японцы называют «боряку» – «хитрость, уловка, маневр, интрига, заговор». Боряку стало одним из ключевых элементов нин-дзюцу, а сами стратагемы и принцип использования стратегических планов с расстановкой ловушек противнику стал фундаментом всего этого искусства. Поэтому Сунь-цзы без преувеличения можно назвать отцом нин-дзюцу как особого искусства и особой науки.

Глава «Использование шпионов» занимает в «Сунь-цзы» одно из главнейших мест. Объясняется это исходными посылками автора, который утверждает необходимость знания себя и противника и использования обмана. При этом шпионы – единственный достоверный источник информации о враге. О шпионах Сунь У пишет:

"1. Сунь-цзы сказал: вообще, когда поднимают стотысячную армию, выступают в поход за тысячу миль, издержки крестьян, расходы правителя составляют в день тысячу золотых. Внутри и вовне – волнения; изнемогают от дороги и не могут приняться за работу семьсот тысяч семейств.

2. Защищаются друг от друга несколько лет, а победу решают в один день. И в этих условиях жалеть титулы, награды, деньги и не знать положения противника – это верх негуманности. Тот, кто это жалеет, не полководец для людей, не помощник своему государю, не хозяин победы.

3. Поэтому просвещенные государи и мудрые полководцы двигались и побеждали, совершали подвиги, превосходя всех других, потому, что все знали наперед.

4. Знание наперед нельзя получить от богов и демонов, нельзя получить и путем умозаключений по сходству, нельзя получить и путем всяких вычислений.

Знание положения противника можно получить только от людей.

5. Поэтому пользование шпионами бывает пяти видов: бывают шпионы местные, бывают шпионы внутренние, бывают шпионы обратные, бывают шпионы смерти, бывают шпионы жизни.

6. Все пять разрядов шпионов работают, и нельзя знать их путей. Это называется непостижимой тайной. Они – сокровище для государя.

7. Местных шпионов вербуют из местных жителей страны противника и пользуются ими; внутренних шпионов вербуют из его чиновников и пользуются ими; обратных шпионов вербуют из шпионов противника и пользуются ими. Когда я пускаю в ход что-либо обманное, я даю знать об этом своим шпионам, а они передают это противнику. Такие шпионы будут шпионами смерти. Шпионы жизни – это те, кто возвращается с донесением.

8. Поэтому для армии нет ничего более близкого, чем шпионы; нет больших наград, чем для шпионов; нет дел более секретных, чем шпионские. Не обладая совершенным знанием, не сможешь пользоваться шпионами; не обладая гуманностью и справедливостью, не сможешь применять шпионов; не обладая тонкостью и проницательностью, не сможешь получить от шпионов действительный результат. Тонкость! Тонкость! Нет ничего, в чем нельзя было бы пользоваться шпионами.

9. Если шпионское донесение еще не послано, а об этом уже стало известно, то и сам шпион и те, кому он сообщил, предаются смерти.

10. Вообще, когда хочешь ударить на армию противника, напасть на его крепость, убить его людей, обязательно сначала узнай, как зовут военачальника у него на службе, его помощников, начальника охраны, воинов его стражи. Поручи своим шпионам обязательно узнать все это.

11. Если ты узнал, что у тебя появился шпион противника и следит за тобой, обязательно воздействуй на него выгодой; введи его к себе и помести его у себя. Ибо ты сможешь приобрести обратного шпиона и пользоваться им. Через него ты будешь знать все. И поэтому сможешь приобрести и местных шпионов и внутренних шпионов и пользоваться ими. Через него ты будешь знать все. И поэтому сможешь, придумав какой-нибудь обман, поручить своему шпиону смерти ввести противника в заблуждение. Через него ты будешь знать все. И поэтому сможешь заставить своего шпиона жизни действовать согласно твоим предположениям.

12. Всеми пятью категориями шпионов обязательно ведает сам государь. Но узнают о противнике обязательно через обратного шпиона. Поэтому с обратным шпионом надлежит обращаться особенно внимательно.

13. В древности, когда поднималось царство Инь, в царстве Ся был И Чжи; когда поднималось царство Чжоу, в царстве Инь был Люй Я. Поэтому только просвещенные государи и мудрые полководцы умеют делать своими шпионами людей высокого ума и этим способом непременно совершают великие дела. Пользование шпионами – самое существенное на войне; это та опора, полагаясь на которую действует армия."

Характерно, что Сунь-цзы назвал свою главу о шпионах именно «Использование шпионов». Иметь шпионов еще недостаточно, нужно уметь ими пользоваться. Именно в этом состоит искусство полководца. Иными словами, эти наставления стратега адресованы военачальнику.

Комментатор трактата Чжан Юй говорит, что это искусство состоит в умении сохранять строжайшую тайну. Японец Сорай понимает дело шире. «Чтобы узнать что-либо о противнике, – говорит он, – нет ничего лучшего, чем шпионы. Но есть шпионы преданные, есть и изменники. Одни по своим способностям пригодны для шпионской работы, другие нет. В донесениях шпионов бывают и правда и ложь; в том, что они говорят, бывает трудно разобраться, – что есть на самом деле и чего нет. Поэтому употребление шпионов – большое дело для армии». Сорай ссылается на примеры неудачного использования шпионов, засылки в стан врага лиц, не пригодных для подобной работы. Поэтому дело не столько в самих шпионах, сколько в умелом пользовании ими.

Сунь У называет отказ от организации шпионажа или недостаточное внимание к разведывательной работе «верхом негуманности». Он указывает на тяготы войны для финансов государства, на разорение значительной части населения и упадок хозяйственной жизни. Поэтому войну надлежит «решать» как можно скорее. «Решить войну» означает победить противника. Облегчить же победу, а главное, ускорить ее может полное знание врага. Поэтому-то Сунь-цзы и говорит: «Жалеть титулы, награды, деньги и не знать положения противника – это верх негуманности». Кому же нужно раздавать эти титулы, награды, деньги? Разумеется, шпионам.

Сунь-цзы утверждает: «Просвещенные государи и мудрые полководцы двига-лись и побеждали, совершали подвиги, превосходя всех других, пото-му, что все знали наперед». «Государи зря не двигались с места. Если они двигались, то обязательно побеждали… Почему это? Потому, что заранее знали положение противника», – говорит Мэй Яо-чэнь.

Каким же способом можно это знание получить? Сунь-цзы говорит: «Знание положения противника можно получить только от людей». «Только через шпионов» – уточняет комментатор Ли Цюань.

Обрисовав таким образом необходимость шпионской работы, Сунь-цзы переходит к перечислению различных категорий шпионов, которые, вероятно, были хорошо известны в его время. Он выделяет 5 их категорий: шпионы местные (яп. инкан), шпионы внутренние (яп. найкан), шпионы обратные (яп. ханкан), шпионы смерти (яп. сикан), шпионы жизни (яп. сёкан). Если перевести эти названия на современный язык, то первая категория – информаторы, вторая – агенты в лагере противника из среды его собственных людей, третья – агенты противника, используемые против их собственной стороны, четвертая – лазутчики и диверсанты, пятая – разведчики. Считается, что это – наиболее древняяиз всех известных классификаций шпионов.

Сунь-цзы сам достаточно подробно объясняет значение каждой категории шпионов. Но следует отметить, что некоторые комментаторы трактата развили идеи Сунь У. Например Ду Му говорит о наборе шпионов жизни: «В шпионы жизни надлежит выбирать людей, внутренне просвещенных и умных, но по внешности глупых; по наружности – низменных, сердцем же – отважных; надлежит выбирать людей, умеющих хорошо ходить, здоровых, выносливых, храбрых, сведущих в простых искусствах, умеющих переносить и голод и холод, оскорбления и позор». Ду Ю указывает на другие качества, требуемые от этих агентов: «Выбирают таких, кто обладает мудростью, талантами, умом и способностями, кто в состоянии сам проникнуть в самое важное и существенное у противника, кто может понять его поведение, уразуметь, к чему идут его поступки и расчеты, уяснить себе его сильные стороны и, вернувшись, донести об этом мне». А японец Сорай говорит и о том, о чем не упоминают его китайские коллеги более ранних времен: как нужно засылать таких агентов. Их следует засылать под видом «шаманов, ямабуси, монахов, горожан, врачей, гейш».

В приведенных выше словах Ду Му содержится, между прочим, требование выбирать для шпионской работы людей, сведущих в «простых искусствах»: рисование и счет, в частности умение производить всякие измерения и исчисления. Это означает, что Ду Му предвидит и такую работу, которая требует умения сделать зарисовку, набросать план, вычислить расстояние и т.п.

Деятельность 5 категорий шпионов чрезвычайно разнообразна и всеохватывающа, «поэтому для армии нет ничего более близкого, чем шпионы; нет больших наград, чем для шпионов; нет дел более секретных, чем шпионские».

Отсюда и требования, предъявляемые к лицу, пользующемуся шпионами, руководящему их работой. Первое, что требуется, это ум. «Потому что, – поясняет Ду Му, – нужно сначала оценить характер шпиона, его искренность, правдивость, многосторонность ума, и только после этого можно пользоваться им». Мэй Яо-чэнь считает, что нужно иметь большой ум, чтобы распознать «в донесении шпиона ложь, различить правильное и неправильное».

Далее, требуется гуманность и справедливость. Комментатор Мэн-ши говорит об этом: «Когда гуманность и справедливость проявляются, к такому человеку приходят все мудрые; а если приходят все мудрые, он может пользоваться и шпионами». Мэн Яо-чэнь рассматривает вопрос конкретнее: «Если обласкаешь их (шпионов) своей гуманностью, покажешь им свою справедливость, сможешь ими пользоваться. Гуманностью привязывают к себе сердца их, справедливостью воодушевляют их верность. Гуманностью и справедливостью руководят людьми.»

Третье – это тонкость и проницательность. Нужно уметь распознать, что истина и что ложь в донесениях шпиона. К тому же проницательность необходима и для того, чтобы ограждать себя от шпиона, подосланного противником. Вообще, проницательность имеет колоссальное значение. Об этом говорит японец Сорай: «Можно использовать и все то, что наблюдаешь глазами, слышишь ушами: ветром, дующим в поднебесье, ручьем, протекающим в долине, пением петухов, лаем собак – всем этим искусный полководец может воспользоваться как шпионами».

Ясно, что знать, с кем имеешь дело, важно, чтобы определить свою тактику борьбы с противником. «Когда хотят произвести нападение, совершенно необходимо узнать кто находится на службе у противника, кто из них умен, кто искусен, кто нет, и тогда, взвесив их способности, сообразно с этим действовать против них,» – говорит Ду Му.

Но знать противника нужно и для шпионской работы. Ведь шпионы могут работать хорошо только тогда, когда знают, с кем имеют дело. Эта мысль отражена в толковании Мэй Яо-чэня: «Если я поручу своим шпионам заранее узнать все это, мои шпионы смогут действовать».

Особое значение Сунь-цзы придает «обратному шпиону». Поэтому он подробно говорит о его перевербовке. Еще более подробные указания дает комментатор Ван Чжэ: «Нужно со всей заботливостью поместить его, пустить в ход всякие ухищрения в своем красноречии, проявить к нему самую глубокую любовь и после этого насытить его богатыми дарами и пригрозить ему ужасным наказанием».

Что же может дать такой обратный шпион? На это отвечает Чжан Юй: «Через обратного шпиона ты будешь знать, кто из жителей его страны падок до денег, у кого из его чиновников какие недостатки». И таким путем можно будет приобрести себе и местных и внутренних шпионов. «Через обратного шпиона ты будешь знать, как обмануть противника». Через него ты будешь знать «положение противника».

Таким образом, через обратного шпиона открываются самые надежные пути для организации шпионской сети по всем направлениям, а также для обеспечения самых верных условий для шпионской работы. «Начало всей шпионской работы зависит от обратного шпиона», – говорит Мэн Яо-чэнь.

Сунь-цзы особо подчеркивает: «Всеми пятью категориями шпионов обязательно ведает сам государь». Ведь «пользование шпионами – самое существенное на войне; это та опора, полагаясь на которую действует армия».

В трактате Сунь У говорит и о признаках, по которым можно догадаться о замыслах противника:

"Если речи противника смиренны, а боевые приготовления он усиливает, значит, он выступает. Если его речи горделивы, и он сам спешит вперед, значит, он отступает…

Если полководец разговаривает с солдатами ласково и учтиво, значит, он потерял свое войско. Если он без счету раздает награды, значит, войско в трудном положении. Если он бессчетно прибегает к наказаниям, значит, войско в тяжелом положении. Если он сначала жесток, а потом боится своего войска, это означает верх непонимания военного искусства.

Если противник является, предлагает заложников и просит прощения, значит, он хочет передышки. Если его войско, пылая гневом, выходит навстречу, но в течение долгого времени не вступает в бой и не отходит, непременно внимательно следи за ним.

Дело не в том, чтобы все более и более увеличивать число солдат. Нельзя, идти вперед с одной только воинской силой. Достаточно иметь ее столько, сколько нужно для того, чтобы справиться с противником путем сосредоточения своих сил и правильной оценки противника. Кто не будет рассуждать и будет относиться к противнику пренебрежительно, тот непременно станет его пленником."

Особое внимание Сунь У рекомендует уделять поведению послов. И это понятно: послы традиционно выступали в качестве шпионов. Весьма подозрительно, когда вдруг от врага являются послы, «просят прощения и предлагают заложников». Это означает, что противник хочет выиграть время, что состояние у него настолько тяжелое, что он должен получить «передышку», для того, чтобы потом подняться вновь и снова начать войну. Такие действия всегда свидетельствуют о скрытом намерении лучше подготовиться к борьбе.

Вообще поведение послов следует всегда понимать обратно: если они держатся смиренно и даже униженно, а военные приготовления у них в то же время идут, не ослабевая, это значит, что противник готовится к нападению; если же они держатся заносчиво и дерзко, а войска тем, временем производят как будто угрожающие передвижения, это значит, что противник только стремится замаскировать свою слабость и обеспечить себе беспрепятственное отступление.

Некоторое внимание Сунь У уделил и «войсковой разведке». Однако, в этом китайцы, по-видимому, были не сильны. Поэтому все указания Сунь У на этот счет ограничиваются лишь описанием признаков, раскрывающих намерения врага, так называемых разведывательных примет. По мнению Сунь-цзы, по некоторым признакам можно судить о позиции противника, о его намерениях, о его действиях и состоянии:

"Если в районе движения армии окажутся овраги, топи, заросли, леса, чащи кустарника, непременно внимательно обследуй их. Это – места, где бывают засады и дозоры противника.

Если противник, находясь близко от меня, пребывает в спокойствии, это значит, что он опирается на естественную преграду. Если противник далеко от меня, но при этом вызывает меня на бой, это значит, что он хочет, чтобы я продвинулся вперед. Если противник расположился на ровном месте, значит, у него есть свои выгоды.

Если деревья задвигались, значит, он подходит. Если устроены заграждения из трав, значит, он старается ввести в заблуждение. Если птицы взлетают, значит, там спрятана засада. Если звери испугались, значит, там кто-то скрывается. Если пыль поднимается столбом, значит, идут колесницы; если она стелется низко на широком пространстве, значит, идет пехота; если она поднимается в разных местах, значит, собирают топливо. Если она поднимается то там, то сям, и при этом в небольшом количестве, значит, устраивают лагерь.

Если легкие боевые колесницы выезжают вперед, а войско располагается по сторонам их, значит, противник строится в боевой порядок. Если он, не будучи ослаблен, просит мира, значит, у него есть тайные замыслы. Если солдаты у него забегали и выстраивают колесницы, значит, пришло время. Если он то наступает, то отступает, значит, он заманивает. Если солдаты стоят, опираясь на оружие, значит, они голодны. Если они, черпая воду, сначала пьют, значит, они страдают от жажды. Если противник видит выгоду, но не выступает, значит, он устал.

Если птицы собираются стаями, значит, там никого нет. Если у противника ночью перекликаются, значит, там боятся. Если войско дезорганизовано, значит, полководец неавторитетен. Если знамена переходят с места на место, значит, у него беспорядок. Если его командиры бранятся, значит, солдаты устали. Если коней кормят пшеном, а сами едят мясо; если кувшины для вина не развешивают на деревьях и не идут обратно в лагерь, значит, они – доведенные до крайности разбойники."

Кто же привез знаменитый трактат в страну Восходящего солнца? С какого времени началось его изучение в Японии?

В источниках на этот счет имеется совершенно точное указание. Летопись «Сёку Нихонги»[18] утверждает, что «Сунь-цзы» был привезен в Японию Киби-но Макиби, который дважды плавал в качестве посла в Китай. Первый раз – в 716-735 гг., второй – в 752-754 гг. Во время пребывания в Срединном царстве Макиби усиленно изучал китайскую классику. Вернувшись на родину, он привез с собой большую коллекцию книг, и среди них знаменитые трактаты по военному искусству: «Сунь-цзы», «У-цзы», «Лютао», «Саньлюэ» и другие.

Киби-но Макиби был не только коллекционером литературных произведений, но и прекрасно усвоил их наставления. Согласно «Сёку Нихонги», он даже применял на практике советы Сунь У – в войнах с врагами японских императоров и в обучении воинов.

Однако некоторые данные позволяют предположить, что «Сунь-цзы» и другие китайские военные трактаты попали в Японию еще раньше. Их могли привезти китайские или корейские иммигранты, коих немало переселилось на острова в I-VI вв. н.э. Так в японских источниках можно найти скрытые цитаты из «Сунь-цзы». Например, в «Нихонги» под 527 г. император Кэйтай наставляет главнокомандующего своей армии Мононобэ-но Аракапи-но Опомурази: «Доблесть достойного полководца состоит в том, чтобы распространять добродетель и насаждать снисходительность; управляя людьми, проявлять сдержанность. В бою же он – как быстрая река, в сражении он – как буря… Сам награждай и наказывай…». В этих наставлениях явно чувствуется влияние «Сунь-цзы». Таким образом можно предположить, что знаменитый трактат о военном искусстве попал в Японию задолго до середины VIII в., когда его список привез Киби-но Макиби. Во всяком случае, в «Нихон гэндзайсё мокуроку»[19] (891 г.) упоминаются 6 разных списков «Сунь-цзы».

Возможно, японцы не смогли бы оценить всей глубины и значимости «Сунь-цзы» и других трактатов китайских стратегов, если бы у них не было «учителей», на практике демонстрировавших превосходство выверенной теории перед спонтанными акциями малообразованных варваров. Такими учителями для обитателей страны Восходящего солнца были корейцы, на несколько столетий раньше приобщившиеся к китайской цивилизации. Интересно, что первое упоминание в японских текстах слова «шпион» (яп. кантё) связано как раз с корейцами. В 22 свитке «Нихонги» под 9 годом правления императрицы Суйко (601 г.) сообщается: «Осень, 9 луна, 8 день. Шпион (кантё) из Силла [по имени] Камада добрался до Тусима (Цусима). Его схватили и доставили ко Двору. Он был сослан в Камитукэно (позже иероглифы, обозначающие эту провинцию стали читаться как Кодзукэ)».

В другой раз корейцы сумели при помощи хитроумного плана выкрасть своего принца из японского плена.

Вот как рассказывает эту историю корейская летопись Тонкам (том 4, 18; 418 г.): "Пак Чэсан из Силла поехал в Ва и умер там. Младший брат вана Мисахын приехал из Ва. Перед этим Пок-хо (другой брат вана, который был послан заложником в царство Когурё) вернулся. Ван обратился к Чэсану со словами: «Моя любовь к двум моим младшим братьям подобна любви к левой и правой рукам. Сейчас у меня есть только одна рука. Какую же это имеет цену?»

Чэсан сказал: «Хотя мои способности – это всего лишь способности загнанного коня, я посвятил себя службе своей стране. Какая причина может быть у меня для отказа от этого? Однако Когурё – это великая страна и кроме того ее ван мудр. Твой слуга смог заставить его понять одним словом. Что же касается Ва, нужно использовать стратагему, чтобы обмануть их, а не убеждать их губами и языком. Я притворюсь, что совершил преступление и скрываюсь. После того, как я уйду, я прошу тебя арестовать семью твоего [покорного] слуги.»

Так он поклялся своей жизнью не встречаться более со своей женой и детьми и отправился в Нюль-пхо. Якорная цепь уже была выбрана, когда его жена приехала за ним, горестно причитая. Чэсан сказал: «Я уже взял свою жизнь в свои руки и уезжаю на верную смерть.»

Через некоторое время он поехал в страну Ва, где стал выдавать себя за мятежника. Правитель Ва засомневался в этом. Перед этим люди из Пэкчэ приезжали в страну Ва и сделали ложный доклад, сказав: «Силла и Когурё сговариваются вместе, чтобы напасть на Ва». Правитель через некоторое время послал войска охранять границу. И когда когурёсцы, вторгнувшись в Силла, убили и этих стражников, правитель Ва понял, что история, рассказанная людьми из Пэкчэ, была правдой. Но когда он услышал, что ван Силла заключил в тюрьму семьи Мисахына и Чэсана, он подумал, что Чэсан действительно был мятежником. Поэтому он послал армию для нападения на Силла, а Чэсана и Мисахына сделал [ее] проводниками. Когда она добралась до одного острова в море, военачальники стали тайно совещаться, как им разгромить Силла и вернуться с женами и детьми Чэсана и Мисахына. Чэсан, зная это, ежедневно отплывал с Мисахыном на лодке под предлогом прогулок. Люди Ва ничего не подозревали. Чэсан посоветовал Мисахыну тайно вернуться в свою страну. Мисахын сказал: «Как хватит у меня сердца покинуть тебя, господин мой, и вернуться одному?» Чэсан сказал: «Предположим, что мне удастся спасти жизнь моего принца и осчастливить великого вана, этого будет вполне достаточно, почему же я должен так любить жизнь?» Мисахын заплакал и удалился, чтобы бежать назад в свою страну. Чэсан один спал в лодке. Он поднялся под вечер и дождался пока Мисахын не был уже далеко. Люди Ва, когда они обнаружили, что Мисахын исчез, связали Чэсана и погнались за Мисахыном, но надвигались тьма и туман, и они не смогли догнать его. Правитель Ва был разъярен. Он бросил Чэсана в тюрьму и спросил его: «Почему ты тайно отослал Мисахына?» Чэсан сказал: «Как подданный [страны] Кэрим (Силла) я просто хотел исполнить желание моего повелителя». Правитель Ва разгневался и сказал: «Поскольку ты теперь стал моим вассалом, если ты будешь называть себя подданным Кэрим, ты должен быть подвергнут пяти наказаниям. Но если ты назовешь себя подданным страны Ва, я непременно щедро награжу тебя». Чэсан сказал: «Я лучше буду псом-игрушкой Кэрим, чем подданным страны Ва. Пусть меня лучше выпорют в Кэрим, чем я буду получать звания и награды в стране Ва.» Правитель Ва разгневался. Он содрал кожу с ног Чэсана, срезал осоку и заставил его пройти по ней (по ее стерне). Потом он спросил у него: «Какой же страны ты подданный?» Он отвечал: «Я – подданный Кэрим». Он также заставил его стоять на раскаленном железе и спросил его: «Какой же страны ты подданный?» Он отвечал: «Я – подданный Кэрим». Правитель Ва, видя, что ему не сломить его, предал его смерти через сожжение".

В целом, в области шпионажа корейцы следовали китайским образцам. Поэтому роль шпионов чаще всего выполняли послы.

Интересную информацию об использовании шпионов дает корейская летопись «Самгук саги». В разделе «Летописи Когурё» рассказывается, что в 11 году правления вана Юри (9 г. до н.э.) когурёсцы использовали своего шпиона для борьбы с сяньбийским царством: "Летом, в четвертом месяце, ван созвал своих сановников и сказал им: «Сяньбийцы, надеясь на неприступность [своих владений], не хотят с нами мира и дружбы. Когда [им] удобно, они нападают и грабят [нас], а когда невыгодно – уходят [к себе] и защищаются. [Вот почему они] вызывают беспокойство [нашего] государства. И если [среди вас] найдется человек, который сможет покорить их, я награжу [его] очень щедро». Выступил Пубунно и ответил: «Сяньби – это крепкая и неприступная страна, люди же ее смелы, но простоваты. Справиться силой трудно, легче согнуть их хитростью».

Ван спросил: «Как же тогда действовать?» Пубунно ответил: «Надо заслать к ним [нашего] человека шпионом. [Он] распространял бы ложные слухи о том, что государство наше маленькое, войско слабое, мы боимся выступить [куда-либо в поход]. Тогда наверняка сяньбийцы, пренебрегая нами, не станут делать [военных] приготовлений. Дождавшись подходящего момента, я возьму лучших солдат, поведу окольными путями, укрою [войска] среди гор и лесов, наблюдая за столицей [сяньбийцев]. Ван [тем временем] пошлет худых (слабых) на вид солдат, которые появятся к югу от этой крепости. Те же [сяньбийцы] непременно оставят свою крепость и бросятся преследовать [как можно] дальше [наше войско]. [Тогда] я направлю лучших солдат на штурм их крепости, а ведомые лично ваном смелые всадники ударят с другой стороны. И таким образом можно будет одолеть их».

Ван последовал этому [совету]. И действительно, когда сяньбийцы открыли ворота и устремились в погоню за солдатами [Когурё], Пубунно со своим войском [стремительно] ворвался в город. Сяньбийцы, обнаружив это, в большом страхе бросились назад, к крепости. Пубунно преградил путь к крепости и завязал [упорное] сражение, перебил великое множество [врагов]. [Тогда] с развевающимися знаменами и барабанным боем выступило вперед [войско] вана. Сяньбийцы со всех сторон получали [удары] неприятеля. Оказавшись в безвыходном положении и обессилев, [они] покорились и стали зависимой (вассальной) страной".

Этот отрывок из «Самгук саги» интересен еще и тем, что в нем слово «шпион» записано двумя иероглифами, которые по-корейски читаются как «панкан» (кит. фаньцзянь, яп. ханкан), что буквально означает «обратный шпион». Этот термин вне всякого сомнения заимствован из «Сунь-цзы» и свидетельствует, что когурёсцы задействовали в операции перевербованного сяньбийского агента.

В середине 70-х гг. в ряде популярных журналов о боевых искусствах Востока появились публикации, рассказывающие о таинственных корейских шпионах и диверсантах сульса (в другом прочтении – соса). Информация исходила от Ли Банджу, утверждавшего, что он – 58 патриарх хварандо, боевого искусства элитарного корпуса хваранов.

По словам Ли Банджу, в гвардейском корпусе хваранов имелся специальный разведывательно-диверсионный отряд сульса, что в переводе, якобы, означает «рыцари ночи». Если обычные хвараны следовали светлому, янскому Пути, сульса постигали «путь тьмы» (амджа), на котором хитрость и обман считались ключевыми элементами успеха. Сульса должен использовать любые способы, приемы, средства, оружие и стратегию для достижения победы. Для него конечный результат превыше всего и оправдывает средства.

Возникновение сульса объясняется постоянной враждой между несколькими корейскими государствами, в которой шпионаж и контршпионаж были необходимыми условиями выживания.

Сульса представляли собой спецназ, который тренировался в методах проникновения на вражескую территорию, возвращения назад, сборе информации, убийствах и системе выживания. Они учились психологическому, физическому и эмоциональному манипулированию противником, навыкам сбора секретной информации.

Сульса использовали все возможные способы для выполнения заданий. Но не забывали они и своеобразный «кодекс» хваранов: «Государю будь предан; с родителями будь почтителен; с друзьями будь искренен; в бою будь храбр; убивая живое, будь разборчив».

По утверждению Ли Банджу, благодаря сульса своему королевство Силла смогло разгромить соседние государства Пэкче и Когурё и объединить Корею. Прекращение войн, столь благодатное для процветания страны, пагубно сказалось на сульса, которые перестали быть необходимыми и пришли в упадок.

Ли Банджу указывает, что в период своего расцвета сульса овладевали методами маскировки, отвлечения внимания, внушения, бесшумного подкрадывания и камуфляжа. В маскировке они, якобы, следовали концепции слияния духом и телом с окружающим миром: чтобы притвориться камнем, нужно изучить его характеристики и в своем сознании полностью превратиться в камень. Сульса учились прятаться не только на суше, но и в воде, под землей, на деревьях, в любых условиях местности, достигая состояния, когда не существует различий, и все вещи сливаются воедино.

При проникновении в лагерь противника и выходе из вражеского окружения сульса должны были учитывать личностные особенности противника. Они осваивали способы быстрого перемещения, лазания по деревьям, акробатики и подкрадывания. Большое внимание развитию ментальной мощи, овладению управлением внутренней энергии ки, способности читать мысли, развитию терпения, а также методам усыпления противника. Изучалась также прикладная психология.

В одной из статей утверждается, что ученик Ли Банджу, американец Майк Эчанис, использовал многие элементы тайного учения сульса в подготовке элитных спецподразделений.

Поклонники хварандо ныне даже утверждают, что сульса обучили своему искусству нескольких японских воинов, от которых в стране Восходящего солнца и пошла традиция нин-дзюцу.

Однако, у красивого предания о сульса нет практически никакой исторической основы. В старинных текстах такой термин не встречается, нет его и в тех корейских энциклопедических словарях, какие довелось просмотреть автору. Судя по всему, Ли Банджу просто решил воспользоваться интересом широкой публики к ниндзя и в целях саморекламы запустил «утку» насчет сульса. Изучение источников показывает, что единой системы подготовки шпионов и разведчиков в древней Корее по-видимому не существовало. И разведка у корейцев была не на высоте: летопись «Самгук саги» полна сообщений о «неожиданных нападениях» врага. Так же как и в Китае, здесь все решали любители. Правда, иногда среди них попадались настоящие таланты, способные привести к краху целое государство. Вот что рассказывается в «Самгук саги» об одном из них: "Задолго до этого когурёский ван Чансу, втайне замышлявший [нападение] на Пэкче, искал человека, который смог бы шпионить там. И сразу откликнулся на его призыв буддийский монах Торим: «(Я), недостойный монах, не смог постичь буддийское Учение, но думаю о том, как бы отплатить государству за благодеяния, поэтому прошу, чтобы великий ван не счел меня недостойным и указал, что делать. И я постараюсь не провалить [исполнение] повеления». Ван обрадовался и дал ему тайное поручение обмануть [вана] Пэкче. Тогда Торим, как бы преследуемый за преступления, бежал в Пэкче. В ту пору пэкческий ван Кынгэру очень любил играть в шахматы (пакхек). Торим явился к воротам ванского [дворца] и сказал: «Я с юных лет учился шахматам и не раз входил в число [самых] искусных. Мне хотелось бы обрести известность возле вас». Ван пригласил его сыграть в шахматы и [убедился, что] он самый искусный в государстве. Ван оказал ему прием как самому дорогому гостю, близко сошелся [с ним] и сетовал только на то, что так поздно встретился с ним. Однажды, находясь наедине с ваном, Торим сказал: «Хотя я и чужестранец, государь не оставил меня в отдалении и облагодетельствовал весьма щедро. Я же смог отплатить за это только своим искусством и не принес пользы даже на волосок. И сейчас я хотел высказаться, но не знаю, каково будет мнение государя». Ван [на это] ответил: «Прошу [вашего] слова, и если оно на пользу [нашему] государству, то это и будет то, что я жду от учителя». Торим сказал: «Государство великого вана со всех сторон [окружено] горами и холмами, реками и морями, представляющими естественные преграды, а не [искусственные] сооружения. Поэтому соседние государства и не помышляют о [том, чтобы завладеть им], а хотят лишь служить [вам] постоянно. Поэтому должно, чтобы величественным внешним видом и богатым убранством [дворца] людям внушали трепет как самоличное появление, так и молва о Ване. А между тем еще не возведены ни внутренние, ни наружные укрепления [столицы], не оборудованы дворцовые помещения, останки предшествующего вана покоятся во временном погребении под открытым небом, а дома людей часто разрушаются при наводнениях. Я полагаю, что великий ван не должен далее терпеть это». Ван ответил: «Конечно, я так и сделаю».

И вскоре согнал подданных запаривать глину и возводить городские стены. Внутри их построили дворцы, беседки, башни, павильоны – все было величественно и прекрасно. Затем из реки Унниха извлекли каменную глыбу и возвели саркофаг, в котором захоронили прах отца [предшествующего вана], а вдоль рек насыпали вал, тянувшийся к востоку от [крепости] Сасон до северной части [горы] Сунсан. Вследствие этих [работ] казна совершенно опустела, народ испытывал нужду и лишения. Нависшая над ней опасность была больше, чем «у кучи сложенных яиц». Торим бежал к себе назад [в Когурё] и доложил обо всем своему вану. Ван Чансу возрадовался и, решив теперь покорить Пэкче, распределил [командование] войском среди своих приближенных. Когда узнал об этом ван Кынгэру, он позвал своего сына Мунджу и сказал: «По глупости и невежеству я поверил словам коварного человека и дошел до того, что народ разорен, армия ослабела. В момент крайней опасности [для страны] кто станет биться отчаянно ради меня? Я должен умереть за государство, но нет смысла умирать тебе здесь вместе [со мной]. Не лучше ли уйти [тебе] от опасности и продлить [царственный] род государя?» Мунджу тотчас же вместе с Мокхёп Манчхи Чоми Кольчхви… отправился на юг. В это время когурёский тэро Чеу, Чэсын Кольлу, Кои Маннён… пришли во главе [своих] войск и напали на северную крепость, взяли ее через семь дней, затем перенесли удар на южную крепость (столицу). В городе воцарился страх перед опасностью, а ван бежал. Когурёские военачальники – Кольлу и другие, увидев, как ван спешивается с коня и кланяется им, трижды плюнули ему в лицо. Затем, обвинив его в совершенных им преступлениях, связали его и отправили под стены [крепости] Ачхасон, где и убили его".

Хотя следование китайским шаблонам в корейской традиции очевидно, корейцы все же применяли в шпионаже и некоторые собственные разработки. В частности, они весьма активно использовали диверсантов для убийства вражеских военачальников, порчи вооружения и т.д. В «Самгук саги» имеется несколько эпизодов такого рода. Вот один из них: "Тайными дорогами, петляя в разные стороны, ван прибыл в Южное Окчо, но вэйские войска не прекращали преследование. Рухнули все планы вана, силы [его] были сломлены, и он не знал, что предпринять, и тогда вперед выступил человек из Восточного округа Нюю и сказал: «Положение чересчур угрожающее, но не следует понапрасну погибать. У меня есть один план: прошу разрешить мне, [захватив] еду и питье, отправиться угощать вэйских воинов, чтобы воспользоваться удобным моментом и убить их военачальника. Если удастся мой замысел, ван может внезапно ударить [по ним] и одержит полную победу». Ван ответил: «Хорошо». Войдя в [лагерь] вэйского войска, Нюю притворился, что сдается, сказав: «Мой государь, совершив преступление перед Великим государством, бежал к морскому побережью, но и там ему негде приютить свое [бренное] тело. Поэтому [он] решил явиться в лагерь [вэйского войска] и сдаться, чтобы вверить свою судьбу великому военачальнику. Но прежде он послал меня, низкого слугу, со скромными дарами угостить людей [великого полководца].»

После таких слов вэйский военачальник решил принять капитуляцию [вана]. Нюю, прятавший кинжал в посуде с едой, вышел вперед, вынул кинжал и вонзил его в грудь вэйского военачальника, а затем и сам погиб вместе с ним.

Сразу же в вэйской армии началась страшная паника. Ван распределил свои силы по трем направлениям и внезапно напал. Растерявшиеся вэйские солдаты не смогли построиться в боевой порядок, поэтому они отступили через Аннан (Лолан) [к себе]".

В другом случае, во время войны между царствами Пэкчэ и Силла, силлаский хваран Хван Чхаллан проник в столицу Пэкчэ и стал там демонстрировать весьма сложный и зрелищный танец с мечом. Танцы издревле пользовались большой популярностью у корейцев, и Чхаллана пригласили во дворец пэкчэского вана. Во время представления он заколол вана мечом, но сам погиб в схватке с охраной.

Интересно, что иногда в диверсиях использовались и женщины, причем весьма знатные: "Впоследствии [когурёский ван] Ходон, возвратившись в свое государство, тайно отправил человека к дочери дома Чхве с посланием: «Если ты сможешь проникнуть в оружейный склад [своего] государства и [там] разрежешь барабан и сломаешь рог (горн), тогда я приму тебя со всем почетом, а если не сможешь, то не встречу». Ранее в Аннане были барабан и рог, которые сами издавали звуки при приближении вражеских войск, поэтому он велел ей уничтожить их.

И вот дочь дома Чхве с острым ножом тайно проникла в оружейный склад и разрезала поверхность барабана и раструб рога, а затем оповестила об этом Хо-дона. Тогда Ходон уговорил вана напасть на Аннан. Из-за того что барабан и рог не подавали сигналов, Чхве Ри не смог подготовиться [к отпору], и наше войско внезапно оказалось под стенами крепости.

Узнав о том, что барабан и рог повреждены, [Чхве Ри] убил свою дочь, а затем сдался".

В главе XI «Девять местностей» Сунь-цзы высказывает мысль, что обстановка – лучшее условие для создания необходимого настроя в армии, однако нужное для боя настроение может быть подорвано в одночасье неблагоприятными предзнаменованиями. Что же делать, чтобы уберечь своих воинов от пагубного психологического воздействия? Рецепт Сунь-цзы прост и однозначен: «Если запретить предсказания и удалить всякие сомнения, умы солдат до самой смерти никуда не отвратятся». К этим словам присоединяется комментатор Ду Му: «Запрети прорицания и не позволяй офицерам и солдатам гадать об исходе боя». Важно также, чтобы сам полководец не верил в предзнаменования.

Для Сунь-цзы и его последователей характерно резко отрицательное отношение ко всякого рода гаданиям и магической практике. Так Вэй Ляо-цзы пишет: «Чуский полководец Гун Цзы-синь вел войну с цисцами. Как раз в это время появилась комета, рукоятка которой (комета по своей форме уподобляется китайцами метле) была обращена в сторону Ци. Приближенные полководца сказали ему: „Та сторона, куда обращена рукоятка, побеждает. Нападать на Ци нельзя“. Гун Цзы-синь ответил: „Комета… что она понимает? Кто дерется метлой, тот, само собой разумеется, повертывает ее рукояткой и побеждает“. На следующий день он сразился с цисцами и разбил их наголову. Хуан-ди сказал: „Прежде, чем обращаться к богам, прежде чем обращаться к демонам, прежде всего обратись к своему собственному уму“. Этими словами он сказал, что все небесные знамения заключаются только в людях и их делах».

Такой подход характерен для китайских мыслителей, следующих в русле конфуцианской традиции. С их точки зрения, гадания и магия – удел невежества и жадности.

Однако к моменту проникновения трактата «Сунь-цзы» в Японию в Китае развились многочисленные даосские и буддийские секты и школы, подход которых к проблеме гаданий и магии был диаметрально противоположным.

Поэтому почти одновременно с «Сунь-цзы» в Японии появились и трактаты, описывающие различные приемы магии, в частности, направленные на достижение невидимости. Так в «Нихонги» под 602 г. сообщается: «Зимой, в 10-ю луну, сюда прибыл монах Квангын из Пэкче. [Он] преподнес [двору] книги о [составлении] календарей, а также трактаты по астрономии и географии и вместе с ними трактаты об искусстве прятаться за щиты. В это время отобрали трех-четырех учеников и повелели [им] учиться у Квангына. Тамафуру, предок „фубито“ Яго, учился законам составления календарей. Косо, староста деревни Отомо, изучал астрономию и [искусство] прятаться за щиты. Все они учились [до тех пор, пока не] постигли дело».

В этом отрывке речь идет о так называемом «тонко», что буквально означает «прятаться за щитом» – искусстве становиться невидимым при помощи особого рода магических заклинаний. В «Истории Поздней Хань» говорится: «Предположите, что [вы] в тени шести щитов и затем скройтесь!».

Формулы «тонко» заняли прочное место в практике целого ряда школ японского воинского искусства. Например, методы использования тонко входят в программу двух древнейших школ бу-дзюцу – Нэн-рю, основанной дзэнским монахом Дзионом в XIV в., и Тэнсин Сёдэн Катори Синто-рю, созданную великим мастером меча Иидзасой Иэнао в XV в. Упоминается учение о тонко и в знаменитой энциклопедии нин-дзюцу XVII в. «Бансэнсюкай».

Учение о тонко всегда относилось к наиболее секретным разделам знания традиционных школ, поэтому известно о них немного. По-видимому, существовали различные методы использования тонко, связанные или с даосизмом, или с эзотерическим буддизмом. На связь тонко с даосизмом, в частности, указывает современный патриарх школы Катори Синто-рю Отакэ Рисукэ: "Одной из эзотерических концепций школы Тэнсин Сёдэн Катори Синто-рю является теория Инь и Ян и пяти первоэлементов (онмё-гогё-сэцу). С ней связаны два других эзотерических учения: тонко и хо-дзюцу. Особая форма заклинания и волшебства (ё-дзюцу), способная сделать тело воина невидимым для врага, называется «тонко».

Что же касается буддизма, то японским лазутчикам, без сомнения, была известна мудра невидимости – онгё-ин, один из вариантов которой входит в знаменитые «девять знаков» – «кудзи-ин». В классическом варианте этой мудры, присутствующем на многочисленных изображениях Будды, левая рука образует неплотно сжатый кулак с «отверстием» у большого пальца, а правая в положении ладонью вниз нависает над левой.

Мудра онгё-ин связана с бодхисаттвой Маричи (яп. Мариси-тэн), которую в Японии почитали покровительницей воинов. В Китае Маричи считалась богиней света, которая своей силой поддерживает солнце и луну и обеспечивает правильное взаимодействие инь и ян. На Дальнем Востоке верили, что она обитает на одной из звезд Большой Медведицы. Будучи помощницей бога солнца Сурьи, она постоянно вращается вокруг него, причем так быстро, что становится невидимой. Считалось, что правильное воспроизведение мудры в сочетании с соответствующей мантрой позволяет исполнителю приобщиться к чудесным свойствам Маричи, о которой сам Будда якобы сказал: «Бодхисаттва Маричи обладает сверхъестественным могуществом. Она постоянно проходит перед богами Солнца и Луны, но они не могут ее узреть, хотя сама она постоянно видит Солнце. Люди не в состоянии постичь и узнать ее, они не могут захватить ее и связать, они не могут причинить ей боль, повредить ей или обмануть ее… Если вы знаете имя Маричи и постоянно повторяете его про себя, люди не смогут постичь или узнать вас, не смогут поймать вас, связать или причинить боль, не смогут вас обмануть…».

Вероятно, именно с практикой тонко связан и обычай ниндзя читать особые заклинания – онгё-но мадзинаи – во время скрывания от врага.

На основании этих сведений можно сделать вывод, что уже с самого первого этапа своего развития нин-дзюцу сочетало самые различные, порой противоречащие друг другу по сути, элементы в стремлении достичь максимальной эффективности в действии. И при несомненном преобладающем влиянии рациональной китайской военной науки и, в частности, учения Сунь-цзы на воинскую традицию Японии (Это с гордостью признает, например, автор «Бансэнсюкай», дзёнин ниндзя Ига Фудзибаяси Ясутакэ), немалую роль в формировании облика нин-дзюцу сыграла и религиозно-мистическая традиция буддизма и даосизма. Различные психоэнергетические практики из арсенала цигун, магические приемы, буддийская медитация заняли важнейшее место в нин-дзюцу. Позже это привело к тому, что обыватели стали представлять ниндзя в качестве «родственников» или «учеников» даосских отшельников, горных аскетов ямабуси, монахов школ эзотерического буддизма. Ниндзя стали восприниматься кудесниками и магами, способными на невероятные поступки. Тем более, что подчас ниндзя действительно совершали деяния, которые для непосвященного казались сверхъестественными. Возникла тенденция связывать происхождение нин-дзюцу с тем или иным святым, гением, мудрецом. Немалую роль в этом сыграло характерное для всей дальневосточной цивилизации стремление подчеркнуть значимость каждого явления, о котором мы уже говорили ранее. Одним из проявлений этой тенденции является предание о создании нин-дзюцу легендарным китайским даосом Сюй Фу, которая имела широкое хождение среди жителей провинции Кии.

Точных сведений о Сюй Фу не сохранилось. Имя его известно лишь из легенд жителей провинции Кии. По легенде Сюй Фу был выдающимся даосским мудрецом, магом и служил придворным лекарем китайского императора Цинь Шихуанди (246-210 гг. до н.э.). Шихуанди славился своей половой распущенностью и общей неумеренностью. Он очень любил свою сладкую жизнь, страшно боялся смерти и поэтому приблизил к себе большую группу даосских мудрецов, активно занимавшихся поиском эликсира бессмертия, надеясь с их помощью сохранить вечную молодость. Одним из этих мудрецов и был Сюй Фу.

Однажды Шихуанди прослышал от даосов, что в восточном море расположен остров, где якобы растут волшебные деревья, дающие плоды, возвращающие молодость и наделяющие бессмертием. Он тут же распорядился снарядить экспедицию на поиски загадочного острова и назначил ее руководителем Сюй Фу.

После нескольких месяцев плавания китайские моряки наконец увидели землю. Только оказался это не волшебный остров, а японская земля Кии. Туземцы радушно встретили пришельцев и оказали им всемерную помощь в поиске чудодейственных плодов. Однако, обрыскав все окрестности, китайцы их так и не нашли. Экспедиция провалилась, а у Сюй Фу появилось горячее желание навсегда остаться в этих гостеприимных краях: Цинь Шихуанди ошибок не прощал, и возвращение в Китай без волшебных плодов было равнозначно самоубийству. Поэтому Сюй Фу принял японское имя Оюротаюя и при помощи даосской магии стал государем земли Кии.

Как видим, в легенде не сообщается о том, что Сюй Фу передал островитянам какие-либо методы шпионажа или ведения боевых действий. Не упоминается также, был ли он вообще с ними знаком. Нет здесь и описаний каких-либо «ниндзеподобных акций». И все же одного того, что Сюй Фу владел приемами магии оказалось достаточным, чтобы «по сходству» произвести его в «отцы-прародители» нин-дзюцу.

Известный японский исследователь Окусэ Хэйситиро отмечает также сходство японского имени Сюй Фу – Оюротаюя – с именем знаменитого шпиона Такоя, о котором речь пойдет далее. Он высказывает предположение, что в предании о Сюй Фу как основателе нин-дзюцу соединились два независимых сюжета – легенда о приезде даоса в Японию и исторический факт шпионской деятельности Такоя.

К концу VI в. н.э. источники относят деятельность первого профессионального шпиона в японской истории. Первого «ниндзя» звали Отомо-но Сайдзин (в некоторых работах он назван, Отомо-но Сайню). Он был жителем провинции Ига (по другим сведениям – Оми) и потомком уже упоминавшегося Мити-но Оми-но микото по прямой линии. Служил первый «ниндзя» принцу Сётоку Тайси (гг. жизни – 574-622), одному из величайших деятелей в истории страны Восходящего солнца.

Чем же конкретно занимался Отомо-но Сайдзин? Во многих книгах по истории нин-дзюцу говорится, что в 587 г. он по приказу Сётоку Тайси проник в лагерь мятежника Мононобэ-но Мория и добыл важную информацию о составе вражеских войск, чем способствовал победе принца. Однако в источниках, повествующих о войне Сётоку Тайси против Мононобэ-но Мория, например в «Нихонги», об этом ничего не сообщается. Да и имени Отомо-но Сайдзин там не найти.

Окусэ Хэйситиро приводит иную версию. Он считает, что таланты Сайдзина проявились не на войне, а во время мира. И был он шпионом не военным, а… политическим и полицейским.

Источники, рассказывающие о деятельности Сётоку Тайси, постоянно отмечают замечательную способность принца «разом выслушивать прошения десятерых и решать их дела, не пропуская ни слова» («Нихон рёики»). С этим замечательным свойством было связано одно прозвище Сётоку – Тоётомими – «Чуткое ухо», «Ухо, слышащее далекое». Правда, если рассудить, это прозвище лучше подходит для шпиона…

Окусэ считает, что «чутким ухом» Сётоку Тайси и был Отомо-но Сайдзин. Он обладал замечательной памятью, умел подмечать все происшествия и незаметно для окружающих вызнавать все детали. Имея множество знакомых среди простолюдинов, он по сути был связующим мостом между широкими народными массами и дворцовой аристократией, имевшей весьма слабое представление о жизни за стенами дворца. Собрав информацию о происшествиях: кражах, убийствах, случаях проявления недовольства государственной политикой – и проанализировав ее, Сайдзин делал доклад принцу. Если возникало судебное разбирательство по конкретному факту, Сётоку, зная всю ситуацию в деталях с изнанки, мог запросто принять решение, поражая окружающих своей проницательностью и всевидением.

Сегодня это может показаться примитивным и наивным, но, по сути, таким образом был создан прецедент использования шпионов для осуществления контроля за обществом. Переоценить важность этого шага невозможно. Поэтому сегодня практически во всех работах по нин-дзюцу Сётоку Тайси называют первым «мастером пользования» шпионами, а его верного «подручного» Отомо-но Сайдзина – первым японским ниндзя.

Кстати, сам термин, которым в Японии на протяжении веков называли тайных агентов, – синоби, как полагают некоторые исследователи, восходит к прозвищу Отомо-но Сайдзин – Синоби, которым Сётоку Тайси наградил своего верного агента. В источниках это прозвище записывается тремя иероглифами. Вместе они означают «самоотверженность и талант наготове». Но возможно, что принц просто подобрал три китайских иероглифа с нужными чтениями, чтобы записать исконно японское слово, являющееся производным от глагола «синобу» – «быть невидимым». Позже их заменил один-единственный иероглиф – «нин/синобу» – «терпеть, выносить, быть невидимым, скрываться», который используется и сегодня в словах «ниндзя» и «нин-дзюцу».

Вторым японским государственным деятелем, использовавшим шпионов, считается император Тэмму (673-686), которому служил некий Такоя, вошедший в японскую историю как «шпион № 2».

Сам Тэмму был человеком незаурядным. Некоторые сообщения источников наводят на мысль, что он прекрасно разбирался во всех тонкостях шпионажа, пользовался его методами на практике. В «Нихонги» сообщается, что Тэмму в совершенстве владел «искусством бегства за щиты» (тонко). А в «Повести о доме Тайра», отстоящей, впрочем, от эпохи Тэмму на добрые 700 лет, говорится:

«Императору Тэмму, в бытность его наследным принцем, угрожали мятежники, и он бежал от них в горы Ёсино, переодевшись в женское платье». Поэтому вполне естественно, что именно он стал активно использовать шпионов.

Такоя, тайный агент Тэмму, в отличие от Отомо-но Сайдзина, прославился на поприще диверсионной работы. Это было вполне в духе времени. Ведь даже сам Тэмму взошел на трон в результате государственного переворота.

Такоя считается уроженцем центральной провинции Ямато. Он довел до совершенства тактику отвлечения врага при помощи диверсионных акций в его тылу. Пробравшись посреди ночи во вражескую крепость или лагерь, Такоя чинил там поджоги, вызывал сумятицу. И пока враги метались в растерянности, главные силы Тэмму могли незаметно подобраться к вражеским позициям и нанести неожиданный удар.

Сравнивая двух первых японских шпионов – Отомо-но Сайдзина и Такоя, следует отметить, что в их деяниях воплощены две ипостаси нин-дзюцу – информационно-разведывательная и диверсионная. Таким образом Отомо-но Сайдзин – это классический тип тайного агента-информатора, в то время как Такоя – образец лазутчика-диверсанта.

Примечания:

14 «Летопись древних дел».

15 «Анналы Японии».

16 «Диалоги Ли Вэй-гуна»

17 «Книга перемен».

18 «Продолжение анналов Японии».

19 «Каталог книг, имеющихся в настоящее время в Японии».