Город четвертого дивизиона.

«Кембридж Юнайтед» против «Дарлингтона»

21.01.77

Я подал документы в Кембридж при удачных обстоятельствах и в удачный момент: университет активно искал абитуриентов, учившихся в государственных школах, и, несмотря на полувнятные ответы на вступительных экзаменах и косноязычие во время собеседований, стал студентом. Наконец мой усердно вырабатываемый выговор без буквы «эйч» принес свои плоды, хотя не те, что я ожидал: не признание на северной трибуне, а принятие в Джизус-колледж Кембриджского университета. Я уверен, что только самые старые университеты сохранили такое доверие к провинциальным классическим школам.

Что верно то верно, большинство футбольных болельщиков не обременены оксбриджскими степенями (болельщики – народ, и что бы ни писали о них газеты, народ, в массе своей, как известно, не кончал университетов). Но зато у футбольных болельщиков нет криминального прошлого, они не носят ножей, не мочатся в карманы и не делают ничего другого, что им старательно приписывают. В книге о футболе так и подмывает извиниться: за Кембридж, за то, что в шестнадцать лет я не ушел из школы, не сел на пособие по безработице, не залез в шахту и не угодил в заключение, хотя понимаю, что извиняться не следует.

Чья же это все-таки игра? Вот несколько фраз наобум из анализа опуса Билла Буффорда «Среди головорезов», сделанного Мартином Эмисом: «любовь к отвратительному», «глаза питбулей», «цвет лица и вонища, как у чипсов с сыром и луком». Эпитеты эти призваны составить типичный портрет болельщика, но типичные болельщики знают, что все это – абсолютная ложь. Я отдаю себе отчет, что мое образование и мои интересы вряд ли позволяют мне назваться представителем большинства на трибунах. Но если судить по увлеченности, знанию игры, умению и способности ее обсуждать в любой ситуации и приверженности команде – тут я ничем не отличаюсь от остальных.

Футбол – прославленно народная игра и как таковая служит приманкой для многих людей, давно утративших связь с народом. Некоторые любят футбол, потому что они сентиментальные социалисты, другие – потому что кончали привилегированные школы и сожалеют об этом, третьи – потому что стали писателями, радиоведущими или рекламщиками и, оторвавшись от того, что считали своими корнями, увидели в футболе самый быстрый и наименее болезненный путь возврата. Это они чаще всего рисуют арену как место разгула злобных люмпенов, ибо не в их интересах говорить правду: «питбульи глаза» попадаются редко и скорее всего принадлежат спекулянтам, а на трибунах много актеров, девушек из рекламы, учителей, врачей, бухгалтеров, медицинских сестер и, конечно, соли земли – пролетариев в кепках и громкоголосых сорванцов. Но без многочисленных демонологий от футбола оторвавшиеся от современного мира люди никогда не смогли бы доказать, что они его понимают.

«Я бы выразился так, – заключает, прочитав обзор Эмиса, Эд Хортон в своей статье „Когда наступает суббота“, – клеймить футбольных болельщиков рыгающим быдлом значит давать повод другим относиться к нам как к быдлу и, следовательно, приближать трагедии, подобные „Хиллсборо“. Футбол ждет своих авторов – об игре незаслуженно мало пишут. Но меньше всего нам нужны подстраивающиеся под „рубах парней“ снобы». Именно. Я бы не мог сильнее повредить игре, если бы стал предлагать компенсацию, или извиняться за свое образование, или вообще от него отнекиваться. «Арсенал» появился задолго до Кембриджа и остался со мной после университета, а три проведенных в Кембридже года, насколько я могу судить, никому не мешают.

Учеба помогла мне понять, что я не одинок: нас было много – ребят из Ноттингема, Ньюкасла и Эссекса, большинство из которых получили образование в государственной системе, и теперь в колледже нам предстояло подправить свой элитарный имидж. Мы все играли в футбол и болели за свои команды, так что быстро нашли друг друга. Как при поступлении в классическую школу, только без наклеек с портретиками футбольных звезд.

Во время каникул я ездил на «Хайбери» из Мейденхэда, а из Кембриджа – лишь на самые большие игры – на остальные не хватало денег – и все больше и больше влюблялся в «Кембридж Юнайтед». Я не собирался этого делать, считал, что «Мы» – мой единственный зуд по субботам. Но так уж вышло: «Они» завоевали мои симпатии, чего раньше не удавалось никому.

Это было вовсе не предательство «Арсенала» – команды существовали в совершенно разных мирах. Когда оба предмета моего обожания всплывали одновременно где-нибудь на вечеринке, на свадьбе или на другом мероприятии, от которого всеми силами стараешься увильнуть, сразу возникало недоумение: если он любит «Нас», то что находит в «Них»? У «Арсенала» был «Хайбери», великие звезды, толпы болельщиков и весомая история за спиной. «Кембридж» мог похвастаться только убогим стадиончиком «Эбби» (с «Долевой стороной» – аналогом нашей «Стороны под табло», и когда наезжали иногородние плохиши, из-за стены летели кочны срезанной у пенсионеров капусты). На игры, как правило, собиралось не больше четырех тысяч человек; у них не было никакой истории – команда оказалась в Футбольной лиге всего шесть лет назад. И когда выигрывала, громкоговоритель извергал нечто эксцентричное, чего никто и никогда не пытался понять: «Я добыл славную связку кокосов!» Как тут не проникнуться теплотой и покровительственной любовью?

Уже через два матча я начал сильно переживать. Этому способствовало то, что команда оказалась первоклассным коллективом четвертого дивизиона. Тренер Рон Аткинсон научил своих подопечных играть в стильный, быстрый футбол в одно касание, приносивший на своем поле результат в три-четыре мяча (когда я первый раз пришел на стадион, «Кембридж» выиграл у «Дарлингтона» со счетом 4:0). К тому же вратарь Уэбстер и защитник Бэтсон имели арсенальское прошлое. Помнится, я видел, как в 1969 году, во время одной из немногих игр за «Арсенал», Уэбстер отбил в свои ворота два мяча; а Бэтсон – в начале семидесятых один из первых черных игроков в Футбольной лиге – после того, как перебрался сюда с «Хайбери», превратился из посредственного полузащитника в классного защитника.

Но больше всего мне нравилось, как почти немедленно проявились их сильные и слабые стороны. Современные футболисты первого дивизиона – безликие молодые ребята: одинаково выносливые, как и все в команде, со схожей выучкой, с примерно равными скоростными возможностями, с похожими темпераментами. В четвертом дивизионе жизнь протекала совсем по-иному. В «Кембридже» были и толстые игроки, и тощие, и быстрые, и медленные, игроки на подъеме и игроки на спаде. Центр-форвард Джим Холл двигался как сорокапятилетний мужчина, а его партнер по нападению Алан Байли – парень с нелепой стрижкой Рода Стюарта, который потом играл за «Эвертон» и за «Дерби», отличался быстротой гончей. Стив Сприггс метался в середине поля, словно настоящее динамо; он был невысокого роста, плотный и коротконогий (к моему ужасу, в городе меня несколько раз принимали за него: однажды, за десять минут до игры, в которой был заявлен Сприггс, я стоял, привалившись к стене, ел пирожок с мясом и курил «Ротманс», и какой-то мужичонка показал на меня своему сыну – на Сприггса, как и на всю команду кембриджцы возлагали большие надежды; в другой раз – в туалете городского паба, где мне пришлось вступить в идиотский спор с типом, который отказывался верить, что я не тот, кем, как я и утверждал, я не был на самом деле). Больше всех мне запомнился Том Финни – агрессивный и ловкий крайний нападающий, чьи прыжки и нарушения правил сопровождались ужасающими ужимками в сторону зрителей (вы не поверите, но он даже входил в состав сборной Северной Ирландии, когда та в 1982 году вышла в финал Кубка мира, правда, все время просидел на скамье запасных).

Раньше мне казалось, что расти и взрослеть – это два параллельных и независимых от человека процесса. Но теперь думаю, что взросление определяется волей: каждый может решить стать взрослым, но только в определенные моменты жизни. Такие моменты выпадают нечасто: например, в период кризисов в отношениях или когда предстоит нечто новое – ими можно воспользоваться, а можно и не обратить на них внимание. Будь я потолковее, я бы создал себя в Кембридже заново. Запрятал бы подальше прежнего мальчугана, чье увлечение «Арсеналом» помогло ему пройти через детство и отрочество, и превратился бы в кого-нибудь совершенно другого: чванливо-уверенного в своем предназначении в жизни молодого человека. Но я так не поступил. По какой-то причине продолжал держаться за свое мальчишество, и оно вело меня все студенческие годы. А футбол не по своей вине и не в первый и не в последний раз послужил и становым хребтом, и замедлителем развития.

Это были поистине университетские деньки. Никаких там «Футлайтс», никакой писанины для плакатиков и газетенок, никакого синего цвета, президентства союза, студенческой политики, клубов, стипендий и выставок – вообще ничего. Я смотрел пару фильмов в неделю, засиживался допоздна, пил пиво, общался с приятными людьми, с которыми до сих пор регулярно встречаюсь, покупал и брал на подержание у друзей записи Грэма Паркера, Патти Смит, Брюса Спрингстина и группы «Клэш». За весь первый курс сходил на одну лекцию, но зато два или три раза в неделю играл за вторую или третью команду колледжа… и ждал очередного матча на «Эбби» или кубковой встречи на «Хайбери». Я сделал все, чтобы любые привилегии, которые Кембридж даровал своим бенифициариям, миновали меня. Если честно, я побаивался этого места, и футбол, как и в детстве, утешил и, словно палочка-выручалочка, примирил меня с окружением.