Болельщики со стажем, знающие перипетии спортивной жизни за последние четверть века, может быть, будут искать в этой книге только пикантные подробности, остававшиеся за кулисами советского и российского футбола. Действительно, в ней много неизвестных и интересных эпизодов из жизни в большом спорте. Рассказаны они непосредственным участником событий, порой излишне сдержанно, но всегда без тени мстительности или злорадства. Автор представляет свою историю популярных видов спорта в лицах. Вспоминает людей, оказавших большее или меньшее влияние на ход событий, отдает дань друзьям и товарищам, делившим с ним радость побед и горечь поражений.

Я рад, что принадлежу к их числу. Мы встретились с Вячеславом, когда он был на подъеме своей карьеры. Кандидат педагогических наук, автор двух оригинальных изобретений, популярный спортивный функционер, он тогда получил свой первый орден «Знак Почета». Мы быстро обнаружили одинаковые подходы к жизни, событиям, людям, а главное – общую заряженность на достижение серьезных жизненных целей.

Я сам летчик-испытатель и знаю не понаслышке, что такое бешеные перегрузки как в небе, так и на земле. И поэтому всегда ценил в Славе выдержку и самообладание, его умение с достоинством держать удар в самых неожиданных и экстремальных ситуациях.

Вот уже почти тридцать лет жизнь испытывает нашу дружбу. Вячеслав стал профессором, кавалером орденов Дружбы народов, «За заслуги перед Отечеством» III и IV степеней. Ему вручены орден ФИФА «За заслуги» и почетный орден Международного олимпийского комитета. Он избран почетным членом ФИФА, и это единственный, между прочим, случай, когда действующий член Исполкома этой уважаемой международной организации является одновременно и ее почетным членом. У него огромный международный авторитет, благодари которому Москве доверили проведение кубка УЬФА в 1999 году и финала Лиги чемпионов в 2008 году. Я перечисляю эти достижения неслучайно. Слишком неприглядными были обстоятельства его отставки.

Я думаю, что преданность отечественному спорту, стойкость и выдержка, с которыми Вячеслав противостоял разрушительным для футбола действиям, связаны с его укорененностью на родине его предков, в рязанском селе Ибердус. Здесь он построил дом. Но сначала Вячеслав Иванович вместе с сыновьями и другом Александром Тукмановым восстановили сельскую церковь Иоанна Предтечи. Приход благословил митрополит Рязанский и Коломенский. Кстати, по соседству с Вячеславом Колосковым строят дома его друзья. Не столько потому, что места здесь благословенные, прекрасные, сколько для того, чтобы жить, проводить время рядом с интересным и очень надежным человеком. Уверен, что в кругу своих друзей Вячеслав Иванович никогда не будет вне игры.

Валерий Меницкий,

Герои Советского Союза,

заслуженный летчик-испытатель СССР,

лауреат Ленинской премии

Моей семье и друзьям посвящается

Раньше или позже, но я должен был уйти из футбола. Любой, даже самый хороший вратарь знает, что мяч когда-нибудь все же влетит в его сетку. Чья в этом будет вина – дело второе, однако горечь в душе голкипера остается. Лев Иванович Яшин как-то признался, что память его хранит не только взятые пенальти, но и пропущенные голы, особенно те, которые он просто не в силах был предотвратить. «Понимаешь, я знаю, что нет моей вины, а в душе...»

Вот так случилось и у меня. Уход был прогнозируемый, и все же привкус горечи остался.

Владимир Высоцкий по этому поводу сказал бы так: «Я не люблю, когда стреляют в спину, тем более, когда в нее плюют». Слухи о моей отставке были разнообразными и лживыми. Кому-то я вроде бы обещал уйти сам. Кто-то видел мое заявление. И все это подавалось с непонятным для меня злорадством.

Одна из газет написала об этом примерно следующее: «Наконец-то из комитета уходят чиновники от спорта! Есть надежда, что их место займут профессионалы, а не люди, попавшие сюда по знакомству и блату». Не из-за обиды, а ради справедливости захотелось рассказать, как я стал «спортивным» чиновником.

Хотелось написать роман, а получилась, иногда скупая на эмоции, хроника жизни. Я вспоминаю людей, близких и просто оставивших след в памяти. Если кто-то из читателей этой книги задаст вопрос, почему я так много пишу о друзьях и знакомых, отвечу коротко: а что такое жизнь без дорогих сердцу людей? Остальное – суета!

Нужно вспоминать по порядку. И поэтому начинаю с мещерской стороны, родины моих предков, да и моей тоже. Потому что мои первые детские воспоминания связаны с ней.

В конце мая, когда начинались школьные каникулы, мы отправлялись в деревню. Колесный пароходик тащился из столицы до Лашмы, пристани, ближайшей к нашему селу Ибердус. Ехали почти двое суток, в третьем классе, внизу, в трюме. На палубу нас не выпускали, по ней ходили мужчины в белых брюках, а в плетеных креслах, выставленных у бортов, сидели женщины в ярких платьях. И еще наверху за стеклянной стойкой был ресторан. Там – иной мир, недоступный нашему пониманию. На столах салфетки, высокие бокалы, сверкающие вилки и ложки, но главное – заказывай, что душе угодно, и повара тут же все для тебя приготовят. Хочешь – мясо, хочешь – макароны, хочешь – картошку.

Дальше этого наши фантазии не шли, поскольку мы не знали, какие блюда могли подавать в ресторанах. Мы – это я, мой родной брат Илья, двоюродные братья Виктор, Слава, Василий, наши отцы и матери. О каких там ресторанах можно было говорить, если моя мама, начиная с осени, закупала понемногу пшена, гороха, сахара, и вот теперь мы везли это богатство бабушке, чтобы ей было чем нас кормить. На месте нас ждали ягоды, картошка, грибы, рыба, которую еще надо было поймать.

С верхней палубы была слышна музыка – играл патефон. Слов не разобрать, только мелодия! По прошествии многих лет я как-то услышал песню «На теплоходе музыка играет...», показалось: она это, она!

Вот опять теплоход убавляет свой ход.
Я того, что не сбудется, жду.
Первый снег в городке, первый лед на реке,
Я к тебе по нему не дойду...

Песню пела Оля Зарубина. Во времена моего детства ее конечно же не было на свете, она просто не успела родиться, и сама песня в далекие пятидесятые еще не была написана. Но случается же такое с нашей памятью! Казалось, что эта песня стала частицей моего детства и потому как бы превратилась в мой гимн.

Прибываем в Лашму к вечеру. Но путь наш еще далеко не закончен. Переправляемся на другую сторону реки в лодке, загруженной до самых краев. Таких рейсов надо сделать как минимум три. На берегу нас уже ждет папин брат дядя Петя с телегой, запряженной коровой. В колхозе для встречи родных лошадь выпросить было трудно.

От Лашмы до Ибердуса ехали километров семь по песчаной дороге через поля гречихи, проса, овса. Курс держали на видную издали каменную церковь, построенную в начале века на месте сгоревшей деревянной.

Вот уже выехали к озеру Шомша, огромному, километров пять длиной. Весной оно разливалось, и вода подходила вплотную к огородам и домам, но никогда не заливала их. Мудрые деревенские жители располагали свои постройки и грядки на высотах, недоступных наводнениям.

Ибердус деревня большая, более трехсот домов. К нужному, бабушкиному, мы подъезжали уже в темноте. Тут нас уже ждали. Радостно возбужденные взрослые обнимаются, целуются, рассаживаются за стол, а мы, вымотанные дорогой, падаем с ног и тут же засыпаем.

Ранним утром бежал на реку – это стало традицией. Садился на любимое свое место, откуда хорошо видна Ока. Один ее берег крутой, в норах, где живут ласточки, другой – пологий, переходящий в заливные луга. Далее, за лугами, светлый при утренних лучах солнца лес, озеро Шомша с огромными щуками. Падаю на спину, вдыхаю такой густой аромат трав, что начинает приятно кружиться голова. Перед глазами васильки, бабочки, жуки-бронзовки. Над головой завис жаворонок, а слева, кажется, совсем рядом, кричит перепелка. Вообще-то утро не ее время, пать-падёмкать птаха начинает с заката до полуночи. Сегодня, наверное, это приветствие в честь моего приезда. Эх, сюда бы не в гости приезжать, тут бы жить и жить! Но я уже понимаю, почему папа и его братья после службы в армии перебрались в Москву. Конечно, и в столице нам жить тяжеловато, но тут тяжелей во сто крат. В колхозе, к примеру, расчет лишь по трудодням. Выполни сначала план, вырасти и отдай государству мясо, рожь, гречиху, и уж потом, если что в хозяйстве останется, то семье и пойдет. Часто не оставалось ничего.

– Сла-а-ва!

Это кричит мой двоюродный брат Виктор. Приподнимаюсь, машу рукой. Вижу, что он несет плетеную корзину. Значит, сейчас мы пойдем за рыбой.

– Айда, к завтраку карасей на болоте наловим!

Болото расположено в лугах, солнце прогревает его до дна, и вода почти не студит тело. Мы тащим корзину по тине. Темная, пахнущая муть тут же чернит все вокруг. Поднимаем плетенку – вода стекает, и остаются жирные, широкие в спинках, караси, белые и округлые бронзовые.

– Хороший улов! Давай затянем ближе к берегу!

А тут караси еще крупнее, граммов по триста, самый смак для жарехи!

После нескольких наших заходов вода так замутилась, что рыбе нечем дышать, она поднимается наверх, жадно хватает воздух ртом. И мы берем ее теперь голыми руками! И карасей, и щурят.

Через час возвращаемся. Завтрак обеспечен, а настоящая рыбалка будет немного позже. Мы в ней, правда, участвовать будем лишь как наблюдатели: ставить сети, брать лещей, стерлядь, судака – дело старших.

Солнце еще в зените, а мы уже нетерпеливо крутимся у калитки, не осмеливаясь торопить родителей. Глазенки наши горят при этом так, что взрослые не выдерживают и сдаются: «Ладно, выходим сегодня пораньше».

Держим путь к бакенщику дяде Коле Макарову. В местах, где он зажигает бакены, мужики ловят рыбу на уху. Они безошибочно знают, где можно взять карася, где леща, судака, а где и стерлядка попадется. Настоящую стерлядь будут брать ночью возле острова Дамайского. Ради нее, собственно, и затевалась вся рыбалка. Леши и караси – так, прелюдия.

Взрослые ловят на уху, но мы тоже не сидим сложа руки. Ставим мелкую сеть на ельца. Это вовсе не баловство. Вяленый елец мы повезем домой, в Москву, будем есть зимой.

Вечереет. Догорает костер, на углях дозревает уха. Стерлядка сварена и отложена, в ухе куда больше ценится судак. Наравне со взрослыми мы хлебаем уху, но в разговоры их не встреваем. Отцы наши тогда еще жили войной. Поэтому первый тост оставался неизменным:

– Ну, братушки, поднимем чарки за отца нашего, помянем и Илюшу с Колей. Пусть им земля будет пухом!

Дядя Илья и дядя Коля – папины братья. Всего их было пятеро, все ушли на войну, трое вышли из нее пусть израненные, но живые, а летчик Илья Трофимович и танкист Николай Трофимович Колосковы погибли.

Взрослые делились воспоминаниями, выпивали, потом двоюродный брат отца, слепой дядя Гриша, растягивал мехи гармошки-«хромки». Вдруг оказывалось, что водка закончилась, а песни еще спеты не все и сети на стерлядь ставить вроде как рано. Дядя Гриша откладывал в сторону гармошку, просил бакенщика:

– Ну-ка, Николай, свози меня на ту сторону.

В лодку напрашивались и мы с Витей. Плыли через Оку, пока дядя Гриша не говорил:

– Прямо у большой ракиты, в которую молния била, высади.

Ночь темная, безлунная, но Макаров, знающий реку как свои пять пальцев, причаливает точно возле обнаженных корней старого, расщепленного, но все еще живого дерева. Дядя Гриша трогает рукой его ствол, удовлетворенно кивает и уверенно шагает во тьму. Растворяется в ней сразу же. Он держит путь в Шульгино, деревню, где всегда можно купить водку.

– Не заблудится? – спрашиваю я.

Бакенщик лишь хмыкает в ответ:

– Это мы, зрячие, заблудиться можем. А ему все одно, что ночь, что день. Ежели каждый камешек на своем пути знаешь, то и солнце не нужно, с маршрута ничего тебя не собьет.

Минут через сорок дядя Гриша появляется, протягивает нам авоську с бутылками. Мы помогаем ему усесться на корму лодки, просим у бакенщика погрести, но тот качает головой:

– Ночью на воде шутить нельзя. Ежели бутылки утопим, нам Колосковы шею намылят!

Он тихонько смеется своей шутке и берет курс точно на костер, тлеющий на другом берегу.

Странное название родной деревни Ибердус, как говорят, принадлежит языку неизвестного народа, населявшего этот край в дославянский период. Мне лично нравится версия местных краеведов, которые трактуют его исходный смысл как «отрадное». В 1960-х годах здесь проводили раскопки археологи Государственного Исторического музея и нашли поселения и могильник, относящиеся ко второму – третьему тысячелетиям до нашей эры, то есть уже в эпоху неолита и бронзы в этих местах жили люди.

В начале 1950-х годов деревня Ибердус насчитывала более трехсот дворов. Местный колхоз был сильным: имел семьсот голов крупного рогатого скота, около трехсот лошадей, шесть тысяч гектаров земли. Почвы здесь малоплодородные, супесчаные. И все же, даже во время войны, бабы, пахавшие на себе и на коровах, выращивали овес, гречиху, рожь. Вернувшиеся с войны мужики впряглись в работу: пахали на совесть, пили мало, детей с малых лет приучали к порядку. И все же жили крайне бедно.

Вокруг Ибердуса на много километров открыты взгляду знаменитые приокские луга, которые тысячу лет кормили русского крестьянина. Наши предки, обкашивая пойму, до дыр стирали ладони, чтобы прокормить себя и детей.

Отец и его братья, хоть и жили теперь в Москве, по духу, укладу, отношению к традициям оставались деревенскими. Колхоз они считали родным и охотно помогали ему во время сенокоса. Каждый год оставляли в лугах свой именной стог. При этом дядя Гриша, как старший из братьев, стоял наверху, а остальные подавали ему сено.

Мы с братьями тоже не были столичными белоручками. Возили копны на лошадях, сбивая до крови зады, зато в конце работы с огромным удовольствием купали в Оке лошадей. Бабка Дарья часто посылала нас в луга за ягодой. Мы считали это трудовой повинностью. Ну посудите сами: каково собирать, к примеру, луговую клубнику при жаре за тридцать в местах, где даже деревца нет, чтобы спрятаться от палящего солнца?!

Были дела и потруднее. По соседству с Ибердусом стояло село Тимохино, в котором жила моя родная тетя Маруся. Трудные военные годы мы с мамой переживали именно у нее.

В Тимохине когда-то стоял завод знаменитого винокура Шемякина, в 1950-х годах еще красовалась на фоне старого сада его усадьба. Производство сохранялось и после революции, но после сплошной коллективизации совсем захирело.

Тетя Маруся, хотя и была замужем за счетоводом колхоза, в коллективное хозяйство вступать категорически отказывалась. Жила ее семья бедновато. Мыс двоюродным братом Сашей впрягались в телегу и ехали корчевать смоляные пни, чтобы ей было чем топить печь. На один пень уходило часа два как минимум: обкопать, подрубить корни, поддеть вагой... К вечеру казалось, что сил не осталось, и все же затевали какие-нибудь активные игры: в вышибалу, лапту, чижик.

Время летело быстро, подходил к концу отпуск родителей, и наши каникулы в деревне тоже заканчивались, начинались сборы. Паковали соленья-варенья, вяленую рыбу, банки с медом, купленным у соседа-пасечника.

Накануне отъезда накрывали во дворе столы для отъезжающих, соседей и знакомых. Ибердус долго помнил (да и сейчас при встрече старожилы вспоминают), как гуляли Колосковы, какие песни пели!

В конце вечеринки отец обязательно затягивал свою любимую:

До тебя мне дойти нелегко,
А до смерти четыре шага...

Отец застолья любил, но пил в меру. Даже так скажу: за всю жизнь пьяным я его ни разу не видел.

В дни получки, правда, мама, глядя на часы-ходики, тикавшие на стене, говорила мне:

– Ну вот, уже давно прийти должен, а нету. Пойди, сынок, поищи.

Мама беспокоилась не о том, что отец где-то загуляет- закуролесит: тут она была спокойна, он никогда не давал поводов сомневаться в себе. Но здоровье папы серьезно подорвала война – были и ранения, и контузия. Вот поэтому мама, отправляя меня на его поиски, добавляла:

– Вдруг ему плохо станет!

Отца долго искать не приходилось. Они с друзьями собирались обычно в деревянной пивной, расположенной в нашем Измайлове рядом с трамвайной остановкой «Продмаг». К пиву тут можно было взять и черную икру, и каспийский залом, и копченого леща. Мужики, собравшиеся за столиками, пили мало, больше говорили. Им просто надо было время от времени выговариваться: так лете было нести в себе груз, накопленный войной.

Папа ушел на войну с первых ее дней. Был водителем легендарных установок «катюша», победу встретил под Белградом. Прошел столько фронтовых дорог, что всегда находились те, кому он мог сказать: «А помнишь?..»

Обычно я замечал его с порога пивной, внутрь не входил, но старался сделать так, чтобы и отец меня увидел. Поймав его взгляд, продолжал ждать на улице. Потом мы шли домой, его тяжелая рука лежала на моем плече. С папой здоровался почти каждый встречный: здесь, в Измайлове, он был, можно сказать, старожилом. С середины тридцатых годов работал водителем – профессия по тем временам весьма почетная. Не изменил он ей и после войны: совершал на своем студебеккере дальние поездки аж до Узбекистана. Как же я ждал его возвращений! Ведь тогда на нашем столе появлялись самые настоящие яства: виноград, урюк, копченая треска.

Не знаю, пробовали ли их родители или все это доставалось только нам с братом? Помню только, что мама всегда говорила: «Ешьте, ешьте, мы с папой уже...» Какой там уже!

Мама приехала в столицу по всесоюзному набору на Метрострой. До этого жила в Юхновском районе Калужской области и не понаслышке знала, что такое Великий Голод. Рассказывать об этом не любила, но как-то у нее вырвалось: «Самое страшное – видеть, как мрут от голода дети». Поэтому главной своей заботой всегда считала накормить нас.

Мама работала дворником. В ее обязанности входило не только следить за порядком у подъезда и во дворе, но и расчищать определенный участок дороги у дома. Зимой я вставал в пять утра и до школы помогал убирать снег в огромный короб на санях.

Жили мы тогда в коммуналке, состоящей из трех комнат на три семьи. В нашей комнате на четырнадцати квадратных метрах помещались мамин отец дед Илья, я с братом, родители, сестра мамы с мужем. Тесноту приходилось терпеть, в соседних бараках все жили так же. Уроки, правда, приходилось учить на коленках. Но снисхождения по этому поводу учителя не делали, оценки за почерк снижали.

Четыре года я учился в тесной деревянной школе. Потом пленные немцы выстроили добротное просторное здание, в которое тем не менее, как мне кажется, не переселился родной дух крохотных наших былых классов. Задерживаться тут не хотелось ни минуты.

А может, всему виной просто возраст? И вправду, кому хочется сидеть за партой, когда рядом речка Серебрянка, где клюют пескари, а по ее заросшим кустарником берегам в самодельную клетку-ловушку можно было поймать и варакушку, и зяблика, и щегла, а потом продать их на «Птичке»?

Это самые безобидные забавы, которыми занимались мы, измайловские оторвы, шпана послевоенная. Законы жизни наших улиц были жестки и суровы. По воскресным дням здесь «забивали козла» жившие дверь в дверь участковый дядя Вася Скворцов и рецидивист Санька Перо.

– Сдается мне, Перо, это ты вчера седьмую квартиру у продмага брал?

– Ну что вы, Василий Семеныч! Я в своем районе не работаю... Спасибо, отдуплиться дали.

– Пожалуйста. Только ты учти, я все равно узнаю, кто инженера грабанул. И пойдет он у меня по этапам... Рыба!

Днем они могли даже пива вместе выпить, а ночью стояли по разные стороны баррикад, один убегал, другой преследовал. Такое было время. Бурьяном росла сплошная безотцовщина. В деревнях патриархальный, общинный уклад жизни все же как-то хранил тех, чьи отцы не вернулись с войны. За ними был глаз со стороны дедушек, бабушек, теток, соседей. На городских окраинах пацанов воспитывала улица. Редко кто из двадцатилетних не сидел. А из сидевших редко кто брался за ум. Ходить с ножом и кастетом было модно.

В нашей школе учился Лобан, то есть Володя Лобанов. Он был не намного, года на три, старше меня. Ему было четырнадцать, может, пятнадцать лет, когда водной из драк его ударили финкой. Дело для той поры в общем-то обычное. Мы бегали смотреть на плохо отстиранную от крови рубашку, висевшую в его дворе на бельевой веревке. Матери Лобан не разрешил штопать дырку, а поправившись, так и надел ее, со следом от лезвия. Это называлось шиком. Мы почитали за счастье притронуться ладонью к пробитой ткани. Так жили. Такие были кумиры.

Конечно же от влияния улицы нас пробовали отвлекать. В выходные, когда отец был дома, мы устраивали семейные походы в лес или на речку. К нам присоединялись папины братья с детьми и женами. Жгли костры, пели песни, затевали игры. Дядя Гриша играл на гармони, дядя Вася – на гитаре. Мне все это нравилось.

Но вечером, едва вернувшись домой, я спешил к голубятне, чтобы посмотреть на новых птиц, которыми разжился Санька Перо, и услышать его истории о своих похождениях. Потом Санька уходил по делам, и нашим вниманием завладевал Володя Лобан. Он уже пил вино, научился ходить вразвалку, цикать слюной через зубы и совсем не обращать внимания на упреки матери:

– Чего с детями водишься? Помог бы по дому-то... Ох, был бы жив отец, он бы тебе показал, ирод ты этакий.

Когда мать уходила, он ворчал:

– И чего ей надо? Я ей кукурузы с поля принес, два арбуза со склада стащил... Хотите, научу, как можно арбузы тырить? Айда за мной!

Мне нравилось ходить семьей в лес и слушать песни взрослых. Но общаться с Санькой и Лобаном нравилось тоже. Не знаю, как сложилась бы моя судьба, но однажды отец из дальней своей поездки привез не виноград, не урюк или копченую рыбу, а кожаный, со шнуровкой, футбольный мяч.

Этот подарок отец вручил мне поздним вечером. Мяч был желтым, сшитым из тонких кожаных полосок. Бежать на улицу я уже не мог и лег с ним спать. Новенькая кожа пахла так, как пахнет потная лошадь. Я впервые почувствовал себя богатым человеком. Когда-то в Ибердусе самым богатым считали моего дедушку Трофима, потому что у него, первого в деревне, появилась керосиновая лампа, все остальные еще жгли лучины. Но что там какая-то лампа по сравнению с настоящим мячом!

Честное слово, не знаю, пошел бы я на следующий день в школу, если б это было не воскресенье! Уроки я не прогуливал, не водилось за мной подобного греха, но ведь такой повод!

Поле, на котором мы играли, было почти как настоящее: с разметкой, вкопанными штангами. Трава-калачик, напрочь выбитая в районе вратарских площадок, зеленела ближе к середине и по краям поля.

Утром я убежал туда до завтрака. В такую рань в футбол мы никогда не играли, а тут очень скоро собрался пяток полноценных команд. Какие средства оповещения сработали – трудно сказать. Так, наверное, мухи летят на мед, чувствуя его за сотни метров.

С моим мячом не стыдно было показаться и на настоящем поле, которое располагалось на территории аэродрома возле Гольянова. На нем играли уже не двор на двор, не улица на улицу, а измайловские на Преображенских, сокольнических. Команды формировались без оглядки на возраст. Семиклассник мог орать инженеру завода: «Дай пас!» Одинаково толкались, одинаково били по ногам. Пацаны в таких условиях или ломались и уходили, или закалялись и учились не ныть. Футбол для нас стал жесткой, но надежной школой мужания.

На гольяновское поле время от времени приезжали настоящие тренеры, чтобы выбирать там для своих клубов игроков. Так и я попал в зону их внимания и оказался в футбольной секции «Юность», расположенной в Измайловском парке. Из секции меня зачислили в ДЮСШ (детско-юношескую спортивную школу) при команде «Крылья Советов».

Началась моя по-настоящему футбольная жизнь. Она типична для того времени. Многие выдающиеся игроки прошли этапы дворовых и уличных команд, секций, спортивных школ – Э. Стрельцов, В. Воронин, В. Иванов, И. Нетто, А. Исаев, А. Ильин. Детские спортивные школы формировались на базе крупных предприятий, заводов. В Москве это были ЗИЛ, «Серп и молот», «Крылья Советов», «Динамо», «Салют». Открывались школы в ВДФСО профсоюзов, «Спартаке», «Зените».

В то время в каждом спортивном клубе было по семь команд: две из мальчиков, по одной из юношей, юниоров, молодежная, вторая и первая клубные. Игры начинались в девять утра и заканчивались поздно вечером. Мы, малышня, отыграв свое, обычно не расходились и наблюдали за действиями на поле старших товарищей. Так воспитывалась преданность своему клубу. Мы были преданы ему не цветом шарфа или текстом «кричалок», а общими синяками, царапинами. Мы знали, как куются победы, как горьки поражения, и поэтому не только болели за своих, но и уважали соперников. Увы, сейчас это чувство утратилось. Теперь самые оголтелые фанаты не только по мячу ударить не могут, но даже правил игры не знают, не раз в этом убеждался.

В двенадцать лет я стал играть за команду мальчиков своей возрастной группы в «Крыльях Советов». Родители отнеслись к этому снисходительно: «Это лучше, чем собак по улицам гонять. Да еще по таким улицам, как наши. Бандит на бандите, тот сидел, этот скоро сядет. Пусть в мяч играет, лишь бы под дурное влияние не попал».

Я уже говорил, что уроки готовить приходилось на коленях, а теперь из-за футбола я и это делал в спешке. Десятилетку закончил, имея одну пятерку, но зато по самому любимому и главному для меня предмету – физкультуре. Перед выпускным вечером я первый раз в жизни употребил спиртное. С моим школьным другом Левой Юдовичем мы зашли в дровяной сарай, стоявший рядом с нашим бараком, и приняли по стакану кубинского рома, которым в то время были завалены магазины. Опьяневшие пошли на школьный праздник. Как он прошел – не помню. Через много лет моя классная руководительница рассказала: «Мы, глядя на вас, хохотали: вы такие забавные и добрые были». Лично мне за ту первую пьянку стыдно до сих пор.

В моем окружении среди тех, кто «уже сидел или готовился сесть», были разные люди. К примеру, в нашем бараке жил Борис Воробьев по кличке Джага, который не пропускал ни одной нашей игры, болел за «крылышки» яростно и преданно. Объяснял это так: «Меня приглашали за эту команду вратарем, я, брат ты мой, пенальти знаешь как брал? Мне мастер один пробивал, так из десяти я пять отбил. Тренер сказал: приходи через четыре дня на тренировку. Но для меня ж это, брат ты мой, целая вечность! Не утерпел, ввязался в одну историю. Руки поломали, срок дали».

Борис дважды был на зоне, однако после второй отсидки то ли присмирел, то ли поумнел, но пить стал мало, работал на ткацкой фабрике «Красная заря», что располагалась у метро «Сталинская» (ныне «Семеновская»). Когда передо мной после получения аттестата встал вопрос, что делать дальше, стал упрашивать: «Приходи к нам! У нас и футбольная команда есть, тебя возьмут, с моим мнением, брат ты мой, там считаются!»

Я все же пошел работать на завод торгового машиностроения учеником электромонтажника. В мои обязанности входила наладка оборудования электроплит, выпускаемых для нужд общепита. А выбор такой я сделал потому, что на заводе тоже была команда, играть в которой меня уговаривали, когда я еще играл за «крылышки». Уговаривал не просто болельщик и любитель футбола, а человек, в свое время поигравший за команду мастеров, – Николай Павлов.

Его имени нет в списках известных московских футболистов. Это, как говорится, не тот случай. При иных обстоятельствах Н. Павлов, я просто уверен, добился бы многого, но к тридцати своим годам он был уже, как говорят, отработанным материалом. Виной тому – травмы и водка. Пет, не так: сначала водка, а потом травмы.

Из-за пристрастия к алкоголю раньше времени ушли из большого футбола ребята очень даже известные, те, кому пророчили всесоюзную славу, и даже те, кто этой славы добился: В. Воронин, Э. Стрельцов, А. Медакин, Н. Абрамов, В. Денисов, А. Масленкин, В. Банишевский.

Но вернемся к Н. Павлову. Ему было немного за тридцать. Высокий, сухощавый, он обладал сильным и точным ударом, но скорости и выносливости ему уже не хватало. На поле он выходил только в наколеннике и все равно играл с осторожностью, как бы с оглядкой: при нагрузках выскакивала коленка. Он загубил себя как футболиста, но тренер, настоящий тренер, стратег и тактик одновременно, в нем жил. Благодаря правильной расстановке и умной установке на игру мы даже в ослабленном составе одерживали победы. Беда была лишь в том, что часто он даже тренировки проводил «под мухой». Рвался сам показывать каждый финт, мяч его плохо слушался, Николай злился, выходил из себя.

На нас он, правда, зло не срывал. Лишь однажды я увидел его разъяренным: когда два игрока пришли на тренировку, что называется, с бодуна.

– Дураки! – кричал он и стучал кулаком по лбу. – Ни черта соображать не хотите! У вас же есть шанс людьми стать! Что ж вы на себе крест ставите?!

Ребята пробовали было оправдываться:

– Коля, но так ты же и сам...

Павлов резко оборвал их:

– Да, я и сам пил и пью! И где я по этой причине? Где? А меня ведь когда-то в «Спартак» приглашали!

До этого он никогда не вспоминал о своем пришлом, и сейчас его признание вырвалось как бы непроизвольно. Тренировку он отменил, все разошлись по домам. Я немного задержался у кромки поля, и Павлов сказал:

– Если не торопишься, давай немного посидим.

Ему, видно, хотелось выговориться. Трибун на заводском стадионе не было, мы просто уселись на зеленую кашку.

– Меня зрители, – начал он, – после каждой игры чуть ли не на руках носили. Потом наливали, естественно.

– Ты в какой команде и фал? – спросил я.

– Теперь это все равно, – Николай лишь махнул рукой. – Важна суть, так ведь? Меня в «Спартаке» заметили, а мне тогда восемнадцать было. Приглашают, говорят: «Ты, парень, талант, но слышали, что пьешь. Завязывай, и в конце сезона к этому вопросу вернемся». А я не завязал, понесло меня. Думал, да что мне там «Спартак», я вон какие голы забиваю, меня и в «Динамо», и в ЦСКА возьмут. Из- за пьяного куража к красно-белым я не попал. Обиделся! Великие – они часто обижаются! Вышел на очередную игру после стакана – и получил травму. В общем, так, – закончил он, – кто будет пить, тех буду гнать к чертовой матери! Так команде и передай.

Павлов держал нас в форме, даже за курево отчитывал. При заводе была секция лыжного спорта, и зимой мы, чтобы не терять физические кондиции, бегали кроссы. Я тогда получил третий разряд.

А Борис Джага все же уговорил меня играть и за «Красную зарю». Так что с согласия Павлова некоторое время выступал сразу за две команды. Был в этом и материальный интерес. За завод мы играли бесплатно, а фабрика игрокам приплачивала.

Что можно сказать о тех играх? «Газоны», конечно, были неважные, сетки на ворота привозили с собой хозяева поля, не хватало формы. Но чего было в избытке, так это самоотверженности. Много позже, даже на стадионах с тысячами зрителей, редко приходилось видеть, чтобы Так болели за своих. Без заученных кричалок, без плакатов и профессиональных дирижеров действа, люди действительно сопереживали происходящему на поле. Ведь играли их друзья и товарищи по цеху. Поэтому и футболисты отдавали себя игре полностью, чувствуя свою ответственность перед трибунами.

Трибуны – это, конечно, громко сказано. Если на фабричном стадионе сколотили хотя бы скамьи, то на заводском не было и их, болельщики просто стояли вокруг поля.

В пятидесятые годы в первенстве Москвы среди коллективов физкультуры участвовало около трехсот команд, разбитых на четыре группы. Вообще в послевоенные годы футбол стал массовым увлечением, знаком престижа региона, города, предприятия. Стадионы, на которых не стыдно было проводить матчи первенства Союза и даже международные игры, появились в Волгограде, Ростове-на-Дону, Краснодаре, Днепропетровске, Донецке, Свердловске. Когда, к примеру, игравшие в высшей лиге ростовские армейцы принимали у себя кого-нибудь из лидеров чемпионата, в столицу Дона приезжали на специально выделенных для этого автобусах болеть за своих любители игры из многих городов области.

В Ленин фале именно благодаря стараниям руководства знаменитого оптико-механического объединения (ЛОМО) появилась команда «Зенит», московские «Крылья Советов» основал 45-й авиационный завод, а «Торпедо» – ЗИЛ – завод имени Лихачева. Почти на каждом матче торпедовцев присутствовал директор завода Павел Дмитриевич Бородин. Рядом с ним сидели секретарь парткома, председатель профкома, комсомольский вожак, руководители района и почетные гости. Одним из них был министр внешней торговли, соратник Л.И. Брежнева Н.С. Патоличев. Партийный комитет завода возглавлял в то время Аркадий Иванович Вольский, недавно ушедший из жизни, но оставивший весьма заметный след в жизни современной России. А в те годы именно Аркадий Иванович сыграл решающую роль в том, чтобы в большой футбол после заключения вернулся Эдуард Стрельцов.

Я работал на заводе и играл в футбол за две команды, пока не пришло время призыва в армию.

Первомайский военкомат, куда я должен был явиться с вещами ранним утром, располагался у метро «Семеновская». От дома это было километрах в десяти. Друзья и родственники, собравшиеся с вечера проводить меня «во солдаты», тронулись в дальний путь с восходом солнца.

К месту назначения пришли вовремя. Капитан стал зачитывать фамилии призывников, тут же уточняя, кому в какую из двух шеренг становиться.

– Колосков, влево!

Влево так влево.

– Минскер!

В ответ – тишина! Капитан оглядывает толпящихся во дворе военкомата людей, еще раз выкрикивает:

– Григорий Минскер!

Всхлипнула и замерла чья-то гармошка. Собравшиеся завертели головами, как бы пытаясь найти призывника, не желающего отзываться на команду офицера.

Капитан не дождался ответа, захлопнул блокнот, по которому зачитывал фамилии, приказал:

– По машинам! – Показав на шеренгу, где стоял я, уточнил: – Вы занимайте места во втором грузовике.

Машины выехали за ворота военкомата, когда на дороге показалась еще одна группа провожающих. Капитан, сидевший в кабине, что-то спросил у них, до наших ушей донеслась только последняя его фраза:

– Негоже с опоздания службу начинать. Садитесь в кузов, быстро!

Приказ относился к бритому высокому парню. Он одним махом перевалился через борт и оказался у меня на коленях, я сидел с краю. Заулыбался, тут же представился:

– Григорий Минскер, собственный персоной! Ребята, я так понимаю, мы вместе служить будем? Тогда давайте знакомиться. Может, дорога дальняя предстоит, чего ж в молчанку играть?

Так мы познакомились с моим самым близким по жизни другом.

К обеду того же дня прибыли в один из населенных пунктов Подмосковья, где размещалась войсковая часть. Сначала думали, что пообедаем здесь и помчимся дальше, но оказалось, это и есть место нашей службы.

Капитан опять построил нас, представился:

– Шихин Владимир Михайлович, начальник физподготовки полка, обеспечивающего дублирующей радиосвязью Главный штаб Ракетных войск страны.

Он сообщил, что, начиная с нашего призыва, было решено сформировать роту, в которую входили бы спортсмены и музыканты.

– Мы рассчитываем, что вы станете для других сослуживцев примером в физической подготовке и будете повышать их культурный уровень, – говорил Шихин. – Но никаких поблажек и послаблений не ждите! Вы в первую очередь солдаты!

Нам повезло, прежде всего, мы были все-таки спортсменами. Да, я как связист, радиорелейщик с катушкой за спиной бегал по пять километров, занимался строевой подготовкой, заступал в наряды. Но основными нашими занятиями были все же тренировки, игры. Тогда проводились турниры на первенство родов войск, округов, товарищеские встречи между военными и командами местных предприятий.

Через день после нашего прибытия мы вышли на поле, чтобы в двусторонней игре определить основной состав полковой команды. Перед этим капитан Шихин собрал нас на первую тренировку, стал расспрашивать, кто за какие команды играл, в каких линиях. Тут выяснилось, что ворота наших соперников будет защищать Саша Кузнецов, игравший в «Динамо», одноклубник самого Яшина. Лев Иванович даже давал ему уроки вратарского мастерства. Гриша Минскер был волейболистом, но пробовал себя и в футболе, в качестве правого полузащитника. Я всегда играл на месте центрального защитника.

– А что можете нам рассказать вы? – спросил капитан Шихин парня, стоявшего рядом со мной. Темненький, невысокий, о таких говорят хилый, но шустрый, он мало чем походил на спортсмена.

– О, где я только не играл, товарищ капитан. С Шустиковым чаи распивал. Мой папа и Воронина знает, и Иванова.

– Бек? – вновь задает вопрос Шихин.

– Никак нет. Фамилия моя Ильманович.

Шеренга засмеялась. Шихин взял мяч, катнул его к ногам Ильмановича:

– До ворот отсюда двадцать метров. Попадешь в створ?

Ильманович с разбега стукнул по мячу, ковырнув при этом землю, и мяч прошел намного левее штанги. Шихин не на шутку расстроился:

– Кто ж тебя нам всучил, а, Ильманович? Ты понимаешь, что в футболе ни хитрость, ни знакомства тебе не помогут. На поле сразу видно, на что человек годится. Ты не годишься ни на что, хоть чаи можешь пить с самим Пеле.

Шихин разделил новобранцев на две команды: в первую включил тех, кто успел уже поиграть за классные команды, таких, как Саша Кузнецов. Во вторую попали мы с Минскером. На удивление, наша команда «разложила по полочкам» более маститых сослуживцев. Мы забили семь голов и пропустили всего один. Седьмой гол забил Гриша Минскер и сделал это по-пижонски. Стоял ноябрь, мы играли в шапках. Разыграли стандарт, подали верхом мяч в штрафную, Гриша в высоком прыжке снял ушанку, направил головой мяч в левую верхнюю девятку и тут же опять натянул шапку по самые уши.

Командир части полковник Юрий Андреевич Пикин, человек суровый, немногословный, поначалу отнесся без энтузиазма к созданию спортроты. Своего зама по политической части полковника Смирнова, по кличке Беда, наставлял:

– Нам важно, чтобы местный люд видел, какие мы, как служим, как поем, как играем. Единение, так сказать, армии и народа! Но при этом вожжи не отпускать!

Так оно и было. Людям, жившим в городах и деревнях, возле которых мы служили, не было стыдно за военных, дислоцировавшихся у них под боком. Естественно, они не знали тонкостей службы ракетных войск и не должны были знать. Но они видели, что в футбол мы колотили всех, на сцене играли и пели так, что посмотреть на военных артистов приезжали из других районов. Сам собой напрашивался вывод: военные – лучшие во всем! И если отдыхать так умеют, го и боевые задачи решают конечно же на высоте.

В нашей роте музыканты и спортсмены жили, можно сказать, душа в душу. В составе агитбригад вместе ездили по району. Днем мы играли с местной командой, причем часто включали в свой состав артистов (был, к примеру, у нас аккордеонист с яркой кличкой Фифа, надежно игравший в линии защиты), а вечером в сельском или районном клубе устраивали вечера отдыха, КВНы, конкурсы песни и танца. Помню, в одном из таких конкурсов мы с Сашей Кузнецовым станцевали считавшийся хулиганским тогда рок-н-ролл и заняли первое место. Ну а как же еще: военные должны быть впереди!

Нам разрешали играть за местные команды. Мы с Кузнецовым провели несколько игр за звенигородский «Спартак». Потом нас пригласили выступать на первенстве военного округа за команду кантемировцев из Алабина. Это была славная команда! Достаточно сказать, что одно время ее честь защищал Константин Локтев, впоследствии прославленный наш хоккеист и тренер.

За «Спартак» мы играли, можно сказать, не только за интерес. Нам платили по пятерке за игру. По тем временам это были деньги, на которые солдату срочной службы можно было шиковать.

О вожжах командир части полковник Ю.А. Пикин напоминал своему заместителю не зря.

Нам было по двадцать лет, но мы считали себя мужчинами, которым по плечу любые вершины. И в то же время были по-мальчишески безрассудны.

В свои двадцать я играл на первенство области, защищал честь округа, был комсоргом роты, и со мной почти как с равным здоровались офицеры. Такое же отношение было и к Грише Минскеру, правда, несколько по другому поводу. Минскер – общественник, заводила, поэт, его любовную лирику переписывали в блокноты неженатые лейтенанты, его стихи о нашей части цитировал с трибуны сам полковник Пикин.

И нас занесло. Однажды, надев тренировочные костюмы, мы рискнули уйти в самоволку. Первый опыт прошел успешно, с утра и до обеда никто нас не разыскивал. Безнаказанность порождает вседозволенность, и в следующий раз мы сели на электричку, поехали домой, в Москву.

Мои родители по-прежнему жили в Измайловском бараке. Квартира Гриши Минскера была на Электрозаводской, на улице Суворова. Мы заскочили сначала ко мне, потом к нему, чтобы переодеться в цивильные костюмы. Дома у Гриши нас встретил его отец Ефим Григорьевич. Это был удивительный человек. Офицером он прошел всю войну, потом работал начальником цеха на электроламповом заводе, преподавать в институте, имел научные труды. Когда мы уже выбежали из квартиры, Гриша сказал:

– Слава богу, папа не спросил, с какой стати мы явились домой.

Отцу мой друг не мог бы солгать. В семье у них было принято говорить друг другу только правду.

Итак, мы переоделись и направились... Ну попробуйте догадаться, где может спокойно посидеть и отобедать солдат срочной службы, улизнувший в самоволку?

Конечно же в ресторане «Националь». На какие шиши? А на те самые пятерки, которые платили мне в звенигородском «Спартаке». На двоих было у нас рублей тридцать, но по тогдашним ценам такой суммы вполне хватало на то, чтобы заказать по рюмке водки, салат с каким-нибудь диковинным названием, заливную осетрину, кофе. Мы выбрали столик у окна, откуда открывался вид на Кремль, Исторический музей. В конце концов, любить – так королеву!

Словом, посидели хорошо! Откуда же нам было знать, что в это самое время подполковник Смирнов, он же Беда, пришел в нашу роту, чтобы провести с бойцами одно из своих любимых воспитательных мероприятий – прочесть лекцию про уставы, честь и славу. Вообще-то такие мероприятия он проводил в масштабах полка, но для нашей роты делал исключение: «Вы носители культуры, и эту тему должны освоить как никто другой, иначе беда!»

Первым делом политработник проверил наличие личного состава. Не досчитавшись двоих и выяснив, что нас нет ни в кухонном наряде, ни на спортплощадке, ни вообще на территории военного городка, он лекцию отменил и приказал командиру взвода:

– Лейтенант Бизяев, беда у вас с дисциплиной! Самовольщиков найти и доставить в мой кабинет. По пути можете им сказать, что после гауптвахты они, скорее всего, пойдут служить в обычные подразделения, потому что не оправдали оказанное им доверие.

Бизяева мы уважали, хороший был офицер, и ребята конечно же шепнули ему, что искать нас надо на московских квартирах. Но встретиться с ним в столице нам было не суждено. Мы успели вернуться из ресторана, переодеться и прогулочным шагом направлялись на трамвайную остановку, чтобы добраться до электрички. Взводный увидел нас из окна встречного трамвая.

Словом, мы разминулись, прибыли в роту, как и рассчитывали, к вечерней поверке. Командир роты капитан Реснянский устроил нам «теплый прием», а оргвыводы обнародовал утром на общем разводе полка. Там полковник Пикин объявил нам по десять суток ареста.

Я уже говорил, что к спортсменам и музыкантам он относился хорошо, беседовал тет-а-тет со многими и о футболе, и об искусстве. Встречая меня на плацу, почти всегда говорил:

– И как вы, рядовой Колосков, прокомментируете вчерашнюю игру армейцев?

Полковник Пикин знал меня лично, в душе я надеялся на то, что он вызовет меня «на ковер», отчитает как следует, но потом все же отпустит с миром. Этого не произошло. Он сухо назвал наши фамилии, озвучил меру наказания и тут же заговорил о других проблемах. Мы стали ему неинтересны. Он нам доверял, а мы как бы его предали. От этого стало еще стыднее и горше.

Сама гауптвахта нас не страшила. Между собой солдаты даже называли ее курортом: сидишь там, кушаешь каши с компотами, и никаких забот.

Но нас наказали по всей строгости и отправили «замаливать грехи» на «губу» в Алабино, славившуюся жесткостью содержания. Двинулись мы гуда своим ходом, естественно, под конвоем, длинной полевой дорогой. Правда, через какое-то время мне пришлось опять топать этим же маршрутом, только уже в обратную сторону. Дело в том, что я не захватил с собой зубную пасту и щетку, вот меня и послали за ними. В родную часть я вернулся только под вечер, и тут оказалось, что на меня пришел вызов из штаба Ракетных войск играть за сборную команду и игра должна состояться уже на следующий день. В общем, я оказался прощенным.

А Гриша Минскер отсидел срок на полную катушку. Возможно, волейболиста бы тоже простили, но в его послужном списке уже было несколько залетов! Он был творческой натурой. Выпускал стенгазеты, делал политинформации, вносил рацпредложения, причем весьма дельные! Вот, к примеру, одно из них. Многие машины в автопарке стояли на колодках, и по сигналу «тревога» их надо было опускать при помощи домкратов. Минскер предложил ставить в колодки деревянные клины. Стоило их выбить молотком, и машины оказывались на колесах, были готовы к выезду. Благодаря этому предложению выигрывалось время, а значит, повышался уровень боеготовности части. Эта идея пришла в голову Минскеру, когда он получил очередной наряд вне очереди зато, что на политзанятиях вместо конспектов сочинял стихи. Ему дали задание навести порядок на площадке автопарка. Он работал метлой как раз возле замерших на колодках машин, и тут его осенило с этими клиньями. Он бросил к черту метлу, нашел укромное местечко, огрызок карандаша и бумагу, стал рисовать схемы, вычислять размеры и угол клиньев. За этим занятием застукал его Беда и наказал своими правами под завязку.

Вот такая чересполосица преследовала моего лучшего друга (мы с ним друзья и по сегодняшний день!) рядового Григория Минскера.

Однажды он уже был одной ногой в штрафбате, и об этом, думаю, надо сказать подробнее. В ту ночь Минскер отбывал очередной наряд вне очереди на кухне. Ему предстояло растопить печь и поставить на огонь котлы, чтобы приготовить завтрак для полка. То ли дрова были и впрямь сырые, то ли Гриша опять замечтался, но печь вовремя не растопил. Он побежал на склад за соляркой. Там как раз дежурил наш друг Гера Смирнов. (Кстати, тоже человек интереснейшей судьбы. После службы играл за профессиональные команды в футбол, хоккей с мячом, получил техническое образование, уехал в Северодвинск испытывать подводные атомные субмарины.) Солярка не помогла: печь отказывалась гореть. И тогда «творческая натура» подсказала ему выход: он рубанул топором по пальцу. Растапливать печь и кормить полк пришлось в то утро мне.

С историей этой долго разбирались, в конце концов склонились к выводу, что солдат пошел на членовредительство, испугавшись наказания за невыполнение поставленной перед ним задачи. Последнее и решающее слово оставалось за полковником Пикиным.

Совершенно неожиданно он вызвал меня. Я почему-то подумал, что ему интересно будет знать мнение коллектива о случившемся (напомню, я был комсомольским активистом) или он хочет услышать что-то новое от меня, но командир полка озадачил своим вопросом:

– Знаю, Минскер нанес себе травму сознательно. Можно гадать только о причинах этого поступка. Но вас я вот зачем вызвал. Вы помните его стихи о клубе, что в нашем Назарьеве?

– Помню, – растерянно кивнул я.

– Прочтите.

Я начал читать:

В подмосковном селе Назарьево,
В клубе стареньком, молодежном,
Рассыпается песня-зарево,
Задушевная и несложная.
Эту песню поют солдаты
Из подшефной воинской части.
Может, что-то в ней слабовато,
Может, что-то не так отчасти.
Но выводят со всем старанием,
Лишних ноток и гамм не чувствуя...

Стихи были длинные, говорилось в них о девочке, сидевшей в зале, о ее любви к солдату, о том, что любовь эта не всегда взаимна и у парня, кроме мыслей о любви, есть еще долг и служба. В общем, написаны они были наивно, но искренне.

Когда я закончил чтение, на некоторое время воцарилось молчание. Потом Пикин, глубоко вздохнув, сказал:

– Может, и вправду что-то не так, что-то слабовато. Но есть божья искра, так ведь? А талант негоже губить, правильно? Наказать твоего друга накажем, авось поумнеет, но накажем в пределах разумного, чтобы не сломать. Однако если он еще хоть раз...

Больше Пикин ничего не сказал, но красноречиво постучал ладонью по столу.

Судьба уберегла Григория от очередного наказания, которое могло быть действительно суровым. Через некоторое время после вышеупомянутого разговора с командиром части я, Гера Смирнов, Саша Кузнецов и Стас Чекалёв (мастер спорта по конькобежному спорту, он после службы в армии закончил МИФИ и стал физиком-ядерщиком) отправились на лыжную тренировку в район деревни Крекшино. С нами собрался идти и Минскер, но в самый последний момент что-то помешало ему. А мы часа два побегали, потом заехали к знакомым девчонкам на чай, засиделись там, забыли о времени и вспомнили, что можем опоздать в часть к вечерней поверке, только когда на улице уже стемнело.

Вьюжило, ветер дул в лицо. Саша Кузнецов не был лыжником, ему каждая сотня метров давалась с трудом, он быстро выдохся и все чаше останавливался передохнуть. Мы уже поняли, что на поверку не успеваем, и утешало нас лишь то, что Гриша Минскер остался в подразделении. Он на лыжах вообще не умел ходить, и с ним бы мы вернулись в часть разве что к полуночи.

Мы катастрофически опаздывали. За это нас ждало наказание, поэтому надо было придумать уважительную причину. Добежав до КПП, мы сняли лыжи, сделали из них импровизированные носилки и уложили на них двухметрового Кузнецова. Так и явились в казарму. Тут же возник подполковник Смирнов:

– Что у вас за беда стряслась?

– Рядовому Кузнецову плохо стало, сердце прихватило от физических нагрузок, – пояснил я.

Беда склонился к Саше:

– От нагрузок или от спиртного?

Каюсь, у девчонок мы выпили входивший тогда в моду вермут, пахнущий полынью и ванилином. Подполковник учуял запах, но вермута, видимо, никогда не пил и поэтому спросил:

– Валидол ему давали?

– Так точно, товарищ подполковник, – гаркнули мы.

– Тренироваться тоже с умом надо, – назидательно поднял вверх палец Беда. – Считайте, что выговоры вам обеспечены.

Минскер после этого нам сказал:

– Хорошо, ребята, что я с вами не пошел. Выговорами бы дело не кончилось.

Шел последний, третий год нашей срочной службы. Тогда для солдат существовало такое послабление: дембелей могли отпускать на сдачу экзаменов в институт. Этим решили воспользоваться я, Гриша Минскер, Саша Кузнецов, Вадим Рубцов, некоторые другие наши сослуживцы. Мы двинулись поступать в Центральный государственный ордена Ленина институт физкультуры (ГЦоЛИФК).

Я к экзаменам готовился серьезно и поступил без всяких проблем, равно как Саша, Вадим и Григорий. В то время предпочтение в приеме отдавалось тем, кто уже отслужил. В нашей группе из двадцати пяти студентов семнадцать пришли из армейских рядов.

ГЦоЛИФК был уникальным в своем роде учебным заведением. Он был создан в 1918 году с целью подготовки тренерских и преподавательских кадров для общеобразовательных школ, техникумов, вузов, спортивных клубов и команд, воинских подразделений. Здесь могли учиться спортсмены, уже имеющие разряд не ниже первого по какому-либо виду спорта.

Естественно, с особенной радостью принимали в институт мастеров и заслуженных мастеров спорта.

В этом учебном заведении была военная кафедра, и все студенты, невзирая на пол, проходили военную подготовку. В годы Великой Отечественной из них был сформирован отряд особого назначения, который участвовал в обороне Москвы, а затем дошел с боями до Берлина.

В ГЦоЛИФКе учились такие выдающиеся спортсмены СССР, как А.И. Чернышев, М.И. Якушин, А.В. Тарасов, A.M. Кострюков, К.И. Бесков. Обучали их не менее знаменитые педагоги. Старшим преподавателем на кафедре футбола и хоккея был заслуженный мастер спорта СССР П.А. Савостьянов. Работали в институте И.И. Лукьянов, участник Великой Отечественной войны, судья международной и всесоюзной категорий, наставник известных наших арбитров В. Бутенко, В. Липатова;

ПН. Казаков, бывший футболист столичных «Динамо» и «Спартака», судья международной и всесоюзной категорий, судивший матчи Олимпийских игр, чемпионата мира, финал УЕФА. Среди наставников был испанец Роберто Сагасти, ребенком приехавший в Союз из Испании, игрок московского «Спартака», педагог, как говорится, от Бога.

Уже во время моей учебы в стенах института (ректором тогда был Иван Денисович Никифоров, прекрасный организатор, большой ученый) появились преподаватели новой формации, в значительной мере обновившие, а порой и опровергшие установившиеся представления в области методики физической культуры, физиологии, биохимии. В научные исследования внедрялись методы математической статистики. ГЦоЛИФК работал в тесном контакте с Всесоюзным научно-исследовательским институтом физической культуры, где также были собраны лучшие научные кадры отечественного спорта.

Новые методики преподавания были результативны. О моих сокурсниках скоро заговорили любители и специалисты футбола. В моей группе учились Вадим Никонов, Юрий Савченко, Валерий Бутенко. Никонова и Савченко пригласили играть за основу московского «Торпедо». В. Бутенко стал мастером спорта по футболу, судьей всесоюзной и международной категорий, судил матчи чемпионатов мира, Европы, еврокубков.

Наши студенческие годы пали на начало 1960-х годов. Как и студенты других вузов, мы читали стихи А. Вознесенского, Р. Рождественского, Б. Ахмадулиной, Е. Евтушенко, Э. Асадова, повести Н. Думбадзе, В. Аксенова. Обсуждали фильмы А. Тарковского, роли О. Ефремова, О. Табакова, Т. Дорониной.

В 1950-х годах появилась плеяда спортсменов, оставивших след в истории легкой атлетики, хоккея, футбола. За футбольные команды своих институтов играли тогда В. Старшинов, братья Майоровы, В. Соловьев. В нашем институте в турнирах и первенствах разных уровней играло пять футбольных команд. Свои команды были в МАИ, МАТИ, у бауманцев. Нередко в институтских командах играли кандидаты в мастера спорта и даже мастера спорта, выращенные в своих коллективах!

Я и Саша Кузнецов играли за первую команду своего института на первенство Москвы. Кроме этого, мы оба защищали еще и честь «Крыльев Советов» – того самого общества, за которое я и крал с детства. Выступая за «крылышки», я увидел, так сказать, в деле живую легенду нашего футбола – Эдуарда Стрельцова.

Тогда не только московские болельщики «Торпедо», а, можно сказать, вся страна с придыханием произносила его имя. Спустя много лет по линии ФИФА я был в одной из стран Латинской Америки. Когда на официальных и неофициальных встречах узнавали, что я русский, люди восклицали: «О, Стрельцов!» Так мы часто Пеле ассоциируем с Бразилией, а точнее, Бразилию с Пеле.

Я участвовал в одной из первых игр после возвращения Стрельцова из лагерей. Раньше я видел его только с трибуны – мы специально ходили смотреть на «Стрельца». Теперь он был не так строен, не так подвижен, но что же он творил на поле! Поистине возраст не властен над гениями. Он находился на границе штрафной, спиной к воротам. Я его вроде бы плотно опекал, но Эдуард принял мяч на грудь, не дав ему опуститься на землю, развернулся и пробил! Саша Кузнецов, ученик Яшина, оказался бессилен.

Мы и фал и не только за институтскую команду, но и, как бы это мягче сказать, шабашили, что ли. Нас время от времени привлекали играть то под знамена «Спартака», то за сборную ВЦСПС в Вышний Волочок, Иваново. Платили немного, но для студента и это были деньг и!

Эти деньги обычно тратили вставшем популярным кафе «Аэлита», где звучал джаз, в клубах, где пел знакомый пока только определенному кругу Володя Высоцкий, покупали модные шлягеры, записанные на рентгеновских пленках. Тогда столица, как и вся страна, начала «заболевать» КВНом. Мы создали свою институтскую команду и по ночам репетировали, придумывали шутки.

Побывали мы и на целине. Правда, на недавно освоенные казахстанские земли мы поехали для того, чтобы на некоторое время стать преподавателями в новых школах новых городков и сел. Я был направлен в город Смирнов, где вместе с боксером Сережей Проценко пробовал себя в роли учителя физкультуры. Мало кто знает, что тогда на целине строили школы со спортзалами, а то и спортивными комплексами. Правда, не называли это национальными проектами.

Стипендии у нас были мизерными. Сидеть на шее у родителей было стыдно, и мы искали любую возможность подработать. Наш преподаватель А.С. Соловьев предложил поработать в спортивно-оздоровительном лагере недалеко от Звенигорода. Лагерь был непростым, здесь отдыхали дети работников ЦК КПСС.

Главным физруком в лагере был Александр Андреевич Михеев, работник администрации ЦК КПСС, а директором – Михаил Сергеевич Холин, до этого работавший в знаменитых «Артеке» и «Орленке». Дело, конечно, не в должностях. Эти люди создали лагерь с образцовой организацией детского отдыха, и мы должны были отвечать этому уровню.

В лагере – около двухсот ребятишек. Здесь не просто существовали на бумаге, а реально работали секции волейбола, футбола, гребли, легкой атлетики. Мы учились сами, а потом учили детей разжигать костры в сырую погоду с одной спички, уходили в многодневные походы. От лагеря до Звенигорода было примерно километров десять. Однажды мы решили добраться до города двумя группами: одна – на велосипедах, другая – на лодках, а там уже встретиться, разжечь костер.

До Звенигорода наша группа шла водным путем. Преодолели намеченный маршрут точно по графику, минута в минуту. Велосипедисты тоже оказались на месте вовремя. Был тихий вечер, звездное небо, костер, гитара. В общем, все располагало к тому, чтобы студентам-физкультурникам приударить за студентками-педагогичками, проходившими практику в лагере пионервожатыми.

– Простите, как вас зовут?

– Татьяна.

Из ковша Большой Медведицы выпала звездочка и оставила за собой на секунду видимый след.

– Успели загадать, чтобы на следующий год сюда вернуться?

Девушка улыбнулась, покачала головой:

– Вы знаете, этот лагерь для меня, как дом родной. Школьницей года три я каникулы тут проводила, так что знаю здесь всех и всё.

– А что тут особенного можно знать? – спросил я. – Спортплощадки, столовая, кинозал.

– Тут недалеко усадьба М. Пришвина. Левитан сюда приезжал, Танеев. Здесь после освобождения из Петропавловской крепости жила Вера Засулич. А вы читали «Охоту»? Пришвин писал свой рассказ в доме, до которого отсюда идти минут пятнадцать.

– Что, серьезно?

– Хотите, чтобы я устроила вам экскурсию?

– Хочу!

Вот таким вышло наше знакомство. По правде сказать, поначалу я не думал, что оно будет иметь хоть какое-нибудь продолжение. Предстояли трудные, до предела загруженные дни: уже назавтра к нам съезжались ребята из двенадцати подмосковных лагерей для проведения ежегодной летней олимпиады по легкой атлетике и игровым видам спорта. На мне как на физруке лежали и бытовые, и организационные хлопоты. Кроме того, я отдавал себе отчет, что это элитный лагерь, и если девочка отдыхала здесь не один раз, то ее родители, видимо, высокого полета. Я тогда был бедным студентом, довольствовался малым. Правда, раз в месяц позволял себе посидеть в «Национале» за чашкой кофе, и моим лозунгом по-прежнему было: «Любить – так королеву!» Вот только нужен ли я буду королеве?

При случае я спросил у моего непосредственного руководителя в лагере, главного физрука Михеева:

– Александр Александрович, вы вон ту черненькую, которая возле крыльца стоит, не знаете?

Татьяна в это время собрала вокруг себя девочек, что-то им объясняла.

– Конечно знаю! Танечка Аронова. Славная, скажу тебе, девочка! Я и с папой ее хорошо знаком, он у нас в хозяйственном отделе работает. Профессионал-электрик, каких поискать! А ты чего спрашиваешь-то?

– Да так...

Девочка не была красавицей, но постоянно чем-то удивляла. Я помню, как мы подшучивали над ней, когда прочитали на рекламном щите ее пионерского отряда девиз: «И вечный бой. Покой нам только снится!»

Закончилась наша олимпиада, стали готовиться к закрытию очередного сезона. Общая линейка, прощальный костер. Случайно или нет, но опять мы оказались рядом. Непроизвольно у меня вырвалось:

– Я бы хотел с вами встретиться в Москве.

– Я тоже.

Шел 1967 год. По окончании лагерного сезона мы решили сыграть в один день две свадьбы: нашу с Татьяной и Гриши Минскера с Тамарой.

11омню, как Григорий впервые рассказал мне о ней: «Это та самая девушка, в честь которой я писал свои стихи!» Я удивился: «Ты же их писал в армии. Вы что, так давно знакомы с Тамарой?» – «Нет, я знаком с ней недавно. Но это не имеет ровно никакого значения! Это она, понимаешь? Девушка мечты. Я се всегда представлял именно такой, до самой маленькой черточки!»

Итак, мы решили сыграть две свадьбы, подали заявления в загс и отметили это событие бутылкой «Плиски». Но вмешались некие бытовые обстоятельства, и в том году кричали «Горько!» только Григорию и Тамаре.

А нам с Таней пришлось ждать еще год. Летом мы снова поехали в лагерь подработать на свадьбу, которую наметили на 31 августа. Подали заявление, пригласили гостей. За неделю до свадьбы сборная воспитателей пионерского лагеря решила сыграть в футбол с командой пансионата «Лесные дали». Игра шла в обшем-то в одни ворога, и вдруг в середине второго тайма соперник, промазав по мячу, попал мне по ногам. Попал как следует: сломал обе лодыжки и берцовые кости ноги. Травма была тяжелой, меня доставили в Склифосовского. Операция, железная скоба, гипс от пятки до паха, кровать в больничном коридоре (мест в палатах не было). Утром прибежала Таня. Я попробовал сразу же отослать ее домой: «Иди к свадьбе готовься». – «Ты с ума сошел? Какая свадьба? Все отменяем!» – «Ничего не отменяется! Свадьба будет точно в назначенные сроки!»

Мне пришлось потрудиться, упрашивая врачей отпустить меня на «торжественное мероприятие». Непривычно было мне скакать на костылях на самый верхний этаж нашего нового дома – бараки в Измайлове наконец-то снесли, родителям дали двухкомнатную квартиру в девятиэтажке. Нелегко было облачиться в единственный костюм, который я купил сразу после армии. Хорошо, что у одного из преподавателей института, Георгия Ивановича Ерфилова, была легковушка. С ею помощью я почти без опоздания подъехал к дому невесты – она с родителями жила на Кутузовском проспекте. Выползаю я из машины, опираюсь на костыли, смотрю вверх, а на балконе – родственники и знакомые. Смеются и плачут!

Такая вот у меня была свадьба! Мы стали жить в семье у Тани. В 35-метровой двухкомнатной квартире размешались ее родители, ее сестра и мы. Тогда это считалось вполне сносными жилищными условиями. Родители Татьяны, как и мои отец и мать, выходцы из деревни, стали горожанами в 1930-х годах. Григорий Иванович Аронов в войну был минером, в боях под Ельней ходил против немецких танков с бутылками с горючей смесью, был тяжело ранен, лечился в омском госпитале. Я его очень уважал, равно как и маму Тани. Прасковья Афанасьевна, удивительно добрая, по-народному мудрая женщина, разумно управляла нашим скромным семейным бюджетом. Она вырастила трех дочерей и меня любила, как сына.

Я заканчивал учебу в институте физкультуры в конце 1960-х годов. Тогда наука и спортивные достижения стали неотделимы друг от друга. Разрабатывались системы тренировочных нагрузок для разных видов спорта, придумывались костюмы для конькобежцев, пловцов, совершенствовались даже бутсы и футбольный мяч!

Я готовился к государственным экзаменам, когда меня пригласил для беседы заведующий кафедрой М.Д. Товаровский, человек, оставивший яркий след в истории отечественного футбола. В 1921 году в восемнадцать лет он был приглашен играть за сборную Киева. Потом защищал цвета киевского «Динамо», сначала как игрок, потом как тренер.

Под его руководством команда занимала второе (1936) и третье (1937) места в чемпионатах страны. После этого возглавил московское «Динамо», но ненадолго. В 1935 году его пригласили на преподавательскую работу в наш институт, где по инициативе Михаила Давидовича была создана кафедра футбола, и до конца жизни он оставался ее руководителем. Кроме этого, опять же М.Д. Товаровскому принадлежала идея организации школы тренеров при институте, которую заканчивали М.И. Якушев, Г.Д. Качалин, В.А. Маслов, Л.Н. Корчебоков, А.В. Тарасов.

Технике и тактике игры мы учились по его работам. И ценили Михаила Давидовича не только как педагога, но и за великолепные человеческие качества. Только с виду он казался сухарем, редко когда улыбался, держал дистанцию с подчиненными, но мы-то знали: он в курсе проблем каждого студента и всегда готов прийти на помощь любому из нас.

Итак, Товаровский пригласил меня на беседу.

– Вячеслав, я познакомился с вашей дипломной работой. Интересная тема, веская аргументация. Уверен, отличная оценка обеспечена. Вы ведь у нас на красный диплом идете?

– Да, Михаил Давидович.

Товаровский встал из-за стола, подошел ко мне, остановился напротив:

– Предположим, диплом у вас лежит в кармане. А дальше что делать будете?

– В Ногинск поеду. Там есть неплохая команда второй лиги «Труд». Я уже играл в ней на тренировочных сборах.

Товаровский перебил меня:

– Знаю «Труд». Там тренером Володя Никаноров, бывший вратарь из ЦДКА. Хороший коллектив складывается. Вот только... Чаю хотите?

Отказаться от чашки чаю с самим Михаилом Давидовичем было невозможно. Мы сели за стол, и разговор продолжился.

– Вам, Слава, без малого двадцать шесть. Даже если бы не было этой ужасной травмы, поздно, простите за прямоту, рассчитывать на то, чтобы вырасти в футбольного мастера. У меня есть другое предложение. Вы ведь постоянный участник кружка молодых ученых? Тема вашей дипломной работы весьма занятна, со временем может перерасти в нечто большее. Не угадываете, к чему клоню?

– Нет, Михаил Давидович.

Я лукавил. Намек был прозрачным, но дело в том, что в нашем институте не было еще такого случая, чтобы кого-то брали на преподавательскую работу сразу со студенческой скамьи. Мне предложили это первому.

Оставайтесь, Слава, на кафедре футбола и хоккея. Оклад сто пять рублей, будете помощником у ПЛ. Савостьянова. Я уже говорил с ним, он двумя руками «за». Даю вам на размышление пару дней.

– Я согласен, Михаил Давидович!

Павел Александрович Савостьянов, заслуженный мастер спорта по хоккею с мячом, невысокий, плотно сбитый (студенты за глаза называли его Батон), был старшим преподавателем, руководителем нашего курса и главным поборником дисциплины. Убеждая в ее необходимости студентов, он обычно вспоминал: «Еще с первых Олимпиад так повелось, что спортсмены приезжали за неделю до начала соревнований и тренировались под присмотром специальных людей. Кто режим нарушал, тех гнали в шею».

«Тогда же водки еще не было, Павел Александрович!» – улыбались мы.

«Режим нарушать – необязательно пить. В Древней Греции был культ тела и здоровья, именно тогда родилась поговорка «В здоровом теле – здоровый дух». Спортсмен – гордость нации, вот как стоял вопрос. А коль ты гордость, то и веди себя подобающим образом. Приехал на Олимпиаду – думай о соревнованиях, а не о драках, шмотках, бабах». Павел Александрович не уставал повторять: «О себе думайте, парни, о будущем своем. Хотите на плаву оставаться – соблюдайте дисциплину!»

Я на всю жизнь запомнил и полюбил его «банные» уроки. Это был мастер-класс! Утром по четвергам мы шли вместе с ним в Доброслободские бани, и там Павел Александрович учил нас, как правильно вымыть баню, как приготовить хороший пар, какую температуру надо при этом поддерживать. Нам он устраивал еще относительно щадящий режим. А вот когда парились лыжники – это надо было видеть! Главным тренером сборной у них был в ту пору Венедикт Каменский, и в команду входили такие прославленные спортсмены, как чемпионы мира и Олимпиад В. Веденин, А. Акентьев, Г. Кулакова, Р. Сметанина. Те, кто парил лыжников, надевали шерстяную футболку, шапочку, рукавицы по локоть, брали в рот смоченную холодной водой мочалку, чтобы легче было дышать, и начинали «измываться над клиентами». Ребята стонали, выли, охали. Так вот, Савостьянов в качестве образца выбрал для нас систему Каменского. Пройдя эту школу, многие его ученики, и я в том числе, до сих пор приверженцы бани.

Случалось, что некоторые его ученики становились банщиками. Я имею в виду своего сослуживца и товарища по институту Вадима Рубцова. У него были задатки хоккеиста, но слишком мягким и добрым оказался для этой жесткой профессии характер. Вадим устроился в Сандуны, ему приходилось обслуживать преуспевающих людей, и Рубцов начал комплексовать: он ведь тоже мог стать одним из них. В общем, Вадим запил, и скоро его не стало.

Прославленные наши хоккеисты К. Локтев, В. Альметов и В. Александров в Центральных банях в бассейн запускали кильку в маринаде и закусывали, хватая ее с воды. Нет, это была не пьяная выходка, а озорство, ребячество. Савостьянов по этому поводу говорил так: «Лишнюю энергию нельзя копить в себе, иначе вас разнесет, как паровой котел. В бане не только пот и лишний вес, но и шлаки с души улетучиваются».

Получив диплом, я стал помощником Павла Александровича Савостьянова. Началась работа на кафедре футбола и хоккея, в группе, состоявшей из двенадцати футболистов и тринадцати хоккеистов. Павел .Александрович вел теоретическую работу, я – практическую. Кроме того, в мои обязанности входило обеспечение в учебных группах дисциплины, организация досуга студентов, контакты с вечерниками, заочниками. После занятий мы готовили площадки к тренировкам, чистили и заливали лед. Черновой работой занимались все без исключения. Бок о бок со мной «пахал» участник Великой Отечественной войны, орденоносец, заслуженный мастер спорта, чемпион мира и Олимпийских игр по классической борьбе Анатолий Иванович Парфенов. В нашем институте он учился заочно. Прилежно писал конспекты (поблажек в ГЦоЛИФКе не делали никому), наравне со всеми сдавал экзамены. По программе ему пришлось осваивать зимние виды спорта, и он встал на коньки. «Ты меня, главное, Вячеслав Иванович, тормозить научи, во мне же восемь пудов, я ваши бортики в щепки разнесу!»

В общем, жизнь шла своим ходом. После окончания педагогического института Татьяна пошла работать в ту же школу, где когда-то училась сама. Я поступил в аспирантуру. Родился первенец, Слава. Обычно, гуляя с коляской, я обдумывал сюжеты будущей диссертации.

Определиться с темой диссертации мне помог М.Д. Товаровский. Именно он переориентировал мои научные интересы с футбола на хоккей:

– У нас все о футболе пишут, сто диссертаций уже защищено, ваша будет сто первой. А между прочим, один мой друг ждет не дождется толковых научных работ по хоккею. Вы, Вячеслав Иванович, с хоккеем в каких отношениях?

– Играл за вторую сборную института. А кто этот ваш друг и что конкретно ему надо?

Михаил Давидович хитро сощурился:

– Он у нас в школе тренеров учился и сейчас вроде кого-то тренирует. Тарасов его фамилия, Анатолий Владимирович.

Он ушел в свой кабинет к трезвонившему телефону, а я еще долго стоял с раскрытым ртом. Слышал ли я о Тарасове? Это почти то же самое, что спросить, слышал ли я о Пушкине.

В первые послевоенные годы Тарасов играл за ВВС М ВО, потом перешел в армейскую команду (тогда она называлась ЦДКА) и играл там вместе со своим братом Юрием и Всеволодом Бобровым. Армейский вратарь тех лет Григорий Мкртчян рассказывал, что в I947 году, когда встал вопрос, кого назначить тренером команды ВВС МВО, именно В. Бобров подал идею: «Назначьте Тарасова, он все равно в хоккей играть не умеет». Фраза эта стала легендарной. Через год А. В. Тарасов возглавил армейских хоккеистов, потом и сборную. Под его руководством сборная СССР становилась чемпионом три Олимпиады подряд (1964, 1968, 1972), выигрывала первенства мира с 1963 по 1971 год. Анатолий Владимирович написал несколько методических пособи»!, одно из которых – «Поточный метод тренировок в хоккее» – стало настольной книгой для тренеров и игроков.

А.В. Тарасов олицетворял победы бессменного чемпиона страны – ЦСКА, триумфы нашей сборной. Я подумал: «Неужели этот умный, фанатично преданный своему делу человек чего-то не знает в своем деле? Неужели ему нужна какая-то помощь?»

Прошло какое-то время, может быть, недели две-три. Мы возвращались после занятий, когда позвонил Михаил Давидович:

– Колосков, зайдите.

Захожу и вижу в его кабинете великого Тарасова! Он пожал мне руку. Не садясь, прохаживался но диагонали кабинета, как вдоль бортика, заговорил, обращаясь ко мне на «ты», но в этом не было ничего обидного. Мне это даже импонировало, я чувствовал, что он хотел вести наш разговор как бы на равных.

– Понимаешь, Колосков, что меня интересует? Роль биологических ритмов в жизни человека вообще и спортсмена в частности. Вот команда: играет, играет, на взлете, равных ей нет. А потом – бац, и сдыхает! И обиднее всего, когда это случается в канун самых ответственных матчей!

– У производственников есть такой термин – усталость металла, – сказал Товаровский.

Тарасов живо повернулся к нему.

– Понимаю, к чему ты это говоришь. Мы не боги, мы не всесильны. Но можно ли управлять, – он прочертил пальцем по воздуху синусоиду, – вот этими самыми всплесками спада и активности, а? Можно ли делать так, чтобы пик формы отдельного игрока и команды в целом пришелся на тот период, который нам нужен?

Постановка вопроса была для меня неожиданной, я не сразу нашелся что ответить Тарасову. Анатолию Владимировичу это не понравилось.

– Не люблю молчунов! Говори четко и ясно, берешься за эту тему или нет?

У меня вырвалось, кажется, помимо моей воли:

– Молчание – знак согласия.

Тарасов засмеялся.

– Тогда другое дело! – И перешел к подробностям. – У меня собрана кое-какая статистика, есть свои наработки, только все надо систематизировать и вычленить закономерности. Я бы так сказал – общий знаменатель. В общем, не совсем с нуля начнешь. По рукам, да?

Анатолий Владимирович, все так же стоя, залпом допил чай, распрощался и быстро вышел из кабинета.

– Детали тут сами уточняйте, у меня на них времени совсем нет!

М.Д. Товаровский, видя мою растерянность, спросил:

– Ты помнишь Льва Павловича Матвеева, который читал лекции в школе молодых ученых?

– Кто же Матвеева не знает? Доктор педагогических наук, профессор, автор монографии о тренировочном процессе в подготовительный, соревновательный и переходный периоды. Его труд – основа нашей преподавательской деятельности.

Михаил Давидович кивнул:

– Правильно. Пользуясь именно его методиками и разработками, показывал свои мировые рекорды штангист Юрий Власов. Ими пользуется тренер амстердамского «Аякса» Штефан Ковач. Я хочу попросить его стать твоим научным руководителем.

Дома я поделился новостью с Татьяной. Тут же взяв чистый листок, набросал примерный перечень дисциплин, которые предстояло освоить: физику тела, анатомию, химические процессы, происходящие в организме, психологию, математический анализ! Одного листка оказалось мало.

– Страшно браться? – спросила Татьяна.

– Страшно интересно, – ответил я. – Думаю, что осилю!

Выбирая тему своего исследования, я опирался на помощь коллег. В последние два-три года в ГЦоЛИФКе собралась плеяда молодых и талантливейших ученых: биофизиков, кибернетиков, математиков, биохимиков.

На кафедре физиологии стал работать профессор А.Н. Гуминский, труды которого знала вся Европа, на кафедре биохимии – ученый с мировым именем Н.И. Волков. Математическими формами исследования в теории спорта занимался профессор В.М. Зациорский, крупным специалистом в исследованиях скоростно-силовой подготовки спортсменов зарекомендовал себя Ю.В. Верхошанский, новые, нестандартные идеи высказывал физиолог В.В. Михайлов.

К сожалению, в конце восьмидесятых знания этих и многих других ученых оказались невостребованными, и они, желая остаться в профессии, просто вынуждены были покинуть Россию. Их с радостью приняли в странах, достижениям которых в спорте мы вынуждены сегодня смотреть в спину. А тогда ведущие специалисты согласились стать моими научными консультантами. Диссертацию свою назвал «Исследование условий сохранения высокой игровой работоспособности в длительном соревновательном периоде на примере хоккея». Экспериментальной базой стал клуб ЦСКА – основа сборной команды Советского Союза.

В первый раз в старое здание базы, расположенное в Архангельском (здесь размещалась когда-то конюшня, поэтому к армейцам и прикрепилась шутливая кличка «кони»), я приехал с А. В. Тарасовым. Он познакомил меня со знаменитыми своими подопечными, чьи имена хорошо были известны не только у нас в стране, но и в Европе, США, Канаде.

– Это свой человек, – сказал он, указывая на меня. – Признаюсь, чистых теоретиков не жалую. У Колоскова ноги поломаны на футбольном поле, по шайбе он бить умеет, а главное – есть свежие идеи в голове. Я с ними ознакомился, согласился. Будем эти идеи совместно воплощать в жизнь. Считайте Колоскова одним из нас. Думаю, споемся.

Я определился в методиках своих научных исследований, когда появилась информация о проведении серии встреч между советскими и канадскими хоккеистами.

Для нас это была сенсация. Тогда считалось, что лучший хоккей в мире – канадский. На мировых первенствах, Олимпийских играх за «кленовые листья» играли любители и, как правило, одерживали победы. Что касается профи, они казались непобедимыми.

К первым матчам с канадскими профессионалами готовились не только игроки и тренеры. При Спорткомитете была организована научная группа во главе с известным советским математиком (он был преданнейшим болельщиком «Спартака») академиком Станиславом Сергеевичем Шаталиным. В эту группу пригласили и меня. Практической работой занимался мой коллега по кафедре футбола и хоккея доцент Ю.В. Королев, ныне он вице-президент Федерации хоккея России, один из лучших спортивных методистов нашего времени. Нам было поручено анализировать игры канадцев. Предстояло вести сравнительный учет тактико-технических характеристик встреч: кто больше выигрывает вбрасываний, сколько шайб заброшено из-за синей линии, на добивании, кто и как играет на перехватах, как часто атакуют защитники.

В первой серии встреч с канадскими профи наши ребята развеяли миф об их непобедимости. Вместе с тем стало ясно, что предстоит еще многому у них научиться. Канадцы лучше играли на пятачке, мощнее и чаще бросали по воротам, почти всегда выигрывали вбрасывания, зачастую «брали» нас силовым давлением.

Главной задачей научной группы стала разработка научных рекомендаций по организации тренировочного процесса. Участие в этой работе позволило мне конкретизировать задачи моего научного исследования. Мне надо было выяснить, какие энергозатраты несет спортсмен при той или иной физической нагрузке, как они согласуются с предельными возможностями организма.

Предстояло оценить около 400 упражнений по атлетизму вне льда и более 200 – на льду. Для этого хоккеистам надевали маски, специальные мешки за спину, чтобы при помощи газоанализатора увидеть, с какой интенсивностью «сгорает» кислород, сколько килокалорий затрачивается на выполнение того или иного упражнения. На тело спортсмена прикреплялись датчики, которые выводили данные работы сердца, состояния давления. Я, тренеры, медики команды по показаниям этого «кардиографа» отслеживали физическое состояние испытуемого при стандартной и повышенной нагрузке.

Нагрузки при тренировках придумывались нешуточные. Хоккеисты брали тяжелые металлические «клюшки», гоняли по настилу двадцатикилограммовую «шайбу», бегали вверх-вниз по скамьям пустующих трибун. Мне надо было определить оптимальность их дозировок, темпа, рассчитать время пауз, необходимых для восстановления сил.

Как относились к роли подопытных сами хоккеисты? В то время они безоговорочно считались с мнением Тарасова, и если он говорил «надо», это уже не подлежало обсуждению. Кроме того, виртуозы на льду Виктор Кузькин, Александр Рагулин, Юрий Моисеев, Олег Зайцев, Анатолий Фирсов, совсем молодые Владимир Петров, Валерий Харламов, Борис Михайлов стихийно понимали необходимость применения научных методик в подготовке хоккеистов. Может, и без особого удовольствия, но напяливали на себя маски и мешки, понимая, что это нужно для команды, для сборной, и сами живо интересовались результатами исследований.

Два года я день за днем работал с Анатолием Владимировичем Тарасовым и имею основания утверждать, что это был Человек-Победа, максималист в чистом виде. Он чувствовал свою силу, меру своего таланта и, если случался провал – а кто же застрахован от этого? – не мог признать закономерность своего поражения, не смирялся с тем, что появились люди сильнее и талантливее его. Он предпочитал уйти, но не оставаться вторым.

ЦСКА при Тарасове был великой командой. Почему? Часто можно услышать в ответ примерно следующее: да потому, что он имел право и возможность «собирать сливки», призывать в армейский клуб талантливых молодых ребят, появлявшихся в других коллективах. Это правда лишь отчасти, я знаю, поскольку за ЦСКА играло много своих воспитанников. С периферии, как правило, приходили сюда спортсмены без имени, раскрывались уже здесь. Вести подобную селекционную работу могли и другие клубы, к примеру, то же «Динамо».

Говорили, что у ЦСКА и база была побогаче, и была возможность привлекать к тренировочному процессу лучшие научные силы. Все это так. И все же, при всех перечисленных выше условиях, роль Тарасова была исключительной. На тренировки Анатолий Владимирович приезжал за сорок, минимум за тридцать минут до их начала. Однажды – неслыханное дело! – оставалось пятнадцать минут, а его нет. Помощники начинают подготовку к занятиям сами, я, как и положено, прикрепляю датчики к груди Голи Фирсова, настраиваю аппаратуру. За десять минут до начала тренировки появляется он! Губы сжаты, брови сдвинуты. Яростно осматривает всех, видно решая, к чему придраться, потом начинает срывать с Фирсова присоски и кричать в мой адрес: «Вы тут затерроризировали всех – цифры, графики! Наука должна живой работой заниматься, понятно? Чтобы отдачу видно было!» Добавляет при этом пару крепких словечек. После тренировки ребята еле до раздевалки доползли. У меня тоже настроение было хуже некуда: выходит, не нужен я Тарасову, зря все это затеял? За время, пока хоккеисты пластались на льду, он ни разу не посмотрел на меня, но сразу же по окончании занятий буркнул: «Зайдем ко мне». В кабинете Тарасов повеселел, даже попробовал изобразить на лице улыбку; «Ну, задержался, случилось такое. И что ты хотел, чтобы игроки об этом судачили, да? Нет, пусть лучше о тебе говорят!»

Я конечно же чувствовал себя обиженным. Спросил: может быть, мне уйти из команды, проводить исследования в других коллективах? Тарасов оборвал меня на полуслове: «Ты ничего не понял. Идем за мной». Мы зашли в раздевалку, когда хоккеисты уже помылись, переоделись и ждали, когда главный подведет итог дня. Анатолий Владимирович начал, похлопывая меня по плечу: «Я сейчас Колоскову всыпал по первое число! Он с вами, как с балеринами, работает. Жалеет! Вон Фирсову поставил датчики, а тот катается вдоль бортика, прохлаждается! Сачковать не позволено никому! В общем, так: слушать науку беспрекословно, выполнять все его рекомендации и выкладываться при этом на сто процентов! Теперь перейдем к итогам самой тренировки».

Примерно через час после того, как «разбор полетов» был завершен, ко мне подошел Фирсов: «Слушай, Слава, Тарасов прав, мы действительно иногда сачкуем, вот и я сегодня. Ты не стесняйся, ты пожестче с нами будь!» Такова была магия тренера! Фирсов, далеко не мальчик, ведущий игрок клуба и сборной, напрочь забыл, что Тарасов сам сорвал с него датчики и он тренировался без аппаратуры. Тарасову верили больше, чем самим себе.

Армейцы выигрывали чемпионаты страны без особого напряжения, были на голову сильнее других. Исключением был «Спартак». Даже не претендуя на «золото», проигрывая другим, «Спартак» с ЦСКА дрался не на жизнь, а на смерть. Победить «Спартак» Тарасов считал делом принципа. Но не всегда это получалось.

Перед очередной игрой с неудобным противником он пригласил меня на беседу. Своими замыслами и планами он не любил делиться даже с первым помощником Борисом Павловичем Кулагиным, а для меня иногда делал исключение. Может быть, потому, что я – человек пришлый, как бы со стороны, не «подданный его величества». А может быть, он давал мне практические уроки тренерской работы.

Перед очередной встречей со «Спартаком» Анатолий Владимирович задал мне вопрос: «Вячеслав, исходя из результатов четырех последних игр, как думаешь, победим мы завтра или нет?»

Последние четыре игры армейцы прошли легко, забросив двадцать две шайбы и пропустив всего одну в последней встрече, да и та ничего не решала. Я не понимал, какое это имеет отношение к предстоящей игре. Соперники-то совершенно разные! Осторожно высказал свое мнение Тарасову. Анатолий Владимирович развеселился:

– Вот! И ты ничего не понимаешь! А я тебе так скажу: мы можем завтра проиграть именно потому, что выдалась такая удачная и голевая серия! Игроки будут спать на поле, они психологически не готовы к драке, они уже чувствуют себя великими. А если игра сразу не заладится и они потеряют кураж – всё! Тогда ни кнутом, ни пряником ситуацию не переломить. Команде немедленно нужна встряска, нужен внутренний конфликт. Вздрючить надо моих самых-самых. Уловил?

– Как – вздрючить? За что?

– А вот смотри за что.

Был тихий час, команда отдыхала, пользуясь святым правом хоть на какое-то время расслабиться, поваляться в кровати, почитать книги. В послеобеденной тишине были слышны чьи-то шаги в коридоре.

– Капитан наш, – сказал Тарасов. – Виктор Кузькин. Для начала он мне как раз и нужен.

Тренер открыл дверь, в ее проеме я действительно увидел Виктора. Еще подумал: «Это же надо так знать своих ребят, чтобы по походке их угадывать?!»

– Ты куда?

– Бутылку воды взять, Анатолий Владимирович.

– Зайди на минутку. – Тренер подвел его к столу, на котором стоял макет хоккейной площадки. – Вопрос у меня к тебе. Как же так получилось, что мы из-за тебя, прославленного нашего капитана, шайбу пропустили? Почему под нее не лег?

Кузькин, никак не ожидавший, что именно в это время тренер не просто начнет разбор игры, но и будет упрекать его, тотчас начал оправдываться:

– А я при чем? Тут Володя Брежнев должен был сыграть – его зона.

– А подать сюда Брежнева!

И вот уже Брежнев смотрит на макет, разводит руками:

– Анатолий Владимирович, Виктор Полупанов же на нападающего шел, я принял правее, чтобы ему не помешать.

– Так вы с ним общего языка не нашли? Где Полупанов?!

Минут через десять в кабинете Тарасова уже полкоманды яростно обсуждало, как могло получиться, что шайба влетела в их ворота. Споры продолжались и после ухода из кабинета тренера, а Анатолий Владимирович сказал мне с удовлетворением:

– Все, «Спартак» завтра «порвем»!

Наверное, этот поступок шел вразрез с требованиями педагогики. Но Тарасов был таким! И «Спартак» на следующий день они «порвали»!

Еще один штрих к портрету Тарасова, уже как тренера сборной. На Олимпиаде в Саппоро, когда шел первый период в игре с чехами, наши проигрывали со счетом 2:1. В это время, к слову, в Москве шел очередной съезд партии. В перерыве ребята ждали, что сейчас забежит Тарасов и будет всех костерить. Тренер не появлялся, хотя хоккеистам предстояло снова выходить на лед и нужны были новые установки. В самый последний момент главный влетел в раздевалку, ни на кого не обращая внимания. Схватил за грудки Игоря Ромишевского:

– Ты кто? Комсорг команды или г... на палочке? Ты знаешь, что в Москве съезд идет и нам прямо из Кремля звонят, спрашивают, не позорим ли мы честь державы? Думаешь, я на такой вопрос отвечать буду? Нет, ты ответишь и за себя, и за весь коллектив! По полной программе ответишь, понял? Лично! Так и скажешь: команда великой державы ни на что не способна и я как ее комсорг тоже ни на что не способен! Сразу после игры и позвоним!

Никто из знаменитых тренеров страны в аналогичной ситуации не смог бы поступить таким образом. Даже представить себе не могу, чтобы вот так повели себя А. Чернышев, или К. Локтев, или Б. Кулагин, только Тарасов!

Никаких новых установок, никаких перестановок в пятерках делать не пришлось. Во втором периоде наши забросили в ворота чехов пять безответных шайб и, по существу, решили исход встречи.

Отношения у нас с Анатолием Владимировичем сложились вполне дружеские. Много раз он приглашал меня в себе домой. В серванте у него всегда стояли двухлитровые штофы соспиртными настойками на черноплодке, клюкве, лимоне, на смородиновых почках, которые Анатолий Владимирович делал сам. Тогда я записал с его слов рецепты и до сих пор тоже угощаю друзей настойками «по-тарасовски».

Он ездил на «Волге». Любил баню и часто просил меня составить ему компанию. Пил Тарасов, во всяком случае, в те годы, когда я был с ним рядом, весьма умеренно, я бы сказал, мало, но для бани держал в багажнике машины кроме веников квашеную капусту, отварную курицу и водку. Париться любил безмерно! Помню нашу с ним поездку в Саратов – тогда там работал тренером местной хоккейной команды Роберт Черенков, бывший игрок столичного «Динамо», приемный сын Павла Александровича Савостьянова. Втроем пошли в баню. Воздух там раскален так, что трудно дышать. Поспорили с Тарасовым, что больше десяти минут он в парилке не выдержит. «Выдержу, при одном условии: дайте мне шайку с холодной водой». Стали обхаживать его четырьмя вениками, еще пару поддали – Анатолию Владимировичу хоть бы что! Лежит, посмеивается над нами, пьет холодную воду прямо из шайки. Проспорили мы!

В Саратове после парилки я затеял разговор о своей научной работе. Впервые высказал сомнение в том, что эффективность моих методик для хоккея в целом можно доказать, экспериментируя только с одной, причем самой продвинутой командой. Для чистоты эксперимента необходимо провести исследования с клубом, идущим где-то в середине турнирной таблицы.

Тарасов подозрительно посмотрел на меня, потом спросил в лоб: «Куда намылился? Уж не в «крылышки» ли?»

С недавних пор главным тренером «Крыльев Советов» стал бывший помощник Анатолия Владимировича Борис Павлович Кулагин. Когда-то они вместе играли за ВВС МВО, потом одновременно ушли на тренерскую работу. Тарасов остался в своей команде, а Борис Павлович уехал в Куйбышев, где работал, и вполне успешно, с местными армейцами. Оттуда и пригласил его к себе в ЦСКА Тарасов.

Кулагин по характеру был мягким, не конфликтным человеком, хоть и пытался подражать более резкому и импульсивному другу. Даже лицо делал таким же свирепым, копировал тарасовские жесты, повторял многие его выражения. Он настойчиво приглашал меня к себе в качестве тренера по физподготовке. «В «крылышки»», – признался я, ожидая, что сейчас Тарасов взорвется, нагрубит, назовет предателем. Но тот довольно спокойно сказал: «Что ж, по большому счету ты прав. Иди к Кулагину. Но в баню будем продолжать ездить!»

В «Крылья Советов» я пришел работать как раз перед окончанием очередного игрового сезона. Перед заключительным сбором хоккеистов отпускали отдохнуть. Борис Павлович беспокоился, как бы за время отдыха игроки не набрали лишний вес и не растеряли игровые кондиции. За пять недель ничегонеделания они могли прибавить до шести-восьми килограммов, и этот лишний жирок тогда пришлось бы сбрасывать уже в ходе чемпионата. Хоккеистам настоятельно рекомендуют во время отпуска соблюдать режим, но ведь не секрет, что даже в игровой период не все ему следуют.

Интересную историю рассказал мне Андрей Васильевич Старовойтов, член Исполкома Международной федерации хоккея, судья международной категории. Однажды ему предстояло судить матч «Торпедо» (Горький) – ЦСКА. К горьковчанам он поехал на своей «волжанке», и на обратном пути к нему в попутчики напросились И. Трегубов и Н. Сологубов – ветераны ЦСКА, выдающиеся игроки, входившие и в сборную. Утром у них должна была быть тренировка, а вечером игра, которую они оба отыграли блестяще! Я удивился: «Чего же тут особенного? Ведущие хоккеисты страны, они и должны играть лучше всех».

– Это правильно, если бы не одно «но». Пока мы возвращались в Москву, они выпили шесть бутылок водки. Представляешь?

Хорошо зная хоккейную жизнь, Кулагин волновался, как сохранить игровые кондиции. Поступили по науке. Перед отпуском поехали на двухнедельный сбор в Кисловодск, где загрузили ребят прилично – три тренировки вдень, причем основная, с одиннадцати до часу дня, была самой интенсивной, направленной на скоростно-силовую подготовку. Она включала прыжки на одной, двух ногах, скоростные рывки по трибунным скамьям стадиона. Мы применили тут метод так называемой круговой тренировки, когда один ее вид органично переходил в другой. К примеру, надо пробежать 60 метров, потом перейти на прыжки, потом двадцать раз отжаться, потом начать качать пресс, опять перейти на бег. Методика круговой тренировки была хорошо известна за рубежом, у нас о ней знали мало, и мы с Б.П. Кулагиным впервые применили ее на практике в переходном периоде.

После интенсивных тренировок мы провели всестороннее обследование и только после этого отпустили хоккеистов в отпуск. По возвращении провели повторное обследование. Вес ребята набрали минимальный вес, функциональная их готовность к играм сохранилась. Организмы получили в Кисловодске такую закалку, что по инерции контролировали себя сами!

Сезон 1973 года мы провели удачно. Впервые за многие годы «крылышки» заняли призовое третье место.

Мы решили ввести послесезонные сборы в постоянную практику. Опять уходили в отпуск после тяжелых тренировок (пожалуй, даже чересчур тяжелых: с мочой кровь шла). Но никто не стонал. Команда поставила перед собой цель: стать чемпионом – и ради этого готова была на всё.

Б.П. Кулагин не ограничивал меня в научной работе. Теперь с электродами бегали по льду уже лидеры «Крыльев Советов» И. Тузик, В. Расько, Ю. Лебедев, В. Анисин, А. Бодунов, С. Капустин. Новые идеи, возникавшие у меня входе экспериментов, немедленно проверялись на практике, рекомендации, дававшие положительный результат, использовались в тренировочной работе.

В следующем сезоне «Крылья» выиграли у ЦСКА три матча из четырех, обошли армейцев на одиннадцать очков (они в чемпионате остались вторыми) и взяли «золото». Кроме того, выиграли и Кубок СССР!

Успех команды в определенной мере был и признанием моей научной работы. Позже на ее основе, в соавторстве с В. Климиным, мы написали две книги, которые как методические пособия до сих пор используют многие наши тренеры.

1974 год для меня был особенным. В апреле родился мой младший сын Константин, а осенью я защитил диссертацию. Моим официальным оппонентом стал Аркадий Иванович Чернышев, который многие годы в связке с А.В. Тарасовым тренировал сборную страны. Этот выдающийся тренер начинал играть в русский (с мячом) хоккей, многие годы отдал футболу, выступал за московских и минских динамовцев, в тридцать четыре года стал тренером молодежной клубной команды «Динамо». Тогда там начали играть Л. Яшин, В. Царев, В. Шабров. Позже Аркадий Иванович стал хоккейным тренером, возглавлял московское «Динамо». Под его руководством команда становилась и чемпионом страны, и обладателем Кубка СССР.

Помню его оценку моей работы: «На моей памяти это первая диссертация по хоккею, которая в такой степени находит практическое применение в работе тренеров». Банкет – ну как же без него?! – был в одном из измайловских кафе, совсем недалеко от тех мест, где мы гоняли мой желтый футбольный мяч. За праздничным столом я подумал: «Символично, что я праздную защиту диссертации там, где начинал когда-то играть! Это моя вершина! Теперь меня ждет тихая и спокойная преподавательская работа на родной кафедре. Это и есть счастье!»

Я вернулся в институт, стал старшим преподавателем, но пробыл в этой должности совсем недолго. К концу того же 1974 года меня пригласил на беседу Валентин Лукич Сыч, начальник Управления зимних видов спорта Спорткомитета СССР. Сегодня, к сожалению, его имя вспоминают только в связи с криминальным происшествием – несколько лет назад Валентин Лукич был расстрелян в своей машине за городом. Многие не знают, что этот человек очень много сделал для развития отечественного спорта и достоин того, чтобы помянуть его добрым словом. Он был родом из Чернигова, занимался лыжными гонками, но предпочел спортивной карьере организаторскую работу.

Прошел путь от заместителя заведующего отделом оборонной и спортивно-массовой работы ЦК ВЛКСМ до заместителя председателя Спорткомитета СССР. Как руководитель отличался жесткостью и требовательностью. Но если, к примеру, у Тарасова жесткость была мужицко-грубоватая (рассердившись, мог послать по матушке), то Сыч никогда не употреблял ненормативную лексику, моего «разносы» помнили очень долго.

Я думал, что меня вызвали в комитет в связи с моей диссертацией или по поводу записок, которые готовила научная группа С.С. Шаталина. Разговор как будто начался с этого. «Как вам канадцы? Как работа в институте?» А потом сразу предложение: «Есть должность тренера-методиста в отделе хоккея. Взять туда именно вас, Вячеслав Иванович, настоятельно рекомендует Борис Павлович Кулагин.

Я его мнение ценю. Ни на раздумья, ни на раскачку у вас времени нет».

Я и не раздумывал долго. Более трех лет я работал над диссертацией, непосредственно варился в котле турниров, ежедневно соприкасался с хоккеистами, тренерами, дневал и ночевал на базах. Все другие занятия показались вдруг пресными. Преподавательская работа, конечно, необходима, но не идет в сравнение с предложением работать с командами мастеров. Это была моя мечта!

В отделе хоккея тогда работали Андрей Старовойтов, Порфирий Шелешнев, Григорий Епихин, Анатолий Мельников. Имена эти хорошо известны любителям спорта. Начальником управления зимних видов спорта был Альберт Поморцев. Карьера его шла по типичному для того времени маршруту: секретарь Кемеровского обкома комсомола – председатель областного спорткомитета. Когда в Кемерове проводили зимнюю Олимпиаду, на него обратил внимание B.Л. Сыч и предложил должность начальника управления в Госкомспорте. Он стал моим непосредственным начальником. Через некоторое время мы как бы поменялись местами: я руководил Управлением футбола союзного Спорткомитета, Поморцев – российского.

Мы придерживались одинакового стиля работы. В кабинетах не сидели, часто ездили по регионам. Общаясь с руководителями различных регионов, решали насущные хоккейные вопросы, посещали матчи. Наши поначалу деловые отношения с А. Поморцевым перешли в крепкую дружбу, испытанную непростыми жизненными коллизиями.

Я пришел работать в Спорткомитет СССР в разгар спортивного бума. Тогда даже первые лица государства были настоящими заядлыми болельщиками! Многие руководители посещали стадионы не только для того, чтобы засветиться на телеэкране или помахать рукой с VIP-трибуны потенциальным избирателям, они болели со знанием дела. Л.И. Брежнев болел за ЦСКА, A.M. Рекунков (Генеральный прокурор СССР) – за «Спартак» и т.д.

Тренер-методист в Спорткомитете занимался вопросами методики, планирования, науки. Используя опыт научной группы, которая работала на играх сборной с канадцами, мы начали создавать комплексно-научные группы (КНГ) при хоккейных клубах. Как правило, в каждую из них входило по три человека. Они изучали методы поддержания функционального состояния команды, вопросы питания, медицинского обеспечения. В КНГ, работавшую при сборной СССР, входили виднейшие специалисты страны. Я привлек в эту группу физиолога Якова Михайловича Коца. Он изобрел и изготовил с помощью инженеров электростимулятор, который позволял спортсмену в кратчайшие сроки восстанавливаться после определенного вида травм. К примеру, на чемпионате мира в Финляндии один из ведущих игроков сборной, Володя Петров, надорвал приводящую мышцу. Раньше он был бы выключен из игры не менее чем на месяц, а при помощи изобретения Якова Михайловича вышел на лед через три дня.

Мой первый чемпионат мира по хоккею в должности гостренера проходил в Германии в 1975 году. Нашу сборную тогда тренировали Б.Л. Кулагин, К.Б. Локтев и В.В. Юрзинов. Руководителем делегации был В.Л. Сыч, я стал его заместителем. Все игры чемпионата шли, что называется, «в одну калитку», сопротивление нам оказали только чехи, но и их мы переиграли уверенно. Тогда мы впервые столкнулись с так называемой частной инициативой игроков сборной. Болельщики старшего возраста помнят, наверное, нападающего рижского «Динамо» и сборной СССР Хельмута Балдериса. Этот одареннейший парень виртуозно катался на коньках, умел держаться на ногах даже при жестких столкновениях. И вот идет раскатка перед игрой, мы стоим у бортика, наблюдаем, как Хельмут, делая вираж за воротами, не вписывается в радиус и падает. Встает, разбегается, меняя курс движения, опять теряет равновесие. Почти также, как, извините, корова на льду чувствует себя всегда скоростной Сережа Капустин, нападающий из «Крыльев Советов». Не в своей тарелке и Владимир Петров. Причину этих странностей находим быстро – ребята обуты в ботинки фирмы «Адидас».

В середине семидесятых шла жесткая конкуренция за рынок спортивного инвентаря. Хоккеисты ведущих держав, и наши в частности, пользовались североамериканской «защиткой» и обувью. А тут, в преддверии чемпионата мира, владелец крупнейшей компании «Адидас» Хорст Даслер предложил многократным чемпионам мира, Европы, Олимпийских игр в качестве рекламы апробировать свою новинку – хоккейную обувь. Представители фирмы вышли непосредственно на игроков и администратора команды, минуя руководство.

Я уже говорил о жесткости и принципиальности Сыча. Он не мог терпеть, когда какие-то решения принимались за его спиной, тем более решения, ставящие под угрозу результат мирового первенства.

Администратором команды в ту пору был Анатолий Владимирович Сеглин, мастер спорта СССР но футболу, заслуженный мастер спорта по хоккею, судья международной категории, любимец игроков. Он заходил в раздевалку после каждой игры, спрашивал: «Товарищи, у кого что из строя вышло?» Ребята хором со всех сторон выкрикивали: кому- то надо поменять щиток, кому-то «ракушку», «панцирь».

Сеглин никогда не записывал их просьбы, но ничего не забывал и не путал. На следующий день все, что просили хоккеисты, поступало в их распоряжение. А.В. Сеглин отличался не только феноменальной памятью. Компанейский, энергичный, с мошной практической хваткой, он был своим для хоккеистов, которые называли его между собой дядя Толя. С «Адидасом» он конечно же совершил ошибку. Нет, его не «купили», как сейчас модно говорить. Хоккеистам, надевшим ботинки новой фирмы, и Сеглину обещали символические суммы за то, чтобы «засветить» «Адидас». Побуждения у администратора были, конечно, самые лучшие. Вот только время для экспериментов с амуницией выбрал неудачное, в ходе чемпионата.

Когда после этой неудачной тренировки Сыч собрал команду, все ждали разноса с оргвыводами. К удивлению, ничего не произошло. Валентин Лукич сказал примерно следующее: «Новые ботинки почти всегда мозоли натирают, их надо разнашивать с умом и потихоньку, поэтому надеваем старые привычные ботинки. Теперь об «Адидасе»! Не к лицу советским спортсменам ставить во главу рекламу, а не игру». И еще Сыч попросил: «Давайте действовать так, чтобы ни один из ваших поступков не был неожиданным». Чемпионат 1975 гола мы отыграли блестяще, взяли «золото», игроки получили за победу по семьсот марок. Вечером – прием в ратуше, потом свободное время. Утром следующего дня ко мне заходит капитан команды Борис Михайлов:

– Вячеслав Иванович, Сыч просил, чтобы все поступки наши ясными были. Мы тут с ребятами немножко скидываемся в пользу пострадавших и не хотим, чтобы это кем-то неправильно воспринималось.

Я, естественно, удивился:

– О каких пострадавших идет речь?

– О Мальцеве, Харламове. Только они сами пока не знают, что мы тут сбрасываемся.

– А что случилось?

– Могут домой без сувениров приехать. Они по случаю победы пригласили посидеть в ресторане чехов – Махача, Поспешела, Глинку, Сухи. Ну и спустили все до копейки.

– Все деньги?

– Так по-русски же гуляли, Вячеслав Иванович.

– И платили только они?

– Ну да, такие мы.

Я вспомнил некоторые эпизоды нашей игры с чехами. Швыряли друг друга на бортики, кровью лед закапали, стенка на стенку шли – кости трещали. А за пределами площадки – ни обид, ни зла наши ребята не помнили.

Такая вот наша русская душа. Конечно же и я внес свою долю в возмещение «ущерба» «принимающей стороны». Чемпионат мира следующего, 1976 года не хочется даже вспоминать. Не потому, что мы его проиграли. Знаете, иногда можно и проигрышами гордиться. Когда бьешься до последнего, до издыхания, до темноты в глазах.

А тут другое дело! В Польшу мы приехали уверенными в превосходстве сборной над всеми другими соперниками. И сдали первый же матч хозяевам. Потом вроде игра наладилась, мы дошли-таки до финала, где нашим соперником были шведы. На пути к финалу мы с ними уже встречались, одолели без проблем – 6:1. И вот перед важнейшей для нас игрой главный тренер Б.П. Кулагин, проводя утреннюю раскатку, вместо того чтобы решать тактические задачи, устроил показательные выступления перед журналистами. Чтобы продемонстрировать нашу силу, дал ребятам мощную нагрузку.

Вечером «сборники» вышли на финальный поединок уставшими. А тут еще разыгрался их вратарь Хёгюста. Он сам потом признавался, что ни до, ни после больше так удачно не играл. С десяток раз выходили наши хоккеисты один на один с ним, и этот худенький парень переигрывал наших асов. Но дело, конечно, не только в шведском вратаре. Тренеры сборной допустили тактическую ошибку и поплатились за это, проиграв сопернику 3:4. Мы получили лишь «серебро» мирового первенства, тогда это рассматривалось как крупная неудача.

Проиграли мы и чемпионат мира в 1977 году в Австрии, оставшись на третьем месте. Тогда стало ясно, что наш хоккей в кризисе и надо искать меры для его преодоления.

Я не буду детально рассказывать о конкретных играх, тем более разбирать технические их стороны. Расскажу только то, что не входило в протокольные отчеты и представляет не только статистический интерес.

1976 год. Суперсерия на уровне клубных команд: ЦСКА и «Крылья Советов» выехали в Северную Америку. Провести ее была наша с В.Л. Сычом идея, поддержанная С.П. Павловым и согласованная, как тогда было принято, в ЦК КПСС. Конкретные условия проекта вырабатывали я и президент HXJI Кэмпелл. Переговоры проходили в Монреале. Моим переводчиком был Виктор Хоточкин, в то время административный секретарь Международной федерации хоккея с мячом. Президентом ее был Г.П. Гранатуров. С тех пор Виктор сопровождал меня во многих поездках, уже не только как переводчик, но и как советник. Затем он работал в международном управлении Госкомспорта СССР, а сейчас – первый вице-президент Олимпийского комитета России.

В первом матче армейцев с «Монреалем» запомнился Борис Александров. Он только недавно пришел в ЦСКА из Усть-Каменогорска, его еще толком в Союзе не знали. А тут Робинсон, весом за сто кг, Савар – знаменитейшие канадские защитники – ловили его всю игру, но сами врезались в борта, и двадцать шесть тысяч болельщиков рукоплескали чужестранцу – противнику. Эта была высшая награда молодому хоккеисту.

К сожалению, испытание славой Борис Александров не выдержал. Симптомы «звездной болезни» были классическими: нарушение режима, вечные пререкания с судьями, частые удаления, дисквалификация за хулиганский поступок. После длительной паузы Борис вернулся в большой хоккей, но былой игры уже не показывал.

В том же году в сборной страны мог появиться еще один дебютант. Он выиграл чемпионат мира среди юношей, его пригласили на сбор в Голландию. Высокий, худой, он не нарастил еще мышечной массы, но игровое мышление было отменным. Кулагин о нем сказал: «Мальчик разумен не по годам. Далеко пойдет!»

Сборная тренировалась на баскетбольной площадке. Новобранец был в прыжке с мячом, когда его ударили локтем по позвоночнику. Удар и последующее падение имели печальные последствия. Юноше надели жесткий корсет, доставили в Москву. Там сказали, что, скорее всего, о спорте ему придется забыть. Звали этого юношу Вячеслав Фетисов.

Сыграв вничью с «Монреалем», армейцы перебрались в Филадельфию. Домашние, североамериканские судьи уже через пять минут после первого вбрасывания показали, что разрешат нас беспрепятственно «убивать». Валере Харламову сразу же разбили лицо. Просто град ударов посыпался на других хоккеистов, причем драчуны действовали даже не исподтишка, а в открытую, били в спины, но свисток безмолвствовал. Такую грязную игру я видел впервые. Сидел на трибуне с председателем профсоюзов хоккеистов Аланом Иглсоном и Агги Куколовичем, ветераном канадского хоккея. Он играл, когда первенство здесь разыгрывалось только среди шести команд. Я спросил, что происходит на площадке, но они старательно отводили глаза. Стало ясно, что грубость – акция запланированная и все ждут, какой ответ последует со стороны русских.

Хоккей – не балет, мы не раз доказывали, что в силовой борьбе умеем одерживать верх, но превращать игру совсем в иной вид соперничества, в грязное побоище – это было не в наших планах.

В середине первого тайма главный тренер ЦСКА Константин Локтев, не желая отвечать на провокацию, увел команду в раздевалку. Я сразу же пошел вслед за игроками. Минут через пять сюда пожаловали Иглсон с Куколовичем.

– Вы решили прекратить игру? – спросил глава профсоюза.

– Да, – твердо ответил я на правах главы делегации.

Игл сон расплылся в улыбке:

– Вы слышите, как свистят трибуны? Болельщики будут считать вас трусами.

– Не надо плохо думать о своих болельщиках, господин Иглсон. Они прекрасно знают, что такое хоккей, и видят, кто срывает игру.

Улыбка сошла с лица канадца. Правду моих слов он понимал, но надеялся выиграть хотя бы словесную дуэль. Очередной аргумент показался ему самым весомым:

– Господин Колосков, за отказ выйти на площадку и продолжить игру мы не заплатим вашей команде ни цента.

– Здоровье хоккеистов нам дороже любой суммы.

Наши ребята стали снимать доспехи, на их телах виднелись кровоподтеки и ссадины. Теперь Иглсон точно поверил, что на лед мы не собираемся, и тон его стал просительным:

– Подождите! Я попробую уладить это со своей командой!

Он вышел.

В это время зрители негодовали, бросали на площадку пластиковые бутылки, монеты, пакеты с чернилами. Они пришли на спортивный праздник, но чувствовали, что могут лишиться его. Кого винили? Всех. И русских, и организаторов, и своих хоккеистов.

Профсоюзный лидер соперников отсутствовал минут десять. Потом вернулся, стал клятвенно заверять, что безобразий больше не будет, он лично поговорил и с судьями, и с игроками.

Армейцы приняли решение продолжить матч. Вышедших на площадку хоккеистов зрители встретили аплодисментами. Я был прав: они знали толк в игре. После этого ЦСКА обыграл «Бостон» и «Нью-Йорк рейнджере».

Матчей, где приходилось играть через «не могу», выкладываться физически и нервно, и у клубов, и у сборной было предостаточно. Психологическую нагрузку после игр снимали по-разному. Не помню, чтобы переходили грани дозволенного. Однажды, в 1979 году, в аэропорту Амстердама, где мы делали пересадку, направляясь на «Кубок вызова», ребята вышли из самолета, и когда через полчаса вернулись, стало видно, что некоторые из них навеселе. Виктор Тихонов, новый тренер сборной СССР, еще не вполне освоившись в этой роли, попросил меня: «Вы, как руководитель делегации, скажите им пару ласковых. Дисциплина – это святое! Ну, и так далее...»

Я собрал команду, никаких нотаций не читал, только объявил:

– Васильев, Гусев, Харламов – налагаю штраф по пятьсот долларов.

Васильев только и спросил:

– А почему именно на нас? Другие тоже пили.

– А потому, что вы лицо команды, на вас смотрят и на вас равняются.

Это был урок молодым и опытным, его правильно поняли все, и вопросов больше не возникало.

К спиртному я отношусь так, как написал на винном роге Расул Гамзатов:

Пить можно всем.
Необходимо только
Знать: где и с кем,
За что, когда и сколько.

Еще работая на кафедре института, мы выработали негласную традицию: раз в неделю совершать «круг дружбы». Мы – это молодые преподаватели ГЦоЛИФКа Геннадий Смирнов, Валерий Выжгин, Валентин Герасимов, я и наш старший товарищ Нил Степанович Гугнин, который до прихода в ГЦоЛИФК играл в футбол за московский «Локомотив» и получил гам звание мастера спорта.

Теперь о «круге дружбы». В начале 1970-х годов в Москве стояли автоматы по продаже вин в розлив. Это было не суррогатное пойло, а вполне качественные «Лидия», «Букет Абхазии» и др. После окончания рабочего дня мы подходили к таким автоматам сначала в районе сада Баумана, потом на Земляном Валу, потом в магазине «Молдова». Я до сих пор помню вкус того вина, а особенно те разговоры, про которые древние греки говорили: «Пить, чтобы общаться, а не общаться, чтобы пить».

Так уж получалось, что наши хоккейные клубы и сборная зачастую выезжали на турниры в Северную Америку в канун Нового года и праздник отмечали там. Обычно мы делали это своим коллективом и на скорую руку, потому что часто первого января надо было проводить встречу.

Однажды стол нам накрыли канадцы. Вечером звонит в номер Куколович, приглашает: мол, проводим год уходящий двумя делегациями – вашей и нашей.

Я уже писал, что с чехами мы на льду дрались до крови, а потом пили за вечную дружбу. Так и тут: чтобы лучше понимать друг друга, крепить наши связи, почему бы и не пообщаться в неформальной обстановке?!

Собрались за столом, вижу, одного из наших тут нет. В делегацию всегда входил человек из «конторы», тихий, неприметный, в спортивные дела не сующийся. Вот и на этот раз был такой подполковник Подобед. Звоню ему, объясняю ситуацию, приглашаю в нашу честную компанию. Он пришел в тренировочных брюках, тапочках, футболке. Вел себя, как и подобает: больше молчал, выпил пару рюмок, принялся за кофе. Мы не стали долго засиживаться, поблагодарили хозяев за гостеприимство, разошлись по номерам. Я еще подумал: правильно все-таки сделал, что комитетчика пригласил, пусть не через третьих лиц информацию собирает, а сам видит: все прошло пристойно, политических разговоров не велось, к женщинам никто не приставал, хоть они и были за столом.

Возвращаемся мы в Москву, проходит пара дней, звонит мне Валера Балясников, мой хороший друг. Одно время он играл в воротах за московское «Динамо», потом его пригласили на работу в КГБ:

– Слава, встретиться надо.

Встретились, естественно. И он без всяких предисловий у меня спрашивает:

– Что там у вас за застолье случилось?

Объясняю все, как было.

Балясников крутит головой:

– «Телега» на тебя пришла. Хочешь, по памяти выдержку из нее процитирую? «В разговорах не отстаивал интересы Родины, поскольку ни разу не упомянул о преимуществах советского образа жизни, даже когда говорил тост».

– И что теперь?

– Черт его знает! Постараемся, конечно, ходу этой бумаге не дать, но ты все-таки имей это в виду, когда в следующий раз будешь перед иностранцами речь держать.

Тогда это не выглядело смешным, но и не казалось чересчур страшным. Репрессии «страшных лет России», казалось, в безвозвратном прошлом! Донос Подобеда, видимо, положили в архивную папку до времени. Я сделал такой вывод потому, что никто не чинил преград для моего отъезда в очередную загранкомандировку, на этот раз – в Японию.

Сюда сборная СССР по хоккею направилась вот по какой причине.

Важной вехой в развитии североамериканского хоккея было создание параллельной и конкурентной HXЛ (национальной хоккейной лиге) организации –ВХА( всемирной хоккейной ассоциации). В последнюю перешли многие звезды первой величины, у которых спортивная карьера была уже на излете (к примеру, легендарный Бобби Халл). С «раскруткой» этой новой организации и приехали в Страну восходящего солнца ее организаторы. Заодно пригласили сборную СССР – лучшую команду Старого Света для проведения выставочных матчей.

В самой Японии хоккей только зарождался, но способствовали его развитию люди, яркие в политике и богатые в финансовом отношении. Так, президентом Федерации хоккея был господин Цусуми, владелец сети железных дорог страны, десятка крупных отелей.

Он при гласил меня к себе для знакомства и делового разговора о проблемах хоккея. Во всяком случае, я так думал и готов был увидеть рабочий кабинет, секретаршу с чаем, ну. может быть, зал приемов с бутербродами и саке. Такие встречи – общепринятая практика. На встречу мы поехали с Виктором Хоточкиным. Господин Цусуми принял нас в своем особняке, расположенном в центре Токио. Машина наша мчалась среди жилых кварталов, высотных офисов и вдруг совершенно неожиданно остановилась возле огромного кованого забора. Открываются ворота, мы вновь видим дорогу, но уже как в сказке: ограненную стрижеными газонами, справа – озеро, по берегу которого ходят розовые фламинго. По пути встречаем девушек в кимоно, они приветливо кланяются, показывают дорогу. Сказка продолжилась, когда хозяин, встретив нас, пригласил за стол. Из особого фарфора посуда, золотые приборы, по одиннадцать слева и справа.

Я почему-то тут же вспомнил колесный пароходик, плывущий в Ибердус, и недоступную нашему детскому пониманию роскошь ресторанчика на его борту. И сейчас ощутил себя таким же мальчиком, стоящим у мешка с гречкой.

– Знаете, почему я полюбил хоккей? – рассказывал нам Цусуми. – Это игра для людей, уважающих себя, обладающих достоинством настоящего мужчины. Хороший игрок всегда умеет держать удар, при этом не таит злобу на соперника. Он каждую секунду собран, он понимает, что всегда в центре внимания зрителя и должен вести себя подобающим образом.

Вечером был общий официальный прием нашей команды, но Цусуми устроил его уже в одном из своих отелей. Это происходило в огромном зале приемов, посреди которого возвышалась ледяная гора морепродуктов, украшенная ягодами. Тут же была расположена сиена, на которой стояла огромная бочка с саке. Валерий Васильев и Бобби Халл деревянными молотами разбили крышку, симпатичные японочки начали наполнять и подносить нам всем чашки.

В общем, если Цусуми задумал сразить нас таким царским приемом, то ему это удалось. После этого я долго мечтал еще раз попасть в Японию, очутиться в восточной сказке.

Сейчас вспоминаю, что именно в Японии я принял для себя одно твердое решение. Нет, не стать богатым и не есть золотыми ложками – стремления к этому у меня не было и нет. Но «вести себя подобающим образом», уважать себя, чем плохой совет Цусуми?

После первого посещения Японии я никогда не варил в гостиничных номерах супы при помощи кипятильника, не жевал бутерброды на кровати, не выходил к гостям в мятой рубахе и шлепанцах на босу ногу. Не потому, что боялся на кого-то произвести плохое впечатление. Просто мне запали в память слова японского коллеги о том, что надо жить достойно звания мужчины.

Что касается самих игр, в Японии мы проэкзаменовали команду ВХА. Встречи эти были показательными, о счете можно было не волноваться. Но результатом остались довольны: победа осталась за нами. Праздник прошел, а проблемы остались.

После польского и австрийского фиаско мы пришли к выводу, что надо искать тренеров новой формации.

Для начала решено было создать экспериментальную сборную СССР. Тогда это было в порядке вещей: существовали экспериментальные сборные по легкой атлетике, лыжным гонкам, велоспорту, плаванию. Это давало возможность апробировать новые методики тренировок, посмотреть в работе новых тренеров.

Одним из таких тренеров в хоккее был Виктор Васильевич Тихонов из рижского «Динамо». Даже на фоне успешных в то время «Спартака», ЦСКА. «Крыльев Советов» рижане отличались особой игрой. Им была присуща высокая эффективность действий. К примеру, у них были лучшие показатели среди всех отечественных клубов при игре в большинстве. Почему? Тарасов, Кулагин в основу своей работы закладывали объемы тренировок, Тихонов же делал акцент на целевые упражнения: у одних развивал стартовую скорость, у других выносливость, у третьих быстроту реакции.

Сам Виктор Васильевич играл в свое время за ВВС, потом за московское «Динамо» на позиции защитника, был неоднократным чемпионом страны. Рижан тренировал четыре года, и команда при нем заблистала, на равных сражалась с прославленными нашими лидерами.

В общем, Кулагин продолжал тренировать первую сборную, а Тихонов возглавил экспериментальную, которая и отправилась в 1976 году разыгрывать Кубок Канады. Помощниками у него стали Борис Майоров и Роберт Черенков. Бориса Майорова представлять не надо. Скажу лишь то, что, может быть, знают не все. Будучи капитаном сборной, Борис даже при таком авторитетном тренере, как Тарасов, мог попросить Анатолия Владимировича не заходить в перерыве игры в раздевалку и сам беседовал с игроками, настраивая их на победу. Жесткий, требовательный, он был и оставался всегда, во всех вопросах человеком, отстаивавшим справедливость. Черенков тренировал саратовский «Кристалл», и провинциальная команда удивляла специалистов своим самобытным почерком, самоотдачей. Кстати, Черенков когда-то вместе с Тихоновым и фал в «Динамо».

Вот с таким тренерским составом наша экспериментальная сборная поехала сражаться за Кубок Канады с сильнейшими командами мира. Кубок она не взяла, но заслужила высокие оценки зарубежных специалистов. В прессе появились примерно такие отзывы: после проигрыша двух чемпионатов подряд многие уже поставили крест на русской команде, но теперь видно, что делать это преждевременно, мы увидели умный, перспективный коллектив, способный в ближайшее время преподнести сюрприз на ледовых площадках.

Было решено доверить Виктору Васильевичу комплектовать и тренировать первую сборную СССР. Осталось получить его согласие. Это было непросто по нескольким причинам. В Латвии Тихонова, можно сказать, носили на руках. Это можно понять: в республике впервые появилась команда, бьющая столичных грандов, претендующая на победу в чемпионате! Да и жена тренера, Татьяна Васильевна, поначалу категорически отказывалась покидать Ригу. Здесь все было обустроено, а что будет в Москве? Мне пришлось дважды выезжать туда только для того, чтобы уговорить женщину согласиться на переезд в столицу.

Почему Виктору Васильевичу обязательно надо было переезжать в Москву? Наша сборная формировалась по клубному принципу. Ее основой был базовый клуб (в последние годы – ЦСКА), к нему добавлялись звенья из других команд. Логично было бы, чтобы Тихонов возглавил команду армейцев. У руля ЦСКА тогда стоял К. Локтев. Лавров на этом поприще он не снискал и готов был без промедления уступить свое место другому кандидату. Однако на это требовалось еще согласие как министра обороны Д.Ф. Устинова, так и руководителя KГБ Ю.В. Андропова. Вот на таких «высотах» решался вопрос о назначении Тихонова.

В конце концов, Виктор Васильевич принял команду ЦСКА и возглавил сборную. В помощники себе он взял Владимира Юрзинова, который работал еще с Б.Л. Кулагиным. Так сохранилась преемственность в работе, лете было найти общий язык с хоккеистами. В интересах сборной у армейцев появилось новое звено: Жлуктов – Балдерис – Капустин. Таким образом, костяк сборной составляли игроки одного клуба, и главный тренер получил возможность наигрывать его так, как считал нужным.

Западные специалисты оказались правы в своих прогнозах: сборная СССР во главе с новыми наставниками с блеском выиграла мировой чемпионат 1978 года. Следующий чемпионат стал нашим также за явным преимуществом. Мы не п рои фал и ни одной встречи! В том же 1979 году нас ждало еще одно испытание – игры с североамериканцами за «Кубок вызова». Из трех встреч мы одержали победы в двух. Причем в последней, решающей, наши ребята не дали никаких шансов именитым хозяевам, забросив им шесть безответных шайб. Отлично сыграл вратарь Володя Мышкин, выше всяких похвал проявили себя и нападающие, и защитники, и конечно же тренеры. Спасибо надо сказать и врачам, и поварам, и комсоргу сборной от ЦК ВЛКСМ.

Было тогда такое правило: к ведущим командам страны прикреплять представителей высшего органа комсомола. У нас им был Володя Ясенев. В свое время он заканчивал Губкинский институт нефти и газа, где учился вместе с Ю.М. Лужковым. Володя беззаветно любил хоккей. Для ребят из сборной он организовывал концерты, просмотры фильмов, снабжал их книгами. На встречу с ними приезжали Евгений Леонов, Михаил Ножкин, Иосиф Кобзон.

Словом, атмосфера вокруг сборной была, как говорил Тихонов, в радость, и это сказалось на результатах. Я к тому времени стал начальником Управления хоккея Спорткомитета СССР. Победы сборной команды давали уверенность в завтрашнем дне, возможность расслабиться.

Любимым местом отдыха нашей семьи в то время была деревня Ягунино под Звенигородом, где мы с тестем решили построить дачу на опушке леса, у родника, в полутора километрах от Москвы-реки.

Григорию Ивановичу как ветерану выделили участок в четыре сотки. Домик на нем мы решили строить своими руками. Тесть мой был мастер на все руки: и электрик, и сантехник, и плотник. Своим ремеслам он обучай и меня.

Строить было не так сложно, как добывать материалы. Брус, к примеру, мы смогли купить только в зиму, машина с ним доехала лишь до ворот поселка. Дальше дорога была не расчищена, и приходилось по глубокому снегу тащить пятиметровые «сороковки» на себе. Лишних денег не было, поэтому мы пригласили мастеров только для того, чтобы поставить стропила. Но к лету дом почти доделали. Я возился с крышей, когда к нашей стройке подъехала спорткомитетская «волжанка» по мою душу.

– Вячеслав Иванович, – сказал водитель, – вас срочно вызывают в Госкомспорт.

– Я же в отпуске.

– Павлов об этом знает, но...

Делать было нечего, я уселся в легковушку, заехал домой, чтобы переодеться, и сразу же направился в Скатертный переулок, где размещался тогда Спорткомитет СССР, к его председателю Сергею Павловичу Павлову, пришедшему на эту должность с поста первого секретаря ЦК ВЛКСМ.

Разговор там получился коротким.

– Вячеслав Иванович, не надо объяснять, насколько у нас плачевно положение дел в футбольном хозяйстве?

Наша сборная в семидесятые трижды не попадала в финальную часть чемпионатов мира и Европы – такого затяжного провала в ее истории еще не было. Моего ответа Павлов дожидаться не стал, продолжил:

– Через год в Москве Олимпиада, совсем уж опозориться нам нельзя, надо если не победить, то хотя бы выступить достойно. В общем, с сегодняшнего дня вы – начальник Управления футбола страны.

Видя, что я хочу что-то сказать, Сергей Павлович тоном, не допускающим возражений, добавил:

– Решение обсуждению не подлежит, поскольку все уже согласовано в ЦК. Так что считайте это задачей партии.

Мне оставалось только взять под козырек.

Управление футбола размешалось в доме на Арбатской площади, недалеко от ресторана «Прага». Туда я уже на следующее утро и пошел с Валентином Лукичом Сычом принимать хозяйство. В то время начальника управления уже не было, его уволили, исполнял обязанности Вячеслав Дмитриевич Соловьев, известный футболист из «команды лейтенантов», тренер киевских, тбилисских и московских динамовцев (киевлян он, между прочим, сделал первыми немосковскими чемпионами СССР). Работали тогда в управлении и такие известные люди, как Никита Павлович Симонян, Николай Петрович Шишов, Анатолий Михайлович Четырко, Алексей Александрович Парамонов, Валентин Александрович Николаев.

О них стоит сказать особо. Никита Павлович Симонян родом из Армавира. В четырнадцать лет он начал играть за местное «Динамо», в команде юношей. В двадцать Н. Симоняна пригласили в столицу защищать цвета сначала «Крыльев Советов», а потом «Спартака». В чемпионатах СССР он провел 285 матчей, забив при этом 142 гола. Был капитаном сборной СССР, главным тренером «Спартака», «Арарата», сборной страны.

Николай Петрович Шишов ушел на войну в восемнадцать лет, служил в разведроте, награжден четырьмя орденами Отечественной войны. Играл в Москве за «Серп и молот», «Локомотив». Затем стал судьей, долгие годы был ответственным секретарем СТК Федерации футбола СССР.

Анатолий Михайлович Четырко тоже воевал, был кавалером боевых орденов. До войны играл нападающим в команде ГЦоЛИФКа. После нее тренировал футбольные и хоккейные команды МВО, ГСВГ, был тренером юношеской сборной СССР, ответственным секретарем Федерации футбола СССР. Он – автор учебных программ для футбольных секций КФК, ряда работ по методике обучения юных футболистов.

Алексей Александрович Парамонов был многократным чемпионом СССР, играя в составе московского «Спартака». Работал в качестве главного тренера команды «Этуаль» и стал чемпионом Туниса. Заслуженный мастер спорта, заслуженный тренер России, главный тренер юношеской и молодежной сборных СССР.

Валентин Александрович Николаев стал заслуженным мастером спорта в 1948 году, когда защищал цвета ЦДКА. Неоднократный чемпион страны и обладатель Кубка СССР Назывался лучшим бомбардиром, играл за сборную. Прославился и как тренер. ЦСКА под его руководством становился обладателем золотых медалей первенства страны, молодежная сборная – чемпионом Европы. С ним мне предстояло работать теперь на Арбатской площади.

В доме, где размещалось Управление футбола, начиная со второго этажа, жили жильцы, а все наши кабинеты размещались на первом. При первом же посещении меня удивил стойкий фруктовый запах в коридоре и кабинетах. Как оказалось, здесь на столах, подоконниках лежали авоськи с виноградом, дынями, грушами, персиками.

– Откуда такое богатство? – спросил я.

– Приезжают люди с мест дозаявлять команды. А кто же с пустыми руками является? Вот и везут гостинцы. Обычное дело.

Таким же обычным делом было появление на работе по собственному желанию, после обеда все кабинеты пустовали, сотрудники шли или в бассейн «Москва», или по домам. Через четыре-пять дней в новой должности собрал коллектив и высказал свое мнение об увиденном. От подношений и презентов – отказаться. Трудовую дисциплину соблюдать. Пить на рабочих местах категорически запрещается.

В общем, начал я, как сейчас говорят, с непопулярных шагов. И это при том, что в управлении работало много людей, с которыми я был на «ты», учился в институте, сталкивался на спортивных мероприятиях. От этого еще сложнее было наводить порядок. Но, слава богу, люди поняли, что мои требования идут не от желания показать себя, а в интересах дела. Обошлось без увольнений и иных радикальных мер. Это было начало. Помимо вопросов с дисциплиной надо было решать и проблемы чисто профессиональные. К примеру, в управлении, по сути, не было методического отдела. Я взял с кафедры родного института Валерия Выжгина и Валерия Климина, с которыми учился в одной группе. Кандидаты наук, они начали готовить методические материалы, которые действительно оказались нужны тренерам и игрокам. По примеру хоккея заработали комплексные научные группы. Самая сильная подобралась в Ленинграде, ее возглавил Николай Михайлович Люкшинов, заведующий кафедрой футбола в институте им. П.Ф. Лесгафта.

Упорядочилась предсезонная подготовка команд. Раньше о тренировочных выездах даже ведущих наших футбольных клубов за границу и речи быть не могло. Почти все собирались в районе Сочи, где делили между собой всего два поля: центрального стадиона и так называемое «мраморное», гаревое. И вот здесь на нем с восьми утра и до девяти вечера занимались около десятка наших команд высшей, первой и второй лиг. Правда, были еще поля под Адлером, Дагомысом.

Мы с B.Л. Сычом сумели добиться, чтобы подобные тренировочные базы заработали и в Средней Азии, чтобы клубы в «теплые края» приезжали не когда пожелают, а четко по графику. Тогда этот вопрос надо было согласовывать в ЦК!

В 1979 году сборная команда под руководством Н. Симоняна практически потеряла шансы войти в финальную часть европейского первенства. И после очередной осечки – ничьей с Финляндией – меня по этому поводу пригласил Павлов:

– У Никиты Павловича, видно, пока не хватает опыта. Поезжайте к Бескову, предложите ему принять команду.

– Но, Сергей Павлович, шансы у нас на нуле, и отводить человеку роль смертника...

Павлов кивнул:

– Наверное, он вам примерно так и ответит. Только уже настало время думать не об этом чемпионате Европы, а о более отдаленных перспективах. Есть Московская олимпиада, потом мировое первенство в Испании.

С Константином Ивановичем Бесковым я лично знаком не был и ехал к тренеру одного из ведущих клубов страны – московского «Спартака» – с опаской, что разговор у нас может не получиться. Он ведь уже стоял у руля сборной, и под его руководством в розыгрыше Кубка Европы 1964 года она заняла второе место, проиграв в драматичнейшей борьбе лишь хозяевам, испанцам, 1:2. За это поражение, которое бы ныне расценили как достижение, Бескова отстранили от должности. А команда, но сути сформированная и подготовленная им, два года спустя стала четвертой на мировом первенстве.

Жива ли еще обида в сердце Бескова?

Тревожился я напрасно: разговор у нас получился. О прошлом Бесков не вспоминал, если не считать того, что вынул из шкафа пухлую темную папку, связанную тесемками, как бы взвесил ее на ладони:

– Ваши монографии по хоккею читал, и с удовольствием. В свое время, знаете ли, я тоже хотел защищаться, материалы для этого собирал, но не выкроил времени. Что же касается предложения насчет сборной, я так понимаю: раз предлагают мне, значит, больше некому? Потому отказываться не буду, не по-мужски это.

Я доложил о состоявшемся разговоре Павлову, и тот сразу поставил новую задачу:

– Стало быть, надо теперь объясниться с Симоняном.

– Как? – удивился я. – Никита Павлович еще не в курсе?

– Как же он может быть в курсе, если начальник управления с ним еще не переговорил? Поезжайте. Что ему предложить, мы подумаем.

Симонян обиды не показал. Тогда было не принято демонстрировать личные переживания. Все понимали, что спорить с властью – себе дороже. Насчет своего трудоустройства попросил меня не беспокоиться:

– Пока здоровьем займусь, подлечиться надо.

С этого дня я стал регулярно посещать все игры и тренировки «Спартака». Хотел понять суть методики, тренерских установок Константина Ивановича и причины его пожелания работать в сборной в паре с Николаем Петровичем Старостиным, который в итоге и стал начальником главной команды страны.

О Н.П.Старостине, легенде нашего футбола, написано столько, что все мои слова будут повтором. И все же не могу не сказать, что Николай Петрович – один из инициаторов создания спортивного общества «Спартак». В далеком 1937 году был лидером команды, победившей в футбольном турнире III рабочей Олимпиады в Антверпене, за него получил орден Ленина. В 1932–1934 годах был капитаном сборной СССР. Еще до войны предложил конкретный план развития профессионального футбола в стране.

Тогда в «Спартаке» чуть ли не каждый был мастером, личностью – Ю. Гаврилов, С. Шавло, Ф. Черенков, Р. Дасаев, Г. Ярцев. Но солисты не всегда ведь умеют петь в хоре, а футбол – игра сугубо коллективная. Зачастую конфликты в командах зреют потому, что игроки считают, что переросли наставников, перестают считаться с авторитетом тренера, ставят себя выше его. Но в «Спартаке» никто даже в мыслях не мог поставить себя не то что выше, даже наравне с легендарным Николаем Петровичем. Климат в команде Н.П. Старостин создал доброжелательный, я бы даже сказа! интеллигентный, а К.И. Бесков выступал мудрым учителем прилежных учеников.

Прямое отношение к сборной имел близкий друг и единомышленник Бескова, родной брат Николая Петровича Андрей Петрович Старостин. Он возглавлял тогда главный тренерский совет Федерации футбола СССР.

Андрей Петрович и Константин Иванович были очень близкими друзьями. Оба любили жизнь во всех ее проявлениях, были завсегдатаями театров, дружили со многими знаменитостями. Конечно же знали толк в напитках, ценили хорошую кухню. Возле Тарасовки, где размещалась база «Спартака», в то время работал один из первых в Союзе кооперативных ресторанов. Бывало, после тренировок мы с Андреем Петровичем и Константином Ивановичем шли в баню, и из этого ресторана доставляли нам разные деликатесы. И все же для этих людей, не разбитых и на поле, и за его пределами, это был только фон. Даже в парилке или за столом разговоры велись о проблемах футбола. А.П. Старостин, несмотря на свой преклонный возраст, не был свадебным генералом, а тянул огромную ношу как председатель главного тренерского совета (в него входили тренеры всех сборных команд и всех клубов высшей лиги). Решал очень важные вопросы: календарь чемпионатов и отборочных игр различных турниров, регламент соревнований, переходы игроков, пропаганда методических новинок.

Научно-методический совет при управлении возглавил Сергей Александрович Савин, видный ученый.

После лечения Никита Павлович Симонян пришел ко мне заместителем по спортивной работе. Вторым моим заместителем по воспитательной работе стал Лев Иванович Яшин. Лучший вратарь мира, покинув большой спорт, был назначен начальником команды «Динамо», правда, ненадолго. В общество пришли новые руководители и отказались от услуг легендарного спортсмена.

А я никогда не жалел об этом своем выборе: и Симонян, и Яшин были не только великими футболистами, но и трудоголиками. Слава не испортила их. Они везли черновую работу, не считаясь с личным временем. Словом, коллектив наш только начал складываться, когда в Москву пришла Олимпиада.

К.И. Бескову не хватило времени для создания сильной сборной. Думая о дне завтрашнем, он пошел на резкое омоложение команды. Новички, лишенные «опыта былых сражений», в полуфинале олимпийского турнира уступили немецким футболистам. Это был обидный проигрыш. Мы больше владели мячом, чаще создавали опасные моменты у ворот соперника (и как только Вагиз Хидиятуллин умудрился в самом конце с близкого расстояния промазать по пустым уже ворогам?!), но в финал не попали и в последнем матче с венграми боролись лишь за бронзовые награды. Борьба эта закончилась в нашу пользу.

Результат выступления наших олимпийцев руководство сочло приемлемым, во всяком случае, никаких оргвыводов не последовало. К чести работников ЦК КПСС, отвечавших за развитие спорта, было принято решение о возрождении Высшей школы тренеров при ГЦоЛИФКе. Она была создана перед Великой Отечественной войной, работала с 1939 по 1941 год, ее заканчивали выдающиеся тренеры М.И. Якушин, Г.Д. Качалин, В.А. Маслов, Е.В. Фокин, А.В. Тарасов. Время безжалостно. Тренеры уходили из большого спорта и, увы, из жизни, а достойной смены им не было.

Директором Высшей школы тренеров стал мой товарищ В. В. Варюшин, сюда начали принимать бывших футболистов. Условия им создали вполне достойные. Сохраняли зарплату такую же, какую они получали, выступая за свои клубы. Плюс к этому бесплатное проживание в общежитии, бесплатное питание, стажировки в ведущих клубах Европы.

Среди первых выпускников школы были Валентин Иванов, Эдуард Малофеев, Павел Садырин, Виктор Прокопенко. Любители футбола хорошо знают эти имена.

После Олимпиады сборная начала подготовку к чемпионату мира 1982 года, который должен был проходить в Испании. На первом этапе все шло, так сказать, по плану. К.И. Бескову помогали Геннадий Логофет и Владимир Федотов. В прошлом оба были отличными игроками, закончив играть, зарекомендовали себя и как тренеры. Характеры их были очень даже несхожими. Геннадий – человек жесткий, прямой, Владимир предпочитал не распоряжаться, а уговаривать. Федотов больше работал на поле, Логофет отвечал за методическую сторону По мере своих возможностей участвовал в этом процессе и я. Мы прекрасно провели отборочный турнир, чего давно не было, и досрочно вышли в финальную стадию соревнований.

Константин Иванович смело варьировал составом: просматривал и апробировал в деле тех, кто на сегодняшний день показывал игру, достойную сборной. Тогда в чемпионате страны в лидерах ходили киевские и тбилисские динамовцы, и потому неслучайно в первой команде СССР играли С. Балтача, В. Рац, Р. Шенгелия, В. Дарселия, Т. Сулаквелидзе, А. Чевадзе.

В один из дней ко мне пришел Константин Иванович:

– Считаю, будет правильным, если в качестве консультантов в сборной будут работать Валерий Лобановский и Нодар Ахалкаци.

– Сработаетесь? – только и спросил я, поскольку уважал мнение великого специалиста и знал, что прежде, чем идти в управление, он уже продумал эту идею.

– В сборной нам делить с ними нечего, а я как главный тренер буду лучше понимать потенциальные возможности игроков.

Вдвоем мы поехали к Сычу. Валентину Лукичу идея понравилась, тем более что он вообще считал Валерия Лобановского одним из лучших тренеров новой формации. Потом нас принял С.П. Павлов и тоже поддержал предложение Бескова.

– Если вы, Константин Иванович, считаете этот шаг нужным, преград чинить не будем. Мне просто очень не хотелось бы, чтобы у кого-то возникла мысль, будто это мы вам навязали такую кадровую комбинацию.

Бесков выбрал себе в помощники абсолютно несхожих людей! В. Лобановский, сторонник так называемого тотального футбола, уделявший огромное внимание научному анализу тренировочного процесса, сторонник жестких игровых схем, и сам был упрям, резок, скор в решениях и действиях. Н. Ахалкаци называли за глаза «хитрым кавказцем». На все он имел свое мнение, высказывал его, но не настаивал на своем, во всяком случае, в очных спорах. На деле же часто поступал так, как сам считал нужным и правильным.

Итак, в Испанию поехала сборная, возглавляемая тремя тренерами.

Вы, наверное, знаете, что, прежде чем посылать экипаж в космос, его проверяют на психологическую совместимость. Люди, которым предстоит решать одну задачу, должны научиться подчиняться, прощать и понимать других, быть склонными к компромиссам. Увы, этих качеств нашим тренерам не хватило. Умные, грамотные, личности сами по себе, они оказались не готовы идти в одной связке, и причины тому были как объективные, так и субъективные.

Отборочный цикл выиграла команда, руководимая одним Бесковым, и за это все лавры достались ему. В Испании мы вышли из группы, где помимо СССР играли Бразилия, Новая Зеландия, Шотландия. Общий тон газетных публикаций и телерепортажей был уже несколько иным. Журналисты поддерживали мысль, что за успешную игру надо, прежде всего, благодарить именно Лобановского и Ахалкаци, привнесших свежую струю в действия команды. Бесков, и это было заметно, начал дистанцироваться, отдаляться от консультантов, и причиной тому стала не только ревность. На тренировочных занятиях столкнулись две концепции в вопросах подготовки команды к играм.

Перед встречей с поляками за право продолжить путь к чемпионским наградам у нашей сборной было несколько дней и прекрасные условия для тренировок. Бесков на правах главного ратовал за щадящий режим: одна тренировка в сутки («квадрат», двусторонняя игра). Лобановский с позицией Константина Ивановича не соглашался. По его твердому убеждению, футболистов сборной надо было загрузить: первые три дня этого цикла проводить по две тренировки в день, причем с полной выкладкой, и лишь потом чуть уменьшить нагрузки. Руководитель делегации В. Сыч поддержал мнение украинского тренера, оно казалось ему научно обоснованным, более современным. Бесков на это заметил: «Я все-таки главный тренер, и решать мне». Лобановский тут же возразил: «Мы приехали сюда тоже не для того, чтобы исполнять роль мальчиков на побегушках». Бесков: «Тогда я снимаю с себя ответственность за результат игры». Сыч: «И все же прислушаемся к позиции Валерия Васильевича».

В стане тренеров наметился явный раскол.

Я считал себя не вправе вмешиваться в этот спор. По правде говоря, и сейчас не знаю, чья концепция, Лобановского или Бескова, была тогда нужна для сборной. Конечно, задним умом хорошо рассуждать: раз мы не выиграли, значит, Лобановский был неправ. Однако кто знает, как бы сложилась игра при ином раскладе. И все же думаю, что поляков мы не сумели пройти именно из-за тренерского конфликта. Пошатнулся авторитет Бескова, не сумевшего настоять на своем, и команда негативно отреагировала на это.

Чувствую ли я в этом свою вину? Безусловно. Как начальник Управления футбола, я отвечал за проигрыши и провалы. Однако как в той ситуации можно было загасить конфликт, добиться примирения сторон, чтобы выработать одну позицию на игру, не знаю до сих пор.

К тому же и руководители делегации, и группа поддержки были уверены, что поляки нам по плечу, что уж кого-кого, а их мы пройдем. Поэтому даже на тренерскую пикировку смотрели несколько расслаблено: что. мол, копья ломать, не с бразильцами же нам играть.

Тогда на чемпионатах мира и Европы советских болельщиков было немного. Лия поддержки наших игроков обычно отправлялась группа из числа мастеров искусств. В тот год в нее входили Иосиф Кобзон, Лев Лещенко, Владимир Винокур, Левон Оганезов. С ними у меня установились прекрасные взаимоотношения, которые, кстати, сохраняются и сейчас. Обычно собирались у меня в номере, сидели допоздна.

Как-то я вернулся в мадридскую гостиницу «Принцесса София» позже обычного. Вижу на двери записку: «Пришли к тебе, не застали, опустошили бар и сидим в кафе. Ждем-с».

Насчет бара надо пояснить. Иосиф Кобзон был непьющим человеком, остальные выпивали, скорее отдавая дань традиции: раз русские за столом собираются, то как же без бутылки?! Слова о баре были, конечно, розыгрышем. Кафе, в котором мы собрались этим вечером, было удивительно уютное, чистенькое. На крохотной сцене – тапер в белом костюме за белым роялем. Мы удивились, что большинство столиков свободны, хотя цены здесь были просто копеечные. Оганезов, глядя жадными глазами на великолепный рояль, высказал свою версию отсутствия посетителей:

– Играет ни к черту! Если б не вы, я бы тоже здесь не задержался.

Музыкант как раз в это время решил сделать перерыв, ушел пить кофе, и Кобзон посоветовал Лево ну:

– Пойди покажи, на что способен.

Упрашивать Оганезова не надо было, у него уже руки чесались. Левон заиграл, и тут уже не выдержал Винокур, петь начал прямо за нашим столиком, потом вышел на сцену. За ним потянулся Лева Лещенко.

Из подсобного помещения выскочил хозяин кафе, поспешил к нам. Я думал, сейчас начнутся упреки, но он сказал:

– Вы русские? Что вам принести? Любые напитки и еда за счет заведения!

– А как он догадался, что мы русские? – спросил я Кобзона. – Неужели наш язык знает?

Иосиф засмеялся:

– Ну кто еще, кроме русских, способен дать бесплатную рекламу заведению? Ты видишь, что вокруг происходит?

Минут через двадцать после того, как ребята устроили импровизированный концерт, кафе было забито под завязку. Все столики были заняты. Люди стояли даже у стоек. Обращались к нам со словами, которых мы не понимали. Тут же нашелся переводчик, немного знавший русский:

– Послезавтра будут болеть за вашу команду!

Хозяин кафе, угощая нас горячими закусками, тоже сказал:

– Если вы выиграете, то не уедете в Москву и сможете приходить сюда. У меня опять будет полный зал людей. Я далек от футбола, но тоже буду болеть за вас.

Увы, испанцев мы подвели!

Но больше всего конечно же подвели самих себя. В Москве реакция на поражение была жесткой. Вместе с неудачным выступлением на мировом первенстве Бескову припомнили и Олимпиаду. В то время в Спорткомитет пришел новый руководитель, Марат Владимирович Грамов, журналист из Ставрополья, затем заместитель заведующего Отделом пропаганды ЦК КПСС, который был, мягко скажем, далековат от спорта. Он не знал, в какой ситуации была сборная, когда мы приглашали Константина Ивановича на пост главного тренера, и мои доводы в защиту Бескова не были приняты во внимание. Я и сам, как говорится, висел на волоске, ждал отставки, поскольку еще перед чемпионатом мира схлопотал строгача, в Испанию поехал чудом. Впрочем, об этом стоит рассказать отдельно.

С.П. Павлов вызвал меня и показал письмо, пришедшее из Куйбышева. В нем речь шла о том, что местная команда «Крылья Советов», которую тренировал тогда Евгений Ловчев, получает доплаты в конвертах от местного авиационного завода, работавшего на оборонную промышленность.

– Разберитесь, доложите!

На следующий день в Куйбышев с этой целью отбыл Леонид Владимирович Шевченко, секретарь партийной организации нашего управления. Возвращается и докладывает: мол, все, что мог посмотреть, посмотрел, крамолы не обнаружил. Футболисты получают оклады согласно штатному расписанию.

– Что значит – мог посмотреть? – спросил я.

– Так ведь предприятие режимное, ко многим бумагам меня просто не допустили.

Обо всем этом я доложил Сергею Павловичу. Прошло около двух месяцев, и теперь уже письмо с доносом пришло в адрес Комитета партийного контроля (КПК). Как мы узнали позже, по сигналу с места на авиазавод выехал человек, которому никаких преград местное начальство чинить не могло. Он нашел доказательства, что футбольному клубу действительно незаконно выплачивали доплаты и премиальные. Меня, естественно, вызвали «на ковер» к заместителю председателя КПК Ивану Степановичу Густову. Комитет партийного контроля был серьезным органом. Отсюда многие министры с инфарктами выходили. Я по наивности тогда робости совершенно не испытывал, ответил на все вопросы, рассказал, почему силами управления мы не смогли обнаружить обман – не хватило полномочий.

– Логично оправдываетесь, – заметил Густов. – Тем не менее есть подозрение, что вы сознательно ввели в заблуждение ЦК КПСС. За это у нас, как правило, отбирают партийный билет.

В мою защиту выступил В.Л. Сыч: и о моих научных работах рассказал, и о практических делах по наведению порядка в хоккейном и футбольном хозяйствах. Меня защищал и Б.П. Гончаров, заведующий сектором физкультуры и спорта Отдела пропаганды ЦК КПСС. За глаза его называли «бомбардир». Людей, с которыми работал, он отстаивал до конца. В то время это был принцип работы подразделения ЦК КПСС, отвечавшего за спорт. Там работали люди, оставившие добрый след и в спортивном хозяйстве страны, и в политике: Н.И. Русак, В.А. Носов, Л.П. Мильчаков, В.А. Васин, В.И. Киселев, Ю.И. Филатов.

Словом, отделался я строгим выговором с занесением в учетную карточку. Это наказание делало меня автоматически невыездным. Снять строгач могли лишь через год, а в таком случае ехать в Испанию я уже не успевал. Но все разрешилось самым лучшим образом. Выговор сняли-таки до начала чемпионата мира.

Я возвращался в Москву с самыми мрачными прогнозами. Если К.И. Бескову припомнили даже относительную неудачу на Олимпиаде, то разве будут щадить меня? К тому же в Госкомспорте началась чистка кадров.

Новый председатель Спорткомитета СССР М.В. Грамов освобождался от тех, кто составлял ближайшее окружение его предшественника – С.П. Павлова. Первым был уволен заместитель председателя В.Л. Сыч, человек, давший мне путевку в мир большого спорта. Его отправили в «почетную ссылку», назначив главным редактором мало кому известного издания – закрытого «Вестника физической культуры и спорта».

С Валентином Лукичом и его очаровательной женой Валентиной мы дружили семьями. За их хлебосольным столом собирались люди, беззаветно преданные спорту: Станислав Сергеевич Шаталин, о котором я уже говорил, Александр Павлович Владиславлев, ученый, общественный деятель, Валентин Николаевич Писеев, главный тренер по фигурному катанию, Анатолий Николаевич Евтушенко, главный тренер по гандболу, Леонид Васильевич Тягачев, занимавшийся с горнолыжниками и подготовивший первых победителей этапов Кубка мира – В. Макеева, А. Жирова, В. Цыганова, В. Андреева, С. Гладышеву.

Нам было интересно общаться. Порой наши посиделки затягивались до рассвета, и расходились мы с первыми лучами солнца. Бывало, подъезжали к метро то на хлебовозе, то на поливочной машине. Надо было видеть эту картину: академик, профессор, кандидат наук, как мальчишки, стоят на подножках машин, хохочут, распевают песни.

В.Л. Сыча уволили. Га же участь постигла всех зампредов и начальников управлений, за исключением пяти человек. Заместителем М.В. Грамова остался Анатолий Иванович Колосов, борец, олимпийский чемпион и неоднократный чемпион мира, успешный тренер, до прихода в комитет работавший в ЦК комсомола. Заместителем начальника управления остался Валентин Николаевич Писеев, начальником Управления прикладных видов спорта – Олег Игнатьевич Чувилин, начальником Управления единоборств – Николай Николаевич Пархоменко. Пятым уцелевшим оказался я. Но одним из тех, кто был под прицелом и предназначен для жертвоприношения. Это мне дал понять занявший место Сыча Валерий Сергеевич Сысоев.

На должность заместителя председателя Спорткомитета генерал B.C. Сысоев пришел из общества «Динамо», где курировал футбольное хозяйство. Мы были знакомы, вместе ездили награждать минских динамовцев, когда те стали чемпионами страны. В дороге выпили по рюмке коньяку, травили анекдоты. После поездки поддерживали, так сказать, телефонные отношения: поздравляли друг друга с праздниками. В новом статусе Валерий Сергеевич повел себя по-иному. Звонит, к примеру, в 17.45: «Вячеслав Иванович, не уходите и ждите моего вызова». Жду десять минут, двадцать, полчаса, час. Потом плюю и уезжаю на стадион для встречи с тренерами сборной и просмотра кандидатов. Наутро – упреки: «Вы почему не дождались? Я же вас просил!»

Через некоторое время та же история. Я вновь прождал около часа и уехал. После этого меня пригласил на беседу Марат Владимирович Грамов:

– Вы почему игнорируете распоряжения своего непосредственного начальника?

Я объяснил Грамову, что моя работа меньше всего связана с кабинетом и уезжал я из Спорткомитета не домой чаи гонять, а на важные деловые встречи. И еще сказал, что я человек пунктуальный, то же самое качество ценю в других, и если меня обещают принять в течение, к примеру, пятнадцати минут, то надо слово держать, иначе это можно расценивать как неуважительное отношение к подчиненным.

Не знаю, что после этой нашей встречи Грамов сказал своему заместителю, но через пару дней Сысоев вызвал меня и без всяких предисловий заявил:

– Мы вынуждены с вами расстаться.

– А куда вы уходите, Валерий Сергеевич?

У него заходили желваки.

– Не надо ваньку валять. Вы прекрасно понимаете, что я хочу сказать. Я убедился, что мы не сработаемся, поэтому вам надо подыскивать новое место.

– Моя должность – номенклатура коллегии. Пусть меня вызовут на коллегию и там представят факты, доказывающие, что я не соответствую требованиям! У вас есть такие факты, Валерий Сергеевич?

Сысоеву нечего было сказать, и я вышел.

Все это происходило в преддверии Олимпиады, которая должна была состояться в 1984 году в США. Эта Олимпиада, как и Московская, стала заложницей политического противостояния. Советское руководство приняло решение не посылать спортсменов в Америку.

В 1979 году я был избран вице-президентом ФИФА и стал председателем Комитета ФИФА по проведению футбольных турниров Олимпийских игр. Эти должности перешли мне, как бы по наследству, от Валентина Александровича Гранаткина, великого спортсмена и спортивного чиновника. В его честь назван сегодня турнир юношеских сборных команд. Однако осталось немного людей, знающих, что это был за человек.

Во-первых, это, наверное, единственный в мире вратарь, игравший за сборную своей страны и в футболе, и в хоккее с мячом. Кроме того, он играл вратарем в хоккее с шайбой за московский «Спартак». Закончив играть, стал председателем Федерации футбола СССР, начальником Управления футбола Спорткомитета СССР Валентин Александрович был избран первым от СССР вице-президентом ФИФА, председателем любительского Комитета ФИФА и по праву считался одним из самых авторитетных деятелей мирового и советского футбола.

Как председателю организационного Комитета олимпийского футбольного турнира мне так или иначе надо было участвовать в процессе проведения отборочных и финальных игр. И очень хотелось, чтобы на этом великом празднике спорта «засветилась» и наша команда. За это ратовал и Исполком ФИФА. В Москву приехал президент ФИФА Жоао Авеланж, чтобы обсудить вопрос об участии футболистов СССР в олимпийском турнире. С этой целью он даже наградил В. Грамова высшим орденом ФИФА «За заслуги», хотя не в компетенции Марата Владимировича было решать подобный вопрос. Но все наши усилия оказались напрасными, власть на участие в Олимпиаде «добро» не дала.

В Америке спортивные функционеры не понимали, что их коллеги из СССР мало что решали в проблеме бойкота Олимпиады. В этом я убедился, когда по линии ФИФА приехал в Лос-Анджелес для инспектирования готовности к турниру игровых полей. Меня встречали радушно, предоставили «бьюик» лимонного цвета, выполняли каждое желание. Руководитель организационного комитета олимпийского футбольного турнира Алан Роттенберг постоянно спрашивал:

– Ну что, господин Колосков, вы уже решили привозить сюда своих футболистов? Убедились, какие прекрасные условия созданы для спортсменов?

Дело в том, что по официальной версии мы отказывались принимать участие в Олимпиаде из опасения, что в Америке не будет обеспечена достаточная безопасность для проживания и выступления спортсменов и официальных лиц.

В подготовке к соревнованиям американцы демонстрировали чудеса оперативности и изобретательности. Помню, приезжаю на стадион «Роусбол», где планировали проводить финальный матч, смотрю: трава на газоне желтая, чисто осенняя. Говорю Роттенбергу:

– Это отвратительное поле. Надо что-то думать.

Он мне в ответ:

– Хорошо, будем думать. Дайте сутки на размышление.

Проходят сутки, мы с ним приезжаем сюда же, на поле – зеленая трава! Как они умудрились омолодить ее, выкрасили, что ли, ума не приложу!

Для американцев европейский футбол, который они называют соккер, был в то время в новинку. Это было видно по реакции зрителей. Они приезжали задолго до начала матча. Рас полагались семья ми на газонах вокруг стадиона, жевали хот-доги, пили колу, перебрасывались мячами. Во время матчей – та же картина: опять жевали, пили, созерцая футбольное действо без особого азарта. Правда, футбольные трибуны были заполнены. Американцы привыкали к новому виду развлечения.

Организаторы олимпийского футбольного турнира очень хотели, чтобы на Олимпиаде появились русские футболисты. Это был вопрос не спортивный, а политический. Будут играть русские – нет бойкота, значит. Олимпиада удалась на славу, не то что предыдущая. Московская.

Во время Олимпиады, представляя меня публике, обязательно озвучивали, что я из Советского Союза. Иногда испытывали на идеологическую прочность. Так, в конце банкета в честь открытия Олимпиады ведущая объявляет:

– А теперь покоривший весь мир рок-н-ролл! В качестве партнера я приглашаю на сцену представителя СССР Вячеслава Колоскова!

Я умел танцевать рок-н-ролл, научился в армии. Хотя исполнение его в то время не приветствовалось, отказаться было нельзя. На это и был расчет, мол, русские зажаты, танцевать современные танцы не умеют, есть повод над этим посмеяться! В общем, политикой были и игры, и танцы.

Более серьезное испытание ожидало меня в аэропорту Шереметьево, когда я прилетел из Америки после окончания футбольного турнира Олимпиады-84. Меня задержали для пристрастного досмотра багажа.

В Олимпийской деревне, перед возвращением домой, я зашел в магазин купить сувениры – святое дело! Дома всегда ждали подарков. В общем, купил я дешевые цепочки, браслеты, часы под «фирму», но по десять долларов. И еще несколько книг, среди них – два тома Осипа Мандельштама (Григорий Минскер многие его стихи знал наизусть, читал их, когда мы собирались своей компанией, мне тоже нравилась их особая поэтичность), а также два тома Исаака Бабеля. Я не знал, что в это время в Москве арестовали работавшего в нашем управлении администратора Валентина Герасимова. Арестовали за продажу комплекта новой спортивной формы одному из клубов. Это была скорее не продажа, а махинация. Старая форма должна списываться и уничтожаться, взамен се поставляется новая, по бумагам так все и прошло, а на деле... Ничего не подозревая, выхожу из самолета в костюме канареечного цвета, белой шляпе – официальной форме олимпийцев. В прекрасном настроении подошел к зоне таможенного контроля. Цепочки, часы и прочие побрякушки у проверяющих не вызвали никаких эмоций, пока дело не дошло до литературы. Человек с хмурым лицом ткнул пальцем в титульный лист одной из книг:

– Издательство «Посев». Только не говорите, что не знаете, почему я обращаю на это ваше внимание. Вы наверняка в курсе, что такая литература запрещена к провозу на территорию СССР. Ваши действия, таким образом, квалифицируются как попытка контрабанды. Составляем протокол.

Хорошее настроение, естественно, улетучилось. Утром следующего дня на душе стало еще тягостнее. О моем «преступлении» уже были осведомлены в Спорткомитете, парткоме, райкоме партии и ЦК КПСС плюс к этому надо было еще и отвечать за действия Герасимова. Сразу несколько инстанций требовали моих объяснений. Чтобы прояснить ситуацию хотя бы для себя, еду в Главлит к цензорам, встречаюсь с комитетчиками. «В чем моя вина?» – спрашиваю и показываю книгу Мандельштама, легально выпущенную у нас в СССР. В ответ слышу: «Автор тот же, да книги разные. «Посев» – диссидентское издательство, печатающее запрещенные у нас произведения. В одном из томов, которые вы привезли из заграницы, есть стихи, порочащие Сталина». Меня спасло только то, что шел 1984 год. Назревали перемены, менялись не только генсеки. В партийные органы. Комитет госбезопасности пришли новые люди, сторонники идеологических послаблений. В КГБ мне сказали: «Пусть вашу судьбу решает партком Госкомспорта».

Партком у нас возглавлял некий Виктор Ильич Галаев. Не откладывая дело в долгий ящик, он уже через день собрал членов комитета, дал мне слово для объяснений, как он сказал, «попытки проведения идеологической диверсии». Ну что я мог на это ответить? Стал рассказывать собравшимся о русском Серебряном веке, об акмеистах, ярким представителем которых был Мандельштам, даже прочел по памяти несколько строк Осипа Эмильевича:

Я блуждал в игрушечной чаще
И открыл лазоревый грот...
Неужели я настоящий
И действительно смерть придет?

Тут меня прервал Галаев:

– Какие упадочные стихи! И потом, вы цитируете диссидента, он Родину продал за сладкую жизнь, за границу бежал.

– Как продал, куда бежал? – изумился я. – У Мандельштама «сладкая» жизнь закончилась в ГУЛАГе, он умер в лагере!

Мне вынесли строгий выговор с формулировкой «За ввоз в страну запрещенной литературы». Судьба меня хранила, и этот выговор сняли досрочно, поскольку сборная в отборочных играх чемпионата мира под руководством В.В. Лобановского показала весьма зрелую игру, пробилась в финальную часть соревнований и нам предстояло ехать в Мексику.

Первое, что поразило нас в Мексике, – это адская жара. По дороге из аэропорта в гостиницу Валера Балясников, заместитель руководителя нашей делегации, высунул руку из окна автобуса и так некоторое время ее держат, чтобы пальцам прохладно было на ветерке. В итоге получил ожог кожи, пришлось прибегнуть к помощи нашего врача Савелия Мышалова.

Вслед за этим Мышалов «работал» с вратарем Ринатом Дасаевым. Ринат решил отведать местной клубники, на вид просто сказочной и вкуса необыкновенного, но поплатился за это аллергией, тело покрылось пятнами, поднялась температура.

Первая игра в группе прошла для нас успешно, мы крупно выиграли у венгров – 6:1. Ребята очень уверенно чувствовали себя на поле, хорошо комбинировали, демонстрировали полное взаимопонимание. Не омрачила наше настроение и следующая игра – с французами. Мы должны были ее выиграть, но пропустили досадную контратаку, позволив соперникам сравнять счет. Последняя игра в группе с бельгийцами. Мы уже были уверены, что пройдем их, загадывали, как сложится наше дальнейшее продвижение к финалу.

По ходу игры мы выигрывали – 2:1. Потом из явного положения вне игры бельгийцы забивают второй мяч. Нас устраивала ничья, но ребята были расстроены, возмущены. И получили третий гол. Проиграли не по игре – не хватило игровой дисциплины, психологической закалки.

После возвращения из Мексики ждали санкций. Но коллегия Спорткомитета оценила итоги выступления профессионально. Покритиковали, и вполне, на мой взгляд, справедливо, главного тренера за высокомерие, посоветовав ему больше прислушиваться к мнению своих ближайших помощников.

Помощниками у Лобановского были Ю. Морозов и С. Мосягин, начальником команды – Н. Симонян. Я много раз присутствовал не только на официальных играх сборной, но и на ее тренировках в Новогорске, поэтому кухню взаимоотношений тренерского состава знал изнутри.

Морозов с ребятами проводил разминку, тактические занятия оставались прерогативой Лобановского. Обычно в комнате Валерия Васильевича анализировали результаты. Тут между Морозовым и Лобановским возникали своеобразные споры. Однако все, что ни предлагал помощник, Валерий Васильевич категорически отметал! Он терпеть не мог ничьих подсказок, в авторитарности своей был похож на Тарасова. Правда, проявлял меньше эмоций и больше сдержанности. И еще, вроде бы не принимая советов, Лобановский на деле, в тренировочном процессе все же учитывал дельные пожелания и предложения.

В общем, на коллегии к выступлению сборной отнеслись весьма объективно и пожелали более удачно выступить на ближайшем европейском первенстве и Олимпиаде.

До сих пор я рассказывал в основном о сборной команде страны. Но решение ее проблем было только частью работы Управления футбола. В конце семидесятых – начале восьмидесятых годов в Советском Союзе была сформирована отечественная школа подготовки резервов. Основная ее идея состояла в том, чтобы создать такие учебные заведения по футболу, где молодые футболисты могли бы тренироваться по два-три раза вдень.

Большую роль в этом сыграли профсоюзы: из 1700 отделений по футболу в детских спортивных школах 1500 были профсоюзные. Разыгрывались всесоюзные соревнования ДСО «Урожай» для сельской молодежи, ДСО «Труд», «Трудовые резервы», «Зенит». Кстати, нынешний президент Олимпийского комитета России Л.В. Тягачев был победителем таких соревнований и получил звание мастера спорта по футболу.

Профсоюзные школы были ориентированы в основном на массовый футбол. Кадры для команд мастеров готовили в специализированных учебных заведениях, спецшколах, интернатах, училищах олимпийского резерва. Оба моих сына учились в спецклассах по футболу, а затем закончили футбольный московский интернат. Причем старший, Вячеслав, учился и играл вместе с С. Кирьяковым, а младший, Константин, с В. Бесчастных.

После окончания интерната Слава был призван в армию, в спортроту ЦСКА. Потом проходил службу в армейской команде, смоленской «Искре». Поступил в МГУ на экономический факультет, закончил его с красным дипломом. Костя в пятнадцать лет играл за сборную юношескую команду СССР, но профессиональным футболистом не стал. Во время учебы в интернате он дважды ездил в Америку по так называемому обмену: группы американских детей на короткий период приезжали в Союз, а наши дети столько же времени проводили там, причем жили в семьях, а не в гостиницах. Костя жил в городке Л он г-Бич (штат Миссисипи) в семье, где росли три сына, один из которых тоже играл в футбол. Родители мальчиков предложили Косте пожить у них в семье и продолжить образование в американской школе. В шестнадцать лет сын принял самостоятельное решение, уехал в Америку и одиннадцатый класс заканчивал уже там. Учился и играл за сборную лицея, считался там звездой, о нем писали газеты, снимали телерепортажи. При окончании учебы был номинирован как ученик, обладающий высокими нравственными качествами. Поэтому сразу три университета предложили Косте после вступительных экзаменов учиться в их стенах и играть за студенческие коллективы. Он выбрал Университет Нотр-Дам в штате Иллинойс, обучался там финансовому и банковскому делу, играл в студенческой лиге. После окончания учебы одно время работал в Федерации футбола США, женился, живет сейчас в Чикаго.

Мое положение в футболе давало, конечно, сыновьям определенные преимущества, но одновременно и предъявляло жесткие требования. С детства они должны были помнить, что любой их проступок может быть использован против авторитета отца. Дело доходило до курье зов. Во время одной из игр за смоленскую «Искру» Слава нагрубил судье. Об этом узнал один из моих яростных оппонентов и в очередной обличительной статье сравнил проступок сына с посадкой немецкого летчика Руста на Красной плошали. Как говорится – без комментариев.

Впрочем, вернемся к проблемам футбола. Спецклассы, интернаты и училища олимпийского резерва финансировались из бюджета, и это была реальная забота государства о подготовке смены в футболе. Хорошо работали армейские и динамовские футбольные школы. При этом мы понимали, что важно не просто создавать новые учебные заведения, но и, что главное, проводить учебно-тренировочную работу на современном уровне. Управление футбола и его научно-методические подразделения разработали совершенно новые учебные программы, многочисленные методические рекомендации на основе самых современных достижений науки, методики не только в области футбола, но и классических наук – биохимии, физиологии, психологии.

Для того чтобы эти программы успешно работали, нужно было и меть соответствующие тренерские кадры. Для повышения их квалификации были осуществлены наборы в Высшую школу тренеров. Упор делался на специфику тренировок с молодыми спортсменами, проводились многочисленные семинары на местах, смотры-конкурсы на лучшие футбольные школы. Были введены материальные стимулы для тренеров футбольных школ, подготовивших своих воспитанников для команд мастеров.

К середине 1980-х годов в стране работало около 500 спецклассов, более 20 интернатов обучали способных мальчишек, действовали 75 специализированных футбольных школ.

Эти усилия начали приносить наконец долгожданные плоды: наши клубы успешно играли на международном уровне, наших футболистов стали приглашать в клубы Европы, нашу сборную в шутку стали называть «чемпионом мира по товарищеским играм», а если без шуток, то ее стали всерьез опасаться ведущие команды.

С приходом перестройки футбольное хозяйство стало хиреть. Закрывались спецшколы, интернаты, оказались невостребованными лучшие наши дипломированные специалисты. В Спорткомитете заболели идеями реорганизации, заговорили об объединении управлений футбола и хоккея.

– Как вы относитесь к тому, чтобы стать начальником объединенного управления? – спросил меня Грамов в августе 1987 года.

– Отрицательно. В футболе и хоккее сейчас разные проблемы. В футболе только-только начались положительные сдвиги, а последний чемпионат по хоккею мы проиграли, и тот и другой вид спорта требует своих подходов.

– Вот и дерзайте! – сказал руководитель.

Спорить с Грамовым было невозможно. Нужно было ввязываться в бой. Предстояли зимние Олимпийские игры в Калгари, чемпионат Европы по футболу в Германии, летняя Олимпиада в Сеуле.

Снова окунулся в проблемы хоккея. Было очевидно, что главными нашими соперниками в Калгари будут канадцы. Исследования комплексных научных групп помогли понять слагаемые успехов заокеанских спортсменов, взять на вооружение их сильные стороны. Ученые утверждали, что канадцы «брали» нас не только «физикой», не только лучшим исполнением каких-то технических компонентов на площадке, но и психологией: этакой спортивной наглостью, демонстрацией сверхуверенности в своем превосходстве. Даже свой проигрыш они умели подавать как исключение из правила: мол, с кем не бывает.

В Калгари наши тренеры Виктор Тихонов и Владимир Юрзинов решили воспользоваться этим же оружием. До финала чемпионата мы прошли сложных и неудобных соперников: выиграли у немцев, чехов, американцев. Впрочем, так же успешно сыграли и «кленовые листья», и шведы.

Перед игрой со шведами я договорился с Л. Тягачевым, и мы с командой уехали в горы, где располагались горнолыжники. Отдохнули там просто замечательно, обедали на свежем воздухе, зарядились положительными эмоциями и на следующий день легко расправились с соперником.

К тому времени спеси у канадцев поубавилось: даже их пресса уже писала, что русских на льду надо побаиваться.

Поселились мы в горной гостинице, окна в окна с номерами, где проживали хозяева чемпионата. Накануне прошла информация, что канадцы просматривают в записи фрагменты игр советской сборной. Я предложил не проводить «раскатку» вдень игры, а устроить «русский кулачный бой» перед окнами противника. Тихонов и Юрзинов вывели хоккеистов на улицу: играли в снежки, устраивали куча-мала. Словом, показываем, что уверены, победа будет за нами.

Наши ребята резвились, как дети, а канадцы прилипли к окнам, на их лицах читалась растерянность.

Вечером в переполненном спортивном зале, где зрители ожидали только победы для своих, напряженной игры по большому счету не получилось. Канадцы, как я думаю, сломались до начала встречи, и наши пять безответных шайб – тому подтверждение. М.В. Грамов жил тогда в отдельном особняке, на радостях накрыл стол, пригласил меня:

– Ну вот, Вячеслав Иванович, а вы говорили, что вводимые нами новшества пойдут не на пользу командам.

– Нынешние реорганизации аукнутся нам года через три, Марат Владимирович. Пока же мы пользуемся старым багажом и идем вперед по инерции.

– Давайте так и дальше идти, – засмеялся Грамов.

На европейском первенстве по футболу мы победили в полуфинале итальянцев, золотые награды разыграли с голландцами. Несколькими днями ранее сборная СССР встречалась с ними в группе и обыграла со счетом 1:0. Но финальный поединок прошел по иному сценарию. Нельзя сказать, что наши футболисты уступили по всем статьям. Они атаковали не меньше, но два гола пропустили. Один из них забил знаменитый Рейхард, ставший впоследствии известным тренером (ныне он стоит у руля испанской «Барселоны»). А второй гол, из разряда фантастических, провел Ван Бастен. Находясь спиной к нашим воротам, которые защищал Р. Дасаев, он ударил вроде бы по уходящему мячу и попал в дальнюю «девятку».

И все же второе место можно было рассматривать как безусловный успех, после того как в 1964 году мы завоевывали европейское «золото».

Международный футбольный год завершало участие наших спортсменов в Сеульской олимпиаде. Команду к ней готовили А. Бышовец, В. Сальков и Г. Гаджиев. Мы завоевали олимпийское «золото». Нередко высказывается мысль, что бразильцы, которых мы обыграли, привезли в Корею не самый сильный состав, поэтому русские их и одолели. Это неправда. В то время многие игроки олимпийской сборной Бразилии были звездами первой величины, но наш Юрий Савичев все же сумел забить в их ворота победный гол.

Олимпиада в Южной Корее запомнилась особой атмосферой. Ее хозяева постарались превратить ее в праздник. Правда, иногда их гостеприимство становилось испытанием для здоровья.

Накануне Олимпиады я приезжал в эту страну как председатель комитета ФИФА по проведению футбольных турниров Олимпийских игр. Цель поездки – инспектирование полей, на которых должны были проходить поединки. И хотя я представлял международную организацию, относились ко мне прежде всего как к посланцу СССР. На официальных мероприятиях, на пресс-конференциях все интересовались бурными событиями, происходившими в то время в нашей стране.

Прием в честь нашей делегации мэр города Пусана обставил, так сказать, в русском духе. В зале играла «Калинка», на столах стояли русские блюда и, естественно, водка. Мэр, крепкий человек, под сто килограммов, предложил провести соревнование. В преддверии Олимпиады он уже познакомил представителей многих стран с национальной забавой, и никто из гостей не выдержал испытания. Теперь настала очередь экзаменовать русских.

А экзамен этот состоял в следующем. В большой фужер ставилась маленькая, на сорок граммов, рюмка, она наполнялась виски, а сам фужер – пивом. Надо было выпить все это, не пролив ни капли. Коли пролил, значит, рука у тебя уже нетвердая и ты пьян.

Начали «забаву» одиннадцать корейцев и двое русских, я и переводчик Лев Зарохович. Нет, пьянкой это не выглядело: мы говорили тосты, обсуждали деловые вопросы, делали друг другу комплименты, но при этом употребляли пиво с виски.

На четвертом кругу с дистанции сошли первые участники. До тринадцатого круга дошли три человека, мы со Львом и мэр Пусана. Остальные не то что проливали спиртное, а были просто пьяны. И вот когда после тринадцатого тоста Лев Зарохович вдруг сказал: «Теперь, может, выпьем по-человечески, по-русски?» – мэр от удивления уронил свой бокал и произнес: «Вас не победить!»

Когда началась Олимпиада и я опять приехал в Пусан, меня здесь встречали как национального героя, и отношение это перенеслось на всю нашу команду. Когда мы выиграли «золото», мэр при встрече со мной вполне серьезно сказал: «Я и не сомневался!»

После возвращения из Сеула тренеры и игроки сборной стали заслуженными мастерами спорта и заслуженными тренерами СССР. Я получил орден Дружбы народов. И еше стал членом коллегии Госкомспорта СССР. Новая должность давала бытовые льготы (спецпаек, спецбиблиотека и т.п.), но главное, можно было на более высоком уровне решать профессиональные вопросы.

После европейского «серебра» и «золота» Калгари и Сеула М.В. Грамов стал относиться ко мне с большим довернем. Пользуясь этим, я старался убедить его в необходимости перемен. «Марат Владимирович, настают иные времена, мы уже не можем числиться любителями, надо срочно принимать закон о профессиональном спорте, разрешить футболистам, хоккеистам искать работу за рубежом, пересмотреть суммы выплат спортсменам». Он в то время «входил в тему». Мне импонировали его идеи вернуть на прежний уровень массовый спорт, широко пропагандировать физическую культуру. Но идею о профессиональном спорте не поддержал: «О профессионализме мечтать, конечно, не вредно, но такие реорганизации потребуют капиталовложений, а деньги сегодня нужны, чтобы народ кормить. Видите же, что вокруг творится? Хлеба в магазине нет, люди месяцами зарплату не получают. И в таких условиях говорить о высоких гонорарах для спортсменов?»

Правда в его словах была, но и необходимость перехода нашего спортивного хозяйства на новую экономическую платформу назрела. Доказательством этому были конкретные факты. В 1989 году в Стокгольме мы в очередной раз стали чемпионами мира по хоккею. После награждения в ратуше вернулись в загородную гостиницу, где наши повара накрыли столы, а мы отметили свой успех. Утром стали собираться в аэропорт, и тут мне докладывают: нет Саши Могильного, одного из молодых и самых ярких наших хоккеистов. Жил он в одном номере с Сергеем Федоровым, поэтому в первую очередь я обратился к нему:

– Где Саша?

Федоров, пряча глаза, ответил:

– Не знаю. Утром проснулся, его уже нет.

Мы конечно же сразу поставили в известность посольство, полицию. Еще надеялись, что Могильный прибудет в аэропорт к отлету самолета. Но наши надежды не оправдались. Потом, уже играя в Канаде, Могильный примерно так объяснил свой побег: «Почему я не могу распоряжаться своими силами, своими знаниями, своей жизнью, в конце концов?»

Так думал не один Могильный, и, если мы хотели, чтобы побегов больше не было, нужно было переходить к профессиональному спорту. А тогда писать объяснительную записку в ЦК КПСС и беседовать в компетентных органах пришлось мне.

В 1989 году в Спорткомитете СССР вновь стало два самостоятельных управления: хоккея (его возглавил Анатолии Михайлович Кострюков, тренировавший московский «Локомотив») и футбола (его возглавил я). Это дало мне возможность сосредоточиться только на проблемах футбола.

На чемпионат мира 1990 года в Италии мы смогли пробиться, со скрипом пройдя отборочный турнир (две ничьи с исландцами, ничья с Австрией, проигрыш ГДР), но там даже не вышли из группы, проиграв румынам и аргентинцам с одинаковым счетом 0:2. Оргвыводы последовали незамедлительно: Лобановский был отстранен от сборной.

В Италии со сборной СССР я не был. Говорю это не в оправдание, поскольку вину за провал конечно же разделяю наравне с другими.

Просто по линии ФИФА на период проведения чемпионата мира я был назначен руководителем делегации в одну из подгрупп, базировавшуюся на Сардинии, где и провел три недели. В эту подгруппу входили англичане, ирландцы, голландцы, и у меня появилась возможность понаблюдать, как проходит у них тренировочный процесс, чтобы сравнить его потом с нашим. Правда, оказия для этого случилась непредвиденная. После второго поражения нашей сборной в подгруппе меня разбил радикулит. Боли были ужасные. Я еле-еле передвигался. Заметив это, руководство английской сборной предложило свою помощь. Меня привезли на их базу, и там я, что называется, на практике смог убедиться, насколько медицинское обеспечение у англичан было на порядок выше нашего. Я имею в виду не профессионализм врачей, а техническое оснащение медлаборатории новейшей диагностической аппаратурой. Между прочим, и то, что с командой прилетели три хирурга, два терапевта, психолог, стоматолог.

Наблюдая за ирландцами, поразился другому. Они жили на берегу моря в бунгало – экзотических хижинах, крытых пальмовыми листьями, бегали по утрам по песчаным пляжам, занимались там гимнастикой. Я поинтересовался у их тренера Джеки Чарльтона, родного брата знаменитого игрока сборной Англии Бобби Чарльтона:

– Где и когда вы здесь тренируетесь? Тут же полей нет.

На что получил удививший меня ответ:

– Мы сюда приехали играть, а не тренироваться.

Не знаю, насколько честен был со мной Джеки, но с такой методикой ирландцы лавров в Италии не снискали и уехали оттуда битыми, как и мы.

Настроение из-за поражений нашей команды было «стабильно плохим». Когда выпадало свободное время, уезжал вместе с женой на экскурсии. Татьяне впервые тогда разрешили сопровождать меня. Поездки помогали отвлечься от рабочих проблем. На Сардинии, как и на других островах Средиземноморья, есть много мест, где ты оказываешься сразу в разных исторических эпохах и остро чувствуешь культурную преемственность человеческой истории. Мы стояли на развалинах античного стадиона, и у меня вдруг возник вопрос:

– Таня, а как тогда чествовали победителей состязаний?

– В их честь сочиняли эпиникии, хвалебные песни, где обязательно упоминали и их родных, и друзей, и тех, кто помог победить.

– Тренеров, одним словом?

– Ну да, и начальников спортуправлений, – смеется жена.

– Славу делить легко, – подумал я. – А что делали с теми, кто возвращался в свой город проигравшим?

– Если верить древним историкам, первым делом спортсменов спрашивали, чего им не хватило для победы. Но вообще-то за большую честь считалось уже то, что их посланец был в числе сильнейших.

– Прошел отборочные соревнования, – опять горько пошутил я. – А вот у нас за это такие эпиникии сочинят, что мало не покажется.

На Сардинии мыс удивлением узнали, что за последние десятилетия были первыми русскими, которым разрешено было сюда приехать. Интерес к нам у местных жителей был неподдельным.

С Левой Зароховичем мы родились в июне 1941 года, с разницей в три дня. Свои дни рождения решили отмстить без суеты и гостей. Поехали в рыбацкую деревушку, где было всего домов тридцать, зашли в таверну, попросили у се хозяина разрешения выпить прихваченную с собой бутылку «Столичной». На тридцатиградусной жаре водка быстро стала теплой. Мы удивились, когда хозяин подал нам вместе с легкими закусками холодный томатный сок. Предложили ему выпить, но он отказался, хотя присел и принял участие в разговоре:

– Если бы даже пили сейчас виски, я бы все равно понял, что вы русские.

– А как вы это определили? Вы хорошо знаете русских? – спросил Лева.

– Во всяком случае, считаю, что хорошо знаю. В юности я был матросом на рыбацком сейнере, мы часто заходили в ваши воды, я даже долго и близко дружил с одной ленинградской девушкой. Об этом у меня самые лучшие воспоминания. И вообще ваша страна удивительная. Когда там живешь, тебе трудно и многое непонятно, а когда уезжаешь, остается добрая и светлая память. А сейчас у вас там, кажется, перестройка, да? – Это слово он сказал по-русски. – Но то, что показывают по телевизору, – бардак! Магазины пустые, на улицах стреляют, в мусорных баках учителя роются. Удивляюсь, как вы еще футбольную команду собрали! Впрочем, извините, не буду вам мешать!

Мыс Левой остались пить теплую водку под томатный сок.

– Это он только Москву по телевизору видел, – сказал Зарохович, имея в виду хозяина таверны. – А что за пределами кольцевой дороги делается?! Как в таком бардаке, действительно, спорт сохранить? Говорим, бразильцы – великие футболисты. Почему? Не потому ли, что у них там полей в десятки раз больше, чем у нас? Ты видел у англичан, как медицина и наука футболу служат? А тут, в Италии? Сколько спортивных изданий, телеканалов? В магазинах – детские футболки, бутсы! У нас же этого днем с огнем не сыскать!

– Это голы в мои ворота, – отвечал я. – По идее, я за все это и должен отвечать. Меня журналисты называют главным футболистом страны.

– Ответчиков в одном лице мы находить умеем быстро. Может, действительно, придет такой час и на тебя покажут как на крайнего. Но разве суть от этого изменится, скажи? Идеи идеями, они, я знаю, есть, но, чтобы их осуществить, нужны усилия не только спортивных функционеров, но и политиков, экономистов, идеологов. Видел, к примеру, как сейчас теннис в этом плане раскручивают? Так вот, я убежден: лет через пять-шесть это вот такие результаты принесет! – Лева поднял большой палец. – Футбол – хозяйство более сложное, а значит, еще большие усилия требуются. Не будет их – чего добьемся?

Тогда мы еще не знали, что худшие времена наступят с развалом СССР.

На чемпионат Европы 1992 года в Швеции сборную укомплектовали в основном из игроков, выигравших «золото» Олимпиады в Сеуле, естественно, во главе с тренером той олимпийской команды – Анатолием Бышовцом. Только теперь она называлась сборной СП Г.

Пройдя без проигрышей отборочный цикл, мы вроде бы неплохо начали играть и в группе финального турнира: ничья с ФРГ, ничья с обидчиками прошлого финала чемпионата Европы – Нидерландами. Оставалось взять очки у шотландцев, которые потеряли шансы идти дальше, и мы это просто обязаны были сделать.

Непосредственно перед игрой я спрашивал у капитана нашей команды Алексея Михайличенко, игравшего за «Селтик» и, следовательно, хорошо знавшего многих в составе шотландцев, чего надо ждать от соперника.

– Ничего, – сказал Михайличенко. – Мы их пройдем обязательно.

Уверен в победе был и Бышовец. Тем оглушительнее стало для нас поражение – 0:3.

Так безобразно, как в этом матче, сборная еще не играла! Пресса и публика бурно обсуждали причины поражения. Свои версии выдвигали и озвучивали все, кому не лень. Особенно старались дилетанты. Они-то в первую очередь и распространяли слухи, что мы «слили» игру сопернику, получив за это взятку, даже не задумывались над тем, что шотландцам победа ничего не давала! А когда им растолковали это, тотчас придумали, что сборную купили немцы и голландцы. Дескать, она за деньги уступила очки в первых играх и ради того же сдала последний матч.

Некоторые политики вместо серьезного анализа причин поражения, в том числе и социальных, занялись пропагандистской риторикой. «Нет такой страны – СНГ, нет такого флага, нет такого гимна, который игрокам надо было бы защищать, а поскольку не было идеи и высшей цели, команда не стала сплоченным коллективом». Ну и так далее. Масла в огонь добавило решение А. Бышовца уехать на тренерскую работу за границу. И это несмотря на усилия Управления футбола отстоять его кандидатуру на посту главного тренера сборной для участия в чемпионате мира-94. Он сам от этого отказался. В средствах массовой информации тотчас появились комментарии: Бышовец уходит, потому что не нашел взаимопонимания с подопечными, утратил авторитет, те специально игнорировали его установки.

Все эти пересуды вокруг сборной я переживал болезненно. Тем более что с развалом СССР нужно было бороться за новый статус российского футбола на международной арене.

Чтобы немного успокоить израненную душу, выбрав несколько летних дней, я решил съездить туда, где когда-то мне было покойно и светло, в деревню моего детства – Ибердус.

Председатель колхоза Таня Максимкина выросла здесь, в Ибердусе. Ее я, конечно, помнить не мог, ей всего тридцать три года. Она родилась уже после того, как я в последний раз был в бабушкином доме.

Теперь и дома, который собственноручно возводили мой дедушка Трофим и его брат Александр, уже нет. После смерти бабушки Дарьи он отошел сельсовету, гам сначала размещался склад, потом его переоборудовали в пекарню, потом разобрали по кирпичикам. По дороге в Ибердус меня поразили покинутые поля, провалившиеся коровники. И даже любимые луга, где стояли травы по пояс, разносящие дивный и стойкий аромат, которого не придумает ни один парфюмер, хирели, превращались в голую землю, глину да песок.

– Таня, что произошло?

Максимкина приняла колхоз в плачевном, умирающем состоянии. Из шести тысяч гектаров в обороте осталось меньше трети. Много земли скупили заезжие акционеры, пахотные площади ухитрялись переводить в разряд неугодий, построили особняки, окруженные высоченными заборами. Скупали-то с техникой, которая потом ржавела или перепродавалась. Когда-то крепкое хозяйство снабжало молочными продуктами близлежащие города. Теперь, когда молоко стало значительно дешевле солярки, заботиться об удоях стало просто невыгодно. К тому же крестьяне долго не видели «живых» денег, и породистых коров пришлось пустить под нож.

За короткое время словно переродились люди. Пришло в эти края пьянство, воровство. А раньше деревенские двери подпирали только затем, чтобы куры и гуси не влезли да не набедокурили.

Конечно, к запустению руку приложили прежние советские руководители – «чудотворцы». Чего стоило только решение распахать луга, посеять на них кукурузу. В первый год кукуруза уродилась под два метра, и силос дала, и зерно. Но при очередном весеннем половодье вместе с водой смыло и плодородный слой почвы. Заилились озеро, река, не стало ни посевных полей, ни лугов с травами. Впрочем, и там, где луга плугом не трогали, то, что растет, правильнее назвать бурьяном, а не травостоем.

– Предки-то как косили? – вспомнила Татьяна. – Не спешили, ждали, когда трава обсеменится, когда птенцы выведутся и на крыло станут. Не о сегодняшней выгоде думали, а о том, чтобы и завтра все хорошо было. А теперь давай за сезон два покоса! Стали раньше косить, когда еще семя не созрело, и травы себя воспроизводить перестали, и птицы исчезли. О перепелках уже не говорю, жаворонков ныне не увидишь!

– И что же теперь делать, чтобы положение исправить? – спрашиваю я.

– Вернуться к опыту предков. Это – самое главное.

Недалеко от моей деревни, может быть, километрах в двадцати, в центре Мещеры, в лесу есть удивительное место. По легенде там когда-то провалилась под землю церковь, а на ее месте появилось Святое озеро. По пути к нему стояли сторожки лесников – их сейчас растащили на дрова и «запчасти». Это был 'заповедник. Ученые изучали здесь местные, очень редкого и древнего вида мхи, растения, животных. Кордоны закрывали пути к наиболее охраняемым территориям заповедника. Сейчас нет ни кордонов, ни сторожек, ни ученых.

Я слушаю горький рассказ Татьяны Максимкиной и вспоминаю слепого дядю Гришу, того самого, который ночью, не сбиваясь, шел по тропе к соседней деревне. «Если знаешь дорогу то и глаза не нужны», – говорил он. Определи ясную цель – к ней и слепой дойдет. А куда идем мы?

– Честно сознаюсь, Вячеслав Иванович, – как бы подводит итог нашему разговору Татьяна, – иногда хочется плюнуть, бросить все! Но потом понимаю, что от этого легче не станет, а проблемы села не исчезнут. Вот и тяну лямку!

После скоротечного отпуска я вернулся в Москву.

По возвращении нужно было срочно решать вопрос о руководстве сборной. В качестве кандидата на эту должность я видел Павла Федоровича Садырина. Многие годы он играл в ленинградском «Зените», был его капитаном. Потом Павел Федорович стал тренером, под его руководством «Зенит» впервые в своей истории стал чемпионом СССР и финалистом Кубка страны. Садырина пригласили в ЦСКА, и армейцы тоже достигли «золотой» вершины. В общем, именно этого человека решено было поставить у руля сборной.

В начале 1990-х годов мы реформировали футбольное хозяйство в целом по стране. Во-первых, была создана Профессиональная футбольная лига – 11ФЛ. По сути, мы перешли на европейскую систему управления профессиональным футболом, когда сами клубы определяют структуру календаря, регламент соревнований, критерии допуска к соревнованиям по лигам, основные требования к профессиональным футбольным клубам, в том числе наличие детских спортивных школ, полей, стадионов, тренировочных центров, других элементов футбольной инфраструктуры.

Во-вторых, в этом же 1992 году был создан РФС как высший общественный орган управления российским футболом. Российский футбольный союз стал правопреемником Федерации футбола СССР и СНГ и взял на себя выполнение всех обязательств своих предшественниц перед ФИФА и УЕФА.

В-третьих, были созданы самостоятельные территориальные федерации футбола. Раньше в областном или краевом спорткомитете проблемами футбола занимался один инструктор, на котором к тому же «висели» и другие виды спорта, теперь сюда пришли именно «профильные» профессионалы. РФС наделил их полномочиями по проведению областных и краевых соревнований, разрешил взимать с участников заявочные взносы. Особое внимание территориальные федерации должны были уделять развитию детско-юношеского и массового футбола.

Отборочный турнир на поездку в США, где должен был в июле 1994 года состояться чемпионат мира, мы прошли (соперниками нашими стали Греция, Исландия, Люксембург и Венгрия), несмотря на раздоры в сборной команде, спровоцированные так называемым «Письмом четырнадцати».

Я уже рассказывал, что на чемпионате мира в Германии наши хоккеисты на свой страх и риск решили поэкспериментировать с ботинками и что из этого получилось. Одного слова B.Л. Сыча тогда было достаточно, чтобы без лишних споров и раздоров наши игроки сменили «Адидас» на привычную канадскую обувь и выиграли первенство.

Перед чемпионатом мира в Америке Олимпийский комитет страны заключил контракте компанией «Рибок», по которому восемь футболистов сборной должны были играть в бутсах, которые выпускает эта фирма. На деле же в данной обуви играли три-четыре человека. За нарушение договора «Рибок» оштрафовал нас на кругленькую сумму. Так что мы лишились денег, которые должны были идти нашей команде в качестве премиальных. Для игроков это был чувствительный удар по карману.

Не составило труда выяснить, почему некоторых футболистов не устраивал «Рибок»: у них были так называемые индивидуальные, хорошо оплачиваемые контракты с другими фирмами. Интересы команды их мало интересовали. Я провел собрание, на котором сказал, что понимаю желание игроков заработать дополнительные деньги, но все же прошу забыть сейчас о личных интересах во имя интересов команды. И так уже звучат обвинения, что мы можем «продать» игру. Поэтому заявляю следующее: на чемпионат мира поедут те, кто будет выполнять условия контракта!

Никто с этим доводом не спорил, все вроде бы согласились. Да и чего спорить: бухгалтерия в этом плане была действительно прозрачной, футболисты видели, куда от «Рибока» идет каждый доллар – не на сторону, а именно им!

Я думал, что конфликт улажен, но примерно месяца через полтора мне звонит Шамиль Тарпищев – он возглавлял в то время Координационный комитет по физической культуре и спорту при Президенте РФ и Национальный фонд спорта:

– Зайди, есть разговор.

Мы с ним были давно знакомы, Тарпищев заканчивал наш ГЦоЛИФК. При Ельцине он стал его личным тренером по теннису и сразу набрал «политический вес».

Еду в Кремль, беседуем. Шамиль говорит примерно следующее:

– Слава, нехорошее дело получается! Несколько футболистов сборной написали письмо на имя Ельцина, они не хотят, чтобы их тренировал Садырин, просят вернуть в команду Бышовца. И кстати, критикуют тебя, что ты отстал от времени, стоишь на позициях вчерашнего дня, действуешь «совковыми» методами. Ребята сами вправе решать, в чьей форме играть.

– Шамиль, – прошу я, – покажи мне это письмо. Интересно знать, кто конкретно это писал.

– Нет. Но если хочешь знать мое мнение, я бы вернул Бышовца и разрешил бы всем играть в той форме, в какой они хотят.

– А если хочешь знать мое мнение, – возразил я, – интересы команды выше интересов отдельных футболистов. По этим принципам, между прочим, живут сегодня лучшие команды мира. Павел Федорович Садырин в команде должен остаться! Он выиграл отборочный турнир, добился права везти сборную в США, И самое главное – с каких это пор футболисты решают кадровые вопросы такого уровня?!

– Все, – подвел итог беседы Тарпищев. – Будем считать, что мы обменялись мнениями и узнали позиции друг друга.

На том и расстались. А через короткое время в РИА «Новости» состоялась пресс-конференция, на которой вместе с Ш. Тарпищевым присутствовали игроки сборной В. Шалимов, С. К ирья ков, некоторые другие. На ней говорилось то же, что я слышал в кабинете Тарпищева. Общий смысл повторю еще раз: «Колосков и Садырин – представители вчерашнего дня, с ними невозможно добиться высоких результатов, они во всем пытаются ограничивать индивидуальность игрока – от методов тренировок до выбора спортивной одежды». О сути и деталях конфликта выступающие, естественно, умолчали, иначе им бы пришлось затрагивать вопросы морального и нравственного характера, а что они могли по этому поводу заявить?!

Тогда же в прессе появилось пространное, с затуманенным смыслом пресловутое «Письмо четырнадцати».

Конечно, отмалчиваться в этой ситуации мне просто было нельзя. Тоже собираю пресс-конференцию в зале Олимпийского комитета, интерес к ней огромен, зал просто битком набит. Я постарался четко разъяснить суть разногласий. Написавшие письмо игроки видят сборную команду как некое акционерное общество, где самим можно назначать тренеров, самим решать финансовые вопросы, причем не в интересах коллектива, а в интересах отдельных лиц. Это даже не анархия – это глупость. И очень печально, что капризы отдельных игроков поддерживает человек, облеченный немалой властью, приближенный к Президенту.

На пресс-конференции присутствовал Отари Квантришвили, известный советский борец, который как раз в то время занимался формированием «Спортивной партии».

Мыс ним были мало знакомы, я даже не знал, что он находится в зале. Но Отари Витальевич попросил слова:

– Если бы у нас бореи хоть намеком оскорбил тренера, начал высказывать недоверие своему воспитателю, по сути, старшему, более опытному коллеге, он бы навсегда ушел с борцовского ковра. Дисциплина и спорт – понятия неразделимые, особенно там, где речь идет не об индивидуальных видах, а о команде.

Сразу после этой пресс-конференции многие футболисты из числа четырнадцати (к примеру, В. Онопко, С. Юран) извинились за то, что дали уговорить себя подписать это письмо, приняли решение вернуться в команду, если они еще нужны П. Садырину.

Сравнительно недавно я узнал от Александра Бородюка, что к нему и Сергею Горлуковичу, двум олимпийским чемпионам, тоже подходили с этим письмом. «Мы их просто послали», – сказал Бородюк. Кто был инициатором и действительным автором данного сочинения, сейчас трудно сказать. Но я знаю, что отношение к этому имели и Ш. Тарпищев, и А. Бышовец, никуда, кстати, за границу на тренерскую работу не уехавший.

Много позже, когда сборной руководил О. Романцев, политики снова попытались использовать сборную, и опять не без участия Ш. Тарпищева. Мы играли отборочную игру перед чемпионатом мира в США с Болгарией. Если кто помнит, игра складывалась довольно странно. Судивший ее чех Кронкл не назначил в ворота хозяев как минимум пять пенальти, не засчитали чисто забитый гол. Когда видеозапись игры просмотрели представители УЕФА, Кронкла тут же лишили права судейства. Так вот, непосредственно перед игрой Шамиль Тарпищев обратился ко мне, чтобы команда подписала письмо в поддержку Президента Б.Н. Ельцина (тогда как раз шла предвыборная гонка). Я отказался:

– От имени команды ничего подписывать не будем.

Вообще мне иногда трудно понять политиков! Ну неужели же не очевидно для них, что сборная страны по футболу не может поддерживать какую-то одну партию или определенного государственного деятеля любого масштаба? Пусть для кого-то эти слова и покажутся высокими, но команда принадлежит обществу в целом. Иначе ведь что получается? Завтра эта партия потерпит фиаско, завтра этот деятель уйдет с арены, и что делать дальше? Клясться в любви и преданности другим авторитетам? Нужно ли это команде с гордым именем «Сборная России»?

Нельзя сказать, чтобы власть часто вмешивалась вдела сборной. Но случаи, когда пытались диктовать нам и тренерам свои условия, все же были. Когда в ходе подготовки к чемпионату мира во Франции стало ясно, что Б. Игнатьев не справился с поставленной задачей и надо искать другого тренера сборной, мы планировали рекомендовать на эту должность М. Гершковича. Я находился на игре на стадионе «Динамо», когда зазвонил сотовый:

– Вячеслав Иванович, Сысуев звонит. Приезжайте, я вас жду.

Олег Николаевич Сысуев был в то время заместителем Председателя Правительства России.

Еду. В его кабинете – министр экономики Я. Уринсон, председатель Государственного таможенного комитета В. Драганов и президент Издательского дома «Московские новости» А. Вайнштейн. Сысуев сказал:

– Мы тут посоветовались и рекомендуем вам поставить на пост главного тренера Анатолия Бышовца.

Я возразил:

– Он же в течение пяти лет ничем себя не зарекомендовал, немного поработал в Корее, но без особого успеха.

М не в ответ:

– У него есть прошлые заслуги. И потом, именно под Бышовца мы обеспечим сборную новым транспортом, окажем информационную поддержку, откроем дополнительные льготы.

– Хорошо, будем выбирать главного тренера сборной на альтернативной основе. Пусть Анатолий Федорович готовит свою программу.

Готовился к выборам и Михаил Данилович Гершкович. Еще за день до Исполкома, на котором должен был решаться этот кадровый вопрос, я спросил Гершковича, не передумал ли он участвовать в выборах? «Естественно нет!» – услышал в ответ.

А на следующий день после игры в футбол с правительством Москвы (такие встречи мы проводили регулярно) Гершкович заявляет:

– Меня попросили... В общем, я снимаю свою кандидатуру.

Кто и как просил и уговаривал, пусть останется за кадром, но факт есть факт: на должность главного тренера страны остался один претендент, и Исполкому надо было лишь утвердить А. Бышовца.

Что произошло дальше? За полгода сборная сыграла шесть игр и все шесть проиграла. Бышовец покинул свой пост. После этого мне позвонил Сысуев:

– Простите, мы пытались надавить. Это и нам урок. Прошу об одном: не применяйте к Анатолию Федоровичу жестких мер. Не мешайте ему найти нормальную работу.

– Он уже что-то нашел?

– Насколько я знаю, нет.

В это время как раз освобождалась должность главного тренера «Алании». Я переговорил с руководителем Северной Осетии А. Дзасоховым, он был не против кандидатуры Бышовца, но на мой звонок сам Анатолий Федорович ответил отказом, «Алания» была мелка для него.

Тогда, в 1998 году, О.Н. Сысуев понял свою ошибку и извинился за нее. Но в 1994-м нас пытались вовлечь в политические игры.

– Вы не хотите подписывать письмо? – переспросил Тарпищев. – Но почему?

– Наше дело играть на полях футбольных, а не политических.

На том и расстались. После истории с «Письмом четырнадцати» на чемпионат мира в США команда поехала, конечно, разбалансированная, обеспокоенная внутренними неурядицами. Достойной игры мы не показали, хотя с тем составом исполнителей могли бы выступить более успешно. Утешало только то, что лучшим бомбардиром и обладателем «Золотой бутсы» чемпионата мира стал наш нападающий Олег Саленко.

Реакция на поражение сборной была ожидаемой. Те же обвинения, что и в «Письме четырнадцати», посыпались на головы Колоскова и Садырина. Ну, с Колосковым ладно. Я уже к тому времени стал привыкать к огульной критике, к ударам в спину и под дых. Павел Федорович, воспитатель чемпионов страны, открыватель многих молодых талантов, обвинений в ретроградстве и непрофессионализме, публиковавшихся в прессе с издевкой или ерничеством, не вынес. Ушел из сборной и вскоре ушел из жизни. Как знать, не спровоцировали ли вспышку болезни хамство и некомпетентность тех, кто говорил гадости в его адрес. Ведь уважающему себя человеку очень трудно привыкнуть к несправедливым обвинениям и оскорблениям. И противостоять им, особенно если они исходили из кругов, близких к власти, было непросто.

В то время в отношении ко мне это становилось нормой. В 1994 году в Москву прибыл президент Международного олимпийского комитета Антонио Самаранч. Его принимал Б.Н. Ельцин. На следующее утро пресс-секретарь Президента России С. Ястржембский озвучил в эфире свой комментарий: якобы Самаранч спросил у Президента, почему у вас, в великой стране, никак не заиграет на должном уровне главная футбольная команда? И Борис Николаевич ответил следующее: «У нас есть отличные игроки, но футбольные руководители устарели, и их будем менять». Таким образом, почти открытым текстом прошла информация о том, что готовится моя отставка.

На встрече с Самаранчем присутствовал и президент НОК России Виталий Смирнов. Естественно, я обратился за разъяснением к нему, но он только плечами пожал:

– Я запись всей беседы вел, Ястржембский выдал, видно, свое мнение за действительность. О футбольном руководстве никакой речи не шло.

Виталий Георгиевич, самый многоопытный и авторитетный в России руководитель спортивного движения, конечно же понимал, какие игры вокруг меня затеваются. Много лет проработав в руководстве Госкомспорта СССР, возглавляя Олимпийский комитет России, он знал на практике, что поднимать футбол сродни сизифову труду. Поэтому советовал мне не ломать копья.

Тогда я подумал, что вряд ли «рупор» Ельцина господин Ястржембский по своей инициативе мог сочинить такую дезинформацию. Значит, в верхах принято соответствующее решение. И оно приурочено к предстоящей конференции Российского футбольного союза, которой предстояло выбирать руководителя РФС. Как ни странно, но то ли в верхах что-то не сработало, то ли делегаты конференции проявили твердость и независимость, но подавляющим большинством голосов я был избран президентом РФС.

После ухода П. Садырина надо было срочно искать главного тренера для сборной команды страны. Критерий для выбора наставника во всем мире один – кто лучше других работает с клубом, тому, так сказать, и карты в руки. В начале 1990-х годов в России таким был тренер московского «Спартака» Олег Иванович Романцев. До прихода в столичный клуб О. Романцев играл в красноярском «Автомобилисте». В «Спартак» пришел в двадцать два года, играл на позиции левого защитника, через три года стал его капитаном, а потом и капитаном олимпийской сборной. Когда закончил играть, стал тренировать «Красную Пресню», и та вышла победителем зонального турнира второй лиги. Его пригласили в орджоникидзевский «Спартак», а в следующем, 1989 году он уже тренировал красно-белых в Москве. В том же сезоне спартаковцы стали чемпионами страны, потом завоевали «золото» в 1992, 1993 годах, и к августу 1994 года, то есть ко времени, когда Олегу Ивановичу предложили возглавить сборную, было ясно, что «Спартак» вновь станет чемпионом.

Романцев принял сборную без лишних уговоров и стал готовить ее к чемпионату Европы в Англии в 1996 году. Нам повезло с отборочной группой. Туда вошли Шотландия, Греция, Финляндия, Фарерские острова и Сан-Марино. Подгруппа же на самом чемпионате оказалась не из легких. Здесь пришлось выяснить отношения с Италией, ФРГ и Чехией. Достаточно сказать, что в борьбе за европейское «золото» сошлись в финале как раз немцы и чехи. Мы не одержали ни одной победы и бесславно завершили очередной свой турнир.

Руководителем российской делегации в Англию ездил я. Жил с командой, видел ее жизнь изнутри. С Олегом Ивановичем Романцевым до его прихода в сборную был знаком шапочно. Естественно, присматривался к методам его работы с футболистами, к особенностям его характера.

С игроками сборной Олег Иванович общался только на поле, где мог пошутить, поговорить о чем-то, кроме футбола, но это случалось крайне редко. В целом он был нелюдимым, у себя никого не принимал, кроме врача и администратора команды. Тренеров приглашал только непосредственно перед игрой, чтобы дать установки. Он даже никогда не ходил в столовую обедать – еду носили в номер. Именно этим я объясняю то, что даже в день игры питание футболистов не соответствовало научным рекомендациям. Это я видел сам в Тарасовке, где команда проводила сборы. Повариха ставила на стол украинский борщ с салом, после которого неделю тренироваться невозможно, не то что играть! Пришлось самому поговорить с поваром, с врачом команды Васильковым. Вроде поняли. Но в Англии была та же повариха, тот же борщ, то же мясо с макаронами.

Была в повелении О. Романцева еще одна особенность, о которой много писали газеты. Главный тренер «Спартака» предпочитал платить штрафы, но не ходить на пресс- конференции. Журналисты гадали, что это: боязнь показаться косноязычным или неуважение к прессе и коллегам по тренерскому цеху?

Я попытался понять, только ли в силу своего замкнутого характера ему трудно было находить общий язык с людьми. Настораживали слухи, что Романцев уединяется не только из-за своей нелюдимости. Нужный тонус он якобы поддерживал при помощи бутылки. На эту тему с ним надо было обязательно объясниться. Но после неудачи в Англии Олег Иванович заявил об уходе со своего поста.

Я не дистанцирую себя от проигрышей сборной. Да, наверное, были ошибки при назначениях тренеров, наверное, не всегда для команды создавались идеальные условия тренировок и проживания. Словом, кто хочет во всех бедах винить меня – вот он я, пожалуйста! И, повествуя об игроках и тренерах футбольной, равно как и хоккейной элиты, меньше всего хочу, чтобы кто-то подумал, будто я таким образом оправдываю себя. Не оправдываю. Более того, подскажу потенциальным и действующим критикам, что как президент РФС я отвечал не только за стратегические вопросы развития российского футбола, но и за то, как работают спортинтернаты, как возводятся стадионы, как строятся связи футбольных клубов с общественностью, как определяется статус игроков. Так что бить можно за многое. А уж за сборную!

Анекдот, кстати, такой слышали? Идет телерепортаж. Диктор говорит: «Наш нападающий выходит один на один с вратарем, бьет. Мяч летит намного выше ворог. Наверное, это следствие того, что самолет с нашей сборной прилетел в этот город на час позже из-за плохих метеоусловий. Господи, да когда же уволят этого Колоскова!»

После Романцева команду принял Борис Петрович Игнатьев. До этого он тренировал юношескую и молодежную команды, выводил их в победители чемпионатов Европы. Именно Игнатьев «дал зеленый свет» в большом футболе Б. Тедееву, С. Беженару, Ю. Никифорову, О. Саленко, С. Кирьякову. Был у него опыт и в работе с главной командой страны в качестве помощника П.Ф. Садырина. Борис Петрович готовил сборную к чемпионату мира 1998 года, но во Францию мы не попали.

У любителей футбола наверняка в памяти решающий матч, победа в котором давала нам шансы выйти в плей-офф и получить путевку на высший праздник футбола. В тот день в Лужниках сошлись наши и украинцы. Мы вели со счетом 1:0, но на последних минутах пропустили удивительный гол. Создалось впечатление, что его нарочно забил в свои ворога наш вратарь А. Филимонов после дальнего удара Шевченко. Конечно, это не так. Это был несчастный случай, но легче от этого нам не стало. Право продолжить спор за путевку в Париж получили украинцы, однако, проиграв мат1! испанцам, тоже не попали на чемпионат мира. После проигрыша украинцам в раздевалку к нашим футболистам вошел В. Путин, занимавший пост Председателя правительства: «Вы показали хорошую игру, но спорт есть спорт, все победителями быть не могут, потому давайте делать выводы из неудач и настраиваться на будущие победы».

А победы никак не приходили. Игнатьева сменил Бышовец. Что из этого вышло, я уже рассказывал. Мы запороли отборочный турнир чемпионата Европы-2000 и после этого опять попросили возглавить сборную О. Романцева.

«Спартак» под руководством Олега Ивановича в то время показывал игру зрелую, стабильную. Выигрывал «золото» в России и неплохо смотрелся в международных турнирах.

Теперь ему предстояло возглавить сборную и готовить ее к чемпионату мира, финальные игры которого было решено проводить в Японии и Южной Корее.

Я пошел на этот шаг без особого желания, не мог забыть опыта работы с Олегом Ивановичем в «лондонский период». Я вообще неважно отношусь к людям, которым водка диктует поступки, считаю, что пить можно, но только не теряя контроля над собой. Меня уговорил Михаил Гершкович: «Романцев уже не тот, он многое понял и почти не пьет». М. Гершковичу я верил. Я вообще ценил и ценю этого человека. Он был хорошим игроком, выступал за московские клубы «Локомотив», «Динамо». В «Торпедо» играл в связке с Э. Стрельцовым. В чемпионатах страны провел более трехсот матчей, забил 58 голов. Потом работал в «Динамо», был начальником команды и главным тренером олимпийской сборной, имел опыт работы в РФС. В общем, Михаил Данилович поручился за Романцева.

Во время второго пришествия Романцева в сборную наши отношения были сугубо деловыми. Не могу не признать, что я относился к нему с некоторым недоверием. Он это, видно, чувствовал. И тем не менее я не ожидал, что главный тренер перейдет к публичным уколам. Команда в то время находилась на сборах в Бору. Я сидел дома у телевизора, смотрел вечернюю информационную программу, и вдруг в спортивных новостях на экране появляется Леонид Трахтенберг, пресс-атташе команды. Перед ним – вещевая коробка, он вытаскивает из нее тренировочные носки, вопрошает: «Что это, мол, у нас за Федерация футбола? Она не может решить даже бытовые вопросы. Вот снабдила игроков носками тридцать пятого размера. Это явное неуважение к футболистам!»

На самом деле мы тогда вместе с экипировкой для футболистов смогли приобрести носки для их детей и жен. Так и доставили на базу: две коробки для игроков и одну для их семей. Я связался с Трахтенбергом:

– Леонид, как это понимать? Ты что, пригласил телевизионщиков специально для того, чтобы пороть им такую чушь? Или и вправду никто в другие коробки не заглядывал?

Он начал извиняться:

– Я человек подневольный, Вячеслав Иванович, и поверьте, не я инициатор.

– Значит, был приказ настроить против меня команду и общественное мнение?

– Не я виноват, честное слово. Я просто исполнитель.

С Романцевым я не стал выяснять отношения. Приближалась дата отъезда в Японию. Перед финальными играми надо было беречь нервы. Моей главной задачей на данном этапе было создать футболистам России и в Москве, и в Японии условия, способствующие нормальному отдыху и успешным тренировкам.

На последний перед отъездом сбор в Бор приехал Президент России Владимир Владимирович Путин. Он встретился с командой, потом пригласил на отдельный разговор тренеров, В. Фетисова и меня. К моему удивлению, Владимир Владимирович заговорил о стратегических вопросах. Президент сказал примерно следующее: как готова команда, покажет Япония, а сейчас хотелось бы знать, какими путями должен развиваться российский спорт, как решать вопросы его финансирования. Я взял слово и высказал давно вынашиваемые мысли: надо закрепить за группами крупных компаний шефство над определенными видами спорта, и пусть они финансируют сборные. Массовый спорт будет развиваться, как когда-то при поддержке государства, профессионалов будет содержать частный капитал.

В. В. Путин, кажется, понял меня правильно.

В Японии сборная России разместилась в отдельном спорткомплексе, где были три поля, современные тренажеры, отличная кухня. Таких условий, пожалуй, не могли обеспечить многим из тех тридцати двух команд, которые приехали на чемпионат мира. Исключительно благожелательная обстановка, окружавшая нашу команду, имеет предысторию. Любители футбола, наверное, помнят, что за право принимать чемпионат мира на Азиатском континенте боролись две страны. Япония первой подала заявку, а за ней – Южная Корея. Большинство членов Исполкома ФИФА, в том числе и Жоао Авеланж, склонялись к тому, чтобы отдать предпочтение японцам. Ситуация изменилась благодаря энергичным действиям и влиянию тогдашнего президента Федерации футбола Южной Кореи Чунг Мон Джуна. Эм Джи (так мы его звали между собой) был сыном основателя и владельца компании «Хёндай», выпускавшей к началу 1990-х годов танкеры, подлодки, военные корабли, автомобили, электронику. Это позволило ему задействовать огромные ресурсы для подготовки к чемпионату мира. В короткое время были модернизированы спортивные сооружения, создана необходимая инфраструктура. Огромные деньги вкладывались и в пропагандистско-агитационную работу.

В конце предвыборной кампании шансы у претендентов стали почти равными, и Авеланж склонился к тому, чтобы чемпионат мира-2002 был проведен сразу в двух странах. Поначалу японцы были категорически против этого! Я был тогда в Японии по делам ФИФА. За завтраком с президентом Федерации футбола Японии я, примерно зная, как могут распределиться голоса в случае, если все же придется выбирать одну страну, честно сказал: «Вы можете проиграть, и чемпионат переедет в Сеул. А согласившись, будете хозяевами очень интересных игр, в том числе и финальной».

В результате так и случилось. Япония дала «добро» на совместное с Кореей проведение мирового первенства. А наши взаимные симпатии с японскими коллегами стали еще крепче. Это отношение было перенесено на сборную России. Во время чемпионата хозяева старались удовлетворить все наши просьбы.

Несмотря на все усилия, мы не вышли из подгруппы, которая считалась слабейшей. После проигрыша бельгийцам на мой вопрос Олег Иванович ответил:

– Проиграли потому, что проиграли, и всё!

– Может, что-то не так делала федерация? Лично у вас, как у главного тренера, есть к ней претензии?

– Никаких! Вы все отработали в лучшем виде, нам были созданы прекрасные условия.

Это было сказано в присутствии тренеров М. Гершковича, С. Павлова и менеджера команды А. Полинского.

Наутро я поехал в команду, чтобы помочь решить организационные вопросы: финансирование, дату отъезда. Романцев был не в подпитии, он был просто пьян! Я попросил его собрать команду, но он с вызовом ответил:

– На собрание не пойду! Я уже не тренер.

Говорить с ним о чем-то еще было бесполезно, ребят собрал М. Гершкович. Собрание длилось недолго, а после него ко мне вновь подошел Олег Иванович:

– Нет, я не так выразился. Я еще тренер. И уйду из сборной, только когда вы уйдете из РФС!

– Так, значит, претензии к РФС у вас все же есть? Тогда назовите какие.

– Назову, когда надо будет! – Он поднял палец.

Сборная уехала в Россию, я, как член Исполкома ФИФА, остался в Японии до конца чемпионата мира. Вернувшись, узнал, что в одном из интервью Романцев заявил журналистам: «Мне создавали неудобства в работе». Какие неудобства, он не объяснил. На встрече с руководителем Спорткомитета России Вячеславом Александровичем Фетисовым я даже не начал еще говорить о «японской эпопее» тренера, как он, уже наслышанный о поведении Романцева, сказал примерно следующее: пьяницам не место в большом спорте. Можно даже Исполкома не ждать, освобождайте его от должности!

Исполком РФС все же собрался. Я привык все делать, как положено. Но Романцев на него не явился.

А жизнь продолжалась, сборную страны надо было готовить к португальскому чемпионату Европы 2004 года. Команду принял Валерий Георгиевич Газаев. Воспитанник орджоникидзевского «Спартака», он потом играл за армейцев Ростова-на-Дону, столичные «Локомотив» и «Динамо», становился победителем двух молодежных чемпионатов Европы, входил в сборную страны. В качестве главного тренера привел к золотым медалям первенства России «Аланию», успешно тренировал и «Динамо», и ЦСКА. Правда, часто в работе ему мешали чрезмерная импульсивность, горячность, неумение держать удар. Когда выступавшее в европейских кубках под его руководством «Динамо» потерпело разгромное поражение на своем поле, он тут же ушел из команды. Тогда это можно было списать на его относительную молодость и нехватку житейского опыта – В. Газаеву не было и сорока. С тех пор прошло десять лет.

Со сборной у Валерия Георгиевича «не срослось». Начал вроде бы хорошо, но потом последовали неудачи далеко не с грандами мирового футбола, а албанцами, грузинами. Шансы на выход в финальную стадию европейского первенства стали минимальными. После поражения в товарищеской встрече с израильтянами Газаев сказал журналистам: «Сборная неуправляема». Отчасти он был прав. Приняв после Романцева, по сути не работавшего с футболистами, пустившего дело на самотек, команду, он стал, как говорится, закручивать гайки. В жесткой форме требовал дисциплины, выполнения всех распоряжений тренера, и многие восприняли это в штыки.

С пресс-конференции Валерий Георгиевич ушел, оставив меня отвечать на вопросы. Беседа с прессой продолжалась два часа и свелась к тому, что лучших футболистов, чем те, которые были на поле, у нас нет. Тренеры меняются часто, у них разные подходы и методы работы, но тем не менее они приглашают в основном одних и тех же игроков. Мастерство у ребят есть, но нет мужества, нет характера, нет психологической устойчивости, и привить именно эти качества – одна из тренерских задач.

На следующий день, рассчитывая, что Газаев немного успокоился, мы позвонили ему, но он подтвердил мне и Александру Тукманову, моему заместителю, что в сборную не вернется.

Мы ломали голову, кому доверить команду. Тогда в высоких кабинетах впервые обсуждалось предложение пригласить на эту роль иностранного специалиста. Это было пожелание на будущее, а проблему нужно было решать немедленно.

После ухода Газаева мы рассматривали три кандидатуры: Юрия Семина, Александра Бородюка и Георгия Ярцева.

Юрий Павлович шел в списке претендентов на первом месте. Воспитанник школы орловского «Спартака», он был приглашен играть в столичный «Спартак» в восемнадцать лет. Выступал также за «Динамо», «Локомотив», тренировал «Памир», «Кубань», был тренером-консультантом олимпийской сборной Новой Зеландии. Под его руководством «Локомотив» шагнул из первой лиги в высшую и уже здесь завоевал «серебро», «бронзу». Кубок России. Был и тренером нашей сборной, помогал в свое время П. Садырину.

В первую очередь ему мы и сделали предложение. Юрий Павлович был тогда с командой в Баковке и ответил решительно:

– У нас честолюбивые планы на будущее, из клуба уходить не собираюсь.

– Ни сейчас, ни в будущем?

– Ну почему же, время покажет.

Семин – человек прямой, честный, упрашивать и уламывать его – дело бесполезное.

Александр Бородюк начинал в воронежском «Факеле», шесть сезонов провел за московское «Динамо», потом несколько лет играл в Германки: за «Шальке-04», «Фрайбург», «Ганновер-96». Был в сборной СССР, стал олимпийским чемпионом в 1988 году в Сеуле. Это все безусловные плюсы. Минус был один – нехватка тренерского опыта.

Георгий Ярцев играл за «Спартак», ЦСКА, «Локомотив». Был лучшим бомбардиром чемпионата СССР в 1978 году.

И фал за сборную, тренировал «Спартак» и завоевал с ним золотые медали. Был лауреатом премии «Стрелец» в номинации «Лучший тренер страны».

Решение о назначении Георгия Александровича вызрело в Волгограде. Там проходили детские соревнования по футболу, которые курировала жена нашего главного спортивного руководителя Лада Фетисова, женщина не только обаятельная, но и образованная, быстро находящая общий язык с людьми любого ранга, хорошо понимающая проблемы детского спорта. Во время турнира меня больше всего интересовало, как профессиональные игроки и тренеры помогают ребятишкам овладеть секретам и тонкостями футбола. В тот день с Ладой и Вячеславом Фетисовыми мы наблюдали, как проводили мастер-классы с юными игроками Ринат Дасаев и Георгий Ярцев. Вячеслав сказал:

– Свое мнение не навязываю, но Георгий Александрович мне нравится. Эмоций у него многовато, но, как знать, может быть, для игроков сборной это сейчас будет полезно.

Позже ходило много разговоров, что кандидатуру Ярцева мне навязали сверху, в частности, тогдашний министр внутренних дел России Б.В. Грызлов. Отвечаю сразу: мне советовали, но не навязывали, окончательный выбор оставался за мной. Борис Вячеславович действительно звонил по поводу Ярцева, они вместе гоняли в футбол на спортивной базе МЧС. Но разговор наш был примерно таким же, как и с Вячеславом Фетисовым.

– Еще не решили, кто сборную возглавит?

– Думаем.

– Я бы посоветовал присмотреться к Георгию Александровичу.

Вот и все. Другое дело, что по поводу проблем, возникших с футбольной командой «Динамо» из Санкт-Петербурга, шеф МВД выражал мне недовольство, считая, что ее якобы засуживают. К примеру, мол, ленинградцы забили чистый гол, а его почему-то не засчитали. Надо пересмотреть результат игры.

Звоню Николаю Левникову, судье международной и всесоюзной категорий, присутствовавшему на той игре:

– Николай Владиславович, твое мнение?

– Нормальная игра, закономерный результат. Что же касается того спорного эпизода с голом, честное слово, даже со стороны его нельзя квалифицировать однозначно.

Я так и ответил Грызлову.

Через какое-то время от него последовал еще один звонок: теперь якобы обидели динамовскую команду по мини- футболу, засчитали поражение в выигранном матче. Я попросил разобраться в происшедшем президента Российской ассоциации мини-футбола С.Н. Андреева. Тот был объективен: поражение записано честно, за команду играл игрок, фамилия которого не числилась в заявке.

Это к вопросу о давлении. Такие эпизоды были незначительной частью будничной работы футбольного руководителя, главными всегда были заботы о сборной, которую к тому времени возглавил Г. Ярцев. Команда под его руководством завоевала-таки путевки в финальную часть европейского первенства в Португалии, когда в это уже мало кто верил. Среди болельщиков началась эйфория. По этому поводу Ярцева даже принял Президент России.

Группа, с которой нам предстояло начинать турнир, была непростая. В нее вошли португальцы, испанцы и греки. Тогда даже специалисты не предполагали, что две команды из этой четверки разыграют «золото». Вначале свои шансы на дальнейшее продвижение к финальной игре мы оценивали как реальные.

Смятение в настроении команды и руководителей внес игрок сборной Александр Мостовой. Воспитанник школы ЦСКА, он успел поиграть за клубы Португалии, Франции, Испании, прекрасно знал соперников по подгруппе и после первого поражения сказал журналистам, что у русских нет шансов идти дальше.

Ярцев, человек, как мы говорили, эмоциональный, тотчас запаниковал:

– Вячеслав Иванович, у нас беда, казачок засланный, своим пессимизмом разлагает коллектив, я отстраняю его от игр.

Прогноз Мостового оказался правильным не только потому, что он изнутри знал характер и тонкости игры наших соперников. Главная причина неудач опять-таки заключалась в нас самих. Команда, разместившаяся в Португалии в прекрасных коттеджах, имевшая все условия для полноценных тренировок и отдыха, пребывала в курортном настроении, расслаблялась на полную катушку. Даже накануне игры с главным противником, португальцами, некоторые игроки сборной России сидели в баре, оттягивались на ночной дискотеке.

Что произошло потом? Как и всегда, критика в сторону Ярцева была переадресована исключительно в мой адрес. Проработкой в прессе на сей раздело не закончилось. Мне позвонил один из помощников Б. В. Грызлова, мой давнишний знакомый Валерий Воробьев:

– Как насчет чаю попить?

После чая Валера передал пожелание шефа:

– Он ждет, что ты в течение трех дней напишешь заявление об уходе.

– А какое отношение к спорту, в частности к работе РФС, имеет министр внутренних дел? Так дело не делается, Валера. Хочу объясниться с самим Грызловым.

– Он готов принять тебя хоть сегодня. А отношение ты сам должен понять, у серьезной организации всегда найдутся «доводы», были бы повод и желание.

Я поехал на прием к Борису Вячеславовичу.

Разговор с ним был коротким:

– Вы, господин Колосков, сколько лет работаете на этой ответственной должности, а никаких успехов не достигли.

Я начал было ему говорить, насколько сложно футбольное хозяйство страны и какие задачи тут уже решены, а какие еще предстоит решать, но Грызлов слушать этого не хотел, все свел только к делам сборной:

– И потом, учтите, вами недоволен не только я!

Он сказал это многозначительно, мол, догадывайтесь сами, кого я имею в виду.

– В конце года у нас отчетновыборная конференция. Если те, кто доверил мне этот пост, посчитают, что я не оправдал их надежды, то, конечно, уйду.

Грызлов ничего не ответил, но из его красноречивого молчания я сделал вывод: дело решенное!

После встречи с министром я зашел в Олимпийский комитет России к Леониду Тягачеву:

– Что, в верхах решается вопрос о моей отставке?

– Первый раз об этом слышу.

Тягачева я знал давно, он врать не умел.

Тот же вопрос задал Фетисову. Вячеслав ответил более дипломатично:

– Неудовлетворенность в твой адрес высказывается, но никаких указаний не было и нет, поверь.

В таком вот подвешенном состоянии я пробыл некоторое время, начал готовиться к отчетно-выборной конференции. Совершенно неожиданно для меня водин изтакихдней раздался телефонный звонок. Звонивший представился:

– Я Потанин. Вячеслав Иванович, не можете ли подъехать ко мне в офис?

С В. О. Потаниным мы до этого не общались, вежливо кивали друг другу при встречах на официальных мероприятиях, и не больше того. Я знал, что он дружен с бадминтоном, горными лыжами, а футболом особо не интересуется, лишь в последнее время, правда, стал появляться на стадионах. Поэтому вопрос, зачем пригласил меня один из известнейших предпринимателей и меценатов России, оставался неразгаданным до того самого момента, пока мы не уселись с ним за стол и не принялись пить чай с сушками и медом.

– Вячеслав Иванович, не хочу от вас ничего таить. Грызлов и Фетисов просят меня выставить свою кандидатуру на выборы президента Российского футбольного союза. Я ответил, что подумаю над этим предложением. Поэтому решил встретиться с вами. В принципе, если я займу эту должность, вы согласны стать вице-президентом, правой рукой?

Честно признаться, я растерялся и только после паузы ответил вопросом на вопрос:

– А зачем я вам?

– Я слишком далек от футбола. Я не смогу для него сделать столько, сколько сделали вы.

Я вновь замолчал. Владимир Олегович пояснил свою мысль:

– Я не люблю тех, кто ноет и ругает прошлое и настоящее, оправдывая этим свою несостоятельность. Вы не ныли. Может, я своеобразно, со своей, Так сказать, колокольни смотрю на футбол, но вижу вот что. Вы первым добились проведения коммерческих выездов и игр. Первые контакты с зарубежными партнерами установили тоже вы. И то, как и какие реорганизации провели в период развала страны, тоже достойно уважения.

В то время, когда я пришел на должность начальника Управления футбола, структура его была выстроена весьма логично и четко. Существовали союзное Управление футбола, управление в союзных республиках – на Украине и в Белоруссии, республиках Прибалтики – гостренеры, в других республиках Союза – отделы футбола. Работать с людьми при такой системе было просто и удобно.

На Украине долгое время футбольное хозяйство возглавлял Н. Фоминых, в Белоруссии – заслуженный тренер республики Е. Шунтов, в Грузии – заслуженный мастер спорта, участник Олимпийских игр 1952 года А. Чкуасели, в Армении – сначала А. Тоноян, а затем заслуженный тренер республики Л. Захаров, в Азербайджане – мастер спорта Р. Агигезалов, в Казахстане – бывший капитан «Кайрата» Т. Сегизбаев, в Узбекистане – мастер спорта А. Иноятов, капитан «Пахтакора», в Туркмении – В. Пелагейкин, в Таджикистане – член Союза писателей М.Левин, в Киргизии – С. Ишмухамедов.

Познакомившись с ними ближе, оценив их деловые качества, я пришел к выводу, что руководителям этого звена можно и нужно давать больше полномочий. И они стали самостоятельно проводить зональные соревнования второй лиги по футболу, детские соревнования. Москва лишь утверждала единый регламент, единые правила для всех.

Потом для каждой союзной республики мы выделили ставки государственного тренера. Это была, если признаться, маленькая хитрость. На должность эту назначались, как бы сейчас пренебрежительно написали, «ставленники Москвы», обладавшие больше не тренерским, а чиновничьим, аппаратным искусством. Они должны были решать спортивные задачи на самом высоком партийном уровне, в кабинетах секретарей компартий республик.

В принципе новшества, проводимые в футболе, служили как бы локомотивом для всех других видов спорта.

В футболе и хоккее впервые установили штатное расписание, мы первыми ввели премиальные выплаты спортсменам, утвержденные постановлениями ЦК и Совмина, организовали первые коммерческие выезды и возможность пятьдесят процентов от заработанных сумм отдавать спортсменам. Первыми добились выезда наших спортсменов по контрактам за рубеж, правда, по существовавшим на то время правилам профессиональные футболисты, играя за зарубежный клуб, семьдесят процентов от полагающегося заработка отдавали государству. Своими инициативами мы старались сделать наш футбол профессиональным в полном понимании этого слова.

Были и неудачные шаги. Во второй половине восьмидесятых годов Валерий Лобановский, Виктор Понедельник и Никита Симонян вышли с инициативой о создании СФЛ – Союза футбольных лиг, организации, которая бы объединила штатные команды мастеров первой, второй и третьей лиг. Я как начальник управления эту идею в целом тоже поддержал – такие лиги существовали за рубежом. Но когда начали готовить устав, стало ясно, что мы рождаем нечто то ли повторяющее, то ли конкурирующее с Управлением футбола. Это противоречило уставным требованиям ФИФА, УЕФА. В этих авторитетных международных организациях фундаментом всего футбольного хозяйства считались федерации, своеобразный зонтик, под которым размешались профессиональные клубы, любительский футбол, детско-юношеский футбол, женский футбол, мини- футбол, пляжный футбол и т.д.

СФЛ претендовал на то, чтобы забрать все полномочия по управлению командами мастеров в свои руки. В таком случае, к примеру, юноши и дети остались бы «сиротами» на футбольном пространстве, до них просто никому не было бы дела! При таком «разводе» обязательно была бы нарушена система управления сложным хозяйством, началось бы «перетягивание одеяла» на себя. Кто смог бы больше урвать – урвал бы. И я сказал: «Стоп, товарищи, если мы разрушим рамки уже сложившейся системы управления, начнется бардак!» А товарищи подумали, что я боюсь потерять какую-то долю своей власти, и пошли на прием к Е.К. Лигачеву, члену Политбюро ЦК КПСС, одному из самых влиятельных на тот момент во власти людей. Перед ним предстали люди известные, уважаемые, а Егор Кузьмич в футбольные проблемы никогда не вникал и поэтому поддержал именитых просителей.

С Е.К. Лигачевым встретиться мне тогда не довелось, но я высказал свое мнение его помощнику в средствах массовой информации. Меня поддержал член-корреспондент РАН, президент Федерации футбола СССР Борис Николаевич Топорин. В общем, восторжествовал разумный подход к проблеме, и СФЛ у нас не появился.

К концу 1980-х годов затрещали основы СССР, и вместе со всей страной залихорадило и футбол. В республиках началось центробежное движение. Началось все в Грузии. Нодар Ахалкаци, прославленный тренер тбилисского «Динамо», тренер сборной СССР, стал одним из инициаторов того, чтобы команды этой республики вышли из участия в чемпионате страны по футболу. Он полностью разделял убеждения нового вождя Грузии 3. Гамсахурдиа, даже бороду отрастил такую же. Но борода – бог с ней, хуже другое. Ахалкаци, став президентом Федерации футбола своей республики, тут же стал рвать спортивные связи с Россией.

Изменилось и его поведение на публике. Ему, к примеру, ничего не стоило согнать с трибуны легенду советского футбола, бывшего капитана тбилисского «Динамо» сороковых годов Бориса Пайчадзе, высказавшего свое несогласие такому курсу.

Закусив удила, Ахалкаци совершенно не хотел понимать жизненных реалий. Я встречался с ним, убеждал: ладно, хотите проводить свой чемпионат – ваше дело, но пусть в совместных турнирах, в различных соревнованиях играют дети, юноши – это же в первую очередь пойдет на пользу Грузии. Кроме того, вы пока непризнанная федерация, непризнанная республика, на международной арене вы попадете в изоляцию, не сможете играть в кубках. Вот когда все утрясется, тогда и уходите! Нодар не признавал никаких аргументов. Отношения с грузинской федерацией были разрушены. На свой страх и риск я оставил выступать в первой лиге сухумское «Динамо», команду тогда тренировал Олег Долматов.

Далее нас ожидали не менее серьезные испытания. Сборная СССР готовилась к чемпионату Европы-1992 в Швеции, выиграла отборочный турнир, когда развалился де-юре Советский Союз. Сложилась парадоксальная ситуация: есть команда, но нет страны, которую она представляла. Чтобы как-то исправить ситуацию, я выдвинул идею создания Федерации футбола СН Г. В срочном порядке провели учредительную конференцию, приняли устав, образовали федерацию, зарегистрировали ее, направили документы в ФИФА и УЕФА для признания. Против этого выступил генеральный секретарь УЕФА Герд Айгнер: «СНГ, – утверждал он, – нельзя считать правопреемником СССР». Что делать? Мне удалось тогда убедить в своей правоте президента УЕФА Л. Юханссона. Конгресс ФИФА поддерживает нас. Сборная СНГ поехала в Швецию.

О том, как там сыграли, я уже рассказывал. По возвращении появилась еще одна проблема. Команда все-таки заработала на чемпионате какие-то деньги. Решили поступить по справедливости – распределить заработанное по принципу представительства. То есть рассчитали, сколько денег приходится на одного игрока, и перечислили в федерации Украины, Белоруссии и других стран столько, сколько их футболистов входило в сборную.

Может, кто-то улыбнется, скажет, стоило ли из-за мизерных сумм копья ломать? Достаточно вспомнить атмосферу всеобщего недоверия после распада СССР, когда политики делили территории и имущество. Новые отношения с республиканскими федерациями должны были стать абсолютно прозрачными. К тому же сейчас трудно представить, в какой нищете мы тогда оказались. Мы не могли обеспечить экипировкой даже главную команду страны! Только благодаря стараниям Александра Тукманова, вице- президента РФС, удалось оперативно найти первого для нашей сборной спонсора – германскую молочную компанию «Мюллер-Милк». Она поставила нам форму, даже какие-то там наличные проплатила. Бутсы выделил «Адидас», и тоже лишь благодаря личным связям. Так обстояли дела со сборной, что же тогда говорить о футболе в целом? Мы болезненно переживали разрушение отношений с республиканскими федерациями, когда возникла новая угроза – рушились связи внутри самой России. Большинство футбольных клубов существовало при крупных предприятиях, при поддержке тамошних профсоюзов. Бытовала такая фраза: «Держись трубы». Если есть труба, если из нее вьется дымок, значит, завод работает и команда будет жить. Даже «Динамо» безбедно существовало не только за счет бюджетных денег силовых министерств, как это принято считать, но и за счет собственного производства!

Трубы дымить перестали, профсоюзы оказались «вне игры», футбольные команды не нужны, детские спортивные школы – тем более, поскольку государственная система их финансирования рухнула полностью. В стране не осталось ни одного футбольного интерната, ни одного училища олимпийского резерва, одна за другой «умирали» команды мастеров.

В этой ситуации возникла идея создания профессиональной футбольной лиги, действующей под эгидой Российского футбольного союза, который тоже еще предстояло создать. ПФЛ должна была спасти те команды мастеров, которые были еще на плаву. РФС предстояло уберечь от полного развала массовый футбол, поставлявший кадры для клубов и сборной, заниматься делами главной команды страны.

Не все разделяли эту точку зрения. А. Кавазашвили, В. Понедельник, В. Иванов в пику идее создания РФС решили создать свою структуру – Всероссийскую ассоциацию футбола. Ее целью было подчинить себе все футбольные клубы страны, выйти из федерации, заниматься только профессиональным футболом. Ими была проведена странная учредительная конференция, на которой даже не присутствовали представители клубов, детских спортивных школ, федерация. В зале в основном сидели студенты Малаховского института физкультуры. Тем не менее устав ВАФ был без промедления зарегистрирован, а наш поначалу завернули, сославшись на процедурные вопросы.

Отстаивать свои позиции мне было тяжело главным образом потому, что меня считали чиновником из советского прошлого. Вспомните те годы: обструкции подвергались все и вся, что было связано со «старой» жизнью, советскими порядками и укладами. Я обратился к С. Филатову, тогдашнему руководителю аппарата Верховного Совета СССР, – не помогло. Р. Хасбулатов тоже, образно говоря, развел руками. Оставалась одна надежда – на В.В. Илюшина, первого помощника Президента Б.Н. Ельцина. Мы были знакомы с ним с тех пор, когда Виктор Васильевич возглавлял Свердловский обком комсомола. В этом городе проводилась зимняя Спартакиада, и Илюшин, естественно, был одним из главных ее организаторов.

В.В. Илюшин, выслушав меня, спросил:

– Подписи Ельцина будет достаточно, чтобы дело сдвинулось?

Только после этого было решено: Российскому футбольному союзу – быть!

Из одиннадцати кандидатов на должность президента РФС я вышел победителем. Мы избрали Исполком, и тогда же на первом Исполкоме создали Профессиональную футбольную лигу как составную часть РФС, под его контролем и руководством. Четко прописали это в уставе.

В то время лишь несколько клубов («Спартак», «Зенит», «Динамо», «Торпедо») существовали как юридические лица, зарегистрированные в Министерстве юстиции и регистрационных палатах. Кстати, поначалу их называли не профессиональными, а нелюбительскими. Чтобы ускорить процесс юридического оформления нового статуса других клубов, во главе ПФЛ должен был встать человек, прекрасно знающий футбольную кухню, разбирающийся в юриспруденции, пользующийся авторитетом в спортивных кругах. Выбор пал на Николая Толстых, воспитанника школы «Динамо», десять лет отыгравшего за свой клуб. Ко времени создания ПФЛ он был начальником команды, генеральным директором ФК «Динамо».

Назначение Н. Толстых прошло вострой дискуссии, мне понадобилось трижды подниматься на трибуну и убеждать коллег проголосовать за Николая Александровича, руководителя ноной формации, грамотно и оперативно ставившего на новые рельсы свой клуб.

Другим важным решением, принятым на Исполкоме, было создание самостоятельных федераций футбола в областях, краях, республиках. В регионах были ликвидированы спорткомитеты, вместо них появились департаменты, отделы, отделения, и абсолютно не на кого было теперь опереться. Для оперативной работы федерациям нужны были деньги. Мы отдали на места вопросы проведения соревнований на любительском уровне. Суммы, собираемые как заявочные взносы, были, конечно, небольшими, но их все же хватало на то, чтобы обеспечивать судейство, содержать на плаву сами федерации.

Через три-четыре года мы начали образовывать межрегиональные федерации футбола, чтобы упростить систему управления футбольным хозяйством страны. В результате 78 федераций объединились в восемь-двенадцать межрегиональных объединений – МРО. Руководители, президенты МРО, стали членами Исполкома.

На Дальнем Востоке руководителем МРО стал Леонид Верков, в Сибири – Владимир Евтушенко, на Урале – Михаил Бочкарев, на Юге – Эдуард Лакомов, в Черноземье – Рудольф Хадеев, в Приволжье – Владимир Афанасьев, в Центральной зоне – Виктор Ефремов, на Северо-Западе – Анатолий Гурчак, в зоне «Золотое кольцо» – Александр Державин.

В основном эти люди в прошлом были игроками, судьями, но встречались и директора крупных заводов. Среди них не было случайных назначенцев, все болели за дело, проявили себя как опытные организаторы. К сказанному добавлю, что лишь через несколько лет после этого в России уже в ходе государственной административной реформы стали создаваться федеральные округа.

Организационные реформы должны были подкрепляться финансовым обеспечением. Торговать водкой или табаком считали для себя непристойным занятием. Мы искали спонсоров. Обращались за помощью ко многим – нефтяникам, металлургам и другим, – но получали отказ. В успех нашего футбола мало кто верил, и вкладывать деньги в его развитие не спешили.

Я уже упоминал, что мы организовали футбольный Клуб правительства Москвы, где играли Г. Логофет, В. Пильгуй, Ю.М. Лужков, П.Бородин, А. Тукманов. Чего греха таить, мы там не только мяч гоняли. Общаясь в неформальной обстановке, решали очень даже важные вопросы. Так, во время игры с командой «Газпрома» я познакомился с ее капитаном Юрием Афанасьевичем Горянновым, он был тогда членом правления «Газпрома», соратником и единомышленником В.М. Черномырдина и Рэма Вяхирева.

Мы рассказали о наших проблемах, и Юрий Афанасьевич сказал:

– Не я один это решаю, но подготовьте проект договора, думаю, что рассмотрим.

Вскоре мы подписали с «Газпромом» свой первый спонсорский контракт на два года. Вспоминая сейчас тс тяжелые времена, могу с уверенностью сказать, что без помощи газовиков РФС вряд ли бы выжил. С благодарностью вспоминаю помощь, которую оказал нам «Газпром» и другие наши друзья в 1994 году, когда Москва впервые принимала в России Исполком УЕФА. Заседания Исполкома проходили в Круглом зале «Президент Отеля», где когда-то совещались первые секретари компартий союзных республик. Замечательный ужин в Боярском зале отеля «Метрополь» помог устроить тогдашний его генеральный директор Ю. П. Матков. Но гвоздем программы пребывания стал прием, устроенный «Газпромом» на северо-западе Подмосковья в местечке Морозовское. В бывшем имении Саввы Морозова но приказу И.В. Сталина в 1940-х годах был построен Дом приемов для дипломатического корпуса. До развала СССР он был в оперативном управлении Совета экономической взаимопомощи. «Газпром» принял его в плачевном состоянии, отреставрировал, вернул ему первоначальный исторический облик. В принципе такие приемы-сюрпризы устраивают во всех принимающих странах. Но здесь гостей буквально сразила широта русского гостеприимства. Они наслаждались красотой подмосковной природы, хлебосольным столом, великолепным фольклорным концертом и вспоминали это событие еще долгие голы.

Через два года контракт продлен не был, но отношения и с «Газпромом» в целом, и с Ю. Горяиновым, человеком слова, мыслящим масштабно, неординарно, остались у нас теплыми и дружескими.

С помощью газовиков мы решали самые неотложные финансовые проблемы, но денег на развитие все равно не хватало. И тогда мы решили правильно использовать телевизионные права на показ футбольных матчей. Тогда даже за телетрансляции игр сборной России РФС не получал ни копейки! Была образована консалтинговая структура (ее возглавили Сергей Курылев и Галина Епишкина), с которой мы заключили контракт и стали получать гарантированные суммы. Они были достаточно велики. С 1996 по 2005 год закрывали две трети нашего бюджета.

Вот все эти реорганизации и имел, наверное, в виду В.О. Потанин, когда пригласил меня на откровенную беседу.

– Так согласитесь ли вы остаться в РФС в качестве моего ближайшего советчика и помощника? – повторил он свой вопрос. – Только знаете, это надо решать оперативно, времени на раздумья почти нет.

– Не соглашусь, Владимир Олегович.

Он кивнул:

– Понимаю. Я, признаться, тоже самолюбив.

– Дело не в самолюбии. Работать мне не дадут, даже под вашим прикрытием, а вы из-за меня можете потерять свое доброе имя.

Потанин конечно же знал, какая атака ведется на меня, понял правоту моих слов и сказал:

Что же, пусть каждый из трех претендентов идет на выборы самостоятельно, и кто победит – тот и победит. Тогда будем встречаться и говорить.

Третьим, кроме нас с Потаниным, за право стать президентом Российского футбольного союза решил бороться Павел Бородин. К тому времени он ушел из Администрации Президента и стал заниматься проблемами создания и укрепления российско-белорусского союза.

Карел Чапек когда-то сказал: есть на свете две веши, в которых разбираются все мужчины, – это политика и футбол. Бизнесмены и политики, намеревавшиеся возглавить российский футбол, видимо, не до конца понимали, каких нервов стоило просто удержать на плаву футбольное хозяйство. Я уже не говорю о проведении преобразований, затрагивавших интересы множества людей, связанных с футболом профессионально. Для примера возьмем конфликт между Профессиональной футбольной лигой и Российским футбольным союзом.

Во второй половине 1990-х годов мне стало ясно, что российский профессиональный футбол не может дальше развиваться как единый организм. Разные цели и разные возможности были, с одной стороны, у высшей, ас другой – у всех других лиг. Высшая лига стала, по сути дела, профессиональной, а вот остальные клубы жили на бюджетные деньги, значит, с другой системой управления, структурой финансирования. ПФЛ объединяла 121 клуб, из них только 16 клубов играли в высшей лиге. Естественно, при спорных вопросах решения часто принимались не в пользу высших по статусу и лучших по мастерству команд. Тогда у меня возникла идея создать независимую от ПФЛ российскую футбольную премьер-лигу.

Как и ожидалось, за это новшество высшая лига голосовала обеими руками, но категорически против был Николай Толстых. И все же на Исполкоме мы этот вопрос решили. Возглавил премьер-лигу президент «Зенита» из Санкт-Петербурга Виталий Мутко.

Следующим шагом было создание любительской футбольной лиги. Раньше любительские команды были разбросаны по территориям, их ничто не объединяло. Таких команд числилось много. К примеру, в Черноземье – около 60, в южных регионах – больше 120. В конце концов, мы создали ЛФЛ, президентом которой стал Владимир Анатольевич Бауэр, руководивший футбольными клубами в Томске и Братске.

Эти новшества пришлись не по душе Николаю Толстых, взявшему курс на размежевание ПФЛ и Российского футбольного союза. Президент ПФЛ намеревался сделать лигу главным управленческим звеном. Он мотивировал свои действия тем, что все деньги сосредоточиваются в клубах ПФЛ, на эти деньги финансируются детский спорт, футбольные школы. Руководители клубов вхожи во властные структуры на местах, они имеют контакты с различными коммерческими структурами. В общем, логика известная: кто платит деньги, тот и заказывает музыку.

По характеру Николай Александрович человек жесткий, неуступчивый, бескомпромиссный. К тому времени я уже успел присмотреться к нему. Мы сообща решали много вопросов, и я по-хорошему завидовал его хватке, цепкости. Так, футбольный союз совместно с ПФЛ разработал так называемые «Основные требования к нелюбительским футбольным клубам», где предусматривалось поэтапное (прямо по годам было расписано!) открытие в территориях, при клубах детских спортивных школ, строительство стадионов с индивидуальными сиденьями, с подтрибунными помещениями, полей с подогревами, с требуемым нормативами освещением. Документ приняли в штыки клубы, губернаторы, но именно благодаря Н. Толстых требования эти стали выполняться.

Больше того, Николай Александрович многое сделал, чтобы в «смутные времена» не пришли командовать футболом бандитские группировки. Я уже писал, что после развала Советского Союза у нас не было денег даже на экипировку, а у «братвы» они водились в излишке! И те не прочь были поучаствовать в управлении клубами, покупать их, как машины, для забавы и собственного престижа. «Братва» давала деньги тренерам, игрокам, но за это рассчитывала стать хозяевами клубов, причем править хотела не по законам, а по своим понятиям.

Николай Александрович вышел из динамовской среды, у него сохранились тесные связи в правоохранительных ведомствах, там его уважали. Однажды «Динамо» играло на своем поле с московскими железнодорожниками. Один из «хозяев» «Локо», недовольный судейством, зашел в перерыве в судейскую комнату, без стеснений и страха достал пистолет и начал учить рефери, в чью пользу надо свистеть во втором тайме. О происшествии стало известно Толстых. Он тут же сказал: «Посажу негодяя!» Его начали отговаривать: мол, не надо рисковать, их вон сколько, у них сила, они отомстят за своего. И знаете, что ответил Толстых? «Если их много, посадим многих, но криминала в футболе не допустим!»

На следующей игре «Локомотива» «браток» с пистолетом был арестован. Вот так решительно и смело проявлял он себя не раз. Заставил все-таки преступные группировки понять, что играть придется все же по правилам, а не по понятиям.

Наш конфликт с Толстых я рассматривал поначалу как чисто производственный. Ну не можем найти в споре истину сегодня, сделаем это завтра и придем все-таки к правильному решению! Но Николай Александрович и тут решил одержать победу при помощи обширных связей. Против меня ополчились СМИ, организовали травлю, в сравнении с которой старая история о детских носках, которые я привез якобы для футболистов сборной, казалась детской шуткой. Толстых то и дело мелькал на телеэкране, давал многочисленные интервью на радио, убеждал публику, что Колосков узурпирует власть, что он, бумажный чиновник, главная помеха на пути футбольного прогресса.

Все мои попытки убедить средства массовой информатики выслушать обе стороны наталкивались на обструкцию. Наконец, вроде бы появилась возможность озвучить свою позицию. Я получил приглашение принять участие в программе «Совершенно секретно». Надежда на внятный диалог в серьезной передаче не оправдалась. Более того, мне устроили публичный допрос.

Ведущий прокурорским тоном сыпал вопросами: мы, мол, знаем, что в РФС есть счета за границей, в ФИФА. Это так?

– Нет, – отвечаю. – Там нет счетов, и это легко проверить.

– А в УЕФА?

– А в УЕФА есть, там аккумулируются деньги, которые приходят за участие сборной в соревнованиях под эгидой этой уважаемой международной организации, а потом распределяются среди клубов, на покупку автобусов. Бухгалтерия расходов прозрачна, пожалуйста, проверяйте прохождение через этот счет каждого рубля. Между прочим, этот счет открыт по разрешению нашего Центробанка.

После этой передачи в РФС дважды наведывалась налоговая полиция. В масках, с автоматами, все, как полагается в акции устрашения. Были арестованы документы федерации, в которых, кстати, не нашли ничего компрометирующего. И все же Толстых, не стесняясь, во всеуслышание заявил: «Я добьюсь, чтобы Колосков ушел!»

Спустя много лет я вспоминаю об этих днях отстранен- но. Но тогда за меня испугался даже Л. Тягачев, занимавший должность председателя Спортивного комитета России: «Может, и вправду стоит уйти? Жизнь и свобода дороже. Могут подбросить пистолет, наркотики или...» Примерно так же высказывался и президент Олимпийского комитета России Виталий Смирнов. Мы небыли друзьями, общались в основном по делам, и тем ценнее его участие в моей судьбе. Чтобы поддержать меня, он даже предложил мне должность вице-президента ОКР.

Я с благодарностью вспоминаю людей, которые поддержали меня в то нелегкое время. Поддержка семьи и близких друзей помогли мне тогда выстоять. Правда, пришлось на некоторое время нанять охрану. На приеме у заместителя министра внутренних дел я предупредил: «Если со мной что-то случится, имейте в виду, что это дело рук Толстых».

После этого Николай Александрович немного умерил свои агрессивные нападки. Приближалась очередная отчетновыборная конференция, и он был просто уверен, что после такого психологического давления я ему уже не конкурент.

Однако на конференции голоса распределились так, что даже я удивился, а Толстых был просто подавлен. За него было подано 8 голосов, за меня – 67.

После этого мы сели с ним за стол переговоров и уже в спокойной обстановке обсудили, как будем выстраивать дальше свои отношения. Не знаю, что там у него творилось в душе, но с моими доводами и требованиями он согласился, неправоту свою признал.

Многие почему-то считал и, что, выиграв выборы, я буду мстить Толстых. Тем более что сам он не упускал случая наказать обидчиков. Не помню, с кем играли его любимые динамовцы, только Николай Александрович, посчитав, что судья судил предвзято, пригласил его после игры в динамовскую раздевалку, и там человека просто избили. Об этом случае писали в прессе, возмущались президенты клубов. Собрался совет ПФЛ и значительным большинством проголосовал за недоверие своему президенту.

Я всегда следовал принципу – личные переживания не должны мешать делу. Н. Толстых остался на своем посту, более того, стал председателем комитета по статусу и переходам футболистов, возглавил палату по разрешению споров.

Вот так проходили реформы в футболе. Я рассказываю об этом для тех людей, которые, сидя на трибунах стадионов, судят организаторов футбольной жизни только по результатам очередного матча.

Но вернемся к отчетно-выборной конференции 2004 года. Я на победу не рассчитывал. За три дня до выборов В. Потанин снимает свою кандидатуру. В день конференции то же делает П. Бородин «в связи с огромной занятостью». На самой конференции выступил Вячеслав Фетисов: «Российский футбол все еще в кризисном состоянии, поэтому вновь избранным членам Исполкома, руководителям союза надо наметить конкретные меры, быть решительнее, искать новые формы работы». В общем, сказал то, чего от него и ждали. Никаких призывов к смене руководства и даже намеков на это не прозвучало. И, сам того почти не ожидая, я был переизбран президентом РФС.

После выборов один мой хороший товарищ сказал: «Теперь ты в центре мишени и прекрасно виден для стрелков. Как только дадут отмашку...» Отмашку дали, когда в отборочном цикле мирового чемпионата мы проиграли португальцам со счетом 1:7, и Ярцев, даже не дожидаясь конца игры, убежал со скамейки тренеров. Справедливости рати хочу сказать, что Георгий Александрович, возглавив команду, работал все время в состоянии цейтнота. Ему некогда было отдышаться, оглядеться, и он просто не выдержал такого темпа. Не знаю, как в таких условиях повели бы себя другие, но так или иначе бежать с поля боя, бросив команду, Ярцеву было нельзя.

Он сорвался. При этом сказал пресс-атташе сборной Александру Чернову: «Сегодня же заявлю об отставке!» Но на пресс-конференции об этом не обмолвился, не сделал заявления и позже.

За разгромное поражение нас ругали болельщики, пресса, политики. Даже В В. Путин расстроено назвал такую игру и поведение позором. Поначалу доставалось Ярцеву, игрокам, но очень скоро акцент критики был скорректирован, и виноватой во всем объявили Федерацию футбола во главе с Колосковым.

После возвращения из Португалии в Москву я решил побеседовать с Георгием Александровичем. Тема разговора была, естественно, одна: что будем делать после такого громкого поражения?

– Вы говорили Чернову, что планируете уходить из сборной.

– Это была минутная слабость. Нет, Вячеслав Иванович. Знаю, есть определенные силы, которые хотят поссорить, а потом убрать и меня, и вас. Но я могу обратиться за поддержкой.

– У нас сейчас поддерживают на плаву только корабли, груженные золотом.

– То есть? – не понял Ярцев.

– Власти настроены нас убрать. Кому и какой прок нас поддерживать? В общем, надо быть реалистами, Георгий Александрович.

Я убедился в своей правоте, когда в один из тех дней зашел по делам в кабинет В. Фетисова. Там стоял пулемет «максим», а рядом с ним лежала буденовка. Вячеслав, улыбаясь, пояснил:

– Вот, подарили, с намеком на то, чтобы решительнее порядок в наших рядах наводил.

– Меня к стенке в числе первых ставить будут?

Фетисов после некоторой паузы ответил вопросом на вопрос:

– Слышал, что конкретно о тебе Владимир Владимирович Путин сказал на встрече с активом «Единой России»?

Конечно же я об этом знал. Президент России выразился примерно так: Вячеслав Иванович Колосков хороший человек, но за долгое время работы высоких результатов так и не добился, а нам надо проводить кардинальные изменения в российском футболе.

В общем, все было сказано предельно ясно. Масло в огонь подлила пресс-конференция, на которой мы решили выступить против попыток нового руководства Госкомспорта подчинить спортивные федерации, действовавшие как самостоятельные общественные объединения, государству. Вместе со мной в этой акции решили участвовать и другие спортивные руководители: Г. Алешин, В. Писеев, М. Мамиашвили, А. Стеблин, Л. Аркаев. Я договорился проводить пресс-конференцию в РИА «Новости», но в назначенный день там «совершенно неожиданно» затеяли ремонт, и пресс-конференцию отменили. Тогда мы всей компанией отправились в «АиФ» и дали расширенное интервью для популярной и массовой газеты. Прочитав этот материал, В. Фетисов невесело пошутил: «Это похоже на ГКЧП». Вскоре после этого он позвонил мне:

– Есть разговор, предлагаю встретиться на нейтральной территории. К примеру, в «Национале», в кафе на первом этаже.

Поводом для нашей встречи, как оказалось, была записка, которую я подготовил и послал в адрес Президента России В.В. Путина. История ее написания была такой. В день, когда наша сборная провела один из худших матчей в своей истории (имею в виду все ту же игру с португальцами, счет 1:7), я познакомился с присутствовавшим на игре Романом Абрамовичем. Он не задавал вопросов, почему мы уступили, почему убежал в ходе игры Ярцев, кто из игроков недостоин играть за сборную. Разговор у нас с ним получился непродолжительный, но интересный.

– Вячеслав Иванович, что надо сделать, чтобы в России появилась хорошая сборная, пусть не сейчас, а в отдаленной перспективе?

– Изменить отношение к работе с детьми, Роман Аркадьевич.

– Почему же не меняете?

– Только федерации это не по силам. Менять надо на государственном уровне. Сколько мы ни говорим об этом, нас никто не слышит.

– А четко, по пунктам можете изложить, что конкретно для этого требуется?

– Да, пожалуйста. Надо обязательно строить поля с искусственным покрытием для детских спортивных школ, приучать с малых лет играть на нормальных газонах. Надо повысить должностные оклады тренерам, работающим в этих школах. Надо, наконец, решить проблему подготовки тренерских кадров, в частности, восстановить деятельность Высшей школы тренеров. Все это, конечно, требует расходов.

Абрамович кивнул, он понимал, о каких деньгах идет речь. И все же посоветовал:

– Вот что, вы все-таки напишите записку на имя Путина, изложите то, о чем рассказали сейчас.

– Думаете, она попадет адресату?

Роман Аркадьевич чуть пожал плечами, потом сказал:

– Напишите два письма. Одно передайте по официальным каналам через Администрацию, другое дайте мне.

Я так и сделал.

И вот теперь В. Фетисов интересовался, что это было за письмо. Я кратко изложил его содержание, спросил, чем вызван вопрос.

– На днях иду к Главному Начальнику, может спросить, и нехорошо будет, если я скажу, что не в курсе.

Мы пили кофе, начали говорить о чем-то постороннем, но я все же чувствовал, что Фетисова мучит еще какая-то проблема.

– Играем с открытыми картами. У тебя ведь еще есть вопрос ко мне?

– Есть, Вячеслав Иванович. Если Путин спросит о том, не надумал ли ты уходить на заслуженный отдых?

Я только усмехнулся:

– Не надумали ли меня уходить, так будет точнее. Ну что ж, я, наверное, уже выработал свой ресурс. Если Путин посоветует заменить президента РФС, приму этот совет как должное. После этого мы с гобой сядем и подробно распишем сценарий перехода власти в РФС к другому человеку. С кондачка этою делать не стоит, иначе могут последовать санкции со стороны ФИФА и УЕФА. В их уставах четко записано, каким образом избираются руководители национальных ассоциаций.

Фетисов кивнул. На том расстались. Через день я уехал в одно из медицинских учреждений Германии на обследование, до этого перенес операцию. Фетисов позвонил туда:

– Был у Главного Начальника. Принято решение провести внеочередную конференцию РФС и избрать нового руководителя. Извини, конечно, Вячеслав Иванович, с такими вестями в больницы не звонят.

– Все нормально. Во всяком случае, честно и открыто.

– Что будем предпринимать дальше?

– Как и договаривались, через четыре дня я возвращаюсь, садимся и расписываем сценарий дальнейших действий. Горячку пороть ни в коем случае нельзя!

Неожиданно для меня на следующий день глава Федерального агентства по физической культуре и спорту России собирает пресс-конференцию и на всю страну объявляет: «Я имел разговор с Колосковым, он объявил, что готов покинуть свой пост».

Слава, Вячеслав Александрович, господин Фетисов, ну что же вы так? Неужели власть и вправду ломает человека сильнее, чем когда-то сломал подающего огромные надежды хоккеиста нечаянный толчок на тренировочной площадке? Но тогда тот хоккеист, тот Славик Фетисов преодолел боль и вернулся на площадку. А сейчас? Неужели причиной всему тщеславие? Мол, кто только не пытался убрать Колоскова, а убрал именно я! Мне давно не было так хреново, и мой врач заметил это: «Постарайтесь быть спокойнее, абстрагируйтесь от неприятностей, думайте о чем-нибудь приятном, веселом! У вас же были в жизни веселые и приятные минуты?»

А как же. Были. Конечно же были.

1984 год. Я тогда был самым молодым вице-президентом ФИФА. Почтенный сэр Стенли Роуз, почетный президент этой международной организации, праздновал свое девяностолетие, устроив прием на семьсот человек. Вел его герцог Кентский, председатель Федерации футбола Великобритании. На приеме присутствовали члены королевской семьи, члены Исполкома ФИФА: адмирал Карлос Лакост из Аргентины, телемагнат Гулермо Каньедо из Мексики, египетский генерал Мустафа, один из самых богатых людей мира Генри Фок из Гонконга. А я в первый раз в жизни надел смокинг, мне недавно минуло сорок. Вчера еще решал, как сбежать с неофициального ужина в дешевую закусочную, чтобы выпить пива с сэндвичами (на большее нам не хватало суточных). И вдруг для московского шалопая, сына шофера из Измайловского барака сразу – такое! Ко мне подошел Жоао Авеланж, сменивший на посту президента ФИФА Стенли Роуза, и представил меня двум мужчинам:

Вы самый молодой член Исполкома ФИФА, и вижу, пока нуждаетесь в опеке. Я попросил своих друзей взять шефство над вами. Это президент УЕФА Артемио Франки.

Я обменялся с господином Франки рукопожатием.

– И господин Нойбергер, вице-президент ФИФА.

Я уже пожимал руку господину Нойбергеру, когда Авеланж счел нужным добавить:

– Он, между прочим, был самым молодым полковником абвера во время Второй мировой войны. Это в прошлом, сегодня футбол вне политики.

Принцип ФИФА – футбол вне политики – был для меня тогда абстракцией. А тут я попал в конкретную ситуацию, когда человек, с рождения воспитывавшийся в ненависти к фашизму, должен был пожать руку бывшему полковнику абвера. Представьте, что я тогда чувствовал!

По прошествии десятилетий я тем не менее с благодарностью вспоминаю и Франки, и Нойнбергера, которые действительно стали для меня наставниками в международных футбольных делах. Естественно, они не проводили со мной специальных методических занятий. Но когда, думаю неслучайно, оказывался с ними за одним столом во время официальных обедов и ужинов, я исподволь учился пользоваться многочисленными приборами, следовать правилам официального протокола. В неформальных беседах они учили меня ориентироваться в подводных течениях мирового футбола.

Решающую роль в моей международной карьере сыграл Жоао Авеланж. Он был президентом ФИФА двадцать один год, до сих пор остался одним из самых влиятельных членов Международного олимпийского комитета. В его доме в Рио-де-Жанейро мы видели высшие государственные награды почти всех стран мира.

По меркам Исполкома ФИФА я был очень молодым человеком. Средний возраст здесь был далеко за шестьдесят. К тому же я был советским человеком, со всеми вытекающими из этого последствиями. И все же Авеланж решил доверить мне, кроме обязанностей вице-президента и члена Исполкома ФИФА, руководство комитетом по проведению футбольных турниров Олимпийских игр, сделал заместителем председателя Комитета по юношескому футболу, членом оргкомитета по проведению чемпионата мира.

В общении с людьми Авеланж всегда сохранял «пафос дистанции». Вместе с тем в его поведении не было ни грана снобизма. Для меня всегда была примером его способность оставаться естественным и дружелюбным и с королевскими особами, и с главами государств, и с футбольными функционерами, будь то чопорные англичане или папуасы Новой Гвинеи.

Во время одного из визитов президента ФИФА в СССР в программу его пребывания была включена поездка на озеро Байкал. Это было давней мечтой Авеланжа. Он приехал с женой Анной-Марией, дочерью Лусией, чуть позже к ним присоединился зять Риккардо Тешейра – нынешний президент Федерации футбола Бразилии. В такой компании мы вылетели в Иркутск.

Мы начали путешествие с истока реки Ангары, возле заповедной скалы Шаман-камень, одной из девяти святынь Азии. По легенде, всмотревшись в скалу, можно увидеть лица древних шаманов. Через много лет я узнал, что с 2003 года скала начала разрушаться, и местные жители говорили, что это плохое предзнаменование. Я еще подумал, что для моей футбольной карьеры предзнаменование оказалось верным.

Остановились для ночевки в кемпинге «Листвянка». Затопили баню с вениками, ядреным паром. Авеланж трижды заходил в парилку, где воздух раскалялся до 120 градусов, а потом плавал в Байкале. Вода была всего плюс четырнадцать, но Авеланж был в восторге. Плавание всегда было его стихией. Он выступал на двух Олимпиадах как пловец, ватерполист. До девяносто лет свято соблюдал правило: каждый день проплывать не менее километра. Конечно, в бассейне, а не в ледяном Байкале.

Утром следующего дня в соответствии с программой мы поплыли к северной оконечности острова Ольхон, главной достопримечательностью которого была скала Саган-Хушун. Нам говорили, что если посмотреть со скалы вокруг, то можно почувствовать себя одновременно среди стихий неба, воды и земли. Там же предполагалось половить с местными рыбаками омуля и хариуса и заночевать.

Прогулочный корабль, предоставленный нам для путешествия, оказался на самом деле бывшим рыбацким сейнером. Бытовые условия здесь, конечно, разительно отличались от тех, которые я видел на семейной яхте Авеланжа в Бразилии. Единственный на всех туалет-очко не закрывался, надо было рукой придерживать дверь. И хотя на столе были разные деликатесы (икра, виноград и вина из Грузии, армянский коньяк), наши гости, особенно женщины, загрустили. А тут еще погода испортилась, задул знаменитый баргузин, заштормило.

К месту подплыли вечером. Причал был наш, российский, – четыре хлипкие осклизлые доски. Лусия приехала к нам с переломанной, запечатанной в гипс ногой, и надо было видеть, с какой опаской она сошла на берег. Там нас ждали холодные брезентовые палатки с лапником и солдатскими одеялами, ящик водки и привязанный к колышку баран в качестве будущего шашлыка. Вместо посуды – алюминиевые кружки. Шел дождь, шумел ветер, блеял баран. Старый бурят жарил на костре рыбу, снимал ее с шампуров черными от сажи руками и предлагал гостям. Бразильские женщины, уставшие за день от качки на озере, падали с ног, но спать в таких условиях отказывались: «Всё! Мы оценили русскую экзотику, теперь поедем в нормальную гостиницу!»

Пришлось звонить в обком партии, и через пару часов приехал старый, холодный, с протертыми до дыр сиденьями «уазик». Туда, кроме водителя, набилось семь пассажиров. Уже в темноте мы три часа добирались по разбитым дорогам до пристани, надеясь переночевать на корабле. Там нас не ждали, котлы были заглушены, тепла и еды не было.

До утра, конечно, никто не спал. Утром приехали две машины, однако бензина в баках, чтобы добраться до Иркутска, у них не было. После всех приключений мы все же добрались до обкомовской дачи, до удобств, сауны, сервированного стола. Нас встречал первый секретарь Иркутского обкома партии В. Ситников. Хозяева сделали все, чтобы снять напряжение. Помогла и «кашпировка». Так Анна- Мария называла свой фирменный напиток – смесь водки, мелко толченного льда и лимона.

Эта поездка добавила седых волос к моей ранней седине, но в последующие годы все члены семьи Авеланжа вспоминали о приключениях на Байкале с удовольствием.

Авеланж возглавил ФИФА, когда в ее казне было три тысячи швейцарских франков. За два десятилетия его президентства бюджет организации выросло сотен миллионов франков.

Спонсорами ФИФА стали «Адидас», «Кока-кола», десятки других корпораций. Стали проводиться юношеские, молодежные чемпионаты мира, получил международный статус женский футбол. В середине 1990-х годов против Авеланжа стали интриговать влиятельные члены Исполкома УЕФА. Его называли руководителем вчерашнего дня, каждую его ошибку возводили в трагедию вселенского масштаба. Особенно усердствовал вице-президент УЕФА Антонио Маттерезе. «Воспитывали» и тех членов Исполкома, которые не желали участвовать в травле. Меня считали человеком Авеланжа и говорили в глаза: «Не надо быть против нас, это невыгодно». На очередные выборы президента ФИФА в 1998 году Авеланж решил свою кандидатуру не выдвигать, он не мог допустить, чтобы «его ушли». Своим преемником он назвал генерального секретаря ФИФА Зепп Блаттера. Другим кандидатом стал президент УЕФА Леннарт Юханссон.

Противники Авеланжа, естественно, направили теперь огонь критики на Блаттера, вместо того чтобы пропагандировать планы своего кандидата, работать, так сказать, на позитиве. Я неоднократно говорил об этом генеральному секретарю УЕФА Герту Айгнеру, одному из руководителей избирательной кампании Юханссона: «Хвалите своего кандидата, а не ругайте других». На конгрессе в Париже Блаттер, за которого голосовал и я, победил с огромным преимуществом в 22 голоса. К слову сказать, на очередных выборах в Исполком УЕФА проиграл и Антонио Маттерезе.

Я вспоминал об этом в 2004 году, лежа на больничной койке. Исторические аналогии не утешали, но и сдаваться на милость победителей считал равносильным бегству.

На очередной пресс-конференции я, между прочим, сказал журналистам, что хотел бы встретиться с главой Администрации Президента России Дмитрием Анатольевичем Медведевым, обсудить конкретные вопросы дальнейшего развития футбольного хозяйства России. Через несколько дней раздался звонок:

– Медведев говорит. Вы хотели со мной встретиться? Приезжайте, я жду.

Мне нужно было срочно лететь по делам ФИФА в Таиланд, и к Медведеву я попал только после возвращения из командировки.

Поздоровавшись, Дмитрий Анатольевич первым делом спросил, показывая на папку у меня в руках:

– Что там? Какие материалы заготовили?

– Хочу обсудить предложения по дальнейшему развитию футбольного хозяйства и детали моей отставки.

– Давайте начнем наш разговор со второй темы, Вячеслав Иванович. Не потому, что она важнее! Просто я хочу, чтобы при обсуждении проблем развития российского футбола присутствовал человек, которому предстоит их решать. Кстати о преемнике. У вас он есть?

– Нет, Дмитрий Анатольевич. Мы же не династическая организация.

– Тем не менее, когда занят любимым делом, одним всю жизнь, разве все равно, в чьи руки его передать?

Сказано было верно и очень точно.

– Есть достойные люди и среди бывших футболистов и тренеров, и среди спортивных организаторов, и среди политиков.

– Можете назвать фамилии?

– Да. Из первой категории Александр Тукманов, воспитанник и игрок «Торпедо», вице-президент РФС. Он был начальником олимпийской сборной в Сеуле, которая стала чемпионом. Из второй категории Владимир Алешин, хозяин Лужников. В спортивных кругах пользуется безусловным авторитетом. Из политиков В. Драганов, В. Мутко, Б. Грызлов.

В конце встречи Дмитрий Анатольевич посоветовал мне еще подумать о преемнике. Позвонив через три недели, был краток и лаконичен: «Наша кандидатура В. Мутко. Предварительные разговоры с ним велись, он согласен. С вами свяжется мой заместитель В. Сурков, решите с ними все организационные вопросы. Просьба одна – не затягивать их».

Шел январь 2005 года. Как раз в это время проводился футбольный турнир «Кубок Содружества», и в Россию на игры приехал по моему приглашению президент ФИФА Зепп Блаттер. Мы договорились с ним пообедать в «Метрополе», и тут как раз позвонил Мутко, сказал, что необходимо срочно увидеться. Договорились встретиться в ресторане. Ожидая, когда подойдет Блаттер, я спросил у Виталия Леонтьевича, чем вызвана такая спешка.

– Я был на самом верху, – сказал Мутко. – Ну, ты понимаешь. В общем, там торопят, просят как можно быстрее провести конференцию.

В это время подошел Блаттер, я представил ему Мутко как бывшего президента «Зенита», президента премьер- лиги, сенатора, реального кандидата на то, чтобы возглавить РФС. За обедом обсуждать кадровые вопросы не стали, Мутко раскланялся и ушел, а мы с Блаттером поехали в Лужники.

Через пару дней меня пригласил на беседу Владислав Юрьевич Сурков. После вводных фраз он перешел к главному – попросил меня прокомментировать появившиеся в западных газетах жесткие заявления о том, что попытки волевого смещения президента РФС В. Колоскова в обход норм, принятых в мировом и европейском футболе, расцениваются как вмешательство власти вдела общественной организации и могут повлечь за собой санкции. Суркова интересовало, что это за нормы.

Я объяснил, что в уставах УЕФА и РФС записано, что вопрос о выборах нового президента может решить только конференция, о проведении которой нужно публично объявить за три месяца. За два месяца утвердить повестку дня, чтобы люди без спешки могли ознакомиться с ней, внести свои коррективы. Несоблюдение этих норм может повлечь за собой санкции, вплоть до дисквалификации наших клубных и сборной команд.

Напоследок Сурков спросил:

– Значит, выбор остановили на Мутко?

– Я предлагал несколько кандидатов. Первой называл фамилию Александра Тукманова.

– Исключено, – Сурков, не желая говорить на эту тему, поднялся, протянул руку. – Всего доброго. Завтра жду вас у себя с В. Мутко.

Мне оставалось лишь горько улыбнуться. Я хорошо знал причину, по которой Саша Тукманов стал «непроходным». Мы были со сборной России на отборочной игре в Лихтенштейне и там узнали, что господин Грызлов, ставший к тому времени спикером нижней палаты Федерального Собрания, собрал в Думе совещание представителей регионов и в присутствии Мутко провел, по сути, инструктаж, за кого надо будет голосовать на внеочередной конференции по выбору президента РФС.

Тукманов, человек прямой, неискушенный в дипломатии, на пресс-конференции отреагировал откровенно и честно, как думал:

– Плохо, когда человек, дважды ударивший по мячу, определяет у нас судьбу футбола. Больше тут сказать нечего.

Отчет об этой пресс-конференции взбесил некоторых руководителей. Тукманова хотели немедленно наказать, даже с самолета снять, но потом все же здравый смысл восторжествовал. В общем, показательную порку не устроили, но и ничего не забыли.

Согласно договору, наследующий день мыс Мутко были у Суркова. На этой встрече присутствовал и президент Олимпийского комитета России Леонид Тягачев.

– Со сроками конференции определились? – спросил Владислав Юрьевич.

В. Мутко высказал пожелание ускорить процесс. Я не согласился, снова напомнил об уставных нормах.

Сурков кивнул:

– Вот именно. Нарушать ничего не надо. Всему свое время. Будем считать, что этот вопрос решили. Теперь – следующий. Вячеслав Иванович, вы как свое будущее видите?

– Пока живу настоящим.

– У нас принято: если просим освободить место человека вашего ранга, то предлагаем ему несколько вариантов дальнейшего трудоустройства. Глебы вы хотели видеть себя?

Я сказал, что после двадцати пяти лет руководства футболом рассчитываю остаться в нем почетным президентом. Сослался на примеры: А. Самаранч, Ж. Авеланж, наш Виталий Смирнов стали почетными президентами тех организаций, которые они возглавляли. Им была сохранена зарплата, за ними закреплена служебная машина, кабинет.

– Это не проблема, – сказал Сурков. – Готовьте положение о почетном президенте.

– Мы можем поручить это дело Исполкому РФС, – предложил Мутко.

Сурков взглянул на меня:

– Поддерживаете это предложение?

– Нет, Владислав Юрьевич. Демократичнее и объективнее будет, если эту проблему решим прямо на конференции.

– Согласен. Таким путем и пойдем.

Когда начали готовить конференцию, я стал замечать, что каждый мой шаг кем-то отслеживается, контролируется. Поначалу думал, что мои подозрения – издержки нервного перенапряжения, игра болезненного воображения. Но один мой товарищ, имя которого не хочу называть, предупредил:

– Иванович, ты порой откровенничаешь в разговорах. Знай, что каждое твое слово, даже когда ты его произносишь по телефону и в своем кабинете, становится известным твоим недоброжелателям.

– Не хочется в это верить.

– Но это так!

И тут я на свой страх и риск, не поставив в известность даже верных друзей, решился на проведение эксперимента. На следующий день собрал бюро и произнес заведомо крамольную речь. Мол, хочу затянуть вопрос с конференцией и вообще предполагаю, что победа ставленника масти на ней – совсем не очевидный факт.

Утром следующего дня еще до моего прихода на работу в Спорткомитет нагрянули крепкие ребята с автоматами, с закрытыми лицами. Их сопровождали телевизионщики. Первым делом они ворвались в кабинет к Тукманову, потом в мой. Арестовали всю документацию, опечатали сейфы, забрали телефонные и записные книжки. Кстати, записная книжка, в которой я вел записи по встречам с Фетисовым, Медведевым, Сурковым, исчезла навсегда. Никаких объяснений со стороны правоохранительных органов не последовало.

Этот акт устрашения только разозлил меня. Я собрал руководство РФС и специально повторил почти слово в слово то, что говорил на бюро. Для людей сведущих мои слова звучали странно – ведь все вопросы предстоящей конференции были уже обсуждены, согласованы. Вопрос об избрании президентом РФС В. Мутко не подлежал сомнению, поскольку его главный соперник А. Тукманов снял свою кандидатуру.

Люди, слушавшие разговоры в моем кабинете, были далеки от футбольных дел. Уже следующим утром, то есть за день до того, когда должен был состояться Исполком с обсуждением важных вопросов проведения внеочередной конференции, мне вручили повестку: «Вам надлежит прибыть к 11 часам в ДЭБ МВД России к сотруднику Семенову по адресу... для дачи объяснений по вопросам финансово- хозяйственной деятельности на территории Российской Федерации». Именно в одиннадцать утра того дня, когда я должен был встретиться с сотрудником Департамента экономической безопасности, планировалось начать заседание Исполкома.

Звоню Суркову:

– Владислав Юрьевич, Исполком проводить не могу, для этого есть объективная причина.

Зачитываю ему текст повестки. Он говорит:

– Подождите у телефона.– Слышу, звонит куда-то, потом обращается ко мне: – Министра МВД Нургалиева сейчас нет на месте, но завтра никуда не ходите, это я беру под свою ответственность. Действуйте по распорядку дня, то есть проводите Исполком.

Ранним утром следующего дня со мной связались из МВД. Извиняющимся тоном сказали, что Семенов срочно отбыл в командировку и вызов для дачи объяснений откладывается. Семенов, видно, не вернулся из командировки и по сегодняшний день, поданному вопросу меня больше не тревожили.

Я пришел в международные организации кандидатом наук, и сначала в ФИФА, потом в УЕФА западные коллеги обращались ко мне «доктор». Это обращение стало нарицательным и в России среди друзей, коллег и журналистов. Поэтому Вячеслав Фетисов, выступая на внеочередной конференции РФС, сказал:

– Российский футбол болен, ему нужен другой Доктор.

Иносказание было прозрачным. Речь шла о застарелой болезни футбола еще с советских времен, которая и мне не давала покоя. Любители футбола со стажем помнят «великую печаль» столичного «Спартака», когда эта популярная народная команда в 1976 году с треском вылетела из высшей лиги. Мало кто знает, что происходило после се провала. Болельщик «Спартака» первый секретарь Московского горкома партии, член Политбюро ЦК КПСС В. Гришин обратился в Политбюро и в Спорткомитет СССР с запиской, настаивая: «В виде исключения оставить «Спартак» в высшей лиге». Председатель Спорткомитета СССР С.П. Павлов и его заместитель В.Л. Сыч отвечали однозначно: «Это невозможно, поскольку мы нарушим спортивные принципы!» Они знали, что могут лишиться работы, и тем не менее С.П. Павлов сказал: «Лучше крест на карьере, чем сделка с совестью. Не хочу, чтобы стыдно было людям в глаза смотреть».

В начале двухтысячных из премьер-лиги вылетела «Кубань». Губернатор Краснодарского края А.Н. Ткачев пригласил меня поговорить по душам:

– Вячеслав Иванович, как можно оставить нашу команду в высшем дивизионе?

Я рассказал ему историю со «Спартаком», и губернатор, как мне показалось, согласился с моими доводами. Меня поддержал и руководитель Олимпийского комитета России Леонид Тягачев. Казалось бы, точка в истории с «Кубанью» была поставлена, но тут в печати и на телевидении стала муссироваться идея о расширении премьер-лиги до восемнадцати команд. Инициатором стал Евгений Гинер, хозяин футбольного клуба ЦСКА. Я решил поговорить с ним начистоту.

– Женя, это же нечестно – игнорировать принципы и решения, которые вырабатывали и принимали мы сами!

И услышал в ответ:

– При чем тут принципы? У «Кубани» есть деньги, ее финансирует Дерипаска, и я ему обещал.

Вопрос о расширении премьер-лиги был вынесен на Исполком, против расширения проголосовали 14, за – 12. Всего два голоса! Я тогда подумал: «Как хорошо, что Сергей Павлович Павлов этого не узнает!» Дома в тот вечер я сказал Татьяне: «Сегодня я понял, что надо уходить». Ночь не спал. Вспоминались обедневшие поля Ибердуса и слова председателя колхоза Тани Максимкиной: «Ушла бы, так ведь сельчан предам. Они идут за мной, они надеются». А за мной, оказывается, уже не идут. Я где-то упустил тот момент, когда люди в РФС стали изменять спортивным принципам. Раньше я со многими ругался и ссорился, с теми же В. Понедельником, Н. Толстых, В. Ивановым, А. Кавазашвили. Но в этих ссорах мы все же искали спортивную истину, а не выгоду, мы не предавали главное.

Сейчас, правда, вспоминая те события отстраненно, я понимаю, что дело было не в конкретных людях. Изменилось общество. Романтические мотивы служения своему делу были отодвинуты. Желание жить богато и комфортно, долгие годы подавляемое государством, вырвалось наружу, стало определяющим в поведении людей, в том числе и в мире спорта. В российском футболе, может быть с опозданием, проявились тенденции, набиравшие силу и в мировом футболе. Помню, как накануне нового тысячелетия ФИФА чествовала лучших футболистов XX века. Среди них был и знаменитый Ференц Пушкаш. После награждения он вернулся на свое место и вдруг неожиданно резко сказал: «Все! Футбол кончился! Остались только деньги!»

И все же на поле российского футбола, где спортивное соревнование все чаше подменялось борьбой эгоистических материальных интересов, оставались романтики, верные принципам честной игры. Я вдруг вспомнил об Эдуарде Васильевиче Малофееве. Капитан минского «Динамо», игрок сборной СССР, тренер минчан, которые под его руководством становились чемпионами страны, выигрывали в 1982 и 1983 годах бронзовые медали. Ему доверили готовить сборную страны к чемпионату мира 1986 года, он стал победителем отборочного турнира, мало того, по опросу авторитетнейшего «Франс-футбола» специалисты назвали в 1985 году нашу сборную лучшей в Европе. Но на финальный турнир в Мексику нашу сборную повез В.В. Лобановский. Почему? Да потому, что в моду входил тотальный футбол, практицизм, ведущие тренеры мира оперировали в своей работе формулами и расчетами, среди этих ведущих был и Лобановский. Многие, в том числе и я, считали Эдуарда Малофеева как бы не от мира сего. Он утверждал, что побеждать надо не только техникой, но и духом. На тренировках цитировал своим игрокам Сократа и Авиценну. Его не понимали, ему ухмылялись в спину. В Мексике сборная СССР на эмоциях и духе в пух и прах разбила венгров, а на расчете и математике уступила бельгийцам.

Вот в таких, может быть, несколько сумбурных думах прошла та ночь. Ночь прошла, но мысль об уходе осталась.

В канун нового, 2005 года мы решили собрать всех штатных сотрудников РФ( в гостеприимном ресторане «Изысканный вкус» у моего хорошего друга Георгия Михайловича Тумасянца. Мои коллеги отчаянно веселились, а я мысленно с ними прощался.

В выступлении на внеочередной конференции я объявил о досрочном прекращении своих полномочий и подвел итог: «От РФС ждут победных результатов, и эти результаты должны принести новые люди. Желаю им успехов. Но вместе с тем не могу не сказать, что эти люди придут не на пустое место. Мы создали мощную и передовую среди других видов спорта организацию – РФС с четкой вертикалью управления и вместе с тем действующую в соответствии с демократическими нормами. Мы открыто спорили с оппонентами, постарались, чтобы разногласие не перерастало в антагонизм, было продуктивным. РФС автономен в принятии своих решений. Мы добились также стабильного финансирования, подписали очень выгодный контракт с «Федком-Медиа», который будет действовать с 2008 по 2014 год. Объем финансовой помощи, получаемой нами от Росспорта, составляет всего одиннадцать процентов бюджета РФС и идет в основном на развитие детского спорта».

Новым президентом Российского футбольного союза был избран Виталий Леонтьевич Мутко. В первой речи после избрания он обещал идти вперед, сохраняя преемственность, опираться на опытнейших работников аппарата РФС. На практике получилось по-другому. Люди, подозреваемые в близости к Колоскову, стали не нужны. В числе первых из РФС был уволен Александр Вячеславович Тукманов.

Я считаю это большой потерей для Управления футбола. Пятнадцать лет Александр был генеральным директором РФС. Специалист высочайшего класса, он имел за плечами богатый опыт профессионального футболиста. Прекрасно разбирался в экономике и финансово-хозяйственных вопросах футбола. Жесткий, требовательный, принципиальный руководитель, вместе с тем проявлял заботу о сотрудниках федерации, всегда был готов оказать им посильную помощь.

Следующим был уволен генеральный секретарь Владимир Вениаминович Радионов, потом вынужден был уйти и Алексей Александрович Парамонов, председатель комитета ветеранов РФС. Мой опыт также оказался не нужен. Мне это ясно дали понять, когда без каких-либо объяснений перестали платить зарплату, положенную почетному президенту. Я небеден. Меня волновали не столько деньги, сколько вопрос: умеет ли новый руководитель держать слово?

Кадровые перестановки, начавшиеся в управлении РФС с приходом В.Л. Мутко, напомнили мне ситуацию в Спорткомитете СССР, когда его возглавил М.В. Грамов. Он назначил своим замом некоего В.М. Гаврилина, журналиста из «Красной звезды». Гаврилин в проблемах спорта не разбирался, с людьми работать не умел, и тем не менее ему было доверено курировать международные спортивные связи.

Я уже упоминал, что в зарубежные поездки всегда ездил с Левой Зароховичем, блестящим лингвистом и близким мне человеком. Вдруг Гаврилин запретил мне братье собой Зароховича. Естественно, я обратился к нему за разъяснениями. Он ответил по-солдатски прямо: мол, переводчик должен следить за своим патроном, писать докладные, а вы с Зароховичем друзья. В очередную поездку он назначил мне в переводчицы молодую женщину. Я возражал, и хорошо, что наш разговор проходил при свидетелях. Мы полетели на заседание Исполкома ФИФА в Цюрих. В день, когда надо было возвращаться в Москву, переводчица исчезла. Поначалу прошла информация, что она попалась на воровстве в супермаркете и была задержана. Потом стали говорить, что просто не захотела возвращаться в Союз, попросила политического убежища. Мне пришлось объясняться в компетентных органах, доказывать, что я был категорически против того, чтобы меня сопровождала именно эта переводчица, и что этому есть свидетели. Этот драматический эпизод не помешал пригласить в 1995 году помогать мне в международных делах в качестве переводчицы Марину Александровну Кравченко. Мы сотрудничаем уже двенадцать лет, и все эти годы профессиональные способности Марины высоко ценят и в ФИФА, и в УЕФА.

Дилетант в вопросах спортивной политики, Гаврилин пришел на место легендарного В.Л. Сыча, попавшего в опалу, как ни странно, из-за своего профессионализма. Он знал о спорте все и в принципиальных вопросах не признавал компромиссов. Сыч не затерялся, стал главным редактором «Вестника физической культуры и спорта», защитил диссертацию, возглавил Институт медико-биологических проблем, позже стал президентом Федерации хоккея. Гаврилин же исчез из спорта так же незаметно, как и появился в нем.

За долгую работу в футболе мне не раз приходилось извиняться за чванливое высокомерие чиновников. В 1985 году в Москве разыгрывался чемпионат мира но футболу среди юниоров, и на него приехал Ж. Авеланж. Лужники – стадион хороший, но открытый, там только VIР-ложа закрыта. В сентябре было ветрено, и шел дождь. В этот день наши не играли, ложа пустовала. Я обратился к коменданту с просьбой разрешить Авеланжу занять там место, все-таки он главное лицо мирового футбола. В ответ услышал: «Да вы что?! Сюда вход только по спецпропускам и утвержденным спискам!» Я знал, кто бывает в ложе, и спросил: «Так что же, директорам магазинов и актерам вход сюда открыт, а Авеланжу закрыт? И потом, сегодня там ведь вообще никого нет!» «Нет и не будет!» – почему-то со злорадством сказал комендант. Президент ФИФА так и простоял всю игру под зонтиком у кромки поля.

После распада СССР мы организовали «Кубок Содружества», чтобы сохранить футбольные связи не постсоветском пространстве. Нашу инициативу поддержал Зепп Блаттер, сменивший Авеланжа на посту президента ФИФА. Несмотря на занятость, он постоянно приезжал на это соревнование, подчеркивая тем самым его важность для развития футбола. Мне казалось, что руководство нашей страны тоже это понимает, и было бы неплохо, если бы во время турнира Блаттера принял Президент России В.В. Путин. Обратился с этой идеей в Администрацию Президента и получил ответ: «Не тот масштаб».

В очередной раз З. Блаттер приехал в Москву с известным в прошлом французским футболистом М. Платини, который должен был открыть турнир, ввести в игру мяч. Мне позвонили из Администрации и сказали, что В. В. Путин готов принять Блаттера, но только вместе с Платини. Я объявил об этом нашим гостям, но у Мишеля были другие планы, он должен был срочно улетать сразу после открытия. Я перезвонил в Кремль, сообщил, что мы приедем без француза, и получил отказ: «Не тот масштаб!»

Зепп Блаттер – человек невысокого роста, но влияние его в мировом футболе огромно. Мишель Платини – великий футболист! Но во многом именно благодаря поддержке Блаттера он стал президентом УЕФА. Блаттер разработал «программу «Гол»», цель которой – оказание помощи нуждающимся федерациям. За огромный вклад в развитие мирового футбола президент Франции Ж. Ширак вручил ему в Елисейском дворце орден Почетного легиона. Если мы хотим решать проблемы отечественного футбола на высшем уровне, то с кем же, как не с Блаттером, советоваться по этим вопросам? Мало кто сегодня знает, что отношения 3. Блаттера с советским спортом начались в 1972 году на Олимпиаде в Мюнхене. Он был судьей-секретарем финального матча баскетбольного олимпийского турнира. где сошлись команды СССР и США. После окончания основного времени секретариат после уточнения добавил еще три секунды, в течение которых наши поставили победную точку. Вообще нынешний президент ФИФА хорошо знает особенности нашего национального характера и относится к ним добродушно.

Как-то в Москве проходила сессия МОК, на ней были представители Японии, Африки, ведущих стран Европы, естественно, руководитель ФИФА. После напряженного рабочего дня мы на автобусе поехали к моим друзьям на дачу, на берег Рузского водохранилища. Отдых там организовали на высшем уровне – с цыганами, хороводами, сувенирами. В Москву возвращались поздним вечером, и огромный «Икарус» застрял на проселочной дороге, посреди деревенской улицы. Гости вылезли из автобуса, ожидая, когда водитель выберется из глубокой колеи. Было ветрено, холодно, люди быстро продрогли. Кое-где в дачных домиках горел свет. Из-за ближайшего забора выглянула женщина, спросила, что у нас случилось. Минут через десять к автобусу уже вереницей шли местные жители, кто с колбасой, кто с сыром, кто с огурцами и водкой. И начались разговоры, расспросы, тосты. Помню, Блаттер тогда спросил:

– Вячеслав, признайтесь, эта остановка и встреча с местными жителями тоже заранее запланированы, как и цыгане?

– Ну что вы! И почему так подумали?

– Эти женщины так любезны, а мужчины так прекрасно разбираются в проблемах футбола. И они так искренне хотят, чтобы Россия стала великой футбольной державой. Если у вас глубинка так переживает за футбол, то, значит, у этого вила спорта в России есть будущее, я верю в это!

– Я тоже, – искренне сказал я Блаттеру. – Но только переживать ведь мало, надо для этого много делать, и не одному человеку.

Справедливости ради нужно сказать, что в регионах России у нас много руководителей, помогающих футболу практически, искренне заинтересованных в его международном престиже. Мэр Москвы Юрий Михайлович Лужков по возможности всегда встречается с руководителями ФИФА, УЕФА, обсуждает с ними возникающие проблемы, помогает, чем может. То же можно сказать о губернаторах В.Ф. Чубе, А.Н. Ткачеве, П.И. Сумине, Б.В. Громове, А.Г. Хлопонине, мэре Казани K.Ш. Исхакове.

Особняком в этом списке стоит фамилия Р. Абрамовича. Многие связывают его имя только с лондонским клубом «Челси», но не надо забывать, что Роман Аркадьевич стоял у истоков Национальной академии российского футбола, строит в стране футбольные поля, в финансовом плане ему многим обязан и наш чемпион последних лет – ЦСКА. Он, кстати, был одним из авторов проекта создания единой лиги российских и украинских клубов, которую горячо поддержали президенты клубов ЦСКА и «Крыльев Советов» – Е. Гинер и Г. Ткаченко. По их замыслу шесть или восемь российских и украинских команд должны были разыгрывать чемпионат, по результатам которого определялся бы лучший клуб. Авторы надеялись, что новый турнир будет способствовать укреплению спортивных контактов Украины и России, даст импульс к налаживанию политических и экономических связей.

Меня почему-то сразу зачислили в противники проекта, и напрасно. Вместе со своим украинским коллегой Григорием Суркисом, руководителями ведущих клубов двух стран мы обсуждали эту проблему. С точки зрения политиков, идея действительно выглядела привлекательно.

Но реализация ее на практике упиралась в ряд проблем. Во-первых, как делить административные расходы, организовывать судейство, как осуществлять управление этой сложной конструкцией? Но главная проблема состояла в другом. Межгосударственные турниры противоречат уставу УЕФА, то есть проводить их, конечно, можно. Но победитель не сможет играть в Лиге чемпионов. А без этого первенство теряет смысл. Я предлагал без суеты и спешки обсудить эти вопросы, прежде всего с президентом УЕФА Леннартом Юханссоном. И вот неожиданно для меня звонит Леннарт:

– Вячеслав, на меня вышел Питер Кеньон (исполнительный директор «Челси»), сказал, что со мной по просьбе Абрамовича хочет встретиться Президент России Владимир Владимирович Путин. Разговор, как я понял, пойдет о создании единой футбольной лиги. Ты знаешь повестку дня этой нашей встречи? Путин, видимо, озвучит конкретные предложения. Я хотел бы знать, кто для него их готовил?

– Не знаю, я впервые слышу о самой встрече.

– Если так, тогда мне в Москве делать нечего. Я не свадебный генерал, как говорят у вас в стране. Я привык вести только конкретные разговоры, и не экспромтом, а изучив вопрос но существу.

Почти сразу после этого разговора мне перезванивает Роман Абрамович:

– Вячеслав Иванович, почему вы против такой хорошей идеи?

– Я вовсе не против, но, прежде чем се продвигать, нужно понять, какой результат мы хотим получить. Невозможно за счет спорта решать чисто политические вопросы! В Европе есть так называемый турнир Бенилюкса, у нас есть турнир СНГ. Ну создадим еще один, и что?

– И все же я очень хотел бы, чтобы Юханссон встретился с Владимиром Владимировичем! Если можете, посодействуйте этому.

С Леннартом Юханссоном мы познакомились, когда я еще руководил хоккеем, до того, как в 1990 году он стал президентом УЕФА. Его принципиальной позицией была поддержка национальных ассоциаций футбола, признание их основой деятельности УЕФА. Он много делал для продвижения восточноевропейских стран в качестве организаторов крупнейших европейских соревнований. Он всегда старался поддержать разумные инициативы РФС, дружил с мэром Москвы Ю.М. Лужковым, с большим уважением относился к Президенту России В.В. Путину и поэтому приехал все-таки в Москву.

Встреча эта, однако, состоялась в самое неподходящее время, которое только можно было себе представить. В приемную Президента России глава УЕФА зашел в тот день, когда случилась трагедия в Беслане. Но все же Путин принял его. Они говорили о возможности объединения российской и украинской футбольных лиг.

– Надо готовить документы, мы рассмотрим их на Исполкоме, – сказал Юханссон.

– Документы напишут политики. А кто из специалистов может помочь им в качестве экспертов? – спросил Путин.

– Лучших экспертов по проблеме, чем Вячеслав Колосков и Григорий Суркис, найти трудно.

На этом разговор закончился. Лично на меня политики не выходили, на Суркиса, насколько я знаю, тоже. Мы с ним общаемся регулярно.

Рассказываю об этом опыте налаживания российско-украинских футбольных связей политическим путем, а сам вспоминаю другие эпизоды, связанные с отношениями футбола и политики. Перед развалом СССР я приехал в Киев, чтобы вручить золотые медали киевскому «Динамо». Когда вышел на награждение, многотысячный стадион засвистел. Я понимал, что в моем лице освистывают москалей, и поэтому продолжал стоять перед неистовавшим стадионом. Когда минут через сорок зрители устали, я нашел силы пошутить: «Не понимаю вашей реакции. Я ведь приехал сюда не с танками, а с золотыми медалями!»

Другой случай произошел уже в независимой Украине. Любители футбола, безусловно, помнят, что ведущую украинскую команду решено было дисквалифицировать за попытку подкупа судейской бригады, обслуживавшей один из международных матчей с ее участием (так называемое «шубное дело»). Я был в это время в Женеве на Исполкоме УЕФА. Гам меня разыскал тогдашний президент Украины Л. Кравчук: «Помогите, мы же братья, славяне, друзья. Дисквалификация – это позор для нашей нации, ведь футбол – визитная карточка страны». Я хлопотал за украинцев перед Юханссоном. В конечном итоге проблему удалось решить. По прошествии какого-то времени политики об этом забыли. Мои украинские коллеги и друзья – нет. И первый среди них Григорий Суркис.

В наше время увязывание напрямую результатов игры национальных сборных, клубных команд с престижем страны стало явлением международным. На играх чемпионата мира, престижных турнирах по футболу всегда присутствуют руководители государств, сенаторы, конгрессмены, лидеры политических партий. Я помню, как на финальной игре олимпийского турнира в Барселоне вся королевская семья во главе с Хуаном Карлосом поднималась вместе с простыми людьми, поддерживая игроков своей команды.

Во время мировых и континентальных чемпионатов главы государств традиционно устраивают приемы для членов Исполкомов международных федераций. Я как представитель советского, потом российского футбола в ФИФА и УЕФА имел честь неоднократно встречаться с папой Иоанном Павлом II, с президентами Франции, Италии, Австрии, Южной Кореи, членами королевской семьи Японии, премьер-министрами Джоном Мейджором, Гельмутом Коллем, Герхардом Шредером, Ангелой Меркель, Сильвио Берлускони. По случаю столетия ФИФА нас принимала в Букингемском дворце королева Елизавета, а в Елисейском – президент Жак Ширак. Меня всегда поражала на этих встречах непринужденная обстановка и почти неприметная работа службы безопасности.

У нас же организация представительских встреч всегда сопряжена с преодолением массы протокольных и финансовых проблем. Вот последний пример.

Москва выдвигала свою кандидатуру на проведение Олимпиады 2012 года. Комитет по выдвижению возглавлял Валерий Павлинович Шанцев. Он попросил меня: «Устрой встречу с Авеланжем. Он самый опытный член МОК, с ним считаются «сильные спортивного мира»». Я сделал все от меня зависящее, и мы с инициативной группой полетели в Рио-де-Жанейро. Авеланж лично встретил нас в местном аэропорту, устроил прием в элитном клубе, возил по городу и пресекал все наши попытки за что-то заплатить: «Что вы, я принимаю русских гостей, занимающихся проблемами спорта. Это честь для меня и для Бразилии».

Зачем я это рассказываю? Просто перед этим мы с В.П. Шанцевым были в Уругвае. В соответствии с программой Валерий Павлинович возложил венки к мемориалу героев этой страны, и тотчас российское посольство выставило за них счет заявочному комитету.

Дело опять-таки не в деньгах! Для Бразилии и Авеланжа мы были людьми государственной значимости, для своих же чиновников, как и в случае с Блаттером, – «не того масштаба». Правда, «масштаб» этот многократно возрастает, когда случаются спортивные поражения. Все двадцать пять лет управления футболом игры национальной сборной переживались и мной, и моей семьей как «последний решительный бой». Причем у побед сразу находилось множество авторов, за поражения часто ругали меня одного.

Я подвожу итоги своей жизни в футболе. Но у меня растет внук Никита. Он также страстно любит футбол. И, как и я, верит в будущие победы и другое к нему отношение.

«Жизнь – это не то, что прошло, а то, что запомнилось», – говорили древние греки. Вспоминая о главном в своей жизни, работе в футболе, убеждаюсь, что самое ценное мое приобретение – это роскошь общения со многими выдающимися людьми моего времени. О многих я рассказал, другим стоит посвятить отдельную книгу. Мой друг Григорий Минскер обозначил все контуры:

Обо всех не расскажешь.
Обо всем не напишешь.
С кем мы пили вино,
С кем мы строили дом.
Не печалься, мой друг.
Если ты не увидишь
Пару строк о себе,
Все о ком-то другом.
Еще будут слова об игравших в атаке
И о тех, кто держал оборону в штрафной.
О врагах и друзьях
(Все без злобы и лака).
Все вы в сердце моем.
Днем и ночью со мной.
Я еще расскажу, как нас вместе качало
В океане событий, проблем и идей...
Тут не видно конца.
Эта книга – начало
Вереницы событий
С вереницей людей...

Впрочем, сейчас и стоит начать!

В конце семидесятых я получил первую правительственную награду – орден Дружбы народов и в прекрасном настроении поехал отдыхать в Сочи. В санатории подобралась отличная компания: работник Минатома Гена Нефедов, главный конструктор МиГов Голя Белоглаз, директор завода Ильича, того самого, где когда-то стреляли в Ленина, Паша Скринский, летчик В. Соколов. Но ближе всех мы сошлись с Валерой Меницким. Герой Советского Союза, лауреат Ленинской премии, заслуженный летчик-испытатель СССР, поднимавший в небо две опытные модели МиГов, обладатель большой золотой медали Международной федерации аэронавтики (ФАИ). В 1992 году он получил премию Лаурела «Летчик года». А тогда, перед нашей первой встречей, Валера тоже получил орден, так что у нас был повод это дело обмыть.У меня в Абхазии много друзей. Самые близкие – Леня, Люда, Ляля Лолуа и их двоюродный брат Валера. Это о нем, неординарном бармене из Пицунды, упоминал в одной из своих книг Юлиан Семенов, называя его Валерой Алябриком. Ребята пригласили нас отпраздновать награждение на лоне природы.

Гостеприимные хозяева устроили нам прием по полной программе. Под утро мы оказались в пацхе, где собрались на хаш солидные люди. На Кавказе о незнакомом человеке обычно говорят: «Мы с ним не сидели за одним столом!» Поэтому застолье – это своего рода испытание. Нам подали чудесное вино «Лыхны», пили из кубков, рога, говорили замысловатые тосты. Я уже упоминал, что пью умеренно, а Валера и того меньше, но тогда местную команду мы все- таки перепили.

Тридцать лет прошло с тех пор. Многое изменилось за это время. Валера получил серьезную травму позвоночника, перестал летать. Беда не приходит одна: вслед за этим он серьезно заболел, ему сделали сложнейшую операцию. Едва выписался из больницы, звонит: «Слава, мяч погоняем?» Бросаю все, бегу к нему, играем в теннис, футбол.

Опять рецидив, опять больничные палаты, одиннадцать циклов химиотерапии. Стал худым, глаза поблекли. Теперь я ему: «Как насчет футбола?» Загорелись глаза, встал, взяли мяч... Валера сейчас далеко за границей, мужественно борется со своим недугом. Звонит на днях: «Я уже в форме, так что готовься!» Правильно, Валера! До финального свистка еще поиграем! А пока:

Вот опять теплоход убавляет свой ход.
Я того, что не сбудется, жду...