ПИСЬМО ПЕРВОЕ

Кажется, пора сказать «поехали»! Сначала — на электричке до станции Барыбино, что по Павелецкой дороге на 57-м километре от Москвы, где у меня садоводческая «латифундия» площадью в восемь соток.

Никогда не забуду, как я, говоря словами Марка Твена, «укрощал велосипед», не позволяя ему наезжать на придорожные столбы, заборы и сваливать меня в кюветы. А такое действительно было, так как я (стыдно признаться) «оседлал» велосипед в сорокалетнем возрасте!

Солнечный июльский день обещал удачное начало одиночного велопутешествия по любимому Подмосковью. Белые кучевые облачка, редко разбросанные по голубому небу, подтверждали слышанный накануне прогноз погоды. Проселочная, хорошо накатанная колхозными машинами дорога шла между полями пахучего клевера с одной стороны и рослой кукурузой с другой. Впереди темнела зубчатая стена леса, за которой мне всегда мерещится встреча с чем-то новым. В детстве это были ожидания увидеть сказочных персонажей, позже — надежда на встречу с чем-то неожиданным. И даже когда за зубчатой стеной таинственной чащобы не оказывалось ничего примечательного, это чувство не исчезало, оно лишь ждало других «зубчатых» далей.

Но вот проселочная полевая дорога круто свернула в сторону видневшейся вдали деревушки. До леса оставалось несколько сот метров, которые следовало преодолеть по едва заметной тропинке. Пришлось спешиться, что, впрочем, я всегда делаю, стараясь дозировать для себя езду на велосипеде и пешие переходы. Надо сказать, что в разумных соотношениях ни тот, ни другой вид передвижения не становится в тягость.

Лес, если только он тобой не исхожен вдоль и поперек, всегда таит в себе массу интересного для внимательного наблюдателя: необычные, подчас вычурной формы деревья, неожиданные сочетания красок на лесных полянах и прогалинах, птичья мелюзга, а то и промысловая птица, выпорхнувшая буквально из-под ног или соседнего куста, грациозная красавица белка, снующая в ветвях высоченных сосен, картины леса, запечатленные знаменитыми художниками наверняка не в этом лесу, но кажущиеся такими знакомыми. А присев на пенек, опустив очи долу, можно наслаждаться ландшафтами лилипутского царства — холмы мхов, изумрудных лишайников, лесного разнотравья.

Приятно встретить ручеек, болотце, даже застоявшуюся лужу, в которой поспешили поселиться и остролистый камыш, и стрелолист в обрамлении мелкой осоки. Новые краски, новая живность в хлопотах по делам пропитания и брачных игр. Было бы желание видеть и наблюдать, а объекты для этого всегда в вашем распоряжении.

Не было недостатка в интересных наблюдениях и на этот раз. Правда, далеко не все доставляли удовольствие. Безобразные плешины старых и новых кострищ, «украшенных» осколками бутылок, консервными банками, обрывками бумаги, гниющие вороха елового лапника и веток, служивших постелью туристам, — словом, все то, что я называю «следами дикарей конца двадцатого века».

Примерно часам к двум-трем я находился в глубине далеко не девственного леса. Обеденный привал начинается с поиска микроучастка, где было бы подходящее дерево, к которому можно прислонить велосипед, и свободный от кустарников сухой пятачок земли. Почти всегда возникает чувство неудовлетворенности и желание поискать что-то получше, поудобнее, покрасивее. Это искушение я научился быстро подавлять и довольствоваться тем, что дало первое обозрение. Затем начинается частичное «развьючивание» поклажи: извлекаются кухонные (в походном исполнении) принадлежности и продукты питания. После этого производятся поиски топлива для чудо-самоварчика. «Чудо» — потому что в этом самодельном самоварчике можно одновременно варить, скажем, суп и кипятить чай. «Чудо» — потому что он не оставляет плешин, как костер, а только маленькую кучку золы.

Не лишаю я себя некоторого комфорта во время трапезы. Сижу не на корточках, не «по-турецки», а на сухом пенечке или микростульчике, обычно путешествующем со мной на багажнике велосипеда. Весьма удобен и походный столик на проволочных ножках. Не надо доказывать, что прием пищи с него гораздо приятней и полезней, чем с поверхности земли, когда за каждой ложкой и куском нужно нагибаться. При необходимости его можно использовать и как таган, разведя под ним небольшой костер, Такой миником-форт вполне доступен даже при пешем туризме, если вес и габариты «мебели» будут снижены до минимума.

Но пора вернуться к описываемому мною одиночному походу, которому я сразу дал «кодовое» название «Десять писем Робинзону».

Десять писем! Они ехали со мной, бережно уложенные в полиэтиленовый пакет. Что в них? Какие задания «Робинзону»?

Подложив новую порцию сосновых шишек в свой чудо-самоварчик, в котором кипятилась вода по соседству с гороховым супом, я достал пакет с конвертами. На первом (все они были пронумерованы от первого до десятого) по диагонали было написано: «Вскрыть после окончания приготовлений к ночлегу».

«Что ж, так и сделаем», — сказал я себе, довольный тем, что в моем распоряжении весь день, который я смогу провести так, как мне хочется, без выполнения каких-то заданий, таящихся в конверте номер один.

Турист средних лет (я все еще отношу себя по своим физическим данным к этой категории людей) и среднего веса за семь-восемь часов затрачивает, как утверждают справочники, около 4000 калорий. Это значительно превышает затраты людей, ведущих сидячий, «стационарный» образ жизни, проводящих свой досуг у экранов телевизоров. Поэтому, не будучи гурманом, я не пренебрегаю сытной, питательной едой. Суп — на первое; поджаренный на сале корейки картофель — на второе; чай с ржаным сухарем и горсть набранной по дороге земляники — таков мой обед на этот раз.

Пообедав, я повесил между двух березок свой брезентовый гамак и предался послеобеденному отдыху, уйдя в созерцание лазурного окна неба в обрамлении свежей леткей листвы.

Лес, его «глубина» — это идеальное во всех отношениях место для спасения наших органов чувств от хаоса городских звуков, раздражающих запахов, резких вспышек освещения — словом, всего того, что следует за техническим прогрессом, в который втянуто подавляющее число обитателей нашей планеты.

Еще со школьных лет я запомнил названия различных по форме облаков, которые нет-нет да и проходили по обозреваемому мною «пятаку» неба. Перистые — это самые высокие, почти прозрачные. Если они появляются с утра, а к вечеру пропадают, то можно ожидать устойчивой хорошей погоды. Перисто-слоистые — это когда небо покрывается сплошной белесой пеленой. Если на их фоне заметно движение других облаков, то можно ожидать ухудшения погоды. Красивы перисто-кучевые облака, постепенно меняющие свою форму. Часто они принимают фантастические очертания. Если они темнеют, принимают вид высоких башен, то следует ожидать грозы. Самые близкие к земле облака — слоистые, кучевые, грозовые. Эти облака предвещают дождь. Но если в них появляются оконца голубого неба, то это верный знак к установлению солнечной, сухой погоды.

Ни вид неба, ни прослушанная по приемничку информация о погоде не обещали ее ухудшения, и я мог не спеша сняться со своей обеденной стоянки.

В одном отношении она была неудачной — отсутствовала вода: ручеек, болотце, родничок, ну хотя бы лужа, в которой можно было бы сполоснуть кухонные принадлежности. Пришлось обтереть их пучками травы и листьев.

Основное требование в пути — не изнурять себя чрезмерно быстрыми переходами и излишней нагрузкой. Спешить мне было незачем, а нагрузку нес мой заслуженный велосипед.

Кстати говоря, мое отношение к нему очень напоминает отношение заботливого хозяина к своей лошади. Это какое то «одушевление неодушевленного». Я мысленно полушутя говорю ему: «Ну, поехали», «Стоп, дружище», «Дай-ка я тебя почищу». Оккультисты утверждают, что любая вещь, побывавшая в руках хозяина, несет в себе информацию о его характере. Я не берусь утверждать, что это так, но поразительная наблюдательность Шерлока Холмса служит тому подтверждением. Думается, что и по моим вещам этот любимый герой моего детства смог бы кое-что рассказать об их владельце.

Мне, в сущности, было безразлично, в каком направлении выбирать дальнейший путь, лишь бы подальше от дорог и населенных пунктов. Ведь моей целью было встретить как можно больше нехоженых мест, а не поглазеть на достопримечательности, созданные человеком. Главное направление я себе наметил еще до отъезда — юго-восточное. Туда, где железные дороги Павелецкого и Курского направлений расширяются, подходя к Оке.

Итак, надо было двигаться. Свернуть брезентовый гамак, уложить разложенное и осмотреть (не выронил ли чего) — недолго. Следов после моего привала в виде кострища и других «отметин» современных дикарей никогда не остается. Нужна наблюдательность Дерсу Узала, чтобы заметить в траве крошечную, с розетку для варенья, пропалину с кучкой золы, высыпавшейся из колосника чудо-самоварчика, да и то прикрытую мною свежесорванной подушечкой лесного мха.

Хоминг — инстинкт направления. Представителям животного мира — нашим «младшим братьям» — это передается по наследству. Человек же в процессе своего развития забыл о такой способности своих предков — инстинктивно чувствовать направление, — больше доверяясь своей наблюдательности, а еще проше — компасу. Однако это чувство не атрофировалось, чему служит доказательством способность наших северных народностей (ненцев, якутов, эзенков и др.) прекрасно ориентироваться в бескрайней тундре и в полярную беззвездную ночь, и в сплошную облачность, когда в пределах видимости отсутствуют какие-либо ориентиры. Я только могу завидовать таким людям. Сам же я редко расстаюсь с компасом, хотя всячески тренирую свою наблюдательность.

Очень часто в экстремальных ситуациях необходимость определения своего положения во времени и пространстве является задачей номер один, от решения которой зависит нередко и жизнь человека. Мне, например, известно несколько случаев, когда заблудившийся теряет голову, начинает паниковать и блуждать по замкнутому кругу. Как тут не вспомнить простого и мудрого совета замечательного американского писателя Сетона-Томпсона, сказавшего: «Не пугайся, если заблудишься, выход всегда найдется». Страх и паника — самые главные опасности, подстерегающие заблудившегося.

Умение ориентироваться на незнакомой местности без компаса не утратило своего практического значения и в век сложнейших приборов. Мало ли что может произойти с человеком, оказавшимся в силу каких-то обстоятельств в тайге, лесу, пустыне, горах. Ориентирами заполнено все нас окружающее — от звездного неба над головой до мха и камня под ногами.

Итак, на юго-восток! Вначале надо определить, где находится север. Это не трудно. Днем ориентироваться проще всего по солнцу. Для этого часовую стрелку надо направить на солнце. Линия, делящая угол между стрелкой и цифрой 1 (зимой) или 2 (летом) пополам, покажет направление на юг.

В плохую, пасмурную погоду светило бывает скрыто сплошной облачностью, сквозь которую трудно определить его местонахождение. Остаются подручные, точнее подножные, ориентиры. Общеизвестно весьма устойчивое убеждение, что деревья (их кроны) более пышны и развиты в сторону юга. В действительности это, как правило, не так. Даже у одиноких, отдельно стоящих деревьев конфигурация кроны более зависит от состава почвы под деревом (особенно каменистой) и главным образом от направления господствующих ветров. Поэтому следует смотреть не на макушку деревьев, а себе под ноги, точнее на комель деревьев, где мхи и лишайники предпочитают селиться на северной стороне. Там их колонии, наросты заметно пышнее. Присмотревшись таким образом к нескольким деревьям, можно с уверенностью определить, где север и юг, а потом и запад и восток. Не только деревья обрастают мхом с северной стороны, но и камни, старые пни, поваленные деревья, валежник. Может служить ориентиром и кора деревьев. Она более светлая и гладкая с юга и шершавая, темная с севера. Натеки смолы на хвойных деревьях всегда обильнее с юга, чем с севера.

Могут помочь сориентироваться и муравейники. Они, как правило, располагаются к югу от близстоящих деревьев, пней, кустов. Их южные склоны обычно более пологие, чем северные.

Легко определить где север в звездную ночь — по Полярной звезде. Подмечено, что ночью северная сторона неба светлее южной.

Зимой можно ориентироваться по снегу: он быстрее оттаивает к югу от камней, пней, деревьев.

Выбрав направление и следуя по нему, надо возможно чаще проводить его корректировку по тем или иным приметам, помня, что несимметричность строения нашего тела (внешне не замечаемая) приводит к тому, что одной ногой человек делает более широкий шаг, чем другой. В результате человек идет не прямо, а по кругу, о чем в старину говорили: «Бес кружит». Зная эту особенность и поглядывая на ориентиры, можно смело двигаться в выбранном направлении.

Мне лично торопиться было некуда, и, ведя «под уздцы» своего харьковчанина, я брел по лесам и перелескам, иногда на подъемах придерживаясь за багажник. Таким образом за час я проходил, изредка проезжал, этак по три-четыре километра. На пересеченной местности и в мелколесье скорость снижалась до полутора-двух.

Часто приходится слышать недоуменные вопросы:

— Как это вы по лесу с велосипедом?!

— Да так, — отвечаю я, — попробуйте сами; вполне проходимо, избегайте только мелколесья, обходите кустарники и буреломы и не увязайте на топких местах. И в самом деле, леса нашей средней полосы не тропические дебри, и если в них не продираться сломя голову, то вести велосипед не большая обуза.

Ручеек, змейкой бегущий по заросшему осокой овражку, позволил мне навести порядок в кухонной посуде и пополнить запас воды, которую я обычно вожу в надежно склеенных полиэтиленовых мешочках. Конечно, следуя вдоль рек, озер и речушек, этого можно не делать, но когда твой путь лежит через леса, да еще юго-восточного направления Подмосковья, то эта предусмотрительность не лишняя. Можно, разумеется, заезжать в деревушки и пользоваться колодезной водой, но я этого почти никогда не делаю, чтобы не нарушать обаяния этакой экзотики путешествия по безмолвию. Повторяю, такая запасливость помогает мне останавливаться в любом уголке леса на обеденный привал или ночлег, не беспокоясь о том, где зачерпнуть котелок воды на чай, варку или умывание.

Не только теперь, а еще и до войны приходилось слышать сетования о том, что родная природа скудеет. Редеют и вовсе сводятся леса, осушаются болота, питающие речки и ручейки, вымирает птичье и звериное население. Словом, сказывается преобразовательская деятельность «царя природы» — человека. Отрицать это просто невозможно. Охрана природы стала предметом межведомственных и даже межгосударственных забот, приобретя поистине глобальный характер. Нарушая сложившееся тысячелетиями экологическое равновесие в природе, хищнически эксплуатируя леса и угодья, человек рубит сук, на котором зиждется его и его потомков благополучие.

Но совершенно неожиданно открылась и другая сторона медали. Рост городов привел к обезлюдению «глубинок», периферии. А раз так, то меньше стучат топоры дровозаготовителей и реже слышны выстрелы местных охотников. Такое положение привело, по утверждению охотоведов и лесничих, к невиданному размножению зверья и птиц, почувствовавших приволье в дичающих лесах. И выходит, что сетования природолюбов на оскудение природы не всегда оказываются правильными. А если это действительно так и повсеместно, то родная природа выстоит и обновится.

Однако пора вернуться к тому первому дню, к содержанию первого из десяти пакетов, адресованных добровольному робинзону.

К концу дня (а летом он у нас длинный) я оказался со своим велосипедом на опушке елового лесочка. Перед ним чуть всхолмленное поле разноцветного клевера, неподалеку сухой овражек, возле которого я и облюбовал себе место для предстоящего ночлега.

Обычные мои требования к месту ночевки — это сухой, открытый утреннему солнцу участок, желательно защищенный от ветра. Необходимы также два дерева для брезентового гамачка. Весьма важно, чтобы место ночлега находилось поблизости от воды.

Поскольку я избегаю разводить костры, довольствуясь тем, что могу приготовить на своем «комбайне», то топлива вблизи ночлега может быть немного: два-три пучка сухих веток плюс завиточек бересты для растопки.

Идея этого «комбайна» — чудо-самоварчика — зародилась после посещения выставки «Русский самовар», на которой экспонировались самовары самых различных типов и форм: от копии древнегреческой амфоры до винного бочонка. Были там и самовары-чайники, и самовары для варки сбитня — старорусского кушанья, о рецепте которого я имею самые смутные представления.

Если можно варить в самоваре сбитень (консистенция супа), то почему бы через перегородку за этой же дымогарной трубой не расположить отсек для кипячения воды? Один отсек предназначался бы для варки супа, ухи, картошки, второй — для кипячения воды, чая, кофе. Вскоре нашелся и знакомый любитель (рыболов и охотник), взявшийся изготовить опытный образец чудо-самоварчика. Опробование в полевых условиях, как это принято говорить, показало его высокие эксплуатационные качества. Но помимо явных преимуществ перед традиционными котелками, развешиваемыми над костром, он позволяет (и это самое главное) обойтись без костра. Если бы все туристы, рыболовы, охотники и грибники имели в своих рюкзаках этот самый «комбайн», то сколько бы исчезло с лица природы безобразных, долго не зарастающих кострищ! Но для этого нужно, чтобы самоварчик перестал быть достоянием одиночки, нужна инициатива местной промышленности.

Теперь несколько слов об особенностях моего ночлежного бивака.

Летом я никогда не пользуюсь палаткой, обхожусь без нее даже в дождливую осень. Ее заменяет брезентовый гамачок с полиэтиленовой накидкой, надежно прикрывающей спящего от любых хлябей небесных и ветра. Самодельный спальный мешок отличается от фабричного лишь немногим — поуже и полегче, а следовательно, меньше занимает места при транспортировке. Велосипед я обычно ставлю в изголовье, поперек, так, чтобы его рама фиксировала горизонтальное положение гамака от случайного опрокидывания. Прозрачность полиэтиленовой накидки позволяет видеть окружающее в любое время суток. И сумерки уходящего в темноту леса, и звездное небо над головой, и рассвет, и первые лучи восходящего солнца. Зрелище последнего никогда не теряет своей новизны и величия, сколько бы не наблюдал его. Право, можно понять людей, чье обожествление природы связано с нашим светилом.

Ну вот, пожалуй, и все, что связано с приготовлением ко сну.

«Комбайн» приготовил суп и кипяток для чая, подвешен гамак с накидкой, все разложенное для трапезы готово к употреблению. Тем, кому приходилось ночевать в одиночестве в лесу, согласятся со мной, что в сгущающихся сумерках есть что-то трудно постигаемое сознанием. Похоже, что это глубинная, генетическая память передает настороженное волнение наших предков перед наступающей темнотой, в которой всегда таилась опасность. Спасение от темноты, населенной подкрадывающимися хищниками, дал огонь. Темнота отступила, а с ней и опасность. Поэтому совершенно очевидна наша любовь к костру, перенесенному в жилище в самом его первозданном виде, — камину. Конечно, тысячелетия, и особенно последнее полустолетие, в значительной мере притупили любовь к открытому согревающему огоньку, но отголоски ее все же остались, по-моему, в любом человеке.

Можно подумать, что этим отступлением я противоречу самому себе. Вначале всяческое восхваление чудо-самоварчика, позволяющего туристу обходиться без традиционного костра, а потом «гимн костру»! Никакого противоречия я не усматриваю — ведь из приставной трубы валят дымок и язычки пламени, а если в его жерло попадали еловые сучки, то и искры уносились в небо.

Закончив несложные приготовления ко сну, я вновь вспомнил о конвертах своего оставшегося в городе товарища.

«Вскрыть после окончания приготовлений к ночлегу». Приготовления были окончены и можно было посмотреть, что написано в этом первом письме.

«Робинзону!

Прошу покинуть гамак, спальный мешок и устроиться на ночлег с помощью подручных материалов, приняв возможные меры против простуды, холода, дождя и других неблагоприятностей!

Выбери самый оптимальный вариант для устройства ночлега в имеющихся условиях, но, кроме того, припомни все известные тебе варианты устройства ночлегов в различных условиях».

Сон — это треть нашей жизни. О сне написано множество книг. Философы и физиологи, поэты и прозаики, физики и химики — каждый по-своему рассмафивал это блаженное для уставшего человека состояние. Теперь же мне предлагалось выполнить все возможные в моем положении приготовления, чтобы заслужить его.

Итак, приступаю к выполнению задания. Напрашивалось самое простое решение — разжечь большой костер, обеспечив запас топлива, которого хватило бы до рассвета. Перед костром с наветренной стороны можно настелить подстилку из елового лапника, ветвей, травы, сена, мха, и вот так, как это обычно делается туристами и охотниками, ворочаясь с боку на бок, поочередно отогревать то одну, то другую часть тела.

Но этот вариант был сразу отброшен как неоригинальный (чему, надо признаться, способствовала теплая безветренная погода) да еще из-за того, что на земле появилось бы еще одно пятно кострища, против чего я так ополчился в своих записках. Но теплый вечер сменяется прохладой ночи, а рассвет приносит такое «предвестие хорошего дня», от которого не остается ни одной сухой нитки. Поэтому, достав «мачете» (нечто вроде косаря — тяжелого ножа, отлично заменяющего мне туристский топорик), я нарубил ворох елового лапника и ветвей, стараясь сообразовать эту ампутацию у деревьев с их пользой, то есть удаляя только нижние и переплетающиеся ветки, боковые паразитические приросты. Даже торопясь, я делал все возможное для того, чтобы не нанести опушке леса уродливой отметины.

Я постарался выбрать место повыше, под сосной, ибо там всегда суше, чем, скажем, под елью или другими деревьями. После этого я начертил на земле две параллельные линии в 70–80 сантиметрах одна от другой, соединив их полукругом с одного конца. Затем по контуру этого удлиненного латинского «U» через 15–20 сантиметров воткнул концы толстых веток. Получилось нечто вроде частокола, который я старательно, виток к витку, оплел еловым лапником. После этого соединил, пригнув друг к другу, обе стороны плетня наподобие свода, и шалаш был почти готов. Осталось только прикрыть свод лапником, накладывая его так, как кроют крестьяне соломенные крыши. На подстилку пошел остаток веток с несколькими пригоршнями сухого мха, надерганного у подножия сосен.

Теперь осталось подумать над тем, как утеплить свою одежду. На мне были бумажная ковбойка и тонкая курточка цвета хаки, которые обычно носят туристы. Будь рядом стог сена или соломы, проблемы не было бы. Я натолкал бы их в брюки и под куртку сколько мог и, округлившись таким образом, не побоялся даже слабых заморозков. Но если бы да кабы… Ни того, ни другого поблизости не просматривалось. Да и до жнивья еще оставалось полтора-два месяца. Пришла мысль «набить» себя мхом, но я сразу отказался от этого, так как на «подушку» еще можно было набрать кусочки без «населения». А в больших количествах… Мне пришлось бы спать в муравейнике.

Значит, «одеяло». Пришлось почти вслепую заготавливать для него материал. Срезал с десяток в рост человека тонких прутьев орешника, воткнул комлями в землю и переплел их возможно плотнее самыми тонкими ветками. Была бы высокая сухая трава, то лучше бы, конечно, травой. Сырая же трава (осока, камыш), как, впрочем, и ветки лиственных деревьев, для этой цели может использоваться только в крайних случаях. Лучше воспользоваться еловым лапником. Но если «одеяло» можно изготовить загодя, дав ему просохнуть и уплотниться, то материал может быть любой влажности.

Закончив плетение, соединил вместе верхние концы (дабы «одеяло» не расползлось), выдернул из земли нижний ряд и тоже скрепил. Идеальным «шпагатом» для этого может служить кора липовых веток — лыко.

На заготовку материала и устройство шалаша-вольерчика и «одеяла» ушли последние полусветлые часы. Поэты говорят «ночь опустилась», мне же больше нравится — «погрузиться в ночь», как водолаз в чернильную темноту морской глубины. Ощущения, вероятно, схожи. Не на меня надвигалась ночь, а я иду или плыву в ее темноту. Но дело, конечно, не в художественно-поэтическом восприятии окружающего.

«Одеялу», перед тем как залезть под него, я постарался придать выгнутую форму, так, чтобы и бока были по возможности прикрыты. На голове — берет, на него «табу» я не распространил. Сами понимаете: комары да мошки, а шевелюра уже не так густа, как в молодости.

Ночь, пора спать. Кругом тишина, и только какая-то бесшумная тень пронеслась по темно-синему небу, просматриваемому из «двери» моего вольерчика. Сплю я обычно на правом боку, поэтому, когда повернулся, то нос оказался в непосредственной близости от стенки моего спального сооружения. И засыпая, я задышал незабываемым ароматом новогодней елки.

Говоря откровенно, мое наспех сделанное ложе не казалось пуховой периной, но и не было кроватью средневековых пыток или топчаном индийских факиров, где из досок на каждом сантиметре торчит острейший гвоздь. Но все-таки это не был ночлег на голой земле, который даже и в теплые ночи не доставляет удовольствия отдыхающему.

Будь похолодней, я вместо вольерчика соорудил бы шалаш. Используя ветки деревьев как опору для жердей, сделал бы навес, покрыл бы его еловым лапником, ветками, папоротником. А стены. Да сплел бы как у вольерчика.

Можно было построить что-то вроде хижины из «кирпичей» дерна с крышей как у шалаша. Одну из двух противоположных стен хорошо бы сделать повыше, тогда крыша получилась бы односкатной. По ней лучше скатываются капли дождя. Зимой хижину можно слепить из снега или построить из снежных «кирпичей».

Дверью таким жилищам могут служить одеяла, пленка, кусок материи и т. п. Можно ее сплести так, как я сплел «одеяло».

В безлесной сухой местности нетрудно отрыть землянку — небольшое углубление (чтобы можно было лечь), прикрыв сверху ковриком, сплетенным из трав.