Любой, кто занимался физической работой, вызывал у писцов презрение, однако ниже всех они ставили земледельца. Крестьянин, как и орудия его труда, не может служить долго. Хозяин и сборщик налогов эксплуатируют и избивают его, сосед и вор отнимают у него имущество, непогода, саранча и муравьи разоряют его хозяйство. Долги не дают ему жить спокойно: и вот уже жену его бросают в тюрьму, а детей отбирают. Поистине жизнь земледельца – это нескончаемая цепь невзгод.

Однако греки, пришедшие в Египет из бесплодных земель, где даже самый скудный урожай добывался тяжким трудом, иначе смотрели на жизнь египетского земледельца. Геродот утверждает, что, когда поля засеяны, крестьянину остается лишь беззаботно дожидаться жатвы. Диодор идет еще дальше; по его мнению, «…если у других народов земледелие требует немалых забот и расходов, у египтян оно отнимает немного средств и труда». Среди египетских аристократов находились даже сторонники возвращения к земле. Писцы считали их кучкой безумцев и рисовали мрачные картины из жизни земледельца, чтобы наставить их на путь истинный. Впрочем, крестьянин из Соляного оазиса предстает перед нами не таким уж несчастным. Множество превосходных продуктов даровала ему щедрая земля Египта. Нагрузив ими своих ослов, он отправляется в Ненисут, где, получив за них хорошую цену, накупит жене и детям различных лакомств. Жестокий грабитель, встретившийся ему на дороге, захватывает ослов и поклажу. Но тут в историю вмешиваются высокие власти. Если бы мы располагали окончанием этой истории, наверняка она завершилась бы хорошо: правосудие фараона восстанавливает справедливость. Вполне благополучна жизнь старшего брата в знаменитой «Сказке о двух братьях». Он владеет домом, землей, скотом, орудиями труда, зерном. Его жена может позволить себе оставаться дома, пока муж и его брат работают в поле, словно знатная дама, просиживая часы за туалетом. У нее было достаточно времени, чтобы без спешки прибраться в доме, приготовить еду и т. д. Когда муж усталый возвращался с поля, она подавала ему кувшин и тазик для омовения.

В главе, где речь шла о жилищах египтян, мы уже отмечали их любовь к садам. И горожане, и деревенские жители стремились иметь сад, чтобы выращивать фрукты и овощи. Наиболее трудоемкой из садовых работ, о которых мы располагаем лишь весьма обрывочной информацией, был полив. Сады и огороды делились на небольшие квадратные участки канавками, пересекавшимися под прямым углом. В древние времена и даже в эпоху Среднего царства садовникам приходилось ходить к водоему, чтобы наполнить круглые глиняные кувшины, которые они носили на коромысле, затем возвращаться в сад, переливать принесенную воду в одну из канавок и снова идти за водой, пока весь участок не будет должным образом орошен.

Это была нудная и тяжелая работа. Изобретение шадуфа, наверное, показалось египтянам истинным даром богов. На берегу водоема вкапывали вертикально толстый столб высотой примерно в два человеческих роста. Его могло заменить дерево с обрубленными ветвями, если росло в подходящем месте. К нему привязывали длинный шест, чтобы он мог вращаться во всех направлениях. К толстому концу шеста привязывали тяжелый камень. К тонкому подвешивали на веревке длиной восемь или девять футов глиняную бадью. Крестьянин тянул веревку вниз, чтобы наполнить сосуд, затем вверх, чтобы поднять его. Он выливал воду в желоб и все начинал сначала. В саду Ипуи работало одновременно четыре шадуфа. Эти примитивные приспособления довольно эффективны, что подтверждает их существование до сих пор. Однако, похоже, египтяне Нового царства использовали их только для полива садов – их нет ни на одной сцене, изображающей работы в полях. Водяное колесо, или сагиэ, чей скрип кажется сегодня неотъемлемой чертой египетской деревни, никогда не упоминается в документах эпохи фараонов, поэтому мы не можем сказать, когда оно появилось в долине Нила. Два отлично сохранившихся больших колодца были обнаружены в некрополе жрецов Тота в Оне, около гробницы Петосириса, в Антиное и в храме Таниса. Первый из них явно предназначался для сагиэ, но он не мог быть выкопан раньше, чем была построена гробница Петосириса, которая, по всей видимости, восходит ко временам царствования в Египте Птолемея Сотера.

В каждом саду был хотя бы небольшой виноградник, посаженный у стены дома или вдоль главной аллеи. Виноградные лозы обвивали жерди и шестки, выгибались, образуя пышные своды над головой, в разгар лета одаряя хозяина богатым урожаем сочных темных ягод, которые египтяне считали величайшим лакомством. Виноградарство всегда было хорошо развито в Дельте, хотя надо отметить, что в первую очередь виноград использовали не как десерт, а как продукт для изготовления вина. Лучшие вина получали из винограда, выращенного в районе болот (мех) в Имете на севере Факуса и рыболовной топи (хами) в Сине близ Пелусия и в Абеше. Вина из абешского винограда хранились в специальных оплетенных кувшинах, они особо упоминаются в перечнях продуктов. Еще до составления этих перечней вино из виноградника Себахорхентипета доставлялось в запечатанных сосудах в резиденцию тинисских фараонов (Первая династия, около 3000 г. до н. э.). Цари династии Рамсесидов, происходившие из Авариса (между Иметом и Сином), были тонкими знатоками вина и всячески поощряли развитие виноградарства и виноторговли. Именно периодом правления Рамсеса II датируется большинство черепков винных кувшинов, найденных в Рамсесеуме, в Кантире и в фиванских гробницах. На многих из них сохранились надписи, содержащие информацию о происхождении хранившихся в них вин. Если бы мы лучше были знакомы с географией Египта времен фараонов, по этим черепкам можно было бы воссоздать хотя бы приблизительную карту египетского виноделия. Что же касается Рамсеса III, то он говорил: «Я насадил для тебя виноградники в оазисах юга и севера и еще много в других южных землях. В Дельте число их умножилось сотнями тысяч. Я поставил садовников из иноземных пленников следить за ними. Я выкопал пруды и наполнил их водой, и лотосы качаются на их поверхности. Вино и сусло текут здесь, словно вода, чтобы принести их пред лицо твое в Фивах, граде побед».

Нам, увы, известен лишь один аспект египетского виноградарства и виноделия – сбор винограда. Сборщики срывают руками, не прибегая к ножам, тяжелые гроздья темных ягод, наполняют ими корзины, стараясь не раздавить, чтобы драгоценный сок не вытек из корзин, с песнями несут корзины на голове и пересыпают виноград в большой чан. Потом они возвращаются на виноградник. Насколько я помню, для перевозки винограда нигде не использовали животных. Там, где виноградарство было особенно распространено, корзины перевозили к давильням в лодках, чтобы не раздавить гроздья.

Чаны были круглыми и низкими. Неизвестно, из какого материала их делали, во всяком случае, не из дерева, поскольку мы знаем, что египтяне не умели делать даже деревянных бочек. Я предполагаю, они были каменными. Глина, гипс, фаянс могли придать вину неприятный привкус, в то время как некоторые твердые породы камня – например, гранит или сланец – хорошо поддаются полировке и вполне могут использоваться для изготовления абсолютно водонепроницаемого чана, который, кроме всего прочего, можно быстро и без труда очистить. Иногда их ставили на фундамент высотой два-три локтя и украшали рельефами. По обе стороны чана, друг против друга, стояли две узкие колонны или – если винодел не стремился к особому изяществу – два шеста с развилкой на концах. Они поддерживали поперечную перекладину, с которой свисали пять или шесть веревок. Когда чан наполнялся ягодами, сборщики забирались в него и, держась руками за веревки, начинали усердно давить виноград ногами. В доме Мера, визиря царя Пиопи I, мы видим двух музыкантов, которые сидят на циновках и поют под аккомпанемент деревянных трещоток, подбадривая виноделов и заставляя их двигаться в одном ритме. По каким-то необъяснимым причинам к эпохе Нового царства этот прекрасный обычай исчез. Впрочем, давильщики вполне могли петь и сами. Сок вытекал через два или три отверстия в большие сосуды.

Когда весь сок был выдавлен, давильщики перекладывали раздавленные ягоды в прочный мешок, к каждому концу которого был привязан небольшой шест. Четыре человека брались за эти шесты и начинали вращать их в разные стороны, скручивая мешок. Это было нелегким делом. Давильщикам приходилось держать тяжелый мешок на весу и одновременно вращать шесты. При малейшем промахе сок вытекал на землю, поэтому между четырьмя давильщиками стоял помощник, который удерживал мешок на месте и подставлял под него лохань для сока. В эпоху Нового царства для этой операции использовали специальное приспособление, которое состояло из двух столбов, прочно врытых в землю, с двумя отверстиями на одинаковой высоте. Между ними подвешивали мешок с двумя петлями на концах. Петли просовывали в отверстия и вставляли в них шесты. Теперь оставалось только крутить их. Давильщики с толком использовали всю свою силу, и ни одна капля виноградного сока не пропадала.

Сок, собранный в сосуды с широким горлышком, переливали в кувшины с плоским дном и оставляли бродить. Когда брожение заканчивалось, вино процеживали и переливали в специальные кувшины для перевозки – длинные, с острым дном, двумя ушками и узким горлом, которое запечатывали гипсом. Обычно их носили на плече. Самые большие и тяжелые кувшины подвешивали к шесту и тащили вдвоем. Как всегда, нашлось дело и для писца. Он считал пальмовые корзины, которые приносили сборщики винограда, а также записывал на кувшинах год изготовления, происхождение винограда, имя винодела и заносил все эти сведения в свои списки. Иногда владелец виноградника сам присутствовал при сборе и прочих операциях. Он устраивался так, чтобы работники могли его видеть, и они запевали в его честь хвалебные песни. Так, работники сада Петосириса пели: «Приблизься, господин, взгляни на свои виноградники, которым радуется сердце твое, пока виноградари давят перед тобой виноград. Лоза гнется под тяжестью ягод, и никогда они не были так полны соком в прежние годы. Пей и забудь о заботах, наслаждайся. Все желания твои исполнятся. Владычица Имета сделала так, чтобы твой виноград рос здоровым, ибо она желает тебе блага».

«Виноградари срезают виноград, а дети помогают им носить его. Уже восьмой час, «час, скрестивший руки». Приходит ночь, и роса небесная густо покрывает виноград. Поспешите выдавить ягоды и принести сок в дом нашего господина». «Все сущее от бога. Господин наш будет сладко пить, благодаря бога за своего ка». «Соверши возлияние в честь Ша [покровителя виноградной лозы], дабы он даровал тебе обильный урожай винограда в следующий год».

Египтяне, конечно, испытывали чувство благодарности к богам за хороший урожай, но, будучи практичным народом, никогда не забывали воспользоваться добрым расположением бога, чтобы испросить у него новых милостей. Порой рядом с давильным чаном изображали готовую к броску кобру с раздутым капюшоном. Ее голову венчал солнечный диск, помещенный между рогами, как у Исиды или Хатхор. Иногда она возлежит в изящном ковчеге, иногда извивается в зарослях папируса. Набожные люди ставили перед нею столик с хлебами, связкой латука и букетом лотосов, а рядом две чаши. Эта змея олицетворяет богиню урожая Ренутет, от чьей воли зависело благополучие закромов, кладовых и виноградников. Празднество в честь Ренутет справлялось в начале сезона шему и совпадало с началом сбора урожая. Виноделы чествовали ее отдельно, когда заканчивали давить виноград.

Сельское хозяйство в эпоху Рамсесидов было основано на выращивании зерновых культур. Поля пшеницы и ячменя простирались от болот Дельты до порогов. Крестьяне Египта были в первую очередь землепашцами. В течение четырех месяцев ахет, когда воды Нила затапливали поля, у них было относительно немного работы, однако, как только река возвращалась в свое русло, они спешили использовать каждый час, пока земля еще мягкая от влаги и легко поддается обработке. На многих изображениях полевых работ на заднем плане можно видеть лужи, а это означает, что крестьяне начинали работать, не дожидаясь, пока вода полностью спадет. Таким образом они могли обойтись без предварительной обработки почвы, имевшей огромное значение в европейских странах. Как раз такой момент выбран для начала «Сказки о двух братьях». Старший брат сказал младшему: «Готовь нам упряжку, будем пахать, потому что поле вышло из-под разлива, оно хорошо для пахоты. И ты тоже придешь в поле с зерном для посева, потому что мы начинаем пахать завтра утром». Младший брат сделал все, как ему велели. На следующее утро на рассвете они пошли в поле с зерном и приступили к пахоте. На росписях мы видим, что сеятели и пахари работали вместе, или, вернее, впереди шел сеятель, разбрасывавший зерно, а за ним – пахарь, засыпавший посеянное зерно землей. В Европе, как мы знаем, все делалось наоборот. Сеятель наполнял зерном корзину с двумя ручками высотой около восемнадцати дюймов и такой же длины. Он приносил ее из деревни на плече, а в поле привязывал к ней веревку и вешал себе на шею, чтобы удобнее было доставать и разбрасывать зерно.

Плуг и во времена Рамсесов оставался таким же примитивным, как в глубокой древности, когда его только придумали. Даже в эпоху Позднего царства особой необходимости совершенствовать это орудие не было. Такой плуг вполне подходил для того, чтобы взрыхлить мягкую землю, в которой не было ни дерна, ни камней. Выглядел он так: две вертикальные рукоятки, связанные с поперечиной, скреплялись внизу колодкой, к которой был привязан металлический, а иногда и деревянный лемех. Дышло привязывали веревкой к той же колодке между основаниями рукояток. На конце его находилось деревянное ярмо, которое клали на шею двух животных и для прочности привязывали к рогам.

Во время пахоты египтяне никогда не использовали быков – только коров. Это лишний раз доказывает, что эта работа не могла быть слишком тяжелой. Известно, что рабочая корова дает мало молока, а значит, у египтян было достаточно коров и для дойки, и для полевых работ. Быков запрягали в катафалки во время похорон, или они таскали тяжелые каменные блоки. Пахарей обычно было двое. Труднее всего приходилось тому, кто держал рукоятки плуга. Сначала, держась за одну рукоятку, он щелкал кнутом, чтобы заставить коров двинуться с места. Затем, низко согнувшись, он всем телом налегал на плуг, в то время как его помощник, вместо того чтобы тянуть за собой упряжку, пятясь назад, спокойно шел рядом. Иногда эту работу поручали детям; нам известно изображение, где маленький голый мальчик гордо шествует около коров с маленькой корзинкой в руках. Он еще слишком мал, чтобы управляться с кнутом, поэтому ему приходится направлять коров только криком. Иногда рядом с коровами шла жена пахаря; она же и разбрасывала семена.

Долгий рабочий день не всегда проходил без приключений. У двух братьев кончилось посевное зерно, поэтому Бате пришлось спешно возвращаться за ним домой. Иногда происходили досадные несчастья, о которых предупреждал писец, так не любивший земледелие. Одна из коров спотыкается и падает. Она едва не сломала дышло и чуть не повалила вторую корову. Пахарь подбегает к ней. Он отвязывает несчастное животное и помогает ему подняться. Ничего страшного, вскоре упряжка уже готова тронуться снова как ни в чем не бывало.

Хотя египетские поля выглядели довольно однообразно, деревья на них встречались не реже, чем в наши дни. Развесистые сикоморы, тамариск, ююба, баланитес и персея зелеными пятнами оживляли черную вспаханную землю. Эти деревья не только служили материалом для сельскохозяйственных орудий, но и укрывали усталого пахаря от палящего солнца. Кроме того, придя утром на поле, он клал в тень корзинку с продуктами и большой кувшин со свежей водой, чтобы они охлаждались.

Пока отдыхают уставшие животные, пахари обмениваются замечаниями: «Отличный прохладный день. Скотина тянет хорошо. Небеса благоволят нам. Давай же прилежно работать для нашего господина». В этот момент появляется их хозяин, царевич Пахери, который решил взглянуть, как идут дела. Он сходит с колесницы, а конюх держит вожжи и успокаивает лошадей. Один пахарь замечает хозяина и предупреждает товарища: «Торопись, вожатый! Погоняй коров! Погляди, князь стоит и смотрит на нас». У Пахери не хватало коров для всех плугов, и он боялся, что земля вот-вот пересохнет. Поэтому в одну из упряжек вместо животных впряглись четверо мужчин. Они утешают себя песней: «Взгляни, как мы работам! Не бойся ничего на земле, это так прекрасно!». Вожатый, явный семит и, как и его товарищи, очевидно, бывший военнопленный, смирившись со своей участью, подбадривает их шуткой: «Как прекрасны слова твои, мой малыш! Прекрасен год, когда он избавлен от бедствий. Густая трава под ногами телят. Это лучше всего!» Наступает вечер, коров выпрягают и награждают их пищей и добрыми словами: «Ху (красноречие) – в быках. Сиа (мудрость) – в коровах. Дайте им корма поскорее!» Собрав все стадо, его гонят к деревне. Плуги остаются на попечении пахарей. Если оставить упряжку в поле без присмотра, неизвестно, найдут ли они ее назавтра. Как говорит писец: «Он (землепашец) уж не найдет ее (упряжку) на месте. Он будет искать ее три дня. Он найдет лемех в пыли, но даже коровьих шкур не найдет он. Ибо волки растерзали его коров».

Египтяне прикрывали семена землей не только с помощью плуга. В зависимости от местности они пользовались для этого мотыгой и заступом. Мотыга была устроена так же примитивно, как плуг. Она представляла собой нечто вроде буквы А, одна сторона которой была гораздо длиннее другой. Мотыга изнашивалась еще быстрее, чем плуг, иногда на ее починку у крестьянина могла уйти целая ночь. Он, однако, похоже, относился к этому философски. «Я сделаю больше, чем велел господин, – говорит один работник своему товарищу. – Не беспокойся!» – «Поторопись со своим делом, друг! – отвечает тот. – И мы закончим в срок!»

На землях, долго находившихся под водой, от всех этих тяжких трудов избавлялись следующим образом: выпускали на засеянные поля стада. Быки и ослы были для этого слишком тяжелы, поэтому в древние времена использовали овец. Овчар с приманкой в руке вел за собой барана-вожака, а за ним устремлялась на поле вся отара. По неизвестным причинам в эпоху Нового царства для этих же целей использовали свиней. Геродот утверждал, что сам видел их стада на полях.

Бросая зерно в землю, египтяне погружались в мысли о смерти и погребении. Греки замечают, что в период сева они совершали церемонии, напоминающие погребальные обряды. Одни считали эти обычаи неуместными, другие их оправдывали. В дошедших до нас текстах времен фараонов, которыми я пользовался, описывая полевые работы в сезон перет, об этих ритуалах почти ничего не говорится. Пастухи, пригонявшие на поле своих овец, пели жалобную песню; ее повторяли, когда овцы топтали сжатые колосья, разложенные на току:

Вот пастух в воде среди рыб.
Он беседует с сомом,
Он приветствует мормира.
О Запад! Где пастух, где пастух Запада?

Александр Морэ первым предположил, что этот куплет – не просто шуточная песенка о пастухе, провалившемся в грязь, поскольку в грязи не водятся рыбы. Пастух Запада – не кто иной, как бог Осирис, которого Сет разрубил на куски и бросил в Нил, где тигровая рыба, оксиринх и усач проглотили его половые органы. Таким образом, по случаю сева и молотьбы египтяне взывали к богу, даровавшему людям полезные растения и настолько связанному в их сознании с этими растениями, что порой его изображали с колосьями и деревьями, произрастающими прямо из его тела.

Геродот наивно полагал, что после пахоты и сева крестьянин мог сидеть сложа руки вплоть до самой жатвы. Увы, это не так. Если бы крестьянин позволил себе подобную роскошь, он мог потерять весь урожай, потому что даже в Дельте не выпадает достаточно дождей, чтобы можно было отказаться от искусственного орошения. А уж тем более в Верхнем Египте, где почва высыхала быстро и колосья, оставленные без присмотра, увядали в «садах Осириса». А потому орошение полей было жизненно необходимо, как напоминал своему народу Моисей, расписывая все достоинства земли Ханаанской: «Ибо земля, в которую ты идешь, чтобы овладеть ею, не такова, как земля Египетская, из которой вышли вы, где ты, посеяв семя твое, поливал [ее] при помощи ног твоих, как масличный сад. Но земля, в которую вы переходите, чтоб овладеть ею, есть земля с горами и долинами и от дождя небесного напояется водой». Видимо, его слова означают, что вода подавалась на поля с помощью некоего приспособления, приводимого в действие ногами. Однако египетские тексты и изображения не дают нам оснований предположить, что у египтян существовала такая хитроумная машина. Быть может, слова Моисея могут объясняться следующим: управляющие, работавшие на озера Мерис, открывали шлюзы, когда поля нуждались в поливе. Каналы заполнялись водой. С помощью шадуфов или кувшинов – что гораздо тяжелее – воду переливали в оросительные канавы. Их открывали и закрывали с помощью небольших плотин, рыли новые канавы и возводили новые плотины, и все это приходилось делать «ногами», как мы можем видеть на одной росписи в Фивах, где работники ногами вымешивают глину для гончарных изделий.

Когда колосья начинали желтеть, крестьянин с беспокойством ждал нашествия своих главных врагов: хозяина или его представителей, армии писцов, землемеров и стражи. Первым делом они принимались измерять площадь возделываемого им участка земли, затем подсчитывали, сколько выращено зерна в бушелях. Таким образом они точно вычисляли налог, который крестьянину предстояло отдать в царскую казну или управителям владений какого-нибудь великого бога вроде Амона, ведь ему принадлежали самые плодородные земли Египта.

Владелец земли или его представитель выходил из дома ранним утром. Он управлял колесницей. Слуги следовали за ним пешком, неся кресла, циновки, мешки и ларцы – все, что понадобится писцам для подсчета урожая, и многoe другое. Вот колесница остановилась возле деревьев. Неизвестно откуда появившиеся люди распрягают коней, привязывают их за одну ногу к деревьям, приносят воду и корм. В то же время они сооружают подставку для трех больших кувшинов. Из ларцов вынимают хлеб и другие продукты, которые раскладывают по блюдам и корзинам, и даже умывальные принадлежности. Конюх устраивается в тени и засыпает, зная, что несколько часов может отдыхать. Хозяин уже совещается с землемерами. Он облачен в свои лучшие одежды: на нем парик, рубашка с короткими рукавами и поясом над набедренником, на груди – пектораль, в руках – посох и скипетр. На ногах у него сандалии и что-то вроде гетр на шнуровке, которые предохраняют его от уколов жесткой травы. Помощники его довольствуются набедренными повязками; некоторые обуты в сандалии, остальные босы. В поместье некоего Мена землемеры тоже одевались в парадный наряд – рубашку с короткими рукавами и гофрированную юбку. В руках они держат свои инструменты: свитки папирусов, дощечки для записей, мешки и сумки с кисточками и чернилами, мотки шнура и колья длиной четыре-пять футов. Когда обмеры производились на полях, принадлежащих Амону, самому богатому и самому алчному из египетских богов, землемеры пользовались шнуром, намотанным на деревянный брусок, украшенный головой барана, священного животного Амона.

Старший землемер вычисляет, где находится межевой камень. Удостоверившись, что камень лежит точно на месте, и призвав в свидетели великого бога, он кладет на него свой скипетр, напоминающий символ Фиванского нома, в то время как его помощники разматывают и туго натягивают шнур. Дети машут руками, отгоняя перепелов, которые порхают над спелыми колосьями. Разумеется, поглазеть на эту сцену собирается целая толпа зевак, каждый из которых готов, если нужно, дать ценный совет. Землемеры измучены жарой, но заботливая служанка постоянно подносит им питье, а во время перерыва в работе их ожидает сытный полдник в тени сикомора.

Ослы, навьюченные зерном (Лепсий. Иллюстрированный журнал, II)

Жатва и обмолот продолжались несколько недель, и работников порой не хватало. На больших участках, принадлежавших государству или великим богам, на работу приглашали «сезонников», которые сначала убирали урожай в южных номах, а затем переходили в северные, где их уже ожидали другие поля, готовые для жатвы. Когда в Верхнем и Среднем Египте уборка урожая подходила к концу, она только начиналась в Дельте. О существовании таких мобильных бригад работников мы знаем из декрета Сети I, которым персонал храма под названием «Дом миллионов лет» в Абидосе освобождается от воинской повинности.

Жнецы срезали колосья серпом с короткой рукояткой длиной примерно в ладонь. Лезвие серпа было широким у основания и сужалось к концу. Египтяне не старались срезать стебель под корень. Они шли, чуть пригнувшись, забирали в горсть левой руки добрый сноп пшеницы, подрезали его прямо под колосом и клали на землю, оставляя позади себя довольно высокую ость. За ними шли женщины, которые собирали срезанные колосья в корзины из пальмовых ветвей и относили на край поля. У нескольких женщин были миски для собирания осыпавшегося зерна. Солому вряд ли оставляли гнить на полях, но об этом мы ничего конкретно не знаем. Землевладельцев иногда изображали на поле, где они сами жали и собирали колосья. На этих изображениях они в той же парадной белой гофрированной одежде. Возникала мысль, что они делали, так сказать, зачин, а потом уступали место настоящим жнецам. Однако художники изображали таким образом эпизод из будущей жизни на загробных полях Иалу, где всего было вдоволь, но каждый должен был работать сам. А на самом деле хозяин, например Мена, сидя на табурете на скрещенных ножках в тени сикомора рядом со всевозможными яствами, наблюдал, как собирают урожай.

Работники, собирающие и провеивающие зерно (Журнал египетской археологии, XLI)

Работы начинались на рассвете и заканчивались только в сумерках. Под жарким солнцем жнецы останавливались время от времени, брали серп под мышку и выпивали кружку воды. «Дай много земледельцу и мне дай воды, чтобы я утолил жажду». В древности люди были более требовательными. Один из них говорит: «Пиво тому, кто жнет ячмень!» (Может быть, потому, что пиво делали в основном из ячменя-беша?) Жнецов, которые слишком часто останавливались, тут же сурово отчитывал надсмотрщик: «Солнце сияет, все это видят, а ты еще ничего не сделал. Где хоть один твой сноп? Не останавливайся больше и не пей в этот день, пока не закончишь работу!»

Жнецы изнемогали под солнцем, а несколько человек сидели в тени, уронив голову на колени. Кто это – работники, улизнувшие от бдительного взгляда надсмотрщика, любопытные зеваки или слуги хозяина, ожидающие, когда он закончит свои дела, – неизвестно. Среди них мы видим сидящего на мешке музыканта, который играет на флейте. Это наш старый знакомый, ибо мы уже видели его в гробнице Ти времен Раннего царства, где такой же музыкант с флейтой длиной два локтя следовал за жнецами. Перед ним шел один из жнецов, который бил в ладоши, не выпуская из-под руки серпа, и пел песню погонщика быков, а затем другую, которая начиналась словами: «Я двинулся в путь, я иду!» Таким образом, гнев надсмотрщика был, скорее всего, показным. У Пахери нет флейтистов, но жнецы сами импровизируют песню-диалог: «Как прекрасен день! Выходи из земли. Поднимается северный ветер. Небо исполняет наши желания. Мы любим нашу работу».

Собравшиеся зеваки не ждут, пока все поле будет сжато, и подбирают пропущенные колосья или выпрашивают осыпавшееся зерно. Это женщины и дети. Вот одна женщина протягивает руку и просит: «Дай мне хоть горсть! Я пришла вчера вечером. Не будь сегодня злым, как вчера!» На это жнец, к которому обратились с подобной просьбой, отвечает довольно резко: «Убирайся с тем, что у тебя в руке! Уже не раз прогоняли за такое». В очень древние времена существовал обычай отдавать работникам в конце жатвы столько ячменя и других злаков, сколько они смогли сжать за один день. Этот обычай сохранялся на протяжении эпохи фараонов. У Петосириса, когда жнецы работали на хозяина, они говорили: «Я хороший работник, который приносит зерно и наполняет две житницы для своего господина даже в плохие годы благодаря своему усердию полевыми злаками, когда приходит сезон ахет». Но теперь наступает черед жнецов. И они говорят: «Да возрадуются дважды те, кто сделал в этот день поля изобильными! Они оставили крестьянам все, что они соберут». Другие, хоть и жалуются, что им оставили мало, все же утверждают, что и это немногое стоит собрать: «Маленький сноп за весь день, я работаю ради него. Если ты будешь жать за один этот сноп, лучи солнца падут на нас, озаряя наши труды».

Опасаясь воров и прожорливых птиц, зерно сразу увозили. В районе Мемфиса сжатые колосья перевозили на ослах. Вот целая вереница ослов, ведомых погонщиком, прибывает на поле, вздымая тучи пыли. Снопы бросают в веревочные вьючные мешки. Когда они заполняются, сверху еще накладывают снопы и перевязывают веревками. Ослы нагружены тяжелой ношей, перед ними скачут ослята, до которых никому нет дела, а погонщики шутят или бранятся, размахивая палками: «Я привез четыре кувшина пива!» – «Я, пока ты сидел без дела, отвез на своих ослах две сотни и два мешка!»

В Верхнем Египте иногда тоже использовали ослов, но обычно сжатые колосья переносили люди. Может быть, поэтому, чтобы сократить сроки уборки урожая, колосья срезали очень коротко, оставляя на полях длинную солому. Колосья уносили в веревочных сетках, натянутых на деревянные рамы с двумя ручками. Когда такая сетка заполнялась и в нее уже невозможно было добавить и горсти колосьев, в ручки этих носилок вставляли шест длиной четыре-пять локтей и закрепляли его узлами. Двое носильщиков поднимали шест на плечи и несли сетку с колосьями на ток, весело распевая, словно для того, чтобы доказать писцу, что их участь не хуже: «Солнце светит в спину. А Шу мы дадим за ячмень рыбу!» Один из писцов подгоняет их, говоря, что, если они не поторопятся, их застигнет новый разлив. Он говорит: «Эй вы, поспешите! Шевелите ногами! Вода прибывает, сейчас дойдет до снопов!» Он, конечно, преувеличивает, потому что до следующего разлива Нила по крайней мере два месяца.

Эту сцену сменяет другая. Один носильщик взялся за шест носилок с колосьями. Другой тоже берет шест, но явно старается замедлить ритм работы. Он говорит: «Слишком тяжел этот шест для моего плеча».

Колосья разбрасывают на току, где земля хорошо утоптана. Когда слой колосьев достаточно толст, на ток вступают быки, погонщики с кнутами и работники с вилами. Быки топчутся на току, а работники перетряхивают вилами колосья. Жара и пыль делали эту работу нелегкой. И все же погонщик подгоняет быков: «Топчите его, топчите для своего же блага. Зерно получит хозяин, а солома достанется вам. Не останавливайтесь, ведь уже холодает». Время от времени какой-нибудь бык наклоняется, подбирает солому и зерно, но никто не обращает на это внимания.

Когда быков уводили, работники еще старались вилами частично отделить зерно от соломы. Более мягкая, чем зерно, полова оказывалась сверху. Ее можно было смести метелками. Под конец для этого использовался своего рода дуршлаг. Работник наполнял его зерном, брал за ручку, поднимался на цыпочки как можно выше и высыпал зерно, чтобы ветер сдувал полову.

Но вот зерно очищено. Берутся за дело писцы со своими принадлежностями и мерами для зерна. Горе земледельцу, попытавшемуся утаить часть урожая или даже при всем желании не сумевшему собрать урожай, которого ожидали с его поля. Виновного кладут на землю и бьют, а в дальнейшем его, может быть, ожидают и более суровые наказания. Работники с корзинами, полными зерна, проходят между писцами, входят на двор, окруженный высокими стенами, где стоят башни-зернохранилища высотой до неба. Эти башни в форме сахарных голов тщательно обмазаны изнутри, а снаружи побелены известью. По лестнице носильщики поднимаются до отверстия, куда и ссыпают зерно. Позднее, когда оно понадобится, его будут выгребать через маленькую дверцу внизу башни.

В общем, все эти тяжелые работы проходят весело. Один-другой удар палкой быстро забывается. Земледелец к этому привык. Он утешался тем, что палка в его стране – удел многих и гуляла по спинам и менее привычных. Слова псалмопевца вполне уместны по отношению к египтянам: «Сеявший со слезами будет пожинать с радостью. С плачем несущий семена возвратится счастливым, неся снопы свои».

Когда зерно бросали в землю, люди оплакивали божественного пастуха Запада. Теперь, когда урожай собран, египтяне полны радости. Но им еще предстоит отблагодарить богов. Провеивание зерна проходило под покровительством загадочного идола, имевшего вид раздутого посередине полумесяца! Сегодня во время молотьбы крестьяне в Фаюме устанавливают на крышах или подвешивают к двери чучело, украшенное кукурузными початками, которое они называют арус, невеста. Этой «невесте» они преподносят чашу с питьем, яйца и хлеб. Многие склонны считать, что идол в виде полумесяца выполнял те же функции. Помимо аруса, землевладелец должен был почтить богиню-змею Ренутет. В ее честь совершались обильные жертвоприношения в виде снопов пшеницы, огурцов и арбузов, хлебов и различных фруктов. В Сиуте каждый земледелец-арендатор преподносил первые плоды своего фруктового сада Упуату, богу этой земли. Несомненно, таким же образом чествовали любое местное божество. Сам царь при всем народе подносил сноп зерна богу плодородия Мину во время празднества, справлявшегося в первый месяц тему. Каждый, независимо от своего положения, возносил благодарность богам, владыкам всего, что дает земля, и с надеждой ждал следующего разлива Нила, после которого ему предстояло снова приняться за работу.

Лен вырастал толстым и высоким. Собирали его, как правило, во время цветения. На цветных изображениях полевых работ в гробницах Ипуи и Петосириса мы видим стебли льна с маленькими голубыми цветочками, которые высоко вздымаются среди васильков.

Чтобы вырвать лен из земли, его захватывали обеими руками довольно высоко, стараясь не повредить волокнистый стебель. Затем с корневищ стряхивали землю и укладывали стебли в ряд, ровняя от корней. Затем собирали стебли в снопики так, чтобы цветы торчали с обеих сторон, и связывали посередине жгутом, также свернутым из стеблей. Египтяне знали, что качество и прочность льна повышаются, если собирать его слегка недозрелым. Один из древних текстов подтверждает это: в нем рекомендуется собирать лен в пору цветения. Однако часть урожая следовал о сохранять до полной зрелости, чтобы получить семена для следующего посева, а также для лечебных целей.

Работники уносили снопики льна на плечах, дети водружали их себе на головы. Те, кому посчастливилось иметь ослов, наполняли льном переметные корзины и приказывали погонщикам следить, чтобы ни один снопик не выпал по дороге. На месте их уже ожидает человек, который чешет лен на наклонной доске. Один из носильщиков кричит ему: «Поторопись, старик, и не болтай слишком много, ибо люди с полей идут быстро!» На что тот невозмутимо отвечает: «Принеси мне хоть одиннадцать сотен и девять снопов, я вычешу их все». Служанка Реджедет, которая, похоже, была одержима каким-то демоном невезения, выбрала как раз такой момент, чтобы сообщить брату тайну своей госпожи. Брат заставил ее жестоко поплатиться за то, что она отрывает его от работы, благо в руках у него как раз был снопик льна – самое подходящие орудие, когда необходимо хорошенько отхлестать кого-нибудь за нескромность.

Мы уже убедились, что урожай в Египте подвергался угрозе со стороны целого сонма врагов. Когда ячмень созревал, а лен покрывался цветами, грозы и град обрушивались на страну, грозя «побить во всех землях египетских все, что было в поле, а равно человека и зверя». Это было седьмое из бедствий, которые Бог иудеев наслал на Египет, но сердце фараона не дрогнуло, потому что кукуруза и пшеница созревали поздно и потому избежали ущерба. Тогда восточный ветер принес тучи саранчи, которая уничтожила все, что еще уцелело, так что «не осталось ни зеленого листка на дереве, ни травинки в поле во всей земле египетской».

Ловля птиц (Лепсий. Иллюстрированный журнал, II)

Перед лицом таких врагов крестьянин мог только просить заступничества у богов, и прежде всего взывать к богу саранчи. Однако с некоторыми нежеланными гостями, посещавшими его сады весной и осенью, – иволгами (гену) и сизоворонками (сурут), птицами с блестящим опереньем из отряда вороньих, – он мог бороться и сам, причем довольно успешно. Эти птицы были весьма полезны, поскольку истребляли многих вредных насекомых, однако они наносили большой вред садам. Художники часто изображают, как они кружатся над фруктовыми деревьями и пожирают их плоды. Охотники ловили их в большие сети, растянутые высоко над деревьями с помощью высоких кольев. Сеть не мешала птицам добраться до плодов, но, когда птиц собиралось много, дети тихонько подбирались к дереву и выдергивали колья. Сеть падала, накрывая дерево вместе с птицами. Охотники залезали под сетку, собирали птиц, словно спелые фрукты, и сажали в клетки. Кроме сетей, египтяне пользовались ловушками с пружиной, известными с глубокой древности.

В сезон миграций огромные стаи перепелок прилетали в Египет. Утомленные долгим перелетом, они были настолько истощены, что порой падали на землю. Разумеется, египтяне предпочитали ловить здоровых птиц. Рельеф, хранящийся в Берлинском музее, показывает нам шестерых охотников с сетью с мелкими ячейками, натянутой на деревянную раму. Особого внимания заслуживает их наряд: они обуты в сандалии, чтобы ходить по жнивью, и подпоясаны белыми платками. Когда большие стаи перепелок появлялись над сжатым полем, ловчие неожиданно выскакивали из укрытия и начинали размахивать своими белыми платками, вызывая среди птиц ужасную панику: испуганные, птицы начинали метаться и в конце концов попадали в сети, запутывались лапками в мелких ячейках, мешали друг другу и не могли высвободиться. Четверо ловчих осторожно поднимали раму с сетью, а двое вытаскивали из нее пойманных перепелок. В крестьянских семьях очень любили перепелиное мясо, да и боги ими не брезговали. Так, за время царствования Рамсеса III в жертву Амону были принесены 21 700 перепелок, то есть почти шестая часть общего числа птиц, пожертвованных великому богу.

В самые древние времена египтянам приходилось опытным путем выяснять, каких животных можно приручить и одомашнить, а каких нельзя. Многие попытки оканчивались неудачей. На охоте товарищем человека стала собака. Бык и осел оказались полезны для перевозки тяжестей. Бедуины высоко ценили овечью шерсть, но египтяне считали, что она не подходит ни для живых, ни для мертвых; овцам они предпочитали коз. Кроме этих животных, которых удалось быстро одомашнить, как и свинью, египтяне ловили на охоте и пытались приучить к жизни в неволе газелей, оленей, сернобыков, антилоп, аддаксов (вид антилоп, напоминающих сернобыка), козерогов и даже внушавших им отвращение гиен. Уже в эпоху Среднего Царства правитель нома Орикс содержал в своих загонах несколько прекрасных животных, в честь которых был назван этот ном (сернобыков, или ориксов). Ко времени Нового царства, однако, египтяне отказались от подобных опытов. Один из учителей выговаривает нерадивому школяру в таких выражениях: «Ты хуже антилопы, что живет в пустыне и ни на миг не остановится на месте. Она никогда не станет пахать, ни вытаптывать зерно на току». Теперь египетские скотоводы имели дело лишь с самыми полезными для человека животными; это были лошадь, бык и осел, коза, овца, свинья, гусь и утка. Верблюд был известен только жителям восточной части Дельты. Домашние куры появились намного позднее. Не следует думать, что на других животных не обращали никакого внимания: в храмах, где они почитались символами разных богов, за ними заботливо ухаживали и даже испытывали к ним определенную привязанность – однако сейчас мы ведем речь лишь о разведении животных для сельскохозяйственных целей.

Лошадей в Египте начали использовать незадолго до эпохи Рамсесидов и, несмотря на то что азиаты нередко присылали их царю в виде дани, они не получили широкого распространения. У Хеви была конюшня, стоявшая отдельно от хлева для быков и загона для ослов; но Хеви был как-никак царским сыном и наместником Куша и занимал одно из первых мест в государстве: он был один из немногих привилегированных, кто выезжал на своей колеснице, направляясь во дворец, на прогулку или на осмотр своих владений. Владельцы лошадей не решались ездить на них верхом – нам известны всего два-три египетских изображения всадников. Здесь кочевники превосходили египтян в отваге, и, если в разгар боя колесница оказывалась поврежденной, они выпрягали из нее лошадей, вскакивали на них верхом и уносились прочь. На лугах лошадей пасли отдельно от остальных животных.

Хлев для быков обычно находился неподалеку от хозяйского дома, в пределах одной ограды с хлебным амбаром и нередко даже примыкал к нему. Там же ночевали и слуги, которые стерегли быков и выводили их по утрам. В маленьких глинобитных хижинах, черных внутри и снаружи, они хранили еду и готовили себе нехитрый ужин. На одной из росписей мы видим, как слуги, тяжело нагруженные, бредут впереди стада или подгоняют отставших. Чтобы облегчить ношу, они распределяли ее на две равные части и, разложив в кувшины, корзины или узлы, несли на коромыслах. Если у них была только одна емкость – узел, кувшин и т. д., – они несли его на палке, перекинутой через плечо. Так делал Бата, но ведь он был настоящим силачом! Женщины на него заглядывались. А большинство пастухов – несчастные бедняки, заморенные работой: лысые, больные, с редкой бороденкой, с большим животом, а иногда такие тощие, что страшно смотреть! В одной из гробниц Меира беспощадный художник изобразил их в таком виде без прикрас.

Жизнь пастухов нельзя было назвать монотонной. Если пастух любил своих животных, он постоянно с ними разговаривал и, зная места, где растет лучшая трава, водил туда своих любимцев. Животные отвечали ему преданностью и тем, что быстро росли, нагуливали жир, приносили большой приплод. А при случае сами оказывали пастуху добрую услугу. Для пастуха всегда бывал нелегким переход через болота; там, где люди и взрослые животные проходили без труда, теленок мог утонуть. Поэтому пастух взваливал его себе на спину, сжимал покрепче его ноги и отважно входил в воду. Корова-мать следовала за ним с жалобным мычанием, испуганно тараща глаза, за нею устремлялись и остальные коровы. Мудрые старые быки в сопровождении других пастухов шли спокойно, соблюдая порядок. Если место было глубокое, а рядом заросли тростника и папируса, следовало опасаться крокодилов. Но пастухи тогда знали, какое слово следует сказать, чтобы крокодил тотчас превратился в безобидное растение или ослеп. Полагаю, эти магические слова не были позабыты и в эпоху Рамсесидов, однако документы на этот счет молчат. В гробнице в Эль-Берше сохранился текст песни одного пастуха, который исходил много земель: «Вы топтали пески всех пустынь, а теперь вы топчете травы. Вы едите густые травы, теперь, наконец-то, вы сыты, и вот благодать нисходит на вас». Пастух из поместья Петосириса дает своим коровам поэтические имена: Золотая, Сверкающая, Прекрасная, как если бы они олицетворяли богиню Хат-хор, которой принадлежат все эти эпитеты.

Случки, рождения телят, бои быков и постоянные переходы были теми основными моментами, когда пастух мог показать свои знания и самоотверженность. Если он не справлялся со своим делом, тем хуже для него. Если крокодил схватит теленка, если вор угонит быка, если болезни опустошат стадо, никакие объяснения не принимались. Виновных били палками.

Одним из наиболее эффективных средств против угона скота было клеймение, к которому прибегали главным образом во владениях Амона и других великих богов, а также в царских владениях. Коров и телят сгоняли на край луга и поочередно ловили с помощью аркана. Им связывали ноги и опрокидывали на землю, словно собираясь прирезать, затем раскаляли железное клеймо над переносной печкой и прикладывали его к правой лопатке животного. Писцы, разумеется, присутствовали при этой операции со всеми своими принадлежностями, и пастухи целовали землю перед этими представителями власти, чтобы выразить им свое почтение.

Тощий пастух и откормленный скот (Скальные гробницы Мейра, II)

В другой сценке мы видим коз, разбредшихся по рощице, деревья которой предназначены на вырубку, и они в мгновение ока объедают всю зелень. Они торопятся не зря, потому что дровосек уже наносит первые удары топором по стволу одного из деревьев. Однако этим коз не остановишь! Легкомысленные козлята резвятся вокруг. Козлы тоже не теряют времени даром. Но вот пастух с посохом, похожим на фиванский скипетр, начинает собирать свое стадо. На плече у него коромысло, на один конец которого он подвесил большой мешок, а на другой в качестве противовеса – козленка. В руке он держит флейту, но, увы, на берегах Нила нет ни Феокрита, ни Вергилия, которые могли бы сложить песнь о любви пастухов и пастушек.

Птиц разводили на птичьих дворах, практически не изменивших свой вид со времен Раннего царства. В центре, как правило, возвышалась стела и несколько статуй богини Ренутет. В одном углу мы видим навес, где сложены кувшины, мешки и весы для взвешивания зерна, в другом – участок, отделенный сеткой, с небольшим водоемом посередине. Гуси и утки плавают в нем или, переваливаясь, бродят по берегу, ожидая, когда птичник придет кормить их.

Значительная часть Нильской долины была занята болотами. Каждый год река возвращалась в свои берега, и каждый год на возделанных полях оставались большие лужи, вода в которых не высыхала вплоть до сезона шему. Поверхность таких болот была устлана ковром водяных лилий, а берега окаймлены зарослями тростника и папируса. Порой папирус рос так густо, что не пропускал ни одного лучика солнца, и был таким высоким, что птицы, строившие гнезда в его зонтиках, чувствовали себя в полной безопасности.

Обитатели болот издавна были излюбленной темой для египетских художников. На росписях они демонстрируют чудеса ловкости, словно крылатые акробаты, носясь над своими гнездами. Куропатка высиживает яйца. Неподалеку ушастая сова ожидает наступления ночи. Естественные враги птиц – генетта, мангуста и дикий кот – ловко лазают по деревьям и легко добираются до птичьего гнезда. Отец и мать отчаянно сражаются с грабителем, в то время как их птенцы призывают на помощь, хлопая своими еще голыми крылышками. Гибкие рыбы скользят между стеблями тростника. Мы видим среди них кефаль, сома, мор-мира, жирного нильского окуня, хромиса (чуть поменьше размером), а также фахака, которого, по выражению Масперо, природа могла создать разве что в час добродушного веселья. А вот батенсода плывет брюхом вверх: из-за ее пристрастия к столь оригинальной позе спина у нее побелела, а брюхо стало темным. Самка гиппопотама отыскала укромное место, чтобы родить детеныша, но рядом притаился коварный крокодил, который только и ждет, чтобы утащить новорожденного, прежде чем вернется самец. Тогда разгорится беспощадная борьба, из которой крокодилу не выйти победителем. Гиппопотам схватит его своими огромными челюстями. Напрасно тогда будет крокодил пытаться ухватить его за ногу: он теряет равновесие и гиппопотам перекусывает его пополам.

Чем дальше на север, тем обширнее болота и гуще заросли папируса. Египетское название Дельты – мехет – означает в то же время болото, окруженное папирусом.

Сбор и очистка папируса (Дейвис. Гробница Пуэмра в Фивах)

Египетский язык, столь богатый синонимами для обозначения природных явлений, имел специальные слова для обозначения разных болот: болото, поросшее водяными лилиями, – ша, болото с зарослями тростника – сехет, болото с водоплавающей птицей – иун, лужи воды, оставшиеся после разлива, – пеху. Все эти болота были истинным раем для охотника и рыболова. Почти все египтяне и даже дети, которым предстояло стать писцами, при малейшей возможности отправлялись на болота поохотиться или порыбачить, а женщины и девочки восхищались их удалью и радовались, если удачливый охотник приносил им в подарок живую птицу. Подростки легко осваивали гарпун и палку для метания. Если для большинства это было приятным развлечением, то жители Нижнего Египта жили за счет болот.

Во-первых, болота давали им все необходимое для жилья и изготовления орудий. Египтяне срезали папирус, вязали из стеблей большие снопы и, согнувшись под тяжестью ноши, медленно, спотыкаясь, брели с ними в деревню. Здесь они раскладывали их на земле и выбирали стебли, пригодные для строительства жилища, – вместо домов из кирпича-сырца здесь строили папирусные хижины, обмазанные илом или глиной. Стены в них были тонкими, обмазка часто осыпалась, но замазать трещины и щели заново было несложно.

Из волокон папируса плели веревки различной толщины, циновки, сети, кресла и клетки для птиц, которые охотно покупали жители засушливых районов. Веревками из стеблей папируса связывали изящные, практичные лодки, незаменимые для охоты и рыбалки. Прежде чем отправиться за добычей, новое суденышко следовало испытать.

Надев на головы венки из полевых цветов и гирлянды из водяных лилий на шеи, несколько человек влезали в свои лодки, которыми правили с помощью длинных, раздвоенных на конце шестов. Соревнование – а это было именно соревнование – начиналось с обмена порой весьма забористыми ругательствами, которые довольно быстро переходили в угрозы и удары. Со стороны казалось, что вот-вот начнется страшная потасовка, однако на самом деле противники старались только столкнуть друг друга в воду или опрокинуть лодку противника. Игра заканчивалась, когда на воде оставался только один участник, и тогда победители и побежденные снова становились закадычными друзьями и вместе возвращались в деревню.

Когда рыбаки собирались отправиться в дальнее плавание, они пользовались одномачтовыми деревянными судами. Между специальными опорами натягивали веревки, на которых развешивали рыбу для сушки. Порой на мачту садилась хищная птица.

Существовало несколько способов рыбной ловли. Одинокий рыбак устраивался со своими припасами в маленькой лодочке, находил спокойное место и забрасывал в воду леску. Когда на крючок попадалась крупная рыба, он осторожно втягивал ее в лодку и убивал ударом дубинки. В неглубоких болотах египтяне расставляли ловушки, имеющие форму бутылки, или более сложные ловушки, состоящие из двух отделений. Привлеченная наживкой зубатка легко проталкивалась через узкое горлышко ловушки, сделанное из тростника, но выбраться обратно уже не могла. Вскоре ловушка заполнялась рыбой. Удачливый рыбак опасался только завистливого соседа, который мог выследить его и явиться к ловушке первым. Ловля с помощью сачка требовала выдержки и твердой руки. Рыбак останавливал челнок в рыбном месте, погружал снасть и ждал. Когда рыба сама заходила в сачок, его нужно было быстро поднять, не делая, однако, резких движений, иначе рыба могла выскользнуть. Ловля неводом требовала участия дюжины человек, по крайней мере двух лодок и невода – огромной прямоугольной сети с поплавками на верхнем краю и каменными грузилами – на нижнем. Невод опускали в воду, загоняли в него рыбу, а затем сеть начинали потихоньку подтягивать к берегу. Наступал самый ответственный момент, потому что такие ловкие и сильные рыбы, как однозубы, легко перепрыгивали через невод, и рыбакам приходилось хватать их на лету.

Для охоты на нильских окуней – таких больших, что хвост волочился по земле, когда два рыбака несли эту рыбину, подвешенную к шесту, – лучше всего подходил гарпун. Гарпуны применяли и для охоты на гиппопотамов, но, поскольку обычный гарпун сломался бы, словно тростинка, в теле этого чудовища, для охоты на них пользовались массивными гарпунами с металлическим наконечником, прикрепленным к деревянному древку и к длинной веревке с несколькими поплавками. Когда гарпун попадал в цель, древко могло сломаться, но наконечник все равно оставался в теле гиппопотама, который старался уйти от преследователей, подбиравших поплавки, подхватывавших веревку и подтягивавших ее, чтобы подобраться поближе к жертве. Гиппопотам поворачивал к охотникам свою огромную голову и показывал гигантские клыки, которыми легко мог бы разнести лодку в щепы. Но на него сыпались все новые удары гарпунов, и вскоре животное погибало от потери крови.

Охота с палкой для метания была скорее развлечением для богачей, чем настоящим промыслом. Мы видим, как Ипуи занимает место в роскошной лодке в форме гигантской утки (большинство охотников, впрочем, довольствовались обычными серповидными челнами из папируса). В качестве приманки для диких гусей с собой часто брали нильского гуся. Охотник брал свое орудие – палку с набалдашником в виде змеиной головы на одном конце – и с силой бросал его в свою жертву. Бумеранг и сбитая дичь падают на землю к его ногам. Товарищи охотника или его жена и дети быстро подбирают и то и другое. Восхищенный маленький мальчик кричит: «Отец, я поймал иволгу!» Кстати, дикий кот, прячущийся в зарослях, за это время успел поймать уже трех птиц.

С помощью сети охотник мог поймать сразу много птиц. Однако для этого ему требовались помощники. Даже родственники царя и самые высокие вельможи не стеснялись участвовать в такой охоте в качестве руководителей или даже простых наблюдателей. Для этого нужно было сначала найти прямоугольный или овальный водоем довольно большого размера. По обе его стороны растягивали прямоугольные сети, которые, если их соединить, закрыли бы всю его поверхность. Главное – быстро и неожиданно накинуть обе сети, чтобы сразу все птицы, находящиеся в этот момент на поверхности воды, оказались в ловушке. Для этого в землю вбивали четыре шеста – по два с каждой стороны водоема. К ним привязывали две сети-ловушки, два внешних угла которых соединялись веревками с толстым колом, вбитым поодаль точно по центру водоема, а два других – с главной веревкой длиной более десяти метров, с помощью которой захлопывалась эта ловушка. Когда все было подготовлено, сигнальщик прятался неподалеку в зарослях, часто стоя по колено в воде, или прятался за плетеным щитом с отверстиями для наблюдения. Дрсесированных птиц выпускали погулять на берег водоема, и вскоре уже вокруг них опускались стаи диких уток, а трое или четверо охотников держали спусковую веревку. Они прятались довольно далеко от водоема, чтобы не спугнуть чутких птиц, готовых взмыть в воздух при малейшем шуме. Сигнальщик поднимал руку или взмахивал платком. По его знаку охотники резко отклонялись назад и дергали за веревку. Две сети падали одновременно на стаю птиц. Напрасно они отчаянно бились, пытаясь выбраться из сети. Не давая им опомниться, охотники, которые от резкого рывка сами валились на землю, быстро поднимались и подбегали с клетками. Наполнив их, они ломали остальным птицам крылья или вырывали перья на крыльях, чтобы не упустить их по пути в деревню.

Для любого вида охоты необходимы были терпение, ловкость, а иногда и определенное мужество, однако и от них было бы немного толка, если охотникам не покровительствовала богиня, которую они называли Сехет – «луг». Ее изображали в виде крестьянки в тесном платье и с распущенными волосами, спадающими на плечи. Даже сеть была принадлежностью сына Сехет, бога, чье имя переводилось как «сеть». Однако рыбаки поклонялись не ему, а его матери, которой принадлежали все рыбы и птицы и которая готова была щедро делиться ими со своими союзниками и друзьями – охотниками и рыбаками.

Охота в пустыне была не только развлечением для царских родственников и высоких вельмож, но и промыслом профессиональных охотников. Так, почти в каждой гробнице мы найдем изображение ее владельца, осыпающего градом стрел газелей и антилоп, на небольшом огороженном участке, очень напоминающем наши зоопарки. Когда лучники, патрулировавшие пустыню, или солдаты, охранявшие золотую гору Коптоса, отправлялись с донесением к верховному жрецу Амона Менхеперра-сенебу, их часто сопровождал старший охотник, желавший продемонстрировать ему свои многочисленные трофеи: страусовые яйца и перья, живых страусов, газелей и туши убитых животных. Царь Рамсес III учредил специальные отряды из лучников и профессиональных охотников, чья задача была следить за безопасностью сборщиков меда и смол, а также ловить сернобыков, которых приносили в жертву ка бога Ра на всех его празднествах. Потому что во все периоды египетской истории, как и в те далекие времена, когда охота была основным источником пропитания человека, жертвоприношения животных пустыни считались особенно угодными богам.

Охотники, как любители, так и профессионалы, всегда искали способ избавить себя от ненужного труда. Никто не желал в течение многих часов преследовать дичь, которую боги наделили быстрыми ногами, рискуя при этом заблудиться в пустыне и стать жертвой жадных гиен и стервятников. Хорошо изучив повадки животных и зная их обычные места водопоя, египтяне пытались заманивать как можно больше дичи на заранее подготовленный участок, где их можно было поймать или убить без лишней суеты. Для этой цели обычно использовалась узкая долина или вади, где еще оставалась влага и была какая-то зелень, но главное – где имелись по бокам крутые склоны, на которые не могли взобраться животные. В двух местах долину перегораживали сетями, растянутыми на кольях. Расстояние между заграждениями всякий раз определяли, исходя из конкретных условий долины; так или иначе, по изображениям судить об этом нельзя. В первой сети было проделано отверстие, через которое легко мог пройти человек или зверь; внутри ограждения раскладывали корм и ставили воду, и вскоре загон наполнялся животными, не подозревавшими о нависшей над ними опасности. Мы видим диких быков, не спеша передвигающихся по «вольеру», страусов, танцем приветствующих солнце, газель, кормящую своего теленка. Насытившийся дикий осел вот-вот уснет. На небольшом холмике сидит, тревожно принюхиваясь, заяц.

Иногда охотники отправлялись за добычей пешком. Господа шествовали налегке, а слуги несли за ними все необходимое: луки и стрелы, клетки, сети и корзины для дичи, псарь вел на поводке гончих и специально натасканных гиен, которые отличались такой свирепостью, что их приходилось досыта кормить перед охотой. С тех пор как в Египте стали активно использоваться колесницы, аристократы начали выезжать на них охотиться в пустыню, словно отправляясь на войну, с луком и стрелами. Слуга (шемсу) следовал за хозяином пешком, с грузом кувшинов, фляг, корзин, мешков и веревок. Когда маленький отряд прибывал на место назначения, господин со своим оружием сходил с колесницы. Псарь держал на поводках свору борзых; гиен, популярных среди охотников Раннего царства, к этому времени давно уже не использовали.

Возвращение с охоты (Дейвис. Гробница Рехмиры)

Внезапно на дичь обрушивали дождь стрел и спускали с поводков собак. Несчастные животные тщетно искали выход: крутые склоны долины и сети со всех сторон преграждали им дорогу. Все они были обречены. Страус, на которого напала собака, отчаянно отбивается, колотя ее тяжелым клювом. Испуганная газель рожает на бегу, и борзая тут же раздирает только что появившегося на свет теленка. Сернобык делает отчаянный бросок, пытаясь спастись, но попадает прямо в пасть другому псу. Третья борзая опрокинула газель и вцепилась ей в горло. Если верить изображению в гробнице некоего Усира, внутри огороженного участка расставлены дополнительные ловушки, однако роспись сохранилась довольно плохо и разобраться в том, как они устроены, не представляется возможным. Охотники наверняка пользовались какими-то силками, иначе как удалось бы Усиру и некоему Аменемхету поймать столько животных живьем. Последнему удалось привезти с охоты козерога, газель, сернобыка и страуса. Один слуга нес за господином молодую антилопу, водрузив ее себе на плечи, другие тащили за уши зайцев, по всей видимости убитых. Гиена подвешена к шесту за лапы; голова ее раскачивается из стороны в сторону – похоже, она тоже мертва. Эти охотники не теряли времени даром, но были и другие, те, кто, то ли презирая легкую добычу, то ли не боясь опасностей, преследовали быстрых антилоп на своих колесницах, способных мчаться быстрее ветра. Так поступал не знающий устали царевич Аменхотеп. Некий Усерхет отправлялся в пустыню на колеснице, вооружившись одним только луком. Вот он гонит перед собой целое стадо быстроногих антилоп, которое увлекло за собой нескольких зайцев, гиену и волка. Его ожидает богатая добыча.