Глава семьи должен был иметь собственный дом, будь то большой дворец, наполненный несметными богатствами, или скромная хижина с дырявой циновкой на полу. Обзавестись хозяйством и взять жену было для египтян синонимичными понятиями. Мудрец Птахотеп советует своим ученикам совершать и то и другое в благоприятное время. В истории о двух братьях старший имел жену и дом, младший же, у которого не было ни гроша, жил у него на положении слуги, ходил за скотом и спал в хлеву. Еще прежде, чем прославиться при штурме Авариса, Яхмос с раннего детства вел суровую жизнь моряка и спал в гамаке, как подобает истинному воину. Воспользовавшись временным затишьем в войне, он вернулся в родной город Нехеб, где построил дом и взял жену. Однако не долго наслаждался он тихой семейной жизнью. Битвы разгорелись с новой силой, и царские вербовщики, помнившие о доблести Яхмоса, вновь призвали его на военную службу.

Один из сановников царицы рассказывает, что госпожа женила его сначала на одной из своих приближенных, а затем, когда он овдовел, на другой. Жаловаться ему было не на что, поскольку царица давала за своими подопечными хорошее приданое. Однако, как следует из любовных песен, хотя браки обычно заключались по воле родителей или господ, молодые люди пользовались довольно большой свободой. Тексты таких песен дошли до нас на папирусах, которые сегодня хранятся в лондонских и парижских музеях.

В одной из песен юноша так описывает покорившую его красавицу: «Волосы ее черны, чернее ночи, чернее терна. Уста ее алы, алее красной яшмы, алее зрелых фиников. Прекрасна ее грудь». Так звучат слова влюбленного. И вот, чтобы привлечь внимание девушки, он решает пойти на хитрость: «Я лягу в постель и скажусь больным. Соседи придут навестить меня, придет и сестра моя с ними (в Египте слова «сестра» и «брат» использовались как синонимы «возлюбленной» и «возлюбленного»). Она, которой известны причины моих страданий, посмеется над лекарями». Замысел не удался: влюбленный, как и его товарищ из поэмы Андре Шенье, заболел по-настоящему. «Семь дней уже прошло, а я так и не увидел сестру свою, и немощь одолела меня: плоть моя онемела и члены не узнают себя. Самые именитые лекари посещают меня, но они не принесут мне облегчения; и кудесники не справятся с моим недугом. Никто не может понять причину моей хвори. Лишь имя ее поддерживает меня, приход посланцев от нее оживит меня. Моя сестра поможет мне лучше всех снадобий, от нее мне больше пользы, чем от всех ученых книг. Придет она, и я исцелюсь. Увижу ее и стану сразу здоров. Заговорит она со мной, и сила наполнит меня; поцелую ее, и уйдет моя хворь. Но вот уж семь дней не приходит она увидеть меня».

Девушку красота юноши также не оставила равнодушной. «Голос брата моего смутил мое сердце». Однако она думает о своем будущем и рассчитывает на помощь матери. «Хоть дом его и близко к дому моей матери, все же не могу я отправиться к нему. Если бы мать сделала это за меня». Она надеется, что возлюбленный поймет ее и сам сделает первый шаг. «Если бы только послал он весточку матери моей! Брат мой, я клятву дала Золотой богине, что буду твоею. Приди же ко мне, чтобы видеть мне твою красоту! Отец мой и мать моя возликуют. Все вокруг будут радоваться тебе и подойдут к тебе с приветом, о брат мой!»

Тем временем ее «брат» также взывает к Золотой богине веселья и музыки, песен, пиров и любви. «Я славословлю Нубет, превозношу могущество ее, благодарю Хатхор и преклоняюсь пред Владычицей Неба. Воззвал я к ней, и она услыхала мои стенанья. Она предназначила мне возлюбленную мою, и моя госпожа явилась проведать меня! Как велико счастье мое! Ликует сердце мое, и восторг переполняет его!»

Влюбленным наконец удалось встретиться и объясниться, однако окончательные слова все еще не произнесены. Девушка разрывается между надеждой и страхом. «Я проходила мимо открытой двери дома его. Брат мой стоял с матерью своей и с братьями и сестрами своими. Любовь к нему воспламеняла сердца всех проходивших мимо. Нет никого прекраснее возлюбленного моего: он первый среди братьев своих. Он обратил на меня взгляд, но не с кем мне разделить мою радость. Сердце мое возликовало, оттого что брат мой видел меня. Сделай же так, госпожа, чтобы мать его узнала, что у меня на сердце, чтобы она пришла ко мне. О Нубет, вложи мысль эту в ее сердце. Я побегу к брату моему и носом прильну к нему [египтяне целовались носами, а не губами, как греки; однако в более поздние времена египтяне переняли греческую традицию] на глазах у родни». Она поверяет свои мысли птицам и деревьям и мечтает стать хозяйкой дома и гулять по саду с любимым.

То, что дело у влюбленной пары шло так медленно, исключительно их вина. Родители не чинят им препятствий и, по-видимому, даже одобряют выбор детей. Если они и противятся развитию их отношений, то только для виду.

Фараон намеревался выдать дочь Ахури за одного из военачальников, а сына Неферкаптаха женить на дочери другого военачальника. Однако, увидев, что молодые люди искренне любят друг друга, в конце концов сочетал их браком. «Обреченный царевич» в одноименной сказке прибывает в один из городов Нахарины, где собралось много его сверстников, желавших продемонстрировать свою удаль на состязании. Царь решил отдать руку своей прекрасной дочери тому, кто сумеет первым добраться до ее окна. А жила красавица во дворце, расположенном над высоким утесом. Царевич вступил в соревнование под видом сына египетского военачальника, сказав, что покинул родные края из-за ненависти злой мачехи, превратившей его жизнь в бесконечные страдания. Царевич одержал победу, однако разгневанный царь заявил, что никогда не отдаст дочь за изгнанника. У царевны, однако, были другие соображения на этот счет, поскольку, впервые увидев египтянина, она поняла, что умрет на месте, если он не станет ее мужем. Этой угрозы оказалось достаточно, чтобы отец перестал чинить им препятствия. Он тепло принял молодого чужестранца, с неподдельным интересом выслушал его историю, даже не подозревая, что перед ним сын фараона. Так или иначе, но он не смог устоять перед обаянием царственного юноши, нежно обнял его, назвал своим зятем и щедро одарил.

В любовных песнях молодой человек называет свою возлюбленную «сестрой», а она его «братом». Мы, однако, понимаем, что они живут в разных домах и у них разные родители. После свадьбы муж продолжал называть свою жену сенет (сестра), а не хемет (супруга). Этот обычай установился где-то в конце Восемнадцатой династии. Нам неизвестно, когда от этого обращения отказались, но мы знаем, что в течение всего Нового царства оно использовалось. На судебных процсесах, правда, этой практике не следовали, и слова сен, хаи и хемет употреблялись в их исконном значении «брат», «муж» и «жена».

Греки полагали, что в Древнем Египте были приняты браки между братьями и сестрами. Сегодня к этому мнению склоняются многие историки. Известно, что некоторые фараоны женились даже на своих дочерях, но стоит вспомнить, как ответили Камбизу царские судьи, когда он спросил, позволяет ли закон жениться на собственной сестре или желать ее. Они ответили: «Нет закона, который разрешал бы это, но есть закон, дозволяющий царю поступать так, как ему вздумается». Мы сегодня не знаем ни одного примера, чтобы египетский сановник, горожанин или простолюдин был женат на родной сестре. Браки между дядями и племянницами, по всей видимости, были разрешены – в гробнице некоего Аменемхета мы нашли изображение дочери его сестры, Бакетамон, сидящей подле дяди, как если бы она была его женой.

Супружеская пара (Дейвис. Гробница визиря Рамоса)

Дошедшие до нас тексты и изображения почти ничего не говорят нам о свадебных обрядах. Когда фараон в истории о Сатни-Хамуасе решил сочетать браком своих детей, он сказал так: «Пусть отведут Ахури в дом Неферкаптаха этой же ночью. И пусть принесут с ней множество богатых даров». Его приказ был исполнен, и, по словам невесты: «привели меня супругой в дом Неферкаптаха; фараон повелел, чтобы со мной принесли большое приданое золотом и серебром и все люди из царского дома одарили меня». Очевидно, главная часть церемонии заключалась в переходе невесты из отцовского дома в дом будущего мужа. Думаю, этот свадебный кортеж был таким же живописным и шумным, как и процсесии во время приношения даров в храмах, торжественные марши иноземных послов, желавших «пить царскую воду», или похоронные шествия, которые для египтян означали, по сути, переселение в иное жилище. Жених, скорее всего, выходил встречать кортеж – так, царь Рамсес II отправился в один из своих дворцов, находившийся между Египтом и Сирией, чтобы дождаться там свою невесту, дочь царя Хатусилиса I, которая добиралась до него ползимы, проехав часть Малой Азии и всю Сирию. Египтянам нравилось излагать все события своей жизни в письменной форме, поэтому можно предположить, что новобрачные должны были предстать перед неким чиновником, который записывал их имена и фиксировал все детали «свадебного договора». Когда замужнюю женщину вызывали в суд, к ней обращались по ее собственному имени, а затем называли имя и профессию ее мужа, например, Мутемуйа, жена Несиамона, писца священных книг. В Фивах был найден остракон, на котором написано, что две трети в совместное имущество вносил муж, а треть – жена. В случае смерти кого-либо из супругов оставшийся в живых имел право пользоваться совместным имуществом, но продать или подарить мог только свою долю. Так, например, некий цирюльник передал свое дело одному рабу и выдал за него свою осиротевшую племянницу. В качестве приданого она получила часть личного имущества цирюльника, которому пришлось совершить официальный раздел собственности со своей женой и сестрой.

Сложно поверить, что в таком важном вопросе, как семейная жизнь, не играла никакой роли религия. Если женатый мужчина решал совершить паломничество в Абидос, он непременно брал с собой жену. Обычно они посещали храм вместе. Любимица Хатхор, владычицы Кусе, жена Неферхотепа, пастыря стад Амона, приходила к мужу во время церемоний, когда он восхвалял Ра в час восхода солнца и Хорахти в час заката. Поэтому мне кажется весьма вероятным, хотя документальными доказательствами я и не располагаю, что супруги, а возможно, и их ближайшая родня ходили в храм вместе, вместе совершали жертвоприношения и вместе получали благословение.

После того как брак был надлежащим образом оформлен и новобрачные вступали в супружеские покои, гости начинали расходиться. Мы знаем, что египтяне любили трапезу в семейном кругу, однако осмелюсь предположить, что по случаю свадьбы для приглашенных устраивался торжественный обед.

Художники и скульпторы оставили нам прекрасные и трогательные изображения египетской семьи. Отец и мать держатся за руки или обнимают друг друга за талию, а дети нежно прижимаются к родителям. Мы видим царицу сидящей на коленях у фараона Эхнатона. Они осыпают ласками своих детей, которые в ответ нежно поглаживают крошечными ручками подбородок отца или матери. Традиция передавать в изображениях пылкую любовь царственных супругов сохранялась на протяжении всего периода ереси, проявлением и следствием которой она являлась, но к началу Девятнадцатой династии египетское искусство вновь обрело привычную строгость. Однако в гробницах мы по-прежнему видим мужа и жену бок о бок друг с другом, как будто после смерти они остаются так же неразлучны, как и при жизни.

В литературе египетские женщины изображены в довольно невыгодном свете. Женщина легкомысленна и ненадежна; не умеет хранить тайны; лжива и злопамятна; вероломна от природы. Рассказчики и моралисты называют женщин воплощением всех мыслимых грехов и источником бесчисленных бед. Однажды, когда рассудок царя Снофру помутился от скуки, придворные попытались развлечь его. Для этого они пустили в пруд в царском саду лодку с двадцатью прекрасными девушками, весь наряд которых состоял из лент и украшений. Одна из них уронила в воду драгоценность из бирюзы и в отчаянии отбросила весло. Царь велел ей продолжать грести, пообещав подарить ей такую же. «Мне нужен мой кулон, а не его подобие», – отвечала красавица. Царь решил пойти ей навстречу и призвал кудесника, которому удалось найти потерю весьма оригинальным способом: он положил одну половину вод на другую, тем самым обнажив дно пруда. В другой истории девять богов увидели одинокого Бату в долине Кедра и, преисполнившись сочувствия к нему, подарили ему красавицу жену, в которой соединилось семя всех богов. Но она сначала обманула, а затем и окончательно погубила несчастного. Воскресший Бата превратился в быка, но бывшая жена, теперь ставшая наложницей фараона, уговаривает своего владыку убить его еще раз. В следующий раз Бата превратился в персей, однако по ее приказу деревья были срублены! Еще прежде, когда Бата жил работником в доме старшего брата, ему пришлось испытать на себе женское вероломство. Это было в сезон перет, когда вода отступила с полей и надо было заниматься распашкой земли и севом. Однажды братья работали в поле, и у них кончилось посевное зерно. Старший брат приказал Бате принести еще. Когда он выходил из амбара, играючи взвалив на плечо тяжелую ношу, жена брата увидела его силу и преисполнилась желания. Подойдя к Бате, она сказала: «Давай проведем час вместе, и я сделаю тебе красивые одежды». Бата разозлился, как пантера с юга: «Ведь ты мне вместо матери, а твой муж мне вместо отца. Не повторяй мне этих ужасных слов никогда, а я не скажу никому». Он ушел, оставив униженную невестку мучиться от стыда и жажды мести. Ее муж Анупу был человек вспыльчивый и скорый на суд, поэтому порочной женщине ничего не стоило убедить его, что Бата пытался соблазнить ее, но она отвергла его домогательства. Однако этого было недостаточно. Душа ее могла успокоиться только после смерти обидчика.

Жена распорядителя церемоний обманывала мужа с молодым человеком, да еще и осыпала своего любовника подарками. Реджедет, жена жреца бога Ра, тоже изменяла супругу и даже родила троих незаконных детей. Мужа она убедила, что отцом детей был бог Ра, пожелавший подарить Египту трех набожных и милостивых правителей. Как-то раз Реджедет рассердилась на свою служанку и прогнала ее из дому. Служанка, знавшая о тайне госпожи, вознамерилась отомстить и собиралась уже донести на нее, но, увы, не сдержалась и рассказала все брату. Брат сполна отплатил ей за доверие: он жестоко побил сестру за то, что она сует нос не в свое дело. Другая известная дама, Тбубуи, была не обычной уличной девкой, а храмовой проституткой. Она потребовала от своего любовника, чтобы он сначала лишил детей наследства, а затем убил их. Одна женщина благородного происхождения увидела на улице Правду в облике красивого молодого человека и отдалась ему. Удовлетворив свое вожделение, она тут же позабыла о своем случайном любовнике и равнодушно смотрела, как он выпрашивает милостыню возле ее порога. Лишь спустя много лет она рассказала своему сыну, что жалкий попрошайка, крутившийся возле их дома, был его отцом.

В целом если женщина предстает в египетской литературе не в самом выгодном свете, то мужчина изображается верным и нежным, преданным и рассудительным. Однако надо отметить, что во многих сказках фараон изображен человеком своенравным и взбалмошным, не способным шагу ступить без своих писцов и магов. На самом же деле, как мы знаем, многие египетские цари были храбрыми воинами, а многие египтянки были примерными женами и заботливыми матерями. Например, молодая женщина, чью историю можно прочитать на стеле в Британском музее:

«О вы, мудрецы и жрецы, царевичи, вельможи и простой люд – все человечество, все вы, вступающие нынче в эту гробницу, послушайте, что здесь сказано. Рождение мое приходится на девятый день четвертого месяца половодья в восьмой год царствования царя Птолемея XIII. В первый день третьего месяца лета в двадцать третий год отец мой отдал меня в жены первому жрецу Пхеренптаху, сыну Петубасти. Великим горем для него было, что трижды я носила детей его, но разрешалась лишь девочками. Тогда вместе с мужем моим я обратила мольбу к великому богу Имхотепу, сыну Птаха, дарителю благ, дарующему сыновей тем, кто их не имеет. Он не остался глух к нашим молитвам, ибо он всегда исполняет желания тех, кто взывает к нему… И в награду [за богоугодные деяния великого жреца] я зачала сына, который родился на шестом году царствования Клеопатры, в третьем месяце лета, в пятый день, в первый час дня, в день праздника приношений великому богу Имхотепу. И все люди возрадовались. На шестой год, во втором зимнем месяце, на шестой день я скончалась. Мой супруг, великий жрец Пхеренптах, похоронил меня в некрополе. Он исполнил все ритуалы, подобающие существам совершенным. Он похоронил меня с почестями и положил меня в мою гробницу позади Ракотиса». Покорная воле отца и желаниям мужа, злополучная Та-Имхотеп умерла во цвете лет, горько оплакиваемая мужем, не поскупившимся на ее похороны.

После этой трогательной истории будет полезно послушать жалобы, которые обращает к своей покойной супруге один несчастный вдовец. Его причитания записаны на папирусе, хранящемся в Лейденском музее.

«Я был юношей, когда взял тебя в жены, и провел всю жизнь свою подле тебя. Я поднялся до высоких степеней, но не оставил тебя. Никогда я не печалил твоего сердца. Ни в юности, ни на службе фараону (да будет Жив, Здоров и Силен!) я не покидал тебя: более того, неизменно я повторял себе: «Да будет она всегда подле меня». Когда кто-нибудь говорил со мной о тебе и советовал, я не слушал и отвечал: «Я сделаю, как ей приятно». И вот смотри: когда мне поручили наставлять военачальников и колесничих фараона, я посылал их, чтобы простирались ниц перед тобой и приносили тебе всевозможные роскошные дары. Никогда не было, чтобы я скрыл от тебя богатства, которые заработал… Никто не видел, чтобы я обманывал тебя и, подобно простолюдину, крался в чужой дом. Никогда не отсылал я в другой дом благовония, хлеб и одежду, всегда говорил: «Моя жена здесь!» Потому что не хотел сделать ничего, что расстроит твое сердце. Когда ты занемогла и страдала от своего недуга, я призвал сведущего врача, чтобы давал тебе снадобья и делал все, что ты велела. Когда я отправился с фараоном на юг, то смотри, как я поступал: восемь месяцев я не вкушал яств и напитков, приличествующих моему высокому положению. Когда я вернулся в Мемфис, я умолял фараона, чтобы отпустил меня туда, где ты ныне обитаешь [т. е. к твоей гробнице], и там рыдал много вместе с моими родными перед ликом твоим. И вот уже три года живу я один и все равно не хожу в другие дома, как делал бы другой… И смотри: в нашем доме есть сестры, но я не подхожу ни к одной из них…»

Безутешный вдовец таким образом дает нам понять, что многие на его месте вели бы себя совершенно иначе. Другой отверг бы жену, если бы ее низкое положение мешало бы его карьере; другой не проявлял бы такой сдержанности по отношению к другим женщинам; и, наконец, после смерти жены другой не стал бы горевать так долго. Столь добродетельное поведение с лихвой оправдывает некоторую велеречивость образцового мужа.

Из литературы мы узнаем, что в Древнем Египте неверную жену карали смертью. Когда Анупу, старший брат в «Сказке о двух братьях», узнал, что произошло на самом деле, сначала он сел и зарыдал над судьбой младшего брата, а затем вернулся в дом, убил свою коварную жену и бросил ее тело на съедение собакам. В конце «Сказки…» Бата хочет, чтобы его жену судили, и, хотя история не имеет конца, мы можем предполагать, что решение было не в ее пользу, поскольку богиня Хатхор еще раньше предсказала коварной женщине смерть от ножа. Жена Убаинера предала и разорила мужа, была за это сожжена заживо вместе с любовником и не удостоилась похорон: их прах был выброшен в Нил, – такое наказание полагалось им по закону. «Берегись женщины, которая тайно покидает свой дом, – предостерегает писец Ани, – и не ходи за ней или ей подобными. Женщина, чей муж не следит за ней, посылает тебе записки и приглашает посещать ее каждый день. Если она завлечет тебя в свои сети, это будет преступление, и, когда станет известно о том, ее ждет смерть, даже если она не успеет насладиться изменой». Стоит отметить, что мы не знаем случаев, когда мужа наказывали за измену. Мужчине разрешалось приводить в дом наложниц. В Книге Мертвых есть глава, содержащая список людей, которые могут считаться близкими главы семьи: отец, мать, друзья, коллеги, дети, жены, кто-то под названием инет-хинет (точное значение неизвестно), наложницы и слуги. Известны случаи полигамии, хотя, надо отметить, весьма немногочисленные. У одного расхитителя гробниц было четыре жены, и все они прекрасно ладили между собой. В стране, где палка играла такую огромную роль, муж имел право бить жену, а брат – сестру, но только «в разумных пределах». Виновный в нанесении жене серьезных увечий должен был в присутствии высоких судей поклясться, что больше никогда не поднимет на нее руку. Если же он нарушал клятву, его ожидали сто ударов плетью или лишение права распоряжаться долей жены в их общем хозяйстве. Известен случай, когда в суд обратился отец жестоко избитой женщины. Он поступил совершенно правильно, заступившись за обиженную дочь, однако пример египтянки Маруф наводит на мысль, что женщины частенько одурачивали своих простоватых мужей, обращаясь к судебным властям.

Писец Ани советует своим читателям жениться в ранней молодости и заводить побольше детей. Он мог бы и не тратить понапрасну свое красноречие, поскольку египтяне и так очень любили детей. «Вот через два месяца достигнешь ты родной земли. Тебя ждут дети твои и счастливая жизнь в семье твоей». Любой, кто зайдет в гробницы Мемфиса, Амарны, Фив или задержится около плит с надписями и скульптур из Абидоса, увидит множество изображений детей. Однажды крупный землевладелец Ти посетил свое имение, чтобы проследить за сбором урожая и за молотьбой на гумне. Перед ним немедленно разостлали циновки. Поставили удобное кресло. Вся семья собралась вокруг него. Дети играли с отцовской тростью. И каким бы развлечениям он ни предавался – охотился на птиц на болотах, удил рыбу с лодки или пробирался сквозь заросли высокого папируса, чтобы воздать почести прекрасной богине Хатхор, госпоже Имау и владычице сикомора, – радость его была неполной, если подле него не было любимой жены и детей. Подростки упражнялись в метании палок и гарпунов. Когда царевич Аменхотеп был ребенком, он любил тренировать свое тело, и для отца удаль наследника была предметом особой гордости. На барельефах мы видим пастуха, вышедшего работать в поле вместе со своими детьми. Один из них, встав на цыпочки, подносит кувшин к губам усталого отца. Сыновья ремесленников слоняются по мастерским, пытаясь найти способ облегчить работу родителей. Когда Эхнатон и царица Нефертити покидали дворец, они всегда брали с собой дочерей. Однако и во дворце мы постоянно видим царевен подле родителей, причем не только в часы досуга, но и когда царственная чета занята делами государства. Мы видим, как девочки взбираются на колени царя и доверчиво гладят его по лицу. Старшие дочери даже участвовали в официальных церемониях (например, введения чиновников в должность). Счастливые родители в порыве нежности обнимают детей и осыпают их поцелуями. Царь Рамсес II безмерно гордился тем, что число его отпрысков перевалило за сто шестьдесят. Страбон с изумлением отмечает тот факт, что египтяне считали своим долгом выкормить и вырастить всех родившихся детей. Действительно, египетские семьи были намного больше греческих, и объясняется это плодородием земли и благоприятным климатом страны. Как говорит Диодор, в Египте родителям не приходится тратиться на детей. В самом нежном возрасте они бегают босиком и нагишом: мальчики носили только ожерелье на шее, а девочки – гребень в волосах и поясок. А кормиться они могут стеблями папируса и сырыми или вареными кореньями, которые ничего не стоят.

Аменхотеп IV с женой и детьми (Эрман. Религия египтян)

Рождение ребенка всегда было желанным событием, но большинство египтян конечно же мечтали о сыне. Мы уже читали, как относился к этому великий жрец Птаха – Пхеренптах. «В древние времена, – говорится в начале сказки об обреченном принце, – жил царь, который не имел сына и очень о том горевал. Он молил богов своей страны даровать ему наследника, и они услышали его молитвы». Лишь благодаря сыну может продолжиться жизнь отцовского имени. Долг сына – напоминают сотни надписей в гробницах – должным образом похоронить отца и следить за его последним пристанищем.

Египтянам всегда хотелось знать, что ждет их впереди, поэтому при рождении ребенка они призывали семь богинь Хатхор. Невидимые Хатхор слетались к детской колыбели и рассказывали родителям, какая смерть ждет новорожденного. Так, девушке, которую боги решили отдать в жены Бате, они предсказали смерть от меча, а царю, вымолившему себе сына в «Обреченном царевиче», было сказано: «Он умрет от крокодила, или от змеи, или же от собаки». Однако богини никогда не уточняли, когда с их подопечным произойдет несчастье. Поэтому, например, жизнь юного царевича оберегали так старательно, что, достигнув зрелости, он был вынужден объявить своим не в меру заботливым родителям, что не желает более пытаться обмануть судьбу и собирается впредь поступать так, как ему вздумается. Мы не знаем, всегда ли Хатхор прилетали по первому зову родителей; так или иначе, любой отец мог без особого труда получить гороскоп своего ребенка. «Кроме всего прочего, – говорит Геродот, – каждый месяц и год у египтян посвящены тому или иному богу. Всякий может заранее узнать, какую судьбу, какой конец и характер будет иметь родившийся в тот или иной день». Так, согласно календарю благоприятных и неблагоприятных дней, тому, кто родился в четвертый день первого месяца сезона перет, предназначено пережить всех своих родичей и достичь возраста более преклонного, чем его отец, ибо это благоприятный день. Большая удача – родиться в девятый день второго месяца ахита, ибо тогда тебя ожидает смерть от старости, а еще больше повезло появившимся на свет в двадцать девятый день того же месяца, потому что они окончат свои дни окруженные всеобщим почетом и уважением. Четвертый, пятый и шестой дни этого месяца, напротив, крайне неблагоприятны и не сулят ничего хорошего. Родившимся в эти дни предстоит умереть от лихорадки, любви или пьянства. Ребенку, рожденному в двадцать третий день, следовало опасаться крокодилов, в двадцать седьмой – змей.

Для египтян самые незначительные на первый взгляд события могли приобретать огромное значение. Примеры мы найдем в медицинском трактате, известном как «Папирус Эберса». Если первый звук, который произносит новорожденный, «хи-и», значит, он будет жить, если же он скажет «мби», он умрет. Если он издаст звук, напоминающий скрип старой сосны, или повернется лицом вниз, его ждет смерть. Люди, сведущие в религиозной мифологии, знали, что из тела мертвого Осириса, прибитого морскими волнами к берегам Библа, выросло волшебное хвойное дерево. Именно поэтому детский крик, похожий на скрип сосны, – звук, знакомый тем, кто побывал в Сирии, – не мог быть добрым знаком.

Дочь фараона, найдя подкидыша Моисея в корзине, первым делом дала ему имя, которое затем прославилось на весь мир. Как в древности, так и в наши дни многие пытались доказать, что имя Моисей так или иначе связано с обстоятельствами чудесной находки. Однако Моше вовсе не означает «спасенный из воды». Это лишь египетская транскрипция слова «мес» или «мос», которое служит окончанием таких имен, как Тутмес (или Тутмос), Яхмес (или Яхмос), и целого ряда подобных имен. Царевна, спасшая младенца, решила, что он сирота, и потому дала ему первое пришедшее на ум имя.

У некоторых египтян были очень короткие имена: Ти, Аби, Туи и Ту; другие имена состояли из целых фраз: например Джед-птах-иуф-анх (Птах говорит, что он будет жить). Со временем некоторые нарицательные существительные, прилагательные и даже частицы превращались в имена собственные: Джаа (палка), Шеду (кожаная бутыль, бурдюк), Нахт (сильный), Шери (маленький) и Тамит (кошка). Многие родители стремились обеспечить своим детям покровительство богов; таким образом, крестники Хора получали имя Хори, крестники Сета – Сети, а крестники Амона – Амени. Историк Манефон имел покровителя в лице Монту, фиванского бога. Некоторые имена означали, что бог доволен; так появились бесчисленные Аменхотепы, Хнумхотепы и Птахотепы; «бог шествует впереди (ребенка)» – Аменемхет, или «бог защищает», или «является отцом» новорожденного. Люди с именем Сенусерт (по-гречески Сесострис) были сыновьями богини Усерт, а те, кого называли Сиамон, – детьми Амона. Мутнеджем означает, что богиня Мут преисполнена добра. Таким образом, по именам мы можем судить о популярности того или иного бога в тот или иной период. В Среднем царстве владычица Библа стала крестной множества египтянок. Со времени восшествия на престол фараона Рамсеса I и вплоть до Войны с нечистыми мы постоянно встречаемся с такими именами, как Сетнахт и Сетемуйа (Сет в барке [Ра]). Это связано с тем, что правящая династия вела свое происхождение от убийцы Осириса бога Сета. После войны к Сету стали относиться с большим презрением, и теперь уже ни один отец не стал бы называть в его честь любимого отпрыска. Фараон также считался богом, и его покровительство ценилось ничуть не меньше, чем защита небожителей. В эпоху Восемнадцатой династии мы находим такие имена, как Джосеркар-Сенеб, Менхеперра-Сенеб и Немар-Нахт. Затем на протяжении двух династий мы постоянно встречаем имя Рамсеснахт (Рамсес могуч).

Выбор был поистине велик, поэтому родители иногда руководствовались посторонними обстоятельствами, например сновидениями. Жена Сатни-Хамуаса, не имевшего наследника, однажды провела ночь в храме Птаха. Во сне ей явился бог, который заговорил с ней и повелел ей совершить некие действия. Она поспешила исполнить приказ и вскоре забеременела. А мужу приснилось, что ребенка следует назвать Са-Осирисом.

После того как имя было выбрано, родителям оставалось лишь зарегистрировать ребенка как полагается. Вот что рассказывает царевна Ахури, жена Неферкаптаха: «Я дала жизнь этому младенцу, которого ты видишь перед собой. Я нарекла его Мерибом, имя его занесено в списки Дома Жизни». Дом Жизни, о котором нам приходится так часто упоминать, представлял собой своего рода египетскую академию наук, где хранились и преумножались знания в области истории, астрономии и философии. Возможно, он служил и более земным целям, и, помимо ученых и мыслителей, там трудились обычные писцы, занимавшиеся регистрацией рождений, смертей и бракосочетаний. Однако это лишь догадки, поэтому разумнее не пытаться спорить с Масперо, считавшим, что детей приносили в Дом Жизни, чтобы составить гороскоп и узнать, какие меры следует принять, чтобы оградить ребенка от невзгод, предназначенных ему судьбой. Возможно, для Мериба было сделано исключение – что ни говори, он был не совсем обычным ребенком. Так или иначе, правительство, несомненно, вело учет рождениям, смертям и бракам. В юридических документах указаны сперва собственные имена обвиняемых и свидетелей, затем имена их родителей и лишь в конце – каким ремеслом они зарабатывают на хлеб. Несмотря на обширный выбор имен, мы очень часто сталкиваемся с совпадениями. Аменхотеп, любимец и советник царя Аменхотепа III, имел прозвище Хеви: дело в том, что Аменхотеп было настолько распространенным именем, что прозвища стали использоваться повсеместно. Поэтому царский фаворит обычно добавлял к своему имени и прозвищу еще и имя своего отца: Аменхотеп Хеви, сын Хапу. Такое добавление вовсе не было пустой прихотью, оно носило официальный характер. Подобный обычай лишний раз свидетельствует, что власти уделяли большое внимание учету населения.

Как правило, ребенка оставляли при матери, которая обычно носила его в специальной сумке, висящей спереди на шее, так что руки ее были свободны. Писец Ани так описывает преданность и нежность египетских матерей: «Воздай матери своей за все, что она сделала для тебя. Давай ей столько хлеба, сколько нужно, и носи ее на руках, как носила она тебя, ибо ты был для нее тяжкой ношей. И даже когда пришло время тебе родиться, она еще долго носила тебя на своей шее, и три года кормился ты ее грудью. Она не бежала с отвращением нечистот твоих». Царицы, а возможно, и другие знатные дамы не столь щепетильно относились к своим обязанностям. Мать Кенамона имела титул «великая кормилица, та, что вырастила бога». Этим богом был не кто иной, как фараон Аменхотеп II, до конца жизни сохранивший привязанность к своей кормилице. Он часто навещал ее, присаживался к ней на колени, как в раннем детстве. Малолетних царевичей принято было вверять заботам надежных людей, состарившихся на службе царю. Пахери, князь Чени и правитель

Нехеба, изображен в своей гробнице с крохотным младенцем на коленях. Прядь волос прикрывает правую щеку ребенка. Это царский сын Уаджмес. К своему титулу верный слуга царя не забывает прибавить звание воспитателя царевича. Славный воин Яхмос из Нехеба рассказывает: «Моя старость прошла счастливо среди приближенных царя… Божественная супруга, великая спутница царя Мааткара (Хатшепсут), вернула мне свое расположение…Мне довелось воспитывать ее старшую дочь, царскую дочь Неферуру, когда она была еще младенцем, сосавшим грудь». Старый вояка не мог уделять слишком много времени ребенку, поэтому она имела еще одного воспитателя, главного архитектора Сененмута, которому мы обязаны храмом в Дейр-эль-Бахри, одним из прекраснейших образцов египетского зодчества, а также обелисками в Карнаке. Великий художник и ребенок прекрасно ладили. Их привязанность была трогательно запечатлена современниками в виде нескольких скульптурных групп. Одна из них представляет собой нечто вроде куба, сплошь покрытого иероглифами, из которого выступает лишь голова заботливого воспитателя, а перед нею маленькая головка царевны.

Наступал день, когда ребенку уже нельзя было бегать нагишом с одной только ниткой бус на шее. Мальчики надевали набедренную повязку и пояс, девочки облачались в платье. Для ребенка получение одежды было серьезным событием. Так, почтенные вельможи Уна и Птахшепсес хорошо помнили день, когда впервые застегнули пояс на бедрах в правление одного из фараонов. Существует гипотеза, что именно в этот день детей впервые отправляли в школу. Дети простолюдинов оставались дома, где их обучали ходить за скотом, пользоваться различными инструментами, чтобы, когда придет время, они смогли продолжить дело своих родителей.

В росписях и на барельефах, где изображены люди из окружения знатного вельможи, порой нелегко отличить его помощников в делах от обычных слуг. В Египте, однако, их никогда не путали. Хапиджефаи, правителю нома Сиут, приходилось распоряжаться как хозяйством своего отца, так и имуществом царского дома. В первом случае он действовал от своего имени, во втором – от имени государства. Тем, кто участвовал в заупокойном культе его отца, Хапиджефаи платил из собственных средств. Поскольку заупокойный культ был для египтянина лишь продолжением земной жизни, мы можем с полным основанием заключить, что хозяева содержали и вознаграждали слуг из личных средств.

В египетском языке было несколько слов, приблизительно соответствующих нашему понятию «слуга»: «послушный» (призыву своего хозяина), кравчий, или убау (иероглиф, обозначающий это понятие, включал значок кувшина), и шемсу – «сопровождающий» (обозначался сложным иероглифом, состоящим из изображения трости, свернутой циновки или покрывала, перевязанного тесемкой, и небольшого опахала). Шемсу всюду сопровождал своего господина, и, когда у того появлялось желание передохнуть, он забирал у хозяина трость, расстилал перед ним циновку и обмахивал его опахалом. Хозяин же мог со всеми удобствами побеседовать с управляющими и выслушать их отчет о текущих делах. Другой шемсу должен был носить за господином сандалии, обтирать пыль с его ног и помогать ему обуваться. Кравчие прислуживали за столом. Они играли весьма важную роль в общественной и политической жизни, поскольку их положение позволяло присутствовать при конфиденциальных разговорах, а если надо, то и шепнуть словечко на ухо господину. Кравчие фараона участвовали во всех серьезных процсесах и расследованиях.

Все эти слуги были, насколько нам известно, свободными людьми. Они имели право сменить хозяина или заняться другим делом, могли получить наследство, а то и нанять собственных слуг и наслаждаться господской жизнью. После жестокой и несправедливой обиды, нанесенной ему братом, Бата объявил, что больше не желает прислуживать ему, а потому пусть Анупу отныне сам ходит за скотом. Понятно, что между братьями могут быть особые отношения, однако у нас нет никаких оснований сомневаться в том, что Бата мог бы поступить точно так же, даже если бы служил постороннему человеку. Реджедет, мать трех царей, велела высечь свою непокорную служанку. После этого служанка ушла от своевольной госпожи. Правда, на этом ее страдания не окончились – сначала ее жестоко избил брат, а в довершение всех бед ее сожрал крокодил, орудие божьего мщения. Однако все эти невзгоды обрушились на нее не за то, что она оставила место, а за то, что вознамерилась раскрыть фараону тайну бывшей хозяйки. Само собой, господин также всегда мог прогнать неугодного слугу.

Что же касается тех, кого в Новом царстве называли хему или баку, это были рабы. С ними жестоко обращались, а в случае побега снаряжали погоню. Мы располагаем письмом, в котором писец сообщает своему господину, что «два человека сбежали от конюшего Неферхотепа, приказавшего избить их, и нет никого, кто мог бы заменить их. Сообщаю о том моему господину». Точно так же в один прекрасный день два раба сбежали из резиденции Рамсесов: может быть, с ними жестоко обращались или им надоело жить в неволе. На поиски беглецов послали начальника лучников Какемур. Он выступил из Пер-Рамсеса и уже на следующий день прибыл в Чеку. Здесь ему сообщили, что беглецы прошли южнее Чеку в тот же день. Когда военачальник достиг крепости, то здесь узнал, что рабы перебрались через стены севернее башни Сети Мернептаха. От дальнейших поисков пришлось отказаться. Не всем беглым рабам так везло. В гробнице Неферхотепа мы видим изображение писца, построившего рабов перед своим господином. У одного из рабов связаны руки, а на шею надета грубая веревка. Двое других уже выдержали наказание, и стражник готовится надеть на них оковы. Эту сцену можно назвать «Поимка беглецов».

Рабы, как правило, были чужеземцами, плененными во время успешных кампаний в Нубии или Ливии, Восточной пустыне или Сирии. По приказу фараона пленников либо отдавали отличившемуся в конкретной операции военачальнику, либо распределяли между всеми воинами. Таким образом доблестный Яхмос в ходе своей многолетней службы получил девятнадцать рабов – десять женщин и девять мужчин, большинство из которых имели иноземные имена: Памеджаи, Пааму, Истарумми и Хедеткуш. У других были египетские имена, они, вероятно, достались Ях-мосу за участие в кампаниях в Дельте, или же он сам сменил их ханаанские или нубийские имена на египетские.

Хозяин имел право продавать или отдавать рабов внаем. Мы знаем о человеке, который, когда ему понадобились новые одеяния, нанял на два-три дня сирийскую рабыню. Нам неизвестно, какую именно работу ей надлежало выполнять, но цена за нее была заплачена весьма высокая. Один из фиванских горожан был заподозрен в расхищении гробниц; соседи заметили, что он совершенно неожиданно начал вести роскошную жизнь. Когда судья спросил его жену, на какие средства они купили рабов, она ответила: «Я никогда не видела денег, которые он платил им». Чтобы узнать некоторые способы приобретения рабов, необходимо обратиться к недавно изданному папирусу из Каирского музея. Купец по имени Райа предлагает одному человеку купить у него молодую рабыню из Сирии. Покупатель платит за рабыню не золотом или серебром, а разными предметами, чья ценность пересчитывается на вес серебра. Обменявшись клятвами в присутствии свидетелей, покупатель и продавец регистрируют сделку в суде, после чего рабыня переходит в собственность покупателя, который первым делом дает ей египетское имя.

Когда правительство всерьез взялось за борьбу с разграблением гробниц, виновными в этом преступлении были признаны многие рабы. Суд с ними не церемонился: преступники получали двойное и тройное наказание палками. Впрочем, со свободными людьми, потревожившими покой умерших, обходились не лучше. Хозяин бил своих рабов, но точно так же побоям могли подвергать и нерадивых пастухов, и непочтительных слуг, и злостных должников. Немногие, подобно Неджемабу, жившему в эпоху Раннего царства, могли похвастаться, что с самого рождения никогда не были биты палками перед лицом высоких сановников. Хотя, кто знает, быть может, этот счастливейший из смертных не раз получал побои без свидетелей, но предпочитал не распространяться об этом. Если вспомнить обо всех препятствиях, мешавших представителям низших классов вырваться из тисков нужды, станет ясно, что разница между рабами и бедняками была не так уж велика. Мы уже цитировали фрагменты документа, в котором рассказывалось, как цирюльник подарил своему рабу свободу, передал дело да еще и женил его на своей племяннице. Так что в благоприятных обстоятельствах умелый и ловкий раб вполне мог обрести свободу и стать полноправным членом египетского общества.

Собаке, верному другу и помощнику человека по охоте, разрешалось входить в дом. Она залезала под хозяйское кресло и мирно дремала. Пастушьи собаки всюду следовали за хозяином, который голосом или жестом приказывал им собрать разбредшееся стадо или гнать его в нужном направлении. Чаще всего в качестве сторожевых и пастушьих собак в Египте использовали борзых на высоких ногах, с вытянутой мордой, длинным хвостом и большими болтающимися ушами (реже с заостренными стоячими ушами). К Новому царству более древние породы салуки – среднего размера со стоячими ушами и большими хвостами – и таксы уже почти не встречаются. Кроме борзых, большое распространение получила порода небольших собачек под названием кеткет. Такого кеткета подарили Обреченному принцу, который с негодованием отверг подарок и потребовал «настоящую собаку».

На изображениях мы почти всегда видим борзых на привязи, хотя им иногда, разумеется, давали как следует набегаться. Иногда следить за собака ми доверяли обезьянам. Например, на рельефе в Монтухерхопешефе обезьяна держит собаку на довольно коротком поводке. Собаке явно неудобно, она скалится на обезьяну, рычит и, похоже, даже пытается укусить ее.

Охотничья собака (Дейвис. Пять фиванских гробниц)

Собакам давали клички. В эпоху Первой династии одну собаку, например, звали Неб (повелитель). Она была похоронена подле своего хозяина, причем до нас дошла даже стела с ее именем и изображением. Царь Антеф дал своим четырем собакам берберские имена. Он так гордился ими, что не только повелел изобразить их на стеле, которая сейчас хранится в Каирском музее, но еще и приказал поставить перед своей гробницей статую, которая, к сожалению, не сохранилась. Однако до нас дошел один из судебных отчетов в связи с ограблением царской гробницы, где говорится, что на этой статуе у ног фараона стояла собака по имени Бахика (на берберском языке – сернобык). Собачьи могилы встречались в Абидосе среди гробниц женщин, лучников и карликов, а также в Сиуте, где была найдена знаменитая известняковая собака (сегодня она находится в Лувре). Несмотря на колокольчик, подвешенный к ее ошейнику, она не производит впечатления очень надежного сторожа. Египтяне воздавали собакам пышные погребальные почести, но стоит отметить, что мы нигде не видим изображений человека, ласкающего собаку или играющего с ней. По-видимому, в их отношениях всегда сохранялась определенная дистанция.

Более нежные чувства внушали египтянам обезьяны. Еще в эпоху Раннего царства их начали пускать в дом. Они развлекали всех своими смешными ужимками и прыжками и даже участвовали в представлениях карликов и горбунов, которые жили в каждом знатном доме. Особенно ценились карлики, которых привозили из дальних стран. Хиркхуф заработал царское расположение и обеспечил себе долгую память тем, что привез с юга карлика-танцора, подобного которому в Египте не видели больше ста лет, со времен царя Исеси. Одна из самых роскошных гробниц вблизи пирамиды Хефрена принадлежала карлику по имени Сенеб. Мы знаем, что номархи Менат-Хуфу еще держали карликов и горбунов для своих забав, однако к Новому царству эта практика, похоже, окончательно исчезла. Мы больше не встретим карликов ни при царском дворе, ни в частных домах. А вот мода на обезьян сохранилась. Исследователь Лорэ обнаружил в гробнице царя Тутмоса III мумию павиана. Едва ли это связано с тем, что в образе павиана в Древнем Египте почитали бога письма и знаний, скорее всего, царь надеялся, что в загробном мире зверь будет забавлять его, как и при жизни. Тем же самым объясняется и присутствие в гробнице царя Псусеннеса мумии его верного пса. Обезьяны особенно любили сидеть в удобных хозяйских креслах. Если в доме не было ни карликов, ни горбунов, они играли с негритятами, которым порой доставалось от их проказ. Когда созревали фрукты, обезьяны лазали по деревьям в саду. Несомненно, в это время им доставалось больше фиников и фиг, чем обычно, но это не расстраивало садовников. Разве Египет не достаточно плодороден, чтобы прокормить любую обитающую в нем тварь? Все живое создано Амоном, и Хапи разливает свои воды на благо всем существам. Обезьяны хорошо ладили с собаками и кошками, чего не скажешь об их отношениях с нильским гусем, сварливым созданием, нередко подвергавшимся их нападению.

Домашние животные царицы Тэйе (Бюллетень музея искусств «Метрополитен», 1929)

Кошку стали пускать в дом лишь в эпоху Среднего царства. Обычно кошки жили на болотах, в зарослях тростника, и разоряли птичьи гнезда, подобно виверрам и другим мелким хищникам, которые живут за счет пернатых. Охотники не могли составить им серьезную конкуренцию: пока человек пробирался сквозь густой папирус с палкой для метания в руках, кошка уже дважды успевала прыгнуть за добычей. Мы видим, как она сжимает в зубах утку, а лапами держит двух иволг. В конце концов кошка стала жить в человеческом доме, однако нисколько не утратила своего независимого характера и не забыла охотничьих инстинктов. Бывало, что она снисходила до того, чтобы устроиться под стулом, но уже в следующую минуту со свойственной ее породе самоуверенностью вскакивала хозяину на колени или начинала точить когти о хозяйский плащ из тонкого льна. Кошка позволяла надевать на себя ошейник – в конце концов, это неплохое украшение. Однако, когда кошку привязывают к ножке стула, да еще так, что она не может дотянуться до миски с молоком, она понимает, что люди решили сыграть с ней злую шутку. Тогда шерсть ее встает дыбом. Она выпускает когти и изо всех сил рвется с поводка. Обычно кошки неплохо ладили с другими домашними любимцами: обезьянами и гусями. Известно изображение, на котором кошка и гусь смотрят друг на друга с абсолютной безмятежностью, однако не следует забывать, что в данном случае они, возможно, олицетворяют бога Амона и его супругу Мут. Как будто сознавая возложенную на них ответственность, они держатся подобающим образом, как и положено священным животным. На деле же кошка при случае вполне могла пустить в ход когти, а гусь со своим скверным характером уж точно не лишил бы себя случая воспользоваться своим могучим клювом. Сложно сказать, кому пришлось бы хуже, завяжись между ними драка.

Египтяне ценили кошек, зная, что они являются заклятыми врагами мышей. Чтобы приучить кошку к дому, не нужно было поводка, достаточно было хорошенько угостить ее жирной рыбой. Однажды, когда Ипуи, взяв свою лодку с носом в форме дикой утки, отправился вместе с женой и слугой охотиться на болотных птиц, он не забыл прихватить с собой и кошку – ту самую, которую мы уже видели точившей когти о льняной плащ. Подобно своим диким предкам, кошка нападала на спрятанные в камышах гнезда, но хозяин знал, что надо сделать, чтобы заставить ее вернуться.

Нильский, или египетский, гусь с древнейших времен пользовался особым положением на птичьих дворах египтян. Вместо того чтобы держать его в загоне вместе с прочей домашней птицей, египтяне позволяли ему свободно разгуливать по двору и саду и даже входить в дом. Именно поэтому, когда царю Хеопсу захотелось испытать способности кудесника, который хвастал, будто сумеет приставить отрубленную голову на место, он велел принести для проверки семена (нильского гуся). Гусь делил с кошкой привилегированные места у кресла хозяина. Однако независимость он ценил куда выше этих привилегий и охотно отправлялся погулять на берегу Нила. Забот с ним было немало: в жаркий сезон он пожирал финики, в холода подбирал плоды пальмы дум, а во время полевых работ топтался под ногами сеятелей, выковыривая из земли только что брошенные в нее зерна. Поэтому египтяне считали его подлой птицей, не ловили и не приносили в жертву богам. И все же их забавляла его непомерная прожорливость, склочность и хриплый гогот. Бывало, что гусь проявлял себя отменным сторожем, ничуть не уступающим в отваге собаке. Если же его нужно было наказать, этим с охотой занимались веселые обезьяны, несмотря на риск получить удар клювом.