Кельтский год поначалу не был упорядочен по солнцестояниям и равноденствиям, а неким образом был связан с сельскохозяйственными сезонами или временами года. Позже год состоял из лунных циклов, и есть некоторые свидетельства в пользу стремления кельтов синхронизировать солнечное и лунное время. Но время измерялось главным образом по Луне, и во всех вычислениях ночь предшествовала дню. Так, оидххе Самайн был в ночь, предшествующую Самайну (1 ноября), а не в следующую ночь. Этот обычай сохранился в слове «senriight» («неделя») и «fortnight» («две недели»). В древние времена год имел два, возможно, три периода, отмечавшие сезоны скотоводческой или сельскохозяйственной жизни, но впоследствии он был разделен на четыре периода, и начало года было зимой, сразу после Самайна. Двойное деление, в свою очередь подразделяемое надвое, встречается в ирландских текстах и может быть сведено в таблицу следующим образом:

A. ГЕЙМРЕД (зимняя половина)

1-я четверть – Геймред – начинающаяся с праздника Самайн, 1 ноября

2-я четверть – Эаррах – начинающаяся 1 февраля (иногда называлась Оймелк)

Б. САМРАД (летняя половина)

3-я четверть – Самрад – начинающаяся с праздника Бельтайн, 1 мая (называлась также Сет-соман или Сет-самайн), 1-й день Самонос (срав. с уэльским Синтефином)

В. САМРАД (летняя половина)

4-я четверть – Фогхамхар – начинающаяся с праздника Лугназад, 1 августа (иногда называлась Брантрогхайн).

Эти четверти начинались с праздников, и явные следы трех из них встречаются во всем кельтском регионе, но четвертый теперь слился с Днем святой Бригит. Бельтайн и Самайн знаменовали собой начало двух больших времен года и, возможно, были поначалу подвижными праздниками, в соответствии с тем, как раньше или позже появлялись признаки лета или зимы. С принятием римского календаря некоторые из праздников были заменены, например, в Галлии, где календы января заняли место Самайна и в связи с этим был перенесен ритуал.

Ни один из этих четырех праздников не был связан со временем равноденствия и солнцестояния. Это указывает на тот факт, что первоначально кельтский год был независим от них. Но день летнего солнцестояния соблюдался не только кельтами, но и большинством европейских народов, а ритуал был похожим на ритуал Бельтайна. Он соблюдался, и старая традиция в Ирландии дает некоторое подтверждение той теории, что под влиянием христианства старый языческий праздник Бельтайн слился с праздником Иоанна Крестителя в день летнего солнцестояния. Но, хотя в ритуале дня летнего солнцестояния и есть христианские элементы, указывающие на стремление уподобить его церковному обряду, в нем сильно заметны и языческие элементы, и по всей Европе истоки этого праздника коренятся в раннем язычестве. Без особого знания астрономии люди, должно быть, с древнейших времен отмечали период самого длинного пути Солнца по небу, и, вероятно, он соблюдался ритуально. Праздники Бельтайна и дня летнего солнцестояния, возможно, возникли и существовали независимо друг от друга. Или же Бельтайн, возможно, был древним скотоводческим праздником, знаменующим собой начало лета, когда крупный рогатый скот выходил на пастбища, а день летнего солнцестояния был скорее сельскохозяйственным праздником.

А поскольку их ритуальный аспект и цели, наблюдаемые в народных традициях, подобны, они, возможно, в конечном счете многое заимствовали друг у друга. Или же позже они были разделены фиксированными датами ранее подвижного летнего праздника. Для нашей цели мы можем здесь считать их двумя половинами одного праздника. Там, где день летнего солнцестояния уже соблюдался, влияние римского календаря утвердило это соблюдение. Праздники христианского года также воздействовали на более древние обычаи. Часть ритуала была передана дням святых в диапазоне дней языческого праздника. Так, ритуал Самайна стал соблюдаться в День святого Мартина. В других случаях церковные праздники заняли место старых праздников: День Всех Святых и Всех Душ вместо Самайна, День святой Бригит – вместо 1 февраля, День Иоанна Крестителя – вместо дня летнего солнцестояния, праздник урожая – вместо Лугназада, и были сделаны попытки если не изгнать, то освятить более древние ритуалы.

Следы кельтских праздников, прежде всего связанных с сельскохозяйственной и животноводческой жизнью, мы обнаруживаем в сохранившихся религиозных и магических представлениях о силах природы, способствующих росту и плодородию. Доказательство этого можно обнаружить при исследовании нравов, связанных с эими кельтскими праздниками.

Самайн[39], знаменующий начало кельтского года, был важным социально-религиозным событием. Уже господствовали в природе силы увядания, однако не был забыт будущий триумф сил роста и обновления. Вероятно, Самайн вобрал в себя другие ранее встречавшиеся праздники. Таким образом, он имеет черты праздника урожая, а также следы более древнего праздника урожая, который отмечался, когда кельты оказались в странах, где урожай не собирали до поздней осени. Однако обряды, связанные с урожаем, возможно, были связаны скорее с молотьбой, чем со сбором. Самайн также содержит в своих ритуалах черты старых скотоводческих культов, хотя как новогодний праздник он сходен со всеми праздниками, знаменующими начало.

На Самайн в каждый дом вносили новый огонь от священного костра, вероятно разожженного трением кусков древесины. Это сохраняло его чистоту, необходимую для праздника начал. Устранение старых огней было, вероятно, связано с различными обрядами изгнания злых духов, которые у многих народов обычно проводятся на новогодний праздник. Таким образом, Самайн был приближен к Рождеству, возжигание бревна на Рождество, возможно, первоначально было связано с этим праздником.

На этом празднике происходили гадания и предсказания судеб на грядущий год. Иногда это было связано с костром – по положенным в него камням угадывали будущее, ожидающее их владельцев. Другие гадания, подобные описанным Бёрнсом в его «Хеллоуине», не были связаны с костром и имели эротическую природу.

Забой животных для зимнего употребления, который происходил в Самайн, или, как в настоящее время, в День святого Мартина, хотя и был связан с экономическими причинами, однако имел отчетливый религиозный аспект, как у тевтонцев. В Ирландии издавна одно из животных приносили в жертву святому Мартину, который, возможно, занял место бога, и несоблюдение этого обычая влекло за собой несчастья. Забой сопровождался общим пиром. Этот более поздний забой, возможно, восходит к пастушеской стадии кельтской религии, когда животные считались божественными, и одного ежегодно убивали и съедали в священном обряде. Но позже, когда животным перестали поклоняться, забой стал, конечно, общим, хотя сохранялись следы его первоначального характера. Скотоводческое таинство, возможно, также было связано с убийством и поеданием животного, представляющего дух зерна во время урожая. В одной легенде святой Мартин ассоциируется с животным, убитым в День святого Мартина, и, как считают, был зарезан и съеден в виде быка, как будто первое божественное животное стало антропоморфным божеством, а последнее соединилось с личностью христианского святого.

Другие обряды, связанные с календами января, имели такой же характер. В Галлии и Германии происходили шумные процессии с участием мужчин, облаченных в головы и кожи животных. Этот обряд, как считается, был привнесен Тилле из Италии, но, вероятнее, был исконной традицией. Поскольку люди съедали плоть убитых животных в священном обряде, они облачались в кожи, чтобы усилить контакт со своим божеством. Обход поселка по часовой стрелке в облачении из коровьей шкуры до недавнего времени происходил на Гебридах в Новый год, при этом, чтобы отпугнуть бедствия, кусок шкуры сжигали, а дым вдыхался всеми людьми и животными в поселке. Подобные обряды встречаются и в других кельтских районах и едва ли могут быть отделены от священного забоя в Самайн.

Проведением ритуала в Новый год можно было избавиться от многих бедствий. Поэтому у примитивных народов Новый год часто характеризуется оргиастическими обрядами. Они происходили в календы в Галлии и были осуждены христианскими соборами и проповедниками. В Ирландии веселье в Самайн часто упоминают в текстах, и подобные оргиастические обряды проводятся в канун Дня Всех Святых в Шотландии с той вольностью, которая до сих пор разрешается молодежи в самых тихих городках Западного Нагорья.

Самайн, как было отмечено, был также праздником мертвых, чьи духи питались в это время.

Поскольку зимой силы роста были в опасности и в состоянии затухания, люди считали, что необходимо помочь им. В качестве магической помощи костер Самайна был главным средством, и его до сих пор возжигают в Нагорье. Повсюду ходили с факелами, и от них в каждом доме зажигали новые огни. На Севере уэльсцы прыгали через огонь и, когда он потухал, убегали, чтобы убежать от «черной свиньи», которая хватала самого последнего. Костер символизировал Солнце и был предназначен для того, чтобы усилить его силу. Но, представляя Солнце, костер давал силу тому, кто перепрыгивал через него. Уэльское упоминание о самом последнем убегающем от «черной свиньи» указывает на человеческое жертвоприношение, возможно, любого, кто спотыкался, прыгая через огонь. Китинг говорит о друидском жертвоприношении на костре, не важно – человека или животного. Возможно, жертва, подобно козлу отпущения, была ослаблена накопившимися за год бедствиями, как в подобных новогодних обычаях в других местах. В более поздние времена религия рассматривала жертву (если было жертвоприношение) как предлагаемую силам зла, например, «черной свинье», если это животное не является реминисценцией верований в духа зерна в его вредоносном аспекте. Более ранние силы роста или упадка стали связываться с Самайном как демонические существа – «стаи злобных птиц», которые губили зерновые культуры и убивали животных, самханах, которые крали детей, и привидения Монгфинд, к которым «женщины и простонародье» обращаются с прошениями в канун Самайна. В это время были особенно активны ведьмы, злонамеренные феи и мертвые.

Хотя жертва стала рассматриваться как предлагаемая силам упадка, некогда она, возможно, представляла божество роста или, в более ранние времена, дух зерна. Такую жертву убивали во время сбора урожая, а сбор урожая в северных кельтских областях часто был поздним, в то время как убийство иногда связывалось не со сбором урожая, а с более поздней молотьбой. Это привело бы его близко по времени к празднику Самайн. Ритуал заклания духа зерна произошел от более раннего ритуала заклания дерева или духа растительности, воплощенного в дереве, а также в человеческой или животной жертве. Дух зерна был воплощен в последнем сжатом снопе, а также в животном или человеческом существе. Эта человеческая жертва, возможно, выбиралась в короли, поскольку в поздней народной традиции лжекороля выбирали в зимние праздники. В других случаях изображение святого подвешивали и обносили вокруг различных домов, оставляя в каждом часть одежды. Святой, возможно, унаследовал традиционный ритуал божественной жертвы. Также в этом народном обычае сохранились черты первобытного ритуала, в котором дух зерна рассматривался как женский, а женщина – как его человеческий представитель. Последний сноп называется Девой, или Матерью, хотя, как, например, в Нортамптоншире, девушки выбирают королеву в День святой Катерины, 26 ноября, а в некоторых рождественских театрализованных представлениях присутствует «жена Рождества», соответствующая Королеве Мая, летнего праздника. Люди наряжались так же, как женщины в календы. Даты этих сохранившихся обычаев можно объяснить уже указанным смещением праздника Самайн. Эта точка зрения на человеческие жертвоприношения подтверждается ирландскими пожертвованиями фоморам – богам роста, позже считавшимся богами упадка, и Кромму Круайху, в обоих случаях во время Самайна. С развитием религиозной мысли заклание жертвы стало рассматриваться как пожертвование злым силам.

Этот аспект Самайна как праздника, способствующего веселью, замечается также в вере в повышенную активность фей в это время. В Ирландии феи связаны с Туата Де Дананн, божествами роста, и во многих народных сказаниях они связаны с сельскохозяйственными работами. Использование вечнозеленых растений в Рождество, возможно, также связано с тем, что их обносили вокруг полей в древние времена, как свидетельство того, что жизнь природы не угасла.

Таким образом, Самайн по происхождению можно рассматривать как древний животноводческий и сельскохозяйственный праздник, который со временем стал рассматриваться как способствующий силам роста в их борьбе с силами упадка. Возможно, какой-то миф, описывающий эту борьбу, может лежать в основе истории сражения при Маг Туиред, произошедшего в Самайн между Туата Де Дананн и фоморами. Хотя зимой торжествовали силы упадка, Туата Деа изображаются как победители, хотя они переносят потери и смерть. Возможно, это свидетельствует о вере в вечный триумф жизни и роста над упадком и увяданием, или же это может быть результатом того, что Самайн был также и временем радости по поводу собранного урожая, и причитанием по поводу грядущего господства зимы и сил упадка.

В «Глоссарии» Кормака и других текстах слово «Бель-тайн» рассматривается как происходящее от «бел-тене», то есть «красивый огонь», или от «белдине», потому что новорожденный (дине) скот приносился в жертву богу-идолу Белу. Последнему поклонялись те, кто верил в кельтского Белуса, связанного с Ваалом. Однако такой бог не известен, и бог Беленос никоим образом не связан с семитским божеством. М. Д'Арбуа предполагает, что это неизвестный бог смерти Белтене (от «белту» – «умирать»), в честь которого был праздник Бельтайн. Но Бельтайн был праздником жизни, Солнца, сияющего во всю свою силу. Доктор Стокс приводит более приемлемое объяснение этого слова. Его примитивная форма была «бело-те[п]ниа», от «бело-с», то есть «ясный», «сияющий», корня имен Беленос и Белесама, и «те[п]нос», «огонь». Таким образом, это слово означало что-то вроде «яркий огонь», возможно, Солнце или костер или и то и другое одновременно.

Народные пережитки в виде праздников Бельтайна и дня летнего солнцестояния показывают, что оба они были предназначены для того, чтобы способствовать плодородию.

Одним из главных ритуальных деяний в Бельтайн было возжигание костров, часто – на холмах. Костры часто гасли, их поджигали посредством трения от вращающегося колеса – немецкий «костер». Огонь отпугивал болезни и бедствия, поэтому через него прогоняли скот или, согласно Кормаку, между двумя огнями, зажженными друидами, чтобы сохранить его здоровым в течение всего года. Иногда огонь зажигали под священным деревом, или столб, покрытый зеленью, окружали топливом, или дерево сжигали в костре. Эти деревья сохранились в виде майского дерева в более поздней традиции, и они символизируют дух растительности, которому верующие уподобляли себя, одеваясь в листья. Они танцевали по часовой стрелке вокруг костра или пробегали по полю с пылающими веточками или пучками соломы, подражая движению Солнца. Возможно, по той же причине через поля несли само дерево. Дома были украшены ветвями и таким образом защищены духом растительности.

Возможно, убивали животное, представляющее дух растительности. Следы ритуалов Бельтайна сохранились в Дублине, где в огонь бросали череп и кости лошади, что было уменьшенной формой более раннего жертвоприношения или заклания божественной жертвы, благодаря чему сила передавалась всем животным, которые проходили через огонь. В некоторых случаях, возможно, в жертву приносили людей. Остатки этого культа сохранились в Пертшире в XVIII веке, когда торт делили на части и раздавали, и человек, который получал некоторый почерневший кусок, назывался «Бельтайн карлайн», или «посвященный». Совершалось притворное бросание его в костер, или он должен был три раза прыгнуть через него, и во время праздника о нем говорили как о «мертвом». Мартин говорит, что на костре сжигали преступников, и, хотя он не цитирует никого из авторитетных авторов, это согласуется с кельтским обычаем использовать преступников в качестве жертвы. Возможно, эта жертва была одно время человеческим представителем духа растительности.

Торты или пресные лепешки Бельтайна, возможно, делались из зерна священного последнего снопа от предыдущего урожая и поэтому были ритуальными. Они по-разному использовались в сохранившихся народных обычаях. Их скатывали вниз со склона, что было магическим подражательным действием, символизирующим движение Солнца по небу. Торт использовался также для гадания.

Если он ломался при достижении подножия склона, то это указывало на приближающуюся смерть его хозяина. По другой традиции в Пертшире часть торта бросали поверх плеча со словами: «Это я даю тебе, храни моих лошадей; это – тебе, храни моих овец; это – тебе, о лиса, храни моих ягнят; это – тебе, о хохлатая ворона; это – тебе, о орел». Здесь наблюдается обращение к благотворным и вредоносным силам, независимо от того, было ли это первоначальным замыслом обряда. Но если торт был сделан из последнего снопа пшеницы, то, возможно, некогда его съедали в священном обряде, а его жертвенное использование появилось позже.

Костер был магическим образом, представлявшим Солнце и помогавшим ему. Заклинания дождя также использовались на празднике Бельтайн. Люди посещали священные источники и с их водами совершали церемонии, возможно опрыскивая дерево или поля, чтобы способствовать обильным ливням. Использование таких ритуалов в Бельтайн и в другие праздники, возможно, дало начало вере в то, что источники были особенно эффективны для целей исцеления. Традиция катания на траве, чтобы получить пользу от майской росы, была, вероятно, связана с магическими обрядами, в которых важную роль играла влага.

Возможно, на празднике Бельтайн была ритуально представлена идея о том, что силы роста должны успешно бороться с силами упадка. В этих целях проводились подражательные битвы Лета и Зимы. Опять же майские король и королева символизировали более древних персонажей, которые воплощали духов растительности и плодородия на этом празднике и чей брак или союз магически способствовал росту и плодородию. Можно предположить, что значительная вольность половых отношений также имела ту же магическую цель. Священный брак и праздничная оргия были обращением к силам природы, чтобы оказать им магическую помощь. Можно предположить, что первоначально король праздника мог быть вождем-священником, воплощением духа растительности. Его или его заместителя убивали, в то время как его телесная сила считалась неослабшей и передавалась его преемнику. Но постоянное место, отводимое Королеве Мая, а не королю, свидетельствует о главенствующем месте в таких обрядах женщин и женских духов плодородия или великой Матери-богини. Также важно то, что в ритуале в Пертшире избранный человек до сих пор называется «Бельтайн карлайн», или «кайллеах» («старуха»). И если, как утверждает профессор Пирсон, ведьминские оргии – это пережитки старых эротических праздников, то народные верования в активность ведьм в канун Бельтайна также показывают, что этот праздник некогда был праздником, в котором принимали участие главным образом женщины. Такие оргии часто происходили на холмах, которые в прежние времена были местами культа.

Ритуал праздника дня летнего солнцестояния существенно не отличался от ритуала Бельтайна, и, как показывают народные пережитки, он выполнялся не только кельтами, но и многими другими европейскими народами. Фактически это был первобытный праздник природы, какой можно наблюдать в подобных обстоятельствах. Костер был в центре обряда этого праздника, общинная природа которого заметна в том факте, что все присутствующие должны подбрасывать в огонь поленья. В отправлении местных, сохранившихся позже обычаев присутствовали мэр и священник, представляя более древнего местного вождя и священника, в то время как служба в церкви предшествовала движению процессии к месту костра. Обычно происходил танец по часовой стрелке вокруг огня в сопровождении песен, которые, вероятно, заняли место гимнов или напевов в честь бога Солнца, а подражание направлению движения Солнца, возможно, было предназначено для того, чтобы сделать это действо более мощным. Чем ярче был танец, тем лучше был урожай. Огонь символизировал Солнце, обладающее очищающими и ободряющими силами, поэтому считалось, что прыжки через костер предохраняют от болезней, приносят удачу или избавляют от бесплодия. Через огонь проводили также и скот. Но если кто-то споткнулся в момент прыжка, за ним, как предполагалось, следовала неудача. Он был посвящен фадетам или духам и, возможно, подобно «посвященной» жертве Бельтайна, раньше его приносили в жертву. Разумеется, во многих сохранившихся обычаях встречаются животные жертвы, эти жертвы часто помещают в корзины из ивовых прутьев и бросают в огонь. В других районах в процессии несли большие человеческие изображения из ивы и сжигали.

Связь таких жертвоприношений с периодическими убийствами представителя духа растительности была отмечена Маннхардтом и доктором Фрейзером. Как было замечено, периодические жертвоприношения ради увеличения плодородия земли упоминаются Цезарем, Страбоном и Диодором. Людей и животных заключали в большие корзины из ивовых прутьев и сжигали. В других местах изображения человеческой фигуры, сделанные из ивовых прутьев, могли быть также связаны с обычаем украшать зеленью человеческих представителей духа растительности. Сожжение жертв могло рассматриваться как след более древнего обычая заклания жертвы, являющейся воплощением духа растительности. Это заклание постепенно стало рассматриваться как жертвенное. Поскольку люди все еще верили в благотворное действие жертвоприношения на процессы роста растительности, они привыкли думать, что наилучший эффект достигался, если приносилось множество жертв. Жертв сжигали на костре, символизировавшем Солнце, и таким образом совершались пожертвования одновременно и богу Солнца, и духу растительности.

Для кельтов дух растительности идентифицировался с духом дерева, который обладал властью над дождем, цветением и всеми видами плодородия. По этой причине дерево занимало выдающееся место и в день летнего солнцестояния, и в Бельтайн. Его несли в процессии, передавая его благотворное влияние каждому дому или полю. С той же целью его ветви прикладывали к каждому дому. Затем его сжигали или устанавливали в нужном месте, чтобы обеспечить прирост растительности в течение всего года, и во время следующего праздника летнего солнцестояния его сжигали. Возможно, священным деревом был дуб, и, как было ранее замечено, обряд, связанный с омелой, вероятно, проводился в канун дня летнего солнцестояния и предварял срубание священного дерева, чтобы гарантировать сохранение жизни или души дерева, которое сначала нужно было защитить, а уж потом срубить. Жизнь дерева продолжалась и зимой, когда само дерево, казалось, было мертвым. Такие верования, поскольку это касалось души или жизни, сохранились в сказочных преданиях и до недавнего времени были живы среди дикарей.

Сохранившиеся народные обычаи показывают, что человеческого или животного представителя духа растительности, ассоциировавшегося с деревом, также убивали или сжигали вместе с деревом. Таким образом, срывание омелы рассматривалось как предваряющее заклание человеческой жертвы, которая, подобно дереву, считалась представителем духа растительности.

Поскольку, согласно религиозным представлениям кельтов, огонь обладал целительными и оплодотворяющими силами, – теми же силами обладали пепел или плоть жертв. Уголья от костра, как и дерево, несли через поля или деревни, их помещали в поля или в дома, где они тщательно сохранялись в течение всего года. Все это помогало росту и процветанию, так же как дым огня, плывущий над полями, порождал плодородие. Пепел от костра и, возможно, обожженные кости или даже плоть жертв рассеивали над полями или сохраняли и смешивали с зерном. При этом часть плоти, возможно, съедали ритуальным образом, поскольку Плиний упоминает о вере кельтов в то, что поедание человеческой плоти было полезным для здоровья.

В каменном веке, как у многих дикарей, круг символизировал Солнце, и как только было изобретено колесо, его вращательное движение сразу стало ассоциироваться с движением Солнца. В «Эдде» Солнце – это «прекрасное, сияющее колесо», и подобные выражения встречаются также в «Ведах». У кельтов солнечное колесо было любимым символом, и это заметно по различным обычаям во время праздника летнего солнцестояния. Горящее колесо скатывали вниз со склона, или катили через поля, или с горящими факелами кружили вокруг поля, чтобы создать впечатление огненного колеса. Подобные обряды могли совершаться не только в день летнего солнцестояния, но и в другое время, когда надо было отразить бедствие, обнося огонь вокруг домов или полей, вокруг скота или вокруг ребенка по часовой стрелке. Пылающее колесо или остатки от сгоревших угольев, брошенных на ветер, также способствовали изгнанию накопившегося зла.

Таким образом, Бельтайн и день летнего солнцестояния выглядят как две половины древнего весеннего или летнего праздника, в целях обеспечения плодородия и здоровья. Это осуществлялось посредством убийства духа растительности в его представителе – дереве, животном или человеке. Смерть духа активизировала энергии земли и человека. Огонь также магическим образом помогал движению Солнца. Пережитки этих древних обрядов были обнаружены во всех кельтских областях, и с ними постоянно борется церковь. Но хотя они продолжают существовать, их истинное значение забыто, и они совершаются ради удачи или из чистого консерватизма. Иногда им придается христианский аспект, например, путем соединения обрядов со службами церкви или присутствия на них духовенства. Но их истинная природа – языческая, и никакая видимость христианства не может этого полностью скрыть.

1 августа, в середине интервала между Бельтайном и Самайном, у кельтов был важный праздник. В христианские времена этот день стал праздником урожая, но его название до сих пор сохраняется в ирландском языке как Лугназад, в галльском языке как Лунасдал или Лунасдуинн, и на острове Мэн как Лаа Луанус, и он до сих пор во многих регионах отмечается в виде ярмарки или праздника. Раньше в этот день проводились собрания в удобных центрах не только для религиозных целей, но и для торговли и удовольствия, разумеется насыщенные религией. «Вся Ирландия» встречалась в Таиллти, так же как «вся Галлия» встречалась в Лугудунуме («город Луга»), или Лионе, в честь Августа, хотя раньше праздник отмечали в честь бога Луга. Этот праздник был здесь романизирован, как и в Британии, где его название выглядит как «Гоэлаоуст», «Гулаустус» и «Гвил Авст», теперь «августовский праздник», но раньше «праздник Августа», что заменило название, соответствовавшее Лугназаду.

Кормак объясняет название «Лугназад» как праздник Луга Мак Этлена, отмечаемый им в начале осени, а в «Реннес Диндсенхас» его происхождение объясняется тем, что кормилица Луга Таильтиу умерла в календы августа, и Луг руководил траурным собранием, которое стало проводиться ежегодно в этот день на ее могиле. Таким образом, Луг был основателем своего собственного праздника, ибо то, что это был его, а не Таильтиу, праздник, ясно из того, что с этим праздником связано его имя. Лугназад был языческим праздником урожая, часть ритуала которого передалась Самайну. Люди радовались богу Солнца – возможно, Луг обладал этим характером, – который помогал им выращивать то, от чего зависела их жизнь. Также в этот праздник заключались браки, возможно, потому, что люди имели теперь больше свободного времени и больше средств для вступления в брак. По-видимому, праздничное веселье сочеталось с любовными утехами, сельскохозяйственные регионы были печально известны своей безнравственностью. Некоторые свидетельства указывают на связь этого праздника с браком Луга, хотя он был аллегоризирован. Возможно, мы имеем здесь намек на обряд священного брака с целью магического оплодотворения полей перед лицом посева в следующем году.

Должное проведение праздника требовало изобилие зерна, плодов, молока и рыбы. Возможно, соблюдение ритуала включало в себя сохранение последнего снопа пшеницы как представляющего дух зерна, а также отдачу части его скоту, чтобы укрепить его силы, и смешивание его с зерном для посева в следующем году, которое передаст ему силу духа зерна. Вероятно, это также включало заклание животного или человеческого воплощения духа зерна, чья плоть и кровь оживляли почву и таким образом порождали изобилие в следующем году, а при причащении приносило верующим благословение. Считалось, что пренебрежение такими обрядами приводит к нехватке урожая. Это также объясняется, как уже предполагалось, почему этот праздник был связан со смертью Таильтиу или Карман. Богиня-царица Таильтиу и женщина Карман некогда были богинями зерна, развившимися из более примитивных духов зерна и убиваемыми в праздник в своих женских обличьях. История их смерти и похорон на празднике была смутным воспоминанием об этом древнем обряде, и, поскольку праздник был связан с богом Солнца Лугом, его легко связать с более древней богиней. В других местах этот праздник, в своем мемориальном аспекте, был связан с вождем, возможно, потому, что мужские жертвы стали представителями бога зерна, который занял место богини.

Часть ритуала этих праздников иллюстрируется рассеянными у классических авторов сообщениями, и в целом они подтверждают нашу теорию, согласно которой праздники начались с женского культа духов или богинь плодородия. Страбон говорит о жертвах, предлагаемых Деметре и Коре, согласно ритуалу, который соблюдали в Самофракии, на острове возле Британии, то есть к ним приравнивались местные богини. Он также описывает ритуал намнитских женщин на острове реки Луары. Они назывались вакханками, потому что умилостивляли Бахуса мистериями и жертвоприношениями, иными словами, они соблюдали оргиастический культ бога, приравниваемого к Бахусу. Ни один мужчина не должен был ступить на остров, но один раз в год женщины позволяли это для половых сношений с другим полом. Один раз в год у храма бога снимали крышу и снова накрывали перед закатом. Если какая-либо женщина роняла свою ношу (и говорится, что это происходило всегда), ее тут же разрывали на куски, а части ее тела обносили вокруг храма. Дионисий Перигетес говорит о том, что женщины короновали себя плющом и с большим шумом праздновали свои мистерии ночью в честь Земли и Прозерпины. Плиний также упоминает о британских обрядах, в которых принимали участие обнаженные женщины и девочки, а их тела были покрыты синей краской, получаемой из вайды.

В более позднее время святой Грегори Турский говорил об изображении богини Бересинтии, убиравшей мусор на улицах, полях и виноградниках Августодунума в дни ее праздника или когда поля находились под угрозой нехватки урожая. Люди танцевали и пели перед ним. Это изображение было закрыто белым покрывалом. Бересинтия, как догадался профессор Энвил, была богиней Бригинду, которой поклонялись в Вэлнэе.

Все эти обряды были обращены к божествам плодородия. Но в обычаях, связанных с урожаем, в кельтской Шотландии и в других местах два снопа пшеницы назывались соответственно как Старуха и Дева, дух зерна прошлого года и дух зерна грядущего года, и соответствовали Деметре и Коре в древнегреческом сельскохозяйственном ритуале. Как в Греции, так и среди кельтов примитивные духи зерна, вероятно, стали более индивидуализированными богинями со сложным культом, который соблюдался на острове или в других священных местах. Культ, возможно, различался в зависимости от места, и, возможно, культ бога плодородия занял место культа богинь. Богу поклонялись, согласно Страбону, намнитские женщины, а согласно Дионисию, богини. Вероятно, искалеченная жертва рассматривалась как представитель божества, и, возможно, часть плоти смешивали с зерном, подобно пшенице из снопа Девы, или закапывали в землю. Этот обряд был распространен среди дикарей, и его присутствие в древнеевропейском ритуале подтверждается сохранившимися обычаями. То, что эти обряды были табу для мужчин, говорит о том, что такие обряды были в руках женщин, возделывавших землю, которые естественным образом были священнослу-жительницами богинь роста и плодородия, растительности и растущей пшеницы. В легенде о Годиве в Ковентри также встречаются пережитки языческого культа, из которого были исключены мужчины.

Плиний говорит об обнаженности тел женщин, принимающих участие в культе. Обнажение тела – это необходимая часть всех примитивных сельскохозяйственных обрядов, а роспись на теле – широко распространенное ритуальное действие. Общепринятым является и украшение листьями или зеленью, как, например, среди намнитских женщин, причем часто с намерением олицетворить дух растительности. Обнажая тело, и особенно половые органы, женщины более действенно символизируют богиню плодородия и более действенно изображают ее представительниц, или же своими собственными силами они магически передают плодородие полям. Таким образом, нагота была мощным магико-религиозным символом.

Поэтому существует изобилие свидетельств о духах плодородия, растительности и зерна, которые, как правило, становятся божествами, мужскими или женскими. Повсюду благодаря консерватизму культ оставался в руках женщин, но чаще он становился ритуалом, в котором принимали участие и мужчины, и женщины, – ритуалом больших сельскохозяйственных праздников. Там, где божество заняло место неопределенных духов, изображение, подобное изображению Бересинтии, использовалось в ритуале, но оно было, возможно, преемником дерева, которое воплощало в себе дух растительности, и его проносили через поля, чтобы оплодотворить их. Подобные процессии с изображениями, часто сопровождаемые ритуалом омывания изображения, чтобы вселять энергию в божество, или, как в подобном обычае на 1 мая, чтобы вызвать дождь, встречаются в тевтонском культе Нертуса, фригийской Кибелы, индийской Бхавани и в римском ритуале Bona Dea. Возможно, также омывали и изображение Бересинтии. Омывание образов святых – обычно для того, чтобы вызвать дождь, – иногда занимало место омывания божественного образа, и в таких случаях реликвии святого несли через поле, как некогда дерево или изображение. В Ионе во время засухи люди проходили через недавно засеянное поле с реликвиями святого Колумбы, три раза трясли его тунику в воздухе и за это вознаграждались обильным дождем, а позже – изобильным урожаем.

Многие из этих местных культов были докельтскими, но это не значит, что у кельтов, или арийцев в целом, не было таких культов. Арийцы всюду принимали местные культы, но предполагается, что они не принимали их, если они сами уже переросли их. Мы не смогли бы объяснить живучесть таких примитивных культов, лежащих в основе больших кельтских праздников, и в классические времена, и по всей Европе среди крестьянства, если бы относили их только к доарийскому периоду. Эти культы составляют те неизменные слои религии, которые в значительной степени обеспечили почву, на которой расцвели более поздние духовные ростки. Старые культы подобны пустынным обнажениям какого-нибудь древнего скалистого образования среди богатой растительности и ароматных цветов более поздних религиозных воззрений.