Введение

Почти два тысячелетия религия Древнего Египта вызывает интерес западного мира. Когда античные народы утратили веру в религию своих предков, они обратились к «мудрым жрецам» Египта, и определенное уважение к «мудрости Египта» просуществовало вплоть до падения всех языческих религий. Это восхищение получило значительный импульс, когда экспедиция Наполеона открыла величие той замечательной цивилизации, которая когда-то процветала на берегах Нила. Таким образом, сегодня египетский храм многим представляется особенно подходящим местом религиозно-мистического поклонения. Считают, что глубочайшие откровения человеческого разума и самая совершенная нравственность скрыты в причудливых иероглифах, покрывающих обелиски и сфинксы.

Однако основано это распространенное мнение на совершенно ошибочных аргументах. Первый сводится к следующему: религиозная мысль народа, который произвел такую удивительную и многостороннюю цивилизацию, должна, как естественно было бы предположить, достичь тех же высот, что и архитектура, искусство и т. д. Главной причиной таких неоправданных требований было пристрастное отношение античного язычества. Современных читателей следует предостеречь против слепого принятия этой слишком завышенной оценки, так как она в значительной степени основана на чрезмерной непонятности египетской религии, которая в своем сверхконсерватизме абсолютно отказывалась приспосабливаться к здравому смыслу. Даже страх за умирающее язычество не мог заставить привести в рациональную систему бесконечное число богов и их противоречивые действия или найти оправдание жестокости такой стороне египетской веры, как поклонение животным. И миссионеры христианства выбрали эти самые черты как наглядные иллюстрации безрассудства или дьявольского безумия языческой веры. Однако непонятное всегда притягательно для религиозного ума, и призывы апологетов раннего христианства к одному лишь разуму едва ли способны были целиком уничтожить веру в Исиду и Осириса даже за пределами долины Нила, где эта вера, в отличие от Египта, не поддерживалась много тысячелетий национальными традициями. Тот факт, что сами египтяне совершенно не способны были свести свою религию к разумной системе, показался римлянам постхристианского периода лучшим доказательством ее мистической глубины. Это же обстоятельство и сейчас, вероятно, впечатляет некоторых людей. Даже после того как получила развитие наука истории религии, ученые не столько исследовали религию Египта с достаточным беспристрастием, сколько постоянно стремились переоценить ее. Конечно, современный студент едва ли станет воспринимать несуразности как удивительные мистические глубины и возводить египетскую религию на первое место среди всех религиозных систем только из-за множества темных мест в ней. Однако часто пытались найти в этой религии более тайный смысл, чем это видели сами египтяне. Прошло немало времени, прежде чем наука отважилась исследовать религиозную «мудрость Египта» критически и воспринимать ее такой, какой она была на самом деле – наследием самых примитивных веков и в значительной степени остатком варварства, от которого египтяне постепенно избавлялись.

Самые ранние египтологи не отважились трактовать египетскую религию, поскольку далеко не полностью понимали иероглифические тексты. Первые дешифровщики, Ж. Ф. Шампольон и сэр Дж. Г. Вилкинсон, продвинулись дальше, чем простые коллекционеры изображений богов. Р. Лепсий предпринял первые слабые попытки исследовать особые главы текстов. Школа французских египтологов, Ж.Ж. Шампольона-Фиджеака, Э. де Руже и П. Пьеррета, пыталась определить религию фараонов как своего рода монотеизм, выводя это умозаключение, как ни странно, из таких эпитетов, как «Великий», «Единственный» или «Вечный», хотя даже эти титулы давали множеству различных богов. По их мысли, чистый монотеизм скрывался под внешними проявлениями символического политеизма, который имел в своей основе веру, что все многочисленные боги в реальности были только различными выражениями одного и того же высшего существа. Ясно, что такие взгляды основывались на конкретных памятниках[1], но было бы в высшей степени ошибочно рассматривать их как справедливое мнение или как действительный смысл религии египтян. Когда с течением времени были открыты другие религиозные тексты, религия сама предстала как невероятно жестокая и политеистическая в прямой пропорции к древности даты рассматриваемых документов. Чем старше тексты, тем грубее и примитивнее религиозные взгляды, которые они излагают. Все пантеистические и предположительно монотеистические отрывки представляют только развитие египетской мысли в сравнительно поздний период. Более того, они были личными размышлениями немногих прогрессивных мыслителей и поэтов и не отражали религию масс. И наконец, они все еще далеко отстоят от реального монотеизма или систематического пантеизма.

Среди ранних египтологов был Х.К. Бругш, но его доказательства были не столь убедительны, чтобы продемонстрировать, что египетская религия изначально была пантеистической. Чтобы поддержать свою теорию, ему пришлось прибегнуть к более смелой идентификации различных божеств, чем когда-то пытались сделать последние египтяне. До него Ле Паж Ренаф подчеркивал космизм пантеона, но его взгляды не нашли подтверждения во вновь открытых наиболее ранних религиозных текстах. Еще раньше Лепсий попытался трактовать египетский политеизм как вырождение солнечного монотеизма или генотеизма (поклонения одному богу при признании существования многих божеств), заняв, таким образом, срединную позицию между ранними французскими учеными и более поздними исследователями. Подобным образом, хоть и принимая более сложное гипотетическое развитие, Дж. Либлейн также строил свою концепцию вокруг голословно утверждаемого вырождения изначальной простоты. Еще несколько похожих теорий, либо утверждающих, что египетский политеизм отчасти (и даже в основном) развился из монотеизма или генотеизма, благодаря местной дифференциации, либо демонстрирующих цель раскрыть космическое происхождение богов, продолжают оказывать влияние на многих новейших авторов. Но, повторяем мы, даже если какие-то элементы более высокой мысли можно найти в текстах, эти разбросанные элементы не относятся к самой ранней форме египетской веры, как можно сейчас увидеть из текстов до 3000 г. до н. э., или же они не затрагивали религию масс даже в самые поздние периоды истории. Чем дальше мы идем в глубь веков, тем более примитивные идеи находим, без малейшего намека на монотеизм. Именно эти грубые понятия преобладали в религии народа, которая и являлась реальным убеждением египтян.

Первый шаг к пониманию глубинной жестокости египетской религии был сделан в 1878 г., когда Р. Питчман[2]предложил рассматривать ее истоки как точную параллель к чистому анимизму и фетишизму Центральной Африки, показав в то же время, что подобная религия должна повсюду принимать в основном магический характер. Воздействие этой концепции трудно переоценить. И хотя теория Питчмана вызвала немало возражений и все еще отрицается многими предубежденными учеными и дилетантами, этот автор внес неоценимый вклад в развитие вопроса, и его точка зрения теперь господствует среди исследователей. Историком, наиболее энергично пропагандирующим эту теорию, был Г. Масперо, чьи многочисленные статьи способствовали более полному познанию и пониманию египетской религии.

Стереотипным возражением против такого приземленного взгляда на египетскую религию является ее контраст со всей цивилизацией египетского народа. Возможно ли, как смело утверждал Масперо, чтобы самый высокоразвитый народ Древнего Востока, народ, уступавший только грекам в своих достижениях, занимал в религии место не выше того, что занято некоторыми варварскими негроидными племенами? Однако развитие цивилизации редко идет параллельно с развитием религиозной мысли. Удивительная цивилизация китайцев, например, совершенно не соответствует весьма примитивному характеру их основной религии. И с другой стороны, народ Израиля, источник величайшего религиозного прогресса, занимал очень скромное место в искусстве и науке до той поры, пока не рассеялся среди неевреев. Более того, религия повсеместно более или менее контролируется традициями прошлого и ищет почву в верованиях и обычаях предыдущих веков. Обычному человеку его предки кажутся более-менее счастливыми и мудрыми, и тем больше, чем дальше назад уходит история, пока, наконец, они не представятся живущими с богами, которые все еще ходят по земле. Ультраконсервативные египтяне особенно заботились о том, чтобы проложить путь к благословенным предкам, чтобы почитать тех же самых богов, которым они поклонялись в незапамятные времена, и поклоняться им в той же самой форме. Так что религия более поздних, высокоразвитых египтян после 3000 г. до н. э. оставалась, как ни печально, похожей на религию их варварских предков. Наше современное знание о состоянии египетской цивилизации около и до 4000 г. до н. э. позволяет показать некий прогресс, включая первые шаги к эволюции иероглифической системы письма. Но примитивная эстетика того века, захоронение мертвых в жалких ямах или в больших кувшинах, строения из соломы и саманных кирпичей и храмы из переплетенных прутьев и рогожи все еще создают резкий контраст к периоду II и III династий, когда египетская архитектурa и искусство сделали первые шаги к совершенству века пирамид. Так что мы без колебания помещаем религиозное развитие египтян пятого тысячелетия на уровень обычного африканского язычества. Грубые резные изображения того времени показывают, что большинство, если не все более поздние боги, с их именами, символами и эстетическими типами, уже существовали тогда и были перенесены древней традицией из атавистических времен. Таким образом, мы можем утверждать, что египетский пантеон образовался в самом отдаленном и темном неолитическом (или, возможно, даже в палеолитическом) веке. И мы можем уверенно рассматривать его как продукт самого примитивного варварства. Может показаться немного странным, что быстрое развитие египетской цивилизации где-то около 3000 г. до н. э. не привело к лучшей систематизации религиозных традиций. Пока неизвестно, какие политические условия произвели столь быструю эволюцию[3], мы должны удовольствоваться объяснением, которое уже выдвигали, то есть что повсюду консерватизм является одним из наиболее важных факторов в религии и что мышление древних египтян было подчеркнуто консервативным на протяжении всей их истории. Этот консерватизм ярко проиллюстрирован египетским искусством, которое даже во времена наивысшего расцвета не могло освободиться от пут традиционализма и упорно придерживалось детской перспективы первобытного периода, хотя художники века пирамид были способны рисовать совершенно верно и порой делали это. В религиозном искусстве эта приверженность к традиции установила особенно серьезную преграду на пути художественного развития. Соответственно фигуры богов всегда сохраняют более-менее застывший и – в некоторых деталях – по-детски несовершенный стиль раннего периода. Например, все изображения Пта, одного из древнейших богов, восходят к неуклюжему образцу, выдающему век, когда художники еще были не в состоянии отделить руки и ноги от тела. Суровая простота эпохи создания египетской религии, предопределившей ее последующую эволюцию, столь же ясно проявляется в варварских головных уборах божеств[4], состоящих из перьев, рогов и сплетенных из тростника корон, равным образом и в простых эмблемах, которые они держат в руках. Это посохи у мужских божеств, оканчивающиеся головой Сета в виде животного, в то время как богини обычно держат стебель цветущего лотоса. Появление оружия в виде атрибута сравнительно редко. Звериный облик большинства египетских богов и происхождение самого животного культа, священные сосуды, странные местные божественные символы, похожие на тотемные эмблемы, и т. д. становятся легко объяснимы, если рассматривать их как реликты варварского века, который мы попытаемся реконструировать в следующей главе.