— Вы знаете, — энергично сказала мне Ромкина мама, едва коснувшись задом сиденья кресла и не успев отдышаться, — он с полутора лет ходил в ясли, а потом в детский сад. Так вот, там на него никто никогда не жаловался. Никто и никогда — понимаете?!

— Понимаю, — кивнула я. — Но ведь вы пришли сообщить мне о чем-то другом, не правда ли?

— Да, конечно, — мама несколько сбавила обороты и растерянно закрутила головой. — Его хотят оставить на второй год. Или вообще выгнать. Идите, говорят, на домашнее обучение. Представляете? Они, значит, специалисты, не справляются, а я что делать буду?! В наше время такого безобразия не было! Учителя должны были всех учить! И учили, между прочим…

Мама продолжала свой возмущенный и достаточно стандартный монолог о «добрых старых временах», а я тем временем осторожно рассматривала Ромку. Прерывать маму казалось мне бесполезным — ей надо было выговориться. Вполне возможно, что потом, выплеснув свое возмущение, она станет достаточно адекватной и способной к диалогу. Стоило подождать.

Ромка спокойно сидел на стуле, сложив руки на коленях, и достаточно безучастно слушал мамины стенания. На его лице не отражалось ни стыда, ни огорчения, ни беспокойства. Взгляд его бледно-голубых глаз лениво блуждал по комнате, иногда задерживаясь на том или ином предмете. Установка биологической обратной связи вроде бы вызвала его интерес, но о том, чтобы подняться и подойти к ней поближе, рассмотреть ее или тем более что-то спросить, Ромка явно даже не подумал.

Тем временем мама более-менее «иссякла» и, предположительно, стала способна к конструктивной коммуникации.

— Расскажите, пожалуйста, — попросила я, — как складывались Ромины отношения со школой с самого начала? В каком ты классе сейчас, Рома?

— Во втором, — подумав, ответил Ромка, и на лице его появилось выражение явного удовольствия, которое я не знала, чему приписать.

Мама сообщила, что пошел Ромка в школу совершенно нормально, в срок и с большим желанием учиться. На занятиях в детском саду его скорее хвалили, чем ругали, точнее, воспитательница говорила, что мальчик хотя звезд с неба и не хватает, но всегда готов поработать над заданием и, если оно ему по силам, никогда не бросит его на полдороге, как другие дети. Идя в школу, Ромка знал буквы и мог прочитать по слогам простые слова. Считал плохо, на пальцах, в пределах первого десятка. Писать не мог совсем, даже печатными буквами. Не отделял слова друг от друга, не соблюдал строчку. Но воспитательница сказала маме, чтобы та не волновалась, и всему этому, мол, научат в школе. Мама и сама так полагала, ориентируясь на собственное детство, когда больше половины детей приходило в первый класс, даже не зная букв. Школу выбрали обычную, дворовую, класс назывался каким-то экспериментальным, но в чем суть этого эксперимента, Ромкина мать так и не сумела для себя уяснить. Букварь был все тот же, с пограничниками и космонавтами (правда, прошли его всего за два месяца вместо года). Бублики и куклы, которые делили между собой Петя и Маша в учебнике по математике, тоже выглядели смутно знакомыми. Из учебника по чтению исчезли рассказы про дедушку Ленина, но толстовская Жучка все так же делила кость со своим отражением, а несчастный мальчик все так же выбрасывал в окно косточки от съеденных тайком слив, не подозревая еще, чем ему это угрожает. Правда, была еще какая-то информатика и история Санкт-Петербурга, но оба этих предмета находились где-то на периферии сознания как учеников, так и учителей и родителей. Учительница попалась молодая и веселая, часто смеялась и шутила с детьми. И вроде бы все было хорошо, только вот Ромка почему-то учился все хуже и хуже. Сначала он старался, по три четыре раза переписывал домашние задания. Но в классе все равно ничего не успевал, все диктанты и контрольные писал на двойки и единицы. По совету учительницы мать во время выполнения домашних заданий сидела с Ромкой рядом, и первый класс он с грехом пополам закончил. А во втором стало совсем плохо, потому что Ромка перестал огорчаться плохим отметкам, перестал стараться что-либо понять и, по словам учительницы, попросту отсутствовал душой на уроке. «Тело Романа» — так называла учительница то, что оставалось. Дома тоже дела шли не блестяще.

— Пока я двадцать раз не скажу, он за уроки даже не подумает взяться, — делилась мама своими огорчениями. — Я сижу, смотрю на него — вроде бы что-то пишет. Уйду в кухню — может два часа просидеть над двумя строчками. И не то чтобы какие-нибудь уж сложные задания — я же вижу, просто всё… Десять раз объясню, а потом не выдерживаю, срываюсь, начинаю кричать… Только вот что я думаю — как же я раньше не замечала, что он у меня такой тупой?! Как-нибудь ведь должно же было это проявляться… Или он теперь только потупел? Но тогда это что же значит?. Тогда его, получается, лечить надо… С чего бы это? Папаша наш, конечно, негодяй порядочный, но ведь не дурак же, совсем не дурак! Вон сейчас какие дела у себя на фирме проворачивает! И от алиментов как ловко отделывается! А нас у матери трое было, отец с матерью на фабрике работали, в смены, сроду никогда ни с кем из нас не сидели. Если непонятно что, спрошу у сестры или у подружек, а так — сама. И все трое школу нормально кончили… Откуда же он такой — объясните мне, доктор?! И что мне теперь с ним делать? Это же второй класс только, и уже от него отказываются… Что же дальше-то будет?! Куда же ему идти-то? На улицу? Воровать?!

И в самом деле — что же делать Ромкиной маме? Переводить его на домашнее обучение нельзя ни в коем случае — он просто не способен к самостоятельной работе, а мама эмоционально не готова взять на себя основную тяжесть занятий с ним. Его социальные контакты не нарушены, он здоров и, следовательно, должен оставаться в школе — это ясно. Но как это сделать? Оставить на второй год? Перевести в школу для детей с отклонениями в развитии? А есть ли у Ромки эти отклонения? И почему раньше, до школы, никто их не замечал?

Школьные навыки, в отличие, например, от способности младенца сидеть, удерживать предмет или переворачиваться с живота на спину, не являются только функцией биологического созревания. Они должны быть преподаны и усвоены. Поэтому понятно, что уровень приобретения детьми школьных навыков неизбежно будет зависеть от семейных обстоятельств и обучения в школе, а также от их индивидуальных особенностей характера. К сожалению, далеко не всегда возможно уверенно отделить школьные трудности, обусловленные внешними обстоятельствами, от школьных трудностей, причинами которых являются некоторые индивидуальные нарушения.

Поэтому причины, по которым дети не успевают в начальной школе, чрезвычайно многообразны, плавно перетекают одна в другую, да еще и встречаются, как правило, не изолированно, а в совокупности. Очень условно их можно разделить на биологические, социальные и эмоциональные.

1. Одной из самых распространенных причин ранней неуспеваемости, которая, скорее всего, может быть отнесена к первой группе (хотя и отчетливо тяготеет ко второй), является тот факт, что часть детей приходит в первый класс, не достигнув уровня школьной зрелости. Это могут быть шестилетние дети, которых родители не захотели больше «держать» в детском саду, или дети, достигшие календарных семи лет, но умственный возраст которых на момент поступления в первый класс слегка меньше. Ослабленные дети, которые в дошкольном периоде много и часто болели. Кроме того, существует культурный стереотип, согласно которому мальчиков надо отдавать в школу как можно раньше, потому что спустя одиннадцать лет это будет как-то (автору так и не удалось уяснить, как именно) способствовать улучшению ситуации с армией. А ведь именно у мальчиков в три-пять раз чаще наблюдается задержка в развитии речи и общая задержка развития. Если, вопреки рекомендациям специалистов, такие дети все-таки попадают в первый класс раньше, чем достигнут уровня школьной зрелости, они просто обречены на отставание. Как правило, подержав таких детей еще год дома, внимательно занимаясь с ними, удается существенно снизить риск, а то и вовсе предотвратить их неуспеваемость в начальной школе.

2. Второй причиной школьной неуспеваемости в младших классах, тяготеющей к «биологической» группе, является то, что в школу приходят соматически ослабленные дети. Их школьная зрелость несомненна, уровень интеллекта достаточно высок, календарный возраст соответствует обучению в первом классе, но… они часто болеют и пропускают занятия, быстро устают и к третьему-четвертому уроку уже не способны ни на чем сосредоточиться, а следовательно, вторая половина школьного дня проходит для них впустую. Такие дети, разумеется, должны посещать школу, но нуждаются в специальном режиме и системе реабилитационно-закаливающих мероприятий. Сюда же можно отнести детей с врожденными или приобретенными нарушениями зрения и слуха.

3. Следующая, безусловно биологическая, причина неуспеваемости в начальной школе — это леворукость ребенка. У таких детей доминантное полушарие мозга не левое, как у большинства людей, а правое, и с этим связаны вполне определенные характеристики их личности. Не вдаваясь в сложные нейрофизиологические и психологические особенности этого состояния, отметим лишь, что «правополушарные» люди обладают особым «синтетическим» взглядом на мир, им зачастую присуще тонкое, художественное и интуитивное восприятие действительности. Для обсуждаемого нами вопроса важно, что все программы средней школы (исключение, быть может, составляют программы вальдорфских школ, но это сильно на любителя) ориентированы на «левополушарных» детей с преобладанием аналитического, а не синтетического мышления. Кроме того, существует еще и тот малоприятный (для левшей) факт, что мы, в отличие от арабов и японцев, пишем слева направо и, следовательно, ребенок левша при письме левой рукой закрывает то, что уже написал. Эта особенность процесса, сами понимаете, тоже не добавляет ему успешности. Здесь единственный совет — терпение, терпение, терпение. Среди американских профессоров левшей в 20 (!) раз больше, чем в популяции в среднем. Так что у вашего ребенка все впереди. Терпите и помогайте терпеть ему. Главное — не отбить охоту учиться. Поощряйте, вселяйте надежду. При благоприятно сложившихся обстоятельствах ребенок-левша после окончания начальной школы быстро и уверенно догоняет своих сверстников. А там недалеко и до американского профессора!

4. Следующая «околобиологическая» причина — тот или иной неврологический диагноз. Задержка психического развития, легкая степень умственной отсталости, гипер- или гиподинамический синдром, последствия ММД или еще что-нибудь, отдифференцированное изобретательным умом врачей-невропатологов. Здесь все коррекционные и лечебные мероприятия проводятся в тесном контакте со специалистом, а ребенку по мере возможности внушают уверенность в том, что его проблемы решаемы, а отставание — преодолимо. Как правило, так оно и есть.

Следующие две причины могут быть условно отнесены к социальной группе.

5. Одна из них — это педагогическая запущенность ребенка. Причем хотелось бы отметить, что вовсе не обязательно речь здесь идет об опустившихся родителях-алкоголиках или детях, выросших в наркоманских притонах (случается, к сожалению, и такое, но эти дети, как правило, вообще не посещают школу. Их судьба — наша общая боль и тревога, но сейчас мы говорим не о них). Педагогически запущенные дети встречаются в совершенно нормальных, очень приличных и даже в очень обеспеченных семьях.

Родители Володи решили стать фермерами. Пять лет они вели хозяйство где-то в Псковской области, боролись с трудностями, но потом что-то окончательно не заладилось, да и сына пришло время отдавать в школу. Вернулись. Отец мальчика убеждал меня, что Володя может без вреда для здоровья спать на снегу, пробежать 40 км на лыжах, управлять трактором, заколоть поросенка и подоить корову. Охотно верю. Но мальчик не знает своей фамилии, дней недели, букв и с трудом считает до десяти, загибая пальцы.

Мама Вероники работает парикмахером в престижной гостинице. Отец — бизнесмен. Девочке покупают все, во что она ткнет пальцем. Собираются отдать в частную школу. Вероника категорически отказывается учиться и все свое время проводит перед видиком или в уголке с куклами Барби. Не знает абсолютно ничего, не может выполнить ни одного тестового задания. Родители не хотят «насиловать» ребенка. «Нас всю жизнь мордовали, пусть хоть дочка оттянется», — говорит мама. «Нам было трудно, зато дети будут жить при коммунизме!» — похоже, правда? А говорят, молодежь теперь другая…

Нравится нам это или нет, но детей к школе сегодня нужно готовить. Об этом мы уже говорили, поэтому не будем повторяться. Помните, что педагогическая запущенность — это вовсе не обязательно гулящая мать и опухший от водки отец. Как и всегда в жизни, все несколько сложнее…

6. Вторая, безусловно социальная, причина — это плохое обучение в школе. Непрофессионализм педагога, его личные проблемы, проецирующиеся на детей. Конфликт между педагогом и родителями, опять же отражающийся на ребенке. Нездоровая атмосфера в классе, также замыкающаяся на педагоге (например, насаждаемое учителем фискальство).

7. Причиной плохой успеваемости может быть и неправильно выбранная программа для обучения. Например, ребенка с очень средними способностями пытаются обучать по программе для одаренных детей или откровенного «правополушарника» запихивают в престижную математическую школу.

8. Следующая социальная (и отчасти эмоциональная) причина плохой успеваемости — это конфликты ребенка с одноклассниками, неумение или нежелание строить с ними дружеские отношения. В начальной школе она встречается относительно редко, далее ее удельный вес резко возрастает. Ребенок нелюдим или чрезмерно застенчив. Имеет какой-то недостаток внешности или слишком вспыльчив и агрессивен. Его дразнят или избегают, ему не дают проходу, у него нет друзей, он не хочет идти в школу, постоянно испытывает напряжение, переживает — в результате страдает успеваемость.

9. И последняя, чисто эмоциональная, но довольно часто встречающаяся причина — личный конфликт или просто непонимание между учителем и учеником. Иногда это просто несовпадение темпераментов. В практике автора был случай, когда девочка-флегматик отказывалась идти в школу и вообще учиться, утверждая, что испытывает ненависть к учительнице. После разбора причин этой ненависти выяснилось, что учительница (между прочим, имеющая звание «заслуженный учитель») — холерик, мгновенно вспыхивает и гаснет, ведет уроки на сплошном порыве вдохновения и в течение урока может два раза громоподобно обругать и два раза не менее экспансивно и искренне похвалить одного и того же ученика. Девочке такие перепады настроения были непонятны и неприятны (она сама с трудом заводилась, но потом так же с трудом остывала), и в конце концов она решила, что учительница просто «все врет», не испытывая на самом деле никаких чувств. Находиться рядом с постоянно лгущим человеком ей было очень тяжело, и в качестве способа борьбы она избрала свойственный флегматикам уход из ситуации: решила в школу больше не ходить.

Нарушения успеваемости, вызываемые социальными и эмоциональными причинами, мы здесь рассматривать не будем. Они могут выглядеть как угодно, от (якобы) снижения памяти ребенка до категорического отказа идти в школу. Каждый такой случай должен быть рассмотрен индивидуально с участием родителей, школьного психолога и педагога, который непосредственно учит ребенка.

В этом разделе мы рассмотрим специфические расстройства развития школьных навыков (СРРШН). Эти нарушения, как правило, не являются прямыми следствиями других состояний (умственная отсталость, детский церебральный паралич, грубые неврологические дефекты, неоткорректированные зрительные или слуховые повреждения или значительные эмоциональные расстройства), хотя они могут им сопутствовать. СРРШН часто наблюдаются в сочетании с другими клиническими синдромами, например, с расстройством внимания или поведения или с прочими расстройствами развития, такими как расстройство развития моторных функций или специфические расстройства развития речи.

Происхождение СРРШН неизвестно, но существует предположение о ведущей роли биологических факторов, которые, однако, находятся в тесном взаимодействии с факторами небиологическими (такими как обстановка в семье, наличие благоприятной возможности для обучения, качество обучения). Хотя данные нарушения связаны с биологическим созреванием, все же это не значит, что дети с подобным расстройством просто находятся на более низкой ступени нормального развития и с течением времени сами собой догонят сверстников. Во многих случаях признаки этих нарушений могут продолжаться в подростковом возрасте, сохраняясь и у взрослых.

Среди расстройств группы СРРШН выделяют:

1. Дислексия — специфическое нарушение навыков чтения.

Основной признак этого расстройства — специфическое и значительное нарушение в развитии навыков чтения, которое нельзя объяснить исключительно умственным возрастом, проблемами остроты зрения или неадекватного обучения в школе. Могут быть нарушены навыки понимания текста, техники чтения или выполнения заданий, требующих чтения. С трудностями в чтении часто сочетаются трудности в приобретении навыков правильного письма.

При чтении наблюдаются:

— медленный темп чтения;

— пропуски, замены, искажения или дополнения слов или частей слова;

— попытки начать чтение заново, длительные запинки или «потеря места» в тексте и неточности в выражениях;

— перестановка слов в предложении или букв в словах.

Может быть также недостаточность в понимании читаемого, выражающаяся в

— неспособности вспомнить факты из прочитанного;

— неспособности сделать заключение или выводы из прочитанного;

— использовании для ответов на вопросы о прочитанной истории скорее общих знаний, чем информации из конкретного рассказа.

2. Дисграфия — специфическое нарушение навыков письма.

При этом расстройстве нарушается способность как устно произносить слова по буквам, так и писать слова правильно. Наблюдается замена букв, пропуск букв и слогов.

Очень часто сочетается с нарушениями навыков чтения или следует за ними, т. е. навыки чтения постепенно становятся удовлетворительными или даже хорошими, а в тетрадках по прежнему «полный бардак».

3. Акалькулия — специфическое нарушение арифметических навыков.

Здесь дефект касается основных вычислительных навыков: сложения, вычитания, умножения и деления или решения задач. Трудности могут включать недостаточное понимание понятий, лежащих в основе арифметических операций, непонимание математических терминов или знаков, нераспознавание числовых знаков, трудность в усвоении порядкового выстраивания чисел, в усвоении десятичных дробей или знаков во время вычислений, плохую пространственную организацию арифметических вычислений, неспособность удовлетворительно выучить таблицу умножения.

4. Трудности в обучении — смешанное расстройство школьных навыков.

Здесь отмечается сочетание двух или трех вышеописанных расстройств, часто совмещающееся с нарушениями внимания, памяти и низкой умственной работоспособностью. При этом часто наблюдаются эмоциональные и поведенческие расстройства, выраженные в большей или меньшей степени.

Для начала, разумеется, необходимо установить причину (или причины) неуспеваемости. Для этого во всех случаях разумно посоветоваться со специалистом. Оптимальным вариантом здесь была бы «трехсторонняя» встреча — учитель, родители, школьный психолог, — предпринятая, разумеется, не для того, чтобы установить, «кто виноват», а исключительно в интересах ребенка.

В зависимости от установленных причин строится и дальнейшая стратегия и тактика мероприятий, направленных на коррекцию неуспеваемости.

Если выявленная причина (причины) тяготеет к «биологической» группе, то в первую очередь необходимо думать о правильном лечении основного заболевания, налаживании режима работы и отдыха ребенка. В последние годы автор с ужасом наблюдает совершенно противоестественную тенденцию в построении режима дня учеников младших классов. На вопрос: «Сколько приблизительно времени занимает у вашего ребенка приготовление уроков?» родители, не колеблясь, отвечают: «Все свободное время. Пришли из школы, поели — и за уроки. И до позднего вечера».

Подобное положение вещей недопустимо ни с какой точки зрения. Здесь, несомненно, речь идет о неправильной организации рабочего времени ребенка. Сколько бы ни задавали в школе (напомним, речь идет о младших классах) и каким бы неспособным ни был ребенок, приготовление уроков в течение шести-восьми часов — нонсенс. Как правило, подобное извращение нормального процесса наблюдается у детей с нарушениями концентрации внимания. Такой ребенок не столько делает уроки, сколько глядит в окно, потихоньку играет в игрушки, смотрит телевизор или просто мечтает. Все его собственные волевые процессы (и так не особенно сильные и развитые) замещены, как правило, волевыми процессами матери или бабушки, которая и усаживает ребенка за уроки, и следит за тем, чтобы он не отвлекался. Но у мамы или бабушки свои дела, ребенок не чувствует собственной ответственности за происходящее — отсюда пять-шесть часов выматывающего и абсолютно непродуктивного времяпрепровождения. Особенно часто такое положение наблюдается у детей с той или иной степенью выраженности гипердинамического синдрома. Здесь можно посоветовать следующее. Отдайте ребенка в какую-нибудь очень подвижную спортивную секцию (не в шахматную!). Это одновременно будет работать и как коррекция основного расстройства (гипердинамии), и как собственный стимул ребенка к тому, чтобы побыстрее закончить приготовление уроков. У него будет четкая, понятная ему самому цель — вовремя пойти на футбол, и ради этой цели его слабенькие возможности воли и концентрации внимания будут работать в полную силу. Более того, известно, что дети, с удовольствием посещающие кружки по собственному (!) выбору, всегда успевают лучше, чем дети с таким же уровнем учебных способностей, никаких кружков не посещающие и все свое время посвящающие приготовлению уроков. За много лет работы автор не видел ни одного исключения. Все это — вопрос организации времени. И это закладывается именно в начальной, а не в средней, как думают некоторые родители, школе.

Детям с нарушениями каких-то определенных функций, например кратковременной или долговременной слуховой памяти, образного восприятия, процессов анализа или обобщения, умственной работоспособности и т. д., необходимы специальные коррекционные занятия для восстановления и тренировки пораженных или просто отстающих в развитии функций. Например, иногда неуспеваемость ребенка по письму или чтению связана не с дисграфией или дислексией, а с тем, что у него чрезвычайно мал объем кратковременной памяти. После соответствующих занятий объем кратковременной памяти возрастает, ребенок начинает понимать, что, собственно, он читает или пишет, и, естественно, резко улучшается успеваемость по этим предметам. Такие занятия могут проводить и сами родители, соответствующим образом проинструктированные, но лучше, конечно, если это будет делать школьный психолог. Со специфическими нарушениями школьных навыков (дисграфия и т. п.) работают по специальным программам педагоги или, опять же, школьные психологи.

Если ребенок — левша, то, как уже говорилось, главным способом терапии его школьных неуспехов является всемерная поддержка и вселение уверенности в том, что имеющиеся трудности временные и будут успешно преодолены. Левшей никогда не ругают за двойки по письму. Левшам как можно раньше, на доступном им уровне, разъясняют особенность их психомоторного устройства, раскрывают их сильные и слабые стороны.

Впрочем, вышесказанное относится практически ко всем детям, с любыми причинами школьной неуспеваемости. Родителям следует не столько понять (кто же этого не понимает!), сколько взять на действенное вооружение простую истину: ребенок не становится сильнее и умнее от перечисления и многократного повторения списка его недостатков. Это, разумеется, относится не только к детям, но и ко всем людям вообще, но младшие школьники в этом отношении особенно уязвимы. От дошкольников еще ничего особенного не требуют, а более старшие дети и взрослые уже могут противостоять и не соглашаться с ярлыками, которые на них пытаются наклеить. У младших же школьников самооценка еще только формируется, и если ребенку часто говорить, что он тупой бездельник и ни на что не годен, то он довольно быстро сам в это поверит и будет в дальнейшем вести себя соответственно.

Вторая, в общем-то банальная, истина гласит: для формирования целостного образа себя дети младшего школьного возраста стремятся вести себя в соответствии с тем, что о них говорят значимые взрослые. Значимые взрослые — это родители, бабушка с дедушкой, старшие братья или сестры, учителя в школе. Осознали ответственность? Оценка должна быть взвешенной и аккуратной. Безоглядно хвалить ребенка так же неполезно, как и постоянно ругать. Ресурс, на который будет опираться ребенок в своем росте, совершенствовании и преодолении имеющихся недостатков развития, должен быть подлинным, иначе ребенок потерпит неудачу и перестанет вам верить.

Помните, у Аркадия Гайдара: Чук был таким, таким и еще таким, зато Гек умел петь песни… Подлинный и значимый ресурс можно отыскать у любого ребенка. Расхожая оптимистическая фраза, что все дети, мол, непременно талантливы, как-то не полностью укладывается у автора в голове. Вроде бы я видела детей, которые талантливыми ни в коем случае не являлись. Но ресурс, повторяю, есть у любого ребенка. Известно, например, что практически все дети с синдромом Дауна (тяжелое и практически неизлечимое наследственное заболевание) исключительно доброжелательны и склонны к прочным эмоционально положительным привязанностям.

Ребенок должен сам знать о своих ресурсах. Сообщить ребенку о его недостатках — это за нами не задерживается. А вот так же вдумчиво и подробно рассказать ему о его реально существующих достоинствах — часто ли такое встречается? Особенно если речь идет о ребенке, не успевающем в школе. А ведь ему-то знание своих ресурсов необходимо куда больше, чем его и так преуспевающему сверстнику…

Теперь кратко коснемся причин социальных. Здесь основной совет: если ваш ребенок плохо успевает в начальной школе, никогда не ругайтесь с учительницей. Ничего хорошего из этого никогда не выйдет, а вот плохое запросто может воспоследовать. Что бы ни говорила вам учительница, даже если вы с ней категорически не согласны, никогда не спорьте. Можете задавать вопросы, можете уточнять, объяснять причины или спрашивать совета. Лучше всего просто кивать головой и говорить:

— Да, Марья Петровна! Будем работать, Марья Петровна! Уже работаем, Марья Петровна!

Каждая специальность вносит в психику человека свои особенности. Очень своеобразные люди математики, психологи, летчики-испытатели, артисты цирка. То же относится и к учителям начальных классов. Излишний плюрализм, видимо, как-то препятствует качественному исполнению ими профессиональных обязанностей, поэтому мышление большинства ортодоксальных учителей в той или иной степени догматично. А на вашем ребенке уже висит ярлык — «неуспевающий ученик». Поэтому не надо «дразнить гусей» — работайте над преодолением этого отставания, обеспечивайте дома, в семье всемерную поддержку ребенку и опору на ресурсы и с благодарностью выслушивайте все советы учительницы (вне зависимости от того, насколько адекватными и подходящими именно для вашего ребенка они вам кажутся). Если же атмосфера в классе откровенно нездоровая или конфликт вашего ребенка с учителем зашел слишком далеко, опять же не следует ломать копья, даже если вы борец по природе. «В жизни всегда есть место подвигу», но будет лучше, если вы переведете ребенка в другую школу или класс и подберете себе другое место для бойцовских свершений. Психическое здоровье ребенка безусловно дороже ваших сомнительных побед в борьбе с педагогом. В конце концов, плохих педагогов не меньше, чем плохих продавцов или инженеров, а сколько у вас детей?

Если же речь идет о конфликте ребенка со всем классом (включая или не включая учителя), то ваша тактика должна быть кардинально другой. Здесь не поможет перевод ребенка в другой класс или школу. Все свои проблемы он перенесет туда с собой. Необходимо разобраться, в чем причина нарушения коммуникации ребенка со сверстниками, и, если надо, определить ребенка в психотерапевтическую группу, где имеющиеся нарушения будут откорректированы.

Самым главным и, несомненно, самым печальным последствием ранней неуспеваемости является то, что ребенок в самом начале своей школьной жизни теряет интерес и стимул к учению. Зачем стараться, если все равно я неспособный, самый тупой? Все равно у меня ничего не выйдет! Я и не хочу ничего знать и уметь!

Если родители упорно борются с этой установкой, то иногда ее удается преодолеть несмотря на плохие отметки. Ребенок пишет с чудовищными ошибками, но любит решать задачи и головоломки, охотно экспериментирует со словами, читает. И это прекрасно. Проблемы с русским языком, какими бы глубокими и тяжелыми они ни были, не исчерпывают школьного обучения в целом. Ведь впереди история, физика, химия. Кто знает, какой предмет в будущем может увлечь ребенка! Но до них еще надо дожить, сохранить интерес и позитивное отношение к школе и к учебе в целом.

Свято место, как известно, пусто не бывает: если ребенок не любит учиться и познавательные интересы у него не сформированы, то ему нужно найти что-то взамен. Некоторые отстающие в учебе дети с флегматичным, по преимуществу, темпераментом могут проводить целые дни дома перед телевизором, компьютером или складывая детали конструктора. Но большинство этим не ограничивается. И их основная эмоциональная и умственная жизнь начинает протекать где-то вне школы, среди таких же, как они, — «тупых», «неспособных», детей «из «плохой семьи». К сожалению, возможные пути развития такого пути слишком очевидны, чтобы была необходимость их перечислять. Чтобы это предотвратить, необходимо как можно раньше, пока он еще податлив и управляем, предложить неуспевающему ребенку другие, отличные от школьных (где положительных эмоций мало, а отрицательных — пруд пруди) интересы. Если ребенок музыкален, пусть занимается музыкой (не обязательно серьезно, в музыкальной школе, можно и попроще — кружок при каком-нибудь клубе, Доме детского творчества и т. д.). Если подвижен, гиперактивен — пусть танцует, занимается скаутингом, спортом. Если ребенок флегматичен и мешковат и мысль о подвижных играх вызывает у него скуку или головную боль, пусть занимается авиа или судомоделированием, строгает, пилит, паяет, шьет, вяжет или лепит горшки в соответствующей студии или секции. Вполне вероятно, что это не станет делом его жизни или даже сколько-нибудь долговременным и серьезным увлечением, но это отвлечет его от помоек, драк, подвалов и бесцельного шатания по улицам.

Кроме того, психологическим последствием неуспеваемости в начальной школе может стать чрезмерно низкая самооценка ребенка, его неуверенность в себе. Ребенок уже давно перерос свои ранние проблемы и вполне прилично учится, но по-прежнему до рвоты боится контрольных, стесняется отстаивать собственные интересы, идет на поводу у других, более активных сверстников, вопреки очевидному, твердо уверен в своей личностной непривлекательности и малоценности. Что нужно делать для предупреждения такого развития событий, было сказано выше. Но если это все же произошло, то родителям такого ребенка необходимо обратиться к специалисту-психологу. Чаще всего в таких случаях применяется индивидуальная или (по показаниям) семейная психотерапия. Как правило, при активном взаимодействии с семьей специалисту удается довольно быстро повысить самооценку ребенка до вполне адекватных величин.

Итак, история Ромки — так, как я увидела ее после подробного рассказа мамы и беседы с самим мальчиком.

Удобный, флегматичный «тюфяк» до школы никогда и никому не доставлял никаких огорчений. С рождения Ромка был очень спокойным ребенком, плакал мало, много спал, а бодрствуя, не требовал особого внимания. Играл с игрушками, о чем-то бубнил сам с собой. Была легкая задержка развития речи (фразовая речь появилась только к двум с половиной годам), но из-за спокойного нрава и врожденной молчаливости мальчика этого никто даже не заметил. В возрасте пяти лет занимался с логопедом по поводу произношения шипящих звуков. Задания выполнял дольше других детей, но, раз что-то усвоив, усваивал прочно и навсегда.

В детском саду был на очень хорошем счету, так как никогда не доставлял воспитателям никаких неприятностей. Беспрекословно выполнял все режимные требования, не дрался, не шалил, не хулиганил. Дети его любили за спокойный нрав и за то, что Ромка, не выламываясь и не споря, всегда соглашался играть в любую игру, даже не пытаясь внести в нее что-то свое.

В школе «тюфяк» естественным образом превратился в «тормоза». Судя по всему, здесь мы имеем дело не только с врожденными особенностями характера и темперамента. Скорее всего, в случае Ромы мы наблюдаем не очень выраженные проявления расстройства, называемого гиподинамическим синдромом. У ребенка с гиподинамическим синдромом в результате микрородовой травмы повреждены подкорковые структуры головного мозга, поэтому у него слаба стимуляция активности головного мозга из этих структур. Такой ребенок большую часть времени как бы спит, заторможен. Его трудно чем-нибудь заинтересовать и приходится постоянно тормошить. Про Рому мы знаем, что он родился очень крупным ребенком (опасность родовой травмы в этом случае возрастает многократно) и очень много спал в первые месяцы жизни. Так что все совпадает. Мама не особенно ходила по врачам, так как поведение и здоровье сына ее вполне устраивало, и ни диагноза ММД, ни диагноза «гиподинамический синдром» Роме никто не ставил. Обычно особенности гиподинамичного ребенка (в отличие от гипердинамичного) поначалу не слишком беспокоят родителей, и все трудности начинаются только в школьном периоде.

Рома попал к молодой и веселой учительнице. Она очень понравилась ему, и ее постоянные, пусть и остроумные и беззлобные насмешки над его сонностью и отсутствием мальчик тяжело переживал. Сначала Ромка старался отличиться, проявить себя, беря достоинствами флегматичного темперамента — упорством и настойчивостью — как он это делал в детском саду и на занятиях логопеда. Но учительница предпочитала «легких» и смышленых детей, а Рома явно не тянул. И мальчику стало все равно. Он сдался и отказался от попыток борьбы. Естественно, что успеваемость резко упала на самое дно. Речь пошла об умственной отсталости и индивидуальном обучении.

— По-видимому, придется оставлять на второй год, — сообщила я маме при очередной встрече.

— Ой, как же так, доктор! Как же так! — запричитала мама.

— Три плюса как минимум, — категорически заявила я. — Второй раз ему будет гораздо легче справляться с программой. Кое-что он все-таки усвоил и где-то сможет отличиться. Это раз. Второе — не будет больше насмешливой учительницы. Вы знаете, есть ли среди следующих классов хоть одна учительница флегматик?

— Да, да! — кивнула мама. — Ираида Борисовна. Такая, знаете, полная, на рыбу похожая. Именно к ней директор Рому и предлагает отдать. И она согласна его взять. Говорит: «Мне таких детей жа-алко-о». А я подумала: «У нее-то Ромка уж совсем спать будет…»

— Не будет. Именно Ираида Борисовна, и никто иной. Директор школы абсолютно прав. Именно она поймет Ромины особенности и будет с ними считаться. И третий плюс — обучаясь второй год по той же программе, Рома сможет заняться чем-нибудь еще. Что он вообще-то любит? Мне он так и не смог ничего сформулировать.

— Да ничего он не любит! — с сердцем воскликнула мама. — Сидеть перед телевизором да есть. Больше ничего. Даже во двор погулять его и то не выгонишь. Я предлагала ему, говорю, смотри, какой ты толстый, давай спортом займешься, а он только отмахивается.

— Ну, а что он делает, когда не смотрит телевизор, или во время смотрения?

— Ест!.. А вот еще… Бусы мои все распотрошил, сложил в коробочку и нанизывает из них какие-то узоры. Отец у нас рыбак, так еще от него леска осталась. Так вот, он соберет что-то, потом разберет и опять в коробочку сложит. На следующий день — снова. С самого раннего детства это любил. Я теперь смотрю и думаю — и впрямь какой-то умственно отсталый!

— Прекратите! — разозлилась я. — И не смейте говорить этого при ребенке. У вас один ребенок, следовательно, он же — самый умный. А бусы — это как раз тот ресурс, который нам нужен. На следующий год, а можно и прямо сейчас, Рома пойдет в кружок бисероплетения.

— Но там же одни девчонки!

— А вам-то какое до этого дело? Что, Рома — женоненавистник? Я что-то этого не заметила. Он мне рассказывал про свою подружку Лизу.

— Да нет, — вроде бы смутилась мама. — Наоборот, с ним девочки лучше играют, чем мальчики. Он же добрый, и не дерется никогда…

— Вот и прекрасно. А со спортом придется немного подождать. Пока поднаберется уверенности. А где у нас папа? Хоть иногда появляется? Чем может помочь? Как развлекается?

— Появляется — раз в месяц, — усмехнулась мама. — Подарки привозит. Тормошит его, говорит: «Что он у тебя такой бука!» Ромка его побаивается, по-моему, ждет, когда уйдет. Тогда и подарки начинает рассматривать. А развлечения у него простые — пьянки да гулянки. Да, вот еще на рыбалку с друзьями на машинах ездит. Очень это любит и понимает. Когда вместе жили, всегда рыба свежая в доме была.

— Отлично! Пусть берет Ромку с собой на рыбалку. Ромка спокойный, мешать никому не будет, хлопот от него никаких…

— Так я и пустила!!! С этим…

— Пустите! Еще как! Мальчишку надо вытягивать, стимулировать ретикулярную формацию его головного мозга, восстанавливать ее связь с корой, иначе… А вы!..

— Как-кую ф-формацию? — опешив от моего напора, переспросила мама.

— Ретикулярную! — безапелляционно отрезала я. — Значит — рыбалка, Ираида Борисовна и кружок бисероплетения. Следующая явка — в сентябре.

В конце сентября Ромкина мама послушно привела сына ко мне на прием. Я поговорила с мальчиком, выслушала его рассказ о том, как он летом два раза ездил с папой и его друзьями на рыбалку и какую огромную рыбу он поймал в озере. Здесь был полный восторг и обещание взять сына на подледный лов на озеро Отрадное. Кружок и Ираида Борисовна вызывали покуда сдержанную настороженность. Ромка ждал, когда над ним начнут смеяться.

К концу третьей четверти ситуация изменилась радикально. Ромкины «фенечки» пользовались в классе бешеной популярностью. Ромкиной благосклонности добивались. Еще один мальчик и две девочки, подружившись с Ромой, тоже стали ходить в этот кружок. Девочки скоро соскучились и перестали (предпочитая по дружбе выпрашивать «фенечки» у Ромки), а мальчик, такой же «тюфяк», прижился, и два друга, вместе делающие уроки, а потом согласно плетущие бисер перед телевизором, до сих пор вызывают у обеих мам легкую оторопь. Но сомнений в их умственной полноценности ни у кого уже нет, потому что у Ираиды Борисовны Ромка вполне успевает по всем предметам, а по истории Санкт-Петербурга и по труду даже считается лучшим учеником в классе. Учиться ему по-прежнему нелегко, но Ираида Борисовна разрешает ему дописывать контрольные на перемене, и эти дополнительные пятнадцать минут вполне позволяют ему укладываться. Раз в четверть учительница проводит для Ромы и еще трех классных «тормозов» дополнительные диктанты после уроков, во время которых она диктует медленнее, чем обычно. Это позволяет «тормозам» получить четверку или даже пятерку. В результате по письму в четверти получается твердая «три». На большее Ромка пока не претендует.

— Представляете, он в три года сам по кубикам выучил все буквы. Знал все цвета. Стихи мог читать час подряд без остановки. Все знакомые удивлялись. Один раз ему прочтешь — он уже половину запомнит. И книжки любимые так «читал». Если я пыталась где-то сократить, он тут же говорил: «Нет, не так!» — и поправлял, как надо. Я иногда даже удивлялась, зачем ему вообще надо, чтобы я их читала, если он все наизусть знает.

Когда пошли в школу поступать, нас все предупреждали: чтобы в эту школу поступить, нужен блат или деньги. А мы пришли просто так, на тестирование. Я его готовила, конечно, и в группу по подготовке к школе он ходил. Но это, я вам честно скажу, так себе была группа. Все, что там проходили, он и так знал. Он там на занятиях скучал, а преподавательница говорила: да, Валера все знает, но я же не могу его одного все время спрашивать. Он туда ходил, только чтобы с ребятами поиграть… Так вот, пришли мы на тестирование. Письменный тур он прошел на ура, а на устном такие сложные вопросы были, но учительница, которая принимала, только головой качала: «Какой способный ребенок! Какой развитый!»

— Вы пришли ко мне, чтобы узнать, как лучше развивать одаренного ребенка? — я решилась вмешаться в монолог, потому что ситуация была для меня не слишком ясной. К чему прислушиваться? На чем останавливать внимание? — Но в вашей сильной школе наверняка есть психолог. Он сможет дать вам более квалифицированную, педагогически ориентированную консультацию. Или есть что-то еще? У Валеры появились проблемы со здоровьем?

— Тьфу-тьфу-тьфу! — мама истово постучала костяшками пальцев по ручке кресла. — Со здоровьем у нас все в порядке.

— Тогда что же привело вас ко мне?

— Он не хочет учиться! Представляете?! С его-то способностями! Учительница сказала: «Либо ваш Валера берется за ум, либо ищите другую школу».

— Но, может быть, вы преувеличиваете способности сына и ему действительно трудно учиться по этой наверняка усложненной и усиленной программе. Вундеркинды-дошкольники далеко не всегда превращаются в хороших учеников…

— Да нет, доктор, вы мне поверьте! Он же в первых двух классах вообще отличником был. И учиться ему совсем не трудно! Если бы он хоть как-то работал, то ему эта программа — тьфу! И он же во всем так! В прошлом году пошли в музыкальную школу. Поступили по конкурсу, опять же без всякого блата. Вроде бы сам захотел. Первые три месяца учительница нахвалиться не могла. А еще через полгода все бросил. Не пойду — и все. Понимаете, у меня такое ощущение, что он не развивается, а деградирует. Раньше много читал, теперь почти не читает совсем. Целыми днями может смотреть телевизор или на компьютере играть. А ведь были еще карате, волейбол, даже бальные танцы… Все бросил.

— Но почему? Чем сам Валера объясняет свой отказ?

— Да ничем не объясняет! Надоело, и все! Мы уж с отцом изошли на всякие там объяснения и поучения — ничего не помогает.

— Вероятно, мне нужно встретиться с самим Валерой. В каком он сейчас классе?

— Заканчивает шестой.

Валера оказался миловидным контактным мальчиком с тонкими чертами лица и изящными движениями. Он охотно рассказывал о школе и о семье, легко, почти незаметно подшучивая и над собой, и над окружающими его людьми. О каждом он говорил что-то хорошее, что-то смешное и обязательно упоминал что-то из недостатков. Например, о классной руководительнице он рассказал, что она заслуженный учитель, ведет очень интересный факультатив для старшеклассников, совершенно не выносит, когда ей возражают, и на уроках все время повторяет:

«Надо думать головой», — как будто люди могут думать еще каким-нибудь местом.

Когда я спросила Валеру, чем он объясняет ту ситуацию, которая сложилась у него в школе, мальчик кокетливо засмеялся и сказал:

— Такой уж я есть. «Способный, но ленивый» — так наша учительница говорит.

— А ты-то сам что думаешь по этому поводу?

— Не зна-аю.

— Но ведь тебе придется поменять школу, расстаться с друзьями…

— Не зна-аю, может быть, как-нибудь обойдется… Я подтянусь…

— А кружки, которые ты начинал и бросал? Что это?

— Ну, мне сначала было везде интересно, а потом на каждом занятии — одно и то же, одно и то же. Скучно!

— А что интересно?

— Ну, интересно гулять, — оживляется Валера. — Боевики по телику интересно смотреть. На компьютере играть. Еще интересно куда-нибудь ездить, путешествовать. Я экскурсии люблю. У нас в школе они часто бывают. В музеи ходить. Энциклопедии бывают очень интересные. И еще много всего!

Парадоксальная вроде бы ситуация. Мальчик явно одаренный от природы. Вполне приличные условия в семье и условия обучения (это подтверждает и мама, и сам Валера). Ему интересно «много всего». И у него не складывается учеба в школе и не формируются устойчивые познавательные интересы. Почему?

Как ни странно это прозвучит для людей старше тридцати, но сегодняшние дети часто не хотят учиться по очень простой причине: они совершенно не знают, для чего это нужно. Есть такой очень хороший детский анекдот. Приходит мальчик к маме и говорит:

— Мама, скажи: «фунь».

— Зачем это? — чувствуя какой-то подвох, подозрительно спрашивает мать.

— Ну ты просто скажи: «фунь».

— А что хоть это значит?

— Да ты не спрашивай ничего, ты просто скажи: «фунь!»

— Да не буду я всякие глупости говорить!

— Не будешь? Вот и не заставляй тогда меня английский язык учить!

Наши дети не такие, какими были мы. Это банальная истина, но в быту она часто забывается. Наши дети больше отличаются от нас, чем мы отличались от своих родителей. Ближайшая параллель — поколение первых пионеров и их родителей. Они живут в другой стране, в городе с другим названием и при другом общественном строе. Аргументы, которые как-то затрагивали нас, до них часто попросту не доходят. Пятнадцать-двадцать лет назад туманное понятие какого-то «долга» (не то перед страной, не то перед будущими поколениями, не то вообще непонятно перед кем) было, тем не менее, вполне действенной реальностью. Отец говорил сыну:

— Подумаешь, учиться он не хочет. Должен, и все! Вот я, думаешь, хочу каждый день в полшестого вставать и на завод идти?! Однако иду. Потому что должен. А ты должен — учиться.

И за этим парадоксальным в общем-то утверждением и для отца, и для сына стояла какая-то реальность. Сын, наблюдая жизнь отца и окружающих его людей, смутно понимал, о чем идет речь, и по крайней мере не отбрасывал объяснения отца, что называется, с порога.

Для сегодняшних детей объявление о том, что они должны учиться, — пустой звук. Довольно сомнительны и заявления о том, что, только учась, можно хорошо устроиться в жизни. Наши дети вовсе не глупы и каждый день видят людей, которые если и учились чему-нибудь хорошо, то явно делали это отнюдь не в школе. И тем не менее эти люди прекрасно (зачастую гораздо лучше, чем ратующие за образование родители) «устроены» в жизни. К тому же дети, особенно младше 14 лет, в большинстве своем не очень способны к прогностическому мышлению. Задумываться сегодня о том, что будет с ними через пять-шесть лет, да еще как-то подчинять этому сегодняшние поступки — непосильный труд для их разума.

Так что же делать? Единственный выход — каждый день, при каждом удобном случае показывать детям, что знания, образование делают жизнь человека интересней, наполнен ней, расширяют границы доступного ему мира. Доступного не в плане «взять и съесть», а в плане «понять». И это понимание (и в конечном счете — управление) может доставлять не меньшее, а зачастую и большее удовлетворение, чем прямое обладание. Объяснять нужно на доступных ребенку примерах. Сейчас немногие дети хотят стать космонавтами, но многие мечтают о бизнесе. Большинство из них абсолютно не представляют себе, что это такое. Объясните им. Сумейте доказать, что бизнес — это в первую очередь правильное понимание ситуации и поступков людей, а во вторую — управление всем этим в интересах дела. Сообщите им о том, что существует специальная наука, занимающаяся всем этим, и к тому времени, когда они вырастут, никакой бизнес без применения этой науки будет попросту невозможен, как невозможно полететь в космос, не используя достижений математики и физики.

Другая причина, по которой часто не учатся вполне способные и даже одаренные дети, — это отсутствие интереса к учебе. Им попросту неинтересно, и никакие ваши убеждения и угрозы здесь не помогут. Единственный выход в этом случае (если ребенок действительно одарен) — подыскать школу или программу, вполне адекватную возможностям ребенка. Вернется интерес к учебе — вернется и успеваемость.

Иногда успеваемость детей страдает из-за конфликтов в школе. В средних классах (5–8) это встречается особенно часто. Ребенок претендует на роль лидера, но не имеет сил или способностей вести за собой других. Ребенок попал между двумя группировками, не может определить свою позицию, конфликтует с обеими сторонами и, естественно, все время оказывается в проигрыше. В класс, где отношения уже сложились, пришел новый, не слишком общительный ученик. Друзей у него нет, во время перемен он один стоит у стенки, не решаясь принять участие в шумных играх одноклассников, не отвечает на неуклюжие подначки, попытки вовлечь его в общение. Постепенно такой ребенок становится козлом отпущения и, как следствие этого, не может хорошо учиться, не хочет идти в школу.

Эти и многие другие ситуации объединяет одно — неумение ребенка наладить отношения со сверстниками, нарушение его социального функционирования. Нарушение успеваемости здесь вторично и происходит от того, что ребенок живет в постоянном напряжении и постепенно невротизируется. В этом случае необходимо проанализировать причины конфликтов ребенка с одноклассниками и обратиться к специалисту за индивидуальной или групповой психотерапией. Как и в других случаях, здесь необходимо отыскать ресурс, на который можно опереться при восстановлении нарушенных коммуникаций (например, ребенок прекрасно общается со сверстниками на даче), и оказать ребенку всемерную поддержку в семье. Нарушенные взаимоотношения в школе — это всегда преимущественно беда, а не вина ребенка. Поэтому родителям нужно главным образом думать о том, как ему помочь, а не о том, в чем можно обвинить его самого.

Иногда причиной учебы ниже возможностей или даже неуспеваемости является несформированность познавательных интересов ребенка. Такие дети, как правило, растут в неполных или социально неблагополучных семьях, с самых ранних лет предоставлены сами себе. Способности такого ребенка могут быть достаточно высоки, но область его интересов очень узка, лежит в пределах двора или квартала, где он общается с такими же, как он, детьми улицы, разумеется, ничем не обогащаясь от них и ничем не обогащая их, кроме навыков практического выживания. Иногда такие дети производят очень приятное впечатление своей самостоятельностью и смышленостью, но будущее их, как правило, рисуется отнюдь не в радужных красках. Несмотря на вполне удовлетворительные способности, в начальной школе они, как правило, числятся в отстающих. В средней школе им может повезти. Это произойдет, если на их пути встретится талантливый педагог, который сумеет передать такому ребенку свою любовь и свой интерес к какому-либо предмету, пробудив тем самым дремлющие возможности детского мозга. Совершенно необязательно, что жизнь ребенка впоследствии будет связана с химией или ботаникой, но мозг уже начал работать и начался процесс формирования познавательных интересов, пищу для которых можно отыскать практически везде. Все мы слышали, а больше читали о таких случаях. К сожалению, в жизни они встречаются крайне редко. Автору посчастливилось наблюдать всего два таких эпизода.

Ни для кого не секрет, что сегодня все больше детей вырастает, так и не взяв в руки книгу. Их литературный опыт ограничивается комиксами, более-менее случайными журналами, а впоследствии — вялыми попытками освоить произведения школьной программы в сокращенном изложении.

Как бороться с таким положением вещей и надо ли с ним бороться вообще? — вот тот вопрос, который часто задают родители. Попробуем разобраться.

В чем причина того, что сегодня дети в среднем читают меньше, чем их сверстники 15–20 лет назад? Можно предположить, что ответственны за это несколько причин, в том числе — изменение характеристик информационного потока, общее ускорение темпов жизни, изменение общественных ценностей и изменившееся отношение к книге вообще. Начнем с последнего. Наблюдая разноцветные развалы с полуголыми девицами и космическими монстрами (а именно так впервые видят книги наши дети), никакому нормальному человеку не придет в голову произнести какую-нибудь привычную для предыдущих поколений фразу, типа «Всем лучшим в себе я обязан книге», или «Любите книгу — источник знаний», или даже «Книга — это святое». До высоких библиотечных залов и пыльных фолиантов доходят далеко не все, а книжные развалы во множестве видел любой ребенок абсолютно любого возраста.

Далее. Все большее количество информации, особенно информации, актуальной для юношества и масскультуры в целом, идет сегодня через аудио и видеопродукцию, телевизор, а также через компьютер и компьютерные сети. Это объективная реальность, и с этим ничего не поделаешь.

Общее ускорение темпов жизни и, пожалуй, даже каких-то сторон мышления заключается в том, что ребенок с детства привыкает к определенному удельному количеству информации и событий на единицу экранного или книжного времени. Это количество, судя по современным мультфильмам и видеоклипам, очень велико. Большинство взрослых просто неспособны следить за этими бесконечными «шлепами», погонями, содроганиями и падениями, которым с неунывающим постоянством подвергаются современные мультяшные герои. Дети делают это легко. Привыкнув к такой плотности информации, наши дети, естественно, с трудом читают, к примеру, английские или русские романы девятнадцатого века, где скорость существования событий и образов принципиально отличается от современных клипов или продукции диснеевской киностудии. Для того, чтобы они все же это делали, нужны специальные приемы, о которых мы будем говорить ниже.

И наконец. Сегодня ребенок или подросток, проводящий большую часть своей жизни за чтением художественной или научно-популярной литературы, часто воспринимается другими детьми как почти комический персонаж. Даже если это и не так, то у сверстников во всяком случае возникают (зачастую обоснованные) сомнения в адаптивности такого ребенка. Т. е. молодежное общественное мнение постепенно отходит от «высоколобых» в сторону компанейских «своих парней и девчонок». Тем самым мы снова, уже в следующем поколении, «догоняем Америку».

Подведем итог. Дети мало читают, и это, вроде бы, нормально. Но предположим, что мы имеем достаточно культурную, читающую семью, которая праведно и слегка снобистски дрожит от современного засилья масскультуры и которая хотела бы любыми средствами добиться того, чтобы их дети читали книги. Что делать таким родителям?

В первую очередь, определиться. Что вы хотели бы видеть в руках своих детей? Современное криминально-любовно-фэнтезийное чтиво? Тогда не стоит даже особенно напрягаться. С самого раннего детства покупайте ребенку комиксы про черепашек ниндзя и похождения куклы Барби. Позже купите пару литературных изложений любимых сериалов ребенка, сами читайте и обсуждайте в семье последний детектив Александры Марининой или последний фэнтезийный роман Ника Перумова. Рано или поздно ребенок тоже присоединится к вам. Если все же не присоединился — не расстраивайтесь, не так уж много он потерял.

Вы хотите, чтобы ваш ребенок «нес с базара Белинского и Гоголя», зачитывался Пушкиным, Мольером и Достоевским? Вот здесь придется потрудиться. Для начала придется забыть о комиксах и журналах с наклейками. Читайте маленькому ребенку вслух детскую классику, приучая его и к странноватым на взрослый слух народным сказкам (попробуйте африканские — сами получите неизгладимые впечатления), и к вяловатым описаниям Бианки, и к суховатой политизированности Родари, и к явной социалистический риторике Носова. Не забудьте о дидактике Льва Толстого и Константина Ушинского.

Начиная с пяти-шести лет плотно переходите к историческим повестям для детей («Приключения доисторического мальчика» Эрнеста Д’Эрвильи, «Листы каменной книги» Александра Линевского), рассказам о животных и сентиментальным повестям (Лидия Чарская, «Маленький лорд Фаунтлерой» Фрэнсис Бернетт, «Без семьи» Гектора Мало и т. д.). Даже когда ребенок научится читать самостоятельно, не бросайте читать ему вслух, потому что он, конечно, свободно читает букварь или хрестоматию для второго класса, но большие, интересные книжки ему самому еще не осилить. Можно читать по очереди, можно устраивать семейные чтения. Но где-то начиная с восьми лет проявляйте хитрость. Хитрость заключается в том, что чтение обрывается на самом интересном и драматическом месте, у вас появляется неотложное дело, а книжка остается лежать на углу стола. Вряд ли эксперимент пройдет с первой или даже пятой книжкой. Но когда-нибудь наступит такой момент, что ребенок устанет «ждать милостей от природы» и возьмет их сам. Дальше ваша задача — осторожно и настойчиво подсовывать ребенку книги. Упаси вас Бог идти по пути прямых рекомендаций. Книжки должны ненавязчиво появляться в вашем доме. Они могут приноситься из библиотеки и просто «выползать» из шкафов. Для начала это должен быть именно тот жанр, к которому принадлежала первая книга ребенка. Историческая повесть о первобытных людях? Пожалуйста! Вот тебе еще одна. «Волшебник Изумрудного города»? Вот тебе продолжение! И так далее. Постепенно расширяйте палитру жанров. Если ваш ребенок с детства привык на слух воспринимать неадаптированный, высокохудожественный текст, то его возможности уже в третьем четвертом классах весьма широки. Автору известны дети, которые в девятилетием возрасте с удовольствием читали длиннейшего «Властелина Колец», Жюля Верна и «Чайку по имени Джонатан Ливингстон». И помните: ребенку, который научился читать в вышеописанном смысле, никакие мультики и компьютерные игры — не помеха. Он уже умеет воспринимать систему образов с печатного листа настоящей Книги, и другие системы образов не заслоняют, а лишь дополняют его мир. Иногда, подрастая, такие дети перестают читать нравящиеся родителям книги и переходят к современной литературе. В этом нет ничего страшного. Вы сделали все, что могли, и к Пушкину, Шекспиру и Достоевскому ваши дети еще вернутся на следующих этапах возрастного развития.

Многие дети очень любят смотреть телевизор или видеофильмы. Многие дети могут подолгу просиживать за игровыми приставками, выпрашивая у родителей или выменивая у приятелей все новые и новые картриджи. Счастливые обладатели «настоящих» компьютеров (которых, заметим, становится все больше и больше) имеют еще большие возможности времяпрепровождения, включая работу, обучение или развлечения в сети Интернет. Как относиться к этому? Держать и не пущать или, наоборот, предоставить событиям развиваться своим чередом, ссылаясь на то, что у каждого поколения свои песни?

Автору кажется, что истина, как это часто случается, тяготеет к среднему положению на воображаемом отрезке возможных родительских реакций.

Для начала нужно учитывать, с каким именно ребенком мы имеем дело. Сколько ему лет, пять или пятнадцать? Какой у него темперамент? Как у него обстоят дела со здоровьем (в первую очередь нас интересует состояние зрения и нервной системы)? Ответив для себя на все эти вопросы, родители вырабатывают индивидуально приемлемую стратегию обращения с «чудесами двадцатого века» и, по возможности, строго ее придерживаются.

Наверняка недопустима такая ситуация: сегодня у вас бойцовское настроение, и вы, поднимая на щит интересы ребенка, через полчаса после начала занятий отгоняете его от телевизора или компьютера, призывая поиграть, почитать книжку или помочь вам по хозяйству. А завтра к вам пришла подруга и, чтобы ребенок не мешал вашей высокоинтеллектуальной беседе, вы сами отсылаете его к тому же (очень вредному вчера!) экрану и в течение трех часов не вспоминаете о нем. Это ошибка, бьющая не столько по состоянию здоровья ребенка, сколько по процессу воспитания в целом. В следующий раз, когда вы будете произносить свой монолог о вреде компьютерных игр или непрерывного смотрения телевизора, ребенок вам попросту не поверит.

А теперь несколько советов, которые могут оказаться полезными родителям, приступившим к выработке этой самой стратегии.

Совет первый. Ограничивайте время, которое ребенок проводит перед экраном телевизора и компьютера. Обоснованно безопасными считаются следующие сроки:

Для ребенка 3–5 лет. Телевизор или видик — 3 раза в день по 20 минут. Компьютер — 1 раз до 30 минут.

Для ребенка 5–7 лет. Телевизор или видик — 3 раза в день по 30–40 минут. Компьютер — 2 раза в день по 20–30 минут.

Для ребенка 7-10 лет. Телевизор или видик — не больше двух часов в день с обязательными перерывами. Компьютер — не больше полутора часов в день с обязательными перерывами после каждых 20 минут обучения или игры.

Для ребенка старше 10 лет. Телевизор или видик — не больше трех часов в день с обязательными перерывами после каждого часа. Компьютер — не больше двух часов ежедневно, с обязательными перерывами каждые полчаса.

Совет второй. Не пренебрегайте общеизвестными правилами безопасности. Смотреть современный цветной телевизор можно с расстояния не меньше полутора метров. Для старых телевизоров («Радуга» и ему подобные) это расстояние не должно быть меньше двух метров. Если на вашем компьютере не слишком современный монитор, обязательно приобретите дополнительный защитный экран. В просмотре телевизионных передач и работе на компьютере каждые 30–40 минут (для маленьких детей каждые 20 минут) обязательно надо делать перерывы.

Совет третий. Если ребенок страдает невропатией, неврозом, ММД, ночными страхами или имеет другие неврологические нарушения, необходимо существенно ограничить просмотр «ужастиков», кровавых боевиков и чрезмерно возбуждающих ребенка передач. Если у вас есть идея «потренировать» нервную систему здорового, но чрезмерно пугливого и осторожного ребенка, то начинайте с чего-нибудь полегче и во время просмотра все время находитесь рядом с ребенком (так, чтобы он в любой момент мог до вас дотронуться или прижаться к вам). Если у ребенка серьезное, особенно прогрессирующее, нарушение зрения, то время, указанное в совете первом, следует сократить в 1,5–2 раза. Если ребенок носит очки, то смотреть телевизор и работать за компьютером он должен непременно в очках.

Совет четвертый. Не забывайте, что «чудеса двадцатого века» — это не только развлечение, но и мощное средство для обучения и образования ребенка. Именно поэтому целесообразно (если, конечно, позволяют средства) иметь дома не игровую приставку к телевизору, а настоящий компьютер (чуть-чуть устаревшие, но вполне пригодные для образовательных целей модели стоят сегодня достаточно дешево), не просто телевизор, а видеомагнитофон. Современные видео и компьютерные программы могут помочь ребенку обучиться иностранному языку, машинописи и дизайну, научиться работать со справочной литературой, в огромном объеме познакомиться с миром животных и мировой историей, удовлетворить свой познавательный интерес практически в любой области знания и найти себе новых друзей. Все это особенно важно для детей малообщительных, малоподвижных, часто болеющих, и, разумеется, может стать настоящим спасением для детей инвалидов.

Большинству читателей этой книги уже, должно быть, до оскомины надоели полезные советы, раздаваемые по любому поводу «всезнающим» автором. Поэтому попробуем для разнообразия давать советы вредные. Итак, что же нужно делать, чтобы уверенно и наверняка воспитать у ребенка стойкую ненависть к школе и не менее стойкое отвращение к процессу получения знаний?

Совет первый. Чаще говорите ребенку о том, что он должен учиться в любом случае, несмотря на все чувства, которые он по этому поводу испытывает. Постоянно приводите примеры людей, которые всю свою школьную жизнь ненавидели школу, а потом добились больших успехов благодаря полученным там знаниям.

Совет второй. Выберите какого-нибудь ребенка, сверстника вашего сына или дочери, который учится лучше и к которому ваш ребенок уже испытывает стойкую антипатию (это может быть сосед, одноклассник, сын или дочь вашей подруги). Регулярно и подробно рассказывайте вашему ребенку об успехах этого персонажа, о том, как он (она) прекрасно учится, занимается в художественной (музыкальной, математической, астрономической или кулинарной) школе, помогает матери по дому, уважает старших, играет с маленьким братишкой и т. д. и т. п. В ответ на попытки вашего ребенка заставить вас замолчать уверенно произносите какую-нибудь емкую, ехидную фразу, типа: «Вот! Правда-то глаза колет!»

Совет третий. Чаще говорите ребенку о его недостатках, по возможности реже упоминая о достоинствах. Не ограничивайтесь общими определениями, типа «лентяй», «негодяй», «безмозглый», «безрукий». Если у ребенка плохая память, недостаточно развито внимание или плохо с абстрактным мышлением, не забудьте об этом упомянуть. Необходимо также почаще говорить ребенку о том, что все эти качества останутся с ним навсегда, так как он «абсолютно не работает над собой», «ленится оторвать зад от дивана» и т. д.

Совет четвертый. Обязательно скажите ребенку о том, что с таким, как он (глупым, малообразованным, нечитающим, физически слабым, трусливым и т. д. — см. Совет третий), никто никогда не будет дружить. Если ребенок возразит вам в том духе, что с ним уже дружат Катя и Вася, презрительно поднимите брови и патетически воскликните: «Разве это дружба?! Вот в наше время…» Договаривать фразу не надо — пусть идеальную картину дружбы в «ваше время» ребенок достроит сам. Хотя обязательно надо упомянуть о том, что в ваше время заболевшим одноклассникам всегда приносили на дом уроки (у теперешних детей это почему-то не принято). Пусть ребенок, которому приходится узнавать уроки по телефону, осознает неполноценность собственных отношений с одноклассниками.

Совет пятый. Очень хорошо в присутствии ребенка поругать его учителей и школу в целом. Можно организовать это как рассказ подруге по телефону, или как беседу с соседкой, или просто громко поделиться наболевшим с мужем, пока последний ужинает, читает газету или смотрит телевизор. Только для вас самые удачные аргументы из моей коллекции: «Думает только о себе, а на детей ей наплевать», «Все только за деньги — как бы ребенок ни старался, но если родители не спонсоры…», «В наше время детей учили, а теперь просто время отбывают», «Если уж она кого невзлюбила, то он хоть головой об стенку бейся, все равно ничего не докажешь», «Самая плохая школа в районе — все так говорят. Кроме как в ПТУ, из нее пути никуда нет. Кроме тех, конечно, кто в криминал уходит и в школы для умственно отсталых…», «Говорили, говорили про экспериментальную программу, а на деле очередной пшик получился. Ни тебе основного образования, ни тебе дополнительного…», «Престижная гимназия, престижная гимназия… Перегружают детей да щеки дуют, вот и вся престижность. А дети все сплошь бледные, больные да нервные. Да еще и выясняют с первого класса, у кого папа на “жигулях”, а у кого — на “мерседесе”». Я думаю, что на основе этих заготовок вы вполне сможете сформулировать достаточное количество оригинальных суждений, наиболее соответствующих учебному заведению вашего ребенка и педагогам, которые его обучают.

Совет шестой. Часто и со вкусом рассказывайте ребенку, какая ужасная судьба его ждет, если он не будет хорошо учиться. Обязательно упоминайте о криминальных «шестерках», проститутках, алкоголиках, продавцах с лотков и «дубоголовых» охранниках. Чаще приводите в пример родителей, т. е. себя. Если вы преуспели в жизни, то это только потому, что десять лет смотрели в рот учительнице. Если же вы или ваш супруг (супруга) считаете себя неудачниками, то поясните ребенку, что, учись вы в школе чуть получше, — давно бы уже стали космонавтами или банкирами (в зависимости от ваших пристрастий и идеалов). А можно (для гармонии) так: папа — космонавтом, а мама — банкиром. Честное слово, ваш ребенок получит искреннее удовольствие.

Основная роль в деле выработки отвращения к школе и знаниям принадлежит, несомненно, семье, но вместе с тем нельзя отрицать, что учителя и специалисты могут оказать родителям существенную «помощь».

К примеру, учителя могут часто и аргументировано сообщать ребенку, что он никудышный и, главное, абсолютно бесперспективный ученик, из которого никогда не выйдет ничего путного. Кроме того, очень помогают в «нашем деле» бесцветные личности учителей и совершенно неинтересные и скучные уроки. Хотя это, конечно, не абсолютно, потому что в любой школе найдется два-три хороших учителя, уроки которых по настоящему развивают и образовывают детей. Гораздо «полезнее» может оказаться плохая репутация, которая сложилась у ребенка в школе, предположим, из-за его чрезмерной подвижности. Тогда ребенок оказывается крайним в любой коллективной шалости и, даже обладая от природы легким и добродушным характером, постепенно озлобляется против школы и педагогического коллектива в целом. Очень помогает и репутация «тюфяка» и «тормоза». Две-три вовремя сказанных учительницей фразы (подлинный пример: «А теперь мы будем всем классом ждать, пока дойдет до Васи») — и нежелание ребенка идти в школу достигает поистине астрономических размеров.

«Помощь» специалистов здесь может проявиться двояко. Во первых, специалист (по преимуществу — невропатолог) может помочь родителям убедить ребенка, что он (ребенок) тяжело болен и школа во всей своей красоте и жестокости ему (ребенку) попросту противопоказана. Сориентированный таким образом ребенок будет иметь жесточайшие головные боли или приступы гастрита по утрам, перед отправкой в школу, неукротимые рвоты перед контрольными, в школе у него будет кружиться голова, болеть сердце и скакать давление. Автор уже три года знаком с девочкой Машенькой, которая имеет официальный диагноз «вегетососудистая дистония», регулярно падает в обмороки на пороге школы и четыре-пять месяцев в году не посещает школу по справкам, которые регулярно «снимает» с невропатолога, убедив его, что дома она чувствует себя гораздо лучше. Дома и в школе «больную» Машеньку щадят, но три летних месяца она внаклонку трудится на огороде у тети в Краснодаре при тридцатиградусной жаре, не испытывая со стороны своего диагноза никаких затруднений. Машенька чрезмерно полная, ненавидит физкультуру и панически боится лифтов, хулиганов и контрольных. Никакая психотерапия на Машеньку не действует, так как оставаться больной ей гораздо удобнее, чем стать здоровой. В этом году она собирается поступать в медицинское училище. Интересно, как она там будет учиться?

Свою лепту могут внести в процесс и психологи, например, в присутствии ребенка огласив свое неблагоприятное заключение о его умственном или эмоциональном развитии. Школьные психологи иногда проводят в классе процедуру, называемую социометрия (в процессе которой выявляются лидеры, принятые и отвергнутые классом ученики), а потом обсуждают результаты этого исследования с педколлективом или, того хуже, с исследованным классом. Это абсолютно этически недопустимо. Результаты школьной социометрии — рабочий инструмент психолога, на основании которого он планирует свою дальнейшую работу. Не более того. Иногда психолог может в присутствии ребенка сказать что-нибудь вполне этически нейтральное, например: «Может быть, вам поискать более адекватную программу для обучения вашего сына?» Большинство детей пропустят это мимо ушей, но некоторые, с особенностями самооценки, решат:

1) Я безнадежно глуп, и меня хотят отправить в школу для умственно отсталых.

2) Я очень талантлив, эта школа для меня слишком плоха. Я достоин лучшего.

Поэтому любые, даже самые нейтральные заключения психолога родителям лучше выслушивать в отсутствии ребенка. Если психолог «забыл» об этом, напомните ему. Если же психолог найдет нужным сообщить что-нибудь самому ребенку, то он сделает это отдельно, в специально подобранных выражениях.

Валера никогда не мог пожаловаться на то, что ему не говорили о том, какой он хороший. Окружающие его взрослые восхищались способностями мальчика много и часто. Но вот об одной простой истине Валере так никто и не сказал: сами по себе способности к чему бы то ни было являются достоинствами человека не больше, чем высокий рост, голубые глаза или кудрявые волосы. Абсурдная с точки зрения формальной логики, но, к сожалению, истинная с точки зрения практической психологии вещь: способности человека не являются его ресурсом. Более того, иногда очень сильно выраженные способности ему даже мешают. И речь здесь идет вовсе не об отрешенных от всего суетного гениях. В практике автора был случай, когда мальчик десяти лет имел феноменально развитую зрительную и слуховую память. Он буквально с одного раза запоминал прочитанное и услышанное. Естественно, что и в учебе он привык полагаться именно на память. Это очень хорошо выручало его в начальной школе, но, когда началось предметное обучение, начались и трудности. Отлично все запоминая, в прямом смысле без труда выучивая наизусть, наш маленький феномен так и не научился думать, анализировать, вычленять главное из прочитанного. Многое пришлось нагонять, многое (из просто запомненного) изучать заново, пока успеваемость мальчика стабилизировалась на устраивающем его и его родителей уровне (сами понимаете, что и сам «феномен», и его родители с ранних лет привыкли к успехам).

Итак, ресурсом человека являются не способности сами по себе, а лишь нечто достигнутое или сформированное на основе этих способностей. Например, умение слушать других, развитое человеком на основе врожденного флегматического темперамента. Или умение красиво петь, достигнутое на основе врожденно сильного голоса. Или умение физически крепкого ребенка хорошо играть в футбол, разработанное в спортшколе или в дворовых футбольных баталиях.

Валерий, несомненно, имел способности, которые на педагогически-психологическом языке называются общей одаренностью. Почему же они не превратились в ресурс? Да потому, что окружающие одаренного ребенка взрослые сформировали у него превратное представление о том, что способности являются ценностью сами по себе, что ему самому делать ничего не надо и все хорошее в его жизни произойдет само собой. Наибольшая ценность в жизни маленького ребенка — любовь, похвала и поощрение со стороны значимых взрослых. Валерий с самого раннего возраста имел все это в избытке, не затрачивая на это абсолютно никаких сил. Естественно, что он привык к такому положению вещей и не захотел менять свою позицию, когда ситуация вокруг него начала меняться. Ведь он оставался все тем же — способным, милым ребенком. Раньше им все восхищались, почему же теперь от него что-то требуют?

В течение довольно длительного периода мы беседовали обо всем этом с матерью Валерия. Она часто спорила со мной:

— А что же, было бы лучше, если бы мы его не хвалили?! Но ведь детей надо хвалить — вы сами говорите, и во всех книгах написано… Но он же на самом деле милый ребенок — контактный, развитый, смышленый? Разве вы со мной не согласны?

— Разумеется, хвалить детей надо. Но ведь не за то же, что они брюнеты или рыжие! А Валеру слишком часто хвалили за то, что он быстро соображает, хорошо запоминает, легко улавливает закономерность. Хвалили за его врожденную общую одаренность, в которой, если не придерживаться индуистских воззрений о перевоплощениях, нет абсолютно никакой его личной заслуги. В конце концов, это даже обидно. Ведь в структуре его личности, несомненно, есть и подлинные ресурсы, например, та же его контактность, любознательность, любовь к посещению музеев… Скажите, кто-нибудь хвалил Валеру за любознательность?

— За любознательность? — задумалась мама. — Не знаю. Не помню.

— А Валерий действительно ленив?

— Да нет, что вы! Он подвижный, заводной, совсем не ленивый…

— А откуда же взялось это определение, которое он сам столь охотно повторяет?

— Ну, понимаете, надо же было как-то объяснить, что вот он такой способный, а учится все хуже и хуже… Ну, у учителей есть такой… такое… они так про многих детей говорят…

— А Валера привык верить тому, что про него говорят… — подхватила я. — Хотя и вы, да и он сам знает, что лень — это совершенно не про него…

— Да, да, он вообще очень доверчивый!

— Вот исходя из этого и будем работать…

Дальше я работала с самим Валерой. Некоторое (недолгое) время он походил в группу, где сразу сошелся со всеми ребятами. Никакие Валерины проблемы в групповой работе не проявлялись. Его пребывание там нужно было лишь для того, чтобы он мог получить от ребят обратную связь. Все произошло так, как я и планировала. Подвижный, развитый Валера всем понравился и, провожая его, группа сообщила мальчику, что с ним интересно поговорить, что он не вредный и легко соглашается, чтобы не спорить и не ругаться, что он не только легко выполняет некоторые упражнения, но и старается, чтобы это красиво выглядело, что некоторые вещи, о которых он говорит (например, рассказывая о посещении музеев), заставляют других детей задуматься над такими явлениями и проблемами, о которых они раньше не думали. Все это, как вы уже поняли, являлось подлинным ресурсом Валеры.

Именно с обсуждения мнения группы мы и начали индивидуальную работу с Валерой. Составили предположительный список его достоинств и недостатков. Выделили среди достоинств те, которые являются ресурсом (когда Валера понял, в чем дело, ему очень понравилось это слово, и далее он охотно оперировал им). Среди недостатков определили те, с которыми можно работать, и те, которые волевому контролю не очень поддаются (например, у Валеры наблюдалась слабая степень близорукости). Доподлинно выяснили, что недостатка под названием «лень» у Валеры не имеется, и следовательно, учительское определение его школьных неуспехов придется пересмотреть. Высокий уровень интеллекта Валеры (достоинство, но не ресурс!) и его любознательность, направленная в нашем случае на собственную личность (ресурс, да еще какой!) в совокупности определили очень высокую эффективность психотерапии. За довольно короткий срок (около четырех месяцев) Валера сумел полностью перестроить свои представления о себе и о том, каким именно образом следует добиваться успеха и признания. А успех и признание были необходимы Валере как воздух. Мальчик не скрывал этого ни от себя, ни от других, и именно эта честность позволила ему на пике его проблем уберечься от истерического невроза. По истечении трех месяцев мама стала замечать, что школьные дела Валеры пошли на лад. Учителя говорили о том, что мальчик приносит на уроки дополнительную литературу, много и интересно рассказывает по теме урока или близко к ней. Старается привлечь к себе внимание нестандартным подходом к теме, раскрытием ее неожиданной стороны, каким-то ассоциативным материалом (обо всех этих стратегиях мы много и подробно говорили с Валерой во время сеансов, отрабатывали примеры). К счастью, Валера действительно учится в хорошей школе, в которой учителя сумели понять «творческость» Валериного подхода и, заметив возвращение интереса к учебе, поначалу не требовали от него дотошного соблюдения «буквы закона». Постепенно, однако, требования ужесточались. Учебный процесс включал в себя не только то, что было интересно для Валеры, но и то, что было ему скучно и даже противно.

— Это не мой ресурс, — авторитетно рассуждает Валера, сидя в кресле в моем кабинете. — Все эти там аккуратности, подчеркивание разными чертами, или когда примеры надо одинаковые по двадцать штук считать. Это Пети Королькова ресурс и Маши Галкиной. У них тетрадки как на компьютере напечатаны. Мне за ними все равно не угнаться. Но я зато сообразить могу, как задачу тремя способами решать, и им сказать. Один способ мне, один Пете и один Машке. И Ольга Васильевна нипочем не догадается. А потом я у Петьки примеры скатаю (сам-то я всегда одну или две ошибки сделаю), а Машка мне своими карандашами все подчеркнет. Все равно я с ней сижу. И, между прочим, другие мальчишки с девчонками парты делят, дерутся, по башке друг друга рюкзаками лупят, а у нас с Машкой взаимовыгодное сотрудничество. Это ресурс?

— Ресурс, ресурс! — смеюсь я и, не выдержав, добавляю: — Ну и жук же ты, Валерка! Способный, но лени-ивый!

Никитка родился по большой любви, в год, когда его маме исполнилось семнадцать лет. Сколько точно лет было отцу, определить теперь затруднительно, но был он ненамного старше, зато намного опытней своей влюбленной подруги. За плечами его уже была судимость, пребывание на зоне, и вообще — он «знал жизнь». Дарина, напротив, жизни практически не знала. Отец ее давно умер от пьянства, мама Фатима долгое время работала дворником на трех участках, а потом не то надорвалась, не то чем-то заболела, не то просто устала от жизни и тихо скончалась от непонятного кровотечения в больнице скорой помощи. Дарину и ее брата воспитывала бабушка, мать отца. Девочка была упряма, своенравна, очень любила рисовать и даже одно время посещала художественную школу. После восьмого класса пошла в кулинарное училище, может быть, потому, что никогда не ела досыта. Хотела быть кондитером и делать красивые и сладкие торты.

Но тут на ее пути повстречалась любовь и спутала все карты. Роман был ярким и полным огня, как бессмертные «таганские» ночи из тюремного шлягера, предохранением молодые, естественно, не озабочивались, и вскоре беременность была налицо. Сделать аборт уговаривали все, включая совсем уже старенькую бабушку и отца будущего ребенка. Дарина сказала: «Нет!»

Отец ребенка сел, не дождавшись рождения сына, бабушка вскоре померла, брат отправился куда-то дальше извилистой дорожкой, а Дарина осталась одна с маленьким ребенком. Жизнь ее была более чем нелегкой, но молодая женщина не унывала. Голодая сама, умудрялась-таки чем-то накормить сына и все время надеялась, что трудные времена минут и станет легче. Постепенно и вправду становилось легче. Никитка подрос и пошел в ясли, а потом в детский сад, Дарина устроилась на работу продавцом, в семье появились хоть какие-то деньги, а тут и в личной жизни наметился сдвиг. На Дарину положил глаз серьезный на вид мужик по имени Игорь. Он приходил в гости с бутылкой и какой-то закуской, приносил подарки Никитке и подолгу сидел за кухонным столом, почти ничего не говоря и глядя на Дарину странными, голодными и тоскливыми глазами. Работал мужик плотником в бригаде и никогда не был женат (это Дарина выяснила сразу). Однажды, словно по уговору, Игорь остался у Дарины ночевать, а на следующий день принес в дом телевизор. Никаких объяснений не было, но Дарина поняла это так, что теперь он будет здесь жить. Так и произошло. Игорь был молчаливым и работящим. Иногда уходил в запои и тогда мог пропить всю зарплату. Дарина сначала сдерживалась, а потом начала скандалить и даже колотить мужа. Игорю это явно нравилось. Он провоцировал жену, а будучи поколоченным, тут же просил прощения, выходил из запоя и две следующих недели работал до поздней ночи, чтобы возместить семье финансовый ущерб. Спустя два года у Дарины и Игоря родилась дочка Лариса. Никитка пошел в школу. Жизнь Дарины вроде бы окончательно наладилась, но тут…

Никитка был совершенно не похож на мать — белобрысый, светлоглазый, с выцветшими, едва видными бровями. Только чересчур широкие скулы и слегка приплюснутый нос выдавали татарскую кровь. Все остальное — откуда-то из другого места. Должно быть, от отца. Дарина говорила негромко, монотонно, так, как будто бы не надеялась на то, что ее услышат:

— Он из дома уходит. Уходит, и все. Может на ночь не прийти. Где был? — С ребятами костер жег. Ребята со двора, из многодетной семьи, еще Макс, он, кажется, психически больной, мне его мать справку показывала: ему уже четырнадцать лет, а он все еще в пятом классе. Потом еще есть Валера, на того просто всем наплевать. И вот они такие собираются и… Недавно уехали на дачу, он и еще двое. Что они там делали, не знаю. Мы с Игорем всю милицию на ноги подняли. Сами по дворам двое суток бегали, по подвалам, Игорь на работу не пошел. Через два дня он сам приехал. Те еще там остались. Что-то он с ними поссорился, что ли… Может деньги из дома взять, даже если знает, что последние. Врет постоянно. Я уже даже и не пытаюсь разобраться, где правда, где что… Если что поперек его, кидается как сумасшедший, бьется обо все, может нож схватить. Игоря еще боится, а со мной просто дерется. Потом говорит: «Да, я псих, лечите меня!» Школу прогуливает, не учится. Хотя учительница говорит, что мог бы. Я его караулю все время, но только отвернусь, как он в дверь — и утек. И до одиннадцати, двенадцати ночи. Я его иду искать или Игорь. Иногда там уже никого нет, он один. Сидит на скамейке или на подоконнике в парадной. Что делать — не знаю…

Я беседую с Никиткой. Он учится в третьем классе, о школе отзывается с пренебрежением, сквозь зубы. Обо всем остальном разговаривает охотно, много и интересно рассказывает о том, как они с пацанами путешествовали на автобусах и электричках, как воровали картошку и пекли ее на костре, как ловили рыбу в придорожной речушке. Интересуется геологией, с гордостью заявляет, что дома у него — коллекция камней. Дарина подтверждает, что, действительно, какие-то булыжники раскиданы по всей квартире. Сам себя считает психически больным, говорит, что в моменты ярости у него «перемыкает» и он себя не помнит. Кое-что в рассказах Дарины, да и в собственных словах Никитки заставляет меня подозревать, что «не помню себя» — это вранье. Никитка выглядит здоровым, бодрым и дееспособным, хотя и озлобленным непонятно чем пацаном. Дарина выглядит безнадежно уставшей. Чем же я могу им помочь?

Западная психиатрия красиво называет таких людей «социопатами», у нас же этот термин почти не применяется и говорят о «расстройствах поведения» или «диссоциальном личностном расстройстве».

Эти люди являются «проблемными» с самого раннего детства. В той или иной степени и в тех или иных сочетаниях для них характерно:

— равнодушие к чувствам других людей;

— пренебрежение социальными правилами и обязанностями;

— крайне низкий порог для выхода агрессии, в том числе для насилия;

— неспособность испытывать чувство вины и извлекать пользу из жизненного опыта, особенно из наказания;

— выраженная склонность обвинять окружающих или давать благовидные объяснения своему социально неприемлемому поведению.

Такие дети воруют деньги из своего дома или дома друзей, объясняя это тем, что им очень нужно было купить мороженое или новую кассету. Они равнодушны к слезам и увещеваниям матери, легко переносят гнев отца, дают обещания исправиться, только для того чтобы тут же нарушить их. Очень характерна для таких детей бесконечная, накручивающаяся одна на другую ложь.

Примеры поведения, на которых основывается диагноз «расстройство поведения», включают в себя:

— чрезмерную драчливость или хулиганство;

— жестокость к другим людям или животным;

— разрушение собственности;

— поджоги, воровство;

— прогулы в школе и уходы из дома;

— необычно частые и тяжелые вспышки гнева;

— вызывающее, провокационное поведение;

— постоянное откровенное непослушание.

Среди расстройств поведения специалисты выделяют:

1. Расстройство поведения, ограничивающееся условиями семьи.

Эта группа содержит расстройства поведения, включающие агрессивное, оппозиционное, вызывающее или брутальное поведение, при которых ненормальное поведение целиком или почти целиком ограничивается домом и взаимоотношениями с самыми близкими родственниками или домочадцами. Может иметь место воровство из дома, часто специфически сфокусированное на деньгах и имуществе одного или двух лиц. Поведение ребенка может носить намеренно разрушительный характер, также сфокусированный на определенных членах семьи, например разламывание игрушек или украшений, порча одежды или обуви, резанье мебели или разрушение ценного имущества.

2. Несоциализированное расстройство поведения.

Этот тип расстройства характеризуется сочетанием упорного диссоциального или агрессивного поведения со значительным общим нарушением взаимоотношений ребенка с другими детьми. У такого ребенка нет группы сверстников, в которой он был бы своим, он изолирован, отвержен или непопулярен в детской среде. У него нет и близких друзей. Взаимоотношения со взрослыми могут складываться по разному. Обычно есть тенденция к проявлению жестокости, упрямства и негативизма во взаимоотношениях, но иногда случаются и хорошие отношения с отдельными взрослыми. Типичное поведение таких детей включает в себя хулиганство, чрезмерную драчливость и (у более старших детей) вымогательство или нападение с насилием. Характерны также грубость, индивидуализм, сопротивление авторитетам, тяжелые вспышки неконтролируемой ярости, жестокость к людям и животным.

3. Социализированное расстройство поведения.

Эта категория применяется к расстройствам поведения, включающим стойкое антисоциальное или агрессивное поведение и возникающим у детей, обычно хорошо интегрированным в группу сверстников.

В этом случае ребенок имеет обычно группу сверстников, которой он предан и в которой социально неприемлемое поведение ребенка безусловно одобряется. В пределах этой группы у ребенка могут быть продолжительные и тесные дружеские отношения. Но если диссоциальное поведение группы включает в себя, к примеру, хулиганство, то этот же ребенок может проявлять крайнюю жестокость по отношению к жертвам.

Каковы причины поведенческих расстройств у детей?

Достаточно часто (некоторые специалисты считают, что всегда, но автор, кажется, не согласен с ними) корень проблемы лежит в семье ребенка. Это абсолютно верно для первого типа расстройств (расстройство поведения, ограничивающееся условиями семьи), а для двух других носит, по-видимому, опосредованный характер.

В семье могут быть необоснованно жестоки к ребенку, и это вызывает ответную жестокость. Ребенка могут бить или иным образом наказывать за малейшую провинность, лишать удовольствий. Такой ребенок никогда не получает похвалы или поощрения. Единственное поощрение для него — это отсутствие наказания. Как правило, эмоциональные отношения в такой семье холодны и безжизненны. Ребенок растет без тепла и ласки и сам не может никого согреть или приласкать. Он часто жесток к животным или более слабым детям, вымещая на них собственные унижения. Подрастая, такой ребенок, как правило, начинает мстить родителям.

Иногда жестокость отсутствует, и все члены семьи являются как бы равнодушными друг к другу сожителями. Никому в такой семье ни до кого нет дела, никто не интересуется делами и чувствами других. Каждый давно живет сам по себе. Дедушка смотрит футбол, бабушка копается в огороде, папа пропадает на работе, а мама читает любовные романы и часами болтает с подругами по телефону. Никто ни во что не вмешивается, никто не сопереживает, никто не задает вопросов. Все берегут собственные нервы. Неудивительно, что в такой семье растет черствый и равнодушный к чувствам других людей ребенок.

Иногда дети с асоциальным поведением вырастают и в детоцентрической семье. Такого ребенка все балуют, все ему прощают, все позволяют. Все блага, доступные семье, к его услугам. Он не привык делиться ни с кем ни шоколадкой, ни властью, ни вниманием. Подрастая, ребенок, естественно, ждет от мира такого же отношения, какое он встречал в семье. Но мир не торопится быть «к его услугам». В зависимости от темперамента и характера ребенка развивается протест. Как правило, это выливается в истерический невроз. Но иногда, если ребенок силен или умен и находчив, он находит возможность реализовать свое желание властвовать в группе сверстников с асоциальным поведением, становясь там лидером либо за счет личных качеств, либо за счет влияния и обеспеченности «предков». Если родители продолжают покрывать ребенка, спускают на тормозах все его (вначале мелкие) хулиганские проступки, то асоциальное поведение закрепляется, усугубляется патологией характера и часто становится необратимым.

Естественно, что наиболее часто дети с асоциальным поведением происходят из так называемых социально неблагополучных семей. Алкоголики и наркоманы, тунеядцы и бомжи, мелкая полукриминальная сошка и просто опустившиеся, потерявшие себя люди, к сожалению, не теряют вместе со своим «социальным лицом» способности размножаться. А поскольку их половая жизнь совершенно беспорядочна, они никогда не предохраняются и почему-то почти никогда не делают абортов, то детей в таких, с позволения сказать, семьях, рождается очень много. С каждым годом их становится все больше, так как наступившее у нас (или на нас — как кому больше нравится) «общество конкуренции» выбрасывает за борт все больше слабых, неспособных, не успевших и не справившихся. Допустим, «мир чистогана» прав, и эти люди сами виноваты в своих несчастьях. А их дети? Они родились от проигравших, от слабых, они пришли в мир, где их никто не ждет и никто им не рад. Они вырастают, зачастую не умея ни читать, ни писать. Они озлобленны и нездоровы. Им нет места в нормальном мире, и они уходят в ненормальный мир, выстилая собой его дно. Их никто никогда не любил, и они никого не любят, зато ненавидят всех, кто на них не похож. Они имеют обыкновение сбиваться в стаи. Вы видели их? Вечером, между домами? На улицах, у ларьков? Они разговаривают на языке, почти непонятном нормальному человеку. Они живут рядом с нами. Почему мы не думаем об этом? Почему мы не думаем о них? Почему мы не думаем о себе? О своих детях, которым жить в атмосфере ненависти, изливающейся от этих «придонных» стай…

Врачи и психологи нашей поликлиники несколько лет работали по программе американской благотворительной организации «Врачи мира» с детьми из социально неблагополучных семей. Зачастую эти дети вполне психически и эмоционально сохранны и способны к нормальному возрастному развитию, способны к тому, чтобы стать полноценными членами общества. Но почему американцы должны спасать наших детей? Разве это не наша проблема? Нам кажется, что для предотвращения обвального развития этой ситуации нужны какие-то мощные государственные программы. Никакие спонсоры, благотворители, отдельные приюты или центры проблемы не решат. Каждый такой ребенок должен до совершеннолетия иметь индивидуальное и адресное (чтобы все это не доставалось опять же родителям-алкоголикам, ибо я лично много раз наблюдала коллективные пьянки, устраиваемые по поводу получения «детских» пособий) социально-психологическое сопровождение, которое хотя бы отчасти позволило компенсировать ущербность мира, от рождения доставшегося такому ребенку, и прервать порочную цепочку преемственности «убогих» поколений. Мы, конечно, не экономисты, но нам кажется, что при любых затратах, которых потребует такая программа, она все равно останется экономически выгодной, так как позволит в течение ближайших десяти лет предотвратить огромное количество тяжких правонарушений и вернуть в общество огромное количество вполне полноценных и полезных людей. Десять лет спустя эти люди будут работать и платить налоги, а не пьянствовать и воровать, т. е. жить за наш с вами счет. Или мы что-то не так понимаем в экономической выгоде? Или кто-то осмелится сказать, что эти (семилетние сегодня) дети тоже в чем-то виноваты?

Так. Автора слегка занесло в общественно-политическую сторону. Вернемся, однако, к нашей теме и постараемся нарисовать обобщенный портрет группы риска. Итак, что же характерно для ребенка с высоким риском по диагнозу «нарушения поведения»?

Во-первых, все виды асоциального поведения гораздо чаще встречаются у мальчиков, чем у девочек.

Во-вторых, достаточно часто у детей с нарушениями поведения встречаются те или иные неврологические расстройства. Особенно замечен в этом уже известный нам гипердинамический синдром.

В-третьих, провоцирующим фактором может стать общий невысокий уровень развития интеллекта ребенка. Такой ребенок отстает в школе, его ругают за неуспеваемость дома. В поисках поддержки и понимания он уходит на улицу, а там вполне может быть «подобран» членами асоциальной группировки.

В-четвертых, свою роль играет и наследственность. Что бы там ни говорили про устарелость «яблочных» поговорок, но личность — это все же совокупность наследственных задатков и влияния среды. Безусловно неблагоприятными наследственными факторами являются: психиатрические заболевания близких родственников, алкоголизм или наркомания одного или обоих родителей, самоубийство одного из родителей или члена семьи, стойкое асоциальное поведение кого-либо из родных.

В-пятых, увеличивают риск развития нарушений поведения такие черты характера ребенка, как жестокость, неумение сочувствовать, невнимание и равнодушие к интересам других людей, чрезмерный эгоизм, склонность обвинять во всем других и неумение признать свои ошибки, низкая или чрезмерно высокая самооценка, лживость, грубость, неумение сдерживать свои негативные чувства.

Есть ряд особенностей, присущих благополучным семьям. Самые разные (иногда весьма нездоровые и очень проблемные) дети в этих семьях нормально социализируются и никогда или почти никогда не проявляют значимых асоциальных расстройств.

Что же это за особенности? Попробуем выделить и проанализировать их.

Во-первых, в этих семьях уважают и безусловно принимают личность ребенка. Хочется подчеркнуть, принимают именно личность в целом. И речь здесь вовсе не идет о том, что этой самой личности все позволено. Поступки ребенка и его отдельные качества не приветствуются и при необходимости жестко осуждаются. Причем дифференциация иногда идет очень тонкая.

Например, в одной из моих знакомых семей двенадцатилетний мальчик, болезненный и физически слабый, но очень интеллектуально развитый, никогда не имел особо тесных отношений со сверстниками. При этом у него были хорошие и очень доверительные отношения с несколькими ребятами постарше его, с которыми он вместе занимался в компьютерном клубе и менялся дисками с играми и музыкой. Мальчик высоко ценил эти отношения, и его старшие друзья тоже, так как Дружок (такова была кличка мальчика) всегда готов был выслушать, умел хранить секреты и иногда мог дать неожиданный, но полезный совет. Отношения с родителями у Дружка были ровные и сдержанные. Мать очень переживала слабость его здоровья и боялась за его жизнь (в раннем детстве мальчика ситуация несколько раз становилась критической), но скрывала от сына свои чувства, не желая травмировать его, отец же считал теперешнее здоровье мальчика вполне нормальным, уважал его за сильный интеллект и держался с сыном практически на равных.

Однажды в этой семье пропала довольно значительная сумма денег. Деньги в этом доме никогда не прятали, и сначала родители полагали, что произошло какое-то недоразумение. Но потом, уточнив детали между собой, поняли, что деньги, отложенные на летнюю поездку в Прибалтику, взял сын.

Родители стали строить различные гипотезы. Никаких новых дорогих вещей у Дружка в последнее время не появлялось, тем более что раньше он всегда сообщал о своих нуждах (так было заведено в этой семье). В последние дни он никуда не ездил, да и вообще редко выходил из дома. Его собственные потребности были весьма невелики и ограничивались книгами и компьютерными принадлежностями (которые всегда покупались вместе с папой). В конце концов подозрение пало на старших друзей Дружка. Потребности подростков почти всегда больше их возможностей, они и могли подбить младшего приятеля на кражу. Но как же они его уговорили? Может быть, чем-то запугали?

Поговорить с мальчиком вызвался отец. Дружок почти сразу признался в том, что деньги взял он, но причину, по которой он это сделал, назвать категорически отказался. На что он истратил деньги, тоже оставалось непонятным. Все это еще более укрепило родителей в их подозрениях. Давить на Дружка было явно бесполезно, так как он с детства был стоек и упрям. Посовещавшись, родители сообщили сыну свой вердикт:

— Так как ты отказываешься объяснить, что именно стало с деньгами, надо полагать, что ты истратил их не на себя. Ты отказываешься также назвать имя человека, который, по-видимому, склонил тебя на этот бесчестный поступок. Поэтому мы вынуждены подозревать сразу всех твоих друзей. Это очень неприятно для нас, но сумма, которую ты украл, столь велика и значительна для бюджета нашей семьи, что мы решили принять самые серьезные меры для того, чтобы это не повторилось. Поэтому отныне мы «отказываем от дома» всем твоим друзьям и требуем, чтобы ваши отношения ограничивались только общением в клубе. Среди них, скорее всего, только один нечестный человек, но из-за того, что ты молчишь, мы не можем поступить более разумно и справедливо. Если ты изменишь свою позицию, мы готовы пересмотреть свою.

— Мои друзья из клуба тут ни при чем, — побледнев, сказал Дружок. — Я взял деньги не для них.

— А для кого?

— Для одного из одноклассников. Я все равно не скажу вам его фамилию, но скажу, что деньги были ему нужны вовсе не на то, чтобы развлекаться или что-то покупать. Он попал в дурацкую историю, ему угрожали, и если бы он не отдал их…

— Почему ты не сказал об этой ситуации мне или маме? Наверняка можно было бы что-то придумать. И почему деньги были украдены из нашего дома? Ты считаешь это разумным — помогать кому-то, воруя деньги из собственного дома?

— Нет, я так не считаю. Но у него в доме ничего нет, у него одна мать, она работает уборщицей в универсаме. А вам я не сказал ничего потому, что вы бы пошли в школу, в милицию… А его предупреждали…

— Ты уверен, что теперь, после кражи и отдачи денег, ситуация разрешилась?

— Да, он сказал, что теперь все. И что теперь он не будет больше дураком. И еще он сказал… — Дружок побледнел еще больше, хотя это и казалось уже невозможным. — Он сказал, что он теперь мой раб на весь год…

— Тебе нужны рабы? Это для нас новость…

— Мне не нужны рабы! Но он так сказал, и… я не знаю, что с этим делать…

— Давай разберемся. У тебя всегда с трудом складывались отношения с одноклассниками. Это тревожило тебя и тебе всегда хотелось изменить ситуацию. Тебе хотелось иметь друга сверстника, и это вполне нормальное желание для мальчика твоего возраста. Подружиться с кем-нибудь легче всего, оказав ему какую-то услугу, — так, вероятно, ты думал. И вот вроде бы подвернулся случай. Мальчик, о котором ты рассказал, наверное, был в отчаянии. Ему не с кем было поделиться своей бедой. Ты не болтун и умеешь хранить чужие секреты — это твое достоинство и об этом всем известно. Поэтому он поделился своей проблемой с тобой. Я думаю даже, что он вовсе не просил у тебя денег. Ты предложил ему их сам. Так? — Дружок коротко кивнул. — Тебе хотелось помочь человеку, и к тому же тебя грела надежда, что, может быть, ты, наконец, приобретешь друга в классе. Ты забыл о том, что эти деньги вовсе не лишние в нашей семье, что они отложены на нашу совместную поездку в Прибалтику, что, лишая нас их, ты лишаешь отдыха не только себя, но и меня и маму. Согласись, мы ведь этого совершенно не заслужили. В результате ты выручил своего одноклассника, огорчил и даже, не скрою, напугал нас, лишил всех нас долгожданного отдыха и приобрел… раба. Как ты оцениваешь подобный результат?

— Я был не прав, — подумав, сказал Дружок. — Если бы у меня были свои деньги, я, конечно, должен был бы отдать их.

И мне совершенно не нужны рабы. И друга я не приобрел. Но, наверное, если бы все повторилось сначала, я все равно поступил бы так же. Потому что… там другое…

— Потому что тебе кажется, что в этой ситуации речь шла не об отдыхе, а о жизни и здоровье. Так?

— Да. Так.

— Ну что ж. Я склонен полагать, что тебя, дружок, слегка надули. И нас заодно с тобой. Ты верный и честный, хотя и очень наивный еще человек, и я рад, что мне не пришлось в тебе разочароваться. Но ты необыкновенно погано поступил со мной и с мамой. Два дня мы жили в одном доме с вором, и наш отпуск, скорее всего, безвозвратно испорчен. Можно ли считать это уроком?

— Да, папа. Да, мама. Я должен был сказать вам и попросить вас никуда не ходить.

— Другие люди доверяют тебе, почему же ты сам не умеешь доверять? Это странно.

— Я буду учиться.

В этой ситуации родители поступили абсолютно верно, отделяя поступок («необыкновенно поганый», по словам папы) Дружка от него самого, и были вознаграждены за это полным и окончательным разбором ситуации. Несмотря на чрезвычайно жестокое испытание, которому подверглись их отношения, в результате правильных действий родителей отношения только укрепились, стали полнее и глубже. Дружок лучше узнал и понял своих родителей, а они, в свою очередь, с неожиданной стороны увидели своего сына.

Второй особенностью благополучных в рассматриваемом отношении семей является то, что в них никто и никогда не пытается напрямую отговорить ребенка от каких бы то ни было коммуникаций или дискредитировать какие бы то ни было взаимоотношения. Ребенку в такой семье никогда не говорят: «Не дружи с Васей! Он дурак!» (или «из плохой семьи», или «тебе не пара», или «плохо на тебя влияет»). Ребенок, а особенно подросток, склонен в таких случаях поступать наперекор и уделять особое внимание именно дружбе с Васей.

Если отношения с Васей вас действительно не устраивают, то в первую очередь присмотритесь к ним повнимательней. Доброжелательно и заинтересованно поговорите с ребенком о Васе, о его достоинствах, пристрастиях и увлечениях, о его чертах характера. Постарайтесь понять, что именно привлекает в Васе вашего ребенка. Если это возможно, постарайтесь познакомиться с Васей поближе. Пусть он бывает у вас в доме. Поговорите с ним о семье, о школе, о чем-то, что ему интересно. Сами расскажите пару историй и понаблюдайте Васину реакцию. Понаблюдайте за взаимоотношениями Васи и вашего ребенка. Кто здесь лидер, кто ведомый? Что каждый вносит в эту дружбу? Кто чего ждет от другого? Вполне возможно, что в процессе этого исследования вы полюбите Васю или, по крайней мере, вполне примиритесь с ним и его дружбой с вашим сыном или дочерью.

Но если предпринятое исследование только углубило вашу тревогу или подтвердило худшие ваши опасения… Что же делать тогда?

Тогда ищите ту щель в характере вашего ребенка, в которой укрепились корни столь неконструктивных отношений. Неудовлетворенное тщеславие? Трусость? Отсутствие интересов? Низкая самооценка? Что-то другое? Найдя ответ, немедленно начинайте работать именно с этим недостатком. Работать с Васей бесполезно. Даже если вам удастся его отпугнуть, то через месяц-другой появится Петя или Сережа, которые вам будут нравиться ничуть не больше.

Среди моих клиентов был мальчик Витя, который начиная с детского сада выбирал себе в друзья самых «отпетых» детей сначала группы, а потом класса и школы. Родители, милые и тихие интеллигентные люди, просто не знали, что с этим делать, и видели причину такого положения в неврологическом нездоровье мальчика (врачи ставили Вите диагноз «гиперкинетическое расстройство»). Из-за своих друзей Витя (сам по себе мальчик легкий, незлобивый и простодушный) постоянно попадал в какие-то опасные, а позже — социально недопустимые ситуации. Последний случай — кража химреактивов из кабинета химии (через окно, с хождением по карнизу на высоте третьего этажа и спуском по веревке, привязанной к водосточной трубе) — переполнил чашу терпения учителей и родителей. Витю привели ко мне.

На приеме родители рассказали, что за много лет перепробовали абсолютно все способы, чтобы отвадить Витю от нежелательных знакомств. Ругали, запрещали, пытались приручить диковатых отпрысков дворовых алкоголиков и одно время устроили в доме что-то вроде клуба (в результате не досчитались многих мелочей, а в завершение из дома исчез плеер). Пытались доказать Вите бесперспективность таких отношений, демонстрировали круг своих друзей. Витя заявил, что через полчаса сдох бы с ними от скуки, чем очень обидел родителей, весьма привязанных к своей референтной группе. По совету невропатолога пытались занять Витю спортом, он с воодушевлением начинал, но быстро начинал скучать и бросал.

После рассказа родителей мы долго беседовали, пытаясь определить, что же именно привлекает Витю в его неблагополучных друзьях-товарищах. Родители понимали, что дальше тянуть нельзя, и старались вовсю. Проблема требовала неотложного решения, так как уже балансировала на грани криминала.

В конце концов получился коротенький список из четырех пунктов:

1) непрерывное движение;

2) риск, опасность и все с ними связанное;

3) романтика дружбы и все того же совместно переживаемого риска;

4) постоянное разнообразие внешних, неглубоких впечатлений.

— Где бы нам все это вместе найти? — глубоко задумались мы.

— В банде! — мрачно сострил папа.

— Жалко, что пионеров отменили, — мечтательно сказала мама. — Я в детстве в Артек ездила, по путевке от районного пионерского штаба, так вот там как раз все это самое и было!

— Пионеров нет, зато есть скауты! — вспомнил папа. — Я недавно статью в какой-то газете читал. Вроде бы все то же самое — походы, линейки, речевки…

— Найти газету и отыскать ближайший скаутский клуб! — мигом сориентировалась я. — И отвести туда Витю. Если мы все рассчитали правильно, то это должно сработать. Не сработает, будем считать еще.

Расчет оказался верным. Витя не на шутку увлекся скаутингом, в котором счастливо сочеталось все, что он искал в дурных дворовых компаниях. Скаутинг перевесил, так как давал организацию, руководство и осмысленность происходящему (и здесь нам с родителями Вити очень повезло, так как полукриминальная деятельность дворовых компаний, в которых ошивался Витя, еще не давала значимой для мальчика материальной выгоды. Если бы это было не так, наша задача здорово усложнилась бы). Недавно я видела Витю в поликлинике. Он вырос, сделал карьеру, уже командир скаутской бригады. Собирается расти дальше.

Третьей особенностью рассматриваемых нами благополучных семей является то, что они — тот самый «крепкий тыл», который так необходим в жизни любому человеку, а ребенку в особенности. В таких семьях ребенок всегда может рассчитывать на поддержку и защиту. Это не баловство и не всепрощение — это именно поддержка в трудную минуту, одобрение в минуту слабости и раздумий, толчок в момент сомнений, солидарность со здоровой частью личности, когда теневая часть (а она есть у каждого из нас) готова взбунтоваться и выйти из повиновения.

В одной из семей, с которыми я работала, старший ребенок имел очень низкие учебные способности, плохо учился в школе, был замкнут и физически субтилен, а потому тяжело сходился с детьми. При этом, к моему удивлению, у мальчика была вполне адекватная самооценка, развитое чувство собственного достоинства и никаких патологий характера. По-настоящему хорошие отношения складывались у него лишь с младшим братом и его друзьями. Он мог часами возиться с ними, изобретал различные игры и занятия, разнимал дерущихся, улаживал ссоры, выступал арбитром в конфликтах. Когда я была у них дома, меня поразил список, висевший на стене над кроватью родителей:

«Честен,

порядочен,

всегда готов помочь,

добр,

справедлив,

ответственный,

любит детей и животных».

— Что это такое? — с удивлением спросила я.

— Список Мишиных достоинств, — ответила мама.

— Гм… да… это прекрасно, но почему он здесь висит? — на самом деле мне хотелось спросить, где висит список достоинств младшего сына, но я как-то не сумела сформулировать вопрос.

— Понимаете, мне и мужу в школе все время говорили про Мишу всякие гадости. Ну, что он глупый, неспособный, невнимательный, угрюмый, ни на что не реагирует и все такое… Мы, конечно, знаем, какой наш ребенок на самом деле. Но вот мы стали бояться, что мы как-нибудь нечаянно это забудем и станем как бы заодно с учителями. И тогда Мише будет совсем негде отдыхать. И он совсем ничего не сможет и станет действительно хуже. И виноваты в этом будем мы. Понимаете?

Я понимала. И как бы мне хотелось, чтобы все родители это понимали! И не только понимали, но и делали. «Дом для поросенка должен быть крепостью!» А в крепости всегда должен быть горящий камин, горячий чай и ласковое слово…

Очень редко проблему нарушений поведения, а тем более диссоциального расстройства личности можно решить наскоком — так, как это получилось в случае с Витей. Как правило, для того чтобы добиться хоть сколько-нибудь значимых и стойких результатов, необходима кропотливая и долгая психотерапевтическая работа.

На первом этапе такой работы выявляются черты личности, характера и темперамента, которые привели к создавшейся ситуации.

Потом анализируются причины. Потом ребенку предлагают изменить образ себя на более социально приемлемый и, если он согласен работать над этим, начинается конструирование этого нового образа. Нельзя упускать из виду и детали мира, в котором будет жить этот видоизменившийся человек. Измениться придется и семье, и близким ребенка. Меняется и режим жизни, и набор любимых занятий, и круг общения, иногда приходится поменять даже школу.

Если корни нарушений поведения ребенка находятся в семье, то специалист работает с семьей в целом или индивидуально с каждым членом семьи. Семейная терапия включает в себя актуализацию истории семьи, изучение и оздоровление межличностных отношений в семье, выявление и разрешение явных и скрытых конфликтов.

Иногда, когда фокус проблем ребенка находится в области его взаимоотношений со сверстниками, показана групповая терапия. В группе под руководством и под защитой ведущего такие дети учатся социально приемлемо разрешать возникающие конфликты, запрашивать и получать обратную связь от окружающих, давать и получать помощь и поддержку, замечать и анализировать свои и чужие чувства, адекватно реагировать на них.

В одну из хорошо и плодотворно работающих групп была введена тринадцатилетняя Ира. И в школе, и в семье жаловались на наглость и грубость Иры, ее высокомерие, лживость и эгоизм. Ира буквально терроризировала младшую сестру, дерзила учителям, а в ответ на попытки матери вразумить ее просто выставляла мать из комнаты и хлопала дверью. Со сверстниками Ира также вела себя грубо и дерзко. Девочки боялись ее, а мальчишки уважали за то, что она такая «крутая».

В группе Ира с самого начала использовала свойственную ей грубую и эгоистичную манеру поведения. И с самого первого раза получила не страх или восхищение собственной дерзостью, к которым привыкла, а спокойное заявление о том, что обращаться к такому человеку или отвечать ему неприятно и поэтому пусть пока она (Ира) посидит и послушает, а потом, когда научится говорить, не оскорбляя других, может быть, послушают и ее. Ира пыталась было надавить на группу, но эти попытки были жестко пресечены руководителем. Один из мальчиков сказал, что когда крутым хочет казаться парень, то это, по крайней мере, понятно, а когда девочка — то это либо смешно, либо противно. Другой мальчик добавил, что сила девчонок совсем в другом и тех, которые этого не понимают, просто жалко. Жалеть Иру, по-видимому, еще никто не пробовал, и она впала в совершеннейшую ярость. Руководителю и группе с трудом удалось погасить Ирин аффект.

На следующих занятиях Ира сменила тактику. Она вела себя вполне прилично, использовала русский литературный язык, но старалась ехидно и исподтишка доказать остальным, какие они по сравнению с ней салаги. Довольно быстро группа раскусила и эту Ирину тактику и на этот раз откровенно высмеяла ее. Одна из девочек сказала, что если кто-то стремится опустить других, то значит, он уже совсем плох и у него нет никаких возможностей подняться самому. На этот раз Ира не разозлилась, а задумалась. В течение последующих занятий она была тиха и молчалива. Руководитель группы полагал, что Ира приняла решение отсидеться, и уже подумывал о том, чтобы отказаться от групповой терапии и перейти к индивидуальной, как вдруг однажды девочка обратилась к группе с просьбой помочь ей сформировать более правильное поведение, которое привело бы к тому, чтобы ее любили, а не боялись. Группа похвалила Иру за смелость и откликнулась на ее просьбу.

Понятно, что в случае Никитки мы имели не только расстройство поведения, но и расстройство личности, в котором необыкновенно тесно сплелись мотивы наследственности, ранних впечатлений детства, появление отчима, рождение сестры, неуспеваемость в школе и множество других, более мелких, «мелодий». Не последнюю роль играла в происходящем и своеобразная личность и судьба Дарины.

Для начала я решила отмести психиатрическую версию происходящего. Для этого я направила Дарину с Никиткой на освидетельствование к детскому психиатру в институт им. Бехтерева. Как я и ожидала, никакого психиатрического заболевания у Никитки не обнаружили.

— Ты понял? — спросила я у Никитки. — Ты не псих. Так что хорош этим прикрываться. И никогда ты до конца не «отключаешься», потому что, как только мама уходит к соседке, ты сразу бесноваться перестаешь и идешь как ни в чем ни бывало гулять. Так что не надо вешать мне лапшу на уши. Понятно?

— Понятно, — слегка смутился Никитка и лукаво переспросил: — Значит, я совсем-совсем нормальный?

Теперь настала моя очередь смущаться.

— Нет, Никитка. У тебя есть всякие… особенности, которые мешают жить и тебе, и твоим родным. Но с ними можно справиться.

— А зачем?

— Чтобы вам всем лучше жилось.

— А лучше — это как?

Это был тот редкий случай, когда я не сумела ответить на вопрос, заданный мне ребенком. Возможно, именно это и предопределило последующие события.

А в самом деле, лучше — это как? Если вам десять лет и вы сын Дарины, судьба которой вам известна, и затерявшегося где то зека, судьба которого неизвестна никому. Если у вас есть отчим, который почти всегда молчит, и младшая сестра, которая непрерывно щебечет на своем птичьем языке. Если в школе вас считают «дефективным», а на улице всегда ждут друзья, которые всегда поймут и поддержат и у которых судьба сложилась похожим образом… Лучше — это как?!

Единственной вещью, за которую мне казалось возможным ухватиться, были те самые «булыжники», то есть увлечение Никитки геологией. Дарина получила соответствующие инструкции и отвела сына во Дворец детского творчества, в геологический кружок.

К этому моменту я уже хорошо узнала Дарину. Она ходила ко мне регулярно и с явным удовольствием. Говорила не столько о Никитке, сколько о себе, рассказывая о своих взаимоотношениях с мужем, со свекровью, с подругами, анализируя свое прошлое и гадая о будущем. Никитка в это будущее явно не вписывался, но с привычным упорством Дарина продолжала бороться за него. За руку отводила Никитку в школу, встречала после уроков и за руку же вела домой. Дома сидела за уроками, буквально грудью вставала на пути рвущихся с улицы приятелей. Запирала дверь, Никитка выскакивал в окно. Когда Игорь, не выдержав очередной проделки, хватался за ремень, бросалась на защиту сына. Когда Игорь уходил в запой, вытаскивала Игоря. Игорь уходил на работу — вновь бралась за Никитку. Где-то по дороге что-то доставалось и маленькой Ларисе. Все это напоминало мне какую-то жестокую и трагическую пьесу, разыгрываемую умелым, но абсолютно беспринципным режиссером.

Ничего не могу поделать с собой, но мне до сих пор кажется, что этим режиссером оставалась сама Дарина — главная актриса и главная жертва жестокого спектакля. Отчасти подтверждает мою точку зрения и тот забавный сам по себе факт, что именно в это время Дарина обратилась за помощью к другому психологу, мужчине, который оказался моим приятелем (Дарина, разумеется, об этом не знала). Просматривая его журнал самозаписи, я обнаружила знакомую фамилию.

— А, этого пацана и к тебе приводили? — воскликнула я.

— Какого пацана? — приятель заглянул в журнал. — Простите, никакого пацана не было. Была весьма экзальтированная дамочка.

— А какую же проблему она предъявляла?

— Не помню. Дай погляжу записи… Вот… Да знаешь, что то туманное. Вроде бы отношения с мужчинами. Знаешь, мне кажется, она сама не поняла, зачем приходила… А что, тебя она тоже посетила? А при чем тут пацан?

Действительно, при чем тут пацан?

Полгода Никитка с удовольствием ходил в геологический кружок и даже, по словам Дарины, стал немного лучше учиться в школе. На выходные они с кружком выезжали куда-то за город, собирать образцы. Количество «булыжников» в доме несравнимо увеличилось. Они попадались везде, валились со шкафов, и один из них даже нешуточно ушиб трехлетнюю Ларису. Следуя моим советам, Дарина перезнакомилась со всеми друзьями Никитки и (по собственной инициативе) с их мамами. Теперь они могли всласть поговорить о своих «неправильных» детях, поругать мужиков и дурную наследственность и, в случае чего, могли координировать свои усилия по поиску пропавших чад.

Лето Никитка провел за городом, помогая отчиму строить садовый домик. На даче, по словам Дарины, он страшно скучал и рвался в город, где осталась «настоящая жизнь». После лета Никитка в кружок не вернулся. По его словам, Дарина во время летней приборки выбросила самую ценную часть его коллекции, без которой он просто не мог показаться на глаза руководителю кружка. По словам Дарины, она выбросила лишь какие-то совсем замухрышные «булыжники», и еще штук сто таких осталось, и все это только предлог, чтобы никуда не ходить и опять целыми днями шляться. И если все это для Никиты такая ценность, так можно было не бросать их как попало, а сложить в коробку, которую она специально выделила ему для этих целей.

Я не знаю, кто из них был ближе к истине, но общий ход событий представлялся мне до боли ясным. В школу Никитка тоже практически перестал ходить, а общаться стал с пацанами постарше, которых давно уже выперли из школы за прогулы и хроническую неуспеваемость.

Как-то Дарина пришла в поликлинику с Ларисой и, увидев меня, с удовольствием рассказала, что она вышла на работу, «сбросила с себя этот камень» и перестала Никитку «пасти», поставив перед ним ряд вполне ясных и четких требований:

— Пока мы тебя кормим, ты живешь в семье и ночуешь дома.

— Ты выполняешь мои распоряжения и распоряжения Игоря, а в остальном живешь, как знаешь.

— Воровать из дома нельзя.

— Если ты со всем этим не согласен, то можешь убираться прямо сейчас и не возвращаться.

— И вы знаете, — с нескрываемой радостью рассказывала мне Дарина, — он дома ночует, два раза с Ларисой поиграл и даже вроде бы в школу ходил. Правда, говорит, там учителя удивляются: чего это ты, Никита, пришел? Пошел бы еще погулял! Представляете? Учителя называются…

Я понимала, что это временное улучшение — последний всплеск страха всеми покинутого существа, лишенного отныне и поддержки матери, единственного человека, который привел его в эту жизнь и, пусть странно и непоследовательно, но как-то боролся, как-то верил в него… Ничего этого я не сказала Дарине. Было ясно, что она устала или просто соскучилась быть режиссером этой линии спектакля и сейчас с удовольствием отдыхает.

Это было поражение. И ответственность за него я делила с Никиткой, его отцом, Дариной, учителями и другими людьми. Такие моменты тоже бывают в нашей работе. К сожалению, они случаются гораздо чаще, чем нам бы этого хотелось.

Иногда по дороге из поликлиники я встречаю Никитку и его друзей. Они сидят на спинке скамейки, курят, ругаются, задирают девчонок, о чем-то беседуют. Никитка ведет себя по разному. Иногда он как бы не замечает меня, опуская глаза или отводя взгляд. Иногда широко улыбается или даже соскакивает со скамейки и шутовски раскланивается передо мной. Но в каждой его улыбке есть с трудом скрываемая горечь и злость на этот мир… Мне страшно за Никитку. И за тех, кто встанет на его пути…

— Вы извините, что мы стучим, но вот у вас тут написано: «Стучите — и вам откроют» — мы и постучали. Мы у вас в журнале записаны, Семеновы наша фамилия, но мы на 11 часов записаны, а сейчас еще без десяти, вы уж извините, что мы раньше…

— Все правильно, — я слегка утомилась от этого потока извинений, который буквально тек из уст молодой и миловидной химической блондинки, крепко державшей за руку похожую на нее девочку. Блондинка с девочкой стояли в коридоре, не переступая порога, хотя на протяжении извинений я сделала уже два шага назад и приглашающе махнула рукой. — Раз у меня написано: стучите! — значит, надо стучать. А извиняться имело бы смысл, если бы вы опоздали. Проходите!

— Как тебя зовут? — спросила я у девочки, когда мама с дочкой одинаково аккуратно присели на краешки стульев.

Девочка испуганно взглянула на мать, мать сделала рукой какой-то явно ободряющий жест, и дочь ответила едва слышным шепотом: «Ксюша…»

— Та-ак. Здравствуй, Ксюша, — я осторожно, чтобы окончательно не смутить ребенка, рассматривала Ксюшу.

Не новое, но тщательно отглаженное платье с оборочками, которые Ксюша тщетно пытается натянуть на худые, острые коленки. Аккуратно заштопанные белые колготки. Лакированные туфли, явно от кого-то унаследованные, потому что из одного бантика утеряна серединка. Ксюша, судя по всему, бантик бы не потеряла. На вид Ксюше лет десять, но может быть и больше, и меньше. Она старается стать как можно незаметнее и неопределеннее, и в некотором смысле ей это удается.

— Я слушаю вас…

— Вы извините нас, что мы вас отрываем («От чего, интересно? — подумала я. — Я здесь на работе, а Ксюша записана в журнале…»), может, нам и приходить-то не стоило, потому что к вам, наверное, действительно с серьезным чем ходят, а мыто, получается, с пустяком…

— И все же уточните, пожалуйста.

— Нам в школе сказали, мы вот и пришли. Потому что если учителя говорят, им же виднее, конечно. Только сами-то мы и не знаем, отчего это все и что тут делать. И я так думаю, что ж тут поделаешь? Уж как есть, так есть… Все ведь люди по-разному устроены, у одного это не получается, у другого — другое…

В кабинете явственно потянуло ранним Шукшиным.

— В чем дело-то?! — я решила взять быка за рога.

— Да стесняется она, — застенчиво улыбнулась мама и с любовью, так, как будто говорила об откровенном достоинстве, взглянула на дочь. Что-то в этой связке показалось мне неправильным, но что именно, додумать я не успела.

— Чего стесняется? Когда? В какой обстановке? В какой форме проявляется? Как давно это началось?

— Да всегда это было, — начала с конца мама. — Сколько я ее помню, она всегда такой была. Маленькая все мне в подол пряталась, потом за меня. Другие дети освоятся где-нибудь и бегут играть, а моя может хоть час, хоть другой, хоть третий на коленях просидеть. У меня, бывало, уж и колени ломит, и затекло все. Иди, говорю, Ксюшенька, побегай, поиграй с другими-то детками. Спущу ее на пол, так она возле стоит, а никуда не идет.

— А дома, в семье?

— Дома-то все нормально. И болтушка она, и хохотушка, и такого напридумает, что мы с бабушкой только диву даемся.

— Детский сад Ксюша посещала?

— Посещала, а как же! С двух лет. Сначала-то тоже дичилась, конечно, а потом постепенно привыкла к детишкам, к воспитательницам, все нормально было. Только вот стихи всегда читать на праздниках не любила. Петь там хором или танцевать — пожалуйста. А вот стишки — нет. Да ее не очень то и уговаривали, потому что она так тихо говорит, что ее и не слышно никому. А дома-то — вот диво! — весь праздник нам с бабушкой наизусть перескажет. Да громко так, звонко, будто колокольчик звенит!

— Ксюша, в каком классе ты сейчас учишься?

Ксюша слегка шевельнула губами.

— В третьем, — догадалась я.

— Так какие же претензии предъявляют учителя к Ксюше сегодня?

— Да так, по правде, никаких и нет претензий-то. Учится она неплохо, по письму так и вообще лучше всех в классе. Ошибок мало делает. С детишками ладит. Учительница-то у нас беспокойная, заботливая, она вот и говорит… Намедни тут Ксюша ручку дома забыла. А у них, как на грех, самостоятельная была. У соседа-то лишней не случилось, а учительнице сказать Ксюша постеснялась, вот и не написала ничего. А учительница потом, как узнала, Ксюше-то ничего не сказала, а меня письмом вызвала и раскричалась, раскричалась… «Это, говорит, невозможно, она же способная девочка, а рот лишний раз раскрыть боится, из нее же каждое слово клещами надо тянуть, я-то ее знаю, а что она в средней школе делать будет! Ее же затрут! Нельзя же такой быть! Вы же мать! Надо же что-то делать! Стеснительность стеснительностью, но это же переходит всякие границы! У меня же на столе специально три ручки лежит для тех, кто забыл. И она это знает! Вашу дочь лечить надо!» — Ну вот мы и пришли…

Я погасила улыбку (Ксюшина мама так смешно копировала учительницу, что во время ее монолога улыбка невольно появилась у меня на лице) и спросила:

— Но выто сами считаете, что все нормально? Так?

— Да кто мы такие, чтоб судить-то?! — Тут уж повеяло не Шукшиным, а и вовсе девятнадцатым веком. Я внимательно взглянула на Ксюшину мать — она была абсолютно серьезна. Ни о какой шутке или издевке не могло быть и речи. — Учителя судят — им на то и образование дадено. Каждому в этом мире свое. А только я вот так вам скажу: и я сама такая была, и мама моя, Ксюшина бабушка, такие же были (я не сразу поняла грамматическую суть этого оборота и лишь чуть позже догадалась, что свою мать она называет на «вы»). Меня-то в школе к доске старались не вызывать, а по-письменному спросить. По-письменному я очень даже хорошо все делала. После восьмого класса-то я в училище пошла, потому что работать надо было — трудно маме было нас двоих одной растить. А по оценкам-то я вполне могла и в девятый пойти — так все учителя говорили. А то и в институт поступить — меня все по литературе учительница уговаривала: иди, Надя, в девятый класс, а потом в библиотечный институт — ты у нас и сейчас прямо как сельская библиотекарша из фильма. Это у меня такая мечта была. Я в школе-то всегда нашей библиотекарше помогала — книги рассортировать, формуляры заполнить, малышам выдать что — она мне все доверяла. И так мне это нравилось, прямо до слез. Не поверите — библиотекарша-то, молоденькая, по своим делам убежит, на свиданку там или еще куда, меня за себя оставит. А я, если нет никого, пройдусь мимо полок, на книги гляжу, по корешкам их глажу, запах их книжный вдыхаю, а сама плачу, плачу… Так хорошо! Никогда мне больше в жизни так хорошо не было!

— Так отчего же, Надя, вы не пошли в этот самый библиотечный институт?! — невольно захваченная трогательным рассказом, воскликнула я. Теперь я, наконец, догадалась, кого она мне напоминала, с чем ассоциировалась ее своеобразная певучая речь: земская учительница — такая, какой я представляла ее себе по рассказам Чехова, Куприна и Вересаева. И действительно, сельская, заводская или клубная библиотека вполне могла бы стать местом ее личностной реализации.

— Так денег же им мало платили, — вздохнула Надя. — Даже тогда, а про сейчас я уж и не знаю. А мне надо было маме помогать брата растить. Я, как училище окончила, официанткой в столовой работала, потом за стойкой. Деньги-то тоже небольшие, зато на своих харчах. И домой в кастрюльке приносила, маме, почитай, только соль да спички и оставалось купить. Зато и одевалась хорошо, и брат у меня как картинка ходил. Мама-то у нас шьют, вяжут, кружева даже плетут — мастерица. Когда не было ничего, такие мне юбочки шила, кофточки, джемперочки — девчонки от зависти мерли.

— А мама знала про вашу мечту? Про библиотечный институт?

— Да нет, не знала. Чего же я буду по-пустому родному человеку сердце тревожить? Да и не говорили мы с ней никогда про мечты-то…

— Никогда-никогда?

— Один раз, — погрустнела Надя. — Только не про мою. Мама как-то к слову рассказала — была у нее мечта учительницей стать. Чтоб детей математике учить. Почему математике — не знаю, но только она мне всегда задачи помогала решать, я даже удивлялась. Дедушка-то мой, мамин отец, ордена имели, после войны из деревни в город с семьей приехали, на работу на завод устроились, там потом мастером или еще каким-то начальником стали, в партию вступили. Мама-то говорили, что как в первый раз в городскую школу пришла, так и вовсе рот открыть не могла. У них-то в деревне в школу кто в чем бегал, а здесь все в фартучках, чистенькие, отглаженные. Девочки ее обступили, галдят, спрашивают чего-то, рассказывают, а она стоит, сказать ничего не может, только плачет от обиды. Учительница ее успокоила, за парту посадила. Потом привыкла, конечно. Училась хорошо, грамоты имела. Они у нас в шкатулке лежат, я их в детстве смотреть любила, думала, вот пойду я в школу, тоже такие буду получать. Теперь Ксюша смотрит… А потом дедушку арестовали. Знаете, как это тогда было. Он где-то как-то не так выступил или что-то сказал… И для мамы, конечно, всякие институты сразу кончились… Его освободили вскоре, но в Ленинград приезжать запретили. Бабушка к нему поехала, а мама здесь одна жить осталась. Жила, училась в ФЗУ, потом работала на фабрике, потом замуж вышла… К математике-то, видно, у нее способности и вправду были, потому что на фабрике она, хоть и прядильщица, а была знатным рационализатором, все чего-то там в этих станках усовершенствовала. Эти свидетельства у нас тоже лежат… Так что я думаю, что стеснительность — это ничего, — совершенно неожиданно для меня закончила свой рассказ Надя.

— Надя, а вы знаете, какая у Ксюши мечта? — вообще-то меня крайне интересовало, куда делась мужская половина этого стеснительного семейства. С прадедушкой — «врагом народа» все более-менее ясно, но остальные… Но это вроде бы спрашивать еще рано.

— Да, знаю, — улыбнулась Надя. — Она хочет модельером быть. Платья шьет для своих кукол. Да не просто так, а по выкройкам. Бабушка ее научила. Рисует хорошо. Ходит в школе в кружок рисования. Подрастет — пойдет на кройку и шитье. Правда, Ксюша?

Девочка улыбнулась в ответ и едва заметно кивнула.

— И что же нам теперь делать с этой вашей стеснительностью? — спросила я у матери с дочерью, переводя взгляд с одной на другую. Обе одинаково застенчиво потупили глаза.

Предупреждаю сразу — списка причин не будет. Может быть, я ошибаюсь, но на сегодняшний день мне кажется, что у стеснительности есть всего одна причина — чрезмерно низкая самооценка.

На ум приходит только одно исключение — некоторая доля стеснительности и опасливой осторожности в норме характерна для детей в возрасте от семи месяцев до двух с половиной — трех лет. В этом возрасте в той или иной степени стесняются и опасаются незнакомых взрослых (и иногда детей) почти все здоровые дети. Здесь, наоборот, может вызвать тревогу ребенок, этой нормальной осторожности не проявляющий. Во всех же других возрастных категориях — только низкая самооценка. Автор будет признателен любому, кто расширит его (автора) кругозор и назовет еще какие-нибудь причины. Автор допускает, что они (причины) вполне могут существовать, но все дети, которых мне довелось наблюдать на практике, стеснялись именно по причине вышеуказанной, а не по какой-нибудь иной.

Что же может вызвать формирование у ребенка заниженной самооценки? Главная роль в этом малопочетном деле принадлежит, безусловно, семье. И будет совершенно неправильно думать, что низкая самооценка формируется только у ребенка, которого в семье бесконечно третируют и унижают. Одна весьма почтенная дама рассказала мне, что, когда ей было около двенадцати лет, она, проходя подростковый метаморфоз, очень любила вертеться перед зеркалом. Ее мать, женщина незлая, но простая и работящая, смотрела на дочкины выкрутасы перед зеркалом с явным неодобрением.

— Ну чего ты там вертишься? — ворчала она. — Чего выглядываешь-то? На что там смотреть? Смотреть-то там не на что! Пошла бы лучше книжку почитала. Или белье, вон, погладь.

Девочка росла, хорошела, но упорно считала себя дурнушкой. Многие, в том числе и сама мать, говорили ей, что ее внешность вполне конкурентоспособна. Но она никому не верила и избегала зеркал, потому что в глубине души знала: «смотреть-то там не на что»! Достаточно упорно читая книжки, она закончила университет, стала кандидатом биологических наук, но вот личная жизнь ее так и не сложилась. Сразу после окончания университета она вышла замуж за очень хорошего, умного человека. Многие подруги завидовали ей. Но она постоянно боялась за свой брак, подсознательно ждала, что муж «одумается» и заметит, что женился на женщине, в которой «ничего нет». Она ревновала мужа, но тщательно скрывала свою ревность, полагая, что не имеет на нее права. Неудивительно, что мужу нравятся другие, ведь в ней-то, как мы уже знаем, «не на что смотреть»! Естественно, что рано или поздно столь тщательно ожидаемое событие должно было произойти. Муж ушел к другой женщине. Наша дама вздохнула чуть ли не с облегчением и углубилась в свою науку. Больше ей нечего было бояться, не надо было притворяться, что в ней «что-то есть». Только вот то, что, борясь с собой и своими чувствами, не успела завести ребенка — это тревожило и печалило, омрачало жизнь уже не слишком молодой женщины…

Иногда низкая самооценка ребенка формируется и в стенах школы. Ребенок тугодум или, наоборот, слишком подвижен и отвлекаем. Плохо справляется с письменными заданиями или, наоборот, не слишком-то красноречив у доски. И вот уже из уст раздраженного учителя сыплются определения: «неспособный», «тупой», «лентяй», «хулиган»; или даже прогнозы: «никогда ничего не добьется», «дальше будет еще хуже», «пойдет по плохой дорожке», «попадет в школу для умственно отсталых» и т. д., и т. п.

Достаточно часто причиной низкой самооценки является какой-нибудь реальный или полу придуманный физический недостаток ребенка. У ребенка нарушен обмен веществ и он болезненно толст, ребенок перенес какую-то травму или операцию и хромает, носит сильные очки, имеет какую-то гипертрофию или уродство черт лица. Его дразнят сверстники, жалеют родные, оборачиваются вслед и качают головами прохожие…

Из-за вышеописанных причин ребенок привыкает считать себя не столько плохим (против этого возможен и протест, о котором мы поговорим ниже), сколько ни к чему не пригодным и никому не интересным. Он боится высказать свое мнение, так как заранее уверен, что оно окажется неверным. Не решается предложить игру группе сверстников, потому что она наверняка будет им неинтересна. Стесняется отстаивать свои интересы, так как сам подсознательно уверен в том, что заслужил столь пренебрежительное отношение.

Стеснительность — это, несомненно, защитное поведение, аналогичное защитному поведению у некоторых животных. Ребенок старается ничего не говорить, ничего не делать, стать максимально незаметным. Особенно хорошо это заметно у маленьких детей, которые, стесняясь, прячутся в подол маминой юбки или за шкаф. В условиях общества остаться совершенно незаметным, разумеется, невозможно. И проблемы стеснительного ребенка начинаются, как правило, именно в школе, сам способ жизни в которой является максимально публичным.

В семье и с хорошо знакомыми людьми, которым они доверяют, стеснительные дети ведут себя обычно совершенно нормально, ничем не отличаясь от других детей. Иногда ребенок нормально общается с мамой и бабушкой и стесняется папу, который часто ездит в командировки и подолгу не бывает дома. Если же нарушены взаимоотношения ребенка со всеми членами семьи, то здесь, скорее всего, мы имеем дело не со стеснительностью, а с каким-то другим, более серьезным эмоциональным расстройством.

Иногда стеснительность проходит как бы сама собой. На самом деле даже в этом, благополучном случае все не так просто.

Ребенок, которого учительница начальных классов считала глупым и малоспособным, вдруг в средней школе обнаружил математические способности, победил сначала на школьной олимпиаде, а потом стал призером районной. Одноклассники, которые еще недавно подсмеивались над его замкнутостью и стеснительностью, просят решить задачу, учительница смотрит с уважением, приносит учебник повышенной сложности и говорит, что на будущий год надо думать о городской олимпиаде. И отец однажды вечером вдруг заводит разговор о политехническом институте… На основании всего этого изменяется самооценка ребенка, он начинает понимать, а затем и чувствовать (именно в такой последовательности), что он не хуже других. Вместе с повышением самооценки уменьшается, а затем и уходит совсем стеснительность.

Девочка приехала в Санкт-Петербург вместе с отцом военным, закончив пять с половиной классов где-то в далеком гарнизоне, в поселковой школе. Отец напряг все свои способности и возможности и устроил дочку в «приличную» школу. Город ошеломил девочку своим тяжелым очарованием, шумом и многолюдностью. Одноклассники — раскованностью поведения, стилем одежды и уровнем учебной подготовки. Девочка замкнулась в себе, даже если что-то знала, стеснялась на уроках поднять руку. В общении с одноклассниками больше молчала, опасаясь сказать нечто глупое и неуместное. Учителя жаловались родителям, что из-за замкнутости девочки не могут оценить истинный уровень ее подготовки.

Постепенно, однако, девочка привыкала к новому месту обитания. У нее был покладистый и незлобивый характер, в старой школе она всегда выступала в роли миротворца. Проявилось это и в новой школе. Не очень понимая сути разногласий враждующих девчоночьих группировок, она внимательно выслушивала членов обеих групп и искренне недоумевала, как могут ссориться между собой такие умные и хорошие люди. Взгляд со стороны сделал свое дело: постепенно ее недоумение передалось рассказчицам, и обстановка в классе стала значительно менее напряженной. Девочки из «приличной» школы действительно обладали достаточным интеллектом и легко разобрались, кому они этим обязаны. У девочки из гарнизона сразу появилось много подруг, которые очень полюбили ее за спокойный, добрый нрав, верность данным обещаниям и умение слушать. Приблизительно в это же время самый умный мальчик класса во всеуслышание заявил, что Люба не похожа на других девчонок, так как никогда не вредничает, не врет и не стремится «опустить» других. «С Любой можно дружить!» — сказал он и этим поднял авторитет девочки практически на недосягаемую высоту. Понятно, что к концу шестого класса от Любиной стеснительности не осталось и следа.

Таков благополучный исход детской стеснительности. К сожалению, встречаются и гораздо менее благополучные случаи.

Весьма энергичная мама привела ко мне на прием свою тринадцатилетнюю дочь, чем-то похожую на циркового тюленя. Шура, так звали дочку, добродушно ухмыляясь, сообщила мне, что у нее никаких проблем нет, а проблемы есть у мамы. Мать, в свою очередь, кипятясь и пофыркивая, рассказала, что в последнее время дочь связалась с совершенно ужасной подругой Алисой и совсем отбилась от рук: стала хуже учиться, болтаться с парнями, дерзить дома и учителям. Алиса представлялась со слов мамы абсолютным исчадием ада. Если верить ей, то в свои тринадцать лет Алиса ни в грош не ставит учителей и собственную мать, ведет абсолютно безнравственный образ жизни, вот-вот будет выгнана из школы. Свободное время Алисы посвящено совращению безобидной глупой Шуры и других таких же дурочек. Шура, слушая мамины тирады, только качала головой, не пытаясь вмешаться и понимая, видимо, что никакие возражения не будут приняты во внимание.

Я предложила Шуре прийти ко мне на прием без мамы, но вместе с Алисой. Шура неожиданно легко согласилась. Через несколько дней обе девочки сидели у меня в кабинете. Если Шура была похожа на дрессированного тюленя, то Алиса напоминала испуганную лань — огромные глаза, порывистые движения, дрожащие крылья тонкого носа. И эта хрупкая, нервная девочка, заинтересованно улыбающаяся мне чуть кривоватой улыбкой — известная хулиганка и совратительница малолетних тюленей? Что-то не сходится. Вероятно, мама Шуры все «слегка» преувеличила, целиком переложив на узкие плечи Алисы вину за подростковые проблемы собственной дочери.

Совершенно неожиданно для меня Алиса подтвердила почти все, о чем говорила Шурина мама: да, она дерзит учителям, да, учится гораздо ниже своих возможностей, да, не ладит с собственной матерью, да, курит, да, регулярно ходит на дискотеки.

Дальше состоялся большой разговор. Обе девочки оказались контактными и достаточно искренними. Видно было, что никто и никогда не говорил с ними о них самих, не стремясь что-то в них немедленно исправить или откорректировать.

— А что бы вы сами хотели в себе изменить? — спросила я.

— Вот я бы хотела похудеть и стать немного красивей… — немедленно затянула Шура. — И еще бы я хотела стать менее ленивой…

Алиса молчала и нервически крутила в пальцах кубик из строительного набора.

— А ты, Алиса?

— Я боюсь людей. Я всего стесняюсь. Я хочу, чтобы этого не было, — выпалила девочка. Подруга взглянула на нее с комическим удивлением:

— Ты стесняешься, Алиска? Ты?!

— Расскажи об этом, если можешь, Алиса, — попросила я.

Полуприкрыв огромные глаза, торопясь, словно опасаясь, что ее прервут, Алиса рассказала, что она всегда боялась людей, боялась какой-то опасности, которая, как ей казалось, от них исходила. Ничего такого страшного с ней никогда не случалось, если не считать того, что, когда Алисе исполнилось пять лет, горячо любимый отец бросил ее и мать и ушел к другой женщине. Алиса долго не могла с этим смириться, плакала по ночам, чтобы не видела мама. Теперь она понимает, что это глупо, но тогда ей казалось, что если бы она вела себя как-нибудь по другому, то отец не ушел бы из семьи и навсегда остался с ними. С тех пор она все время боялась сделать что-нибудь не так и вызвать какое-нибудь непредсказуемое, но ужасное последствие. В школе она боялась отвечать, даже если наверняка знала ответ. В письменных работах делала много ошибок, потому что подолгу думала над правописанием каждого слова и в конце концов запутывалась в правилах и писала наугад. Большинство девочек в классе были крупнее и сильнее ее, и Алиса очень боялась, что они за что-нибудь на нее разозлятся и побьют ее. Так она боялась годами, пока однажды ей все это не надоело. Алиса всегда была самолюбивой и даже тщеславной девочкой. Ее внешние данные были почти безукоризненными. И она решила, что всего бояться — это не лучшая защита, а лучшая защита — это нападение. Алиса начала нападать. И с удивлением обнаружила, что нападающих боятся и даже уважают. Никакого удовольствия от своего вновь приобретенного имиджа девочка не испытывала. Она научилась хамить и отвечать оскорблением на оскорбление, но по-прежнему стеснялась первой обратиться к незнакомому человеку, стеснялась попросить о чем-то, по-прежнему испытывала неудобство, отвечая у доски. И она по-прежнему мечтала от всего этого избавиться.

Новый способ защиты, который избрала для себя Алиса, естественно, не принес ей ощущения безопасности. Низкая самооценка Алисы, вероятно, коренилась в ее раннем детстве, в уходе отца (за который она винила себя), в ощущении своей физической хрупкости и слабости в сравнении с большинством сверстников. И эта низкая самооценка никуда не делась, хотя сейчас Алиса прекрасно понимала, что в уходе отца виноваты его конфликты с матерью, а ее внешность и физические данные теперь, в пору почти наступившей юности, — не проигрышная, а выигрышная карта. В ощущении же ничего не менялось. И, хотя Алиса старалась компенсировать свою проблему показным хамством, «крутизной», наплевательским отношением ко всему, проблема, естественно, оставалась с ней.

Иногда человек тянет проблему стеснительности из детства во взрослую жизнь практически без изменения, смиряясь с ней и даже не пытаясь (пусть неудачно — как Алиса) с ней справиться. И тогда появляются взрослые мужчины и женщины — «тюхти», «мямли» и «рохли», которых «каждый может обидеть», которым «каждый может в рожу плюнуть», которые «совершенно не умеют настоять на своем», «постоять за себя» и т. д., и т. п.

Главная проблема таких людей состоит не в том, что у них не хватает сил или способностей. Способностей у них зачастую с избытком, и хватает не только на собственное существование, но еще и на кандидатскую, а то и докторскую диссертацию начальника. Силы и даже решительность тут тоже ни при чем, так как иногда в критических, угрожающих обстоятельствах именно «рохля» ведет себя хладнокровно и решительно, направляя и организуя действия других. Дело в том, что в обычной жизни человек с низкой самооценкой (чаще подсознательно, но иногда и сознательно) уверен в том, что он и не заслуживает больше того, что реально имеет. Его обошли по службе? «Кинули» ловкие мошенники? Обманул лучший друг? Ну конечно, все так и должно было случиться — ведь со мной всегда происходят такие вещи, так уж я устроен. Снаружи, для других, «рохля» и «тюхтя» может огорчаться и даже негодовать, но про себя уверен, что в мире все устроено справедливо и он получил именно то, что ему положено по статусу, в соответствии с его самооценкой.

Возьмем для примера самый тяжелый случай. Ребенок имеет действительный, несомненный и не поддающийся коррекции физический недостаток.

Когда я училась в школе, в нашем классе был мальчик по имени Юрик. Теперь я догадываюсь, что Юрик страдал последствиями детского церебрального паралича — тяжелого, практически неизлечимого заболевания, развивающегося в раннем детстве на основе различных внутриутробных нарушений и родовых травм. Но в детстве мы, разумеется, не знали диагнозов и видели только, что Юрик с трудом ходит и с трудом говорит. Интеллект Юрика был абсолютно сохранен. В то время подобные дети лечились и обучались в специальных местах (только сейчас в нашей стране — вслед за всеми цивилизованными странами — приходят к мысли, что таких детей нужно по возможности растить и обучать вместе с остальными. Это полезно не только для больных, но и для здоровых детей, так как развивает гуманизм и терпимость к инаковости). Можно только догадываться, каких трудов стоило родителям Юрика добиться того, чтобы их ребенка, имеющего такую грубую патологию, определили в нормальную школу. Но Юрик учился вместе с нами и удивительным образом вписывался в наш классный коллектив. Говорят, что дети, особенно маленькие, жестоки и бестактны. Мы и были такими. Но Юрик, соответствующим образом подготовленный родителями, нас такими и принимал.

— Ты дразнись, дразнись, — говорил он мальчишке-сверстнику. — Только портфель мне собери, ладно? А то ты будешь дразниться, я тебе отвечать, потом мы еще подеремся, потом Валентина Михайловна тебя ругать будет, когда ж мы домой-то придем?

И обескураженный рассудительностью Юрика пацан собирал ему разбросанный портфель и помогал пристроить его на спине (ходил Юрик сначала с костылем, а потом с палочкой и самостоятельно надеть ранец не мог).

Собственный способ передвижения Юрик (и все вслед за ним) называл «шкандыбать». В раздевалке весело заявлял пацанам:

— А теперь все будут ждать, пока Юрик наденет сапоги и застегнет куртку. Или, может быть, кто-нибудь поможет несчастному инвалиду? — Всегда кто-нибудь находился.

У Юрика был живой, веселый и общительный характер, что при его дефекте казалось просто-таки невероятным. Заслуга эта целиком и полностью принадлежала семье Юрика. Однажды (это было уже классе в седьмом) я была у Юрика на дне рождения. Меня поразил стиль общения родителей и сына. Он был разительно не похож ни на что, виденное мною раньше. Родители явно не жалели сына, но и не делали вид, что все в порядке. Гости собирались. Юрик вертелся на кухне, предлагал матери свою помощь в приготовлении или оформлении какой-то еды.

— Ой, да отстань ты! — в сердцах кипятилась мать. — Как я могу тебе дать это нести, если у тебя из рук все валится! Вон, пусть Катя отнесет. А ты покажи, куда поставить. Да не лезь вперед, дай ей пройти, ты же еле ползешь!

Мне тогда показалось, что это очень жестоко. В собственный день рождения можно было бы и не напоминать Юрику, как он обделен судьбой, — так я думала тогда. Теперь я думаю иначе. Юрик сам помнил об этом каждую минуту, во время каждого шага. Подчеркнутое «все о’кей» окружающих лишь создавало бы вокруг мальчика атмосферу фальши и взаимной лжи. В его присутствии не говорят о его дефекте — следовательно, и он сам не должен говорить о нем. А сам-то дефект напоминает о себе ежеминутно!

Юрик говорил о своем дефекте так же легко, как и его родители. Когда мы на истории проходили косноязычного оратора Демосфена, Юрик уловил ассоциацию раньше, чем язвительные одноклассники, и завопил:

— Вот, вот! Это про меня! Я тоже так буду! У кого есть морские камешки? Завтра чтобы мне принесли!

То ли он действительно тренировался по методу Демосфена, то ли еще что, но с годами речь Юрика действительно улучшалась, чего, к сожалению, нельзя было сказать о его моторике. Писал и ходил он по-прежнему с трудом. Забавно, что лучшим другом Юрика был самый подвижный пацан в классе. Когда они вместе шли домой, никто не мог смотреть на это без смеха. Юрик медленно «шкандыбал», опираясь на свой костыль, а Вовка (так звали друга) кругами бегал вокруг, слушая протяжные косноязычные разглагольствования друга и время от времени что-то отрывисто отвечая.

В старших классах Юрик неизменно ходил на школьные вечера и участвовал в школьной самодеятельности. Судя по всему, у него был хороший слух. Играть на модной тогда гитаре он, разумеется, не мог, но довольно приятно пел и выступал с номером под названием «художественный свист», имевшим неизменный успех. Доморощенным сценаристам и режиссерам из школьного театра Юрик ставил ультиматум:

— Будьте любезны, впишите в свои спектакли роль для урода. Это же очень пикантно. Уроды были при дворах всех королей и пользовались, между прочим, большой популярностью. В крайнем случае я согласен на роль Сатаны или памятника.

Интересно, что роль для Юрика находилась почти в каждом спектакле.

Во время школьных танцев Юрик почти всегда скромно сидел в уголочке, утешая какую-нибудь очередную девчонку — жертву несчастной любви. Иногда, порыдав у него на груди, девчонки спохватывались и «тактично» спрашивали:

— Ой, Юрик, вот ты меня утешаешь, а сам-то… Тебе не обидно, нет?

— Да вы для меня все как родные! — смеялся Юрик, тайком смахивал с угла глаза набежавшую слезу и заявлял: — Танцевать хочу!

Две девчонки тут же подхватывали Юрика под руки и выходили с ним в круг. Под очень смешанные эмоции зала Юрик лихо отплясывал со своими партнершами и уходил обратно в угол — отдышаться. Среди эмоций зала преобладало уважение.

Во второй половине выпускного вечера кому-то из девчонок пришла в голову мысль:

— Мы же после гулять пойдем. Далеко. Быстро. А как же Юрик?!

Обратились к Вовке.

— Он сказал: домой пойду, не берите в голову. Я думаю, — лаконично разъяснил ситуацию Вовка.

Слегка приняв на грудь, наши мальчики увеличили свою креативность и позаимствовали во дворе ближайшего овощного магазина тележку для перевозки ящиков. На этой тележке, восседая, как паша, на расстеленной газетке и укутанный в три куртки, и гулял выпускную ночь наш Юрик. Парни и даже девчонки по очереди катили тележку. Иногда все начинали резвиться, и тогда Юрик вцеплялся в края тележки и кричал, подражая нашей классной руководительнице:

— Сволочи вы, а не комсомольцы! Прекратить немедленно! Войдите в рамки! Имейте совесть! Уроните инвалида — будете отвечать согласно моральному кодексу строителя коммунизма!

К утру все устали, и Юрик в виде особой милости приглашал то одну, то другую девчонку прокатиться вместе с ним. Замерзшие девчонки тесно прижимались к Юрику и его курткам, он покровительственно и важно обнимал их за плечи. Парни ржали гнусавыми, сорванными за ночь голосами. Став очередной «фавориткой», я заметила на грязных щеках Юрика (всю ночь он хватался руками и за лицо, и за овощную тележку) подозрительные дорожки.

— Тебе плохо, Юрик? — тихо спросила я. — Чего же ты молчишь?!

— Не бери в голову, — так же тихо ответил Юрик. — Мне очень хорошо. Честно.

Когда все расходились по домам и процессия подъехала к дому Юрика, выяснилось, что у него свело судорогой ноги и встать он не может. В то время были совершенно не в ходу социальные поцелуи, но почти все девчонки поцеловались с Юриком на прощание. Юрик плакал, не скрывая своих слез, что тоже было совершенно нетипично для тех лет. Парни тащили его в квартиру на руках, а девчонки махали ему вслед.

После школы Юрик поступил в библиотечный институт (тот самый, о котором мечтала мама Ксюши). Доходили слухи, что в этом институте он пользуется большим успехом (как известно, там учатся одни девчонки), и даже вроде бы женился. Обсуждая между собой эту новость, мы единодушно пришли к выводу, что такой прекрасный человек, как Юрик, не меньше, а то и больше других заслуживает права на личное счастье, а его жена, несомненно, мужественная женщина, но в каком-то смысле ей с мужем очень повезло.

Много лет спустя я встретила Юрика в университетской библиотеке. Он рассказал мне, что работает в фондах, действительно женился, растит дочь.

— Ой, Юрик, я так за тебя рада! — искренне воскликнула я. — Ты всегда был таким сильным, я всегда верила, что ты себя найдешь.

— Ты знаешь, — задумчиво сказал Юрик. — Я как-то не очень доволен. Фонды — это, конечно, прекрасно, но ты ведь знаешь, я общительный человек, мне бы хотелось работать с людьми. А в библиотеке меня на абонемент не сажают. Предрассудки, понимаешь ли. Боятся, что у студентов и научных сотрудников при виде меня испортится настроение и снизится успеваемость и научный выход… Ну ничего, я что-нибудь придумаю!

И он действительно придумал. Несколько лет Юрик работал в одном из университетских киосков Академкниги. Его знали все и он знал всех. У него можно было заказать любую книгу, получить совет, попросить откладывать подборку на любую тему. С ним было просто интересно поговорить, и у его киоска всегда стояли люди. Юрик нашел себя.

Он погиб во время нашумевшей катастрофы и пожара в поезде Москва-Ленинград. Будучи инвалидом, Юрик не сумел или не успел выбраться из горящего вагона. Я узнала об этом из некролога, который висел рядом с опустевшим киоском. Я купила две белые гвоздики и поставила их в банку, где уже стояли другие цветы. Мне было грустно тогда, но сегодня я уверена в том, что, несмотря ни на что, короткая жизнь Юрика была счастливой.

Мораль этой веселой и грустной истории так проста, что я даже не знаю, стоит ли о ней говорить. Но все же скажу: честность в признании достоинств и недостатков ребенка, искренность и уважение в отношениях в семье — достаточная гарантия от чрезмерной стеснительности. Независимо от всех сопутствующих обстоятельств.

Если чрезмерно стеснительному ребенку требуется помощь специалиста, то почти всегда это происходит в форме групповой работы. Здесь есть один нюанс, о котором, как мне кажется, непременно надо упомянуть. Есть такая форма психотерапевтической работы, которая называется «поведенческая» или «бихевиоральная» психотерапия (от английского behaviour — поведение). Форма эта старая и почтенная, применяется на Западе уже больше пятидесяти лет. Исходит она в целом из того, что, чтобы решить многие проблемы человека, вовсе не обязательно копаться глубоко у него в мозгах и структуре личности. Иногда вполне достаточно изменить его неправильное поведение на правильное. Вот, к примеру, боится человек ездить в лифте. Так мы возьмем и научим его в лифте ездить без страха (для этого у поведенческой терапии существуют свои, специфические методики). И все в порядке.

В нашем случае это означает что? А вот что. Стесняется человек, и это неправильно. А мы его возьмем и научим не стесняться. И все сразу станет хорошо. А вот и не станет! Для этого я вам и рассказала про Алису, которая ведет себя так, что никто и заподозрить не сможет, что она чего-то там стесняется. Так вот, при всех достоинствах поведенческой психотерапии, она нам здесь абсолютно не подходит. Потому что нам надо не просто изменить поведение, а повысить самооценку ребенка. Так что если кто-нибудь будет предлагать вам поведенческую психотерапию как метод борьбы со стеснительностью вашего ребенка — смело отказывайтесь. Другое дело — страхи, особенно травматические. Вот здесь-то поведенческая психотерапия и бывает особенно эффективна.

Итак, групповая психотерапия. Стеснительные дети в группе находятся под защитой и неусыпным вниманием ведущего группы. Он следит за тем, чтобы им дали возможность высказать свое мнение, за тем, чтобы другие дети это мнение услышали (иногда для этого его приходится просто громко пересказывать), и за тем, чтобы ребенок получил на свое мнение обратную связь. Постепенно стеснительные дети становятся полноправными участниками группового процесса, видят свою возможность влиять на него, отчетливо осознают (также с помощью руководителя), как и с помощью чего влияют на них окружающие их люди (члены группы, ведущий). Учатся, когда надо, сопротивляться этому влиянию, отстаивать свое мнение, свою позицию. Учатся просить о помощи и принимать ее. В дальнейшем учатся публично выступать на те или иные темы. Все это протекает в атмосфере полного доверия и принятия всех чувств и позиций ребенка. В любой момент он может прервать любое действие, если оно стало для него невыносимым, и в любой момент может спросить у группы, как он сейчас выглядит, как они его воспринимают, а также сказать о том, какие чувства у него вызывает их (членов группы и ведущего) поведение.

После занятий в такой группе стеснительные дети возвращаются «в жизнь» более подготовленными, более уверенными в себе, с новыми навыками общения, с новым знанием о себе, о взаимоотношениях людей, а главное, с более высокой самооценкой.

Иногда все же показана и индивидуальная психотерапия. Именно так я работала с Алисой. После трех месяцев занятий девочка смогла слегка изменить свое отношение к себе и к людям, стала более адекватной и открытой. Сумела подружиться с мальчиком из параллельного класса (до этого все попытки отношений с мальчиками кончались крахом — Алиса очень хотела «иметь своего парня», но боялась и избегала душевного сближения и попросту рвала все более-менее полноценные контакты). Сразу же резко улучшились отношения в школе, так как практически пропала необходимость постоянно огрызаться и хамить. Как следствие большей открытости, улучшилась успеваемость. Алисе больше не нужно было поддерживать репутацию «крутой девчонки», и как следует выученные уроки больше не казались ей таким уж нестоящим делом. Друг помогал ей готовиться к зачетным контрольным, и последнюю четверть Алиса закончила всего с одной тройкой…

С трудом убедив Надю, что они обратились ко мне вовсе не зря, и назначив дату следующей встречи, я глубоко задумалась. Задача передо мной стояла явно не из легких: переломить стереотип поведения трех поколений семьи. Понятно, что в данном случае никто Ксюшину самооценку специально и даже случайно не занижал. Мать обожает дочку, бабушка, по-видимому, тоже любит внучку. Мужская половина семьи где-то за горизонтом (при следующей встрече обязательно выяснить!). Учительница сама явно обескуражена происходящим и искренне озабочена дальнейшей судьбой способной и милой девочки.

На первом этапе работы групповые занятия явно не принесут особой пользы, так как, по словам матери, девочка вполне социализирована в кругу сверстников, имеет подруг, и в классе, и в кружке поддерживает множество приятельских отношений. Корень Ксюшиных проблем, несомненно, в семье, в матери и бабушке. Но как же за него потянуть?

Во время следующей встречи я обсудила с Надей давно интересующую меня проблему.

— Муж ушел, — сказала Надя и покраснела. А я с удивлением увидела, что эмоция, которую она испытывает, это не горе и не обида, а стыд. Ей стыдно, что от нее ушел муж. Она этого стесняется. — У него теперь другая семья. Я понимаю, почему вы спрашиваете. Но вы не думайте, тут ничего такого не было, что бы на Ксюшу так повлияло. Муж мой не пил, не скандалил, не дрался. Вообще он очень хороший человек. Ксюшу он очень любит, она к нему в гости ездит, общается с его теперешней женой и ее сыном. Алименты он платит аккуратно, правда, зарплата у него небольшая, ну, так он же не вор и не спекулянт…

— А почему вы расстались?

— Вы знаете, я и сама толком не понимаю, — снова застеснялась Надя. — Он вообще-то много говорить не любит. Сказал: «Ухожу», — и все.

— А вы что же — даже не спросили?!

— Ну как я спрошу, раз человек уходит? Ему же вещи собрать надо, попрощаться, с ребенком как-то решать — все такое… И что уж тут — спрашивай, не спрашивай…

— Да-а, — мне захотелось присвистнуть, как в детстве.

— Я потом-то уж спросила как-то: «Лешенька, может, я обидела тебя чем?» Он говорит: «Ничем ты меня, Надя, не обижала, это я сам такой подлец, что тебя с Ксюшей бросил, к другой женщине подался». А какой же он подлец?! Я ему так и сказала: ты, Лешенька, не наговаривай на себя, по-всякому в жизни бывает, кто рассудить-то возьмется…

— Послушайте, Надя, вы верующий человек, да? — не выдержала я. — Ходите в церковь, живете церковной жизнью? — Надя ни разу не упоминала Бога (а современные верующие делают это чуть ли не через слово), но все это требовало хоть какого-то объяснения.

— По настоящему-то считать, нет, не верующая. В церковь захожу редко, молюсь тоже. Хотя крещеная, и Евангелие, бывает, читаю. Есть там в сердце чего-то, а как его назвать — кто скажет? Не в словах ведь все — в делах. Иногда думаю, пойти бы, покаяться, душу облегчить, а потом — что в том? Искупать грехи-то свои надо, так ведь? Вот, может, когда сготовлюсь, тогда и схожу… Меня и мама так учили, и я Ксюшу так же учу — в словах-то мишура одна, пыль, в делах все. Другой говорит, говорит все, а ветер пролетел — и все унесло. Что делаешь в этой жизни, то тебе и в зачет идет. Неправильно, может?..

— Ой-ей-ей! — я уже сама почувствовала себя героем чего-то такого чеховского. — А что случилось с вашим отцом?

— Ничего не случилось, — вроде бы даже удивилась Надя. — Жив папа (мне показалось, что она должна была бы сказать «папенька»), здоров теперь, вот намедни приезжал из Псковской области (дом у него там), огурцов привозил соленых, грибков рыжиков.

— А с мамой…

— А с мамой они развелись, когда мне годков семь было, а Кириллу, брату, и двух не исполнилось. Пил тогда папа, пил по-черному. Зарплату пропивал, вещи из дома. Мама все сносила, жалела его, так он сам ушел. «Не хочу, сказал, твою жизнь и жизнь детей окончательно губить через мое пьянство. Попробую к корням вернуться, может, родная земля меня от злой пагубы излечит». Уехал папа к себе на родину, на Псковщину, устроился там в колхоз механизатором (там тогда другие то еще круче него пили) и зажил там… Дом бабушкин (матери отца своего) поднял, огород завел, курей, порося… И ведь правду сказал — излечила недуг его родная землица. — У меня даже голова закружилась и в носу защипало от откровенной былинности Надиного повествования. — Родная земля да баба местная, Матрена. На деревне-то мужики нормальные да без жены — редкость, вот она и взяла его в оборот. Он-то, вроде, думал, как в норму придет, так маму с нами к себе призовет. Да Матрена по-иному решила. Окрутила его да и родила подряд двух огольцов, Ваньку да Ваську. А после уж — куда? Зарплата-то тогда в колхозе была не ахти какая, он нам все продуктами, помню, привозил. Как папа приедет, так холодильник и кладовка под завязку набиты. Как только не надрывался, такое-то изобилие на себе волоча… Курей там, сала, сметаны деревенской, творога, колбасы — он сам делал, про грибы, ягоды, огурцы, помидоры я уж и не говорю… — В этом месте мне жутко захотелось есть. — А Матрена-то, конечно, не пускала его, как могла, все боялась, что он здесь, с нами, останется. А куда ж ему — там дом, работа, хозяйство, сыновья малые опять же… Так и живут. Васька с Ванькой, как в армии отслужили, в деревню больше не возвращались. Сначала на север поехали, потом на юг, а теперь я уж и не знаю, где их судьба носит. Остался у тети Матрены на руках внук — Венечка, Вениамин. Пять годков ему сейчас. То ли Васькин, то ли Ванькин — не помню точно. Жена бывшая привезла погостить, а сама и сгинула куда-то. Так и остался Венечка там жить. Ну, у папы и тети Матрены хозяйство справное, силы покуда есть — поднимут Венечку, я так думаю. Папа приезжал, фотографии показывал. Красивый мальчик, глаза в синь, волосы кудреватые. Ксюша всем хвасталась: это, говорит, мой братик, правда, хорошенький?

В какой-то момент Надиного рассказа мне вдруг совершенно расхотелось что бы то ни было менять в этой семье. Пусть живут вот так, диковинно и в то же время просто, неправдоподобные и в то же время до судороги в скулах похожие на былинных героев, то есть на собирательные образы наших предков. На сем стоит и стоять будет…

На этом месте я оборвала себя. Хватит! Былины стоят на полках в библиотеках, а здесь, передо мной, реальная Ксюша и ее реальная судьба. И если все оставить как есть, то и от нее уйдет муж, не выдержав этого изнуряющего лирического благородства и всепрощения, и она будет, надрываясь и не ропща, одна воспитывать их общих детей, а муж будет жить где-то неподалеку с другой семьей и всю жизнь чувствовать себя неизбывным подлецом… И вот ведь интересно, во времена сталинских репрессий «ангельский» наследственный характер Ксюшиной прабабушки пришелся весьма кстати. Не колеблясь, она бросила четырнадцатилетнюю дочь и отправилась куда-то за полярный круг, к мужу. Да, эти женщины явно были одной крови с женами декабристов… Пожалуй, эта замечательная золоченая цепочка все же стоила того, чтобы хотя бы попытаться ее разорвать… Но с чего же начать? Ксюша — мала, бабушка — стара. Остается Надя.

— Надя, вы будете ходить ко мне на психотерапию?

— Я? А почему я? — изумленные глаза, чистый, ничем не замутненный взгляд.

— Ради Ксюши…

— Конечно!

Должна признаться сразу — никакой психотерапии у меня с Надей не получилось. Архетипическая цельность ее души, совершенно невероятный говор (она же — третье поколение ленинградцев! Откуда?!) попросту сбивали меня с толку. К тому же Надя со всем соглашалась. Если я ничего не говорила, то молчала и она, молчала спокойно и доброжелательно, или произносила фразу, которая окончательно доканывала меня:

— Слыхала я от людей (я потратила два сеанса, чтобы объяснить Наде, что такое психотерапия), что психотерапия эта — дело глубокое и болезное. Но для дочки-то ничего не жаль. Вы доктор, не стесняйтесь, пряменько мне скажите, что я говорить или делать должна. А я прямо это говорить или делать и буду.

В конце концов я совершенно отчаялась и решила это дело прекратить, но однажды Надя с глубокой печалью сообщила мне, что кафе, в котором она работала, продают за долги, а новые хозяева собираются открывать там модный магазин. Таким образом, Надя остается без работы.

— Надя, вот шанс! — блестяще, но рискованно сымпровизировала я. — Оживите вашу мечту! Идите в библиотеку!

— Кто ж меня туда возьмет-то! С улицы… — грустно улыбнулась Надя. — Я пока на биржу пойду. Меня подруга научила. Поскольку по сокращению…

— Идите пока на биржу, — согласилась я.

Этим же вечером я позвонила приятельнице, которая работала в библиотеке Академии наук и, презрев врачебную тайну, рассказала ей всю историю, начиная с жен декабристов.

— Так не бывает, — решительно отреагировала приятельница. — Это у тебя приступ романтизма.

— Устрой ее на любую работу, сама увидишь, — предложила я. — Она гиперответственна, кристально честна и у нее совершенно потрясающий язык. Может, она потом где-нибудь подучится?

— Вообще-то есть библиотечный техникум, а в нем — заочное отделение, — задумчиво промолвила заинтригованная приятельница. — У нас там некоторые девочки учатся.

— Именно то, что надо, — возрадовалась я. — Сельская библиотека была бы лучше, но — нет подходов… Когда мне ее к вам прислать?

На работу Надю взяли с испытательным сроком. В конце его мне позвонила приятельница и спросила, все ли у Нади в порядке с головой. Я испугалась.

— А что, неужели не справляется?

— Справляется, справляется, только, понимаешь, она иногда плачет… И мы не знаем…

— Когда плачет? Почему?

— Ну вот на книги посмотрит, которые на тележке везет, ну, восемнадцатый там век или даже раньше, бывает, заказывают в читальный зал, и вдруг смотрим, у нее слезы на глазах. Это, по твоему, что значит?

— Не волнуйся, — успокоила я приятельницу. — Это потом пройдет. А плачет она — от благоговения.

— От чего?! От чего?! — опешила приятельница.

— Нам с тобой не понять… А как тебе язык?

— Потрясающе! У нас все просто балдеют. Сначала думали — придуривается, а как поняли… Тут один мужик с филологическим уклоном к ней зачастил, немолодой уже, с сединой — я думаю, что-то серьезное наклевывается. Ты говорила, у нее дочка есть. А с мужем как?

— С мужем — в разводе.

— Ну тогда все нормально.

Надя пришла ко мне спустя два месяца. Благодарить. Умеренно стесняясь, протянула цветы и коробку конфет. Я отметила это как огромный прогресс, спросила о делах. Совсем не стесняясь, Надя рассказала о работе, о том, что она до сих пор не может поверить, и о том, что уже готовится к экзаменам в техникум, которые будут еще через пять месяцев, но ведь она уже совершенно все забыла и надо будет походить на подготовительные курсы… Сказала и о том, что учительница совсем перестала жаловаться на Ксюшу, и недавно дочка даже решила у доски задачу и получила «пять». Потом Надя вдруг снова застеснялась.

— Говорите, Надя, говорите…

— Тут человек один… — совсем по-девчоночьи сконфузилась женщина. — Хороший человек, добрый, положительный. Правда, в годах уже… Я и думаю…

— Думайте, Надя, думайте. И решайтесь. У нас с вами сейчас не психотерапия, и даже не консультация, поэтому я дам вам совет, хотя вообще-то я советов, как вы знаете, не даю. Если решитесь, обязательно раз в месяц устраивайте мужу скандалы. И обязательно ревнуйте. Наплевать, что в годах, ему лестно будет. Иногда плачьте и обижайтесь по пустякам, пусть он вас утешает. И непременно хоть иногда повышайте голос, орите, шипите, ругайтесь. Не говорите все время, как народная сказительница. От этого рехнуться можно! И сбежать!

— Вы думаете, так правильно будет? — улыбнулась Надя. — Хорошо, я попробую.

Когда она вышла, я чувствовала себя так, словно собственными руками уничтожила уникальный список «Слова о полку Игореве».

— Это совершенно ужасно! То есть я хочу сказать, что это совершенно ужасно выглядит! — печально, но энергично сказала молодая хорошо одетая женщина. Она сидела на стуле, прижимая к себе дорогую сумку из хорошей кожи и теребила-перебирала ее длинный ремень.

Ее дочь со сказочным именем Василиса сидела в кресле напротив меня. У девочки было приятное, несколько простоватое лицо, крупные правильные черты, плотно сбитая фигура и крепкие ноги, туго обтянутые белыми колготками. На Василисе было также тяжелое широкое платье из темно-зеленого бархата с белым кружевным воротником и кружевными же манжетами. И воротник, и манжеты выглядели туго накрахмаленными. Больше всего на свете Василиса напоминала только что прошедшую превращение Царевну-лягушку, в которой еще сохранилось что-то отчетливо лягушачье.

Мама Василисы рассказывала просто, без излишней экзальтации, но с идущими к делу эмоциями, именно так, как, в общем-то, и должен строить свой рассказ умственно и эмоционально полноценный человек. Слушать ее было приятно, хотя тема рассказа к тому вроде бы не располагала. Дочь слушала очень внимательно, никаких реплик и даже жестов себе не позволяла. Хотя речь шла именно о ней.

— Перед школой я много занималась с Василисой. Я как раз тогда потеряла работу, и времени у меня было достаточно. Вообще она очень способная девочка, читать и считать научилась очень рано и идти в школу хотела еще в предыдущий год. Но я была против, так как ей тогда только-только шесть лет исполнилось. Зачем перегружать ребенка — так я тогда подумала. Василиса пошла в школу в семь лет. Школу мы выбрали хорошую, тестирование она прошла легко. Правда, меня тогда очень удивила ее реакция. Она так нервничала, как будто решалось невесть что. Я успокаивала ее, говорила, что все эти задания для нее просто тьфу (так оно на самом деле и оказалось), что, в конце концов, на этой школе свет клином не сошелся и в городе еще полтысячи школ, многие из которых еще лучше этой, но она как бы меня не слышала. Я говорю об этом потому, что, может быть, это важно для понимания того, что происходит сегодня. — Я энергично кивнула, потому что это действительно было важно. — Так вот, она меня как будто не слышала и слышала только то, что происходит где-то там, внутри нее. Но потом все как-то обошлось, то есть не обошлось даже, а кончилось очень хорошо: Василису все очень хвалили и зачислили в самый лучший «А» класс.

Она с самого начала училась очень хорошо, но мы так и ожидали. В самом деле — девочка способная, подготовленная, аккуратная — почему нет? Учительница часто ставила Василису в пример другим детям, но вы не подумайте, что моя дочь от этого зазналась или еще что-нибудь такое. Василиса очень ответственная девочка, она понимала, что если ее ставят в пример, то нужно учиться еще лучше. И она всегда готова помочь другим, если нужно. Кроме учебы, в ее классе протекает весьма активная, как это раньше называли, общественная жизнь. Они ставят спектакли, готовятся к разным праздникам, выпускают стенгазету. Василиса принимала во всем этом активное участие, иногда дома что-то рисовала, учила, иногда задерживалась в школе. Я была не против, потому что мне казалось, что это полезно для общего развития. Может быть, это была перегрузка? Но ведь многие дети учатся в школе и одновременно посещают несколько кружков, и ничего с ними не происходит. А Василиса никаких кружков не посещала. Не знаю.

Первый класс Василиса закончила на одни пятерки, лучшей ученицей в классе. На лето с бабушкой ездила на дачу. Там купалась, загорала, ходила в лес, ела ягоды и фрукты, словом — отдыхала. А когда приехала в город и снова пошла в школу, в конце первой четверти — началось…

— Как именно это началось? С чего?

— Да в том-то и дело, что ни с чего. Накануне вечером все было хорошо. Василиса пришла из школы довольная, получила три пятерки, рассказала, что они будут ставить новый спектакль и Вероника Ивановна обещала ей главную роль, нормально сделала уроки (иногда она сидит допоздна, но именно в этот день все было довольно быстро), поужинала, легла спать. Утром тоже все было нормально. Встала, сделала зарядку, умылась, села завтракать. Не успела съесть кашу, как вдруг — рвота. Мы ужасно испугались, о школе, разумеется, не могло быть и речи. Вызвали врача. Врач пришел, осмотрел, помял живот, сказал: «Все нормально, никакой хирургии нет, может быть, переутомление от школы. Сдайте на всякий случай анализы и попейте витамины». А она все лето эти витамины центнерами ела. И я не врач, конечно, но какое же может быть переутомление от школы в первой четверти? Анализы мы, конечно, тут же сдали. Все нормально. Через день — опять рвота. Да какая! И опять утром. Потом — вечером. И пошло. Василиса бледная как полотно. Пытается меня успокаивать, но видно, что сама перепугана донельзя. Еще бы!

Вот так и живем уже второй месяц. Обследовались уже у всех возможных специалистов. Нашли шумы в сердце и плоскостопие. Сами понимаете, что к нашим симптомам ни то, ни другое не имеет никакого отношения. А оно то затихнет, то опять. Не знаем, что делать. Вот, посоветовали обратиться к вам.

— Правильно ли я поняла, что Василиса по характеру всегда была аккуратной и ответственной девочкой?

— Да, да. Она спать не ляжет, пока все уроки не выучит. И подгонять ее, как других детей, совершенно не надо. Все сама.

— А за двойки вы Василису ругаете?

— А у меня никогда не было двоек, — впервые подала голос сама Василиса.

— А если бы были, как ты думаешь, мама стала бы ругаться?

— Я думаю, что нет, — честно подумав, сказала Василиса.

— Назови, пожалуйста, самый хулиганский поступок, который ты совершила в своей жизни. Ну, там, стекло разбила или учительнице кнопку на стул подложила…

— У меня никогда не было таких поступков, как вы говорите. Поэтому я не могу сказать… Однажды я случайно разбила бабушкин бокал, когда протирала его полотенцем.

— Бабушка очень ругалась?

— Нет, она совсем не ругалась. Наоборот, она меня утешала, потому что я очень плакала. Бокал был очень красивый, мне было его жалко.

— Скажи, Василиса, а тебе снятся сны?

— Да, конечно.

— А кошмары среди них бывают? Ну, что за тобой кто-нибудь гонится, ты куда-нибудь падаешь или на тебя что-то падает и все такое…

— Нет, такого я не помню. Бывает только, что я что-нибудь не успела к школе сделать или тетрадку дома забыла. Вероника Ивановна говорит: дети, откройте тетради. Я лезу в портфель, а у меня там вместо тетрадок яблоки лежат. С дачи. — В этом месте Василиса позволила себе осторожно улыбнуться. — Но это, наверное, не кошмар, потому что Вероника Ивановна добрая.

— То есть она не стала бы ругать тебя за забытую тетрадь?

— Вообще-то она иногда ругается, но на меня — никогда. А про тетрадки я не знаю, потому что никогда их не забывала. Только во сне. — Василиса улыбнулась еще раз.

После окончания разговора я отправила Василису в другую комнату рисовать проективные рисунки.

— Как вы думаете, что с ней такое?! — не скрывая больше своей тревоги, воскликнула мать. — Все врачи разводят руками, а мне иногда кажется, что это что-то совсем страшное. Я второй месяц по ночам не сплю, таблетки глотаю… Как вы думаете, это пройдет?

— Я думаю, что это невроз, — сказала я. — И я думаю, что ждать, пока он сам пройдет (хотя это и возможно), не стоит. Я думаю, что его надо лечить.

В последней, самой современной международной классификации болезней (МКБ10) невроз как отдельное заболевание или группа заболеваний не выделятся вообще. Сохранилось лишь малопонятное для непосвященных наименование широкой группы расстройств — «невротические, связанные со стрессом и соматоформные расстройства».

Однако, несмотря на все нововведения медиков, обширная группа страдальцев по-прежнему существует, и практические врачи (в основном, разумеется, невропатологи) по-прежнему диагноз «невроз» широко используют. Так что же это такое?

Во-первых, хотелось бы уточнить сразу: невроз — это болезнь. Не симуляция, не придурь, не «расстроенные нервы» — болезнь, требующая длительного и адекватного лечения. Западный мир, насквозь пронизанный флюидами фрейдизма, давно уже признал невроз полноценным заболеванием, А у нас сегодня наблюдается довольно пестрая картина. Автору приходилось слышать, например, такие высказывания от мужей:

— Я сначала испугался, думал, с ней и вправду что-то такое. Но я же не врач, во всем этом не понимаю, вижу — жене плохо, и все. А потом она сходила к врачу, он ее сразу и раскусил. Так и написал в карточке: невроз. Вот и все дела. Все от нервов — я ей так и говорил. Прекрати психовать, и все пройдет. Но разве она меня послушает?!

От отцов:

— Правильно, нам так и доктор сказал, как вы говорите, — невроз у него, и все. Больше надо на улице гулять и телевизор с этими дурацкими фильмами меньше смотреть. А лечить? Ну, как лечить невроз — это-то я знаю: берешь ремень и…

То есть в данных случаях представления о неврозе как о заболевании отсутствуют начисто. И это неправильно. Поэтому повторяю еще раз: невроз — болезнь. Ее надо лечить так же, как лечат туберкулез, насморк или перелом руки.

Все невротические расстройства объединяет одно: все они в той или иной степени имеют психологические причины. Проблема происхождения, развития и даже определения неврозов до сих пор спорна (надо думать, отчасти поэтому составители МКБ10 от этой категории и отказались). Чуть ли не каждый серьезный исследователь в области психологии на протяжении вот уже почти ста лет выдвигает свою концепцию или свою классификацию неврозов. Наиболее известными такими западными исследователями были, безусловно, 3. Фрейд и его последователи, впоследствии разработавшие собственные направления психологии и психотерапии: А. Адлер, К. Г. Юнг, К. Хорни. У нас проблемами происхождения и классификации неврозов много и плодотворно занимался Мясищев. И сегодня в области типологии и лечения неврозов (в том числе у детей) работают многие замечательные исследователи и практические врачи (например, в Санкт-Петербурге — А. И. Захаров, Э. Г. Эйдемиллер, В. И. Гарбузов).

Сам термин «невроз» был введен великим врачом Галеном еще в 1776 году. Означает он в переводе с греческого «болезнь нервов». Поскольку какое-нибудь из многочисленных определений неврозов нам все равно понадобится, то можно взять что-нибудь посовременней, например определение, приведенное в «Толковом словаре психиатрических терминов» и принадлежащее видному современному психиатру Б. Д. Карвасарскому. Звучит оно так:

«Неврозы — это психогенные (как правило, конфликтогенные) нервно-психические расстройства, заболевания личности, возникающие в результате нарушения особо значимых жизненных отношений человека и проявляющиеся в специфических клинических феноменах при отсутствии психотических явлений».

Для неврозов характерны:

1) обратимость патологических нарушений, независимо от их длительности;

2) психогенная природа заболевания, которая определяется наличием связи между клинической картиной невроза, с одной стороны, и особенностями системы отношений, присущей личности больного, и конфликтной ситуацией — с другой стороны;

3) специфичность клинических проявлений, состоящая в доминировании эмоционально-аффективных и соматовегетативных расстройств (то есть расстройства функции и состояния, а не органические поражения).

Критерии диагностики неврозов были сформулированы А. М. Вейном в 1982 году. Они включают в себя:

1) наличие психотравмирующей ситуации (она должна быть индивидуально значимой и тесно связанной с дебютом и течением заболевания);

2) наличие невротических особенностей личности и недостаточности психологической защиты;

3) выявление характерного типа невротического конфликта;

4) выявление невротических симптомов, характеризующихся большой динамичностью и взаимосвязанных с уровнем напряжения психологического конфликта.

При всем многообразии классификаций и выделения различных форм невротических синдромов, о котором мы уже говорили, все же общепризнанным остается существование трех классических форм невроза в качестве основных: неврастении (астенический невроз), невроза навязчивых состояний и истерического невроза.

Их-то мы, во избежание дальнейшей путаницы, и рассмотрим.

Неврастения. При этом расстройстве основными симптомами болезни являются жалобы на повышенную утомляемость, снижение успеваемости и продуктивности в других делах, невозможность сосредоточиться, физическая слабость и истощаемость даже после минимальных усилий, невозможность расслабиться. Часто к этому присоединяются и другие неприятные физические ощущения, такие как головокружения, головные боли, желудочно-кишечные расстройства. Обычна также раздражительность, потеря чувства радости жизни, удовольствия, различные нарушения сна.

Иногда неврастеническому синдрому непосредственно предшествует заболевание гриппом, вирусным гепатитом или инфекционным мононуклеозом.

Но чаще всего астенический невроз возникает в связи с продолжительным стрессом, длительным недосыпанием, умственным или физическим переутомлением, опасной для жизни ситуацией.

Ребенок при неврастении обычно робок и не уверен в себе. Его стиль приспособления к жизни — капитуляция перед ней. Всем своим видом он как бы говорит: «Оставьте меня в покое — я болен!» Это одна из форм психологической защиты. Как правило, такого ребенка действительно щадят и жалеют. Он приспособился.

Но существует и такое понятие, как внутренний конфликт. Внутренний конфликт — это, как правило, противостояние осознаваемых притязаний, желаний и неосознаваемой самооценки или установки. Иногда одна из позиций сознания противоречит другой — это тоже внутренний конфликт.

Бывает и так, что противостоят друг другу две установки (например, установка, внушенная отцом: «Надо бороться!», и установка бабушки: «Безопасность — любой ценой!»).

Внутренний конфликт — основа, стержень любого невроза. Он раздваивает человека, делает его эмоционально и поведенчески нестабильным. Психическая травма или длительное психологическое напряжение привели к доминированию одной стороны, участвующей в конфликте (например: «Я ничего не могу, всего боюсь»), но вторая («Хочу, желаю») тоже никуда не исчезла.

И поведение ребенка, страдающего неврастенией, тоже может быть контрастным. То он труслив, то вдруг отчаянно решителен. То отказывается от выполнения очень простого задания, то вдруг берется за трудное и явно непосильное для себя. Такой ребенок болезненно самолюбив, раним и обидчив. Его очень легко оскорбить. Его тяжелые переживания приводят к ухудшению работы внутренних органов. У него часто болит и кружится голова, плохой аппетит или очень прихотливый вкус в еде. Часто прибавляются другие, иногда очень причудливые соматические симптомы. Таким образом, неврастения — это своеобразное бегство в болезнь.

Невроз навязчивых состояний. Основной чертой этого расстройства являются повторяющиеся навязчивые мысли или действия. Навязчивые мысли представляют собой идеи, образы или влечения, которые в стереотипной форме вновь и вновь приходят на ум больному. Они почти всегда тягостны, и больной часто пытается сопротивляться им. Тем не менее они воспринимаются как собственные мысли или идеи, даже если они невыносимы и возникают непроизвольно.

Навязчивые действия или ритуалы представляют собой повторяющиеся вновь и вновь стереотипные поступки. Они не доставляют внутреннего удовольствия и не приводят к выполнению внутренне полезных задач. Их смысл, как правило, заключается в предотвращении каких-либо маловероятных событий, причиняющих вред больному или членам его семьи (смерть, заражение, арест и т. д.).

Обычно, хотя и не обязательно, такое поведение воспринимается больным как глупое или бессмысленное, и он время от времени повторяет попытки сопротивления ему.

У детей невроз навязчивых состояний чаще проявляется в совершении навязчивых действий, например мытье рук, хождение только определенным маршрутом, пересчитывание каких либо предметов и т. п.

Часто развитию невроза навязчивых состояний предшествуют страхи в более раннем возрасте. У людей с этим расстройством обострен инстинкт самосохранения. Вся их жизнь полна опасностей, от которых нужно непрерывно защищаться. Иногда дети «защищают» таким образом не только себя, но и других значимых людей (как правило, родителей, но я знала девочку, которая ежедневно завязывала семнадцать узелков на перекладине кроватки своего новорожденного брата, чтобы спасти его от смерти. На ночь узелки нужно было развязывать, а с утра завязывать вновь). Иногда дети осознают причину своих ритуальных действий (так, моя знакомая девочка говорила: «Я делаю это, чтобы Володенька остался жив»). Но иногда ритуалы существуют как бы сами по себе. Ребенок ходит кругами, часами высчитывает какие-то числа, прикасается или, наоборот, не прикасается к каким-то определенным предметам, но объяснить всего этого не может, говорит лишь, что «так нужно делать». Эти дети, как правило, тревожны, педантичны, гиперсоциальны (т. е. склонны подстраиваться под требования общества, выполнять все правила). Их внутренний конфликт — это конфликт между обостренным инстинктом самосохранения (и проистекающим из этого страхом перед многочисленными опасностями) и установкой «надо!», «все должно быть сделано как следует, на совесть!». Их психологическая защита выражается в своеобразном чувстве собственного превосходства над другими детьми: «Я очень ответственный и внимательный человек. У меня все «схвачено» и проверено. Я не упущу даже мелочи. А боюсь я потому, что понимаю больше других».

Тщательное выполнение ритуалов на время успокаивает ребенка, но не может принести облегчения навсегда. Такой ребенок постоянно что-то проверяет и перепроверяет, но все равно все время боится, что что-то забыто или упущено. Он боится чего-то неопределенного, того, что может случиться, и этот страх не на шутку изматывает его, истощает его адаптационные механизмы.

Истерический невроз. Истерия как отдельное заболевание известна с глубокой древности. Описание случаев истерии есть в Ветхом и Новом заветах. Великий русский физиолог И. П. Павлов считал, что в основе истерии лежит слабость нервной системы, главным образом коры головного мозга, преобладание подкорковой деятельности над корковой и первой сигнальной системы над второй.

Для истерии характерны большое разнообразие клинических проявлений, роль внушения и самовнушения в их возникновении, повышенная эмотивность.

В. И. Гарбузов так пишет об истерическом неврозе в своей книге «Нервные дети»: «Поведение, которое принято характеризовать как истеричное — древняя форма приспособления слабых. Из этологии (наука о поведении животных) известно, что животные, неспособные себя защитить, при опасности нередко демонстрируют мнимую смерть, и хищник не замечает их, поскольку они неподвижны, или отказывается от “мертвого”. Иногда животное, почувствовав опасность, начинает неистово метаться — проявляется так называемая двигательная буря, и в итоге животное спасается, случайно найдя выход или отпугивая хищника неожиданно бурной реакцией. При неврозах часто отмечается выход детей на древние для человека, напоминающие таковые у животных, механизмы поведения… Именно потому, что истеричность — приспособление слабых, мы наблюдаем истерический невроз ранее других, у самых маленьких. Он характерен также скорее для инфантильных, несамостоятельных и чаще всего, по нашим данным, встречается у детей с низким уровнем умственного развития… Внутренний конфликт у такого ребенка — это конфликт эгоистических желаний “хочу” или “не хочу” с социальными требованиями и оценками “надо”, “нельзя”, “стыдно”».

Ребенок с истерическим неврозом, как правило, непроходимо эгоистичен. Приспособление при истерическом неврозе происходит благодаря удивительной способности неосознаваемой части нашей психики — создавать «по требованию» функциональную модель практически любого заболевания. «Заболев» таким образом, ребенок легко добивается своего (мать остается с ним, он не идет в детский сад, школу и т. д.). Симптомы проявившегося «заболевания» могут быть самыми разными — от недержания мочи и кала до тяжелых параличей.

Ребенок, страдающий истерическим неврозом, искренне уверен, что он тяжело и хронически болен, но, в отличие от ребенка с неврозом навязчивых состояний, даже не пытается бороться со своим заболеванием. К врачу, который скажет ему, что его ежедневные повышения температуры совершенно не связаны с его желудком, сердцем и т. д., такой ребенок больше никогда не придет.

Из всех форм неврозов истерический невроз труднее всего поддается лечению, практически не излечивается «сам собой». Ребенок с истерической формой невроза больше других изматывает родителей. Нужно помнить, что сам ребенок при этом отнюдь не симулянт. Он не может по своей воле прекратить паралич, понизить температуру, остановить рвоту. Он болен. И его нужно лечить, хотя его болезнь упорно и изощренно сопротивляется этому лечению.

Невроз — сложное, многокомпонентное заболевание, развивающееся на основе множества причин и предпосылок. Основные из них мы уже называли. Это инициирующая психологическая травма или длительно действующие стрессорные факторы, истощающие адаптационные возможности организма; особенности психологической защиты ребенка, его темперамент, его характер, а также наличие индивидуально значимого внутреннего конфликта.

Часто среди дилетантов, а иногда и от не слишком квалифицированных психологов можно услышать упрощенное толкование механизмов развития невроза, практически ограничивающееся первым пунктом вышеприведенного списка, т. е. психотравмирующей ситуацией. У ребенка невроз, потому что его отдали в ясли, или потому что он долго лежал в больнице и перенес тяжелую операцию и разлуку с родными. Или (и это встречается еще чаще) невроз ребенка объясняется тем, что в семье сложные отношения между родными, часто бывают скандалы, папа приходит домой пьяным и т. д.

Отдают в ясли множество детей, многие дети тяжело болеют и лежат в больницах, и, к сожалению, в огромном числе семей эмоциональная обстановка далека от стабильности и благополучия. Да и вообще, если взглянуть на обстоятельства трезво, то любой из пунктов приведенного выше списка встречается в жизни чуть ли не на каждом шагу. В чьей жизни не было психотравмирующих ситуаций (особенно подобных вышеописанным)? Кто может поручиться за исключительную силу своих психологических защит и утверждать, что они нигде и никогда не дают сбоев? У какого человека нет никаких внутренних конфликтов между осознаваемой и неосознаваемой частью психики? Но невроз развивается далеко не у всех. Почему? И кто же подвержен наибольшему риску? Возможно ли это определить заранее — так, как практические врачи определяют группы риска по развитию заболеваний сердца, желудка, развитию сахарного диабета? Ведь, предвидя и зная, куда «подстелить соломки», гораздо легче предотвратить нежелательное развитие любых событий (в нашем случае — развитие невроза). Отчасти подобное предвидение возможно.

Невроз, как и любое другое тяжелое заболевание, редко развивается на пустом месте. Так же, как и всем другим серьезным расстройствам функционирования организма (инфаркт, онкологические заболевания, язва желудка), ему предшествуют расстройства менее серьезные, как бы предвестники. Такие предвестники известны врачам практически для всех распространенных заболеваний. Изменение кислотности и гастрит (предвестник язвы желудка), ишемическая болезнь сердца и другие нарушения его функции (предвестник инфаркта), состояние «предрака» (предвестник онкологических заболеваний) — все это серьезные поводы для тревоги и немедленного начала лечения. Если лечение правильно, своевременно и эффективно, то страшный исход, как правило, удается предотвратить.

Все это верно и для невроза. Выделяют так называемое пред неврозное состояние и даже предневрозный характер. Что же это такое?

Предневрозный характер формируется из более или менее полного сочетания следующих черт:

— ребенок мнителен, робок, не уверен в себе;

— как следствие этого, не доверяет другим;

— ребенок чрезмерно зависим от значимых лиц, перекладывает на них всю ответственность за свою жизнь и поступки;

— он тревожен, предрасположен к перестраховкам;

— чрезмерно внушаем;

— ребенок малоактивен, опаслив, избегает игр со сверстниками или, наоборот, повышенно активен, но это активность тревожная, с элементами демонстративности;

— обидчив, постоянно ждет насмешки, нападения;

— склонен долго и тяжело переживать собственные неудачи и вообще все события своей жизни и жизни семьи. И радость, и горе легко выбивают его из равновесия.

С формирования такого характера и начинается путь ребенка к неврозу. Если среди вышеописанных черт преобладает педантичность, обостренный инстинкт самосохранения, боязливость, тревожность и мнительность, и при этом ребенок внимателен к мелочам, дотошен и рассудителен, то, скорее всего, у данного ребенка разовьется невроз навязчивых состояний.

Если ребенок легко сдается перед трудностями, мнителен, робок, с удовольствием играет роль «больного и слабого» — то здесь наблюдается явная предрасположенность к заболеванию неврастенией.

Если же мы имеем дело с ребенком эгоистичным, с демонстративным, часто инфантильным поведением, если ребенок легко внушаем, капризен, вечно недоволен окружающими, постоянно требует повышенного внимания к своей особе, то такого ребенка, скорее всего, ожидает заболевание истерическим неврозом.

Понятно, что при наличии у ребенка предневрозного характера родителям целесообразно обратиться к специалисту (психологу или психоневрологу), с тем чтобы вовремя откорректировать имеющиеся нарушения.

Как вы уже, несомненно, поняли, заболевают неврозом и дети, и взрослые. Но хотелось бы отметить, что неврозы, возникающие в детском возрасте, отличаются некоторым своеобразием. Это своеобразие заключается в том, что у детей достаточно часто наблюдаются так называемые моносимптомные неврозы, из самого названия которых явствует, что их клиническая картина проявляется всего одним, как правило, достаточно ярким симптомом. Иногда этот симптом выглядит изолированным и непонятным и только глубокий анализ анамнеза ребенка и семейной ситуации позволяет выявить все компоненты заболевания неврозом. К таким неврозам относятся невротическое заикание, тики, расстройства сна и аппетита, невротические энурез и энкопрез (недержание мочи и кала), патологические привычки, такие как сосание пальца, кусание ногтей и ногтевых валиков, онанизм, выдергивание бровей, ресниц и т. д.

Невроз, как и многие другие заболевания, гораздо легче предотвратить, чем лечить. Но лечить его можно и нужно. Лечение невроза, как правило, длительное. Проводит его только специалист в тесном контакте с семьей ребенка. Никакой общей схемы лечения всех неврозов, которую можно было бы опубликовать в журнале или научно-популярной книжке, не существует. Борьба с неврозом всегда, абсолютно во всех случаях требует выработки сугубо индивидуальной стратегии и тактики лечения.

Может ли невроз пройти сам собой? Да, в некоторых случаях может (особенно если речь идет о травматических неврозах). Но лечение все равно предпочтительнее, так как один невроз (и в этом он похож на известное соматическое заболевание — воспаление легких) как бы торит дорожку другому. После одного перенесенного воспаления легких риск следующего воспаления (после провокации — ангины, гриппа, бронхита) повышается во много раз. Так же обстоит дело и с неврозом. Только роль провоцирующего фактора здесь будет выполнять психическая травма.

На первом этапе преодоления заболевания неврозом врачи невропатологи часто выписывают больному ребенку транквилизаторы, антидепрессанты, реже — снотворные препараты. Но сами по себе эти препараты не излечивают невроз.

Основной метод лечения невроза — это психотерапия. Если речь идет о подростке, то психотерапией занимаются именно с ним, если ребенок совсем мал — со всей семьей. Для детей «среднего» возраста (5–11 лет) оптимальной часто является игровая психотерапия. Цель психотерапии — устранение психической травматизации ребенка, а также выявление внутреннего конфликта и (по возможности) его разрешение.

Больной неврозом ребенок чувствует себя немощным и несостоятельным, проигрывающим или уже проигравшим в жизненной борьбе. Задача психотерапии и тех коррекционных мероприятий, которые психотерапевт рекомендует родителям и самому ребенку, — сделать адекватной его самооценку (сказать «повысить» — нельзя, так как при истерическом неврозе она зачастую чрезмерно завышена), вернуть ребенку чувство состоятельности и уверенности в себе.

Итак, если я предполагаю, что у Василисы невроз, то должны быть налицо все его компоненты. Давайте смотреть.

Предневрозный характер — имеет место. Василиса гиперответственна, педантична, тревожна, несмотря на все свои способности и достижения не уверена в себе (см. поведение на тестировании и слова мамы: «Сто раз все перепроверит»). Очень зависима от мнения окружающих, боится совершить ошибку и повести себя «не так». Характер Василисы, судя по всему, результат взаимодействия воспитания и темперамента. По темпераменту Василиса, скорее всего, флегматик, склонна все делать неторопливо и как следует. А гиперответственность, высокую требовательность к себе в ней воспитали мама и бабушка. Делать много, на совесть, да еще и все делать правильно, все успевать — это тяжело. Поэтому Василиса допоздна сидит за уроками, почти не гуляет, не посещает никаких кружков.

Далее. Клиническая картина — более чем налицо. На первый взгляд, симптом всего один — рвота, но это только на первый взгляд. Мать в разговоре упоминала о том, что Василиса уже больше года с трудом засыпает, под глазами у нее к концу дня — синие круги, иногда плачет по пустякам, в прошлом году под бровью почти месяц дергалась какая-то «жилка» (скорее всего — тик).

Как обстоит дело со внутренним конфликтом? По идее, на его характер должен опосредованно указывать основной симптом.

Иногда это «указание» выглядит весьма своеобразно. Так, например, один из коллег рассказывал следующий случай.

Женщина узнает о том, что ей изменяет муж. Ее принципы требуют немедленного развода. Но муж кормит ее и двоих несовершеннолетних детей. Уходить ей некуда. Специальности у нее практически нет. Но и поступиться принципами она тоже не может. Тогда из этой тупиковой ситуации находится выход — в болезнь. Женщина заболевает истерическим неврозом, у нее парализует обе ноги. Теперь она просто физически «не может уйти» от мужа, а симптом ясно и недвусмысленно указывает на локализацию внутреннего конфликта.

Итак, имеющийся у нас симптом — рвота. О чем же он нам говорит? Рвота — это не тошнота, не отрыжка, не другие желудочно-кишечные расстройства. Это симптом демонстративный, сильный, внешний. Что такое рвота в представлениях отличницы и аккуратистки Василисы? Нечто грязное, непристойное, отвратительное. То, что шокирует окружающих, то, что невозможно скрыть, перетерпеть. То, чего не должно быть. Отсюда уже рукой подать до внутреннего конфликта. У Василисы воспитанием и рано присоединившимся к нему самовоспитанием подавлена и вытеснена в неосознаваемое ровно половина ее личности — та, которая отвечает за шалости, дерзости, ребячливость и прочие подобные вещи. Но Василисе всего восемь лет, и даром подобные «штучки» ей не проходят. Следовательно, имеем внутренний конфликт — между сознательной установкой «все должно быть правильно, вовремя, положительно» и воплем из неосознаваемой части психики: «быть всегда положительным и всегда выглядеть пристойно нельзя!» Отсюда же — «непристойный» характер симптома.

Сложнее обстоит дело с психотравмирующей ситуацией. Ее вроде бы на горизонте нет. Считать таковой длительное напряжение и попытки делать все и всегда правильно — довольно большая натяжка. Ведь у Василисы пока все получалось. Почему же срыв произошел именно тогда, в начале первой четверти второго класса? Но и здесь есть некоторая зацепка. Когда я расспросила Василису о предполагаемом спектакле, Василиса с нескрываемой радостью сообщила мне о том, что из-за ее болезни главную роль отдали другой девочке, а ей досталась роль положительная, но малозначащая.

— А разве не обидно, что главная роль досталась не тебе? — поинтересовалась я.

— Нет, что вы! — очень искренне ответила Василиса (мне показалось, что лживость отнюдь не входит в число ее недостатков). — Там же столько слов надо было учить. А сейчас у меня совсем мало — всего одна страничка. Я ее уже выучила, так что мне даже на репетиции можно не ходить. Но я все равно иногда хожу, сижу в зале, слушаю.

С некоторой натяжкой, но все же можно предположить, что Василиса (разумеется, не осознавая этого) была роковым образом «травмирована», получив еще одну почетную нагрузку — большую главную роль в новом спектакле, и именно это послужило «спусковым крючком» для развития невроза. Отвратительный симптом, тем не менее, позволил Василисе «отвертеться» от главной роли и существенно уменьшить ее участие в общественной работе в целом. Кроме того, возможно, что из-за болезни и сама Василиса смогла разрешить себе какие-то мелкие послабления, о которых я просто не осведомлена.

Итак, все компоненты невроза вроде бы налицо. Пора начинать лечение. Ясно, что оно должно быть комплексным. Посоветовавшись с невропатологом, мы решили никакого медикаментозного лечения пока не проводить и ограничиться психотерапией.

Маме были выданы рекомендации поговорить с учительницей и в разговоре настаивать на следующем:

1) на время снять с Василисы все общественные нагрузки;

2) никогда и ни при каких обстоятельствах не ставить Василису в пример другим детям. При надобности хвалить лично ее, других детей совершенно не упоминая.

Далее, я посоветовала маме создать атмосферу «хулиганства» в семье, действуя по мере сил и фантазии.

— Кидайтесь подушками, опрокиньте чернила на что-нибудь очень нужное, — серьезно советовала я, не обращая внимания на восковую бледность мамы. — Бейте посуду, получайте двойки, пишите на стенах в парадной, позвоните кому-нибудь по телефону и посоветуйте запасаться водой, так как ее скоро отключат. Через полчаса позвоните по тому же номеру и посоветуйте пускать в набранной воде кораблики.

— Я вас поняла, — шепотом сказала мама. — Я попробую.

С самой Василисой я работала по методу, который условно называется сказкотерапией. Ребенок при минимальном участии психотерапевта сочиняет сказку. В проблемах героев сказки, естественно, отражаются собственные проблемы ребенка. Решая их вместе с психотерапевтом, развивая и завершая сюжет, ребенок вплотную подбирается к разрешению собственного внутреннего конфликта, а значит, и к преодолению невроза. Естественно, что все так просто только на словах. На практике добраться до подлинного конфликта таким способом бывает очень нелегко. Но Василиса для «настоящей» психотерапии была еще слишком мала, а для игровой терапии слишком серьезна. Поэтому особого выбора у меня не было.

За сочинение сказки Василиса принялась охотно. И конфликт в сказке был как на ладони — до тошноты положительная девочка Ася и ее антипод — отрицательная героиня Танька. Я уже почти торжествовала — достаточно было подружить Таньку и Асю, слить их в один персонаж, и вот уже преодоление внутреннего конфликта достигнуто и долгожданная победа над неврозом — у нас в руках. Но не тут-то было. Василиса категорически отказывалась признавать Таньку и ее достоинства. И никакие мои приемы и хитрости не помогали. Бились мы почти месяц, пока наметились какие-то сдвиги.

Тут и со стороны мамы подоспела помощь — она каким-то образом уговорила Василису положить бабушке в компот пластмассовую рыболовную муху. Да еще два раза Василиса ложилась спать, так и не подготовившись к уроку природоведения.

И учительница, встревоженная состоянием девочки, честно выполняла мамины просьбы — никаких общественных нагрузок, никаких публичных похвал.

Приблизительно через пять недель Василиса немного расслабилась, и отвратительный симптом тут же исчез, сгинул, как будто его и не было. В это же время подошла к концу и наша «долгоиграющая сказка». На последнем сеансе Василиса призналась мне, что если бы было можно и не задавали так много уроков, то она хотела бы ходить в школьный кружок керамики. Дети там сами лепят из глины, а потом расписывают… Так красиво. Я уверила Василису, что ее мечта вполне осуществима.

Завершая главу, хочу познакомить вас с Василисиной сказкой (разумеется, я привожу ее в значительном сокращении, опуская многочисленные повторы и подробности).

Жила одна девочка, и звали ее Ася. У нее было девять братьев и сестер, и еще мама и папа. Она была очень послушная и всегда маме помогала, а гулять ходила только туда, куда ей разрешали. И больше ей никуда и не хотелось. И все ее братья и сестры тоже были очень послушные и хорошие, и они никогда не ссорились и не дрались из-за игрушек, а во все игрушки играли по очереди.

Однажды к ним в поселок приехала еще одна семья и поселилась по соседству. В этой семье была девочка Танька (ровесница Аси) и еще два ее старших брата. А Танька всегда плохо себя вела и ничего не хотела по дому делать, и убегала одна гулять в лес. Ася с Танькой не дружила, потому что зачем ей с такой плохой девочкой дружить? Ася дружила со своим братом, который ее был на один год старше. И звали его Коля.

Но вот Танька стала Колю к себе переманивать. И Коля стал с Танькой играть, потому что с ней интересно и всегда какое-нибудь баловство она сделает. Дома Таньку ругали, но сделать с ней ничего не могли.

А Ася не хотела, чтобы Коля с Танькой дружил, и она стала за ними следить.

А Коля с Танькой взяли лодку и поплыли на ней по реке. И плыли весь день и всю ночь. А Ася увидела, как они уплывают, и позвала с собой своего старшего брата и старшую сестру, и еще Танькиных братьев, и они все взяли еще одну лодку и поплыли в погоню.

А Танька с Колей остановились на ночлег в горах, развели костер, сварили кашу и сидели у огня и разговаривали. Но тут они увидели, что за ними гонятся, и побежали. Они не хотели, чтобы их поймали, потому что боялись, что их накажут, и еще потому… потому что Танька любила свободу.

И они гнались за ними, но не могли догнать. А Ася и все остальные повстречались с горным троллем (он такой серый, большой, страшный и каменный). Тролль вообще-то спал, но Танька своими криками и баловством разбудила его (она камни кидала и песни пела), и он был очень на нее злой и согласился помочь Асе и другим Таньку и Колю поймать.

Ночью Танька и Коля пробрались к лодке и поплыли дальше, но тролль устроил так, чтобы вода в реке поднялась и образовались всякие водовороты. Лодку разбило об камни, а Коля с Танькой спаслись и полезли вверх по горам. И вот они увидели вход в пещеру и спрятались там.

А в пещере спала троллиха, жена тролля (вообще-то они давно были в разводе и не видели друг друга сто лет). Троллиха проснулась и спросила: «Кто тут?» Танька с Колей ей все рассказали, и она их из пещеры выгнала, а сама пошла своего мужа искать.

И когда нашла, то с ним помирилась, и они все дальше пошли. И тролль наслал такой каменный обвал, и с горы покатились большие камни, и они должны были Таньку задавить.

(Мой вопрос: «А что делал в это время Коля?»)

А Коля… Коля оттолкнул ее в сторону и сам попал под этот камень. Танька затащила его обратно в пещеру и там сидела.

(Мой вопрос: «Ну, а как поступили преследователи?»)

Они все… нет, одна только Ася… Ася прибежала в пещеру и стала с Танькой драться. И победила. И они все уплыли домой.

(Мой вопрос: «Забрав Таньку и Колю с собой?»)

Нет, Танька и Коля остались в пещере. Танька развела костер на пороге, принесла воды, промыла Колины раны. Коля пришел в себя, но ходить еще не мог, и они сидели и смотрели на горы, на речку, на костер, на закат солнца.

В понимании Василисы тут — явный конец сказки. Но поскольку проблема девочки так и осталась непроработанной (сопротивление бешеное), я настаиваю на продолжении: «А как дальше сложилась жизнь твоих героев?»

Ася вышла замуж за одного из Танькиных братьев. У них родилось много детей. Все они жили счастливо и были такие же послушные, как сама Ася.

Танька с Колей тоже поженились. Они все время переезжали с места на место, потому что были путешественниками, ну, может быть, этими, которые камни ищут, — геологами. Дети у них тоже были. Они им все разрешали, и дети часто убегали из дому и где-то одни болтались.

Танька с Асей помирились и писали друг другу письма. Иногда даже встречались… Очень редко.

Но однажды… однажды Ася нашла сумку с сухарями, которая была ее младшего сына, и спросила его, и он сказал (потому что никогда не врал, а Танька и ее дети всегда врали), что когда-нибудь он убежит вместе с Танькиными детьми и они будут плыть далеко-далеко… Туда, где восходит солнце.

Васе Конопляникову девять лет. На носу у него веснушки, а на голове — темно-русый тускловатый ежик торчащих в разные стороны волос. Учится Вася плохо, часто болеет простудными заболеваниями. Когда Вася был дошкольником, то не выговаривал сразу пять звуков, занимался с логопедом, а потом еще год ходил в логопедический садик. Сейчас Вася говорит чисто, но тихо и неохотно, покачивая при разговоре головой, словно сомневаясь в том, что сумеет сказать что-либо интересное для собеседника. Мама говорит, что раньше Вася грыз ногти до мяса и до крови обдирал заусенцы. Сейчас вроде бы этого не делает, но очень любит накручивать на палец волосы. Чтобы избавить Васю от этой привычки, и пришлось его так коротко подстричь. Есть у Васи и еще одна неприятность — он до сих пор страдает энурезом, т. е. писается по ночам. Иногда это случается и днем, когда заиграется или понервничает. Энурез у Васи не постоянный. Иногда несколько дней, недель, а то и месяцев все в порядке. А потом вдруг — каждую ночь, да еще и не по одному разу. И вроде бы нигде не простужался, режим дня не менял, на ночь ничего не пил…

Семья у Васи большая, все живут вместе, в одной квартире. Есть бабушка с дедушкой, папины родители. Есть мама с папой. Есть еще тетя — папина младшая сестра. Мужа у нее нет, зато есть дочка, Васина двоюродная сестричка. Зовут ее Ирочка, и лет ей недавно исполнилось пять. А еще у Васи есть старший брат Гена, которому уже исполнилось шестнадцать лет. Гена играет в футбол за юношескую сборную города, учится в каком то техническом колледже и дома почти не бывает. Есть еще кот кастрат и собака болонка — старые, наглые и ленивые, тоже члены семьи, любимцы бабушки и дедушки.

В квартире, конечно, очень тесно, но Вася, в отличие от Гены, никуда ходить не любит и почти всегда сидит дома. Даже гулять на улицу Васю приходится выгонять силой. Мама предлагала ему разные кружки на выбор, а старший брат пытался свести Васю в ту же футбольную школу, в которой когда-то начинал сам. Вася от всего отказывался, а когда мама все же записала его в кружок технического творчества и на танцы («Чтобы стал поувереннее в себе, чтобы двигаться научился» — так, вполне разумно, объясняла она свой выбор), начал так отчаянно болеть и писаться, что пришлось это дело прекратить.

В школе о Васе ничего не говорят. Мама даже обижается на это. Учительница на собраниях сначала хвалит одних, потом ругает других, потом дает советы всем упомянутым. На Васину же долю не достается ничего. Он не хулиганит и не нарушает дисциплину на переменах, не болтает и не отвлекается на уроках, не дерется и не проявляет никаких талантов и способностей. Когда мама напрямую спрашивает о нем учительницу, та пожимает плечами и говорит:

— Какой-то он у вас, знаете, незаметный. Даже и сказать нечего. Учится слабо, но ведь нельзя даже и сказать, чтобы ниже своих способностей. Мальчик старается, я вижу, программу, в общем, выполняет. Болеет часто, пропускает — от этого, может быть, трудности. А так… друзей у него в классе нет, но и врагов, вроде бы, тоже. Тут вот психологи социометрию проводили… Ну, знаете — нравится, не нравится, стал бы играть, не стал бы играть, пошел бы в разведку, пригласил бы на день рождения, точно не пригласил бы… Так вот, Васю никто из детей ни в какой графе ни разу не упомянул. Ни плохим, ни хорошим, понимаете? Психологи мне сказали: обратите внимание. А что я могу? Вот вам говорю…

В семье Вася так же незаметен, как и в школе, и внимание на него обращают только тогда, когда он очередной раз заболевает. Тогда Васю обследуют, лечат, дают лекарства, запрещают сидеть у окна, ходить без тапок и смотреть допоздна телевизор.

Васю такое внимание совершенно не радует. Народу в семье много, у всех, включая кота и собаку, какие-то сложные, долгоиграющие отношения между собой. На вопрос «Какие взаимоотношения у вашего мужа с его сестрой?» мама Васи отвечает долго и подробно. На вопрос же «Какие взаимоотношения у Васи и его двоюродной сестры?» сначала уверенно отвечает: «Никаких!» — потом смущается, долго подбирает слова и в конце концов так и не говорит ничего определенного. Вообще, совершенно непонятно, какую роль играет Вася в семье. Гена — гордость и надежда старшего поколения. Он не особенно умен, но явно обладает волей и настойчивостью в достижении поставленной цели. Ирочка — всеобщая любимица. Ее ласкают и балуют, но у нее хороший характер, поэтому пока еще она не села всем на шею. Если ей дают что-нибудь вкусненькое, то она обязательно оставит кусочек маме и братику Васе. Она оставила бы и Гене, но его Ирочка почти не видит и иногда даже забывает о его существовании. Доброта и щедрость Ирочки еще больше умиляют окружающих.

— А Вася делится с Ирочкой? — спрашиваю я.

— Не зна-аю, — обескураженно задумывается мама.

После небольшого разбора выясняется, что Васе с Ирочкой просто нечем делиться, так как если Васе что-то дают, то у Ирочки это, как правило, уже есть. С Геной Вася, когда был поменьше, делиться пытался, но старший брат сам это пресек, со свойственной ему решительностью:

— Тебе, братан, спасибо, конечно, но ты себя не неволь. Не надо мне кусков этих. Ешь все сам. Так честно будет. Я же в школе ем и по дороге на тренировку что-то покупаю. Не оставлять же мне тебе огрызок пирожка в бумажке, или там колы в банке на донышке — так?

Вася мнение старшего брата уважал и его наказу немедленно подчинился.

— А как у вас вообще в семье обстановка? — как можно нейтральнее поинтересовалась я. — Конфликтов много?

— Да как вам сказать? — мама Васи опять пожала плечами. — По-моему, как у всех. Ни больше, ни меньше. Дедушка наш раньше не дурак выпить был, сейчас поутих. Папа тоже иногда… Ну, а у кого этого нетто?

— Да, да, конечно, — поспешно закивала я, чувствуя, что мама Васи еще не готова к откровенному разговору.

Поводом для обращения Васиной семьи к психологу послужило следующее. В последнее время Вася стал очень плохо спать. Встает совершенно не отдохнувший, весь день вялый, сонный. С раннего детства у Васи были страхи, вроде бы отступившие после шести лет. И вдруг — четыре человека в комнате смотрят телевизор, Вася со страхом глядит куда-то в угол, явно там что то видит и просит брата (против обыкновения Гена был в этот вечер дома) проводить его на кухню напиться воды. Потом Вася уходит в другую комнату и ложится спать вместе с Ирочкой.

О чем говорили братья между собой, неизвестно, но Гена вернулся к телевизору злой и решительный.

— Совсем братана психом сделали?! — бросил он опешившим родственникам. — Давно надо было разъехаться, отдельно жить. Но ничего — землю грызть буду, но на квартиру денег заработаю. Братана от вас заберу. Если успею…

И прежде чем ошеломленные родители успели что-либо спросить или сказать, сумрачный подросток схватил куртку, впрыгнул в кроссовки и выскочил из дома, оглушительно хлопнув дверью. Вернулся Гена за полночь, давать какие-либо объяснения отказался. Твердил только, что брата у родственников при первой же возможности заберет. На следующий день перенервничавший папа ушел в запой, и у семьи возникли другие проблемы. Гена, как всегда, пропадал где-то на учебе и тренировках, Вася, по обыкновению, вел себя тихо и незаметно. Мать, разумеется, не могла забыть о пугающем эпизоде и, не зная, к кому обратиться, посоветовалась с учительницей.

— Срочно идите к психиатру! — встревоженно воскликнула учительница. — Наверное, это шизофрения! Я читала, она часто так начинается. Да и Вася у вас, знаете… всегда был со странностями…

Теперь сон нарушился и у мамы. Она не знала, где встречаются психиатры, и почему-то думала, что они принимают только в психиатрических больницах. Идти в больницу было страшно. Рассказать об ужасном предположении родственникам — еще страшнее. Потом она подслушала вечерний разговор братьев между собой. Гена прямо со сковородки уплетал макароны по-флотски, обильно политые кетчупом. Вася сидел за столом напротив брата и слушал его.

— Ну, а у тебя-то в школе как дела? — спрашивал старший. — Ты не тушуйся, что плохо учишься. Я, помнишь, тоже не отличником был. Главное — это себя в жизни найти… Вот как я… Ты ищи, братан, ищи свое, не слушай никого…

— Знаешь, — тихо улыбнулся Вася. — Мне кажется, что училка меня почему-то боится…

— Боится?! — изумился Гена и на секунду оторвался от макарон. — С чего это?

— Да я и сам не знаю, — пожал плечами Вася. — Я ничего такого не делал. Но она так на меня смотрит, как будто я… ну, как будто я укусить могу или… ну, не знаю что…

— Боится, и хорошо, пусть боится, — равнодушно утвердил Гена. — Дура, наверное. Ты в голову не бери. Сам никого не бойся — в этом вопрос…

— Да я и не боюсь… — снова улыбнулся младший.

— Это — правильно! — Гена прихлопнул по столу ладонью и отставил пустую сковородку. — Ну, ты не сердись, братан, у меня глаза слипаются, я спать пошел.

На следующий день мама Васи пришла в поликлинику и решительно поинтересовалась приемом психиатра. Ей сказали, что в поликлинике психиатр не принимает, посоветовали обратиться для начала к психологу, если что серьезное, он даст направление. Еще через два дня мама с Васей пришли ко мне.

Признаюсь, эпизод с галлюцинациями (?) встревожил меня почти так же, как учительницу, но все же показался мне далеко не основным в имеющейся клинической картине расстройства. С самого начала возникла мысль, что нет никакого смысла рассматривать Васины проблемы изолированно, в отрыве от семьи. И я решила познакомиться с Васиной семьей поближе.

О многих из них мы уже говорили раньше. Сейчас попробуем привести все это в некое подобие системы. Хотя каждый читатель должен отчетливо понимать, что любые границы в таком сложном вопросе всегда будут оставаться весьма условными и вряд ли кто-нибудь решится сказать, что вот эта семья безусловно относится к пятому пункту представленной ниже классификации.

1. Соперничество. Каждый из нас встречал такие семьи. Основной вопрос в них: кто главный? Напрямую этот вопрос может никогда не задаваться. Он реализуется в различных и чрезвычайно изменчивых формах, от фельетонного «Кто будет мыть посуду?» до трагичного «Кто виноват в его (или ее) смерти?»

Жизнь такой семьи — это постоянная конкуренция. Муж стремится заработать деньги не столько для того, чтобы поднять благосостояние семьи, сколько для того, чтобы доказать, что он — главный кормилец и поэтому имеет право на ряд материальных и моральных привилегий. Жена может самоутверждаться в ущерб семейным интересам, болезненно ревновать или заводить романы на стороне (опять же не для собственного удовольствия, а чтобы показать, что и она тоже не лыком шита). Довольно быстро в конкурентную борьбу включаются и дети. Они отвоевывают свое место под солнцем всеми доступными им путями. Именно в таких семьях очень часто растут «болезненные» и «нервные» дети, которые вследствие своей болезненности выигрывают в борьбе за внимание матери. Если детей несколько, то именно в таких семьях нормальный уровень конкуренции между братьями и сестрами возрастает до небес и само соперничество приобретает гипертрофированные, патологические черты. Именно здесь старший ребенок начинает снова какать в штанишки при рождении младшего, а в более старшем возрасте говорит, таинственно понизив голос: «Хочу, чтоб его не было!»

2. Псевдосотрудничество. В таких семьях все хорошо, пока все хорошо. Если все члены семьи имеют хорошую работу, уровень благосостояния достаточно высок и все более-менее здоровы, то жизнь такой семьи протекает вполне стабильно и благополучно. Все довольны друг другом, демонстрируют достаточно высокий уровень взаимопонимания и сотрудничества в решении различных текущих проблем и ситуаций. В этой семье практически нет внутренних конфликтов и напряжений, и она годами может существовать без единой серьезной ссоры или скандала.

Но если из-за каких-то событий извне семейная лодка вдруг зашаталась и накренилась, члены такой семьи, вместо того чтобы сплотиться между собой и вместе отразить наступающую опасность, вдруг начинают ссориться, обвинять друг друга и этим, естественно, усугубляют возникшую ситуацию. Именно в таких семьях тяжелая болезнь ребенка или кого-либо из членов семьи часто приводит к разводу. Именно здесь стресс от потери работы или иного снижения социального статуса усугубляется насмешками и отвержением со стороны близких людей. Именно здесь главным защитным сооружением является крепостная стена, отгораживающая стабильность такой семьи от внешнего мира. Внутренних укреплений и бастионов у такой семьи нет. Если внешняя стена рухнула, надеяться не на что. Дети в таких семьях подвергаются огромному риску нервно-психических расстройств. Пока все хорошо, семья кажется им образцом любви, спокойствия и стабильности. Когда вдруг все в одночасье рушится, они ничего не могут понять, механизмы психологической защиты у них сформированы плохо, и в результате они либо заболевают, либо проникаются уверенностью в том, что мир бессмысленно жесток и верить в нем нельзя никому.

3. Изоляция. В такой семье границы — это вопрос жизни. Каждый член семьи соорудил свой индивидуальный психологический кокон и теперь ревниво оберегает его целостность. Мифы такой семьи — это рассказы о ценности индивидуальности, о недопустимости вмешательства в частную жизнь человека, об уважении к правам личности. Во время конфликтов в таких семьях часто звучат фразы:

— Не лезь в мою жизнь! Какое тебе до меня дело! Я имею право на…!

Конфликты, естественно, и происходят при случайном или сознательном нарушении этих самых границ.

Очень трудным испытанием для таких семей бывает подростковый возраст детей. С ранних лет приученные к замкнутости, неискренности отношений, а то и попросту лживые дети, став подростками, как бы мстят своим родителям, демонстрируя им утрированный вариант их собственного поведения, еще не смягченный интеллектуальной и социальной зрелостью.

4. Эмоциональное отчуждение. Такая семья для посторонних часто выглядит совершенно благополучной. Члены семьи вполне удовлетворительно сотрудничают между собой, сплачиваются и объединяют усилия перед лицом общей опасности, конструктивны и последовательны в воспитании детей. У них почти не бывает супружеских скандалов или острых конфликтов со старшим поколением. Но все это происходит на фоне как бы постоянно сниженного эмоционального фона. Жена в такой семье на вопрос «Любите ли вы своего мужа?» обычно отвечает: «Я его уважаю» или «Он хороший человек». Муж обычно имеет постоянную любовницу, причем, как правило, это не столько партнер для сексуальных игр или объект для повышения престижа, сколько подруга, человек, с которым можно поговорить о том, что творится в душе. Жена для этих же целей обычно использует подружек одноклассниц или соседок.

Дети в таких семьях, как правило, вырастают без серьезных социальных отклонений, уважая закон и внешнюю благопристойность и не имея при этом никаких четких моральных принципов. В дальнейшем они создают свои семьи по той же схеме, которую наблюдали в родительской семье. Убедить их в том, что бывает что-то еще, чрезвычайно трудно. Обычно такие дети не верят в «верную дружбу» и «вечную любовь», считают все это сказками, придуманными для развлечения.

5. Симбиотические семьи. В этих семьях на первый план выступают отношения тесного психологического слияния, симбиоза. Кто-то без кого-то совершенно не может жить, жертвуя ради создания этого единства частью своей личности (обычно совершенно добровольно). Очень часто такая картина наблюдается в неполных семьях, где мать, отказавшись от личной жизни, совершенно растворяется в своих детях (ребенке). Маленький ребенок при этом буквально купается в любви и принятии, но, подрастая, начинает тяготиться зависимостью от матери. Далее события могут развиваться по-разному. Ребенок может «рвануться», освободившись сам, но при этом оставив кровоточащую рану в душе матери, которая в буквальном смысле отдала ему всю свою жизнь, и сосущее чувство вины в собственной душе. А может отказаться от мысли быть «таким жестоким», одновременно с этим отказавшись и от собственной дальнейшей индивидуации. Такой сын, уже имея собственную семью, будет доводить жену, откладывая решение важнейших вопросов до выяснения, «что скажет мама». Такая дочь будет с удивлением наблюдать напряженнейшие взаимоотношения мужа и его тещи, не отдавая себе отчета в том, что на большинство окружающих ее вещей и людей (в том числе и на собственного мужа!) она смотрит глазами матери.

Иногда (гораздо реже) симбиотические отношения наблюдаются и в супружеских парах. Если они удовлетворяют только одного из супругов, то, как правило, заканчиваются разводом. Если же симбиоз двухсторонний, то сторонние наблюдатели с изумлением видят ту самую «идеальную любовь», о которой любят писать в романах. Общаться с такой парой обычно невыносимо скучно, так как они эмоционально однообразны и замкнуты друг на друга. Дети в таких семьях часто чувствуют себя эмоционально обделенными и бодро иллюстрируют собой все самые сомнительные догмы фрейдизма. Повзрослев, эти самые дети долго (и часто безуспешно) ждут или ищут своих принцев и принцесс, упрямо веря во всевозможные «алые паруса» и искренне наслаждаясь любовными коллизиями мыльных опер.

6. Гиперпротективные семьи. Здесь кто-то из членов семьи (как правило, ребенок, но встречаются и иные варианты) пользуется совершенно неограниченными правами и получает львиную долю благ и внимания. Этому могут существовать рациональные объяснения: «Он еще маленький», «Он тяжело болен», «Он много работает», а может и не быть вообще никаких объяснений. Кроме того, ситуация может сохраняться, а объяснения меняться.

В течение многих лет я наблюдаю трагикомическую ситуацию в семье, которую хорошо знаю. Когда в этой семье родился ребенок, все силы и возможности семьи были брошены на удовлетворение его потребностей. Четверо взрослых людей буквально выходили из себя, чтобы не упустить какое-нибудь желание малыша. В ответ на упреки окружающих: «Вы же так его избалуете!» — родители мудро улыбались и отвечали: «Маленьких детей нужно любить!» В возрасте пяти лет до того здоровый ребенок перенес тяжелый мононуклеоз. После этого все силы семьи были брошены на программу реабилитации. Объяснение теперь звучало так: «У нас же больной ребенок!» Потом ребенок учился в школе, где ему было трудно (еще бы!), потом в училище (там такая напряженная программа!), потом его отмазали от армии, но он так перенервничал, что должен был год отдохнуть… Теперь здоровый двадцатипятилетний жлоб время от времени где-то работает, но нигде не задерживается, потому что ему «не подходят условия». Основную часть времени он сидит на шее у родителей, смотрит видик и болтается с приятелями по барам. Постаревшие родители называют это «поисками себя».

Все мы живые люди, со своими достоинствами и недостатками, а потому нет и никогда не существовало семей, в которых проблем не было бы вовсе. В сущности, все зависит от того, каким именно способом имеющиеся проблемы разрешаются. И, как ни странно, именно способы разрешения проблем, а вовсе не их содержание, в первую очередь влияют на формирование характера и личностных особенностей подрастающих в данной семье детей.

Для пояснения этого тезиса приведу два коротеньких примера. Проблема одна — тяжелая болезнь одного из членов семьи.

В одной семье, которую я очень хорошо знала с детства, отец (для меня — дядя Женя) попал в тяжелую автомобильную аварию, в результате которой был полупарализован и с трудом передвигался по квартире. Прежнюю профессию (он был геологом) ему, разумеется, пришлось оставить. С помощью жены и друзей он переучился на бухгалтера и весьма успешно работал на дому. Много времени уделял воспитанию двоих детей. В доме часто собирались друзья и бывшие сослуживцы отца, с которыми он выпивал, играл в шахматы и преферанс. Выпив, дядя Женя неизменно брал гитару и проникновенным голосом пел старые туристские и бардовские песни. Друзья-теологи нестройно подпевали. На глазах у многих наворачивались слезы. Жена дяди Жени садилась рядом с мужем и легонько поглаживала его по плечу. Дети приносили из кухни очередную миску огурцов домашней засолки, аккуратно сберегая рассол и сливая его в отдельную баночку. Все свое детство я была уверена, что на свете мало таких счастливых и гармоничных семей, как у дяди Жени, и искренне и светло завидовала их счастью.

В другой знакомой мне семье отец, крупный ответственный работник, перенервничав на работе, перенес тяжелый приступ ишемической болезни сердца и предынфарктное состояние. Выписывая его из больницы, врачи посоветовали соблюдать режим, не перенапрягаться, побольше отдыхать и бывать на свежем воздухе. С этого момента жизнь семьи (до этого вполне спокойная и благополучная) превратилась в кошмар. Соблюдению режима отца была подчинена вся жизнь всех членов семьи. Когда отец отдыхал, жена, теща и дети ходили по квартире на цыпочках. Отцу готовились отдельные диетические блюда, в которых он, согласно диагнозу, вроде бы и не нуждался. Шумные застолья, которые так любил глава семьи, были решительно отменены как безусловно вредные для здоровья. Когда подрастающий сын пробовал обращаться к отцу со своими проблемами, мать шипела на него:

— Ты что, не понимаешь, что отцу нельзя волноваться!

Отец сперва вяло возражал жене, а потом привык к такому «щадящему» режиму и, если не хотел о чем-то думать или говорить, томно отмахивался:

— Что-то я сегодня нехорошо себя чувствую…

Дочка ошибок брата не повторяла и все свои проблемы старалась решать, не привлекая родителей и не ставя их в известность. В результате всего этого у мальчика развился тяжелый невроз навязчивых состояний, а девочка в поисках эмоционального принятия и тепла ушла в уличную компанию, в пятнадцать лет забеременела, сделала криминальный аборт, после которого ее с трудом спасли, и, едва дождавшись восемнадцати лет, выскочила замуж за первого подвернувшегося кавалера. А вскоре после дочкиного замужества ушел из семьи и отец, неожиданно для всех женившись на женщине намного моложе его. Большинство знакомых безоговорочно осудило его бессердечность, предательство по отношению к жене, которая буквально «подняла его на ноги», «отдала ему всю молодость» и вообще «столько для него сделала».

— Я же еще молодой мужик, — объяснял он всем желающим его выслушать. — Я же не инвалид какой-нибудь. Не могу я всю жизнь жить как в вату завернутый. И объяснить ей ничего не могу. Пусть я подлец последний, но лучше уж жить подлецом, чем в коробке лежать елочной игрушкой — так я думаю. И жена моя теперешняя так же считает. Может, мы еще ребенка родим. И воспитаем его как надо. Тех-то я, по слабости своей, упустил. Вот за это-то мне прощения точно нет и не будет…

Из этих коротеньких подлинных историй становится совершенно ясным, что именно отношение к проблеме, а вовсе не сама проблема влияет на воспитание и психоэмоциональное состояние детей. В первой из описанных семей болезнь отца была гораздо тяжелее и фатальнее, и жизнь семьи вроде бы должна была нарушиться гораздо сильнее. Но этого не произошло, потому что члены семьи сумели не просто поддержать друг друга, но и выработать применительно к изменившимся обстоятельствам новое единство. Второй семье сделать этого не удалось, что привело к фактическому распаду семьи, растянувшемуся на много лет и искалечившему судьбы обоих детей.

Довольно часто матери моих пациентов (а иногда и они сами) красочно рассказывают мне о том, как семейная обстановка вызвала те или иные нарушения психологического развития их детей. Иногда это действительно связано напрямую и не вызывает никаких сомнений. Например, если отец из воспитательных соображений запугивает нервного, ослабленного ребенка, а у него потом появляются страхи и ночной энурез, то все здесь более менее ясно.

Но вот уже с такой, увы, широко распространенной бедой, как пьянство одного из родителей, далеко не все так просто. Иногда матери прямо заявляют:

— Ну да, отец у нас пьет, вот от этого и все проблемы. И учится сын плохо, и грубит, и с мальчишками дерется, и из дома убегает, и курит, и вот, пятьсот рублей из тумбочки украл…

Вот здесь уже возникают сомнения. Никакой прямой связи между пьянством отца и агрессивностью, неуспеваемостью и вороватостью ребенка нет. Есть множество семей, в которых пьют отцы, но дети при этом нормально учатся, сидят дома и совершенно неагрессивны, наоборот, зачастую они отличаются именно повышенной стеснительностью и робостью при контактах с другими людьми.

А есть и вовсе удивительные на первый взгляд случаи (и их достаточно много). Ребенок растет в атмосфере постоянных скандалов, мать неустанно, всеми доступными ей способами борется с пьянством отца, над головой ребенка регулярно летают тарелки, разговаривают в доме только криком, небольшие победы сменяются оглушительными поражениями, вся парадная в курсе происходящего, сердобольные соседи подкармливают ребенка в период кризисов, иногда он ночует у друзей. Так продолжается годами. И вот наш ребенок вырастает. Отец к старости либо стихает, либо попросту умирает от осложнений хронического алкоголизма. Мать с наслаждением нянчит внуков, отдыхая от войны, которую она вела в течение двадцати с лишним лет. И вот что удивительно: вспоминая свое детство, наш бывший ребенок уверен, что оно у него было вполне обычным, рядовым. Никаких особых проблем он в своем детстве не видит, и, если его случайно занесет к психотерапевту, который начнет «раскрывать глаза» своему клиенту, тот страшно удивится. И вправду: человек считает нормальным то, что окружает его с самого раннего детства. Ребенок, выросший на поле боя, в пороховом чаду, будет весьма настороженно относиться к оглушительной тишине и утреннему аромату цветущего сада.

Поэтому, когда мне говорят, что причиной нервного расстройства у ребенка являются напряженные отношения его матери со свекровью (которые сложились за шесть лет до рождения ребенка), я не тороплюсь принять это на веру.

«Так как же, в конце концов, семейные проблемы влияют на детей?» — спросит нетерпеливый читатель. Или автор берется доказать, что они вообще никак на них не влияют?

Разумеется, влияют. И для оценки этого влияния нам придется вернуться к одной из первых глав этой книжки и вспомнить, что с самых первых дней своей жизни все дети — великолепные имитаторы. То есть они не только способны подражать всему, что видят вокруг себя, но и охотно это делают. В любом возрасте. Но подражают они на первом и на тринадцатом году жизни, разумеется, разному. Кроме того, по мере взросления дети учатся не только слепо имитировать, но и оценивать происходящее, и отсюда рождается так называемое подражание «от противного», т. е. когда дочь говорит:

— Когда я вырасту и у меня будут собственные дети, я буду им все разрешать, что мне сейчас мама запрещает!

Или мальчик-подросток, сын алкоголика, заявляет:

— Эту гадость, водку, никогда в рот не возьму! Уж я-то знаю, сколько от нее бед.

А вот теперь и представим себе, что же и как именно может повлиять на ребенка. Попробуйте составить список ваших семейных проблем. Рядом с каждым пунктом попробуйте коротко описать тот способ, которым эта проблема в вашей семье решается. А потом, учитывая способность и склонность детей к имитации, прикиньте возможную зону влияния.

Для примера приведу (с любезного разрешения автора) список, составленный мамой одного из моих клиентов. А потом попробуем вместе сделать из него выводы.

Итак, исследуемая нами семья состоит из шести человек. Бабушка, мать отца. Отец и мать. Двое их детей — Люба, 13 лет, и Римма, 4 года. Неженатый брат отца, Валентин — студент, 22 года. Проблемы семьи, в описании матери, таковы:

1. У отца есть постоянная любовница, с которой он вместе работает. Она разведена, имеет сына-подростка. Иногда отец ездит к ней на дачу помочь по хозяйству. Пару раз даже брал с собой Любу. Любе нравится тетя Тоня, но с ее сыном она дерется. Отец утверждает, что между ним и Тоней нет ничего, кроме дружбы, но вся семья, кроме Риммы, знает истинное положение вещей. Уходить из семьи отец вроде бы не собирается.

Способ, которым решается проблема:

Все, включая жену, делают вид, что все нормально. Пару раз жена пыталась устроить скандал, муж не оправдывался и не обвинял, просто уходил из дома. Люба первая вслух сформулировала опасение, что отец оставит семью, и в категорических выражениях потребовала, чтобы мать «вела себя нормально».

2. В ранней юности Валентин, брат отца, употреблял наркотики. Родители (тогда еще был жив дедушка) упорно лечили его, а потом, чтобы вырвать из наркоманской среды, отправили Валентина на север, к старшему брату отца. Там Валентин нормально закончил школу, поступил в институт. Потом перевелся в Санкт-Петербург. Сейчас Валентин живет нормальной студенческой жизнью, правда, отличается крайней необщительностью. Вся семья отчаянно боится, что он снова сядет на иглу.

Способ, которым решается проблема:

О прошлом Валентина в семье не упоминают, хотя именно его выходки привели к смерти отца (три инфаркта почти подряд). Мать, брат и невестка стараются познакомить Валентина с хорошей девушкой, чтобы он создал свою семью и окончательно остепенился. Но пока все их попытки терпят неудачу.

3. В семье был еще один ребенок — Ира, старшая сестра Риммы и младшая Любы. Девочка была тяжело и неизлечимо больна с самого рождения и умерла в возрасте пяти лет. Почти всю свою жизнь она провела в больницах, но Люба очень хорошо помнит сестру и до сих пор хранит ее пинетки и облезлую плюшевую собаку. Когда было принято решение о рождении Риммы, все носильные вещи Иры, по совету суеверных соседей, сожгли в печке на даче. Для Риммы покупали все новое. Люба сумела сохранить свои реликвии, несмотря на слезные просьбы матери, и хранит их до сих пор.

Способ, которым решается проблема:

В семье каждый год отмечается годовщина смерти Иры (так же, как и годовщина смерти дедушки). В другое время об Ире не говорят, чтобы не травмировать мать. Римма не знает о том, что у нее была еще одна сестра, и думает, что Ира жила когда-то давно.

А теперь закройте нижележащие строчки и попробуйте догадаться, с какими проблемами обратилась ко мне мама Любы.

Попробовали? И что у вас получилось?

А вот что было на самом деле.

Всю семью неимоверно достало Любино вранье. Люба врет на каждом шагу, иногда даже непонятно, зачем. На все попытки борьбы или уговоров она замыкается в себе, и тогда вообще невозможно никак судить о том, что происходит в ее жизни. В школе она также рассказывает какие-то фантастические истории о событиях в семье, и встревоженные учителя звонят домой, чтобы узнать, правда ли то, что папу Любы унесло на льдине вместе с рыбаками и носило шесть дней, пока их спасли, и им от голода пришлось есть мелко порезанные сапоги, а теперь он лежит в больнице, потому что ему пришлось сделать операцию, чтобы эти самые застрявшие в желудке сапоги удалить, а Люба целыми днями сидит у его постели, потому что мама занята с Риммой и на работе… Отец, мать и бабушка бледнеют, краснеют и обливаются потом, выслушивая такие истории. Всем стыдно за Любу, только Валентин однажды сказал, загадочно усмехаясь: «Так вам и надо!», но пояснить свои слова отказался. Учителя сначала советовали отдать девочку в театральный кружок (Люба наотрез отказалась), а потом начали поговаривать о психиатре.

Понятно, что в Любином случае мы имеем дело с прямой имитацией. Единственные способы разрешения проблем, которые смогла почерпнуть Люба в своей родной семье, — это ложь (пионерская дружба папы и тети Тони) или умолчание (наркомания Валентина и смерть Иры). Именно их, творчески развив, она и использует в своей повседневной жизни. Естественно, что для борьбы с хроническим Любиным враньем необходимо было дать в руки девочке еще какие-нибудь способы для разрешения имеющихся в ее жизни конфликтов. Посоветовавшись с мамой, мы остановились на жизни и смерти Иры. Это было очень нелегким решением, но матери Любы не хотелось затрагивать интересы других членов семьи. На следующем приеме в моем кабинете состоялся очень нелегкий разговор. Впервые мать откровенно говорила о том, кем была и остается для нее так рано ушедшая дочь, как она снится ей по ночам, как просит поговорить с ней…

— Мне тоже! Мне тоже! — закричала словно замороженная до этого момента Люба. — Я же помню, как она просила: «Расскажи мне что-нибудь, не уходи!» А я во двор убегала, к девчонкам! — Люба разразилась рыданиями, но испугавшись, что не успеет высказаться, снова взяла себя в руки. — Я же не знала, что она умрет! Почему вы мне тогда не сказали?! Я бы сидела с ней, и игрушки бы все отдала, если бы я знала!

— Я не хотела расстраивать тебя. Ты же была еще маленькая…

— Как это — расстраивать?! Но она же все равно умерла! И теперь она мне снится, а я ничего не могу сделать! Не могу ей ничего рассказать!

— Мы лечили ее… Мы делали все, что могли, — сдавленным от рыданий голосом сказала мама. — Мы в Москву ездили к специалистам. Они подтвердили, что все правильно, что больше ничего сделать нельзя. А я теперь думаю, может быть, за границей…

— Вы делали, а я… а я… — Люба больше не могла сдержать слез. — Я же могла с ней играть, сидеть… но я же… я же… не зна-ала!!!

Мать и дочь рыдали в объятиях друг друга, я сама с трудом удерживалась от слез, рассматривая небольшую фотографию худенькой девочки с недетски серьезным взглядом — фотографию Иры.

— Пусть она будет! — вдруг твердо сказала Люба, отстранившись от матери. — Я ее помню, и ты, и Римке расскажем. Фотографию увеличим, повесим. Пусть она всегда будет, и говорить о ней…

Я, понимая всю почти кощунственную неуместность жеста, но не придумав ничего лучшего, подмигнула заплаканной матери. Мать Любы печально кивнула…

Недавно она снова была у меня на приеме. На этот раз поводом для консультации стала Римма — ее неуживчивость и необщительность в детском саду. Римма — это отдельная история, но я, разумеется, спросила и о Любе.

Мать рассказала мне, что общаться с Любой теперь стало гораздо легче, что она меньше врет, сочиняет какие-то истории и записывает их в толстые тетрадки. Об Ире теперь в семье говорят свободно, и это принесло матери огромное облегчение. По собственной инициативе Люба разрушила и другое семейное табу — привела к Валентину своего парня, который баловался наркотиками.

— Ты знаешь, что это такое, — сказала она дяде. — Мне никто не рассказывал, но я сама знаю. Ты смог как-то перестать. Теперь помоги ему. И мне, потому что я его люблю и жить без него не могу, — с нормальным четырнадцатилетним радикализмом закончила она.

Ошеломленный Валентин, поставленный перед фактом, вынужден был о чем-то говорить с лохматым сумрачным подростком. Люба сидела напротив, аккуратно сложив руки на коленях, и то ласково смотрела на своего затрапезного кавалера, то с надеждой — на дядю. Единственное, что мог рассказать подростку Валентин, — это свою собственную историю. Так он и поступил. В процессе рассказа увлекся, разволновался. Люба подошла к нему, по-взрослому погладила по голове:

— Валечка, я так горжусь тобой, — прошептала она. — Ты обязательно нам поможешь.

После этого случая Валентин как-то оттаял, перестал дичиться людей, у него появилась девушка. После окончания института они собираются пожениться.

Иногда случается так, что результатом семейных склок, напряжений и противоречий становится хроническое психосоматическое (или даже вполне соматическое на первый взгляд) заболевание ребенка. Хрестоматийный пример: только болезненность ребенка удерживает вместе родителей, брак которых уже давно фактически распался. Именно над кроваткой ребенка, в уходе за ним, в многочисленных обследованиях и курсах лечения супруги выступают как единое целое, как семья. Выздоровей ребенок — и не останется ничего.

Встречаются и более замысловатые случаи. Автору как-то пришлось наблюдать ситуацию, в которой непосредственной точкой приложения симптома оказалась старая толстая полуслепая фокстерьериха. Бабушка, которая привела ко мне внука астматика, говорила заговорщицким, интригующим шепотом (несмотря на то, что мальчик находился в соседней комнате).

— Понимаете, доктор, — шипела бабушка, — я бы подумала, что его сглазили, но я ведь передовой человек, бывший член партии (той еще, настоящей, которую уважали), и все это теперешнее мракобесие мне — тьфу! — но я не знаю, что и думать. Да, у Венечки аллергия, у него и раньше диатез был, на клубнику, на апельсины, на шоколад, мы до сих пор ограничиваем… Но ведь вот наша собака…

— Аллергия на собачью шерсть встречается довольно часто, — решилась вставить я.

— Понимаете, доктор, в том-то и дело, что у него аллергия только на нашу собаку! — таинственно прошептала передовая старушка. — Я узнавала, он к приятелю ходит, часами у него в компьютер этот играет, уроки вместе делают, так там в квартире — южнорусская овчарка! Представляете?! И на улице он со всеми собаками играет, и в гостях, а как к нам придет, как Дусеньку увидит, так сразу задыхаться начинает…

— Может быть, притворяется? — предположила я. — Допустим, не любит Дусеньку или не хочет к вам приходить? У мальчика — бронхиальная астма, ему нетрудно симулировать приступ…

— Да ну что вы! — обиделась бабушка. — Не такой Венечка мальчик! Да он и сам расстраивается, что не может у нас с дедушкой побыть… А нам что делать? Ведь Дусенька-то у нас одиннадцатый год живет! А у дедушки инсульт был, он сам к ним поехать не может. Да и я все время при нем — мало ли что человеку понадобиться может…

При дальнейшей работе с этой семьей нарисовалась удивительная картина. Невестка передовой бабушки — деловая женщина, жесткий, уверенный в себе человек, — с самого начала решила оградить сына от родителей мужа.

— Я лично против них ничего не имею, — скупо объясняла она мне, сидя в кресле и поигрывая брелком с ключами от машины. — Они старые, больные люди со своими взглядами и предрассудками. Не мне их судить. Но дать мальчику они ничего не могут. Уход за ним мне не нужен. Свекор после инсульта, им дай Бог самим за собой присмотреть. Вене я могу нанять няньку, гувернера со знанием иностранных языков — это гораздо полезнее. Мальчик должен расти среди здоровых, умных, деловых людей. Тогда он и сам будет стремиться стать таким же.

А что свекровь — она всю жизнь проработала в сберкассе, свекор — мастером на заводе. Посудите сами — что они могут дать сегодняшнему ребенку? Как могут помочь сориентироваться в сегодняшней жизни?

— Они могут любить его… — осторожно предположила я.

— А, бросьте! — мать Вени махнула рукой с великолепным маникюром. — Все это разговорчики в пользу бедных. Любовь, духовность, милосердие! Почему-то больше всех кричат о них те, кто ни на что не способен или кому лень шевелиться, чтобы заработать на презренные материальные блага… Скажите честно, вы что, всерьез считаете, что красивый дом, машина, хорошая одежда, качественная и разнообразная еда, возможность развлекаться по собственному, а не по профсоюзному вкусу — действительно разлагающе действует на человека, и после этого ему уже не хочется пойти в Эрмитаж, почитать хорошую книгу?! Впрочем, простите. Как это называется по Фрейду — перенос, да? Я говорю не о том, и веду дискуссию не с вами, а с той же свекровью. Это она достала меня рассказами о том, как советская власть двадцать лет предоставляла ей профсоюзные путевки в здравницы Крыма, а однажды даже расщедрилась на Болгарию… А вот в Турцию ее не пустили, потому что она никогда не посещала первомайские демонстрации (у нее вегетососудистая дистония, и она просто не может находиться в толпе), а партячейке это показалось подозрительным… Простите еще раз… Возвращаясь к Вене… Чем я, по-вашему, могу ему помочь?

Мать Вени, несомненно, была умна и, судя по всему, уважала прямые ходы. Поэтому я не стала ходить вокруг да около.

— Я говорила с Веней и с его бабушкой. У меня есть предположение, которое так предположением и останется, если вы не попробуете его проверить. Суть предположения в том, что часть Вениных симптомов (в том числе и астматические приступы) носит психосоматический характер, то есть связана с психологическими причинами. Мальчик любит и уважает вас, но он любит и дедушку с бабушкой. Больше всего на свете он боится конфликтов между близкими ему людьми. Он до сих пор тяжело переживает ваш фактический разрыв с его отцом и мечтает о вашем воссоединении. Веня вообще органически не выносит ссор. — Мать Вени задумчиво кивнула. — В атмосфере здоровых, сильных и деловых людей, о которой вы говорили, мальчику зябко и не хватает тепла. Он мог бы получить его у дедушки с бабушкой, но он отлично знает, как вы к ним относитесь. И как вы относитесь к возможности Вениных контактов с ними. Но допустить открытый конфликт, открытую ссору, более того, спровоцировать ее, быть ее причиной — этого Веня тоже не может себе позволить. И поэтому появилась «нейтральная» реакция на «нейтральную» Дусеньку — астматический приступ. Разумеется, вы понимаете, что все это не плод сознательных Вениных размышлений, а реакция подсознания, извращенная форма психологической защиты. Лучше астма, чем открытая ссора, — так решили Венины организм плюс личность.

— И что же я должна сделать, чтобы это ваше предположение проверить? — невозмутимо отозвалась мама Вени. По видимому, удивить ее чем-нибудь было сложно. А может быть, будучи знакомой с работами Фрейда, она и сама думала о чем-то подобном. — Рассчитать гувернера и отдать Веню на воспитание свекру со свекровью?

— Ну нет, зачем же так радикально! — улыбнулась я. — Для начала сообщите Вене, что вы не имеете ничего против любых форм его контакта с бабушкой и дедушкой…

— Да я ему никогда ничего и не запрещала, — пожала плечами женщина.

— А теперь — разрешите! — настойчиво посоветовала я. — И еще добавьте, что вы будете этому рады, потому что это — другая сторона жизни, а вам, при вашей занятости, невозможно охватить все. И еще не забудьте сказать о том, как вы любите своего сына.

— Вот прямо так, ни с того ни с сего? Шел бы ты, Веня, к бабушке, и я тебя люблю? Доктор, Веня же уже большой мальчик…

— Не ломайте комедию, — усмехнулась я. — Вы умная женщина и сами найдете и подходящее время, и подходящую форму.

Спустя месяц я позвонила Вениной бабушке.

— Ой, доктор, хорошо, что вы позвонили, — обрадовалась она. — У нас как раз вчера Венечка весь вечер был. И Дусеньку на коленях держал, и ничего — представляете?

1. Во всех случаях, когда есть хоть малейшее подозрение на то, что соматическое заболевание ребенка имеют психологические причины. Самим распутать этот (как правило, чрезвычайно запутанный) клубок родителям обычно не удается. Применяется в таких случаях семейная, групповая или индивидуальная психотерапия (в зависимости от комплекса имеющихся проблем). Косвенными указаниями на подобную ситуацию могут служить: обширный, часто меняющийся список функциональных диагнозов у ребенка; обострение имеющихся заболеваний в период особой напряженности семейных отношений; возникновение заболевания, по времени совпадающее с каким-то общесемейным стрессорным событием (угроза развода, потеря работы, статуса, смерть кого-то из членов семьи и т. д.).

2. Когда симптомы психологического неблагополучия ребенка не объяснимы ничем, происходящим непосредственно с ним самим, а также не находятся в компетенции невропатолога. В этих случаях часто имеет смысл исследовать семейную систему.

3. Когда клубок семейных проблем и противоречий невероятно велик и перепутан и простой здравый смысл подсказывает взрослым членам семьи, что все это попросту не может не отразиться на детях. В таких семьях все чувствуют себя чуть ли не героями мыльных телесериалов, а для прояснения сложнейших многолетних взаимодействий требуется не одна и даже не две психотерапевтических сессии. Работа с такими семьями может носить профилактический и коррекционный характер. Как правило, глубинная психотерапия здесь не применяется, так как за много лет в них сформировалась своя защитная система сдержек и противовесов, трогать которую без достаточных на то оснований не следует.

Гена, 16 лет:

— Разъехаться бы надо. Только куда, как? Сами знаете, как сейчас с квартирами. Васька всегда тихий был, вот его и затуркали. Если бы народу поменьше да посвободней, может, он бы и развернулся. Больной? Да нет, какой он больной! Примерещилось? Ну, со всяким бывает. Я, когда с пацанами… ну, баловался, понимаете? — так тоже всякого навидался. В семье? А что в семье? Как у всех. Папаша наш — тихий алкаш. Но из дома ничего не пропивает и деньги приносит. В основном… Мать по хозяйству да работает — ей и вовсе некогда всякие там тонкости разводить. Я даже удивился — чего это она к вам побежала? Может, оттого, что я психанул тогда? Чего мне для Васьки сделать — не знаю. В силу войду — к себе его заберу. Пусть отдохнет. Вы не думайте, это я не для красного словца, так будет. А сейчас — не знаю. Меня же нет, а он там, с ними… А так — вы не думайте, он хороший пацан. Еще совсем маленький был, от родителей меня защищал, договариваться за меня к ним ходил. Простите, говорит, Генку, я вам за обедом свой кисель отдам. Ну, они смеялись, конечно, и вся злость проходила…

Лена, сестра отца Васи, 28 лет, Ирочка, ее дочь, 5 лет:

— Вы знаете, Вася — он какой-то тихий всегда был, незаметный, как мышка. Я даже Свете, матери его, говорила: надо бы его куда-то свести, чтобы он как-то пораскованней стал, что ли. Но он ведь не хочет ничего. Генка его пытался в футбол пристроить… Болен? Да нет, на больного он не похож. Нормальный ребенок, как все, ну, не очень способный… Так он же старается, вы не думайте, уроки всегда делает. Генка-то куда как шалопаистее был, и двойки, и единицы мешками таскал. Сейчас уж, в техникуме, образумился, вроде…

— Гена дерется, и если к нему в стол залезть, то пенделя даст, — вступила в разговор Ирочка. — А я только и хотела значки посмотреть и ничего не трогала. А Васенька добрый. Он когда болеет, я к нему всегда на кроватку прихожу, он мне сказки рассказывает.

— Да, да, — подхватила Лена. — Вася добрый мальчик. И если что попросить — всегда сделает. Генку-то или мою даже — замаешься, пока допросишься. И с братом я только через него разговариваю. Особенно когда тот выпьет, ну, вы понимаете… Он тогда на всех злой, ну, а на Ваську-то злиться невозможно — такой он… замухрышный. Даже Света иногда его к мужу подсылает…

Роман, 38 лет, отец Васи:

— Да я уж и не знаю, доктор, что вам сказать. Два сына, считай, выросли, а я как бы и ни при чем. Генка вот такой, Васька — этакий, а что, почему — кто ж его разберет? Квартиру, конечно, отдельную надо бы. Да вот рабочий я, вроде бы всю жизнь не лодырничаю, тружусь, а как-то с квартирой не получается… Какие у меня с Васькой отношения? Да никаких, доктор! Вот Генку я как-то воспитывать пытался, драл его как Сидорову козу, да и поверьте — было за что драть-то! А Васька — что с него? Учится плохо, так жена говорит, не может он лучше, да я и сам вижу — во дворе не гоняет, сидит за учебниками этими, школу тоже не прогуливает, учительница говорит, в хулиганстве не замечен. За что же ругать-то? Хвалить? А хвалить за что? Ну, вы правы, конечно, воспитание — это, знамо дело, не только ругань. Но только меня-то самого именно так и воспитывали, а книжек умных по этому делу я как-то не сподобился прочесть. Зря, может… Нет, ну, я с ним разговариваю иногда, конечно, про школу спрошу, или вот приставку игровую ему купили. Раз уж все равно дома сидит. Спрашиваю, какие ему картриджи купить… Да, вот, вы, наверное, осуждать будете, но когда я под этим делом… ну, вы понимаете, то лучше Васьки у меня друга нет. Он-то молчит, конечно, но и принести, и подать, и послушать — так это у него куда лучше матери получается. И с ней переговорить… Болен? Ну что вы, доктор, чем же он болен? Так, дурь одна. Перерастет, верно вам говорю. Это жена тут панику наводит…

Василий Петрович и Анастасия Ивановна, дедушка и бабушка Васи:

— Ну что вы, доктор, Васенька очень хороший мальчик. Все бы такими были — послушный, тихий, скромный. Теперь таких мало. Учится плохо — так что ж, не всем учеными быть. Мы вот тоже в школах не блистали — правда, дед? — а вот жизнь, почитай, прожили, и людям в глаза посмотреть не стыдно. А Васенька — он и животных любит, не обидит никогда, и старшим поможет. И разнимает всех — и кота с собакой, и батьку с мамкой, и брата с сестрой. Вроде бы и слова не скажет, а всех по углам разведет. А вот намедни мы с дедом бранились, так он подошел ко мне сбоку так и говорит: «Что-то, бабушка, оладушков хочется. И Ирочка тоже просит…» Ну, я и пошла ко своим сковородкам…

— И правильно сделала. Вы, доктор, невестку не слушайте. Это ей учителка из школы напела, мол, глупый он у вас, отсталый. А у мужика, если хотите, есть много видов ума. Есть ум головы, это не всем дано. Есть ум в руках, это вот как у Ромки, сына нашего, да и у меня самого, как помоложе был. Есть еще ум, простите, во всяких мужских причиндалах — так это бабам на беду, и про то у нас сейчас разговора нет. И есть ум сердца, он у мужиков реже всего встречается, больше живет у вашего, простите, полу. Так вот, у Васьки как раз этого, последнего ума и есть больше всех нас, грешных, вместе взятых…

И снова Света, мать Васи, сидит передо мной в кресле, и снова ее серые усталые глаза смотрят на меня со страхом и надеждой. Ну почему я не колдун и не знахарь и не могу все вылечить за один сеанс, так, как обещают в бульварных газетах!

— Позвольте огласить весь список, — намеренно ерничая, говорю я, и подробно излагаю матери весь список Васиных достоинств — так, как он предстал передо мной на основании рассказов членов его семьи.

— Да я и сама знала, что он хороший мальчик, — задумчиво покачивая головой, говорит Света.

— Он не просто хороший мальчик, — завожусь я. — Он выполняет роль стабилизатора в вашей огромной семье, где никто и никогда не утруждал себя даже намеком на рефлексию. Вы знаете, что такое рефлексия? — Света отрицательно мотает головой. — Рефлексия — это самоосознание, размышление о себе, о своих мыслях и поступках. Вася, разумеется, тоже этого не знает. Он руководствуется тем самым умом сердца, о котором так здорово сказал ваш свекор. Он служит медиатором, посредником во всех ваших конфликтах, он смягчает все острые углы и предотвращает все ссоры, которые получается предотвратить. И это именно его заслуга в том, что Ирочка еще не превратилась в избалованную эгоистку, а воспитанный ремнем Гена не ушел «налево». Вы удивляетесь тому, что он все время сидит дома. Но он же не может оставить этот ваш муравейник ни на минуту. Вы же там без него все перецапаетесь, а ему потом — расхлебывай! Вы удивляетесь, что он старается, но плохо учится. Что он часто болеет. Но ему же просто не хватает на все сил!

Ему же всего девять лет! Эта ноша не для него, а для взрослого сильного человека с хорошим психологическим образованием… Я не скрою от вас, эпизод с видениями действительно крайне тревожен. Если все сохранится так, как есть, нельзя исключить риск психического заболевания…

— Но что же нам делать?!

— Поделите Васину ношу на всех, — с ходу предложила я.

Дальше было то, что называется семейной психотерапией.

Мы не копали глубоко, а работали только с актуальностью сегодняшнего, ну, в крайнем случае, вчерашнего дня. Все взрослые члены семьи (кроме Светы, которая поверила мне сразу с экзальтированностью восторженной гимназистки — в дальнейшем это больше мешало, чем помогало делу) поначалу относились к происходящему весьма недоверчиво. Но, когда Гена признался, что от некоторых весьма сомнительных шагов его удержало лишь опасение дать не лучший пример младшему брату и оставить его вообще без прикрытия, отношение семьи к психотерапии существенно изменилось. Беседы с философически настроенным дедушкой доставляли мне истинное наслаждение. Вася, узнав о полном и еще расширенном совместными усилиями списке своих достоинств, внезапно расплакался. Успокоившись, он сказал:

— Я вот часто так думал: зачем я? А теперь получается, я тоже нужен, да?

— Ты очень нужен, — уверила я мальчика. — Но ты взял на себя слишком много, и теперь тебя нужно немножко разгрузить.

— Но иногда только я знаю, как, а они все не знают, — возразил мальчик.

— Вот мы их и научим, — пообещала я. — А ты сможешь гулять во дворе, ходить в кружки и лучше учиться. Впрочем, кошка с собакой все равно останутся на тебе. Потому что их даже я не смогу ничему научить…