Еще не так давно биологи поражались тем, как возвысился человек в своем господстве над царством животных. Принимая во внимание огромную власть, находящуюся сегодня в его распоряжении, никто не станет оспаривать его господство. Однако так было не всегда. Прежде чем он получил власть, физически он находился в крайне невыгодном положении по сравнению с животными, на которых охотился или которые охотились за ним. Он не обладал большой силой, он не был достаточно быстр. Он не мог похвастаться длинными клыками, он был наг, беззащитен и уязвим. В какой-то момент в ходе эволюции он научился использовать дубинку и каменный нож, однако это не было особо грозным оружием. Самым значительным преимуществом человека в борьбе за выживание был его мозг. Если он не мог победить или догнать других животных, он мог их обмануть, что успешно и делал.

Человек живет своей сообразительностью больше, чем любое другое животное. В естественной среде выживание часто зависит от бдительности и находчивости. Потенциальная жертва должна всегда находиться в состоянии готовности, чтобы не пропустить возможную опасность и видеть путь для бегства. Охотник должен знать, где встречается добыча, как к ней подкрасться и как убить. А также охотник должен быть опытен в применении хитростей и уловок, ибо жертва осторожна и бдительна. В этой борьбе за выживание человек превзошел своих соперников.

Рассуждая о правде и обмане, мы должны признать, что обман играет важную роль и в жизни людей, и в жизни зверей. Во многих сферах жизни он обладает позитивным значением. В футболе, например, мы восхищаемся игроком, способным с помощью хитрого маневра обойти противника. В боксе ловкий ложный выпад, сбивающий противника с толку, считается знаком мастерства. Основная часть военной стратегии основывается на использовании обмана. Никакой генерал в здравом уме не станет телеграфировать противнику о предстоящей атаке; напротив, он приложит все силы, чтобы скрыть и замаскировать передвижения своих войск. Но не только в области физических сражений обман играет важную роль. Весь азарт от игры в покер был бы потерян, если хитрости и уловки были бы в ней запрещены. И шахматы были бы не так сложны, если бы не обман, являющийся неотъемлемым аспектом игры. Во многих ситуациях допустимое использование обмана может составить разницу между победой и поражением.

Говоря в целом, способность обманывать является важной в ситуациях противостояния или соперничества. Поэтому там, где решается вопрос превосходства или власти, только крайне наивный человек не станет остерегаться возможного обмана. Обман недопустим и обладает явно негативным значением в ситуациях, требующих взаимного сотрудничества и понимания. Обман человека, которому заявляли о своей верности, считается предательством. Обман разрушает удовольствие, на достижение которого были ориентированы взаимоотношения. Обмануть самого себя означает совершить деяние еще более тяжкое: самообман пагубен.

В конфликтных ситуациях намеренное использование обмана требует такой степени объективности, которая повышает уровень сознания. Чтобы точно оценить эффективность обмана, человек должен поставить себя на место противника. Прежде всего человек, решивший прибегнуть к обману, пытается предугадать реакцию своего оппонента. «Если я сделаю так или скажу это, что сделает или подума ет он?» И успех мероприятия зависит от того, насколько точно человек смог предсказать реакцию соперника. Человек должен выйти за границы своего «Я», чтобы суметь охватить сознанием и себя, и своего оппонента.

Я обратил внимание на роль обмана в самосознании после того как одна пациентка поделилась со мной своим наблюдением. Она рассказала мне о ситуации, в которой впервые обрела самосознание, или сознание своей индивидуальности. Однажды, когда ей было около пяти лет, родители потребовали, чтобы она объяснила какой-то свой поступок, который они не одобрили. Тогда у нее в голове промелькнула мысль, что вовсе необязательно говорить им правду. «В тот момент, — рассказывала она, — я впервые осознала себя независимой. Я поняла, что имею возможность обмануть их». Хотя я услышал этот рассказ более двадцати лет назад, я помню его до сих пор, поскольку он содержит важный для понимания человеческой личности момент.

Сознание возникает из признания различий. Эта концепция установлена и развита Эрихом Ньюманом в его книге «Происхождение и история сознания»[21]. Он утверждает, что прежде чем человек осознает свет, он должен познать темноту. Человек или животное, живущее только на свету или в темноте, не сознавало бы ни того, ни другого. Аналогично, чтобы узнать что такое «верх», человек должен узнать, что представляет собой «низ». Чтобы осознать собственное «Я», человек должен осознать другого. Самосознание, таким образом, должно зависеть от распознавания пар противоположностей или альтернативных вариантов самовыражения. Если индивид может говорить только правду, он лишен выбора. Без выбора его самовыражение ограничено, а сознание понижено. Признание того, что у него есть выбор, давать правдивый ответ или нет, укрепляет власть эго над поведением, поскольку эго, действующее через интеллект, является арбитром правды. Этот выбор в результате ставит эго на роль управляющего личностью. Благодаря своей способности отличать правду от обмана, правильное от неправильного, хорошее от плохого, эго, которое идентифицировано с интеллектом, становится центром самосознания.

Может ли человек обрести способность различать правду и ложь, не имея личного опыта использования обмана? Я полагаю, нет. Многие дети в детстве прибегают ко лжи, например, отрицая совершение того или иного поступка, который родители оценивают негативно. Ребенок может взять лежащие на виду деньги и спрятать их. Если у родителей возникнут к нему вопросы, ребенок с самым невинным видом будет отрицать свое отношение к пропаже. Спустя некоторое время он может признать свою вину или деньги случайно обнаружатся среди его вещей. Большинство родителей устроят в этом случае жуткую сцену и накажут ребенка за ложь, однако они поступят гораздо мудрее, если расценят инцидент как детское исследование возможностей и последствий обмана и доверия, которыми он будет учиться пользоваться правильно.

Подавление склонности ребенка к обману может иметь деструктивное влияние на его развивающуюся личность. Я не задумывался над этой проблемой, пока одна пациентка не завела со мной разговор на тему обмана. Пациентка страдала от серьезного дефицита чувства самости. У нее не было даже той обычной маски, которыми пользуется большинство людей, контактируя с окружающим миром. Она была очень открыта в своем выражении чувств, однако ее чувства были неискренними. Ее неоднократные заявления о намерении стать лучше, например начать заботиться о себе, никак не влияли на ее поведение. Несмотря на то, что я постоянно противопоставлял ее громкие заявления ее реальному поведению, она никак не могла понять, что ее слова были пустыми фразами, предназначенными исключительно для того, чтобы получить мое одобрение. Уникальность ее установки была в упорном сопротивлении любому указанию или намеку на то, что ее кажущееся сотрудничество служило прикрытием негативности. Мое объяснение роли обмана в мышлении затронуло чувствительную струнку в пациентке, которая высказала следующее. Я процитирую ее слова дословно:

«Я никогда не умела лгать. Мне всегда приходилось говорить правду. К любой моей мысли, чувству или желанию — ко всему моя мать относилась с большим вниманием, и ее интерес был мне очень приятен. Я не знаю, как ей удалось передать мне идею, что я не должна ничего от нее утаивать.

Я никогда не могла обманывать, но всегда восхищалась этой способностью у других, Я боялась быть не плохой девочкой, а скрытной. Я считала, что не имею права ничего скрывать от своей матери. Она всегда была права. У нее был талант определять, когда я хочу что-то утаить. Я вела дневник, который она читала. Я хотела получить одобрение, но мать никогда меня не одобряла. Я хорошо знала, что единственный способ получить ее любовь — это подыгрывать ей. Я не думала, что имею право на что-то свое, личное».

В действительности с пациенткой произошло следующее: ее потребность иметь частную жизнь, скрывать информацию личного характера, сохранить чувство самости и прибегать к обману, если необходимо защитить свою самость, обернулись самообманом в виде подавления этой естественной тенденции. Отказавшись от всего личного, она утратила чувство самости. Неспособная ко лжи, она не знала, что такое правда. Это был один из редчайших и тяжелейших случаев за всю мою практику.

В то время как моей пациентке было отказано в праве обманывать, ее мать практиковала это искусство на собственном ребенке. Ее притворный интерес служил прикрытием для желания доминировать. «Мое воспитание походило на участие в каком-то эксперименте. Я должна была быть особенной», — рассказывала пациентка. Несмотря на эти высказывания, она не могла понять, насколько деструктивными были действия ее матери. Ей не удавалось раскусить материнский обман.

Детей в нашей культуре воспитывают в том духе, что говорить неправду — значит совершать плохой, неправильный или грешный поступок. Такой взгляд базируется на том факте, что ложь оказывает деструктивное влияние на отношения, основанные на доверии и близости или в ситуациях, требующих объединенных усилий для достижения общей цели. Ложь подрывает доверие и приводит к вражде, которая разрушает удовольствие от взаимоотношений. Однако если искренность может повлечь за собой наказание и доставить человеку боль, то потребуется усилие воли, чтобы быть честным, поскольку естественной тенденцией любого организма является избегание боли. Человек сделает это усилие, если угроза боли невелика. Если угроза боли превышает допустимый уровень, принуждение человека говорить правду вопреки его собственным интересам приведет его к конфликту с самим собой и нарушению целостности личности. К сожалению, во взаимоотношениях между родителями и детьми такое случается довольно часто.

Есть афоризм, который гласит, что правила созданы для того, чтобы их нарушать, и для маленьких детей типично неподчинение правилам. Стремясь к свободе и удовольствию, дети естественным образом восстают против ограничений. Если родители используют наказания для введения правил и норм, то трудно понять, как дети могут избежать говорить неправду. Единственная альтернатива для нарушившего правило ребенка — это вообще ничего не говорить. Очень жаль, что к праву хранить молчание в большинстве семей относятся безо всякого уважения. Результат — или ребенок-лжец, или ребенок, не способный лгать, поскольку был лишен чувства самости.

Право устанавливать правила и применять наказания является прямым использованием власти. Оно основывается на допущении, что только такими средствами можно контролировать враждебные и негативные силы в обществе. Однако власть сама по себе становится источником вражды, препятствующей мирному, совместному существованию. Мы вынуждены признать факт существования враждебных и негативных сил в больших сообществах, в которых живем, и то что, рассуждая реалистично, определенные законы и власть необходимы для нормального функционирования социума Но если мы вводим эти понятия в семейную ситуацию, мы подрываем основу для удовольствия и радости внутрисемейных отношений. Когда власть входит в дом в виде наказывающих родителей, недоверие и обман прокрадываются с черного входа в образе непослушных и лживых детей.

Семья, где правит принцип удовольствия, в отличие от дома, где господствует власть, воспитывает уверенных в себе детей, знающих разницу между правдой и обманом и способных к совместным усилиям для достижения удовольствия и радости. В принципе такие дети тоже могут изредка солгать, В любой семье существуют свои правила; в той или иной степени всегда присутствует угроза наказания и проявления власти. В интересах сохранения доверия и любви, связывающих семью воедино, правила сводятся к минимуму и их основное назначение — поддерживать удовольствие для всех членов семьи. Применение наказания и власти явно указывает на то, что доверие и привязанность ослабли, а уровень кооперации и взаимного удовольствия снизился. Ложь как таковая не требует наказания, ибо она служит первейшим сигналом необходимости расширения границ доверия.

Воспользоваться правом наказать ребенка — значит предать доверие, которое он возлагает на своих родителей. Ребенок верит, что родитель не сделает ничего, что может причинить боль, а напротив — приложит все силы, чтобы доставить ему удовольствие и способствовать его счастью. Если же родители провозглашают эту цель на словах, прибегая тем временем к наказанию и боли, ребенок чувствует себя преданным и обманутым. Идея, что наказание совершается ради блага жертвы, признана сегодня простой рационализацией. Мы заключаем в тюрьму преступника, чтобы защитить общество, и мы наказываем ребенка, чтобы обеспечить его подчинение власти и воле родителей. Тем не менее, многие родители продолжают верить, что наказание полезно для ребенка. «Пожалеешь розгу — испортишь ребенка» — вот старый афоризм культуры прошлого, отличавшейся негативным отношением к сексу и отрицанием удовольствия. Он совершенно противоположен творческому подходу к жизни.

Ни один фактор не несет больше ответственности за утрату человеком своего творческого потенциала, чем самообман. Он может принимать разнообразные формы. В первой главе я описал, как мы обманываем себя с помощью морали веселья. Вера во власть — это еще одна форма самообмана, эгоизм — третья, а вера в положительный эффект наказания — четвертая. Человек обманывает себя всякий раз, когда не доверяет самому себе. Но чтобы доверять себе, он должен знать, кто он такой и что он чувствует. Если его чувства подавлены, то поведение оказывается обусловленным идеями, которые привиты ему извне и не служат выражением его подлинного «Я».

Самообман — это результат потери контакта с телесным «Я». Человек, который не ощущает происходящего в его теле, находится в разрыве с самим собой. Его восприятие и, следовательно, чувства искажены. Будучи не способен доверять собственным чувствам, он верит всему услышанному или прочитанному, поданному как объективный факт, поскольку сам он не в состоянии определить правду. Он — живая мишень для любой рекламы и лозунгов и уязвим для большой лжи. Следуя самым последним причудам моды, он высоко ценит свою индивидуальность, в то время как на деле он всего лишь массовый человек. Никто не обманывает себя сознательно. Самообман развивается, когда человек настолько уязвлен обманом со стороны близких, что больше не доверяет собственным чувствам.

Обычно мышление противопоставляют чувству. Мыслящего человека противопоставляют человеку импульсивному, который действует под влиянием чувств и не размышляет. «Остановись, подумай», — так командует нам рассудок. Поэтому на первый взгляд может показаться противоречием утверждение: то, что человек чувствует, непосредственно связано с тем, что он думает. Тем не менее если мы исследуем наши мыслительные процессы, мы с удивлением обнаружим, как часто наши мысли оказываются связаны с нашими чувствами и как много мыслей имеют под собой эмоциональную основу. Наше повседневное мышление большей частью субъективно: мы думаем о самих себе, как мы себя чувствуем, что мы должны сделать, как мы будем это делать и так далее. И лишь усилием воли мы можем стать объективными в своем мыслительном процессе.

Мышление играет двойную роль в отношении чувства. Когда человек пытается думать объективно, разум противостоит чувству. Если же мышление субъективно, оно сильно окрашено чувством. В ситуации субъективного мышления линия рассуждения идет параллельно чувству. Объективное мышление идет вразрез с чувством, то есть человек оценивает чувство критически. Такая двойственная роль мышления по отношению к чувству говорит о существовании диалектической связи между двумя процессами. Можно показать, что они имеют общее происхождение в бессознательном, но расходятся, становясь антагонистами на уровне сознания.

С точки зрения сознания, мышление и чувство — это разные аспекты функции восприятия. Чувство — это сенсорное восприятие телесного процесса, которое несет в себе энергетический заряд, или аффект. Чувства подвержены количественной дифференциации. Гнев, к примеру, отличается интенсивностью, или аффективным зарядом, от ярости. Эти количественные различия позволяют нам выстроить эмоциональный спектр чувств раздражения. Однако даже гнев сам по себе может быть разной интенсивности. Человек может быть более гневным или менее. Мысль, с другой стороны, является психическим восприятием телесного процесса в форме образа. Образ, или мысль, сам по себе не несет заряда и не имеет количественного аспекта. Но поскольку двух идентичных образов не существует, они качественно отличаются друг от друга. Движущая сила мысли, или стоящий за ней заряд, обязана своим происхождением сопровождающему ее чувству. Эти взаимосвязи между мышлением и чувством отражены на следующей схеме.

Функциональная идентичность мышления и чувства происходит из их общего источника в движении тела. Любое телесное движение, которое воспринимается разумом, дает начало как чувству, так и мысли. Осознание чувства и формирование мысли происходят в разных частях мозга. Центры чувства — удовольствия, боли и других эмоций, локализованы в среднем мозге и гипоталамусе. Когда нервные импульсы, инициированные движениями тела, достигают этих центров, человек осознает свои чувства. Импульс не останавливается здесь, а проходит дальше, к полушариям головного мозга, где происходит формирование образа и осуществляется символическое мышление. Поскольку полушария являются более развитыми отделами мозга, то мы Можем с полным основанием считать, что мыслительный процесс представляет более высокий уровень сознания. Это объясняет, почему мы можем думать о наших чувствах, но не чувствуем своих мыслей. Однако поскольку восприятие, в сущности, является функцией сознания, то пока мы сознаем и движемся, у нас будут и чувства, и мысли.

Концепция, утверждающая, что движения тела дают начало чувствам и мыслям, идет вразрез с общепринятыми представлениями. Мы привыкли рассматривать движение как результат мышления и чувствования, а не наоборот. Это связано с тем, что мы рассматриваем действия человека через призму эго, которое занимает верхнее положение на иерархической пирамиде функций личности. Располагающееся ниже движение не только предшествует нашим чувствам и мыслям, но и наполняет их содержанием. Эти информативные движения являются непроизвольными движениями тела. Произвольные движения, с другой стороны, исходят из чувств и мыслей.

Считая мышление и чувства источниками телесных движений, мы игнорируем важные факты, говорящие об обратном. Фундаментальным качеством живого организма является его спонтанная подвижность. Организм живет, потому что движется, и мы считаем, что он мертв, когда тело становится неподвижным. Пытаясь определить, жив ли человек, мы слушаем биение сердца или ищем признаки дыхания. При этом мы не рассуждаем о наличии чувств и мыслей. Мы справедливо допускаем, что у мертвого человека они отсутствуют и могут присутствовать только у живого.

С точки зрения сознания, они присутствуют не всегда. Когда сознание погружается в сон, сознательные чувства и мысли тоже постепенно исчезают. Они могут возникать в сновидениях, однако что нам известно точно, так это то, что сновидение сопровождается повышенной телесной активностью, в частности, саккадическими движениями глаз. В отсутствие движения чувство пропадает. Если человек долгое время не двигает рукой, то она немеет и он ее не чувствует. Даже если сознательно ею подвигать, чувства не возникнет. Восстановление кровообращения, однако, возвращает руке чувствительность. Подобный феномен наблюдается также в шизофренических состояниях, когда может иметь место потеря чувствительности всего тела. Пациент может жаловаться, что его тело мертво. Этот симптом, известный как деперсонализация, можно преодолеть стимуляцией дыхания и движения и восстановлением связи между мышлением и чувством.

О связи между мышлением и движением сообщали многие авторы. Шандор Ференци отмечал, что мышечная активность содействует мышлению. Мы часто расхаживаем взад-вперед, размышляя над какой-нибудь проблемой. Сильвано Ариети прослеживает развитие мышления от экзоцепта, простой внутренней репрезентации моторных движений и реакций до сложных философских и научных понятий. Говорят, что любая мысль есть зарождающееся действие, и что мышление дает нам возможность прокрутить действие в уме, перед тем как приступить к его выполнению. В этом отношении мысль отличается от чувства, которое побуждает человека к немедленному действию.

Если мышление проистекает из движения, то из этого следует, что большие мыслительные способности человека происходят в конечном счете из его способности к выполнению большего диапазона движений. Более широкий диапазон движений требует для их координации более развитой нервной системы. В движениях руки, например, участвует больше нейронов, чем в движениях любой другой части тела. Это отражает всю сложность и замысловатость движений, на которые способна человеческая рука.

Связь между движением и мышлением объясняет также неуклюжесть и неловкость движений рук, характерную для умственно отсталых людей. В качестве иллюстрации можно привести тот факт, что дети с поражениями мозга не могут развить двигательную координацию и моторные навыки до уровня здорового человека. Однако доказано, что даже при наличии повреждения мозга любое значительное совершенствование двигательной координации, которое может произойти благодаря физическим Упражнениям, в целом улучшает мышление ребенка. При отсутствии установленного факта повреждения мозга не всегда понятно, что является причиной, а что следствием. Логично предположить, что ребенок, чья двигательная экспрессия сильно ограничена, окажется менее сообразительным, чем сверстники, и может даже казаться умственно отсталым. Я приведу пример такого случая в следующей главе.

Мыслительные способности человека, превосходящие способности других животных, являются также функцией его более развитого сознания. Человек больше чем какое-либо другое животное сознает себя и свое окружение. Хотя феномен сознания в целом продолжает оставаться загадкой, повышенное сознание человека не могло развиваться изолированно. Параллельно ему развивалась человеческая сексуальность. Человек, по сравнению с другими животными, чаще испытывает вожделение, обладает большей сексуальной чувствительностью и повышенной сексуальной активностью. Другими словами, у него больше сексуальной энергии, но поскольку не существует специфической сексуальной энергии, то можно сказать, что у него больше энергии как для сексуальности, так и для сознания.

Наше мышление субъективно, если наша точка отсчета находится внутри нас и мы ориентированы на выражение своих чувств и удовлетворение личных потребностей. Чтобы мыслить объективно, точка отсчета должна быть вне нашего «Я», а личные чувства и желания не должны влиять на понимание причинно-следственных связей. Объективное мышление пытается определить причинно-следственные связи с точки зрения скорее действий, чем чувств, ибо действия являются видимыми, доступными событиями, в то время как чувства — события внутреннего и частного характера. Чувства нельзя подтвердить объективно, поэтому им нет места в объективном мышлении.

Возникает вопрос: может ли мышление быть полностью отделено от чувства? Фактически, если задуматься над тем, что представляет собой объективное, то есть неэмоциональное мышление, то окажется, что это понятие более противоречивое, чем эмоциональное, или субъективное мышление. Если разум полностью отделен от чувств, то он превращается в компьютер, который оперирует только загружаемой в него информацией. Это запрограммированное мышление. В некоторых исключительных ситуациях человеческий разум способен на такое функционирование. Мышление студента, решающего геометрическую задачу, напоминает действие компьютера. Студент пытается использовать всю имеющуюся у него информацию о геометрии для решения задачи. Если информации недостаточно, то задача останется нерешенной, поскольку ни чувства, ни личный опыт не могут ему в этом помочь.

Пока человек живой, его тело посылает импульсы в мозг, информируя его о своей деятельности и продуцируя ощущения, чувства и мысли. В гуще самых абстрактных рассуждений наш разум не свободен от вторжения личных соображений. Мы сознаем чувство раздражения, фрустрации, возбуждения или спокойствия. Подобные вторжения затрудняют работу объективного мышления, и часто требуется значительное усилие воли для того, чтобы удерживать сосредоточенное внимание на безличной проблеме. Вторжения минимальны, когда тело находится в состоянии удовольствия, а решение проблемы требует творческих усилий. В таких условиях разум менее всего склонен отвлекаться. Однако такие условия редки в культуре или образовательной системе, отрицающей роль удовольствия в творческом процессе.

Если индивид вынужден бороться с болезненными чувствами, которые вторгаются в его сознание, объективное мышление становится вопросом самодисциплины. Болезненные чувства всегда вызывают больше волнения, чем приятные, поскольку боль интерпретируется как сигнал опасности. Чтобы мыслить объективно в тот момент, когда тело испытывает боль или недостаток удовольствия, человек должен притупить эти ощущения, снижая чувствительность тела. Такая изоляция отделяет разум от тела и делает мышление человека механическим или компьютеризированным. Творческое мышление, которое зависит от свобод, ного течения мыслей, имеет место только тогда, когда тело осознанно, восприимчиво и свободно. Мы не можем не прийти к заключению, что человеческое мышление и, вероятно, его содержание, не могут быть полностью свободны от эмоционального настроя тела.

Объективное мышление становится еще более сложной задачей, если человек пытается быть объективным по отношению к собственному поведению. Поскольку поведение в значительной степени обусловлено чувствами, то человек должен полностью осознавать свои чувства, чтобы оценить свое поведение объективно. Например, если человек не сознает свою враждебность, он будет объяснять свою негативную реакцию враждебными чувствами других людей по отношению к нему. Он не видит своих действий так, как видят их другие, и поэтому не способен оценить свою роль в возникновении отрицательной реакции. Без осознания собственных эмоций и мотивов человек не может быть полностью объективен по отношению к самому себе. Все, что может интеллект, — оценить логику человеческих рассуждений на основе воспринимаемых чувств. Но если человек сознает свои чувства и способен выразить их субъективно, то он может занять истинно объективную позицию, Он может, например, сказать: «Я чувствую свою враждебность и понимаю, почему люди реагируют на меня негативно». Истинная объективность требует должной субъективности.

Мы проявляем значительно большую объективность в оценке поведения других людей, чем своего собственного. Консультируя супружеские пары, я обнаружил, что каждый из супругов ясно видит недостатки другого, не ведая при этом о своих. Старая французская притча гласит, что человек подобен почтальону, который несет, перекинув через плечо, двойной мешок с почтой. В мешке спереди собраны недостатки других людей, а сзади содержатся его собственные слабости. Смысл в том, что каждый из нас слеп к своим собственным недостаткам. Мы в буквальном смысле не видим себя; мы можем только почувствовать, что происходит в наших телах. По этой причине я взял за правило не спорить с теми, кто подвергает критике мое поведение. Я признаю, что критика не может быть полностью незаслуженной.

Чтобы быть истинно объективным, человек должен распознать и признать свои личные установки или чувства. Без этой субъективной основы попытка объективности превращается в псевдо-объективность. Психологическим термином, обозначающим псевдо-объективность, является рационализация. Механизм рационализации состоит из отрицания субъективного чувства, которое мотивирует мысль или действие, и из оправдания собственного отношения или поведения логическими умозаключениями. Когда человек говорит: «Я сделал это потому что…», он возлагает ответственность за свое поведение на некую внешнюю силу. Иногда это может быть обоснованно, но чаще является не более чем оправданием неудачного или неадекватного действия. Только подобные самооправдания редко удовлетворяют другого человека. Вместо того чтобы вдаваться в причины, было бы лучше выразить свои чувства и желания. Уилл Дюран отметил, что «причина, как скажет нам сегодня любая школьница, служит лишь техникой для рационализации желания»[22].

Объективное мышление мало способствует разрешению проблем и конфликтов, которые изо дня в день встают перед нами. Ни одна мать не смогла бы контактировать со своим ребенком на основе объективного мышления. Если она интерпретирует плач ребенка правильно, то это потому, что она улавливает скрывающееся за плачем чувство и с чувством отвечает на потребность малыша. Мать, которая пытается проявить объективность по отношению к собственным детям, отвергает свою естественную функцию и, в сущности, бросает детей. Она больше уже не мать, но некая безличная сила. Один человек не может относиться к другому объективно, поскольку объективные отношения превращают людей в объекты.

Мышление невозможно отделить от чувств. Поскольку все, что делает человек, обусловлено его стремлением к удовольствию или избеганием боли, ни один его поступок не может быть полностью беспристрастным, а действие — не содержать личной заинтересованности. Любая мысль связана с чувством, и она будет или поддерживать чувство, или противоречить ему, в зависимости от структуры характера индивида. У здорового человека мышление и чувство следуют параллельно друг другу, отражая единство личности. У невротика мышление часто противопоставлено чувству, особенно в тех случаях, где имеет место конфликт. Шизофреническое состояние характеризуется диссоциацией мышления и чувств, что является одним из типичных симптомов этой болезни.

В процессе психиатрической работы становится очевидной беспомощность объективного мышления в решении эмоциональных проблем. Такое мышление, по сути, являет формой сопротивления терапевтическому усилию, поскольку оно поддерживает состояние диссоциации, лежащее в основе эмоционального расстройства. Любая аналитическая техника, от психоанализа до биоэнергетики, направлена на то, чтобы пробиться сквозь псевдообъективность пациента к его чувствам. Пока этого не произошло, общение между врачом и пациентом остается интеллектуальным упражнением, не оказывающим никакого воздействия на поведение последнего. Как правило, самым трудным пациентом является тот, кто сохраняет интеллектуальную беспристрастность, отрешенность от терапевтических усилий.

В свете этого факта остается только удивляться, почему к объективному мышлению относятся столь уважительно и почему способность абстрактно мыслить считается величайшим достижением человеческого разума. Основной упор в нашем образовательном процессе сделан на развитие этой способности. Причины такой популярности лежат на поверхности. Объективное мышление, особенно абстрактное, является основным источником знания, а знание — это власть. В любом цивилизованном обществе существует иерархия власти. Человек, обладающий властью или наделяющий ею, занимает в таком обществе высшее положение. Знания — важная составляющая стабильности и безопасности общества. Однако их значение в обеспечении эмоционального здоровья индивида не велико.

Творческое мышление, с другой стороны, прочно укоренилось в субъективной установке. Все значительные философские произведения пристрастны и очень субъективны, что очевидно для восприимчивого читателя. Такая личностная, или субъективная направленность не только придает особый оттенок философскому творению, но и превращает плод интеллектуального труда в человеческий документ. Лишенная этого качества книга суха и неинтересна. Все остальные формы творческого мышления, будь то наука, искусство или просто жизнь, берут начало в субъективной установке. Нельзя сказать, что творческий человек не способен абстрактно мыслить, как раз наоборот. Однако его абстракции возникают из чувств и отражают их. Субъективность и абстрактное мышление становятся единым целым.

Люди не привыкли мыслить творчески, поскольку они отказались от субъективного мышления. Их обучили считать такое мышление неполноценным; не доверять чувствам и оправдывать свои действия с помощью логических рассуждений; не рассматривать удовольствие как достойную цель в жизни. Вследствие этого их интеллектуальные способности или используются для рационализации поведения, или заняты решением неличностных проблем. Нередко можно встретить хорошего абстрактного мыслителя, которому не достает того, что называется здравым смыслом.

Мышление начинается с чувства и развивается из потребности адаптировать наши поступки к реальности нашей ситуации. Оно заканчивается мудростью, которая признает связь человека со вселенной, частью которой он является. Сущность мудрости, как отметил великий Сократ, в том, чтобы «познать самого себя». Человек, не знающий самого себя, не может думать за себя и не способен творчески мыслить.

Люди чувствуют, что истина прекрасна, а ложь и фальшь — уродливы. Существует также убеждение, что красота — истинна. В этом разделе мы обсудим взаимосвязь между красотой и здоровьем, ибо здоровье можно считать истиной тела.

Красота обычно не входит в компетенцию психиатрии. Идея, что красота как-то связана с психическим здоровьем, кажется странной. Многие психиатры скажут, что среди душевнобольных встречаются красивые женщины и внешне привлекательные мужчины. Мой опыт говорит об обратном. Ни один шизоидный пациент, которого мне приходилось лечить, не считал свое тело красивым, и я бы согласился с таким самовосприятием. Было бы странно, если бы между красивым и здоровым не существовало бы взаимосвязи. Может быть, наши представления о красоте и здоровье нуждаются в пересмотре.

Здоровые дети производят впечатление красивых; мы восхищаемся их блестящими глазами, чистым цветом лица, а также их стройными, гибкими юными телами. Похожим образом мы реагируем на животных, восторгаясь их энергичностью, грацией и самодостаточностью. Здоровое животное, будь то кошка, собака, лошадь или птица, мы рассматриваем как воплощение красоты. И наоборот, нездоровье или болезнь производят отталкивающий эффект. В утопии Самюэля Батлера, описанной в его книге[23], болезнь была единственным преступлением, за которое людей сажали в тюрьму. Такой взгляд на болезнь является крайностью, оскорбляющей наши чувства. Мы не склонны считать больного человека уродливым. Мы сочувствуем его несчастью, особенно если он нам близок и не ощущаем никакой антипатии. Подобная сентиментальность — это исключительно человеческая черта, дикие животные уничтожают своих больных сородичей.

Если отделить красоту от здоровья, она окажется отделена от наиболее значимого аспекта существования. Это приводит к расколу ценностей, когда одна пропагандирует физическое благополучие индивидов, в то время как другая имеет дело с абстрактными концепциями красоты, не имеющими ничего общего со здоровьем. Греки, чья культура легла в основание нашей собственной, подобного разделения не делали. Телесной красотой восхищались как выражением психического и физического здоровья. Древнегреческие философы отождествляли красивое с хорошим. В их скульптуре и архитектуре чувствуется благоговение, которое они испытывали перед красотой как атрибутом божественного.

Греческую традицию можно противопоставить древне-иудейской религии, в которой исключалось любое поклонение форме или образу. Еврейский Бог был абстракцией, к которой нельзя было приблизиться физически. Его заповеди были моральным законом, который можно было постичь только умом, Хорошая жизнь для иудея заключалась в следовании Закону, который в той степени, в какой обеспечивал благосостояние членов еврейского сообщества, привносил элемент красоты в их жизни. Но красота была вторична по сравнению с моралью.

Две культуры в конце концов вступили в конфликт в эпоху христианства. Христианство соединило в себе элементы обеих культур и попыталось синтезировать их в личности Христа, который воплотил в себе концепцию красоты и идеи справедливости и морали, заимствованной у иудеев. Синтезу этому, однако, не суждено было стать полноценным, поскольку телу отводилось низшее положение по сравнению с душой. Римский гнет не позволял ранним христианам получать удовольствие от земной жизни. Их спасение было в Царствии Небесном, путь в которое лежал через служение Господу и веру. По мере того, как христианская церковь росла и набирала сил, она все больше восставала против тела и телесных удовольствий. Красота становилась духовной концепцией.

Такой раскол между телом и душой, или телом и разумом, стал частью нашей западной культуры. Именно он ответственен за существующую в современной медицине дихотомию, заключающуюся в отношении к физической болезни и душевному недугу как к двум несвязанным между собой феноменам. Медицина привыкла видеть в болезни случайное явление, не имеющее никакого отношения к личности. Такая установка развивалась как реакция против мистицизма средневекового христианства, когда болезнь считалась наказанием за грех. Однако эта реакция привела к механическому взгляду на тело, в русле которого физическая красота также является побочным качеством, никак не связанным со здоровьем.

С медицинской точки зрения здоровье есть отсутствие болезни, точно так же как удовольствие считается отсутствием боли. И поскольку врачи допускают возможность симуляции, они не склонны считать то или иное нарушение болезнью, если нет явных симптомов, подтверждающих диагноз. В своем стремлении избежать субъективности они игнорируют чувства и полностью полагаются на приборы. Приборы оказывают неоценимую помощь в физиологических измерениях и могут быть использованы для определения механической работоспособности органа или системы. Однако ни один инструмент не в состоянии определить состояние функционирования организма. Для этого нам необходима позитивная концепция здоровья. Формулируя эту концепцию, мы не можем игнорировать значимость удовольствия, красоты и грации.

Когда мы смотрим на здорового ребенка, мы не видим, каково его состояния здоровья. Все, что мы видим, — это ребенок, который воспринимается нашими органами чувств как энергичное, грациозное и привлекательное существо. Мы интерпретируем эти физические знаки как проявления здорового тела. Определение здоровья или болезни — это суждение. Обычный человек делает это суждение на основании своих впечатлений. Можно ли считать такое суждение обоснованным?

Один из тезисов этого исследования гласит: удовольствие указывает на состояние здорового функционирования организма. Если это так, тогда красота тоже является проявлением здоровья, — при условии установления связи между красивым и приятным. Мы считаем красивым то, что приятно для глаз; например, красивая женщина или красивая картина. Красота в своем простейшем значении представляет гармоничное сочетание элементов в пейзаже или объекте. Она разрушается при наличии очевидных диспропорций или беспорядка. Гармония или порядок возникают из внутреннего возбуждения, которое озаряет объект и объединяет его различные элементы. Это качество, делающее объект красивым для наших глаз, обнаруживается и в музыке, приятной для наших ушей. Какофония или даже одна неправильная нота могут заставить нас морщиться.

Удовольствие от восприятия красивого основано на его способности возбуждать наши собственные телесные ритмы и стимулировать поток чувства в наших телах. Если мы, реагируя на красивый предмет, испытываем удовольствие, это происходит потому, что возбуждение, которое скрыто в нем, передается нам. Мы тоже приходим в возбуждение. Если такой реакции не возникает, то мы не испытываем приятных чувств. Это позволяет нам сказать, что мы не ощущаем красоты в объекте. Это может происходить как вследствие недостатка ощущений, так и того, что объект нас не возбуждает. Трудно представить, чтобы объект, не вызывающий никакого возбуждения, считался красивым или чтобы человек чувствовал красоту без возбуждения.

На людей мы реагируем точно так же, как на другие объекты из нашего окружения. Мы испытываем возбуждение при виде красивого человека, потому что он является возбуждающим. Мы чувствуем удовольствие, находясь в компании красивого человека, потому что он сам хорошо себя чувствует. Следовательно, мы на полном основании можем считать его здоровым.

Больной человек не мог бы оказать на нас такого впечатления. Его внутреннее возбуждение было бы недостаточным, чтобы стимулировать нас, а собственное чувство удовольствия — слабым, чтобы заставить нас почувствовать себя хорошо. Все, что ему под силу, — это излучать депрессию. И вряд ли у кого-то хватит воображения, чтобы счесть такого человека красивым.

Связанные с удовольствием возбуждение и поток чувства на физическом уровне проявляются как грация. Грация — это красота движения, дополняющая красоту формы в здоровом организме. Она также является проявлением удовольствия. В состоянии удовольствия движения человека грациозны. Боль нарушает красоту движений.

Слово «грация» имеет оттенок, указывающий на превосходные качества личности. Оно используется для выражения почтения. Обращение «Your Graces»[24], адресуется тем, кто пользуется уважением, оно эквивалентно выражению «Ваше превосходительство». Предполагается, что этот человек обладает особой личной силой, грацией, которая имеет божественное происхождение. В прежние времена короли были убеждены, что власть, которой они распоряжаются, дана им свыше и наделяет их особым изяществом.

В Библии говорится, что человек создан по образу Бога, и, по-видимому, каждый человек обладает некоторой долей грации. Фрейд пытался доказать, что человек создал Бога по образу своего отца. Но для каждого маленького ребенка отец является воплощением высшей добродетели и грации, то есть для него он подобен Богу, Согласно Библии, человек лишился Божьей милости, когда вкусил плод с древа познания и узнал о добре и зле. Когда человек начал задумываться о том, что хорошо и что плохо, он, должно быть, почувствовал себя как сороконожка из детского стихотворения, которая не могла двинуться с места, решая, какой ногой из сорока сделать первый шаг, В тот момент, когда человек задумывается о своем движении, спонтанный поток чувства сквозь тело прерывается. Движение с нарушенной ритмичностью теряет свою грацию.

Все животные грациозны в своих движениях. Когда мы наблюдаем за полетом птицы, мы видим красивый объект в движении. Бег оленя и прыжок тигра вызывают восхищение. У первобытных людей сохранялась значительная доля этой животной грации, которая постепенно была потеряна в процессе развития цивилизации. Грация была утрачена, когда человека перестал свободно следовать своим инстинктам и чувствам.

Вслед за грацией (grace) исчезло и милосердие (gracious-ness). Человек, наделенный грацией, милосерден. Его отличают открытость, теплота и щедрость. Его открытость объясняется отсутствием напряжений, препятствующих течению чувств, У него не развились никакие невротические или шизоидные защитные механизмы, закрывающие его от жизни. Его теплота объясняется тем, что энергия не связана эмоциональными конфликтами. Он обладает большей энергией и, следовательно, испытывает более глубокие чувства. Он без усилий дарит удовольствие другим, ибо каждое движение его тела является источником удовольствия, как для него самого, так и для окружающих.

Недостаток физической грации у человека происходит от хронических мышечных напряжений, которые блокируют непроизвольные ритмичные движения тела. Любое напряжение представляет собой эмоциональный конфликт, который был решен посредством сдерживания определенных импульсов. Это не может считаться правильным решением, поскольку подавленные импульсы находят свой путь на поверхность в искаженных формах. Мышечное напряжение, подавление и искаженное поведение, — все эти симптомы говорят о том, что конфликт продолжает существовать на бессознательном уровне. Страдающий от подобных конфликтов человек не может быть ни грациозным, ни милосердным. Он нездоров психически, а учитывая физические стрессы, которые создает мышечное напряжение, его нельзя считать физически здоровым.

Аргумент, выдвигаемый против этой концепции, заключается в том, что многие с виду грациозные люди страдают эмоциональными нарушениями. Пример — танцоры и спортсмены, чьи движения считаются грациозными. Однако грациозность этих людей является не более чем заученной реакцией и не имеет ничего общего с грациозностью дикого животного. Исполнители выглядят грациозными лишь на сцене, когда они демонстрируют свое мастерство. И даже тогда их исполнение, кажущееся таким непринужденным издалека, не лишено определенной доли усилия. За кулисами артисты часто довольно неловки в своем поведении. Истинным показателем грациозности являются обычные движения повседневной жизни: ходьба, беседа, приготовление еды или игра с ребенком.

Красота телесной формы и грация телесного движения служат внешними, или объективными проявлениями здоровья. Посредством удовольствия мы переживаем здоровье внутренне, или субъективно. Здоровье неразделимо, оно объединяет психическое и физическое благополучие. Человек не может быть психически здоров, но физически болен или здоров физически будучи болен психически. К такому расщеплению можно прийти лишь в том случае, если игнорировать целостность личности. Обычный врач, проводящий стандартное физическое обследование, не замечает пустого взгляда, сжатой челюсти и крайней ригидности тела, которые характеризуют шизоидную личность. Если же он и видит эти симптомы эмоционального расстройства, то не связывает их с физическим здоровьем. Его обследование часто ограничивается проверкой различных систем организма, которая выявляет органическую патологию, но не функциональное нарушение личности в целом. В свою очередь, обычный психиатр не обращает внимания на тела своих пациентов. Он не замечает их ограниченного дыхания, скованных движений и испуганных глаз. Или, если он и видит подобные проявления эмоционального нарушения, то не связывает их с теми проблемами, по поводу которых обратился к нему пациент. Без положительных критериев здоровья нельзя судить о состоянии функционирования индивида в целом. Критериями, которые я нахожу наиболее валидными для этой цели, являются телесная красота и телесная грация.

Способность чувствовать красоту и грацию людям свойственна от природы. Маленькие дети особенно восприимчивы в этом плане. Увидев красивую женщину, ребенок восклицает: «Какая ты красивая!» Очень многие люди однако склонны, уподобляясь толпе, игнорировать или отрицать то, что они видят и чувствуют и аплодировать невидимому платью короля, пока ребенок не заметит, что король голый. Люди, подвергнувшись промыванию мозгов, подчиняются диктату моды, даже если она противоречит субъективной правде их чувств. Индивид, став рабом моды, отказывается от своих личных вкусов в пользу конформизма. Ситуация в целом стала настолько удручающей, что худое, истощенное тело шизоидного типа стало моделью женской красоты. Я могу объяснить подобное состояние дел лишь тем, что большинство людей отказались от своих собственных чувств.

Красота и грация — это цели, на достижение которых направлено большинство наших сознательных усилий. Мы хотим быть красивее и грациознее, поскольку чувствуем, что качества эти ведут к радости. Красота — это Цель любого творческого акта, в любой сфере деятельности: от быта до сцены. Несмотря на такой интерес к красоте, мир становится все безобразнее. По моему убеждению, это происходит оттого, что красота стала скорее внешним атрибутом, чем внутренним свойством, скорее символом эго, чем образом жизни. Мы преданы власти, а не удовольствию, и в результате красота теряет свое истинное значение как отражение удовольствия.

Примечания:

2

Joann Wolfgang von Goethe. Faust / Trans, by Bertram Jessup. New York: Philosophical Library, 1958. P. 7.

21

Erich Newman, Origins and History of Consciousness,trans. by R. F. C. Hull. Princeton, Princeton University Press, 1954.

22

Will Durant, Pleasure of Philosophy. New York: Simon & Schuster, 1966. P. 30.

23

Samuel Batler, Erewhon. NewYork, 1872.

24

В соответствии с другим значением слова grace, переводится как «Ваша милость (светлость)». — Прим. ред.