Посвящается Детской консультативной клинике в Филадельфии — учреждению, которое всегда поощряло исследования и поддерживало все новое в поисках лучших систем воспитания.

Под словом "техника" обычно подразумевают мастерство владения ремеслом — тщательность работы, заботу о пригодности изделия и настойчивость в достижении цели. Оно вызывает представление о хорошо пригнанных досках, о легко открывающемся ящике стола, об изящных перламутровых инкрустациях на средневековом портале, о замысловатой греческой мозаике или о гармоничной филиграни Альгамбры. Однако выражение "техника семейной терапии" создает определенные проблемы. Оно вызывает представление о людях, которые манипулируют другими людьми. Сразу же возникают призраки промывания мозгов, управления человеком ради личной власти над ним. Такое беспокойство по поводу моральной стороны дела совершенно оправданно. Больше того, одна только техника еще не гарантирует эффективности. Если терапевт слишком скован техникой и является всего лишь мастером-ремесленником, то, вступая в контакты с пациентами, он сохранит объективность, отстраненность и чистоту, но в то же время останется поверхностным, будет манипулировать людьми ради достижения личной власти над ними и в конечном счете не добьется значительного эффекта.

Поэтому обучение семейной терапии должно быть обучением техническим приемам, суть которых нужно усвоить, а затем забыть. Прочитав эту книгу, нужно отдать ее кому-нибудь или засунуть в дальний угол. Терапевт должен быть целителем — тем, кто в ходе терапии стремится помочь другим обходить опасные места и болезненные для них проблемы, постоянно сохраняя при этом глубокое уважение к их убеждениям, сильным сторонам и эстетическим предпочтениям. Другими словами, цель состоит в том, чтобы подняться выше техники. Только тот, кто, овладев техникой, сумеет забыть о ней, способен стать искусным терапевтом. Легкий прыжок Нижинского — это результат многих лет тщательной работы, вершиной которой стало владение своим телом, превратившееся из техники в искусство.

В чем заключается искусство семейной терапии? Оно означает, что нужно включиться в семью, воспринимать действительность так, как воспринимают ее члены семьи, и принимать участие в повторяющихся взаимодействиях, которые образуют структуру семьи и формируют мышление и поведение людей. Оно означает, что такое включение нужно использовать как средство стать фактором, вызывающим изменения, который действует в рамках семейной системы и осуществляет свои вмешательства так, как это возможно только в данной семье, с целью создать иной, более продуктивный способ существования. Это означает, что нужно войти в лабиринт, который представляет собой семья, и дать ей в руки нить Ариадны.

Семейная терапия требует, чтобы терапевт вкладывал в нее свое собственное "я". Он не может наблюдать и зондировать извне. Он должен стать частью системы зависящих друг от друга людей. Чтобы добиться эффекта в качестве члена такой системы, он должен реагировать на обстоятельства так, как этого требуют существующие в системе правила, в то же время в максимальной степени используя возможности своего собственного "я". Именно это имеется в виду, когда говорят о терапевтической спонтанности.

В обычном употреблении слово "спонтанность" означает "незапланированные действия". Поэтому "обучение спонтанности" звучит как противоречие в терминах, что подтверждается определением спонтанности в словаре Уэбстера как "вызываемой естественным чувством или внутренней склонностью без внешнего принуждения". Однако это противоречие связано с культурным фоном. В современной западной культуре люди привыкли представлять себе человека индивидом, свободным от ограничений, налагаемых контекстом. В результате понятие "спонтанность" для них так же неопределенно, как для австралийцев — понятие "снег". У эскимосов есть несколько слов, означающих снег, — они описывают различные разновидности этого вещества. То же самое относится и к лыжникам. Но для австралийцев, никогда не видевших снега, не говоря уж о различных его разновидностях, снег — это просто снег. Точно так же в обычном употреблении определяется и "спонтанность".

Однако, когда терапевт рассматривает человека в его социальном контексте, отдавая себе отчет в постоянном взаимодействии между личностью и контекстом, слово "спонтанность" приобретает более глубокий смысл. В этом случае оно оказывается ближе к первоначальному значению латинского корня sponte — "по собственной воле (например, о реке, текущей своим путем)". В этом смысле терапевт, овладевший спонтанностью, — это терапевт, который обучен использовать различные аспекты собственного "я" в различных социальных контекстах. Точно так же, как слово "зависимость", которое в XIX веке имело уничижительный оттенок, а в XX стало означать признание экологического факта, — слово "спонтанность" приобретает в связи с контекстом более глубокий смысл.

Попробуйте внимательно разглядеть вблизи картину Де Куунинга[1]. Отдельные мазки выглядят никак не связанными друг с другом, они пересекаются и сочетаются случайным образом. Но отступите назад и взгляните на них с некоторого расстояния. Теперь на полотне появились женщины из Акабонига или Сэг-Харбора. Вот эта волнистая линия, которая, казалось, не имела отношения к остальным, — часть женской груди. Даже на самых абстрактных его картинах линии через некоторое время начинают взаимодействовать между собой. Каждая из них откликается на другие, каждая организована относительно других. Картина, ограниченная рамой, — это гармоническая система, и каждая ее линия связана с целым.

Свободу живописца ограничивает первая же линия, проведенная на полотне. Писатели тоже знают, что их персонажи начинают жить собственной жизнью, обретают самостоятельность, требующую конкретного проявления. "Шесть персонажей в поисках автора" Пиранделло — это метафора, характеризующая требования, которые произведение предъявляет к своему автору. Спонтанность, даже спонтанность духа, всегда ограничена контекстом.

Спонтанность терапевта ограничена контекстом терапии. Терапевт — тот, кто влияет на людей и изменяет их, — находится внутри поля, которое он исследует и на которое влияет. Его действия, хотя и определяются целями терапии, представляют собой результат его взаимодействия с семьей-клиентом. Терапевт подобен музыканту, исполняющему continuo[2] в барочной сюите: он волен играть так, как ему хочется, но при условии, что не нарушает гармоническую структуру.

Однако посмотрите, как полезны для терапии ограничения, налагаемые контекстом. Благодаря тому, что терапевт сам переживает реальность семьи и законы семьи структурируют его поведение изнутри этого поля, его вмешательства не выходят за рамки приемлемого. Вмешательства, не приводящие к ожидаемому эффекту, не вносят хаоса и не становятся деструктивными, они просто ассимилируются семьей, не вызывая изменений. В каком-то смысле именно ограничения, налагаемые ситуацией, делают терапевта свободным. Благодаря тому, что он зависит от поля, в котором находится сам, его спонтанные действия определяются этим полем. Поэтому он может быть спокоен, зная, что не обязан всегда действовать правильно. В такой ситуации его действия всегда окажутся как минимум неким приближением к правильным. Он может позволить себе продвигаться на- ощупь, зная, что в самом худшем случае его реакции принесут полезную информацию. Если он перейдет грань приемлемого, система сама внесет поправки. Он может действовать спонтанно именно потому, что находится в определенном контексте.

Обучение семейных терапевтов имеет нечто общее с обучением древних воинов-самураев. Миамото Мусаши, наставник-самурай XV века, описал приемы выживания в бою, часть которых удивительно схожа с приемами семейной терапии. Он писал о "погружении": "Когда ты схватился с противником врукопашную и понял, что не можешь продолжать атаку, ты должен "погрузиться" в противника и слиться с ним… Ты можешь одержать решительную победу благодаря своему умению "погружаться" в противника, но стоит тебе отстраниться от него, и ты потеряешь шансы победить". Когда самурай не видит позы противника, он должен "подставить свою тень": "Сделай вид, будто ты намерен решительно атаковать, чтобы он обнаружил свои ресурсы. Увидев его ресурсы, ты сможешь легко победить его с помощью другого приема"1. Сравнение этих методов с терапевтическим включением показывает, что, хотя терапия и не относится к числу боевых искусств, терапевт, как и самурай, должен позволить системе воздействовать на него, чтобы прочувствовать ее особенности.

Обучение самурая тоже было обучением спонтанности. Самурай мог выжить лишь в том случае, если меч становился продолжением его руки. Самым главным для достижения спонтанности самурай считал особое внимание к мельчайшим деталям. Чтобы стать мастером, он должен был обучаться воинскому ремеслу от трех до пяти лет. Затем, освоив это ремесло, он должен был оставить его и посвятить несколько лет учебе в совершенно других областях: живописи, поэзии или каллиграфии. Только достигнув мастерства и в этих интеллектуальных занятиях, воин мог снова вернуться к мечу, ибо лишь тогда меч мог стать продолжением его руки. Он становился самураем потому, что забыл технические приемы. Очевидно, именно такой смысл нужно вкладывать в понятие спонтанности терапевта.

Техническое мастерство не допускает неуверенности; искусный ремесленник в совершенстве владеет своим ремеслом. Поэтому терапевт, овладевший техническим мастерством, должен остерегаться, чтобы не стать слишком искусным ремесленником, который может чересчур увлечься своим умением соединять два куска красивого дерева и не понять, что они не созданы для того, чтобы быть соединенными. К счастью, сама терапевтическая система ставит ограничения для мастерства, заставляя терапевта воспринимать ее и реагировать на нее изнутри. Терапевт может видеть реальность лишь под тем углом зрения, под каким она видна изнутри системы. В результате реальность всегда неполна, а всякая истина — лишь наполовину истина. Поэтому для того, чтобы в конце концов стать исцелителем, терапевт должен забыть те методы и технические приемы, которым так старательно учился.

Терапевт должен иметь представление о свойствах семей как системах, о процессе их трансформации и роли терапевта в этом процессе. Эти теоретические представления усваиваются дедуктивным путем. В отличие от них, конкретные навыки терапии передаются индуктивным путем, в ходе ученичества. Терапевт обучается конкретным приемам терапии и использует их как отдельные кирпичики в ходе многократных сеансов под руководством супервизора. Со временем он приобретает способность к обобщению.

Таким образом терапевт оказывается обладателем двух комплексов информации. Один — это динамика состояний человека, другой — конкретные шаги во время терапевтического взаимодействия. Это подобно тому, как если бы у него был, с одной стороны, список слов, а с другой — эпическая поэма. Процесс обучения должен соединить оба этих уровня. Теоретические конструкции должны подсказать цели и стратегии терапии, которые, в свою очередь, определяют частные вмешательства терапевта. Методика обучения трудному искусству семейной терапии должна гармонировать как с этими понятиями, так и с приемами, которым обучается терапевт.

Выработка у терапевта спонтанности исключает некоторые распространенные методы обучения и контроля. Например, бессмысленно контролировать терапевта, предлагая ему описать сеанс, если он не осознает, что включен в семейную систему. По-видимому, бесполезно обучать терапевта, заставляя его разыгрывать в лицах свою роль в собственной семье на различных этапах жизни, если он нуждается в другом — в расширении диапазона своей манеры общения и вмешательства, что позволит ему иметь дело с самыми разнообразными семьями. И, видимо, в ходе обучения не стоит требовать от терапевта, чтобы он изменил свою роль в собственной семье, если его цель — овладеть умением бросать вызов самым различным системам. Все эти приемы могут оказаться полезными терапевту как личности, чтобы осознать свою роль в собственной семейной системе и достичь понимания того, как функционирует он сам и его семья; но они не являются ни необходимыми, ни достаточными, чтобы научиться терапевтической спонтанности. Для этого более эффективными являются индуктивные методы обучения и работы с семьями с самого начала учебы.

В идеале небольшая группа из пяти-восьми обучаемых работает под руководством преподавателя-супервизора. Они должны иметь возможность работать с достаточным числом семей, чтобы накопить разнообразный терапевтический опыт, кроме того, необходимы занятия с другими преподавателями — для подготовки на более общем, теоретическом уровне. Для обучения требуется также видеотека с записями работы опытных терапевтов, комната с односторонним зеркалом для живого наблюдения и видеосистема для записи работы обучаемых и последующего ее анализа.

Обучение проходит в два этапа: первый отводится для наблюдения, второй — для практики. На первом этапе преподаватели демонстрируют свою терапевтическую манеру в ходе реальных сеансов, за которыми наблюдают обучаемые. В то время как один преподаватель проводит сеанс семейной терапии, другой, находящийся вместе с обучаемыми за односторонним зеркалом, комментирует действия терапевта, работающего с семьей. Наблюдение за работой опытного терапевта нередко обескураживает обучаемых. Им кажется, что они никогда не достигнут того уровня знаний и мастерства, который необходим для столь магического вмешательства. Они начинают приписывать квалифицированному терапевту некую врожденную мудрость, не связанную с тренировкой и навыком. Однако преподаватель, находящийся с ними по одну сторону зеркала, помогает им сосредоточиться на технических приемах, выделяя отдельные действия для дальнейшего обсуждения и анализа.

Такое наблюдение перемежается с просмотром и анализом видеозаписей других искусных терапевтов, проводящих лечение в различных ситуациях. Задача состоит в том, чтобы создать представление о терапевте как об особого рода инструменте. И преподаватели, и обучаемые должны стремиться наилучшим образом использовать свое собственное "я". Наблюдая за манерой работы специалистов, обучаемые привыкают анализировать свою собственную терапевтическую манеру.

Наблюдение за работой Сальвадора Минухина приучает обращать внимание на то, как я стремлюсь воспроизвести во время сеанса взаимодействия, характерные для семьи, как попеременно то принимаю в них участие, то наблюдаю за ними, как нарушаю равновесие системы, становясь на сторону одного члена семьи против другого, и как по- разному реагирую на вторжения членов семьи в психологическое пространство друг друга. В семьях, члены которых связаны чрезмерной эмоциональной близостью, я искусственно создаю границы между ними с помощью жестов, поз, передвижения стульев или пересаживания. Мои действия, заключающие в себе вызов, часто сопровождаются сочувственными высказываниями — удар наносится одновременно с поглаживанием по больному месту. Мои метафоры конкретны: "Вам иногда шестнадцать лет, а иногда четыре", "Ваш отец отнял у вас голос", "У вас обе руки левые, а все пальцы — большие". Я предлагаю ребенку и кому-нибудь из его родителей встать и посмотреть, кто выше ростом, или же сравниваю общий вес родителей с весом ребенка. Я почти никогда не просиживаю весь сеанс на своем стуле. Я придвигаюсь ближе, когда хочу установить более интимные отношения, становлюсь на колени, чтобы сравняться ростом с детьми, или вскакиваю, когда хочу вызвать кого-то на спор или выразить возмущение. Все эти действия производятся спонтанно, это мой психологический "отпечаток пальцев". Мои терапевтические маневры основаны на теоретической схеме семьи и ее трансформаций и одновременно — на моей личной манере использования собственного "я". Я спокойно оказываю давление на людей и испытываю давление с их стороны, зная, что если и я, и семья будем идти на риск в рамках терапевтической системы, то мы найдем альтернативные пути изменений.

Второй этап обучения состоит в наблюдении — как непосредственном, так и по видеозаписям — за обучаемыми, самостоятельно проводящими сеансы терапии. Для непосредственного наблюдения необходима комната с односторонним зеркалом. Преподаватель-супервизор и учебная группа наблюдают за тем, как один из обучаемых работает с семьей. Обе комнаты соединены телефоном, дающим возможность непосредственного общения между обучаемым и супервизором. Обучаемый, проводящий терапевтическую сессию, знает, что супервизор в случае необходимости позвонит ему. Такой способ обучения предполагает, что участники группы уже являются профессионалами в области душевного здоровья — например, психологами, психиатрами, социальными работниками, медсестрами или священниками. Обучение непрофессионалов требует иных, более интенсивных методов2.

Существуют различные уровни вмешательства супервизора. Например, если один из членов семьи постоянно молчит, а обучаемый терапевт реагирует только на более активных членов семьи, ему можно по телефону предложить активизировать того из членов семьи, кто держится в стороне или проявляет беспокойство. Если обучаемый теряется, супервизор может предложить ему пройти за одностороннее зеркало и обсудить, что делать дальше. Супервизор может войти в комнату, где происходит сеанс, и проконсультировать обучаемого на месте или же остаться в комнате для совместных терапевтических действий. Супервизор может вмешаться в любой момент обучения. Однако по мере того, как обучаемый накапливает опыт, наиболее непосредственные формы вмешательства отходят на второй план, и в конце концов руководство сводится к обсуждению перед сеансом или после него.

Такое руководство может навести на мысль о навязчивости. Однако в действительности у обучаемого возникает приятное сознание того, что он может положиться на супервизора, который поможет ему должным образом завершить сеанс или разрешить трудные ситуации.

По ту сторону зеркала остальная группа наблюдает за своим коллегой и обсуждает ход сеанса с супервизором. Таким образом, хотя начинающий терапевт непосредственно работает только с одной семьей, он также следит и за терапевтической работой с несколькими другими семьями, знакомясь с возникающими трудностями и способами их преодоления, которые находит каждый из его коллег, вырабатывая собственную эффективную манеру вмешательства.

Непосредственное руководство — это, по идее, особая форма совместной терапии. Ответственность за исход беседы лежит как на обучаемом, так и на супервизоре. Такой метод имеет несколько преимуществ. Обучаемые могут приступать к терапии еще до того, как будут к этому готовы, опираясь на поддержку супервизора. Поскольку руководство осуществляется в реальной ситуации, оно сосредоточено на индивидуальных особенностях данного сеанса. Понимание динамики данной семьи и терапевтической системы становится фоном, а осуществление конкретных терапевтических действий — фигурой на этом фоне. Преподавателя, обучаемых и наблюдателей интересуют мелкие мазки, необходимые для того, чтобы успешно справиться с конкретной задачей. Опыт, накапливаемый обучаемым в ходе собственных сеансов и сеансов своих коллег, со временем позволит ему достичь критической точки, когда отдельные приемы терапии обобщаются и превращаются в метод.

На всем протяжении обучения каждый сеанс записывается на видеопленку для последующего просмотра. В центре внимания при такой форме руководства оказывается уже сам обучаемый терапевт. Поскольку супервизор уже не несет ответственности за данную семью, она отступает на задний план и становится фоном, а фигурой теперь оказывается манера терапевта.

Видеопленку можно остановить в любой момент сеанса, что позволяет обучаемому выбрать тот или иной эпизод и объяснить, какие терапевтические цели он в данном случае преследовал. Таким образом, видеозапись показывает соотношение намерения и результата, цели и использованных для ее достижения приемов. Она создает обобщенную картину манеры каждого обучаемого — его сильных и слабых сторон, того, как он претворяет терапевтические представления в стратегии действия и какие средства применяет для воплощения этих стратегий. Затем супервизор указывает способы совершенствования навыков обучаемого. Сохраняя свою собственную манеру, обучаемый может работать над тем, чтобы меньше оставаться в центре внимания, высказываться короче, вызывать конфликты или избегать их, подчеркивать сильные стороны семьи и т. д. Преподаватель стремится максимально приблизить свои указания к поведению обучаемого во время терапевтической сессии. Затем, непосредственно наблюдая за следующим сеансом, супервизор оценивает, какие из предложенных изменений учел в своей работе начинающий терапевт. Перед сеансом супервизор напоминает обучаемому о поставленной перед ним задаче. Во время сеанса он вмешивается, чтобы помочь ему добиться нужных изменений.

Обогащение "инструментария" и развитие индивидуального стиля терапевта — нелегкая задача как для преподавателя, так и для обучаемого, поскольку ученик может утратить веру в свои бессознательные автоматические действия и начать излишне надеяться на указания преподавателя. В этот переходный период качество терапевтической работы начинающего терапевта обычно снижается, потому что он больше не полагается на свои привычные реакции, а новых еще не приобрел.

Каждому терапевту необходимы конкретные навыки, помогающие достичь целей трансформации семьи, однако при реализации этих навыков каждый терапевт по-своему использует собственное "я". Супервизор должен учитывать индивидуальные особенности не только семей, но и обучаемых терапевтов. Некоторые терапевты прекрасно выполняют функции лидера, находясь в подчиненном положении, — они позволяют семьям учить их, как надо действовать. Другим терапевтам удобнее играть ведущую роль, действуя с позиции внешней силы. Они хорошо умеют выступать в качестве эксперта, держась в какой-то степени вне семейной системы. Оба эти варианта — всего лишь разные пути удачного использования собственного "я"; единственно правильного способа занять ведущее положение не существует.

Необходимо, чтобы обучение начиналось с обзора теории и чтобы теоретические семинары сопровождали оба его этапа, — это позволяет обучаемому соединять практику с теорией. Обучаемый должен быть не техником, а терапевтом. На протяжении многих лет авторы настоящей книги полагали, что достичь этой цели и избежать опасности "головного обучения", характерного для традиционной модели подготовки психотерапевтов, можно только в том случае, если обращать первостепенное внимание на отдельные "танцевальные па", на конкретные детали терапии. Индуктивным путем, двигаясь по "спирали убывающего неумения", обучаемый приближается к моменту истины — к теории. Сосредоточивая внимание на собственной манере, обучаемый получает возможность лучше понять свое "я" как инструмент терапии и обогатить свой индивидуальный стиль, то есть, в сущности, расширить свой жизненный репертуар. И всего этого можно достичь, не перегружая обучаемого бременем теории, которое будет замедлять его действия в моменты, требующие немедленной реакции, и мешать процессу включения в семью. Хотя мы не разделяли мнения Карла Витакера о том, что для семейной терапии не нужна теория как таковая, по существу, мы вместе с ним и Джеем Хейли относились с предубеждением к "большим дозам теории", особенно для начинающего терапевта.

Однако двадцать лет преподавания показали нам, что должна существовать золотая середина. В области семейной терапии работает множество клиницистов, которые пересаживаются со стула на стул по Минухину, дают указания по Хейли, вызывают первичный процесс по Витакеру, высказывают парадоксы на итальянский манер, связывают людей веревками по Сатир, сдабривают сеансы этикой по Надю, поощряют очистительные слезы по Полу, просматривают записи сеансов вместе с семьей по Элджеру, а иногда и ухитряются сочетать все эти методы в одном и том же сеансе. Возможно, у некоторых семей такой винегрет приемов, приправленный шуточками, может вызвать немедленное исцеление. Однако подобные подвиги трудно воспроизводимы и не под силу рядовому терапевту. Поэтому для обучения недостаточно лишь набора четко разграниченных приемов — необходимы и некоторые обобщающие представления, которые придают им смысл.

К сожалению, усвоение новых приемов часто сбивает с толку начинающего. Как и во всяком процессе обучения или переобучения, он обращает главное внимание на деревья, не видя за ними леса. Цели терапии размываются и становятся фоном, а приемы — фигурой. Как и при воспитании самурая, обучаемому нужно много лет, чтобы достичь мастерства, и еще больше — чтобы научиться импровизировать.

Подлинное воспитание мудрости требует, чтобы обучаемый не замыкался на терапевтических приемах, а имел дело непосредственно с трудными ситуациями, возникающими в жизни. Слишком многие молодые терапевты берутся за целительство, не имея достаточного жизненного опыта, чтобы понять проблемы, с которыми сталкиваются в своих попытках вмешательства. В идеале им следовало бы исключить из круга своих пациентов семьи, находящиеся на такой стадии развития, которую сами они еще не прошли. Если же это невозможно, то они должны признать свою неопытность и попросить семью просветить их на этот счет.

Однако по мере того, как практика обучаемого расширяется, а опыт накапливается, он начинает видеть, что кое-что у него получается хорошо. Со временем разрозненный набор приемов превращается в целостный индивидуальный стиль, соответствующий его личности. Он обнаруживает, что некоторые метафоры, когда-то успешно использованные им при работе с той или иной семьей, снова приходят ему на ум в аналогичных ситуациях при работе с совершенно другой семьей. Он начинает осознавать, что при всем внешнем разнообразии семейных взаимоотношений у них много общего. Он начинает объединять такие действия, которые прежде представлялись ему ничем не связанными. Он начинает задаваться вопросом, не изоморфны ли мать, задающая ребенку только такие вопросы, которые требуют ответа "да" или "нет", и отец, который помогает подростку снимать пальто. На пути к мудрости терапевт замечает, что от наблюдения за конкретными взаимодействиями переходит к обобщениям, относящимся к структуре. Он вырабатывает способы претворения своих догадок в действия, достаточно интенсивные, чтобы задеть за живое членов семьи. При этом, обретая мудрость, выходящую за рамки знания, терапевт обнаруживает, что располагает целым репертуаром спонтанных действий. Теперь он может начать обучаться самостоятельно.

Примечания:

1

Де Куунинг, Виллем (р. 1904) — американский художник голландского происхождения. — Здесь и далее — примеч. переводчика.

2

В музыке — сопровождение основной мелодии.