Глава 4. ЧЕРНАЯ И БЕССИЛЬНАЯ! ЖИЗНЬ МЕРСЕДЕС

Настоящая трагедия негра состоит в том, что он не принимает себя всерьез, потому что никто не принимает его всерьез. Надеждой для негра является то, что сегодня он утверждает себя в качестве полноценною человеческого существа и требует прав, надлежащих человеку. Если он сумеет завоевать эти права, он сможет уважать себя и доверять себе, но он не сможет завоевать право на человеческое достоинство без способности уважать и ура нить свою человечность, несмотря на упорное отрицание ее белыми.

Кеннет Кларк "Темное гетто"

В этой главе речь пойдет о молодой черной женщине, которая в ходе психотерапии продвинулась от состояния почти полного бессилия до самоуважения и способности к агрессии. Она родилась и выросла и состоянии бессилия, при этом обладая двумя условиями, значительно увеличивающими обычное чувство бессилия: она обладала черным цветом кожи и была женщиной.

Крайней формой проявления бессилия у женщины может быть неспособность иметь детей. У Мерседес, как мы будем ее называть, было только одно настоящее желание, которое она сознавала, — желание, разделяемое ее мужем, — иметь ребенка. Но стоило ей забеременеть, как у нее происходил выкидыш, или она была вынуждена делать аборт по разного рода причинам. Что еще можно сказать о рождении ребенка, как то, что оно есть особое проявление силы, продолжение себя, обретение нового члена своего рода, новой жизни. У женщин это проявляется особенно явно, многие женщины обретают уверенность и расцветают только когда у них появляется ребенок. Но и мужчины также имеют связанный с этим опыт подтверждения их мужественности. Чувство отцовской гордости — это клише, но из-за этого не следует умалять его значения.

Когда я впервые увидел Мерседес, тридцатидвухлетнюю женщину, она выглядела как уроженка Вест-Индии, броская и экзотическая на вид. Она рассказала, что на четверть она индианка чероки, на четверть шотландка и негритянка на оставшуюся половину. Уже восемь лет она состояла в браке с белым специалистом, и его терапевт направил ее ко мне. Брак был на грани распада, в частности, из-за так называемой фригидности Мерседес и почти полного отсутствия у нее сексуального интереса к мужу.

У нее не было действенной веры в то, что она заслуживает помощи, по-видимому, она принимала свои проблемы с фатализмом, видя в каждой трудности и беде еще одно проявление злого рока. Единственной проблемой, которую она признавала и ощущала с какой-то силой, была уже упомянутая неспособность выносить ребенка. К этому времени она уже пережила восемь случаев выкидыша и аборта.

Она была признана неподдающейся психоанализу двумя другими терапевтами, полагавшими, что у нее нет достаточной мотивации и не может возникнуть достаточно сильного внутреннего конфликта по поводу своих проблем, она была недостаточно способна к интроспекции и не обладала достаточной чувствительностью по отношению к своим проблемам для того, чтобы включиться в длительный процесс их проработки. Казалось, она не вытесняла свои проблемы, но просто считала, что не в состоянии что-либо поделать с ними.

Я принял ее как пациентку отчасти из-за моей уверенности в том, что ярлык "не поддающийся лечению" относится не к состоянию пациента, а к ограничениям, присущим тому или иному методу терапии. Важно стремление терапевта найти особый подход, который дал бы ему ключ к решению проблем данного конкретного человека.

Во время первого приема Мерседес рассказала мне, что отчим заставлял ее заниматься проституцией с того времени, как ей исполнилось одиннадцать лет до двадцати одного года. Отчим приводил к ней муж чин несколько раз в неделю после школы, пока ее мать не пришла домой с работы. Очевидно, мать ничего не знала об этом.

Мерседес не могла вспомнить ничего, что она получила бы от проституции, за редким исключением у нее не было сексуального наслаждения, а было только чувство, что ее хотят. Сколько бы денег за это ни платили, в ее карман не перепадало ни гроша. Но она не могла сказать отчиму "нет", и даже в воображении не могла отказаться соответствовать его ожиданиям. Позже она поступила в колледж, принадлежавший общине; показатель интеллекта, о котором она как-то упомянула между делом, был у нее между 130 и 140. В колледже она вступила в женское общество, где освоила все правила приличия. Ее занятие проституцией продолжалось все это время. И только, поступив после колледжа в школу медсестер, она покинула материнский дом и смогла порвать с отчимом.

Мерседес выглядела как послушная "милая" девушка, которая приняла роль гармонизирующего начала в семье. Выросшая в негритянском квартале, она чуть ли не с молоком матери усвоила, что должна быть приятной каждому, быть пассивной, и принимать роль жертвы в любой ситуации, в которую может привести ее жизнь. Она преданно заботилась о бабушке, жившей с семьей. Не будучи, однако, неженкой, она научилась (как и все в ее окружении) драться. Она не только дралась за себя в школе и на улице, превращаясь в этих драках в дикую фурию, но также защищала своего младшего брата, пока он рос.

Мое предположение, что в каком-то возрасте она должна была возненавидеть проституцию, нашло подтверждение в детском воспоминании, которое всплыло у нее позже в ходе терапии. Однажды, когда она гостила у родственников в Вирджинии, она видела осла, пытавшегося засунуть свой пенис в апатически стоявшую рядом кобылу. "Я ненавидела этого осла!", — страстность и искренность, с которой это было произнесено, свидетельствовала о том, что она всегда смотрела на проституцию как на наносимое ей тяжелое оскорбление. Однако в течение нескольких месяцев совершенно невозможно было добиться от нее сознательного признания этого.

Я знал, что внутренне Мерседес была совершенно беспомощна, апатична и страдала хронической депрессией. Подобные диагностические утверждения мало что могут нам дать, поскольку кто угодно в ее ситуации легко бы впал в депрессию. Лучше рассмотрим динамику ее внутренней жизни.

На мои вопрос, чего она хочет от терапии и от меня, Мерседес некоторое время не могла дать ответ В итоге она вспомнила, что часто замечала себя произносящей как молитву: "Позволь мне иметь дитя, позволь мне быть хорошей женой, позволь мне наслаждаться сексом, позволь мне почувствовать хоть что-то >>.

На второй психотерапевтический прием она при шла со следующими двумя сновидениями. Оба сновидения были о ее собаке Раби, с которой, по ее словам, она часто отождествляла себя.

Мой пес Раби поранился. Должно быть, он порезался, потому что у меня тоже есть один порез. Я веду его домой. но он снова убегает в тоннель. Там был человек с гончей. Я спросила: "Куда побежал Раби?" Он сказал, что большой полицейский выстрелил в него и они увезли его на машине скорой помощи. Я сказала: "Это моя собака", — но они не пустили меня увидеть ее.

Раби снова убегает. Я бежала за ним и кричала. Я спа сала Раби от мужчины. Поэтому я должна была доставит!) мужчине какое-то удовольствие. Он знал меня, потому что видел, как я делаю упражнения. Я приглашаю его поужинать. Он хватает меня и начинает лапать. Я пытаюсь его ударить, но получаю толчок в спину. Я чувствую, что меня толкают к нему всякий раз, как только я пытаюсь его ударить. Я оборачиваюсь, и вижу свою мать, толкающую меня к нему.

Сны рисовали живую картину чрезвычайно беспомощной женщины. В первом сне, когда собака подстрелена и увезена, люди, имеющие власть, игнорируют крик Мерседес о том, что это ее собака, — наглядное изображение членов высшего общества, высокомерно слагающих с себя "бремя белого человека". Они не проявляют никакого уважения ни к чувствам Мерседес, ни к ее правам, считая, что у нее попросту нет таковых. Ситуации, подобные тем, которые она отражает и создает в сновидении, способны были бы сами по себе разрушить всякое возникающее индивидуальное чувство самоуважения, если бы таковое вообще присутствовало в ней. Все, что она делает, пытаясь попасть к своей раненой собаке или спасти себя, бесполезно, ибо так уж устроен мир.

Поскольку эти сны имели место почти в самом начале терапии, мы должны были задаться вопросом, не обнаруживает ли Мерседес во втором сновидении также и свое отношение ко мне, терапевту. Все эти проявления насилия могли быть отнесены ко мне: я выстрелил в собаку (или в нее. поскольку она идентифицировала себя с ней), у меня нет уважения к ее чувствам, я человек, от которого она спасает Раби, я тот, кому она "что-то должна", и кто проявляет по отношению к ней сексуальные намерения. Не удивительно, что Мерседес не вовлекалась в терапию. Она совершенно не осознавала этих относящихся ко мне установок (я заметил их, но посчитал, что на этой стадии терапии их еще слишком рано раскрывать), и я целиком и полностью уверен, что в течение первых двух приемов не произошло ничего такого, с чем могло бы быть связано такое отношение. Оставалось предположить, что она видит все взаимоотношения с мужчинами, в особенности с белыми, как силовую борьбу, в которой они являются победителями, а она — бессильной жертвой.

Позиция "я-только-слуга" сохраняется и во втором сне: поскольку она спасает Раби от мужчины, она должна доставить этому мужчине "удовольствие". Странная "логика несправедливости" характерна для таких людей, которые принуждены принять тот факт, что у других есть все права, а у них — никаких. Эта "логика" есть прямая противоположность утверждения ценности собственной личности; Мерседес всегда a priori согласна; даже спасение себя есть акт, предполагающий, что она даст мужчине некоторую компенсацию. Единственное, что она может дать, единственное, чего желает мужчина и чем она может с ним расплатиться, — это секс, эксплуатация, которую мужчина принимает как плату. Плата, в данном случае, есть единственное, что у нее есть своего, с чего она может начать. Если она скажет "нет", если она заберет все свое, она что-то отнимет у мира.

Но наиболее важной в этом сновидении является роль ее матери. Она толкает девушку к мужчине. Сон говорит, что ее мать не просто знает о том, что происходит, знает о проституции, но активно содействует этому.

Вскоре после того, как Мерседес начала проходить терапию, она забеременела от мужа. После этого я заметил потрясающе интересное явление. Каждые две недели, приходя на прием, она сообщала о том, что у нее начались вагинальные кровотечения — что было, по ее убеждению, медицинским симптомом, предвещавшим выкидыш. При этом каждый раз она рассказывала сновидение, в котором ее мать, или, реже, отец или кто-то другой, атаковали ее и пытались убить. Повторяющаяся одновременность такого рода снов и кровотечения, как предвестника выкидыша, поразила меня.

Сперва я пытался вызвать гнев, который, я полагал, молодая женщина должна испытывать по отношению к своим убийцам. Мерседес сидела, мягко соглашаясь со мной, но совершенно ничего не чувствуя. Выяснилось, что она была совершенно неспособна сознательно в ярости ополчиться на мать или отчима, или всех прочих, кто в ее снах был готов ее убить. Это, опять же, противоречит всякой логике: когда кто-то намерен вас убить, вы должны чувствовать ярость; в этом-то и состоит биологическое назначение ярости — эмоциональной реакции на разрушение кем-то вашей способности быть.

Уловив во втором сновидение некоторую подсказку, я предположил, что определенного рода борьба с матерью была причиной постоянных выкидышей у Мерседес, и она втайне чувствовала, что если бы у нее появился ребенок, ее мать или отчим убили бы ее. Рождение ребенка влекло за собой смерть от их рук.

Но мы были поставлены лицом к лицу с неотложной практической проблемой, с решением которой нельзя было медлить. Часто требуется несколько месяцев теории на то, чтобы на практике обрести убедительность в глазах пациента и начать воздействовать на него, даже если не заботиться о корректности этого — мы же осознавали вероятность спонтанного выкидыша. Нужно было как-то высвободить гнев, и единственным другим человеком в комнате был я. Поэтому я решился, не вполне осознанно, выразить мой гнев вместо Мерседес.

Всякий раз, когда у нее начиналось вагинальное кровотечение и она рассказывала соответствующее сновидение, я начинал словесную контратаку против тех, кто пытался ее убить. Я атаковал главным образом ее мать, но также и все прочие фигуры, появлявшиеся в снах время от времени: чего добиваются эти негодные люди, пытаясь ее убить за то, что у нее будет ребенок? Эта сука, ее мать, должно быть все время знала о проституции и, как это было и во сне, толкала ее на это. Она сознательно жертвовала дочерью, чтобы удержать ее отчима при себе, или с какой-то другой целью. И после всего этого Мерседес (продолжал я) старается изо всех сил угодить всем и каждому, подчиняясь даже сексуальной эксплуатации! И, вдобавок, эти люди еще пытаются запретить ей иметь единственное, чего она хочет ребенка!

Я дал выход ярости, которую сама она не осмеливалась выразить. Я связал себя с тем слабым обособленным элементом, который, надо признать, существует в каждом человеческом существе, хотя у Мерседес он поначалу практически отсутствовал.

Сначала она продолжала сидеть молча, несколько удивляясь выражаемому мной гневу. Но кровотечение останавливалось. Всякий раз, когда у нее возни кал страх выкидыша и появлялись характерные сны, я снова переходил к атаке, выражая агрессию, которую она не могла или не осмеливалась выразить. Некоторые из этих снов, имевших место во время беременности, были таковы:

Мой отец бил меня, чтобы нанести вред ребенку. Он был в ярости от того, что у меня будет ребенок. Мой муж не пришел мне на помощь.

Я дралась с женщиной. Я была парализована. Я лишилась голоса и перестала контролировать эмоции. Мой отец не оставлял меня в покое. Я кричала на мать и на отца. Матери я кричала: "Если ты намерена помочь мне, помоги. Если нет, оставь меня в покос".

Через три или четыре месяца Мерседес сама начала чувствовать агрессию и выражать свой гнев на тех, кто нападал на нее во сне. Это было так, словно она позаимствовала у меня образ своего гнева; в этом смысле мой гнев был ее первым опытом принятия себя. Она по отдельности называла своих родителей: свою мать, отца и отчима, — и говорила им в недвусмысленных выражениях, чтобы они не звонили ей и не беспокоили ее до тех пор, пока не родится ребенок. Это действие удивило меня — я не рассчитывал на него специально, но я был ему рад. Я увидел в нем проявление вновь обретенной Мерседес способности принимать себя и отстаивать свои права.

За месяц до того, как должен был родиться ребенок, появилось некоторое реальное подтверждение того, что Мерседес родит. "У Линды Берд (дочери тогдашнего президента) есть ребенок", — был один сон, и "У меня появилось занятие" — второй. Когда же в то время ей случилось увидеть сон про отчима ("Он разозлился и взял нож"), она явно не сильно его боялась: "Ну и что?" — только и сказала она.

Ребенок в целости и сохранности родился в положенное время, к огромной радости Мерседес и ее мужа. Они выбрали ему имя, которое, как "Прометей", означает новый этап в истории человеческого рода. Она и ее муж, насколько я мог понять, совершенно не сознавали его значения. Но я думаю, оно было подходящим, в самом деле — родилась новая раса людей!

Необходимо сделать некоторые разъяснения по поводу моего гнева. Я не разыгрывал роль — я искренне чувствовал гнев по отношению к ее матери и отчиму. Взаимоотношение в терапии может быть уподоблено магнитному полю. Это поле включает в себя двух человек — пациента и терапевта. В него привносится сновидение. Требовался гнев, направленный против разрушителей, фигурирующих в этом сне. Лучше, если пациент сам способен разгневаться. Но если он — как в случае Мерседес — не умеет гневаться, то терапевт, чувствующий такой же гнев, может выразить его. К тому же я не просто "тренировал" Мерседес, формируя у нее "паттерны привычек", посредством которых она сама смогла бы гневаться. Нет, мы "играли на сохранение" — чтобы сохранить плод в ее утробе. И это не было также просто "катарсисом" или отреагированием в обычном смысле слова. На карту была поставлена жизнь — жизнь ее ребенка.

За что боролась эта женщина? К чему в ее снах эти нескончаемые бои с кулаками и ножами? Ответ одновременно прост и глубок: она сражается за свое право жить, жить как личность, обладающая автономией и свободой, которые неразрывно связаны с бытием личности. Она борется за свое право быть — если использовать этот глагол в его полном и могущественном значении, — и быть, если надо, против всей Вселенной, в смысле Паскаля. Эти выражения — право быть, борьба за свою жизнь — слишком бедны, но это единственные выражения, которыми мы располагаем.

Драки были языком улиц, на которых росла Мерседес. Она знала, что не может отстоять себя иначе, нежели утверждая себя грубой силой кулаков. Позже она признала, что не могла бороться с матерью без терапии: "Я получила от Вас силу противостоять моей матери". Хотя очевидно, что когда ей это удалось, это была ее сила, и именно она была тем, кто противостоял матери.

Здесь есть и еще один момент. Мерседес, отличаясь от обычного пациента в психоанализе, могла считать свои сны частью отдельного мира (и именно это было тем недостатком, который находили в ней отвергшие ее аналитики). Это напоминало "магический мир" некоторых пациентов. Она могла поэтому держаться так, словно у нее не было настоящего гнева.

Но отсутствие ярости и связанного с ней беспокойства требовало серьезной платы — ее бесплодия. Принять этот гнев сознательно было для Мерседес испытанием, с которым она была неспособна справиться: это потребовало бы от нее признания, что мать была ее злейшим врагом. Ее мать действительно спасла ей жизнь, когда она была маленькой девочкой, мать была кормилицей семьи, после того как отца Мерседес не стало. Поэтому Мерседес не могла себе позволить никакой враждебности по отношению к ней, она не могла жить двойной жизнью, обычной для пациентов из среднего класса, действующих по двойным стандартам. В результате она получила от меня не просто позволение без осуждения бороться за то, чтобы быть, она получила от авторитетного человека первичный опыт своих прав и своего бытия, который прежде (возвращаясь к первому сновидению) у нее отсутствовал. То, что я дал выход своему гневу, было выражением моей веры в то, что она — личность со своими правами. Говорить об этом мне не пришлось, поскольку она поняла это из моих действий.

Но с рождением сына жизненная проблема Мерседес была решена только наполовину. После рождения ребенка она на шесть месяцев прервала прохождение терапии, поскольку не могла (или не хотела) доверить кому-либо другому уход за ребенком в то время, пока она будет у меня на приеме. Я согласился на это, потому что хотел сохранить в ней отношение к терапии как к предмету ее собственных желаний, направляемых настолько автономно, насколько это возможно. Когда Мерседес возобновила визиты ко мне, я нашел, что теперь она была в значительно лучшей форме, чем тогда, когда пришла в первый раз. У нее продолжала сохраняться ненависть к матери, которую мы пополнили бесконечными деталями ("Моя мать пыталась сделать аборт перед тем, как я родилась", "Ее губы жесткие, а не мягкие, когда она целует меня", "Она опаздывала на каждый школьный спектакль, в котором я играла, и опоздала на мой выпускной вечер", "Она прохаживается с видом французской суки"). Но ненависть не поглощала ее, не порождала более симптомов, и Мерседес была способна держать ее под контролем.

Мерседес, однако, стремилась выстроить всю свою жизнь вокруг сына, который был прекрасным активным голубоглазым рыжеволосым мальчишкой. Если он неровно дышал, она беспокоилась, если он просыпался ночью, она должна была бежать к нему и утешать его. Она долго кормила его грудью с упорством, которое удивляло даже его педиатра. У нее появились проблемы со сном, во многом из-за ее чрезмерного беспокойства о сыне. Вследствие всего этого большую часть времени она чувствовала себя усталой.

Однажды, когда не пришла няня, она привела с собой сына ко мне в кабинет. Это двухлетний мальчик немедленно начал заправлять терапией, говоря матери сесть "там; нет, здесь; нет, вот на тот, другой стул", что она покорно выполняла. Время от времени он давал указания также и мне. В течение этого приема я постоянно слышал от Мерседес: "Он очень интеллигентен в детском саду", "Он особенный", "Как мы счастливы иметь такого превосходного ребенка" и т. д. и т. п. Несмотря на то, что эти комментарии были в целом верны, они указывали на ее подчиненность ребенку, являвшуюся в действительности частью ее исходной проблемы.

Опасным моментом было не то, что она захваливала ребенка (это делает каждый гордый родитель) — Мерседес имела достаточно на то оснований. Но у нее это становилось замещением принятия себя как личности: она давала власть ребенку, тем самым уходя от необходимости взять эту власть на себя. В ее снах, имевших место в этот период терапии, она и ее сын были одним и тем же лицом. Она смотрела на себя как на прислугу сына (за которую ее ошибочно принимали некоторые другие матери, когда она приходила забирать сына из детского сада). Она не любила этого выражения, но я намеренно употреблял его, чтобы столкнуть ее с этим. Я указывал на то, что жизнь посредством сына была для нее удобным способом избегания собственных проблем, и что его это сделает в будущем первоочередным кандидатом на больничную койку.

Она слушала это примерно так же, как раньше слушала мою критику в адрес матери. Это выглядело так, как будто она признавала, что я говорил правду, но это было для нее лишено реальности. Казалось, Мерседес был нужен какой-то опыт.

Этот опыт пришел, когда она отправилась к дантисту. Она согласилась на анестезию, однако, вопреки ожиданиям, под газом она почувствовала себя ужасно. Ей казалось, что она умирает. Чувствуя дыхание смерти, она повторяла про себя: "Смерть для жизни, жизнь для умирания". Она лежала и молча плакала. Главное, она не в силах была рассказать дантисту об этом ужасном переживании, пока оно длилось. Она не могла протестовать, но попросту должна была терпеть судьбу и делать то, чего ожидали от нее люди, распоряжавшиеся в этой ситуации. Когда Мерседес, в конце концов, освободилась от действия газа и рассказала об этом дантисту, он был удивлен тем, что она ничего не сказала до этого.

В течение нескольких дней после случившегося этот опыт тревожил ее, наполняя грустью и печалью. Спустя два дня на приеме у меня она все еще плакала.

Теперь, после того, как она впервые пережила предвкушение смерти, она смогла понять драгоценность жизни. Впервые она смогла пережить тот факт, что имеет такое же право жить, как и другие люди.

С этих пор произошло радикальное изменение как в ее жизни в целом, так и в ее психотерапевтическом лечении. Пережитый опыт, казалось, вырвал ее из депрессии, которая, хотя и сильно уменьшилась после рождения сына, продолжала беспокоить ее. Теперь ей стало не все равно, умерла она или нет; жизнь перестала быть для нее последовательностью автоматически сменяющих друг друга лет, один из которых является текущим. Отныне она почувствовала себя, по ее словам, "просто счастливой". Ссорясь время от времени с мужем, она не "зацикливалась" на этом, как случалось ранее. Примерно через три месяца после "смерти в кресле дантиста", как она это называла, она все еще, к огромному своему удивлению, находи ла в себе это уверенное настроение. Даже болея гриппом, она просыпалась и спрашивала себя: "Плохо ли я себя чувствую?", — и с изумлением обнаруживала, что хотя она и чувствовала себя больной, но она не чувствовала себя плохо.

Этот единичный опыт, на первый взгляд простой, имеет огромную важность. Что означает потаенная фраза, которую она повторяла под газом: "Смерть для жизни, жизнь для умирания"? Один из смыслов, который она мне сообщает, состоит в том, что смерть для жизни, и жизнь для смерти, это значит, что, умирая, мы возрождаемся к жизни. Это делает произошедшее опытом, в которым она становится сопричастной роду — опыт, отмечаемый в различных культурах ритуалом крещения, опыт умирания, дабы заново родиться. Это также миф и ритуал воскресения — умереть, чтобы вновь восстать из мертвых. Терапевты каждый день сталкиваются с этим мифом воскресения в его реальном значении, проявляющемся с большей или меньшей интенсивностью.

Рассмотрение истории Мерседес показывает, что в самой природе терапии заложена необходимость помогать людям принять агрессию, что далеко не означает какого-либо настраивания на нее. Большинство людей, прибегающих к терапии, подобны Мерседес (хотя обычно это проявляется менее выраженно) — у них не слишком много агрессии, а напротив, слишком мало. Мы намеренно пробуждаем их агрессивность, твердо надеясь на то, что, однажды обретя свое право быть и приняв себя, они в действительности будут более конструктивно строить свои отношения с другими людьми и с самими собой. Это, конечно, совершенно другой вид агрессии, нежели тот, который обычно подразумевают под этим словом.

Итак, Мерседес не хватало агрессии. Что же можно сказать о насилии в ее жизни? Оно, несомненно, имело место, и притом в изобилии. Сны Мерседес содержали в себе так много насилия, что если бы кто-то мог видеть их, то почувствовал бы себя сидящим на жерле вулкана. Большая часть ее насилия проявлялась для самозащиты: во сне она дралась кулаками и ножами просто для того, чтобы ее не убили.

Необходимо, однако, исследовать несколько важных моментов. Один из них это присущая насилию тенденция извергаться во всех направлениях, обходить все рациональные функции. Во время драк в школе и на улице Мерседес становилась дикой, не ведала, что творит. Такое освобождение от всех видов контроля, казалось, хорошо срабатывало в этих драках, также как в случавшихся истерических драках с мужем. Полезно будет рассмотреть опыт Мерседес в этом отношении, поскольку она — очень интеллигентный человек, который, в то же время, воспитывался в примитивном окружении.

Давайте вернемся назад к самому первому сеансу психотерапии, во время которого Мерседес рассказала мне о двух сновидениях, виденных предшествовавшей ночью. Я думаю, что рассматривать оба эти сновидения надо как относящиеся, по крайней мере частично, к терапии, к которой она собиралась приступить на следующий день.

Я просила Перси [мужа] или брата о помощи. Я не по лучила ее. Моей просьбы к нему должно быть достаточно. Я проснулась злая, мне хотелось ударить его.

Раби, наш пес, был дома и оставлял фекалии по всему полу. Я вытирала за ним. Возможно, я просила Перси о помощи.

Мерседес осознавала, что "дерьмо было мое" и "то, что произошло со мной, я сама сделала". Но в сновидении содержалось и указание на то, что она ожидала от меня волшебной помощи: "Моей просьбы к нему должно быть достаточно".

Это обычная защита людей, переполненных чувством бессилия. Какая-либо иная сила должна обладать могуществом изменить ход вещей, поскольку сами они, очевидно, этим могуществом не обладают, их действия ни на что реально не влияют. Чтобы заполнить вакуум, образуемый утратой способности действовать, бессилие часто полагается на практику ' магических ритуалов. К примеру, переживая из-за увеличения своего веса, Мерседес просила меня загипнотизировать ее, чтобы ей меньше хотелось есть. Я отказался, сказав, что это устранит ее собственную ответственность, и почему бы ей не научиться быть "самой себе гипнотизером. На следующем приеме она сказала мне, что разозлилась на меня за мой отказ. Она призналась, что надеялась на некое магическое решение проблемы.

Зависимость от магии тянется сквозь века колониального угнетения чернокожих, цветных людей и различного рода меньшинств. Считалось, что черных можно сделать пассивными, послушными и беспомощными и поддерживать их в таком состоянии с помощью угроз и иногда совершаемого линчевания. Но в ложной успокоенности мы подавляем в себе вопрос, который должны были бы задать: когда человек становится неспособен постоять за себя социально или психически как в ситуации рабства, — куда уходит его сила? Никто не может достичь полного бессилия иначе, как умерев. Если он не может утверждать себя открыто, он будет делать это в превращенной норме. Потому магия — превращенная, оккультная сила совершенно необходима бессильным. Распространение магии и надежда на оккультное есть один из симптомов широко распространенного в нашу переходную эпоху бессилия[39].

Но магия — не единственный симптом. Мерседес также "гадит" в собственное гнездо, ее насилие оборачивается против нее самой. Ясная констатация этого содержится во втором сновидении, в котором пес — и котором она признает самое себя — оставляет фекалии по всему полу. Правда, это может свидетельствовать о враждебности по отношению к другим (примитивным символом чего часто являются фекалии), агрессивной мести, выброс моих отходов на ваш ковер, ваш пол. Но — и в этом "но" во многом состоит трагедия угнетенных меньшинств — фекалии оказываются на ее полу. Импульс агрессии, подавленной ярости, направляется внутрь, выступая против нее самой. Побуждение к мести, волна враждебности обходит разум и находит в мускулах свой выпускной клапан, оно иррационально в этом смысле. Оно извергается на того, кто его порождает, если рядом нет никого, на кого оно могло бы обрушиться; направление и цель насилия вторичны, только его извержение является важным в данный момент. Это точка, в которой подавленные тенденции к агрессии превращаются в насилие. Строго говоря, объект насилия не имеет отношения к делу.

Это странное явление, столь очевидно самодеструктивное, у Мерседес имело характерную для него картину. Примерно через десять месяцев после рождения сына у были следующие сновидения:

Меня преследовали все, кто только мог, мне приходилось убивать их, причинять им боль, как то их останавливать. Даже мой сын был одним из этих люден. Я должна была что-то сделать с каждым из них, иначе бы они что-то сделали со мной. Я ущипнула моего сына, и этого хватило. Но каждому из оставшихся я должна была врезать. Каждому вовремя, чтобы они не смогли меня поколотить. Я проснулась с ужасным чувством, что меня разрывают на части.

Я ехала на машине с Перси и другим мужчиной. Мужчина пытался попасть внутрь машины. Мы были в Вашем офисе там, где находится медсестра и письменный стол. Я залезла под стол, я выбрала нож. Заглянул муж чина и увидел меня под столом медсестры. Я полезла за моим ножом, но его украли. Тогда я взяла другой нож. Теперь я дралась с моим сыном и моей бабушкой. Это не доставляло мне беспокойства, я парировала удары их ножей. Потом они превратились в женщину, с которой я дралась, она старалась ранить меня.

Она дерется с сыном, равно как и с бабушкой — человеком, о котором она заботилась в детстве и к которому питала искреннюю любовь. Такое дикое нанесение ударов во всех направлениях является, по-видимому, парадигмой иррационального насилия. Это момент, важный для объяснения бунтов в гетто, где поджоги, грабежи, убийства, могут парадоксальным образом обернуться против самых близких и дорогих бунтовщикам людей.

Что общего имеют люди, с которыми дерется Мерседес? Все это люди, которым она подчинила себя. Имела ли она на то должное основание, как в случае бабушки и сына, пли не имела его, как это очевидно было в случае ее матери, — все это люди, в которых она растворила себя. В этом отношении ей необходимо их победить ради обретения самостоятельности. Это аналогично тому, что Арнольд Л.Гезелл называет "контр-волей", когда ребенок самоутверждается за счет противостояния именно тем людям, от которых он наиболее зависим. Так, разрушающее жизнь насилие становится одновременно насилием, дающим жизнь. Их взаимосвязь является источником доверия к себе, источником ответственности и свободы каждого индивида.

"Человеком, заглянувшим под стол" мог быть я, терапевт. Почему бы ей не бороться и со мной, отстаивая свою свободу? Это неизбежно двусмыслен ное положение, в котором в процессе терапии находятся все; они должны бороться с терапевтом на определенном этапе, несмотря на то, что терапевт с очевидностью пытается им помочь, а если рассмотреть это более глубоко, то именно потому, что он пытается помочь: сам их приход за помощью сопряжен с временным отказом от части имеющейся у них автономии. Кроме того, это служит противовесом гипертрофированному переносу, который превращает терапевта в бога.

Таким образом, самоутверждение имеет место непосредственно в саморазрушительном насилии как таковом. Крайняя степень утверждения выражается в демонстрации личностью права умереть от своих рук, если она выберет это. Если (п тенденция к этому есть в Америке) мы признаем всякое насилие из ряда вон выходящим и попытаемся искоренить в человеке даже возможность насилия, мы отнимем у него элемент, необходимый для полноты его человечности. Для уважающего себя человека насилие всегда является последней возможностью, и прибегать к нему будут реже, когда оно будет признано, чем когда оно вытеснено. Для свободного человека насилие остается в воображении крайним выходом, возможным, когда все другие пути перекрыты невыносимой тиранией или диктатурой, распространяющейся на дух, равно как и на тело.

Примечания:

3

New York Times, May 29, 1969.

39

Этот феномен отнюдь нс ограничен черным населением он универсален. В наше время, когда люди из всех слоев общества ощущают себя бессильными и подавленными, симптоматичным образом растет увлечение астрологией и оккультизмом (нс говоря уже просто о колдовстве). Магические тенденции проявляются и в том, как мы хватаемся за утопии. Парадоксальным образом, элемент магического присутствует в нашей вере в науку, независимо от характера самой науки. В современном интересе к оперантному обусловливанию тоже присутствует магический элемент: "Когда мы все будем обусловлены, все пойдет замечательно".