Но если конструирование будущего и провозглашение раз навсегда готовых решений для всех грядущих времен не есть наше дело, то тем определеннее мы знаем, что нам нужно совершить в настоящем, — я говорю о беспощадной критике всего существующего, беспощадной в двух смыслах: эта критика не страшится собственных выводов и не отступает перед столкновением с власть предержащими.

(Карл Маркс)

В последние годы множатся сообщения о реакционном развитии в сфере сексуальной и культурной политики в Советском Союзе. Они вызывают разочарование, заставляя проститься с надеждами.

В июне 1934 г. в Советском Союзе снова был введен параграф уголовного кодекса, предусматривающий наказание за гомосексуализм. Учащаются слухи о преследовании гомосексуалистов. Сторонники сексуальной реформы в Австрии и Германии, ведя на протяжении полутора десятилетий борьбу против параграфов уголовных кодексов своих стран, карающих за гомосексуализм, вновь и вновь указывали на прогрессивный Советский Союз, отменивший это наказание.

С недавних пор стало более трудным прерывание беременности в случае первых родов и для матерей, имеющих только одного ребенка, притом что аборт и так был объектом преследований. Немецкое движение за регулирование рождаемости, борясь против политической реакции, видело мощную опору в первоначальной позиции Советского Союза по этому вопросу (пример — кампания Вольфа — Кинле в 1932 г.). Теперь мы все чаще слышим о торжестве противников свободных абортов. Советский Союз также отворачивается от своих прежних взглядов.

Немецкое издательство "Ферлаг фюр зексуальпопитик" ("Издательство сексуально-политической литературы". — Прим. пер.) издало в 1932 г. при участии различных молодежных организаций написанную мной книгу "Борьба молодежи за свои сексуальные интересы", чтобы показать мои взгляды и результаты практической деятельности в этой области. В работе среди молодежи мы ссылались на свободу в сексуальной сфере, предоставленную в Советском Союзе молодым, что и нашло отражение в моей книге. Коммунистическая партия Германии в 1932 г. запретила распространение книги, а годом позже и нацисты внесли ее в список запрещенных. А теперь мы слышим, что молодежь Советского Союза ведет тяжелую борьбу против старых врачей и некоторых высокопоставленных чиновников, которые вновь и вновь возвращаются к старой теории аскетизма. Мы не можем больше ссылаться на сексуальную свободу советской молодежи и видим смятение, которое охватило западноевропейскую молодежь, не понимающую, что происходит в СССР.

Мы читаем и слышим, что в Советском Союзе снова превозносится и «укрепляется» принудительная семья. Как стало известно во время написания этих строк, планируется отмена брачного законодательства, принятого в 1918 г. В борьбе против законов, являющихся юридической базой принудительного брака, мы всегда успешно опирались на советское брачное законодательство. Мы могли видеть подтверждение слов Маркса о том, что социальная революция "отменяет принудительную семью", и нам приходилось вести трудную работу, чтобы объяснить людям, связанным семьей, необходимость и полезность этого процесса. Сегодня торжествует реакционная политика в области семьи. Нам говорят: "Смотрите, с вашими теориями дело дрянь. Даже Советский Союз отказывается от лжеучения о разрушении авторитарной семьи. Принудительная семья была и остается основой общества и государства".

Мы читаем и слышим, что в связи с решением вопроса о беспризорности на родителей вновь возлагается ответственность за воспитание детей. В своей педагогической и культурной работе мы исходили из того факта, что в Советском Союзе власть над детьми была отобрана у родителей, а заботу об их воспитании передали всему обществу. Коллективизация воспитания детей была для нас, несомненно, одним из основных процессов развития социалистического общества. Каждый прогрессивно настроенный рабочий, любая мать, наделенная ясным умом, признавали и одобряли это направление развития общественной жизни в Советском Союзе. Ведя работу среди масс, мы боролись против собственнического инстинкта и злоупотребления властью со стороны матерей по отношению к детям, применяли все наши знания, чтобы показать матерям, что детей у них не «отнимают», но что общественное воспитание детей должно снять с них тяготы и заботы. Мы добились успеха. Теперь же реакционно настроенные педагоги могут сказать: "Смотрите, даже в Советском Союзе покончили с глупостями, восстановив естественное право и вечную власть родителей над детьми".

Я рекомендую читателю достать русскую книгу Есипова-Гончарова "Я хотел бы быть как Сталин" ("I want to be like Stalin", 1947 г.). Эта книга была издана русским комиссариатом воспитания (Наркомпросом. — Прим. пер.), то есть официально. Она представляет собой самое гнусное изо всех тех злоупотреблений детским характером в соответствии с целями власть предержащих, которые встречались мне за 30 лет работы психиатра.

В советских школах давно отказались от Далтон-плана. Методы обучения приобретают все более авторитарный характер. Мы давно уже не можем опираться на советский опыт в борьбе, которую ведем в сфере педагогики за самоуправление детей и уничтожение авторитарной формы школы.

Борясь за рациональное половое просвещение детей и юношества, мы всегда ссылались на успехи Советского Союза в этой сфере. Но вот уже который год мы ничего не слышим о каких-либо новых достижениях, кроме того разве, что идеология аскетизма принимает все более жесткие формы.

Следовательно, нам приходится констатировать торможение сексуальной революции, более того, возвращение вспять к формам регулирования любовной жизни, основывающимся на авторитарной морали.

Мы узнаем из самых различных источников, что в Советском Союзе сексуальная реакция постоянно берет верх, а прогрессивные круги не в состоянии объяснить эти процессы, пытаются обрести ясность и не находят ее, оказываясь поэтому бессильными перед злоупотреблениями властью со стороны реакции. Замешательство как в Советском Союзе, так и вне его ставит, таким образом, на повестку дня вопрос о советской сексуальной политике. Что случилось? Почему сексуальная реакция берет верх? Из-за чего потерпела крах сексуальная революция? Что следует делать? Это вопросы, которые сегодня должны интересовать каждого воспитателя, любого, кто занимается социальным попечением, и каждого теоретика или практика экономической политики.

Аргумент, в соответствии с которым политическая реакция может помешать открытому обсуждению этого вопроса, несостоятелен. Во-первых, политическая реакция никогда не сможет встать на точку зрения научной сексуальной политики, чтобы выступить против нынешних мер, принимаемых в Советском Союзе. Напротив, она торжествует, наблюдая за этими мерами. Во-вторых, прояснение данного вопроса в европейском и американском рабочем движении важнее оглядки на возможный престиж. Замешательство вредит. Во Франции «Юманите» уже провозгласила борьбу за спасение «расы» и "французской семьи". Реакционные меры, принимаемые в Советском Союзе, сегодня известны каждому и их нельзя отрицать.

Регресс в сексуальной сфере, наблюдаемый в Советском Союзе, связан с обидами вопросами революционного культурного развития. Мы знаем, что направление движения к самоуправлению в общественной жизни отступили в пользу авторитарного руководства обществом. Регресс, проявляющийся в сексуальной сфере, наиболее четко и яснее всего осознается именно здесь, так как сексуальный процесс в обществе всегда был ядром процессов его культурного развития. Мы видим это на примере политики фашизма по отношению к семье столь же ясно, как и в истории первобытного общества при переходе от матриархата к патриархату. В первые годы существования коммунистического государства коренному изменению экономических отношений сопутствовала революция в сексуальной жизни. Эта сексуальная революция была объективным выражением революционного преобразования культуры. Без понимания сексуального процесса в Советском Союзе нельзя понять и происходящий там процесс культурного развития.

Катастрофичной окажется та ситуация, в которой вожди революционного движения попытаются защищать реакционные, мещанские взгляды, используя ярлык «мелкобуржуазности», наклеиваемый на приверженца сексуальной революции. Возвращение к китчу в различных формах является только выражением неудачи прорыва вперед.

В этой работе мы лишь в самом общем виде намечаем соотношение между торможением сексуальной революции и регрессом в культурно-политической сфере. Может быть, в ближайшее время удастся получить материал, необходимый для уяснения общих вопросов культуры. Полезнее все же исследовать сначала ядро культуры, чем поступать наоборот, запутывая общую дифференцированную проблему культуры без знания ее основы, структурированной в соответствии со структурой человеческой личности.

Сексуальная революция в Советском Союзе началась с распадом семьи. Она распадалась самым радикальным образом во всех слоях населения — здесь раньше, там позже. Этот процесс был болезненным и хаотическим. Он вызвал ужас и смятение. Так была в высшей степени недвусмысленно доказана правильность сексуально-экономической теории в части, касающейся сути и функции принудительной семьи. Патриархальная семья является в структурном и идеологическом отношении очагом воспроизводства всех общественных порядков, покоящихся на принципе авторитета. С ликвидацией этого принципа автоматически должна испытать потрясение и сама семья.

В распаде принудительной семьи выражается то обстоятельство, что сексуальные потребности людей взрывают оковы, наложенные на них экономическими и властными связями, существующими в семье. Происходит отделение экономики от сексуальности. Если в условиях первобытно-коммунистического матриархата экономика служила удовлетворению потребностей всего общества (в том числе и половых), если в условиях патриархата сексуальные потребности служили меньшинству, а значит, и подвергались принуждению с его стороны, то настоящая социальная революция, несомненно, направлена на то, чтобы снова поставить экономику на службу удовлетворению потребностей всех членов общества, занятых производительным трудом.

Данный поворот в отношениях между потребностями и экономикой является одной из важнейших характеристик социальной революции. Распад семьи можно понять только с учетом этого общего процесса. Он осуществился бы быстро и радикально, к тому же без помех, если бы речь шла только о том, чтобы устранить бремя, которое означают для членов семьи семейные экономические связи, и высвободить силу половых потребностей, скованных этими связями. Суть проблемы, следовательно, не столько в причинах распада семьи — они очевидны. Гораздо труднее ответить на вопрос о том, почему этот распад представляет собой такое болезненное психическое явление, как ни один другой переворот.

Экспроприация средств производства болезненна только для их прежних владельцев, но отнюдь не для массы, не для носителей революции. Ликвидация же семьи затрагивает как раз тех, кто должен осуществить экономический переворот, — рабочих, служащих, крестьян. Именно здесь с наибольшей четкостью и проявляется консервативная функция семейных связей. Благодаря очень сильным семейным чувствам торможение сказывается именно на носителе революции. Его привязанность к жене и детям, его любовь к сколь угодно убогому дому, его тяга к привычной жизни и т. д. более или менее препятствуют осуществлению главного деяния революции — преобразованию человека. Подобно тому, как, например, в процессе формирования фашистской диктатуры в Германии семейные привязанности оказали тормозящее воздействие на революционные силы, что только и позволило Гитлеру создать империалистическую, националистическую идеологию на прочном фундаменте таких отношений, эти привязанности и во время революции тормозят намеченное изменение жизни. Возникает тяжелое противоречие между распадом основ семьи и структурой человеческого сознания, ориентированной на семью. Люди не так-то легко и быстро поддаются изменениям, они хотят сохранить семью, причем большей частью в силу эмоциональных привязанностей и бессознательных стремлений. Замена патриархальной формы семьи трудовым коллективом, несомненно, представляет собой ядро проблемы культуры в условиях революции. Никто не должен обманываться, слыша зачастую очень громкий бунтарский крик: "Прочь от семьи!". Часто как раз тот, кто громче всех требует уничтожения семьи, неосознанно привязан к своему детству, проведенному в семье. Такие глашатаи мало пригодны для теоретического и практического решения сложнейшей из всех проблем — замены семейных связей общественными. Если не удастся одновременно с созданием саморегулирующегося общества, основанного на принципах рабочей демократии, обеспечить укоренение этих принципов в психической структуре человека, если на длительное время сохранятся чувства семейной привязанности, то неизбежно должна возникнуть и будет все более расширяться трещина между развитием экономики и структуры массового сознания, то есть культуры, в таком обществе. Переворот в культурной надстройке не происходит потому, что начало, являющееся его носителем, то есть психическая структура человека, не испытывает качественных изменении одновременно с экономическими преобразованиями.

В работе Троцкого "Вопросы быта" мы находим немало материала, касающегося распада семьи в 1919–1920 гг. Констатируются следующие факты.

Семья, в том числе пролетарская, «ослабла». Этот факт рассматривался на совещании с московскими агитаторами как непреложный, и его никто не оспаривал. Во время совещания ему давались различные оценки: "одни были спокойны, другие сдержанны, третьи нерешительны". Всем было ясно, что наблюдается "какой-то крупномасштабный, весьма хаотичный процесс, который вскоре примет трагические формы", который еще "вовсе не смог раскрыть скрытые в нем возможности формирования нового, более высокого семейного устройства". Сообщения, указывающие на крах семьи, просачивались и в печать, "даже если это происходило чрезвычайно редко и в общей форме". Многие полагали, что в распаде рабочей семьи следовало усматривать проявление "буржуазного влияния на пролетариат". Многие другие считали такое объяснение неправильным. Они полагали, что проблема сложнее и глубже. С их точки зрения, влияние буржуазного прошлого и настоящего на пролетариат было естественным. Главный же процесс, по их мнению, надлежало искать в "эволюции самой пролетарской семьи", происходящей в болезненных и кризисных формах, и люди были свидетелями первых, в высшей степени хаотичных этапов этого процесса.

Наблюдавшие тогда за процессами, протекавшими в области семейной жизни в послереволюционной России, видели, что первый период разрушения еще далеко не закончен. Расшатывание и распад семьи еще шли полным ходом. Повседневная жизнь оказалась гораздо консервативнее экономики, в том числе и потому, что она осознавалась гораздо меньше по сравнению с хозяйственными проблемами.

Далее отмечалось, что распад старой семьи не ограничивался самым верхним слоем рабочего класса, то есть коммунистическим авангардом, слоем, подверженным наиболее сильному воздействию новых отношений, но, выходя за его пределы, проникал и в более глубокие слои. Бытовало и мнение о том, что коммунистический авангард испытал раньше и в более жесткой форме то, что было более или менее неизбежным для рабочего класса в целом.

Мужчина или женщина все более и более вовлекались в выполнение общественных функций, и тем самым лишалось основы притязание семьи на принадлежность ей того или иного ее члена. Подраставшие дети попадали в коллективы. Так возникала конкуренция между семейными и общественными связями. Но если общественные связи были новы, молоды, едва рождались, то семейные гнездились во всех порах повседневной жизни, в каждом проявлении психической структуры. Духовная скудость сексуальных отношений, характерная для большинства браков, не могла конкурировать с новыми, исполненными жизнерадостности сексуальными отношениями, практиковавшимися в коллективах. И все это происходило на основе прогрессирующего искоренения главной связи в семье — материальной власти мужчины над женой и детьми. Экономическая связь разорвалась, а с ней разрушились и сексуальные препятствия к освобождению. Но это еще не означало "сексуальной свободы".

Внешняя свобода, позволяющая достичь сексуального счастья, еще не есть само сексуальное счастье. Его достижение предполагает прежде всего психическую способность создавать счастье и наслаждаться им. Но в семье на место генитальных потребностей большей частью приходили зависимости, напоминающие младенческие или болезненные сексуальные привычки. Это были потребности, оснащенные всей силой сексуальной энергии, но разрушавшие любую биологически нормальную оргастическую способность к переживанию. Члены семьи сознательно или бессознательно ненавидели друг друга и заглушали ненависть судорожной любовью или клейкой зависимостью, которая едва ли могла замаскировать свое происхождение из скрытой ненависти. В эпицентре проблем семейных отношений стояла неспособность искалеченной в генитальном и сексуальном отношении женщины с ее неготовностью к экономической самостоятельности, позволяющей отказаться от защиты со стороны семьи, оборачивающейся рабством, и от суррогатного удовлетворения, которое давало ей господство над детьми.

Женщина, вся жизнь которой характеризовалась убожеством сексуальных отношений и экономической зависимостью, видела в выращивании детей смысл своего существования. Она воспринимала любое, даже благотворное для детей, ограничение семейных отношений как нанесение ей тяжелого ущерба и умела оказывать таким действиям сильное сопротивление. Это сопротивление вполне понятно, и с ним приходилось считаться. В романе Гладкова "Новая земля" со всей ясностью показано, что трудности борьбы за создание коллектива нельзя хотя бы приблизительно сравнить с тяжелой борьбой женщины за дом, семью и детей. Коллективизация жизни вначале происходила под воздействием сверху, посредством декретов и при поддержке революционной молодежи, разорвавшей путы родительского авторитета. Но препятствия, порождавшиеся семейными связями, с каждым шагом, который средний представитель массы хотел сделать в направлении к коллективизации, давали себя знать, проявляясь, в первую очередь, в его собственных неосознанных чувствах зависимости от семьи и тоске по ней.

Трудности и конфликты, возникающие в маленьком мирке повседневной жизни, коренились не в каком-то «случайном», "хаотическом" состоянии, сложившемся из-за «неразумия» или «безнравственности» людей. Эта ситуация вполне согласуется с законом, который определяет отношения между формами сексуальности и общественной организации.

В первобытном обществе, которое было структурировано на основе коллективистских принципов "первобытного коммунизма", единицей социальной структуры является клан, сумма всех кровных родственников, происходящих от одной праматери. Внутри этого клана, представляющего собой и экономическую единицу, существует только внутренне слабый парный брак. В той мере, в какой ввиду коренных экономических изменений кланы подчиняются зародышу патриархальной семьи вождя, начинается и разрушение клана семьей. Семья и клан приходят в антагонистическое противоречие друг с другом. Чем дальше, тем больше семья занимает место клана в качестве экономической единицы, становясь тем самым точкой кристаллизации патриархата. Вождь в клановой организации, зиждущейся на материнском праве, не занимавший первоначально никакой антагонистической позиции по отношению к клановому обществу, постепенно становится патриархом семьи, получает благодаря этому экономические преимущества и шаг за шагом превращается в патриарха всего племени. Впервые возникает, как было доказано, классовое противоречие между семьей вождя и подчиненными ему кланами племени. Следовательно, первыми классами были семья вождя, с одной стороны, и род — с другой.

По мере развития материнского права в отцовское, семья получает наряду со своими экономическими функциями и другие, более значительные. Речь идет об изменении места человека в социальной структуре, о его превращении из свободного члена клана в угнетенного члена семьи. Этот процесс наиболее отчетливо выражен в современной большой индейской семье. Обособляясь от клана, семья становится не только организацией, где формируются первоначальные классовые отношения, но и институтом социального угнетения в границах семьи и вне их. Возникающий таким образом "человек семьи" начинает, изменяя свою психологическую структуру, воспроизводить формирующуюся патриархальную классовую организацию общества. Важнейший механизм этого воспроизводства — поворот от положительного отношения к сексуальности к ее подавлению, а его основа — материальное превосходство, которого добился вождь.

Подытожим вкратце суть этого психического поворота: на место свободных, добровольных, движимых только общими жизненными интересами отношений между членами одного клана и племени приходит противоречие между экономическими, а с ними и сексуальными интересами. На место добровольной работы приходит требование выполнения этой работы и бунт против требования, на место естественной социальной общности — моральное требование, на место воинства, основанного на боевом товариществе, — дружина, строящаяся на авторитарных началах, место добровольного счастливого любовного союза занимает "душевный долг", клановая солидарность уступает место семейной связи, одновременно с появлением которой возникает и бунт против нее.

Жизнь, упорядоченная сексуально-экономическими методами, заменяется сексуальными ограничениями, а с ними впервые появляются душевные заболевания и половые извращения. Биологический организм, обладающий естественной силой и уверенностью в себе, становится беспомощным, испытывает нужду в защите, боится высшей силы. Естественная оргастическая сила уступает место мистическому экстазу, будущим "религиозным переживаниям", и неутолимой тоске, вызванной состоянием вегетативной нервной системы. Ослабленное «Я» каждого ищет опоры в помощи и идентификации с племенем, постепенно превращающимся в «нацию» с вождем, который, в свою очередь, постепенно становится патриархом племени, а в конце концов и королем. Рождение структуры подданных совершилось, и закреплено укоренение порабощения человека в этой структуре.

Согласно постулатам, сформулированным Марксом в "Коммунистическом манифесте", одной из главных задач социальной революции является упразднение семьи. То, что здесь раскрывается в качестве теоретического положения, сформулированного в результате исследования процессов общественного развития, нашло позже свое подтверждение на примере развития общественной организации в Советском Союзе. Место семьи начала занимать общественная организация, имевшая определенные черты сходства с кланом первобытного общества, а именно: социалистический коллектив на предприятии, в школе, в колхозе и т. д. Но социальная революция в Советском Союзе на первой своей фазе открывает перед нами новый поворот этого процесса — восстановление первобытно-коммунистических отношений на более высоком, цивилизованном уровне, перелом от отрицания сексуальности к положительному отношению к ней.

Различие между кланом доисторических времен и коллективом при коммунизме заключается в том, что первый базируется на кровном родстве и в этом качестве становится экономической единицей. Социалистический же коллектив при коммунизме состоит из людей, не связанных кровным родством, и основывается на выполнении совместных экономических функций. Он возникает как экономическая единица и с неизбежностью ведет к формированию личных отношений, которые характеризуют или, лучше сказать, начинают характеризовать его как сексуальный коллектив. Подобно тому, как в первобытном обществе семья разрушила клан, в коммунизме экономический коллектив разрушает семью, которая начала «крошиться» уже в условиях капиталистического кризиса.

Процесс приобретает обратное направление. Если семья укрепляется в идеологическом или структурном отношении, то развитие коллектива тормозится. Если преодолеть торможение не удается, то коллектив саморазрушается, не будучи в силах преодолеть границы структуры характера человека, ориентированной на семью. Так происходило, например, в молодежных коммунах (см. ч. II, гл. V). Процесс, происходящий в начале развития коммунизма, можно охарактеризовать как конфликт между экономическим коллективом с присущей ему тенденцией положительного восприятия сексуальности и сексуальной самостоятельности, с одной стороны, и структурой индивидов, характеризующейся индивидуалистически-семейственной ориентацией, боязнью сексуальных отношений, — с другой.

Самым четким выражением первого натиска сексуальной революции на систему традиционной сексуальности было советское право, регламентировавшее новые сексуальные отношения. Большинство традиционных положений в этих законах буквально поставлено на голову. (Хотя позже сексуальная реакция, например в пробелах брачного законодательства, в законах об аборте и т. д., снова обретала почву там, где сразу же не был осуществлен этот переворот в полном объеме.)

Чтобы лучше понять полный антагонизм морального регулирования, основанного на сексуальной морали и сексуальном регулировании, необходимо противопоставить законодательство времен революции прежнему, времен царизма. Излишне подробно здесь доказывать, что либеральные и «демократические» законы, регулирующие половые отношения, в принципе, ничем не отличаются от царских законов, а по степени сексуального угнетения, санкционируемого ими, — лишь незначительно. Регулирующие меры, основанные на сексуальной морали и авторитарных принципах, всегда оставались, по сути, одними и теми же. Это важно подчеркнуть, потому что мы должны полемизировать с точкой зрения, согласно которой меры, принимаемые в Советском Союзе, лишь ставят другой авторитарный порядок на место капиталистического строя, то есть, например, что советский закон о браке представляет собой просто упразднение угнетения, а не принципиально иное, начиная с основы, регулирование данной проблемы. Проблема сексуальной экономики заключается как раз в сути этого другого характера «порядка». Процитируем сначала выдержку из царского законодательства:

"Ст. 106. Муж обязан любить свою жену как собственное свое тело, жить с нею в согласии, уважать, защищать, извинять ее недостатки и облегчать ее немощи. Он обязан доставлять жене пропитание и содержание по состоянию и возможности своей.

Ст. 107. Жена обязана повиноваться мужу своему как главе семьи, пребывать к нему в любви, почтении и послушании, оказывать ему угождение и привязанность как хозяйка дома.

Ст. 164. Власть родительская распространяется на детей обоего пола и всякого возраста.

Ст. 165. Родители, для исправления детей строптивых и неповинующихся, имеют право употреблять домашние исправительные меры. В случае же безуспешности сих мер в родительской власти:

1) детей обоего пола, не состоящих в государственной службе, за упорное неповиновение родительской власти, развратную жизнь и другие явные пороки заключать в тюрьму;

2) приносить на них жалобы в судебные установления. За упорное неповиновение родительской власти, за развратную жизнь и другие явные пороки дети по требованию родителей без особого судебного следствия подвергаются тюремному заключению на срок от 2 до 4 месяцев. В этом случае родители вправе увеличивать продолжительность тюремного заключения по своему усмотрению или объявлять о вступлении наказания в силу".

Попытаемся составить общее представление о том, в чем выражается моральное регулирование. Супруги находятся под принуждением морального обязательства, закрепленного законом. Муж должен любить свою жену независимо от того, может он или нет, а позже — желает он этого или нет. Жена должна быть покорной домохозяйкой. Изменение ситуации, ставшей безнадежной, невозможно. Закон прямо уполномочивает родителей использовать предоставленную им власть над детьми как раз в тех целях, которые абсолютно едины с интересами авторитарной государственной власти, например за "упорное неповиновение родительской власти (представительнице власти государственной) детей можно сажать в тюрьму сроком от 2 до 4 месяцев.

Ввиду столь откровенного выражения приверженности государственному строю, зиждущемуся на патриархальной основе, кажется почти невероятным, сколь мало внимания революционное движение уделяло и все еще уделяет сексуальному угнетению как главному средству порабощения человека. Сексуальной экономике не было нужды вскрывать содержание и механизмы угнетения какого бы то ни было рода, так как они открыто проявлялись и проявляются в любом законодательстве, в любом феномене культуры патриархата. Проблема заключается в том, почему этого не видели, почему не было использовано мощное оружие, которым оборачивается такое разоблачение. Как царское, так и любое другое реакционное законодательство дает ясный ответ на вопрос сексуальной экономики о сути этой проблемы: целью порядка, основанного на авторитарной морали, является сексуальное угнетение. Везде, где бы ни осуществлялось моральное регулирование с использованием своего главного средства — сексуального угнетения, не может быть речи о настоящей свободе.

О значении, которое социальная революция придавала революции сексуальной, свидетельствуют два декрета за подписью Ленина, изданные уже 19 и 20 декабря 1917 г. Они, по существу, упраздняли все прежнее законодательство о браке и семье. Один декрет назывался "Об отмене брака ", но его содержание было не таким однозначным, как название. Второй декрет назывался "О гражданском браке, о детях и о внесении в акты гражданского состояния". Оба закона лишали мужчину права на руководство семьей, предоставляли женщине полное материальное, а равно и сексуальное самоопределение, объявляли само собой разумеющимся право женщины на свободный выбор имени, места жительства и гражданства. Любому разумному современнику событий было ясно, что законодательство лишь обеспечило внешние условия процесса, который еще только должен был развернуться. Таким способом ему была придана определенная идеологическая форма. Недвусмысленное провозглашение отмены патриархальной власти посредством революционного закона разумелось само собой. С отстранением от власти прежнего господствующего класса, с ликвидацией его государственного аппарата подавления прекратилась, конечно, и отцовская власть над членами семьи, прекратилось и представительство государства внутри принудительной семьи как структурообразующей ячейки классового общества.

Если бы тогда была понята логическая и безусловно необходимая связь между авторитарным государством и патриархальной семьей как сферой, в которой происходит воспроизводство структур этого государства, если бы из понимания данной связи были бы сделаны практические выводы, то революция избежала бы некоторых бессмысленных дискуссий и ошибок, более того, и попятного движения, вызывающего опасение. Главное, если бы это произошло, то можно было бы найти правильные аргументы и принять должные меры против представителей старой идеологии и морали, которые шаг за шагом начали повсюду оживляться. Они занимали высшие должности, а участники революционного движения и не подозревали, какой вред причиняли эти люди.

В соответствии с общей тенденцией к упрощению жизни, характерной для советской системы, расторжение принудительного брака было чрезвычайно облегчено. Сексуальный союз, который все еще назывался «брачным», можно было столь же легко расторгнуть, как и заключить. При этом решающее значение имело только "свободно выраженное согласие" партнеров. Никто не мог принудить другого вступить в связь, если это противоречило его "свободной воле". Вопрос об отношениях между партнерами больше не решало государство. Сохранение или расторжение этих отношений зависело только от решения самих партнеров. Стало бессмысленным требовать причин для развода. Если один из партнеров хотел выйти из сексуального сообщества, он не был обязан обосновывать свой шаг. Директор института социальной гигиены в Москве Баткис писал, что брак и его расторжение стали исключительно частным делом, а "принцип задолженности", или «расстройства», — "абсолютно чуждым" советскому закону.

Регистрация отношений перестала быть обязательной. Сексуальные отношения, в которые один из партнеров вступал помимо существующих, даже при регистрации последних, "не преследовались". Тем не менее неуведомление партнера о таких отношениях рассматривалось как «обман». Обязательство выплаты алиментов первоначально считалось только "переходной мерой". В случае развода оно сохраняло силу лишь на протяжении шести месяцев и только при условии, если один из партнеров был безработным или нетрудоспособным. Переходный характер требования о выплате алиментов становится вполне понятным, если учитывать тенденцию советской системы к установлению полной экономической независимости всех членов общества. В первые годы после революции эта обязанность имела лишь функцию помощи преодоления первых трудностей, препятствовавших реализации замыслов, заложенных в самой сути общественного строя и направленных на достижение полной личной и экономической свободы. Но семья была упразднена только юридически, а не фактически. Ведь до тех пор пока общество не может обеспечить пропитание всем взрослым и подрастающему поколению, сохраняется функция семьи, заключающаяся в том, чтобы в качестве представителя общества гарантировать социальную обеспеченность всем своим членам. Как регистрация брака, так и выплата алиментов задумывались, следовательно, как переходные институты. Если кто-либо жил длительное время в зарегистрированном браке и оказывал материальную помощь своей семье, то для нее возникал ущерб в том случае, когда этот человек брал на себя новые семейные обязательства. Не сообщая своей первой жене о новых отношениях, он, несомненно, обманывал ее. Из таких семейных отношений возникало, следовательно, само собою торможение сексуальной революции или противоречие смыслу советского закона, недвусмысленно гарантировавшего личную свободу, в том числе и при отношениях с несколькими партнерами.

Здесь мы впервые сталкиваемся с реальным противоречием между элементом советской идеологии свободы, предвосхитившей в законодательстве о браке будущую сексуальную свободу, которую еще только предстояло достичь, и реальными условиями семейного бытия. Обязанность уплаты алиментов и заинтересованность в этом женщин, еще не ставших свободными, противоречили желанной свободе. Позже мы обнаружим такие противоречия во множестве. Здесь же важно не то, что противоречия существовали, а то, в какой форме они были разрешены, шло ли разрешение в соответствии с первоначальным направлением, то есть к свободе, или к торможению.

Советский закон явственно обнаруживает, таким образом, с одной стороны, элементы, предвосхищающие в идеологическом отношении желаемое конечное состояние, с другой стороны, элементы, свидетельствующие об учете переходного характера ситуации. Только прослеживая с самого начала динамическое развитие этих противоречий между желаемой целью и действительным положением в данный момент, можно разгадать загадку торможения сексуальной революции в Советском Союзе, все сильнее дающего себя знать.

Лицемеры, рассуждающие на темы культуры и о половых проблемах, часто призывают на помощь Ленина для поддержки своих реакционных позиций. Полезно поэтому будет услышать, сколь ясно Ленин видел, что с помощью законодательства положено только начало культурной революции, а с ней и революции сексуальной.

Дискуссии среди населения о "переустройстве личной и культурной жизни", о так называемом "новом быте", длились годами. Этим дискуссиям были свойственны такие воодушевление и активность, которые могли проявить лишь люди, только что сбросившие тяжелые оковы и ясно понявшие, что им надлежит совершенно заново строить свою жизнь. Дискуссии о "половом вопросе" продолжались с начала революции, пока в конце концов не затихли. Мы как раз и пытаемся понять, почему они затихли и уступили место попятному движению. Характерно, что в 1925 г., когда, согласно сообщению Фанины Халле[17] дискуссия о половом вопросе достигла кульминации, тогдашний народный комиссар (юстиции. — Прим. пер.) Курский должен был начать новый проект кодекса о браке и семье словами Ленина:

"Конечно, с помощью одних только законов всего не сделаешь, и мы ни в коем случае не удовлетворимся одними декретами. Но в области законодательства мы уже осуществили все, что от нас требовалось, чтобы уравнять положение женщины и мужчины, и мы можем по праву гордиться этим. Положение женщины сейчас таково, что оно, с точки зрения даже самых развитых стран, может быть названо идеальным. Но мы говорим себе, что это, конечно, только начало".

"Начало" чего? Если понаблюдать за дискуссиями, столь будоражившими тогда все умы, то можно сказать, что консерваторы располагали всей сокровищницей старых аргументов и «доказательств». Революционеры же, хотя и точно чувствовали, что на место «старого» должно прийти что-то «новое», но не могли найти слов, чтобы верно выразить суть этого нового. Они боролись смело и неутомимо, но в конце концов ослабели и оказались несостоятельными в дискуссии потому, что им самим приходилось с большим трудом ковать свое оружие, искать аргументы в бурной жизни революции, а также потому, что они сами, в известной мере, были пленниками старых понятий, которые обхватывали их, как водоросли пловца.

Любое усилие, направленное на раскрытие противоречий советской культурной революции, осталось бы напрасным, если бы не удалось таким образом понять смысл наиболее трагической битвы за новое во всей истории борьбы за эту цель, с тем чтобы противодействовать сексуальной реакции, лучше вооружившись, если общество однажды вновь осознает свое бытие и приступит к переустройству своей жизни.

В Советском Союзе отсутствует как теоретическая, так и практическая подготовка к встрече с трудностями, порожденными переустройством культурной жизни. Попытаемся сначала составить представление об этих трудностях, проистекавших отчасти из незнания глубоких психических структур рода человеческого, унаследованного от патриархата, существовавшего при царизме, а отчасти являвшихся трудностями переходного периода революции. Сопоставим же моменты, вполне соответствовавшие революционным замыслам, будь то в форме требований или реальных шагов, с теми, которые выражали неуверенность и позже вынудили к отступлению.

Повсеместно считают, что самые важные черты сексуальной революции в Советском Союзе можно увидеть на примере изменений, проявившихся в законодательстве. Мы, однако, имеем право только в том случае придавать общественное значение законодательным или каким-либо другим внешним, формальным изменениям, если они действительно "овладевают массами", то есть преобразуют их психическую структуру. Только таким образом, то есть единственно посредством глубоких изменений в чувствах и инстинктивной жизни масс, идеология или программа может стать силой, осуществляющей исторический переворот. Ведь "субъективный фактор истории", который так часто упоминают и так мало понимают, заложен только и исключительно в психической структуре масс. Он имеет решающее значение для развития общества независимо от того, терпят ли массы пассивно произвол и угнетение, приспосабливаются ли к процессам технического развития, начатым господствующими силами, или сами активно вмешиваются в ход общественного развития, как, например, во время революции. Поэтому никакой способ рассмотрения общественного развития не может назвать себя революционным, если в соответствии с ним психическое состояние масс воспринимается просто как результат экономических процессов, а не как их двигатель.

При нашем подходе последствия советской сексуальной революции следует оценивать не в соответствии с изданными законами (они свидетельствуют лишь о тогдашнем духе большевистского руководства), а по революционным потрясениям, которые масса русского народа пережила после издания законов, и по итогам этой борьбы за "новую жизнь".

Какова была сексуально-политическая реакция масс на коренные изменения в законодательстве? Как реагировали низовые партийные функционеры, теснее всего связанные с массами? Какую позицию заняло позже партийное руководство?

Ознакомимся сначала с отчетом Александры Коллонтай, которая очень рано задумалась над проблемами бушевавшего сексуального кризиса:

"Чем дольше длится (сексуальный. — В. Р.) кризис, чем более хронический характер он принимает, тем безысходнее представляется положение современников и тем с большим ожесточением набрасывается человечество на всевозможные способы разрешения "проклятого (?! — В.Р.) вопроса". Но при каждой новой попытке разрешить проблему пола запутанный клубок взаимных отношений между полами лишь крепче заматывается, и как будто не видать той единственно правильной нити, с помощью которой удастся наконец совладать с упрямым клубком. Испуганное человечество в исступлении бросается от одной крайности к другой, но заколдованный круг сексуального вопроса остается по-прежнему замкнут… "Сексуальный кризис" на этот раз не щадит даже и крестьянство. Подобно инфекционной болезни, не признающей "ни чинов, ни рангов", перекидывается он из дворцов и особняков в скученные кварталы рабочих, заглядывает в мирные обывательские жилища, пробирается и в глухую русскую деревню… От сексуальных драм "нет защиты, нет затворов". Было бы величайшей ошибкой воображать, что в его темных безднах барахтаются одни представители обеспеченных слоев населения. Мутные волны сексуального кризиса все чаще и чаще захлестывают за порог рабочих жилищ, создавая и здесь драмы, по своей остроте и жгучести не уступающие психологическим переживаниям "утонченно-буржуазного" мира".[18]

Разразился кризис скромной частной сексуальной жизни, жизни семейной. Новый закон о браке, провозгласивший "упразднение брака", лишь внешне проложил дорогу этому процессу. Действительная же сексуальная революция происходила в реальной жизни. Для начала один только факт, что руководители государства занялись половыми проблемами, означал революцию, важность которой не следовало недооценивать. Затем этим вопросом занялись функционеры более низкого уровня. Поначалу крах старого порядка вызвал лишь хаос. Простые, непросвещенные носители революции мужественно и бесстрашно подошли к задачам невероятной сложности, «образованные» же и благородные представители интеллигенции, напротив, предавались «размышлениям», если они вообще догадывались о сути процессов, происходивших в обществе.

В своей небольшой книге "Вопросы быта" Троцкий при поддержке московских партийных функционеров обратил внимание советской общественности на скромную повседневную жизнь. Он не поднимал половые проблемы! Он просто дал функционерам возможность высказаться по актуальным проблемам повседневности. И те, будто они уже разбирались в сексуальной экономике, говорили почти исключительно о "семейном вопросе". Речь шла, однако, не о правовых или социологических вопросах семейной жизни, а о неопределенности и неуверенности, касающихся преобразования сексуальной жизни, то есть о том, что прежде было связано с семьей как экономической единицей, а теперь, с ее распадом, породило вопросы, неизвестные ранее.

В первые годы революции поведение низовых функционеров было образцовым для каждой будущей революции. Подход к сексуальной революции (как к ядру всякой культурной революции) был правилен не только с точки зрения законодательства, но и в том, что касалось способов рассмотрения трудностей и постановки вопросов. Вот некоторые примеры.

Функционер Казаков высказывался следующим образом:

"С внешней стороны переворот в семейную жизнь внесен, то есть стали смотреть на семейную жизнь проще. Но коренное зло не изменилось, то есть облегчение семье от повседневных семейных забот не получается и остается преобладание одного члена семьи над другим. Люди стремятся к общественной жизни, и когда этим стремлениям нет достижения из-за семейных нужд, получаются склока, болезнь неврастенией, и тот, который уже с этим не может мириться, или бросает семью, или мучает себя, пока не становится сам неврастеником".

В нескольких фразах Казаков осмыслил следующие проблемы:

1) ситуация в семье внешне основательно изменилась, внутри же семьи все осталось по-прежнему;

2) семья оказывала тормозящее воздействие на революционный порыв, устремленный к созданию коллектива;

3) препятствия, имеющиеся внутри семьи, отрицательно сказывались на психическом здоровье ее членов, что равнозначно снижению трудоспособности и радости труда, а также возникновению душевных заболеваний.

Следующие высказывания раскрывают воздействие глубоких экономических изменений на прогрессирующий распад семьи.

Кобозев: "Несомненно, революция внесла большие изменения в семейно-бытовую жизнь рабочих; в частности, если работают на производстве муж и жена, то последняя считает себя материально независимой и держит себя как равноправная; с другой стороны, изживаются такие предрассудки, как то: что муж есть глава семьи и т. д. Патриархальная семья распадается. Под веянием революции как в рабочей семье, так и в крестьянской возникает большое стремление к разделу, к самостоятельной жизни, как только она почувствует материальную базу своего существования".

Кульков: "Революция, несомненно, внесла изменения в семейную жизнь, даже в отношении раскрепощения женщин. Мужчина привык себя чувствовать главой в семье… далее идет религиозный вопрос, отказ жене в мещанских запросах, а так как по наличным средствам многого провести нельзя, то начинаются скандалы. Со своей стороны, жена тоже предъявляет требования быть более свободной, сдать куда-либо детей, чаще быть с мужем там, где он бывает. От этого и начинаются всякие скандалы и сцены. Отсюда разводы. Коммунисты, отвечая на такие вопросы, обыкновенно говорят, что семья, в особенности ссоры мужа с женой, — это частное дело".

Трудности, охарактеризованные здесь как "религиозный вопрос" и "отказ жене в мещанских запросах", мы можем понять, без сомнений, как выражение противоречия между привязанностями членов семьи друг к другу и сексуальными стремлениями к свободе. Недостаток материальных возможностей, например помещений, должен был привести к скандалам. Представление о том, что "сексуальность — частное дело", имело вредные последствия. Члены коммунистической партии оказались перед задачей осуществления революции в личной жизни, но очень часто отходили под защиту формулы закона, не имея ответа на возникшие проблемы.

Это понял партработник Марков: "Я предупреждаю, что на нас надвигается колоссальное бедствие в том смысле, что мы неправильно поняли понятие "свободной любви". В результате получилось так, что от этой свободной любви коммунисты натворили ребятишек… Если война нам дала массу инвалидов, то неправильно понятая свободная любовь наградит нас еще большими уродами. И мы должны прямо сказать, что в этом направлении в области просвещения мы ничего не сделали, чтобы рабочая масса правильно поняла этот вопрос. И я вполне согласен, что если нам зададут этот вопрос, то мы не в состоянии будем на него ответить".

О том, что у коммунистов тогда не было мужества для решения вопроса, речь и не заходила. Далее будет видно, что это мужество оказалось ни к чему, так как они не могли справиться с трудностями, которые вызывало обращение к унаследованным богатствам.

Тот же, кто рассматривает эти высказывания с учетом позднейшего развития событий, должен прийти к такому выводу: все было похоже на великолепную симфонию, в которой аккорды и темы финала были слышны как бы случайно, едва заметно уже в первых звуках. То были темы, возвещавшие трагедию.

Партийный функционер Кольцов предупреждал: "Вопросы эти нигде не обсуждаются, как будто их избегают почему-то. До сих пор я никогда их не продумывал… Сейчас для меня это новые вопросы. Я считаю их в высшей степени важными. Над ними стоит призадуматься. По этим же, правда, неопределенным причинам, думаю, они и не выносятся на страницы печати".

В свою очередь, функционер Финковский рано обнаружил определенный аспект сути сексуального страха: "Разговоры на эту тему редко поднимаются потому, что они слишком близко всех касаются… Не поднимали их до сих пор, по моему мнению, чтобы не портить себе кровь… Все понимают, что выходом из положения может быть взятие государством на себя целиком воспитания и содержания всех детей рабочих (держа их где-то рядом с родителями), освобождение женщины от кухни и пр. Коммунисты на это прекрасное будущее обычно ссылаются, тем самым снимая острый вопрос с дальнейшего обсуждения… Рабочие знают, что в семье у коммуниста этот вопрос обстоит еще хуже".

Цейтлин доказал, что обладает революционным инстинктом, заявив: "Совершенно не освещается в литературе вопрос брака и семьи, вопрос отношений между мужчиной и женщиной. Между тем, это те вопросы, которые интересуют работниц и рабочих. Когда мы ставим такие вопросы на собраниях, работницы и рабочие знают об этом, они заполняют наши собрания. Кроме того, масса чувствует, что эти вопросы замалчиваются, и мы действительно их как бы замалчиваем. Я знаю, что некоторые говорят о том, что у коммунистической партии нет и не может быть определенного мнения по этому вопросу… Этот вопрос не освещается, и рабочие и работницы часто задают этот вопрос и не находят на него ответа".

Такие заявления рабочих, совершенно не сведущих в сексуальной науке, черпавших свои знания только из самой жизни, значили гораздо больше длинных трактатов о "социологии семьи". Они доказывали, что разрушение авторитарной государственной власти высвободило ранее незамечавшийся потенциал критики и размышления. Цейтлин ничего не знал о сексуальной экономике и тем не менее точно описал именно то, что утверждает эта наука: интерес среднестатистических масс направлен не на государственную, а на сексуальную политику. Он констатировал безмолвную критику масс в адрес революционных вождей, охваченных боязнью сексуальности. Он верно отметил, что пролетарское руководство, если оно ведет себя таким образом, очевидно, не сформировало мнения по данному вопросу и поэтому было вынуждено уклоняться от ответа. Массы же ожидали ответа как раз на этот вопрос.

Не было недостатка также и в критике нежизненного, только исторического рассмотрения актуальных вопросов, неспособности по-новому применить живую теорию.

Гордон сообщал, что докладчик, который должен был говорить о половом вопросе, рассказывал только о работе Энгельса "Происхождение семьи" и ничего не добавил к этому выступлению.

"Конечно, я не говорю, что это плохо, но нужно было сделать выводы из этого сочинения Энгельса для настоящего времени, а этого мы как раз не можем сделать. Между тем вопрос этот чрезвычайно назрел".

Таким образом, функционеры указывали самым настоятельным образом на заинтересованность масс в разъяснении сексуальных отношений и их переустройства, на требования дешевой и хорошей просветительной литературы. Говоря о «семье», имели в виду сексуальность. Было понятно, что старый уклад прогнил, что мириться с ним невыносимо, но суть нового устройства пытались осмыслить с помощью старых понятий или, что было еще хуже, с использованием одних только экономических данных. Так, партработник из Москвы Лысенко пытался понять "явления улицы", вызывавшие всеобщее беспокойство. Можно было видеть, что дети «балуются». Они играют, например, "в Красную Армию". Хотя в этой игре и обнаруживали справедливо "привкус милитаризма", ее считали «хорошей», но иногда наблюдались «другие» игры, «похуже», а именно сексуальные. При этом наблюдатель с удивлением констатировал, что никто не вмешивался, чтобы прервать такие забавы. Тем не менее приходилось поломать голову над тем, как можно было бы "направить ребят на правильный путь". Революционное начало проявлялось в этом случае в правильном инстинкте, подсказывавшем, что нельзя «вмешиваться», консервативная же боязнь сексуальности вызывала озабоченность.

Если бы старый образ мыслей, принявший форму страха перед сексуальностью, не противостоял новому, то не возникла бы забота о том, как направить детей по «верному», то есть асексуальному, пути. Те, кто наблюдал проявления детской сексуальности, задались бы вопросом о том, как с ней обращаться. Но так как сексуальность представлялась явлением, не имеющим ничего общего с детством, результатом таких наблюдений оказывался страх. Естественные проявления, приобретавшие, возможно, дикий характер, так как они были неорганизованны, воспринимались как проявление вырождения. "Нужно знать, что дать детям читать — может быть, в смысле физкультуры или что-нибудь другое, что было бы полезно".

Революционеры напоминали: "Нам часто говорят, что мы рассуждаем только о широких материях, а надо бы лучше говорить о том, что ближе к жизни. Надо обращать внимание на мелочи жизни". В конкретном применении к детским играм это означало постановку следующих вопросов:

1. Должны ли мы быть за эти игры или против них?

2. Естественна ли сексуальность ребенка?

3. Как нам надлежит понимать и регулировать отношение детской сексуальности к труду?

Контрольные комиссии были обеспокоены. Функционеры утешали рабочих: "Контрольной комиссии нечего головой кивать! Он (коммунист. — Прим. пер.) пойдет туда и будет проводить там свою деятельность, то есть их удерживать. А если мы не будем с ними жить, то мы оторвемся от масс".

Задача заключалась, однако, не только в том, чтобы коммунисты поддерживали теснейшую связь с массами, но и в использовании контактов с конкретными людьми. Одно уже желание удерживать массы означало непонимание того, что надо делать с новыми проявлениями жизни, которые только что сбросили оковы авторитарной власти. Обнаруживать такое желание означало воздвигнуть новый авторитет на месте старого (и в старом же смысле). На деле же задача заключалась в создании нового авторитета, чтобы направлять пробудившуюся жизнь масс к самостоятельности, то есть сделать их способными в конце концов обходиться без постоянного авторитарного наблюдения.

Рабочие, наделенные чувством ответственности, стояли, не умея точно сформулировать это, перед решением: вперед, к новым формам жизни, или назад, к старым. Так как коммунистическая партия на деле не сформировала взгляды на сексуальную революцию, так как с помощью исторического анализа, предпринятого Энгельсом, можно было практически понять только социальные причины, но не сущность происходящего переворота во всей жизни, разгорелась борьба, которая самым впечатляющим образом демонстрирует всем будущим поколениям родовые муки культурной революции.

Сначала утешались, указывая на недостаток чисто экономических предпосылок. Но позиция "Сначала решение экономических вопросов, потом забота о мелочах жизни!" была неправильна и лишь выражала неподготовленность к культурной революции, проявлявшейся в хаотических формах. Зачастую такая позиция означала не более чем отговорку. Общество, глубоко погрязшее в бедности, все в кровоточащих ранах гражданской войны и не имевшее сил, чтобы сразу и в достаточном количестве создать общественные кухни, прачечные, детские сады, должно было сначала подумать о самых простых экономических предпосылках. Эти предпосылки революции в области культуры, в особенности в сексуальной жизни, были поняты абсолютно правильно.

В стране отсталости и крайне тяжелого порабощения, которой была прежде Россия, надлежало взяться сначала за приучение масс рабочих и крестьян к чистоте, к чистке зубов, к тому, чтобы не ругаться и не плеваться. Но речь не шла только о том, чтобы поднять массы до уровня культуры, существующего в развитых капиталистических странах. В этом состояла лишь ближайшая задача. В более широкой перспективе следовало начинать уяснение качества новой — социалистической и коммунистической — культуры.

Вначале еще никто не был виноват в том, как развивалась ситуация. Революция столкнулась с неожиданными проблемами, и практический опыт преодоления гигантских трудностей мог появиться только тогда, когда и сами трудности проявились в полном объеме и потребовали решения. Движение вспять неизбежно, если вовремя не увидеть и не понять этот процесс. Не следует забывать, что русская революция стала первой успешной социальной революцией. Борьба за постижение ее чисто научных и политических предпосылок была трудна. Но сегодня оказывается, что культурная революция поставила гораздо более трудные вопросы, чем социальная. Иначе и быть не может, так как политическая революция требует «только» закаленного, обученного руководства и веры масс в него. Культурная же революция требует перестройки психологической структуры масс. Ее результаты не выражаются статистическими данными, и едва ли существовали идеи, означавшие научное выяснение ее сути. Вот иллюстрация, показывающая итог развития такой ситуации к 1935 г.

29 августа в журнале «Вельтбюне» появилась статья Луи Фишера, который бил тревогу по поводу нарастания реакционных тенденций в сексуальной идеологии в Советском Союзе. Публикация такой статьи в коммунистическом журнале свидетельствует, насколько опасна была ситуация, сложившаяся к 1935 г. В статье подчеркивались следующие факты.

В переполненных городских квартирах молодежь не находит места для любовной жизни. Девушкам внушается, что аборт вреден, опасен и нежелателен, гораздо лучше иметь детей. Фильм "Частная жизнь Петра Виноградова" представляет собой пропаганду добропорядочного заключения брака. По словам Фишера, "это фильм, который нашел бы отклик в консервативных кругах некоторых консервативных государств". Газета «Правда» пишет: "В Стране Советов семья — серьезное и большое дело". Луи Фишер полагал, что большевики в действительности никогда не нападали на семью. Правда, они знали, что в определенные периоды истории человечества семьи не было, теоретически допускали ее упразднение, но никогда не подрывали семью, а напротив, укрепляли ее. Режим, которому теперь не надо бояться плохого влияния родителей на детей(!), приветствует их "необходимое моральное и культурное влияние", то есть функцию старшего поколения по отношению к подрастающему, заключающуюся в подавлении сексуальности.

Передовая статья одного из номеров «Правды» провозглашала в 1935 г., что плохой отец семейства не может быть хорошим советским гражданином. "Что-либо подобное было невообразимо в 1923 году", — писал Фишер. Он приводил и другие цитаты из «Правды»: "Только большая, чистая и гордая любовь может и должна быть в Советском Союзе причиной брака". "Тот, кто еще сегодня утверждает, что интересоваться семьей — мещанство, сам является мещанином худшего сорта". Запрет на умерщвление первого ребенка в утробе матери, вероятно, покончит с беспорядочными половыми связями и будет поощрять "честный брак". За последние месяцы в газетах множатся статьи профессоров, в том числе руководителей клиник, посвященных рассуждениям о вреде, который аборт наносит организму.

"Если печать ежедневно мечет громы и молнии против аборта, если эта пропаганда сопровождается восхвалением торжественных брачных церемоний, если подчеркивают святость брачных обязательств и возвещают об особых наградах матерям, родившим тройню или четверню, если публикуются статьи о женщинах, которые никогда не прибегали к аборту, а низкооплачиваемая сельская учительница, мать четверых детей, удостаивается публичных восхвалений за то, что она не отказалась родить пятого, "хотя и трудно кормить их всех", — начинаешь думать о Муссолини, — пишет Фишер. — Обретя внутреннюю и внешнюю безопасность, думают, что следует сократить ограничения рождаемости… Развернется борьба против легкомысленных "летних романов". Девушки, противостоящие домогательствам мужчин, не будут считаться «консервативно» или даже «контрреволюционно» настроенными. В качестве основы семьи будет рассматриваться любовь, а не удовлетворение физических потребностей".

Эта краткая выдержка показывает, что сегодня в сексуальной идеологии руководящих кругов Советского Союза мы не усмотрим более отличия от идеологии руководящих кругов любого другого государства. Возвращение к сексуальной морали, отрицающей жизнь, неоспоримо. Все дело лишь в том, как отнесется к этим процессам молодежь, которая однажды уже была свободной, какова будет позиция промышленных рабочих. Воздействие официальной идеологии Советского Союза проявилось и на Западе.

В «Юманите» от 31 октября 1935 г. появилось следующее обращение:

"Спасем семью! Помогите нам провести 17 ноября большой опрос в защиту права на любовь.

Известно, что рождаемость во Франции падает с ужасающей быстротой… Коммунисты столкнулись с очень серьезной задачей. Французскому миру, который они хотят направить по верному пути, стране, которую они должны преобразовать в соответствии со своей исторической задачей, угрожает опасность оказаться изуродованной, значительно снизить численность своего населения.

Зловредность умирающего капитализма, безнравственность, пример которой он дает, эгоизм, порождаемый им, нужда, создаваемая этим строем, кризис, который он вызывает, пропагандируемые им социальные болезни, провоцируемые им тайные аборты — все это разрушает семью.

Коммунисты хотят бороться в защиту французской семьи.

Они раз и навсегда порвали с мелкобуржуазной, индивидуалистической и анархистской традицией, возводящей стерилизацию в идеал.

Они хотят унаследовать сильную страну и многочисленную расу. СССР указывает им путь. Но необходимо именно сейчас применить действенные средства для спасения расы.

В своей книге "Несчастье быть молодым" я назвал трудности, с которыми сталкивается молодежь, обзаводясь семьей, и вместе с нею я защищал ее право на любовь.

Право на любовь, любовь мужчины и женщины, любовь одного человека к другому, любовь ребенка, родительская любовь — такова должна быть тема нового опроса… Я вижу, что его идею поддерживают письма наших читателей, рассказывающих о своих трудностях, страхах и надеждах.

Это опрос, который должен изучить средства для спасения французской семьи, такие как обеспечение достойного места материнству, ребенку, предоставление преимуществ многодетным семьям, которыми они должны обладать в стране. Пишите нам, молодые люди, пишите нам, отцы и матери… П.Вайян-Кутюрье".

Так думает коммунист, соперничающий с национал-социалистами в приверженности расовой теории и поддержке многодетных семей. Такая статья в социалистическом органе печати — просто-напросто катастрофа. Соперничать бесполезно: фашисты понимают в этом деле гораздо больше.

Надменные критиканство и всезнайство были бы в такой ситуации всего лишь явным признаком ее непонимания. Прежде всего, необходимо всерьез относиться к величию, сложности и широте задач. В этом — важнейшая предпосылка обретения необходимых мужества и серьезности, которых требуют сложные исторические процессы.

"Новая жизнь", неузнанная и непонятая, внезапно вырвалась в ходе русской культурной революции из старого уклада, но старое оказалось сильным тормозом.

Старый образ мыслей и чувств вкрался в новое.

Новое поначалу освобождалось от старого, боролось за ясные формы своего выражения, но не нашло их и поэтому было побеждено.

Попытаемся понять, каким образом старое задушило новое, чтобы в следующий раз вооружиться против него.

Ход русской революции должен научить нас тому, что рука об руку с экономическим переворотом, с ликвидацией частной собственности на средства производства и установлением социальной демократии (диктатуры пролетариата) идет революция во взглядах и сексуальных отношениях. Как экономическую и политическую, так и сексуальную революцию следует понять и сознательно продвигать вперед.

Но как конкретно выглядит это "движение вперед", которому предшествует распад старого? Очень немногие знают, какой горячей, какой неистовой была в Советском Союзе борьба за "новую жизнь", в том числе и за половую жизнь, приносящую удовлетворение.

Примерно в 1923 г. в Советском Союзе начала резче обозначаться тенденция, направленная против коренных изменений в культурной и личной жизни. Она стала по-настоящему очевидной только в 1933–1935 гг., проявившись в реакционном законодательстве. Этот процесс лучше всего можно охарактеризовать как торможение сексуальной, а с ней и культурной революции в Советском Союзе. Прежде чем мы детально рассмотрим основные признаки этого торможения, следует ознакомиться с некоторыми его предпосылками.

В экономическом и политическом отношении руководство русской революцией сознательно осуществлялось согласно марксистскому экономическому учению и учению о государстве. Все происходившее в сфере экономики соотносилось с теорией исторического материализма и в основном подтвердилось. Что же касается культурной революции, не говоря уже о ее ядре, революции сексуальной, то ни Маркс, ни Энгельс не оставили исследований, пригодных для того, чтобы дать четкие ориентиры руководителям революции, подобно тому, как это было сделано в экономической области. Сам Ленин в критических замечаниях на брошюру Рут Фишер подчеркивал, что сексуальная революция, как и вообще процесс общественной сексуальности, совсем еще не понята с точки зрения диалектического материализма и что решение этой проблемы требует накопления огромного опыта. Он считал, что тот, кто постиг бы этот вопрос во всем его значении и всей его целостности, оказал бы революции большую услугу. Как мы слышали от партработников, они столкнулись с необходимостью поднимать целину. Троцкий в своих работах, посвященных вопросам культуры, также вновь и вновь показывал, насколько нова и непонятна область культурной и сексуальной революций.

Следовательно, теории советской сексуальной революции не было.

Вторая предпосылка позднейшего успешного торможения заключалась в том, что люди, призванные осмысливать и направлять стихийно развивавшийся процесс сексуальной революции, находились в плену старых понятий и форм. Большей частью были огульно заимствованы представления из арсенала консервативной сексуальной науки без различия того, что пригодно для революции, а что непригодно.

Следует назвать несколько ложных понятий, весьма существенно способствовавших торможению. Понятие «сексуальность» связывалось и все еще связывается с представлением о том, что «социальное» несовместимо с сексуальной жизнью. Сексуальность противостоит "социальному".

Другой предрассудок заключался (и заключается) в том, что половая жизнь означает "отвлечение от классовой борьбы". Приверженцы сексуальности в Германии весьма неприятным образом пережили неискоренимость этого ложного представления. Не ставятся вопросы: "Какого рода сексуальность отвлекает от классовой борьбы?" При каких условиях и предпосылках половая жизнь отвлекает от классовой борьбы? При каких условиях и предпосылках борьба за разрешение сексуального кризиса может быть включена в классовую борьбу?". Вместо этого утверждается: "Сексуальность как таковая, как факт, противоречит классовой борьбе".

Далее, из системы сексуальной морали заимствовано представление о мнимой несовместимости сексуальности с приверженностью культуре. Сексуальность и культура предстают абсолютными антагонистами. Кроме того, проблема процесса сексуальности как такового, то есть форм удовлетворения половой потребности, затушевывалась из-за того, что речь шла о «семье», а не о «сексуальности». Но даже поверхностный взгляд на историю сексуальных реформ должен был бы показать, что семья, основанная на отцовском праве, не является институтом, защищающим сексуальное удовлетворение, а напротив, резко противоречит ему. Она представляет собой экономический институт и в качестве тазового подавляет половые потребности.

Следующей предпосылкой торможения было невероятно широкое распространение ложных, чисто экономистских взглядов на сексуальную революцию. Приверженцы этих взглядов утверждали, что со свержением буржуазии и введением советских законов, определяющих отношения в половой сфере, сексуальная революция "уже совершилась" или что половой вопрос решится "сам собой" благодаря завоеванию власти пролетариатом. При этом совершенно упускалось из виду то обстоятельство, что завоевание власти и принятие законов, определяющих отношения в половой сфере, создавали лишь внешние предпосылки для переустройства сексуальной жизни, а не были самой этой жизнью. Фундамент, создаваемый для постройки дома, — это еще не сам дом. Только при готовом фундаменте можно приняться за возведение дома. Так, например, Гертруд Александер, находясь в Москве, писала в 1927 г. для журнала "Ди Интернационале":

"С решением великого социального вопроса, с ликвидацией частной собственности был в принципе решен и вопрос о браке, по сути своей являющийся вопросом собственности… Коммунистическая точка зрения сводится к тому, что проблема брака как социальная проблема исчезнет с построением коммунизма, что возможно лишь постепенно и включает в себя формирование абсолютно новой начиная с самых своих основ социальной жизни. Безответная любовь с опасностью одиночества и болью вряд ли будет возможна в обществе, ставящем коллективные задачи и предлагающем коллективные радости, в обществе, в котором личная боль уже не будет иметь столь серьезного значения". А вот что говорилось о будущих формах сексуальности: "Если коммунизм означает растворение семьи в сообществе, — а развитие событий в Советском Союзе указывает, что путь действительно ведет в этом направлении, — то ясно, что с такого рода растворением семьи исчезнет и ее проблема, проблема брака".

Такой способ осмысления трудных проблем массовой психологии вводит в заблуждение. Он опасен. Получается, что стоит только преобразовать экономическую основу Общества и его институты, как сами собой изменятся и человеческие отношения. После успеха фашистского движения не приходится более сомневаться в том, что эти отношения обособляются. В форме душевной и сексуальной структуры человека определенной эпохи они становятся независимой силой, в свою очередь, воздействующей на экономику и общество. Не учитывать это обстоятельство означает исключать живых людей из истории.

Короче говоря, к делу подошли слишком просто, слишком непосредственно и прямо воспринимая связь идеологического переворота с экономическими основами. Эта позиция не имеет ничего общего с марксизмом.

В какой форме выражается много раз упоминавшееся и мало понятое "обратное воздействие идеологии на базис"?

Женщина, строго ориентированная на брак и семью, становится ревнивой, если ее муж начинает участвовать в политической жизни. Она боится, что во время мероприятий у него могут возникнуть контакты с другими женщинами. Точно так же ведет себя и патриархально настроенный, ревнивый мужчина, если его жена просыпается к политической активности. Он опасается ее неверности. Родители, в том числе, в пролетарских семьях, с неохотой наблюдают, как их подрастающие дочери включаются в работу организаций. Они боятся, что девушки могут «опуститься», то есть начать половую жизнь. А вот дети должны участвовать в деятельности пионерской организации или какого-либо другого коллектива, но родители предъявляют знакомые претензии к ним и возмущаются, если ребенок начинает критически смотреть и на них. Количество примеров можно умножать сколько угодно.

Некоторые попытки решения таких вопросов заканчивались провозглашением ничего не говорящих лозунгов, вроде "повышения уровня культуры и развития человеческой личности".

Противоречие между природой и культурой должно быть устранено, природа должна быть согласована с культурой". Это правильные революционные взгляды. Но при первой же попытке практического решения этих вопросов старое проглядывало в форме антисексуальных, морализаторских воззрений.

Вот, например, что писал директор института социальной гигиены в Москве Баткис в своей брошюре "Сексуальная революция в Советском Союзе":

"Момент эротики, сексуализма играл во время революции лишь подчиненную роль, так как молодежь была полностью захвачена революционным настроением и жила только ради великих идей. Когда же пришли спокойные времена строительства, начались опасения, что теперь молодежь охлажденно и трезво, как в 1905 г., двинется по пути неограниченной эротики…

На основе опыта, накопленного в Советском Союзе, я утверждаю, что женщина, так как она пережила социальное освобождение и познакомилась с общественной работой, испытала в это время перехода от «бабы» к человеку определенное сексуальное охлаждение. Сексуальность в ней вытеснена, даже если только на какое-то время.

…Задачей сексуальной педагогики в Советском Союзе является воспитание здоровых людей, граждан будущего общества в полном согласии между естественными влечениями и великими социальными задачами, ожидающими их. Ориентирами в такой деятельности должны были бы стать содействие всем творческим, созидательным элементам, таящимся в естественных влечениях, и устранение всего, что могло бы быть во вред развитию личности члена коллектива.

…Свободная любовь в Советском Союзе — это не какое-то необузданное дикое прожигание жизни, а идеальная связь двух свободных людей, любящих друг друга в условиях независимости".

Как видно, даже Баткис, занимающий, как правило, четкую позицию, несмотря на правильные исходные посылки, не идет дальше лозунгов.

Сексуальность молодежи характеризуется как «сексуализм», сексуальная проблема называется "моментом эротики". Успокаивали себя, констатируя, что женщины переживают "определенное сексуальное охлаждение" и что они стали из «баб» людьми. Считается, что должно быть устранено все, что могло бы повредить «личности» (имеется в виду, конечно, сексуальность), а "необузданное дикое прожигание жизни" противопоставляется «идеальной» связи "двух свободных людей, любящих друг друга в условиях независимости". Массы застревали в этих понятиях, как в сетях, а если приглядеться к этим формулировкам повнимательнее, то обнаружатся как их полная бессодержательность, так и антисексуальные, то есть реакционные, тенденции. Что значит "дико прожигать жизнь"? Имеется ли при этом в виду, что мужчина и женщина, заключая друг друга в объятия, не дают волю страстям? А что такое "идеальная связь"? Идеальна ли та связь, в которой любящие способны к прямо-таки «животному» самоотречению? Да, но тогда двое опять оказываются «дикими»! Короче говоря, это слова, которые, вместо того чтобы содействовать осознанию реальности сексуальной жизни и устранению противоречий, господствующих над ними, лишь затушевывают противоречия, чтобы, чего доброго, не коснуться этой мучительной действительности.

Где же запуталось мышление? В неспособности отличить болезненную сексуальность молодежи, противоречившую ее культурным задачам, от здоровой сексуальности, представляющей собой важнейшую основу социальной активности; в противоречии между «бабой» (то есть чувственной женщиной) и «человеком» (то есть деятельной, сублимирующей женщиной) — вместо того, чтобы увидеть в становлении сексуальности женщины психическую основу ее революционной эмансипации и деятельности; наконец, в противоречии между "прожиганием жизни" и "идеальной связью" — вместо того, чтобы видеть в полной сексуальной преданности любимому партнеру прочнейшую основу товарищеских отношений.

Один из самых существенных признаков торможения состоял в том, что недостатки и явления хаоса, возникшие вместе с сексуальной революцией, подвергались осуждению с моральной точки зрения, а не осмысливались как характерные черты переходного революционного времени. Кричали, что воцарился хаос, все распадается, что необходимо вновь ввести дисциплину, а "внутренняя дисциплина должна занять место внешнего принуждения". Подчеркивали "ценность уз, связывающих мужчину и женщину", говорили об "индивидуальной культуре". Рассуждения о "внутренней дисциплине" означали, что старое прокрадывается в новой одежде — ведь внутренней дисциплины нельзя требовать, она существует или не существует. Требование "внутренней дисциплины" вместо "внешнего принуждения" означало как раз новое принуждение. Следовало бы задаться вопросом: как мы добьемся того, чтобы люди были дисциплинированы добровольно, без необходимости принуждать их к этому.

Принцип "равноправия женщины" звучал революционно. В экономической сфере действительно был осуществлен принцип равной оплаты за равный труд. В сфере же сексуальной первоначально не имели ничего против выдвижения женщиной тех же притязаний, которые выдвигал и мужчина. Но главное было не в этом. Были ли женщины и внутренне способны воспользоваться предоставленной свободой? Были ли способны на это мужчины? Не унаследовали ли все они от прошлого такую структуру характера, которой были свойственны антисексуальность, морализаторство, застенчивость, которая, разлагаясь, порождала похоть, ревность, претензии на обладание, неврозы и другие болезни? Сначала было необходимо понять, что происходило, осмыслить хаос, четко отделить революционные силы от реакционных, тормозящих, понять, что высшая форма жизни может родиться только с болью.

Тенденция к торможению стихийного сексуального переворота быстро выкристаллизовалась вокруг различных центров. Руководящие советские ведомства сначала вели себя пассивно. Из жалоб партийных работников явствует, что происходящее не замечали или недооценивали. Формула "Половой вопрос мы решим позже, сначала — экономика" была очень употребительна. Печать предоставляла свои страницы исключительно или преимущественно для освещения вопросов экономики. Мне неизвестно, существовали ли органы прессы, руководимые из центра и предназначенные для осмысления проблем сексуальной революции.

Очень серьезное влияние на вопросы сексуальной революции оказывала интеллигенция. Она по природе своей, по структуре характера, происхождению и способу мышления, унаследованным из родительского дома, должна была быть настроена против сексуальной революции. Она превозносила до небес старых революционеров, которые вследствие трудных задач, стоявших перед ними, не могли жить половой жизнью, приносящей удовлетворение, и без всяких сомнений переносила этот вынужденный образ жизни революционных вождей на массы в качестве идеала. Этот подход имел вредные последствия. Никто не может требовать от масс того, что осуществляет руководство для реализации стоящих перед ним задач. Да и почему можно обращаться к массам с таким требованием?

В своей книге "Женщина в Советской России" Фанина Халле восхваляет эту идеологию вместо того, чтобы объяснить, какие катастрофические последствия имела она с точки зрения влияния на массы и изменения структуры их психологии. Она пишет о революционерах прежних времен:

"…Все они, эти революционерки, были молоды, некоторые поразительно красивы, наделены художественными дарованиями (Вера Фигнер, Людмила Волькенштейн), в высшей степени женственны, а тем самым и в своем личном бытии созданы для счастья. У революционеров-мужчин личное, эротическое и женщина, несмотря на всю силу способности к переживанию, всегда отходили на задний план по сравнению с общим, с любовью к людям, отодвигающей в тень все остальное. Резко проявлявшаяся из-за этого черта целомудрия, чистоты во взаимоотношениях между полами, накладывавшая отпечаток на все тогдашние и будущие поколения русских интеллигентов, как и зачастую не понимаемый в Западной Европе товарищеский тон в русских студенческих кругах еще и сегодня преобладают в отношениях между мужчиной и женщиной в Советском Союзе, вновь и вновь сбивая с толку иностранцев, совершенно по-другому относящихся к этой проблеме…

…Это полное освобождение от всего мелкобуржуазного, это абсолютное отрицание всех общественных ограничений, связывающих свободу людей, таким образом содействовали здесь росту особенно чистых, тесных товарищеских отношений на почве общих духовных интересов и горячей, серьезной дружбы, как это лишь очень редко может произойти в условиях свободы…

…Но с тем большим воодушевлением часть заключенных посвятила себя математике, и называли фанатичек, у которых это занятие вызывало такое душевное напряжение, что они даже ночью во сне решали задачи…"

И снова нет конкретного и недвусмысленного разъяснения — включают ли так называемые "чистые… отношения" между мужчиной и женщиной, например, генитальный акт и разрешают ли совершать его любому простому смертному, включают или исключают "чистые… отношения" вегетативное, неограниченное самоотречение и растворение друг в друге, на время отбрасывающее все ограничения культурного и интеллектуального характера. Совершенно бессмысленно воздвигать для широких масс идеал, согласно которому математика должна стать сенсацией, захватывающей дух и заменяющей самую естественную потребность всех живых существ. Мы не можем допустить, что такая идеология искренна и соответствует действительности. Жизнь выглядит не так! А революция должна защищать и охранять не ложные идеалы, а живую жизнь, часть которой — сексуальность и труд.

В 1929 г. я слышал в Москве, что осуществляется половое просвещение молодежи. Мне сразу же удалось увидеть, что просвещение было антисексуальным. Оно заключалось в наставлениях относительно венерических заболеваний, дабы удержать от полового акта вообще. Об открытом обсуждении сексуальных конфликтов, переживаемых молодежью, не было и речи. Говорили только о продолжении рода.

В Народном комиссариате здравоохранения на мой вопрос об отношении к юношескому онанизму ответили, что от него, "само собой, отвлекают". Как нечто ужасающее была отвергнута точка зрения врачей, ставшая само собой разумеющейся в австрийских и некоторых немецких консультациях по половым вопросам и заключающаяся в том, что, давая советы юноше, охваченному чувством вины, следует сделать возможным для него мастурбацию, приносящую удовлетворение.

Лебедева, руководитель ведомства по охране материнства, на вопрос о том, разъясняют ли юношам и девушкам в период полового созревания необходимость и правила применения противозачаточных средств, ответила, что такую меру нельзя согласовать с коммунистической дисциплиной.

В тот же вечер, когда представитель Наркомздрава показала свою боязнь сексуальности, я посетил группу молодежи стекольного завода, находящегося на окраине Москвы, и побеседовал с молодыми людьми о многом. В конце концов речь зашла о девушках, и я изложил взгляды представителя Наркомздрава. Ребята громко засмеялись и сказали успокаивающим тоном, что они над всем этим никогда не ломали голову и знают, что им надо делать. Таково было их мнение. Из дальнейшего разговора выяснилось, что они не знают, где можно было бы встречаться с девушками, но, тем не менее, серьезно сомневаются насчет самоудовлетворения. Короче говоря, они испытывали конфликты, типичные для полового созревания.

Особенно вредным оказалось использование плохо понятых суждений Ленина для торможения сексуальной революции. Ленин был чрезвычайно сдержан, высказывая определенные взгляды по половым вопросам. Он сформулировал свою настоящую позицию по этому вопросу, заявив: "Коммунизм должен нести с собой не аскетизм, а жизнерадостность и бодрость, вызванную также и полнотой любовной жизни". Самыми же известными, благодаря проникнутому идеями сексуальной реакции образу мышления представителей влиятельных кругов, стали выдержки из беседы Ленина с Кларой Цеткин, посвященные «хаотической» половой жизни молодежи:

"Изменившееся отношение молодежи к вопросам половой жизни, конечно, «принципиально» и опирается будто бы на теорию. Многие называют свою позицию «революционной» и «коммунистической». Они искренне думают, что это так. Мне, старику, это не импонирует. Хотя я меньше всего мрачный аскет, но мне так называемая "новая половая жизнь" молодежи — а часто и взрослых — довольно часто кажется чисто буржуазной, кажется разновидностью доброго буржуазного дома терпимости. Все это не имеет ничего общего со свободой любви, как мы, коммунисты, ее понимаем. Вы, конечно, знаете знаменитую теорию о том, что будто бы в коммунистическом обществе удовлетворить половые стремления и любовную потребность так же просто и незначительно, как выпить стакан воды. От этой "теории стакана воды" наша молодежь взбесилась, прямо взбесилась. Эта теория стала злым роком многих юношей и девушек. Приверженцы ее утверждают, что теория эта — марксистская. Спасибо за такой «марксизм», который все явления и изменения в идеологической надстройке общества выводит непосредственно, прямолинейно и без остатка исключительно только из экономического базиса. Дело обстоит совсем не так уж просто.

…Было бы не марксизмом, а рационализмом стремиться свести непосредственно к экономическому базису общества изменение этих отношений самих по себе, выделенных из общей связи их со всей идеологией. Конечно, жажда требует удовлетворения. Но разве нормальный человек при нормальных условиях ляжет на улице в грязь и будет пить из лужи? Или даже из стакана, край которого захватан десятками губ? Но важнее всего общественная сторона. Питье воды — дело действительно индивидуальное. Но в любви участвуют двое, и возникает третья, новая жизнь. Здесь кроется общественный интерес, возникает долг по отношению к коллективу".[19]

Попытаемся разобраться, что имел в виду Ленин. Для начала он отвергал экономизм, который хочет вывести все культурные процессы "непосредственно и прямолинейно из экономического базиса". Ленин понимал, что отклонение молодежью нежных отношений в половой жизни представляло собой старое консервативное воззрение, только с обратным знаком, и что жизнь в соответствии с "теорией стакана воды" была не чем иным, как абсолютной противоположностью церковной идеологии аскетизма. Ленин понимал также, что жизнь, о которой он говорил, не была жизнью, урегулированной согласно желаемому сексуально-экономическому принципу. Такая жизнь была асоциальной и не приносила удовлетворения. Что отсутствовало в формулировке Ленина? Для начала — положительное представление о том, что должно заменить сексуальные формы старой жизни молодежи.

Так как существуют только три возможности — воздержание, самоудовлетворение или любовная жизнь, приносящая удовлетворение, — коммунистам надо было ясно выдвинуть одну из них как ориентир. Ленин, не заняв определенной позиции программного характера, все же ясно отверг половой акт без любви и указал направление "счастливой любовной жизни". А это исключает воздержание в той же мере, в какой и самоудовлетворение. Ленин ни в коем случае не защищает аскетизм! Но, как говорилось, именно слова Ленина о "теории стакана воды" вновь и вновь использовались всеми трусами и моралистами для борьбы против юношеской сексуальности.

Известная коммунистка Смидович писала в "Правде":

"Молодежь, похоже, думает, что самый примитивный взгляд на половой вопрос как раз и является коммунистическим. Но все то, что выходит за границы примитивных воззрений, которые, может быть, впору готтентоту или еще более примитивным представителям первобытных народов, означает на деле только проявление мещанства и буржуазного отношения к половой проблеме".

Она не могла сказать ничего положительного, разве что выразить глубокое презрение к готтентотам и высмеять тяжелую борьбу молодежи за новые формы жизни в сфере сексуальных отношений. Вместо того чтобы понять и помочь, вместо того чтобы развивать новое из старых форм, Смидович следующим образом суммировала основные положения сексуальной идеологии комсомольцев, чтобы поиронизировать на ее счет:

"1. Каждый комсомолец, каждый рабфаковец и вообще любой зеленый юнец может и имеет право реализовать свое половое влечение. По каким-то непонятным причинам это считается непреложным законом. Половое воздержание клеймится как "проявление мещанства". 2. Каждая комсомолка, каждая рабфаковка или другая учащаяся, на которую пал выбор того или иного парня, — кстати, я не могу судить, откуда у нас на Севере появились такие африканские страсти, — должна быть покорна ему, иначе она «мещанка» и не заслуживает звания пролетарской студентки. Теперь 3-я, последняя часть этой своеобразной трилогии. Бледное, измученное лицо девушки, почувствовавшей себя матерью, с трогательным выражением на нем, свойственным беременным женщинам. В приемных "комиссий по разрешению абортов" можно прочитать немало таких печальных историй о комсомольской любви…"

При чтении этих строк нас озаряет гордость «нордического», сексуально «чистого» человека, то есть Смидович, по отношению к типичному недочеловеку, например готтентоту. Но не додумался «нордический» человек до простого выхода — до того, чтобы научить девушек избегать беременности, применяя для этого противозачаточные средства, и до того, чтобы позаботиться об обеспечении гигиеничных условий половой жизни. Ведь иначе советская культура не смогла бы конкурировать с американской. Тем не менее ничего не помогло. Эти слова Смидович красовались на афишных тумбах в Германии как образец "коммунистической сексуальной идеологии"!!

И как всегда, когда не отваживаются понять юношескую сексуальность, в Советском Союзе в конце периода тяжелых конфликтов с молодежью был провозглашен лозунг: "Воздержание!". Лозунг столь же удобный, сколь и запутывающий, катастрофический и невыполнимый. Фанина Халле сообщает:

"Представители старшего поколения, втянутые в дискуссию, — ученые, специалисты по социальной гигиене, партийные работники — занимали тогда позицию, близкую ко взглядам Ленина, которую народный комиссар здравоохранения Семашко следующим образом сформулировал в письме к учащейся молодежи: "Товарищи, вы пришли в высшие учебные заведения и техникумы, чтобы учиться. В этом ведь и заключается сейчас главная цель вашей жизни. И подобно тому, как все ваши побуждения и намерения подчинены этой главной цели, ради которой вы должны отказывать себе в удовольствиях, потому что они вредно сказываются на вашей главной цели — учебе, на намерении стать активными участниками строительства новой жизни, вы должны подчинить этой цели все остальные области своей деятельности и своего бытия. Государство пока еще слишком бедно, чтобы взять на себя материальную помощь вам, воспитание детей и обеспечение родителей. Поэтому наш совет — воздержание!"

И в Советском Союзе повторилось явление, с незапамятных времен по пятам следующее за воздержанием, — сексуальная безнадзорность.

Следует энергично протестовать против ссылки на Ленина, вводящей в заблуждение. Ленин никогда не защищал аскетизм молодежи. Кто подумает, что Ленин был настолько ограниченным, чтобы подразумевать под "жизнерадостностью и бодростью, вызванными также и полнотой любовной жизни" аскетизм ученых-импотентов и искалеченных жизнью специалистов по сексуальной гигиене?

Тех представителей руководящих кругов Советского Союза, которые именно в решающие годы были облечены политической ответственностью, нельзя упрекнуть в том, что они не знали, как справляться с имеющимися трудностями. Упрекнуть их следует в том, что они уклонялись от трудностей, двигаясь по линии наименьшего сопротивления и наибольшей неудачи. Они виноваты в том, что, будучи революционерами, не задались вопросом, в чем же смысл происходящих событий, и в том, что, говоря о революционном преобразовании жизни, не попытались отыскать или осуществить эту революцию в самой жизни. Эти люди виновны в том, что они рассматривали действительно господствовавший хаос как "нравственный хаос" в соответствии с представлениями приверженцев политической реакции, а не как хаос времени перехода к новым, коммунистическим формам сексуальности. Не в последнюю очередь их следует упрекнуть за то, что они отвергли подходы к пониманию проблем половой жизни, сформулированные приверженцами немецкой революционной сексуальной политики.

В чем же заключались трудности, которые, став слишком большими, вызвали торможение? Прежде всего, сексуальная революция происходит иначе, нежели экономическая. Она осуществляется не в формах, выражающихся в законах и планах, а в скрытых, потаенных и обремененных эмоциональными моментами, отличающихся друг от друга в миллионы раз деталях личной жизни. Справиться с сексуальным хаосом, воздействуя на эти детали, невозможно из-за одного только их обилия и сложности. Из этой невозможности выводится теория, суть которой в утверждении: "Частная жизнь мешает классовой борьбе, поэтому частной жизни не существует!"

Конечно, нельзя пытаться в одиночку выйти из хаоса, справляясь с ситуацией в каждом отдельном случае. Это не соответствовало бы и нашему основному воззрению, согласно которому проблемы решаются действиями масс, а не индивидов, но среди личных трудностей встречаются и такие, которые затрагивают миллионы людей. Это, например, вопрос, до крайности занимающий каждого хоть сколько-нибудь здорового юношу в любом уголке Земли: как бы ему побыть наедине со своей девушкой? Нет сомнения, что решение одного только этого вопроса, то есть создание возможности быть вместе с целью беспрепятственного полового общения, завоевало бы всю молодежь, так как она почувствовала бы себя понятой. Одним ударом было бы устранено весьма существенное проявление хаоса. Ведь если в каком-то городском квартале четыре тысячи юношей не знают, где они могли бы обнять своих девушек, то они будут делать это в подворотнях и темных закоулках, мешая друг другу, вызывая ревность и ссоры. Короче говоря, они-то и создают «хаос». Но ни в одной, буквально ни в одной из существующих политических организаций не прозвучало до сих пор недвусмысленного заявления в пользу создания квартир для молодежи специально в целях беспрепятственного полового общения. Это только одна деталь того, что приверженцы сексуальности пытались осмыслить и выразить с помощью лозунга: "Политизация частной жизни".

Причины описанных выше фактов торможения заключались в необразованности и предвзятости, свойственных ответственным работникам. Но размах революции был столь велик, что препятствия, воздвигавшиеся отдельными функционерами и старыми реакционными профессорами, не смогли бы устоять, если бы не трудности объективного процесса, на которые смогли ссылаться партийные функционеры, защищая свою не особенно надежную позицию.

Было бы, следовательно, ошибкой утверждать, что в Советском Союзе сексуальная революция, а с ней и культурная революция потерпели неудачу из-за неразумия и боязни сексуальности, характерных для руководящих кругов. Это было бы субъективистское воззрение, противоречащее историческому материализму. Движение такого размаха, каким была сексуальная революция в Советском Союзе, может быть заторможено только в результате столкновения с очень серьезными объективными препятствиями. Они могут быть с большей или меньшей степенью точности сведены в четыре группы:

1) трудность всего процесса перестройки старого общества на новых началах, в особенности культурная отсталость старой России, гражданская война и голод;

2) отсутствие учения о сексуальной революции, которое соответствовало бы глубине произошедшего переворота. Не следует забывать, что советская сексуальная революция была первой революцией такого рода;

3) структура характеров людей, отрицающая сексуальность, то есть та конкретная форма, в которой законсервировался патриархат, насчитывающий тысячи лет и означающий подавление сексуальности;

4) конкретные осложнения в такой взрывчатой и содержательной сфере жизни, какой является сексуальность.

Эти четыре группы объемлют еще не все факторы, но они позволяют нам получить общее представление о предпосылках, на которых могла основываться деятельность отдельных партийных работников, оказывая тормозящее воздействие.

Нет никакого сомнения в том, что гражданская война 1918–1922 гг., сменившая трехлетнюю бойню, выставила процессу разрушения старых форм жизни в результате социальной революции оценку, едва тянущую на «гротескно» и «опасно». Ужасные голодные годы — 1921-й и 1922-й — резко снизили средний психический и материальный уровень жизни бедствующих народных масс и вызвали, мягко говоря, настоящие переселения народов.

По сообщениям Коллонтай, Троцкого и многих других революционеров, тысячам семей, жителям целых поселков приходилось покидать свои родные места и перебираться куда глаза глядят в поисках хоть какого-нибудь пропитания. Случалось нередко, что по дороге матери оставляли детей, а мужья — жен на произвол судьбы. Многие женщины были вынуждены продавать свое тело, чтобы только продлить жалкое существование себе и своим детям. Численность беспризорных детей неизмеримо выросла. В такой обстановке стремление молодежи к сексуальной свободе приняло, естественно, иные формы, чем если бы это было в спокойных условиях. Место болезненной и беспокойной борьбы за ясность и переустройство сексуальных отношений заняло огрубление половой жизни. О том же, что должно прийти на место «старого», не было никаких представлений. В принципе, это огрубление просто означало проявление структуры, испокон века свойственной человеку, чья личность организована на патриархальных началах, структуры, которая существует более или менее скрыто и только время от времени проявляется в виде эксцессов.

Революция была столь же мало виновна в этом так называемом "сексуальном хаосе", как, например, гражданская война или голод. Революционеры ведь не хотели гражданской войны. Революция лишь свергла царизм и покончила с капитализмом, и ей пришлось взяться за оружие, когда изгнанные решили вернуть себе отнятые власть и землю. Разразившийся же сексуальный хаос был, наряду с прочим, следствием свойственного состарившимся партработникам неумения справиться с прежними структурами, неспособными к восприятию свободы.

Если проанализировать взгляды ответственных советских руководителей на развивающийся хаос и оценки этого процесса, то можно однозначно констатировать, что хорошо знакомый нам страх перед сексуальной свободой замутнял взгляд, когда заходила речь о действительных трудностях и их причинах. Как жертвы, так и носители сексуальной революции обвинялись в утрате чувства ответственности, но ведь устаревшая сексуальная мораль на протяжении тысячелетий подавляла сексуальную ответственность, неразрывно связанную с полноценной в сексуальном отношении структурой характера.

В особенности же обвиняли молодежь в том, что сексуальные связи между полами становятся все слабее. При этом забывали, что никогда и не было действительно здоровых связей, приносящих удовлетворение, а то, что не существовало, нельзя было и ослабить. Если что в действительности и ослабло, так это принуждение в семейных отношениях — результат экономической зависимости — и давление моральной совести на молодежь. Если что и погибло, то не здоровые сексуальные отношения, а авторитарная мораль, бременем лежавшая на народе и запечатлевшаяся в сознании глубже, чем идеи бунта. Речь идет о той морали, которая всегда достигала результата, обратного намерениям. Никому не следовало оплакивать эту мораль.

Во всех тех случаях, когда требовались объяснения ситуации, проявлялась растерянность. Бедственным экономическим положением, например, пытались объяснить случайные половые связи, замеченные у немецкой молодежи и чуть позже как нечто само собой разумеющееся прекратившиеся. Это была ложная интерпретация.

Никогда материальная нужда сама по себе не ведет к случайным связям. Исключением является только проституция. Следовательно, не могли отличить бедствия, порожденные гражданской войной и тяжелым экономическим положением, от проявлений новой жизни. Последние, будучи сами по себе здоровыми и оптимистическими, должны были показаться "сексуальным хаосом" всем тем, кто находился под грузом старых понятий. А ведь половой акт между 17-летним юношей и 16-летней девушкой может представлять собой одно или другое. Так, половой акт хаотичен, противоречит принципам сексуальной экономики, вреден для молодежи и опасен для общества, если он совершается в неблагоприятных условиях, если нездорова внутренняя психическая структура его участников, если они испытывают страх, давление моральных предписаний и совести и не переживают удовлетворения, короче говоря, если эта близость проникнута хаосом, свойственным нашему времени. С другой стороны, в какой-то мере можно приблизиться к сексуальности будущего, совершая половой акт в благоприятных условиях, если структура личности молодых людей способна к счастливой любовной жизни, если они полностью сознают ее величие и важность и если близость происходит без чувства вины и страха перед авторитетами и нежеланными детьми, для воспитания которых нет возможности.

Существует большое различие между тем, когда двое мужчин, испытывающих сексуальный голод, насилуют женщину или с помощью алкоголя склоняют ее к половому акту, и тем, когда двое самостоятельных людей разного пола, сознающих свою сексуальность и способных проявить ее, сознательно проводят друг с другом во время отпуска только одну счастливую ночь. Существует различие между тем, когда мужчина безответственно бросает на произвол судьбы жену и детей ради легкой связи, или тем, когда он, будучи сексуально здоровым, пытается сделать более терпимым невыносимый для себя гнетущий брак, поддерживая втайне счастливые отношения с другой женщиной. Этих примеров может быть достаточно, чтобы показать следующее:

1. То, что людям, отравленным авторитарным сексуальным устройством, представляется хаосом, не обязательно должно быть таковым, а напротив, может быть проявлением активности психического организма, сопротивляющегося непереносимым условиям жизни.

2. Что многое, из являющегося хаосом, на деле — не моральная вина молодежи, а выражение неразрешимого противоречия между естественными половыми потребностями и окружающим миром, противящимся стремлению всех и каждого к их удовлетворению.

3. Что переход от внешне якобы упорядоченного образа жизни, а внутренне хаотичного, к внутренне упорядоченному, но при взгляде извне кажущемуся обывателю неупорядоченным, может совершиться не иначе, как только пройдя фазу тяжелой смуты.

Но решающее значение имеет при этом не только внимание к состоянию общественной жизни. Мы должны понять, что в людях нашей эпохи развивается безмерный страх как раз перед той жизнью, прихода которой они так страстно жаждут, но до которой они еще не доросли в эмоциональном отношении.

Хотя сексуальное разочарование, в которое впадает большинство человечества, и означает притупление чувств, убожество жизни, паралич любой активности и инициативы или является основой для возникновения жестоких садистских эксцессов, оно предлагает и относительный жизненный покой. Такая ситуация похожа на некое предвосхищение смерти самим образом жизни — как если бы человек жил только ради того, чтобы идти навстречу смерти! И это-то состояние смерти заживо люди предпочитают, если их психическая структура не способна выдержать беспокойство и потрясения, свойственные живой жизни.

Стоит подумать о ревности, которой, как правило, высокая политика не уделяет внимания, но которая, тем не менее, за кулисами крупных политических событий играет гораздо более значительную роль, чем можно догадываться. Стоит подумать и о страхе людей перед невозможностью найти подходящего партнера, когда они теряют прежнего — пусть даже отношения с ним были сплошной мукой. Стоит подумать и о тысячах убийств партнеров, произошедших лишь потому, что было просто невыносимо представить себе, как близкий человек заключает другого в объятия, побуждаемый к этому сексуальными намерениями. И этот факт играет в жизни гораздо большую роль, чем даже поездки какого-нибудь Лаваля: ведь парламентарии смогут представлять и подавлять народ только до тех пор, а диктаторы — делать что хотят за спиной терпеливых масс до тех пор, пока люди неустанно, неосознанно и безнадежно борются с этими сексуальными, наиболее тщательно скрываемыми от постороннего взгляда, личными трудностями и бедствиями, касающимися самой сути их жизни. Попробуйте разыскать в каком-нибудь городском квартале, насчитывающем сто тысяч жителей, всех женщин, истерзанных тоской и измученных неурядицами из-за воспитания детей, неверности мужей, собственной сексуальной неспособности или неудовлетворенности, и спросить их, что они думают о дипломатических поездках Лаваля. Их ответ докажет, что миллионам женщин, мужчин и молодых людей голова дана вовсе не для того, чтобы понять, что над ними попросту издеваются.

В области регулирования рождаемости с самого начала существовала максимальная ясность. Переворот в идеологии права и в социально-гигиенических взглядах на эту проблему характеризовался следующими основными чертами.

До тех пор пока у общества нет возможности или воли позаботиться о воспитании детей, у него нет и права требовать от матерей вопреки их воле или несмотря на их бедственное положение производить на свет детей. Только тогда, когда воспитание детей полностью станет заботой всего общества, можно будет подумать и о том, чтобы взяться за проведение осознанной демографической политики и регулирование рождаемости. Поэтому всем женщинам без исключения было предоставлено право прерывать беременность на протяжении первых трех месяцев. Прерывание беременности должно было осуществляться в государственных акушерских клиниках. Строгие наказания ожидали только тех лиц, которые осуществляли тайные аборты, не имея на это права. С помощью этих мер надеялись легализовать подпольные аборты, вырвав их осуществление из рук знахарей. В городах это в основном удалось, но в деревне было гораздо труднее побудить женщин отказаться от прежних взглядов. Вопрос аборта — это ведь вопрос не только законодательства. Его решение зависит и от сексуального страха, испытываемого женщиной. Скрытность и страх, которые тысячелетиями окутывали половую жизнь, приводят к тому, что простая работница или крестьянка скорее пойдет к знахарствующей акушерке, чем в клинику, даже если у нее и будет такая возможность.

В Советском Союзе никогда и не думали о том, чтобы превратить практику изгнания плода в долгосрочное общественное явление, и с самого начала отдавали себе отчет, что легализация аборта была только одним из средств для противодействия знахарству. Главной целью оставалось предупреждение аборта с помощью широкомасштабной просветительной кампании и применения противозачаточных средств. Советы, состоявшие из рабочих и крестьян и оказывавшие мощное давление на интеллигенцию и врачей, точно знали: для того чтобы женщина могла воспринять зачатие ребенка как счастье, санитарные меры должны быть дополнены другими.

Какими же мерами изменяли к лучшему положение матери и ребенка в Советском Союзе?

Осуждение незамужних матерей быстро прекратилось. Растущее вовлечение женщин в производственный процесс придало им материальную самостоятельность и уверенность, облегчившие материнство и сделавшие его желанным. Был введен отпуск по беременности, который начинался за два месяца до родов и заканчивался два месяца спустя. При этом женщины продолжали получать заработную плату в полном объеме. Предприятия и крестьянские артели заботились о создании детских яслей, об обеспечении младенцев одеждой, о подготовке квалифицированных воспитательниц, которые могли бы освободить работающих матерей от хлопот по уходу за ребенком. Следовательно, матерям не приходилось выполнять тяжелые работы на больших сроках беременности и, кроме того, женщины были уверены, что не надо беспокоиться о детях, когда через два месяца закончится декрет.

У того, кто собственными глазами видел в Советской России ясли, не было больше оснований сомневаться в том, насколько продуктивна советская общественная система с точки зрения социальной гигиены. Женщины получали за все время кормления премии, им предоставлялись оплаченные перерывы, чтобы они могли спокойно кормить детей. Было запрещено с началом беременности использовать женщин на тяжелой работе. Бюджет органов охраны материнства и младенчества рос из года в год почти в геометрической прогрессии. Поэтому неудивительно, что не только не наступило снижение рождаемости, которого боялись все трусливые мещане и моралисты, но, напротив, за последние десять лет превышение рождаемости над смертностью составляло в среднем 3–4 млн человек за год.

Советское правительство прилагало все усилия, чтобы изменить к лучшему положение матери и ребенка даже в самых отдаленных "медвежьих углах" огромного государства. Например, организовывались летучие амбулатории, занимавшиеся проблемами регулирования рождаемости, а поезда, оснащенные всем необходимым, выезжали на периферию. Те десять-двенадцать лет, которые потребовались, чтобы снизить до минимума численность нелегальных абортов, показывают, какую силу представляет собой сексуальный страх, укоренившийся в массах, и как он затрудняет формирование положительного отношения к полезным мерам.

В Советском Союзе, как и повсюду, разумные принципы сексуальной гигиены пробивали себе дорогу в борьбе против реакционного мышления старых гигиенистов. Здесь, как и повсюду, оказалось, что массы обладают верным инстинктом, позволяющим принимать правильные решения, касающиеся этих вопросов. Напротив, «образованный» специалист по социальной гигиене, оснащенный множеством аргументов "за и против", ведет себя как тысяченожка, которая не смогла больше ходить, узнав, что у нее тысяча ножек. Зададимся же вопросом о том, в каком аспекте проблемы абортов смогла скрыто угнездиться реакция, сумевшая впоследствии затормозить решение этой проблемы.

Здесь нет необходимости заниматься историческим изложением проблемы прерывания беременности, подкрепленным цифровым материалом, — на эту тему написано несметное количество хороших книг. Мы хотим лишь попытаться снова осмыслить динамику противоречия этой проблемы.

Этическая, а по существу, замаскированная религиозная аргументация сумела в Советском Союзе не только сохраниться, но с течением времени начала набирать все большее влияние. Как всегда, реакционную этику можно опознать по свойственному ей фразерству. Реакционеры в сфере сексуальной политики изначально последовательно боролись против революционного решения вопроса об абортах, используя отчасти старые аргументы, заимствованные из времен царизма, а также новые, приспособленные к советской действительности, но от этого не менее реакционные. Конечно же, слышались пророчества о том, что "человечество вымрет", что "мораль распадется", что необходимо "защитить семью" и укрепить "волю к деторождению". Разглагольствовали о душевных и телесных потрясениях, испытываемых женщиной. Самой же большой заботой приверженцев сексуально-политической реакции в Советском Союзе, как и везде, было снижение рождаемости.[20]

Рассматривая эти аргументы, следует отличать такие, которые представители сексуальной реакции выдвигают, руководствуясь честными намерениями, от других, как субъективно, так и объективно представляющих собой не более чем пустые отговорки, служащие для того, чтобы не заниматься живыми вопросами половой жизни. «Образованные» люди, пользующиеся этой аргументацией, внутренне озабочены сохранением «нравственности», то есть тем, чтобы не допустить удовлетворения половых потребностей, а также не допустить гибели семьи. В ходе дискуссии об абортах становится все яснее, что неосознанный страх перед операцией, затрагивающей генитальную сферу, иррациональным образом затуманивает понимание ее необходимости.

И вот мы слышим различного рода отговорки — это и забота о том, чтобы человечество не вымерло, и фраза о защите зарождающейся жизни. Господа, оперирующие подобными доводами, не размышляют над тем, что в природе и без них численность всего живого увеличивается. Следующее утверждение будет ни самонадеянным, ни ошибочным, а наоборот, абсолютно верным: демографическая политика, осуществляемая сегодня, является в своей неопределенности и бесчестности аппаратом для отрицания сексуальности, средством отвлечения от вопросов преобразования имеющихся возможностей сексуального удовлетворения.

Выступая на конгрессе в Киеве в 1932 г., д-р Кириллов заявил: " Мы рассматриваем прерывание первой беременности как особенно опасное с точки зрения последующего бесплодия женщины. Поэтому мы всегда считаем своей обязанностью удерживать матерей от аборта и одновременно устанавливать причины желания прервать беременность. Но в ответах едва прослеживаются какое-либо материнское начало или какие-либо внутренняя борьба и поиски.

Около 70 % случаев причина аборта — «неудачная» любовь. Встречались короткие фразы: "Он меня оставил", "Я его оставила", а в заключение — издевательское замечание о нем и о себе: "Да и что он за мужчина!". Почти никогда в ответах не обнаруживалось никакого признака возникновения семьи как начальной единицы общества.

Не свободная любовь как протест против буржуазного доморощенного брака, не свободная любовь как неосознанный выбор евгеники,[21] а понимание чувства и вырастающее отсюда заблуждение с заранее принятым решением: "В больницу". Вот о чем идет речь. Неконтролируемая поспешность, с которой реализуется стремление отдать юное тело партнеру, является результатом перехода к новым, но еще не выкристаллизовавшимся формам сексуального хаоса…

…Я должен сравнить работу в сфере проблемы аборта с искоренением, с египетской казнью первенцев за грехи их отцов, губящей людей и общество. Такой аборт должен быть вытеснен как общественно негативное, уродливое проявление жизни. Его место должна занять настойчивая просветительная работа. Совершенно необходимо преобразование психологических настроений с тем, чтобы добиться признания социальной функции материнства…

Выводы:

1. Криминальный аборт является нравственным злом, зиждущемся на представлении законности аборта.

2. Социальный аборт часто служит маской для перекошенной физиономии проблемы пола и прикрытием еще не откристаллизовавшихся новых форм жизни. Аборт преграждает путь к материнству и часто снижает успехи в общественной жизни женщины. Поэтому он чужд подлинному сообществу.

3. Аборт представляется массовым средством для уничтожения подрастающего поколения. В нем не прослеживается намерения служить матери и обществу, и поэтому он чужд ясным целям охраны материнства".

В противоречие этим фразерам, способным в любой момент соответственно структуре своего характера и своему мышлению поддаться фашистской унификации, есть и революционно настроенные сексуальные политики и врачи, которые хотя и не обладают особенно обширными теоретическими познаниями, но на основе приобретенного на практике верного инстинкта представляют правильную, революционную точку зрения. В их числе Клара Бендер из Бреслау, мужественно выступившая на конгрессе немецкой организации Международного криминалистического объединения 11–14 сентября 1932 г. во Франкфурте-на-Майне против лицемеров, когда те попытались использовать проявления реакционной демографической политики в Советском Союзе для борьбы против революционной политики в вопросе об абортах.

Она заявила с полным основанием, что все утверждения о физическом и душевном ущербе бессмысленны, если прерывание беременности осуществлено в нормальных условиях. Беспокойство о снижении численности населения опровергается практикой Советского Союза.

Разглагольствования об "извечном влечении женщины к материнству" обнаружат свою полную несостоятельность, если противопоставить все те трудности, которые делают невозможным правильное воспитание детей. При капитализме прерывание беременности является чисто денежным вопросом, и поэтому закон об абортах — закон чисто классовый, толкающий неимущих женщин к знахарю. В московской же акушерской клинике при 50 тыс. абортов за год не было зарегистрировано ни одного смертного случая.

Вновь и вновь удивляет, что столь ясная аргументация не дает результатов. Тот, кто в начале 30-х гг. участвовал в Германии в дискуссиях о регулировании рождаемости, не мог отделаться от впечатления, что реакционные специалисты в области демографической политики и гигиенисты типа Гротьяна вовсе не заинтересованы в разумных аргументах. При этом невольно возникали ассоциации с дискуссией вокруг реакционной расовой теории нацистов. В ходе такого рода дискуссий со всей ясностью выявилось следующее обстоятельство: невозможно ничего доказать отупевшим болтунам, профессорам, страдающим импотенцией и оттого еще более тщеславным, предпринимая утомительные попытки убедить их, что германская нордическая раса не является самой замечательной в мире или что ребенок негра ничуть не менее умен и прелестен, чем отпрыск немецкого бюргера.

Если бы мы имели дело с вопросами рассудка, то революционная аргументация давно уже разбила бы идеологию реакционных специалистов по демографической политике или приверженцев расовой теории. Но на стороне и тех, и других — иррациональные элементы массового сознания, с которыми нельзя справиться с помощью одного только рассудка. Реакционные представители демографической политики имеют успех в Германии потому, что сотни тысяч, даже миллионы женщин в этой стране испытывают бессознательный страх перед повреждением гениталий и потому вопреки собственным интересам голосуют за параграф об убийстве. Это проявилось и в сборе подписей против отмены параграфа об аборте, проведенной христианскими партиями в Дании в 1934 г. Расовые теоретики могут существовать только потому, что немецкий обыватель, чувствующий себя неполноценным, компенсирует собственное душевное ничтожество, слыша о своей принадлежности к «руководящей», "самой умной", "самой творческой" расе, то есть к нордической. Мы подчеркиваем, таким образом, что иррациональные построения вроде расовой теории или сегодняшней евгеники не могут быть сокрушены с помощью одних только доводов разума, что рациональные аргументы, выдвигаемые против них, должны базироваться на прочном фундаменте мощных естественных чувств. Речь идет не о требовании официального признания теории сексуальной экономики. Ведь общественная жизнь сама собой подтверждает правильность сексуально-экономического воззрения, если революционные изменения в обществе позволяют раскрыться всем источникам жизни, обеспечивают сексуальное счастье, а не заботятся лишь о продолжении рода.

Огромным шагом вперед было уже то, что вопрос о регулировании рождаемости в Советском Союзе обсуждался не в частных объединениях и кружках, а на общественном, государственном, официальном уровне, то есть в общественной форме, при этом общественное понимается в положительном смысле. Только благодаря этому стало возможно выступление смелого и умного революционера Зелинского, который бросил в лицо авторитетам, оставшимся на консервативных позициях, следующие великолепные слова:

"С учетом всей совокупности прозвучавших на конгрессе докладов о вреде свободного аборта мое выступление прозвучит еретически. Но доброе сомнение стоит худой веры. Трудно поверить в социальную честность тех докладчиков, которые, облачившись в тоги, застегнутые на все пуговицы, и повернувшись к людям спиной, изрекали с недрогнувшими лицами абстрактные истины о вреде аборта. Похоже, будто здесь господствовала слепота зрячих, социальная близорукость или социальное лицемерие. Эти люди не видят или не хотят видеть реальные отношения, реальную социально-экономическую ситуацию и состояние массовой психологии, в которой происходит эпидемия абортов.

В приговорах по поводу абортов больше морализаторской предвзятости, чем беспристрастности и независимости. Эта тема обросла массой страшных историй. Нас пугали всем: инфекциями и перфорацией матки, нервными потрясениями, снижением рождаемости вплоть до угасания материнского инстинкта и вырождения нации, но можно было бы сказать вместе с Толстым: "Меня пугают, а мне не страшно". Говорят об операции вслепую, в нездоровых условиях, о том, что работают чуть ли не ломом. А разве введение зонда в желудок и дальше до двенадцатиперстной кишки не является работой вслепую? И разве работа с эзофагоскопом (аппаратом для исследования пищевода) не есть использование «железки»? А если вы вводите в вены все, вплоть до сублимата, воздействуя тем самым на нежную ткань слизистой оболочки, знаете ли вы заранее последствия своего вмешательства? А если вы в целях диагностики, не имея медицинских показаний, продуваете трубы (яйцеводы) и вводите в них едкие растворы для рентгеноскопии, проходит ли это безнаказанно для организма? И все-таки мы не отказываемся и не откажемся от всех этих методов.

Является ли связь между гормональными нарушениями и абортом уже бесспорным фактом? Почему же горожанки, систематически совершающие аборт, продолжают и по достижении "бальзаковского возраста" (примерно 30 лет) успешно соперничать в сексуальности и красоте тела со своими 20-летними подругами, в то время как их добросовестно рожающие сельские сестры после шести-восьми родов к 30 годам превращаются в ходячие трупы, в выжатые лимоны? По-видимому, дело с гормонами обстоит не так-то просто. И кто скажет, что уменьшение количества родов всегда плохо сказывается на внешности? Я утверждаю, что это уменьшение может быть при определенных условиях даже полезно.

Садовники знают, что если на хризантемовом кусте слишком много цветов, то часть их надо обрезать, чтобы спасти куст от гибели и получить большие и махровые цветы. До тех пор пока коэффициент рождаемости и "коэффициент насыщения" не совпадут, будет существовать и различие, которое не должно быть списано со счетов. Но для наблюдателя извне не имеет значения, каким образом произойдет это «списание». Говоря же об индивиде, о женщине, я предполагаю, что ей будет психологически легче переносить аборты, чем сопровождать один гробик за другим и хоронить вместе с ними частицу своей молодости и силы. Можно, конечно, заставить хризантемовый куст рождать больше красивых цветов, но для этого потребуется изменить состав почвы и культуру цветка. Измените культуру, и на этих таблицах появятся другие цифры, которым будут соответствовать другие величины и другие сектора кругов, и все это будет на другом языке говорить об аборте.

Посмотрите откровенно в глаза жизни и вы увидите, в каких социально-экономических и психологических условиях приходится жить женщинам и давать жизнь новым существам. Семья с ее малой устойчивостью и крайней недолговечностью не гарантирует женщинам условий, необходимых для воспитания детей. Выплата алиментов больше не достигает своей цели. Неплатежеспособный алиментщик более интересен теоретически, то есть юристам, чем практически, то есть женщинам. Противозачаточные средства ненадежны. Право на свободное материнство не всегда осуществимо, так как часть женщин не имеет работы и, располагая ежемесячным пособием в 40–50 рублей, не может воспользоваться этим правом. Вспомните, как в романе Золя нелегальная абортница отчитывает дипломированного врача: "Вы толкаете женщину в тюрьму или в Сену, а мы вытаскиваем их оттуда". Хотите ли вы, чтобы "вытаскивание из Сены" снова перешло в руки нелегальных абортниц?

Один из выступавших воскликнул в ужасе: "Достаточно рецепта врача и требования женщины — и вопрос об аборте решен". Да, именно так и должно быть: достаточно требования женщины, потому что право определять социальные показания принадлежит только ей, и никому больше.

Никто из нас, мужчин, не вынес бы ситуации, когда решение о нашем браке принимала бы какая-нибудь комиссия и, согласно социальным воззрениям ее членов, мы имели бы право вступать в брак или были бы лишены его. Так не мешайте и вы женщине распоряжаться собой и самой решать кардинальный вопрос своей жизни. Женщина имеет право на половую жизнь и хочет осуществлять его так же свободно, как и мужчина, и она должна иметь эту возможность как нечто нормальное, чтобы сохранять свою социально-биологическую полноценность. Не должно иметь места массовое производство класса старых дев, вредного для коллектива".

Ведомый верным инстинктом, Зелинский выступил как раз в тот момент, когда сексуальная реакция в Советском Союзе перешла к постепенному свертыванию регулирования рождаемости и аборта, используя для этого комиссии, декреты и отговорки гуманитарного свойства.

Таким образом, на этом конгрессе развернулась весьма решительная борьба между двумя направлениями демографической политики. Представители одного выступали в поддержку сексуальности, другого — против нее. Там всерьез обсуждался, например, вопрос о том, не следует ли положить конец росту численности абортов, вновь введя запрет на них. Народный комиссар Ефимов полагал, что аборт "столь очевидно означает биологическую и психическую травму для женского организма, что доказательства излишни". Тем не менее он считал прерывание беременности в клинических условиях меньшим злом по сравнению с нелегальным абортом. Но и криминальный аборт, несмотря на борьбу с ним, сразу не отомрет. Ефимов присоединился к точке зрения Зелинского, заявив, что с помощью запрета абортов нельзя уменьшить их численность, ибо он в таком случае "будет всего лишь вновь загнан в подполье". Он отметил далее, что "условия социально-экономической жизни и повышение культурного уровня требуют ограничения рождаемости". "Что лучше, — спрашивал нарком, — гуманное отношение к еще неродившемуся ребенку и, следовательно, возложение нового бремени на нынешнюю семью или регулирование рождаемости?" Ефимов ответил правильно: "Требование жизни сильнее соображений гуманности. Современная ситуация такова, что о запрете абортов не может быть и речи".

Десять лет спустя после легализации аборта сексуальная реакция не только не была уничтожена, напротив, она наносила представителям революционного направления чувствительные удары. Ефимов потребовал тщательного изучения противозачаточных средств, но жаловался в то же время, что эти средства беспрепятственно продаются в Москве на улицах, что широко распахнуты двери спекуляции и обману. Бендерская потребовала бесплатного предоставления обычных противозачаточных средств, а Белинский, Шинка и Селицкий выступили за их предоставление согласно предписанию врача, так как, по их мнению, неконтролируемое распределение противозачаточных средств могло бы нанести громадный ущерб самому существованию народа. Вопрос о характере распределения противозачаточных средств остался нерешенным, ибо договориться об этом было невозможно. "Заботы, продиктованные соображениями демографической политики", являлись на деле заботами о последствиях распространения противозачаточных средств для нравственности" населения. Сексуальное наслаждение казалось несовместимым с желанием иметь детей.

Д-р Бендерская из Киева сформулировала, например, следующие принципы:

1. Возвращение к наказуемости аборта вернуло бы нас к временам, когда резко росла численность таких операций, осуществлявшихся знахарями.

2. Борьбу против знахарского аборта следует вести с помощью легального прерывания беременности.

3. Борьбу против легального аборта необходимо вести, используя пропаганду противозачаточных средств.

4. В условиях социалистического общественного строя женщина будет исполнять свою функцию материнства в соответствии с требованиями коллектива, членом которого она станет.

Четвертый пункт одним ударом покончил с той ясностью, которая была свойственна первым трем пунктам. С помощью сексуально-гигиенических мер хотели обеспечить людям свободу и радость в сфере половых отношений, но вдруг деторождение было подчинено моральному требованию, "требованию коллектива". При этом упускалось из виду, что и радость материнства является производной от наслаждения, от радости, вызванной появлением нового живого существа. Никогда не удается и не удастся принудить женщину родить ребенка под давлением власти, стоящей над ней. Материнство будет как часть общей радости жизни опираться на прочный фундамент или останется моральным требованием и в качестве такового будет, как и прежде, неразрешимой проблемой.

Почему интересы демографической политики в настоящее время вновь и вновь противодействуют сексуальным интересам людей? Является ли это противоречие неразрешимым, вечным? До тех пор пока нации враждебно противостоят друг другу, до тех пор пока они отделены друг от друга границами и таможенными барьерами, до тех пор пока существует заинтересованность в том, чтобы во время войны не экономить на человеческом материале, демографическая политика не может соответствовать требованиям сексуальной гигиены. А так как нельзя во всеуслышание сказать о необходимости прироста населения, приходится говорить о "нравственности функции продолжения рода" и об интересах "сохранения вида". В действительности же «забастовка» женщин с отказом рожать является всего лишь выражением кризиса половой жизни людей. Рожать детей в плохих жизненных условиях и от нелюбимых партнеров — такая перспектива не приносит никакой радости. Более того, половая жизнь превращается в мучение. Специалисты по демографической политики не видят этого противоречия, не могут его видеть и оказываются проводниками националистических интересов.

Только с полным исчезновением социальных причин войны, только тогда, когда общество сможет обратиться к созданию основ и обеспечению счастливой жизни всем людям, исчезнет и противоречие между сексуальным счастьем и проблемами народонаселения. Ведь тогда радость от сексуального наслаждения найдет свое непосредственное продолжение в радости от рождения ребенка. Тем самым и отпадает требование: "Продолжай род свой".

Разрешение на аборт включало одновременно — хотя это и не было прямо сказано — положительное отношение к сексуальному наслаждению. Это требовало бы осознанной перестройки всей сексуальной идеологии в направлении от негативной ориентации к позитивной, от отрицания сексуальности к ее признанию.

По данным акушеров, участвовавших в конгрессе, большинство женщин (60–70 %) было неспособно испытать чувственное наслаждение. Речь шла об «отсутствии» полового влечения, о его «уменьшении», утверждали даже, что причиной снижения сексуальной потенции является искусственное прерывание беременности.

Клинические исследования сексуальных нарушений опровергают это воззрение, представляющее собой попытку всеми средствами затушевать вопрос об аборте и оправдать его запрет. Все женщины, входящие в эти проценты, повсюду страдают сексуальными нарушениями, будь то в результате аборта или без него. Случалось, что женщины до пятнадцати раз шли на аборт, а средняя частота совершения этих операций составляла от двух-трех до семи в год (последний показатель отнюдь не редок). Это доказывает, что женщины боятся применять противозачаточные средства. Иначе они сами выступили бы в поддержку производства соответствующих противозачаточных средств в достаточном количестве. Данные сексуально-политической практики в Германии свидетельствуют о том, что почти все женщины охвачены этим страхом и одновременно мало чего желают столь сильно, как урегулирования этого вопроса.

Женщин необходимо освободить от страха. Надо выразить это горячее невысказанное желание и во что бы то ни стало позаботиться о его выполнении. Одна только отмена запрета абортов еще не породит положительного отношения к деторождению, желания иметь детей. Чтобы достичь такого результата, необходимо формирование внутренней способности к счастливой любовной жизни и всех ее внешних предпосылок.

Вместо того чтобы вечно носиться с вопросом о том, следует ли распределять противозачаточные средства по предписанию врача или каким-то другим способом, было бы важнее и полезнее, чтобы по-настоящему обученные врачи и работники сферы социального обеспечения провели максимально тщательное исследование противозачаточных средств и установили, какие из них обеспечивают, а какие — нет достижение сексуального удовлетворения. Что толку будет от пессария для женщины, которая во время полового акта испытывает дискомфорт из-за ощущения в себе инородного тела и не может поэтому испытать удовлетворения? Что пользы от презерватива, если в результате его применения снижается степень удовлетворения и появляются жалобы неврастенического характера? К чему самая лучшая пропаганда противозачаточных средств, если нет достаточного количества предприятий, которые могли бы обеспечить все население качественными противозачаточными средствами? И какой толк был бы, наконец, от предприятий, если бы женщины не освободились от страха перед применением противозачаточных средств?

В резолюции конгресса еще вполне поддерживалась идея легализованных абортов, но документ этот, тем не менее, вписывался в общую атмосферу страха перед тем, чтобы в действительности допустить и обеспечить возможность сексуального удовлетворения.

Это была атмосфера, о которой Фанина Халле в 1932 г. рассказывала следующее: "За границей мало что знали о протесте старых большевиков, многие из которых шли дальше Ленина и проповедовали почти аскетические идеалы. С тем большим усердием распространяется басня о "социализации женщин в Советском Союзе", которая еще и сегодня сидит во многих головах, в особенности под воздействием антисоветской пропаганды. Но тем временем интерес к сексуальным проблемам, прежде очень высокий, окончательно заглох, и подрастающая молодежь Советской России, авангард революции, видит перед собой в настоящий момент столь серьезные и ответственные задачи, что представляется несущественным обращать внимание на половые проблемы.

Таким образом, сексуальная жизнь в Советском Союзе снова вступила в стадию эротизации, которая, возможно, развивается дальше вглубь и в гораздо большем объеме, чем когда бы то ни было ранее. Отсутствие проблем в отношениях между мужчиной и женщиной, которое было характерно для узкого круга первопроходцев русской революции, превратилось теперь в характеристику поведения широких масс русского народа, а сила, сумевшая добиться этого, зовется "пятилетний план".

Советская идеология гордится "освобождением жизни и людей от эротики". Но это "освобождение от эротики" представляет собой фантастическую картину. Ввиду отсутствия ясных идей половая жизнь продолжается в болезненных, искаженных и вредных формах. Альтернативы "сексуальное или социальное" не существует. Действительная альтернатива формулируется только таким образом: признаваемая обществом, приносящая удовлетворение и счастье или болезненная, тайная, гонимая обществом половая жизнь.

И когда мнимое освобождение от эротики, а на самом деле расшатывание естественной сексуальности сделает граждан Советского Союза больными и разрушит их социальные связи, ответственные государственные деятели почувствуют себя вынужденными ужесточить меры морального регулирования и вновь ввести ограничение абортов. Так возникает круг, который не удастся прорвать, пока угнетенная сексуальность может быть сдержана только моральным давлением, а моральное давление будет усиливать расстройство половой жизни.

Профессор Строганов уже жаловался на то, что женщины раньше стыдились аборта, "а теперь они начали кичиться им как своим законным правом, но право это они получили в результате легализации абортов". Руководитель организации по охране материнства Лебедева отмечала, что безнаказанность аборта "освободила психологию женщины от оков1 1. Аборт стал теперь уже "жизненной привычкой", «модой», он представляет собой своего рода «психоз», повсеместно распространяющийся подобно «эпидемии». Кривко полагает, что этот «психоз» развивается и нельзя предвидеть, когда начнется стадия его спада. Результатом "одичания нравов" является притупление и потрясение чувства материнства в женщинах. Некоторые советские врачи делают правильный вывод из того факта, что материальная нужда не играла доминирующей роли в распространении применения аборта. Этот вывод напрашивается сам собой, ведь иначе как объяснить то, что женщина, не испытывающая нужды, прерывает беременность. В действительности же аборт является выражением первостепенного стремления к сексуальному наслаждению без появления детей.

И действительно, в ходе выполнения второго пятилетнего плана половая свобода была существенным образом ограничена, а в качестве причины для ограничений были использованы неясности, о которых шла речь. Прерывание беременности стало невозможным для женщин, вынашивавших первого ребенка. Втихомолку были снова введены медицинские показания, комиссии практиковали значительное моральное давление. Пока нельзя увидеть, куда приведет это развитие событий. Оно завершится тем или иным образом, станет результатом исхода борьбы между двумя течениями: отрицающим сексуальность, реакционным в сексуальном отношении и признающим ее, ориентированными на сексуальную революцию.

Есть самые веские причины опасаться, что представители революционного направления сексуальной политики не сумеют быстро собрать достаточные силы, чтобы взять верх над старой и привычной умственной нищетой. Результатом этого будет экономика, в основе которой — блестящая техническая оснащенность, экономика, приводимая в движение неврастениками и живыми машинами. Но это не будет социализм.

Чтобы быть лучше вооруженными на тот случай, если перед обществом снова встанет вопрос о его рациональной организации, подытожим уроки борьбы, о которой шла речь выше. В такой ситуации будут необходимы следующие меры:

1. Избавление от всех отговорок и бесчестных заявлений. Признание материальной нужды единственной причиной аборта. Отмена разделения между демографической политикой и сексуальной политикой в целом.

2. Признание сексуальной функции независимо от продолжения рода.

3. Признание воли к продолжению рода как частичной функции сексуальности, а стремления женщины иметь ребенка — как выражения жизнерадостности. Признание того факта, что, если жизнь приносит материальное и сексуальное удовлетворение, радость материнства разумеется сама собой, а рождение ребенка является результатом радости жизни.

4. Открытое признание точки зрения, в соответствии с которой предупреждение беременности служит практически не только устранению абортов, но прежде всего — обеспечению сексуального наслаждения и здоровья.

5. Мужество, позволяющее признать сексуальность и саморегулирование половой жизни.

6. Исключение на практике какого бы то ни было влияния всякого рода святош, моралистов и иных замаскированных сексуальных невротиков.

7. Самый жесткий контроль над практикой и идеологией реакционных профессоров акушерства со стороны сексуально-политических организаций, представляющих интересы женщин и молодежи. Борьба против бездумного уважения, которое массы испытывают к современной науке. Эта наука лишь в редких случаях заслуживает такого названия.

Цель революционной демографической политики может заключаться только в том, чтобы пробудить интерес самого народа к этим проблемам, не навязывая ему «сверху» обязанность "сохранения вида". Сегодня демографическая политика вообще не интересует среднего человека. Чтобы пробудить этот интерес, необходимо, прежде всего, сформировать положительное отношение к сексуальному наслаждению и создать условия, обеспечивающие его для всех тех, кто принимает производительное участие в общественной жизни. Люди должны чувствовать, что именно в этом вопросе — скажем без обиняков: в вопросе сексуального наслаждения — их правильно понимают и готовы помочь, чтобы обеспечить им радость от половой жизни и сделать их способными к наслаждению.

Решение этой проблемы окажется относительно простым по сравнению с решением главной проблемы: как устранить распространенный в массовом масштабе страх современного человека перед оргастическим наслаждением? Это неслыханно трудная и большая проблема. Если ее однажды удастся разрешить, то проблемы демографической политики не будут больше решать профессора, охваченные сексуальным страхом. Их решением займутся молодежь, рабочие, крестьяне, научные специалисты и дети. До тех пор демографическая политика и евгеника останутся теми же реакционными конструкциями, какими они являются сегодня.

Из советского законодательства, регулировавшего половые отношения, был просто вычеркнут параграф закона царских времен, каравший за гомосексуальные действия длительным сроком лишения свободы. Официальная "Большая советская энциклопедия", выходившая под контролем правительства, при изложении проблем сексуальности опиралась, в основном, на выводы Магнуса Хиршфельда и отчасти Фрейда.

Отмена параграфа о наказуемости гомосексуализма обосновывалась необходимостью исключительно научного подхода к этому явлению, что исключало преследование гомосексуалистов. Необходимо было разрушить стены, отделявшие гомосексуалистов от общества. В свое время этот шаг советского правительства придал колоссальный импульс сексуально-политическому движению Западной Европы и Америки. Речь шла не просто о пропагандистской акции, а о мере, которую с полным правом обосновывали тем, что гомосексуализм, понимаемый как врожденное свойство или как результат нарушения развития, является действием, никому не приносящим вреда. Такая позиция полностью соответствовала образу мыслей городского и сельского населения, которое занимало чрезвычайно терпимую позицию во всех сексуальных вопросах, хотя в деревнях, как отмечал некий корреспондент, "добродушно подтрунивали" над гомосексуалистами и лесбиянками.

В противоположность этому мелкобуржуазные слои пребывали еще полностью в плену аскетических взглядов и средневековых предрассудков на сексуальность. Представители этих слоев, занимая также средние и верхние этажи партийной иерархии, оказывали влияние и постепенно распространяли свои взгляды на часть рабочих. С течением времени все четче стали выделяться два взгляда на гомосексуализм:

1) согласно одному, он был "признаком варварского бескультурья", "свинством, свойственным полудиким народам Востока";

2) в соответствии с другим, гомосексуализм представлял собой проявление "рафинированной культуры извращенцев-буржуа".

Несмотря на отмену наказания, преследования за гомосексуализм среди народов Средней Азии сохранялись. Примерно в 1925 г. в Туркестане было введено дополнение к Уголовному кодексу Советского Союза, уже предусматривавшее большие сроки лишения свободы для гомосексуалистов.

Взгляды на гомосексуализм, о которых шла речь выше, в сочетании с общей неясностью относительно сексуально-политической ситуации и возможностей ее развития приводили к возникновению гротескных случаев преследования гомосексуалистов, и число таких судебных прецедентов неуклонно росло, то есть одним только принятием закона вопрос не был решен.

Согласно сексуально-экономическим представлениям, гомосексуализм в подавляющем большинстве случаев является следствием нарушения развития функции любви к противоположному полу, причем нарушение это проявляется в очень раннем возрасте. По мере всеобщего торможения сексуальной революции неизбежно должно было начаться все более широкое распространение гомосексуализма среди молодежи, в армии и флоте и т. д. Доходило до слежки и доносительства, гонений со стороны партийных комитетов и даже принятия организационных мер в ходе "чисток партии". В отдельных случаях вмешательство старых большевиков, например Клары Цеткин и некоторых других, приводило к освобождению арестованных. Но из-за нерешенности полового вопроса волна гомосексуализма росла чем дальше, тем выше до тех пор, пока в январе 1934 г. не начались массовые аресты гомосексуалистов в Москве, Ленинграде, Харькове и Одессе. Эти аресты обосновывались политическими причинами. Среди арестованных было очень много актеров, художников и музыкантов, которых за якобы устраивавшиеся ими "гомосексуальные оргии" в административном порядке приговаривали к многолетнему тюремному заключению или ссылке.

В марте 1934 г. был опубликован закон за подписью Калинина, запрещавший и каравший половые контакты между мужчинами. Согласно одному частному свидетельству, это был своего рода чрезвычайный декрет, так как изменения в законах принимались только по решениям съездов Советов. В соответствии с этим законом половой акт, совершаемый между мужчинами, характеризовался как "социальное преступление", каравшееся в более легких случаях тюремным заключением на срок от трех до пяти, а в случае зависимости одного партнера от другого — от пяти до восьми лет. Таким образом, гомосексуализм снова оказался в ряду других социальных преступлений, таких, как бандитизм, контрреволюция, саботаж, шпионаж и т. д.

Преследования гомосексуалистов находились в определенной связи с событиями в Германии, вызванными "делом Рема" в 1932–1933 гг. Советская печать открыла поход против гомосексуализма как "явления, свидетельствующего о вырождении фашистской буржуазии". Как мне сообщали, известный советский журналист Кольцов написал серию статей, в которых речь шла о "теплых братьях (жаргонное название гомосексуалистов. — Прим. пер.) министра пропаганды Геббельса" и о "сексуальных оргиях в фашистских странах".

Решающую роль в формировании общественных настроений сыграло вмешательство Горького, который писал в статье "Пролетарский гуманизм": "Память отказывается загружаться грязью, которую все более усердно и обильно фабрикует буржуазия". (Имелись в виду антисемитизм и гомосексуализм.) Далее говорилось буквально следующее:

"В стране, где мужественно и успешно хозяйствует пролетариат, гомосексуализм, развращающий молодежь, признан социально преступным и наказуемым, а в «культурной» стране великих философов, ученых, музыкантов он действует свободно и безнаказанно. Уже сложилась саркастическая поговорка: "Уничтожьте гомосексуалистов — фашизм исчезнет".[22]

Мы видим, насколько неясно было и сколь вредные последствия имело такое представление о гомосексуализме. Гомосексуализм, действительно свойственный организациям Рема и им подобным, представлявшим собой чисто мужские объединения, смешивался с гомосексуализмом "не от хорошей жизни", распространенным среди матросов, солдат и заключенных, который следует приписать недостатку гетеросексуального полового общения, приносящего удовлетворение. Кроме того, полностью оставляли без внимания идеологическую позицию фашизма по отношению к гомосексуализму, которая была такой же отрицательной, как и в Советском Союзе. Стоит напомнить только о 30 июня 1934 г. — дне, когда Гитлер уничтожил все руководство СА, обосновывая свой шаг ссылкой на преследования гомосексуалистов, начавшиеся в СССР. Ясно, что с такими хаотическими представлениями об отношениях сексуальности к фашизму и к общим вопросам половой жизни вообще многого не достигнешь. В связи с массовыми арестами среди гомосексуалистов в Советском Союзе воцарилась паника. Утверждают, что немало солдат и командиров Красной Армии покончили с собой. До 1934 г. в Советском Союзе не было доносительства, но после событий 1934 г. оно возродилось. В противоположность этому население относилось к гомосексуалистам терпимо.

Я ограничиваюсь лишь кратким описанием. Соотношение преследования гомосексуалистов с общей сексуально-политической ситуацией, в особенности у народов советского Востока, потребовало бы обстоятельного изложения, но я не хотел перегружать работу. Отношение к проблеме гомосексуализма с позиций сексуальной экономики сформулировано в трудах "Функция оргазма", "Анализ характера" и "Борьба молодежи за свои сексуальные интересы". Суммируя, можно сказать, что:

1) гомосексуализм не является социальным преступлением, он никому не приносит вреда;

2) его следует ограничивать единственно с помощью создания всех предпосылок естественной любовной жизни масс;

3) прежде чем цель, о которой говорится в п. 2, будет достигнута, гомосексуализм должен рассматриваться как вид сексуального удовлетворения, равноправный с гетеросексуальным, и быть ненаказуемым (за исключением случаев совращения лиц, не достигших половой зрелости).

В годы гражданской войны русская молодежь сразу же завоевала передовые позиции в борьбе. По достоинству оценивая значение, которое имела для революции воля к жизни, свойственная молодому поколению, Ленин уделял особое внимание организации молодежи, улучшению ее экономического положения и сохранению ее сил.

Признание самостоятельности молодежи в общественном процессе, в том числе по отношению к старшему поколению, нашло свое полное отражение в решении II съезда РКСМ, гласившем: "Комсомол является автономной организацией с собственным уставом". Уже в 1919 г. Ленин подчеркивал: "Без полной самостоятельности молодежь не сможет выработать из себя хороших социалистов".

Только ставшая самостоятельной, действующая без авторитарной дисциплины и сексуально здоровая молодежь могла решать в длительной перспективе неслыханно трудные задачи революции.

В качестве поистине образцового примера, дающего представление о сексуально-политическом характере деятельности самостоятельных революционных молодежных организаций, могут быть названы события, о которых речь пойдет ниже.

Еще каких-нибудь десять лет назад Баку считался одним из заповедников самой мрачной реакции и духовной тьмы России. Именно здесь, в русско-тюркской республике Азербайджан, революция потребовала очень больших кровавых жертв. Хотя в ходе революции и были изменены законы, преобразован экономический фундамент, религия объявлена частным делом каждого гражданина, но, как писал Бальдер Олден, "среди новых демонов свирепствовал старый — жестокое воспитание для гарема".

Девушек посылали на обучение заповедям ислама, им запрещали учиться чтению и письму — ведь грамотная женщина могла бы с помощью писем связаться с внешним миром, бежать из дому и навлечь позор на семью. Девушки были крепостными отца. По достижении половой зрелости они становились крепостными супруга, которого не имели права выбрать сами, да и вообще не видели до свадьбы. Женщины и девочки не имели права показывать лицо мужчинам. Закрывшись чадрой и закутавшись, они выглядывали из окон и под строгой охраной ходили по немногим разрешенным им улицам. Им не разрешалось работать, читать книги и газеты. У женщин было, правда, право на развод, но воспользоваться этим они Не могли. Хотя русский кнут и исчез из каторжных тюрем, в гаремах женщин били по-прежнему. Этим женщинам приходилось рожать в полном одиночестве, так как не было акушерок и женщин-врачей, а заповеди религии, которым втайне продолжали следовать самым строгим образом, запрещали женщинам показываться врачу-мужчине.

В середине 20-х гг. русские женщины основали в Баку центральный женский клуб, целью которого была организация системы образования женщин. Постепенно начали распространяться знания, классы наполнялись все больше, и девушки внимательно слушали седовласых учителей (молодые мужчины не могли преподавать им). Так спустя годы после социальной революции началась "революция нравов". Ученицы узнали, что есть страны, в которых юноши и девушки воспитываются вместе, женщины занимаются спортом, ходят в театр без чадры, участвуют в собраниях, сами выступают и вообще живут жизнью своего общества.

Кроме того, в Баку распространялось сексуально-политическое движение. Когда отцы семейств, братья и мужья слышали призывы, провозглашавшиеся в женском клубе, они чувствовали, что их интересы находятся под угрозой. Они принялись распускать слухи о том, что женский клуб — это вертеп разврата, и его посещение стало опасным для жизни.

По сообщению Бальдера Олдена, случалось, что девушек, которые ходили в клуб, обливали кипящей водой и травили собаками. Более того, еще в 1923 г. вполне можно было поплатиться жизнью за любое публичное выступление, за ношение спортивного костюма, обнажавшего руки и нога, так что вполне понятно, почему мысль о любовном союзе, не скрепленном узами брака, была чужда даже самым смелым женщинам.

Несмотря на все это, находились немногие девушки, которые по внутреннему убеждению рвали с унаследованным жизненным укладом и, решившись на все, начинали борьбу за сексуальное освобождение женщин. Они испытывали невероятные муки. Конечно, их сразу же узнавали, они подвергались гонениям, стояли в общественном мнении ниже проституток и ни одна из них не могла и помыслить о том, что какой-нибудь мужчина когда-либо вступит с нею в брак.

В 1928 г. двадцатилетняя Сариал Халилова бежала из родительского дома. Она созывала собрания и провозглашала на них сексуальную эмансипацию женщин. Без покрывала и без чадры она посещала театр, в стенных газетах, которые издавал женский клуб, обращалась с призывами к женщинам. Она появлялась в купальнике на пляже и на спортплощадках. Отец и братья девушки устроили над ней суд и приговорили ее к смерти. Сариал была заживо разрезана на куски. Это произошло в 1928 г., одиннадцать лет спустя после того, как в России началась социальная революция.

Ее смерть была началом мощного подъема сексуально-политического движения женщин. Гроб с телом Сариал, который забрали из родительского дома, был выставлен в клубе, и вокруг него молодежь круглые сутки несла почетный караул. Женщины и девушки шли через клуб нескончаемым потоком. Убийцы Сариал были приговорены к расстрелу, и с тех пор ни отцы, ни братья не отваживаются подобным образом противодействовать женскому и молодежному движению.

Бальдер Олден описывает эти эпизоды как часть культурного движения лишь в самом общем виде. Мы же должны высказаться конкретнее. Несомненно, это было начало сексуально-политического переворота, который привел к подъему культурного сознания девушек и женщин Азербайджана.

Уже в 1933 г. в высших учебных заведениях учились 1 044 девушки, в республике было 300 акушерок и 150 клубов женщин и девушек. Из числа этих женщин вышли многие писательницы и журналистки. Женщина занимает должность председателя Верховного суда республики, другая возглавляет один из комитетов ЦИК Азербайджана. Женщин можно встретить среди инженеров, врачей и летчиков. Революционная молодежь отвоевала свое право на жизнь.

Опыт молодежных коммун наиболее пригоден, для того чтобы продемонстрировать роль молодежной сексуальной революции. Они были первым естественным выражением развития коллективной жизни молодежи. В молодости, особенно в период полового созревания, все находится в движении, психологические препятствия еще не приобрели вид жестких структур. Напротив, коммуна, руководимая людьми старшего возраста, с первых же шагов своего существования сталкивается с трудностями, вызванными закоснелостью возрастных психических реакций и привычек. Поэтому именно молодежные коммуны имели наилучшие перспективы утвердиться, доказав тем самым полезность и прогрессивность коллективных форм жизни. Какие элементы прогрессивной революционной жизни утвердились в коммунах? Какие препятствия тормозили этот прогресс?

В Советском Союзе очень рано поняли, что политическая организация молодежи и подъем ее жизненного уровня относятся к числу первоочередных задач. Но только одного этого было недостаточно. Бухарин попытался обобщить главную задачу в словах: "Молодежи нужна романтика". Сделать такой вывод пришлось под влиянием спада пролетарского молодежного движения, который обозначился с началом периода нэпа, наступившего после гражданской войны. Тогда бурные события первых лет борьбы сменились менее романтическими годами трудной работы, направленной на восстановление.

"Мы должны обращаться не только к разуму, — говорилось на V съезде комсомола. — Ведь прежде чем человек что-либо понимает, он должен чувствовать это. Для воспитания юношества должен быть использован весь романтический революционный материал — будьте подпольная работа до революции, гражданская война, ЧК, бои и революционные подвиги рабочих и Красной Армии, технические открытия и экспедиции". Прежде всего, отмечалось в решениях съезда, необходимо создать литературу, в которой "в воодушевляющей форме" был бы показан социалистический идеал, возвеличивались бы борьба человека с природой, героизм рабочего класса и беззаветная преданность делу коммунизма. Таким образом, воодушевление молодежи предполагалось пробудить и поддерживать с помощью этических идеалов. Место буржуазных идеалов и представлений должны были занять революционные.

Конкретно это означало, например, следующее. Молодежь буржуазного общества, охочая до сенсаций, с интересом читает детективные романы. Но ведь вполне возможно заменить криминальный роман с обычным содержанием детективом революционной направленности, так чтобы речь шла не о преследовании преступника сыщиком, а например, о погоне сотрудника ГПУ за белогвардейским шпионом. И в том, и в другом случае юные читатели переживают одно и то же — ужас, страх, ощущения загнанности и напряженности. Результатом оказываются садистские фантазии, связанные с неудовлетворенным сексуальным возбуждением. Следовательно, формирование психических структур зависит не от содержания переживания, а от характера вегетативного возбуждения, которым это переживание сопровождается.

Страшная сказка воздействует на психику одинаково, идет ли в ней речь об Алибабе и сорока разбойниках или о казни белогвардейских шпионов. С точки зрения читателя, дело в ощущении ужаса, а не в том, будут ли обезглавлены сорок разбойников или сорок контрреволюционеров.

Если революционное движение хотело лишь донести свои воззрения и сделать их притягательными, то было достаточно замены одного этического идеала другим. Но если оно, кроме того, хотело изменить структуру психологии людей, сделать их способными к самостоятельным мышлению и действию, короче говоря, выкорчевать психологию подданного, то ему надлежало подумать не только о том, чтобы консервативный Шерлок Холмс был бы просто изгнан Шерлоком Холмсом красным, а о том, чтобы революционная романтика взяла верх над консервативной.

В решении V съезда комсомола отмечается: "Демонстрации, факельные шествия, знамена, массовые концерты должны в полном объеме использоваться для оказания могучего воздействия на молодежь". Это было необходимо, но это было только продолжение использования старых форм, с помощью которых обеспечивались воодушевление масс и идеологическое воздействие на них.

В гитлеровской Германии с целью оказания сильного влияния на молодежь также успешно проводились демонстрации, факельные шествия, церемонии освящения знамен и массовые концерты. Эти мероприятия, конечно же, рождали в душе молодого коричневорубашечника из «Гитлерюгенда» не меньшее воодушевление и чувство преданности, чем в душе комсомольца.

Сопоставляя эти две организации и их методы работы в массах, следует отметить решающее значение того обстоятельства, что программа немецкой организации «Гитлерюгенд» включала в себя клятву о безусловном и некритическом повиновении вечному фюреру, что эта организация не осмеливалась и подумать о том, чтобы по собственной воле "строить свою жизнь на основе собственных принципов". Тогда как задача комсомола, напротив, заключалась в том, чтобы создать новое бытие для всей трудящейся молодежи исходя из условий ее собственной жизни и на основе ее собственных потребностей, чтобы сделать молодежь готовой к действию и при этом наделенной по убеждению, а не в силу повиновения такими свойствами, как самостоятельность, антиавторитарная ориентация, трудолюбие, способность испытывать сексуальное удовлетворение, самостоятельно принимать решения, критически мыслить. При этом молодежь должна была знать, что она борется не за "коммунистический идеал", находящийся где-то еще далеко, а что эта коммунистическая цель представляет собой осуществление ее собственной самостоятельной жизни.

Для авторитарного общества характерно, что молодежь не осознает действительной сущности собственной жизни и поэтому или ведет тупое убогое существование, или проявляет слепую преданность. Революционная же молодежь, осознавая свои потребности, развивает на этой основе свойство, вызывающее наиболее длительное и мощное воодушевление. Это воодушевление, порождаемое жизнерадостностью. "Быть молодым" и «самостоятельным» означает и положительно относиться к сексуальности. Советскому государству надо было выбирать, хочет ли оно опереться на аскетическую жертвенность или на жизнерадостность, означающую положительное отношение к сексуальности. Широкие массы молодежи можно было завоевать на сторону Советской власти и добиться изменений в структуре их психологии в соответствии с социалистическими принципами только с помощью идеологии, проникнутой жизнеутверждением.

В 1925 г. в рядах Ленинского комсомола насчитывался 1 млн., в 1927 г. — 2 млн, в 1931 г. — 5 млн членов. В 1932 г. численность организации возросла почти до 6 млн человек. Следовательно, задача организационного охвата рабочей молодежи оказалась успешно выполненной. Но была ли вся молодежь в соответствии с главной установкой II съезда РКСМ переструктурирована для обеспечения "собственной самостоятельности"] Ведь только около 15 % крестьянской молодежи были объединены в комсомоле и легче всего могли быть организованы. Изменение структуры характеров происходило у крестьянской молодежи по-иному, нежели у пролетарской, — ведь сексуально-политическая ситуация той и другой группы подрастающего поколения была совершенно различна.

Вовлечение молодежи в организацию прямо связано со способностью последней понять свои материальные и сексуальные потребности, сформулировать и выразить их и сделать все для их реализации. Новые формы жизни создаются только благодаря новому ее содержанию, а новое содержание должно быть облечено в новые формы.

В ходе революционного переворота возникали социальные конструкции, которые хотя и были весьма характерны для переходного времени, но не могут рассматриваться в виде зародышевых ячеек будущего коммунистического строя. Попробуем на примере ставшей знаменитой "коммуны Сорокина" понять, в чем заключается своеобразие таких организаций.

Эта коммуна представляет собой образцовый пример организации, структурированной на началах авторитарной дисциплины, антифеминизма и гомосексуальных связей и не являющейся специфически коммунистической.

Молодой рабочий Сорокин, работавший на паровой мельнице на Северном Кавказе, прочитал в газетах об «Автострое» — строительстве самого большого автомобильного завода в Советском Союзе. У него возникло желание работать на этом строительстве. Во время учебы на технических курсах в соседнем городе Сорокин организовал из сокурсников ударную бригаду. По окончании курсов все сорок два выпускника, заразившись энтузиазмом Сорокина, завербовались на «Автострой», куда и прибыли 18 мая 1930 г. Под руководством Сорокина двадцать два молодых рабочих создали трудовую коммуну. Каждый отдавал свой заработок в общую кассу, из которой финансировались все расходы. Никому из участников этой типично молодежной коммуны не было больше двадцати двух лет.

Молодой энтузиазм, с которым коммунары принялись за работу, их честолюбие и неутомимость уже вскоре начали действовать на нервы другим рабочим. К ним придирался и директор, гоняя добровольцев по разным объектам стройплощадки, вместо того, чтобы, как они желали, использовать их всех вместе на одном участке. В конце концов Сорокину удалось добиться смещения директора.

Его преемник относился к коммуне с большим пониманием. Сразу же после назначения нового директора коммунары попросили поставить их на особенно трудный участок, где план выполнялся только на 30 %. Надо было осушать болото. Из коммуны вышли четверо ее членов, в том числе единственная женщина, входившая в коллектив. Они не выдержали нагрузок. Оставшиеся же восемнадцать сплотились в крепкую группу, для которой борьба была радостью. Они работали как одержимые. В коммуне установили железную дисциплину. Коммунары решили даже изгонять из своих рядов каждого, кто отсутствовал на работе более двух часов. И действительно, один из проштрафившихся членов коммуны был безжалостно исключен, несмотря на то, что его любили все товарищи.

Вскоре план был выполнен на 200 %. Слава коммуны Сорокина распространилась по всему заводу. Теперь коммунаров уже без просьбы систематически ставили на все трудные участки. Они повсюду увлекали рабочих за собой. Случалось, что коммунары трудились по 20 часов в сутки. Эта напряженная деятельность крепко связывала их друг с другом. Им удалось обзавестись двумя палатками, где коммунары вместе жили и питались. Так трудовая коммуна превратилась в полную коммуну. Их пример оказал зажигательное воздействие. Когда Сорокин со своими товарищами прибыл на строительство, там было 68 ударных бригад, в которых трудился 1 691 ударник, коммуны же, кроме Сорокинской, не было ни одной. Через полгода существовало уже 253 ударные бригады и 7 коммун, а весной 1931 г. численность ударных бригад дошла до 339, ударников — до 7023, а коммун — до 13. Заслуги бригадира Сорокина были отмечены орденом Красного Знамени.

Эти коммуны напоминают нам о коллективистских группах в некоторых отделениях Союза красных фронтовиков в Германии (организация рабочей самообороны, руководимая компартией Германии и действовавшая в 1924–1933 гг. — Прим. пер.). Хотя исключение женщин не характеризует коммуну как образец будущих коммунистических коллективов. Ее структура чужда психологической структуре среднего человека. Героические требования, которые коммунары предъявляли к себе и своим друзьям, несомненно, необходимы для трудной борьбы в переходное время, но они, безусловно, непригодны при выработке перспективных взглядов на процесс образования коммун. (Необходимо различать коммуны, возникающие под действием крайней необходимости, как это бывало среди ударников, и такие, которые создаются на основе обычных жизненных потребностей.)

Развитию многих коммун в Советском Союзе был свойствен именно переходный характер. Совместный труд и совместно переносимые трудности становились краеугольным камнем таких коллективов на заводе, в колхозе или армии. Ударники так же привыкали друг к другу, как это происходит с солдатами в окопах. Именно примитивность жизни затушевывала различие между элементами своеобразия.

Трудовой коллектив становился коллективом в полном смысле этого слова, если к совместному труду прибавлялось и общее жилье. Но такой коллектив еще не является подлинной коммуной, так как в общую кассу вносится только часть индивидуального заработка. В некоторых коллективах все, независимо от величины заработка, делают одинаковый взнос "в общий котел". Есть и другие правила, согласно которым все члены коллектива платят минимальный взнос и сверх того определенные проценты со своих доходов.

В "полных коммунах" дело обстоит по-другому. Коммунары берут на себя обязательство отчислять в кассу коммуны весь свой заработок. Полная коммуна рассматривается как "высшая форма совместной жизни людей". Однако при создании таких полных коммун оказалось, что отсутствие внимания к вопросам структуры коллектива и личности привело к появлению авторитарных форм связи, характеризующихся известной долей принуждения.

В Государственной библиотеке в Москве сложилась полная коммуна, в которой всем коммунарам предоставлялись одинаковые пальто, обувь и даже нижнее белье. Если кто-нибудь из коммунаров хотел носить собственное пальто и белье, это осуждалось как проявление «мещанства». Личной жизни не было вовсе. Было запрещено, например, поддерживать более тесную дружбу с каким-либо одним из коммунаров. Любовь же считалась чем-то предосудительным. Если замечали, что девушка находила особое удовольствие от общения с одним коммунаром, их обоих клеймили на заседании как "разрушителей коммунистической этики". Просуществовав недолго, по свидетельству Менерта,[23] коммуна распалась.

Если коммуну одобряют в качестве "будущей формы семьи", будущей единицы общества, если есть намерение сохранять и поддерживать ее, то особенно важно внимательно проследить за ошибочными тенденциями в развитии таких коммун. Любая странность, противоречащая природе человека и его потребностям, любого рода авторитарное, моральное или этическое регулирование жизни должны ее разрушить. Основная проблема заключается в том, каким образом должна была бы развиваться коммуна, если бы она была основана на естественных, а не моральных условиях.

В качестве примера того, как противоречие между структурой и формой существования может обостриться до гротеска, стоит привести коммуну Горной академии в Москве. Там было решено планировать не только расходы своих членов, но и их время. Был составлен график, по свидетельству Менерта, выглядевший следующим образом:

7.30 Подъем, одевание,

7.30-8.45 Завтрак, уборка

8.45–14.00 Лекции

14.00–15.30 Обед и отдых

15.30–21.00 Лекции и самостоятельная работа

21.00–21.30 Ужин

21.30–23.00 Отдых, чтение

23.00–24.00 Чтение газет

Всего:

24 часа 00 мин

Коммуна завода АМО на основе длительных и тщательных наблюдений подготовила даже следующий статистический материал о том, как каждый коммунар использует 24 часа (средние данные):

1. Работа на предприятии 6 ч 31 мин

2. Сон 7 ч 35 мин

3. Учеба 3 ч 1 мин

4. Принятие пищи 1 ч 24 мин

5. Общественная работа 53 мин

6. Чтение 51 мин

7. Отдых (кино, клуб, театр, прогулка) 57 мин

8. Работа по дому 27 мин

9. Посещение гостей 25 мин

10. Личная гигиена 24 мин

11. Не установлено 1 ч 32 мин

12. Всего: 24 ч 00 мин

Перед нами случай одержимости статистикой. Такие явления носят явно выраженный патологический характер, будучи симптомами невроза принуждения, возникающего в условиях «обязаловки», против чего должно было бунтовать все существо коммунара. Вывод, который следует сделать из такой ситуации, принадлежит не Менерту, вообще ставящему под вопрос возможность организации жизни на коллективистских началах. Он заключается в следующем: придерживаясь коллективистских форм жизни, необходимо найти путь, к которому структура психологии человека может приспособить эти формы.

До тех пор пока мысли и чувства коммунаров противоречат коллективу, общественная необходимость будет волей-неволей пытаться пробить себе дорогу с помощью совести и принуждения. Необходимо закрыть «ножницы» между психологической структурой человека и формой существования, причем сделать это не с помощью принуждения, а естественным образом.

Речь идет о первой трудовой коммуне для беспризорных детей, основанной в 1924 г. по инициативе председателя ГПУ Дзержинского. Принцип, положенный в основу ее деятельности, гласил, что преступники должны воспитываться в условиях полной свободы. Главной проблемой являлась организация бывших правонарушителей. Она была решена следующим образом: перед началом реализации замысла два основателя коммуны «Болшево» побеседовали с заключенными Бутырской тюрьмы в Москве. Это были подростки и юноши, осужденные за грабеж, воровство, бродяжничество и т. д. Предложение ГПУ гласило: мы даем вам свободу, возможность культурного развития, учебы/участия в строительстве, которое ведет Советская страна. Хотите ли вы идти с нами и основать коммуну?

Поначалу беспризорники были недоверчивы. Они не хотели и не могли понять, как это вдруг то самое ГПУ, которое арестовало их, теперь собиралось дать им свободу. Они предполагали, что за этим предложением кроется какая-то хитрость и решили перехитрить ГПУ. Как выяснилось позже, они договорились осмотреться на месте, а потом сбежать, чтобы снова промышлять грабежом и воровством. 15 парней получили одного руководителя, деньги на электричку и пропитание. Им дали также полную свободу уходить и возвращаться, как и когда им будет угодно. Оказавшись на территории, где еще предстояло создать коммуну, вчерашние заключенные обшарили все кусты и закоулки в поисках спрятавшихся солдат. Наткнувшись на железную решетку, они подумали, что это ограждение, почувствовали недоверие и решили убраться подобру-поздорову. Но их успокоили, убедив, что ничего подобного и не планировалось. Они остались и не разочаровались. С помощью только этих 15 «первооткрывателей» численность членов коммуны была доведена сначала до 350, а потом и до 1000 человек. Например, они составили список, в который внесли имена 75 своих товарищей, сидящих в тюрьме, и поручились за них. Затем сами же отправили делегацию в тюрьму и привезли этих ребят.

Теперь возникла проблема наилучшей организации работы. Решили наладить производство обуви для окрестного населения. Парни все урегулировали сами. Они создали коммуны, которые решали вопросы быта, труда, проведения вечеров культурного досуга. Заработок составлял поначалу примерно 12 рублей в месяц при бесплатных питании и размещении.

Сельские жители запирались, охваченные страхом, и резко протестовали против создания коммуны беспризорников. Чтобы воспрепятствовать этому, они направляли петиции в адрес советского правительства.

Но постепенно началась культурная работа. Был построен клуб, создан театр. И в их работу вовлекались крестьяне из близлежащих сел и деревень. С течением времени взаимопонимание между бывшими беспризорниками и жителями окрестностей наладилось настолько, что ребятам стали отдавать в жены девушек из деревень и городков, расположенных по соседству.

Шаг за шагом маленькие предприятия превращались в фабрики по производству спортивного инвентаря. В 1929 г. существовала обувная фабрика, на которой производились ежедневно 400 пар обуви и 1000 пар коньков, а также одежда. Теперь заработок составлял от 18 рублей для вновь пришедших до 100–130 для старожилов. Рабочие отчисляли 34–50 рублей на организацию отдыха, питание, жилье, одежду, 2 % уходило на оплату учреждений культуры.

Проблема, с которой сталкивались новички, заключалась в том, как поддержать свое существование. Ответ гласил: мы предоставим вам кредит до тех пор, пока вы не начнете зарабатывать в полном объеме.

На предприятии существовала такая же система самоуправления, как и на предприятиях всего Советского Союза. Действовали избиравшееся коллективом правление, состоявшее из трех человек, и орган представителей коллектива, имевший своей задачей наблюдение за деятельностью правления.

В состав культурно-политического отдела входило несколько комиссий, к работе которых привлекались вновь прибывавшие правонарушители. Численность членов коммуны постоянно росла. Если в 1924–1925 гг. беспризорники еще опасались вступать в свободную коммуну, то несколько позже их наплыв так возрос, что коллектив предприятия выдвинул блестящую идею — перед приемом новичков в сообщество устраивать им экзамен.

Этот экзамен должен был доказать, что испытуемый — действительно беспризорный преступник, а не, скажем, рабочий, не находившийся в конфликте с законом. «Экзаменаторы» самым тщательным образом разузнавали, где был арестован испытуемый, какие преступления он совершил, как он их планировал, с какими тюрьмами он познакомился, каково их внутреннее устройство и т. д. Если новичку не удавалось удовлетворительно ответить на эти вопросы — а члены проверочной комиссии очень хорошо разбирались в том, о чем шла речь, — то в приеме в коммуну ему отказывали. Следовательно, не принимали тех, кто не был в заключении. Список кандидатов предлагался общему собранию коммуны. На собрании новичок должен был рассказать о себе. Если его не знали, два члена коммуны получали задание заботиться о своем новом товарище. Кандидатский стаж продолжался шесть месяцев. Если испытуемый достойным образом проявлял себя, его окончательно принимали в коммуну. Если он оказывался неприемлемым, то мог беспрепятственно уйти.

Постепенно образовались библиотека, шахматный клуб, маленькая коллекция произведений искусства, был создан кинотеатр. Вся эта сеть учреждений культуры не руководилась сверху — ею управляли коммунары, избранные на соответствующие должности. Возникли и так называемые конфликтные комиссии. Тот, кто допускал упущения в работе или опаздывал, получал публичный выговор. Повторные нарушения наказывались вычетами из зарплаты. В случаях самых тяжелых нарушений использовалось следующее средство: коммуна осуждала провинившегося на один или два дня ареста. «Арестанту» давали записку с адресом соответствующей тюрьмы в Москве. Он ехал туда без какого бы то ни было сопровождения или наблюдения, сидел день-два взаперти и, радостный, возвращался назад.

В течение первых трех лет к 320 юношам присоединились 30 девушек. Но это не вызывало проблем сексуального характера, так как юноши поддерживали отношения с девушками из окрестностей. В ответ на мой прямой вопрос об этой проблеме руководитель коммуны заявил, что члены коммуны испытывали в отношениях друг с другом трудности сексуального свойства, но грубые эксцессы были редкостью. Жизнь упорядочилась сама собой благодаря возможности наслаждаться любовью без каких-либо ограничений.

Коммуна «Болшево» может считаться образцовьм примером воспитания молодых преступников, базирующегося на принципе самоуправления и неавторитарного изменения структуры характера. К сожалению, такие коммуны остались отдельными, изолированными друг от друга учреждениями, и в последующие годы этот принцип по непонятным причинам больше не применялся. Доказательством тому служат отчеты за 1935 г. (Не следует забывать, что мероприятия, проводившиеся в 1935 г., осуществлялись уже в такой обстановке, когда всеобщее попятное движение к авторитарным методам руководства обществом становилось все более заметным.)

В то время когда благодаря нэпу была восстановлена экономика, выдающуюся роль играло создание частных коммун. В коллективных общежитиях молодые люди должны были осуществлять коммунистическую форму общественной жизни. Как свидетельствует Менерт, эти стремления с течением времени снова отошли на задний план.

"Наступило отрезвление, — писал он в 1932 г. — стали открыто признавать, что мало смысла в том, чтобы уже теперь, когда вся страна переживает процесс ликвидации нэпа и находится в самом начале построения социализма, предвосхищать на маленьких островках его высшую стадию — коммунизм. Несмотря на большое рвение, с которым осуществлялось создание коммун, процесс этот был, скорее, делом, порожденным трудной ситуацией. Сегодня в создании коммун больше не нуждаются". Но эту информацию Менерта все-таки нельзя счесть удовлетворительной. Может быть, попытки создания молодежных коммун, предпринятые в середине 20-х гг., оказались преждевременными? Но почему они не удались?

Общественное развитие в Советском Союзе до сих пор характеризуется тяжелой борьбой новых форм жизни против старых. Исход этой борьбы определит судьбу русской революции. Вопрос о молодежных коммунах представляет собой лишь часть общей проблемы. Мы не можем согласиться с тем, что их создание было лишь "делом, порожденным трудной ситуацией". Представляется более вероятным, что этот в высшей степени серьезный и значительный шаг молодежи завершился неудачей, прежде всего, из-за столкновения с непонятными трудностями. Очевидно, новое не смогло возобладать из-за того, что оно было заглушено старым. Тем не менее, в Советском Союзе уже говорят об "осуществленном социализме".[24] Познакомимся с приведенным Менертом отчетом из дневника одной коммуны.

Это было зимой 1924 г. В Советском Союзе, прежде всего в крупных городах, в том числе и в Москве, властвовала самая жестокая нужда. Общий голод, совместно переносимые лишения, общая нехватка жилья сблизили людей. Чувство сплоченности, выраставшее из этих общих переживаний, стало столь сильным, что иные друзья, которым оставалось совсем немного до окончания школы, оказались не в состоянии расстаться друг с другом. У них еще не было ясного представления о планах на будущее, но возвращение в обычные индивидуальные семьи после нескольких лет коллективного товарищеского сотрудничества казалось невозможным. Так появилась идея остаться вместе большой семьей и в будущем, то есть идея создания коммуны. Желающих вступить в коммуну было очень много, но строг был и отбор. Будущие участники оказались достаточно умными, считая такой отбор необходимым. Отвергнутые пролили немало слез.

После длительных безуспешных поисков жилья на втором этаже одного старого московского дома освободилось несколько комнат в бывшей пивной. На первом этаже находилась китайская прачечная, пар из которой через трещины в стенах и потолке поднимался наверх. Легче дышалось только с двух до шести часов ночи, когда работа прекращалась. Но воодушевлял сам факт, что над головой была крыша.

Вселение состоялось в апреле 1925 г. Квартира состояла из двух спален, одной жилой комнаты, которую называли клубом, и кухни. Мебелью служили нары, два стола и две скамьи. Десять человек, пятеро девушек и пятеро юношей, хотели создать новую жизнь.

Сначала планировалось делать всю работу по дому своими руками. Но уже вскоре коммунары оказались так перегружены задачами, которые надо было выполнять вне дома, что, когда прошло первое воодушевление, они стали с прохладцей относиться к домашним делам. Воцарилась неряшливость. Прошло несколько месяцев, и в дневнике коммуны появились такие записи:

"28 октября. Дежурный по комнате проспал. Завтрака не было. Помещение коммуны оказалось не убрано. После ужина посуда не вымыта (кстати, не было воды).

29 октября. Опять без завтрака. Ужина тоже нет. Посуда все еще не вымыта. Ни столовая, ни туалет не убраны (да и вообще туалет почти никогда не убирается). Везде толстый слой пыли. Когда мы ложились спать, дверь оставалась незапертой. В двух комнатах остался свет. (Обычное явление.) Вопреки всем правилам наш фотолюбитель принялся в два часа ночи проявлять снимки.

30 октября. Мы начали уборку. Все разбросано по полу, на подоконниках, на стульях, на кроватях и под ними. Газеты, чернильницы, письма, ручки раскиданы по всему клубу. На столе хаос. В кухне все еще стоит невымытая посуда, чистой больше нет. Кухонный стол заставлен до предела. Водосток забит грязным жиром. Столовая превратилась в ад. Коммунары спокойны, апатичны, а некоторые даже довольны. Построим ли мы так новую жизнь?"

Несколько дней спустя принимается решение нанять экономку. Но разве это не чистой воды эксплуатация? После обстоятельного совещания принимается решение: "Любой человек вынужден постоянно пользоваться платными услугами других; он сдает белье в прачечную, приглашает уборщицу, чтобы она вымыла пол, заказывает рубашку у портнихи. Наем экономки является, в принципе, тем же самым, разве что в этом случае все названные работы выполняются одним лицом". Так в коммуну пришла экономка Акулина, а с ней воцарились определенные чистота и порядок.

Несмотря на это, к исходу первого года дневник коммуны фиксирует мрачную картину. Взаимоотношения между коммунарами безотрадны: "Давление тяжелой обстановки вызвало нервозность и раздражительность". Последовало четыре выхода из коммуны. Одна девушка ушла, заявив, что в коммуне она подрывает здоровье, другая мотивировала свой уход вредным характером одного из юношей, третья вышла замуж и переехала к мужу. Четвертым был парень, который утаил от товарищей по коммуне часть своего заработка — 160 рублей. В наказание за это его исключили. В результате остались только две девушки и четверо юношей. Это была низшая точка самого серьезного кризиса. С наступлением лета снова началось движение по восходящей. Скоро коммуна насчитывала одиннадцать участников, почти все они были студентами. В конце концов из первых десяти основателей коммуны осталось только четверо. Все коммунары (пять девушек и шесть юношей) были ровесниками — в возрасте 22–23 лет.

С организационной точки зрения, для коммуны было характерно восприятие государственно-формальных механизмов регулирования — «комиссий». Каждый вопрос, даже самый незначительный, обсуждался на общем собрании членов коммуны. Отдельным «комиссиям» надлежало заботиться о различных сторонах жизни. Перед финансовой комиссией стояла трудная задача поддерживать равновесие между доходами и расходами, хозяйственная комиссия отвечала за продовольствие и другие покупки, а также за соблюдение порядка в доме. Учебно-политическая комиссия занималась вопросами, связанными с учебой коммунаров, заботилась о пополнении библиотеки и приобретении газет, а также поддерживала связь между коммуной и молодежными организациями, прежде всего комсомолом. В ведении вещевой комиссии находилось приобретение одежды, белья и обуви, а санитарная комиссия заботилась о здоровье коммунаров и обеспечивала их мылом и зубным порошком.

Но по мере того как члены коммуны преодолели первые трудности устройства своего чисто материального бытия и начала заявлять о себе так называемая частная жизнь, начались проблемы морального характера.

Среди трудностей, обременявших жизнь коммуны, можно различать непосредственные последствия материальной нужды и выражение сексуального страха, обусловленного структурой личности. Со стороны складывалось впечатление, что «эгоизм», "индивидуализм" и "мещанские привычки" вредили коллективистскому духу коммуны. Предпринимались попытки выкорчевать эти старые "плохие свойства" с помощью ужесточения дисциплины и моральных требований. В противовес "эгоистическим склонностям" устанавливался некий идеал, моральный принцип "коллективной жизни". Следовательно, с помощью морально-этических, даже авторитарных мер пытались создать организацию, принципами которой должны были быть самоуправление и добровольная внутренняя дисциплина. Откуда проистекал этот недостаток внутренней дисциплины? Могла ли коммуна в долговременной перспективе выдержать противоречие между принципом самоуправления и насаждением авторитарной дисциплины?

Самоуправление коммуны предполагает психическое здоровье, требующее, в свою очередь, обеспечения всех внутренних и внешних условий для любовной жизни, приносящей удовлетворение. Противоречие между самоуправлением и насаждением авторитарной дисциплины коренилось в противоречии между стремлением к коллективной жизни и психической структурой коммунаров, непригодной для нее. Молодые люди оказывались несостоятельными при урегулировании сексуальных отношений внутри коммуны. Коллектив должен был стать новой родиной для молодежи, которой опостылел родительский дом, но в сознании этой молодежи уживались одновременно страх перед семьей и тоска по ней.

Проблемы с колкой дров и выполнением мелких повседневных обязанностей стали неразрешимыми только из-за запутанности сексуальных отношений. Поначалу коммунары выдвигали вполне верные требования. Отношения должны были быть «товарищескими». Но никогда так и не стало ясным, что значит «товарищеские». Правильно подчеркивалось, что коммуна — не монастырь, а коммунары — не аскеты. В уставе коммуны было даже дословно записано:

"Мы считаем, что ограничение половых отношений (любви) не должно иметь места. Половые отношения должны быть открытыми, и мы должны воспринимать их серьезно и сознательно. Следствием нетоварищеских отношений являются стремление уединиться в темном углу, флирт и тому подобные нежелательные явления".

В этих немногих словах видно, что коммунары инстинктивно правильно поняли принцип сексуальной экономики: несвобода половых отношений ведет к "занятиям любовью" на черной лестнице. Были ли коммунары так воспитаны, сознавали ли они настолько свою сексуальность, были ли они настолько здоровы, чтобы последовать этому правильному, с точки зрения сексуальной экономики, коллективистскому принципу? Нет, они не были таковы.

Уже вскоре оказалось, что с помощью требований и слов нельзя решить проблемы перестройки психической структуры. Как выяснилось, желание юноши и девушки уединиться, без помех предаться любви отнюдь не является следствием нетоварищеских отношений. Тотчас же дала о себе знать проблема жизни молодежи всех социальных слоев любой страны: отсутствие собственного жилья. Каждая комната была полна народа. Где же могла беспрепятственно развиваться любовная жизнь? При основании коммуны никто не подумал о множестве задач, которые возникнут из одного лишь факта совместного пребывания лиц обоего пола. Так диктовала действительность, сама жизнь, и с ней невозможно было что-либо поделать ни приказом, ни дисциплиной. Позже «конституция» коммуны получила дополнение, направленное на то, чтобы одним ударом покончить с проблемой. Оно гласило: "В первые годы существования коммуны половые отношения между коммунарами нежелательны!"

В протоколе сказано, что это решение смогло продержаться два года. После всего того, что нам известно о юношеской сексуальности, мы считаем это совершенно нереальным. Нет сомнения, что половые отношения продолжались втайне, будучи недоступными для глаз «комиссии». Так часть реакционного мира сумела вторгнуться в новый. Был нарушен первый правильный принцип коммуны — быть открытым и откровенным в половых отношениях.

Трудности жизни в коммуне заключались не только в решении вопроса о том, кому надлежало гладить и чинить одежду — одним ли девушкам или и юношам тоже. Главное, что создавало трудности, — это вопросы сексуального сосуществования. Доказательством сказанному служит отчасти революционный, а отчасти проникнутый судорожным страхом характер попыток коммунаров справиться с половой проблемой. Под конец тяжелого конфликта был сформулирован результат: семья и коммуна — несовместимые организации.

В начале 1928 г. эта трудность проявилась самым острым образом. Как показывает протокол, 12 января на собрании, которое созвал Владимир, велись следующие дебаты:

Владимир: "Я женюсь. Катя и я решили пожениться. Мы хотим жить обязательно вместе, причем в коммуне, так как мы не можем и представить себе жизнь вне коммуны".

Катя: "Я подала заявление о приеме в коммуну".

Семен: "Как хочет быть принятой Катя, как жена Владимира или просто как Катя? От этого зависит наше решение".

Катя: "Я уже давно собиралась подать заявление о приеме в коммуну, я знаю коммуну и хочу стать ее членом".

Сергей: "Я за прием. Если бы Катя подала заявление независимо от брака с Владимиром, то я бы всерьез поразмыслил над этим делом. Но в данном случае речь идет не только о Кате, но и об одном из наших коммунаров. Мы не должны забывать это".

Леля: "Я против того, чтобы в коммуну принимали любого супруга. Сначала надо взвесить, насколько вновь возникающая таким образом семья подходит для коммуны (!). Правда, я считаю Катю подходящей для такого эксперимента; так как она, по сути своей, подготовлена к жизни в коммуне".

Миша: "Сейчас наша коммуна переживает кризис. Брак означал бы формирование группы в коммуне и еще больший ущерб ее единству; поэтому я против приема Кати".

Леля: "Если мы не примем Катю, мы потеряем Владимира. Мы и сейчас его почти потеряли — он едва бывает дома. Я голосую за прием".

Катя: "Я прошу рассмотреть мое дело без "смягчающих обстоятельств", я хочу стать полноправным членом коммуны, а не просто женой одного из коммунаров".

Решение: Катя принимается в коммуну.

В спальне девушек поставили еще одну койку. Ни в протоколах коммуны, ни в сообщении Менерта нет конкретной информации о том, как же осуществлялись половые контакты между молодыми коммунарами. Хотя проблема брака одного из коммунаров и была, в принципе, решена положительно, трудности начались только вслед за этим. После длительных дебатов пришли к выводу о том, что коммунарам нежелательно иметь детей из-за нехватки места и тяжелого материального положения коммуны. Присутствие детей лишило бы студентов всякой возможности спокойно работать дома. В протоколе читаем:

"Брак в коммуне возможен и разрешен. Ввиду трудной жилищной ситуации он должен оставаться без последствий. К аборту прибегать нельзя".

В этих трех предложениях сказано о проблемах исторического переворота в Советском Союзе больше, чем на тысячах страниц формалистических протоколов. Рассмотрим их подробнее:

Первое предложение: "Брак в коммуне возможен и разрешен". Были, правда, сомнения в том, возможен ли брак, и его все-таки разрешили — ведь нельзя же было запретить любовные отношения. К идее о том, что нет необходимости заключать «брак», чтобы поддерживать любовные отношения, не пришли, так как понятие «брак» в официальной советской идеологии совпадало с любой формой половых отношений. Не проводили никакого различия между отношениями, связанными с желанием иметь детей, и такими, которые были порождены только потребностью в любви. Не отличали также кратких, преходящих отношений от длительных. Не думали ни о прекращении кратковременных отношений, ни о развитии длительных.

Второе предложение: "Ввиду трудной жилищной ситуации брак должен оставаться без последствий". С одной стороны, коммунары признавали, что можно заключить брак, не заводя детей, которых негде было бы устроить. Но действительно трудным с самого начала был вопрос о том, как, собственно, половая жизнь может остаться без последствий. В немецком молодежном движении брал верх принцип, согласно которому проблема пристанища решалась в компании молодых людей следующим образом: тот, у кого была комната, предоставлял ее на время своим друзьям, чтобы никто не мешал им побыть наедине. При всей важности такого решения ни одна официальная партийная инстанция не осмелилась официально признать его как крайнюю меру в безвыходной ситуации.

Третье предложение: "К аборту прибегать нельзя". В этой фразе нашла выражение консервативная тенденция, смысл которой в дозволенности любовных отношений, но в недопустимости абортов. Следовательно, как практический выход избиралось воздержание. Чтобы быть корректным, решение должно было бы звучать следующим образом: "Так как мы из-за недостатка места пока не можем допустить появления детей, вам поначалу нельзя обзаводиться потомством. Если вы хотите быть вместе, то используйте противозачаточные средства и скажите нам, когда вы хотите, чтобы вам не мешали".

Дискуссии, последовавшие за этим решением, показывают, сколь беспомощны были коммунары, запутавшиеся в представлении о единстве продолжения рода и сексуального удовлетворения. Не все были согласны с этим решением, некоторые правильно считали его слишком уж резким вмешательством в законы природы, грубым, неясным и вредным для здоровья шагом. Когда по прошествии года появилась возможность получить для коммуны новое жилье большей площади, названная резолюция была заменена новой, которая гласила: "Коммуна допускает рождение детей". Вопрос о беспрепятственности половых контактов снова не затрагивался. Революционный характер имела точка зрения, в соответствии с которой дети коммунаров должны были рассматриваться как дети коммуны и воспитываться за счет общих средств.

Здесь-то и проявляется противоречие, ведь коммуна, несомненно, была новой формой «семьи», являясь коллективом, состоявшим из людей, не связанных кровным родством, и призванным заменить старую семью. Хотя тоска по коллективу и порождалась протестом против ограничений, накладывавшихся семьей на жизнь, сама эта тоска была выражением стремления к жизни в сообществе, подобном семейному. Потому и была основана новая форма семьи, в которой в то же время сохранялась и ее старая форма. Все это вызывало ужасную неразбериху. После того как коммуна внутренне консолидировалась, появилась мысль о возможности брака, которая в ходе дальнейших дебатов привела к принятию следующего решения:

"Если кто-либо из коммунаров пожелает жениться, это вполне нормально, и коммуна не вправе препятствовать ему. Напротив, коммуна должна приложить усилия к обеспечению предпосылок, необходимых для создания семьи".

Теперь противоречие между семьей и коллективом нашло конкретное выражение в следующих вопросах: как же быть, если коммунар захочет жениться на девушке со стороны, причем на такой, которая не подходит для коммуны? принимать ее в коммуну или нет? а что делать, если эта девушка со стороны вовсе не хочет, чтобы ее приняли в коммуну? должны ли в этом случае муж и жена жить врозь? Таким образом, один вопрос породил другой.

Коммунары не знали, что:

1) между новыми формами существования коммуны и старой структурой психологии коммунаров имелось разительное противоречие;

2) коммуны были несовместимы со старыми браком и семьей;

3) необходимо было осуществить структурную перестройку психологии людей, входящих в коммуну. Они не знали также, как это сделать.

Консервативное понятие «брак» связывалось с представлением о нерасторжимости отношений и опутывало коммунаров, которые не находили выхода из трудностей.

Едва коммунары порадовались решениям, найденным в рамках семейного права, как случилось нечто совсем плохое. Вот что сказано в дневнике: "Владимир больше не любит Катю. Он сам не смог объяснить ситуацию. Когда он женился на Кате, он любил ее, но теперь у него не осталось никакого чувства к ней, кроме чисто товарищеского, а жить как муж и жена без любви трудно, да в этом и нет необходимости".

Следствием был развод, и событие это очень взволновало товарищей. Прежде всего весьма резко выступали девушки. Они говорили: "Владимир просто свинья! Ему бы надо было обдумать все до брака. Нельзя же сначала жениться, а через какое-то время сбежать. Это чертовски похоже на мелкобуржуазную романтику: хочу — люблю, хочу — перестаю любить. Сегодня говорит: "Я не могу без тебя жить, давай поженимся", а пройдет месяц: "Мне очень жаль, но я больше тебя не люблю, давай останемся просто товарищами".

Как же мало влияло советское законодательство о браке на душевную структуру коммунаров! Мелкобуржуазным считалось расторжение брачного сообщества, то есть как раз то, чего так боится сам мелкий буржуа! Вот она, диалектика!

Юноши отнеслись к ситуации с большим пониманием. Они полагали, что Владимир, несомненно, любил Катю и не был виноват в исчезновении этого чувства. Дело обсуждалось на общем собрании членов коммуны. Некоторые девушки считали странным, что Катя не рассказала эту историю вообще ни одному человеку, а теперь вот вынесла ее даже на общее собрание. Разгорелся долгий спор. Одни говорили:

"Владимир прав, если он хочет разводиться, и мы не можем его за это осуждать. В конце концов, его нельзя заставить любить с помощью решения коммуны". Большинство же осуждало Владимира за то, что он легкомысленно вступил в брак и вел себя не так, как подобает комсомольцу и коммунару. Согласия так и не достигли.

Все дело разрешилось само собой благодаря тому, что Катя на несколько месяцев уехала из Москвы. По возвращении они с Владимиром возобновили совместную жизнь, но это не решило проблемы развода.

С течением времени в брак вступили пять из десяти коммунаров. Жилищные условия нисколько не изменились, то есть у юношей и девушек были раздельные спальни. Это ситуация, невозможная с точки зрения сексуальной гигиены.

Коммунарка Таня написала мужу письмо, проникнутое отчаянием: "Я хочу личного счастья, маленького, совсем простого и вполне соответствующего закону. Я тоскую по тихому уголку, в котором мы могли бы быть одни только друг с другом, когда захотим этого, — так, чтобы нам не надо было бы скрываться от других, чтобы наши отношения могли быть более полными, свободными и радостными. Разве коммуна не может понять, что все это необходимо человеку?"

Мы утверждаем, что Таня обладала более здоровой генитальной структурой, чем ее товарищи. Теперь мы видим, что стало причиной краха коммуны. Коммунары очень хорошо понимали Таню, ибо они сами страдали из-за жилищных условий и идеологической путаницы, но не могли ничего изменить ни в том, ни в другом. Записи прекратились, проблема «утонула» в повседневности и продолжала существовать, не привлекая к себе внимания коммунаров. Даже если бы и был решен жилищный вопрос, проблема отношений между полами в коллективе существовала бы еще долго. Жилищный вопрос только создает важную внешнюю предпосылку. Наша семья коммунаров не дошла, да и не могла дойти до понимания невозможности устанавливать длительные отношения, если нет убежденности в полной, в том числе и сексуальной, совместимости друг с другом. Они не понимали, что для того, чтобы убедиться в этом, надо некоторое время пожить вместе, не беря других обязательств. Приспособление друг к другу часто требует длительного времени, и надо быть готовым расстаться, если двое не подходят друг другу в сексуальном отношении. Они не знали, что нельзя требовать любви и что сексуальное счастье наступает само собой или отсутствует. Несомненно, здоровые и бодрые юноши и девушки догадались бы обо всем этом после ряда тяжелых конфликтов, если бы в их сознание не были заложены понятия брака и отождествления сексуальности с продолжением рода. Такие понятия не были врожденными, но их нельзя было вытравить из идеологии общества.

Подведем итоги:

1. Семейная ситуация примерно 1900 г. была довольно простой. Люди замкнуто жили в своих семьях. Не было коллектива, выдвигавшего требования, которые противоречили бы как семейной ситуации, так и семейной структуре человека. Семья не противоречила и общественному строю государства, основанного на патриархальных и авторитарных началах. Угнетенная сексуальность получала выход только в истериках, ожесточении и огрублении характеров, посещении проституток, половых извращениях, самоубийствах, жестоком обращении с детьми и фанатическом поведении мелких буржуа во время войны.

В 1930 г. ситуация была уже сложнее. Происходил распад принудительной семьи, принявший форму противоречия между производством, основанным на коллективистских принципах, и уничтожением экономического базиса семьи. Институт семьи лишь в редких случаях имел экономическое значение, но тем крепче он становился в структурном отношении. Он не мог ни жить, ни умереть. Люди не могли больше жить в семье, но не могли жить и без нее. Они не могли жить длительное время с одним партнером, как не могли жить и одни.

2. В Советском Союзе рождена новая форма семьи, представляющая собой коллектив людей, не связанных друг с другом родственными узами. Такой коллектив исключает прежний институт брака. С неизбежностью возникает вопрос о том, как в таком сообществе будут развиваться половые отношения. Мы не можем предопределить это развитие, да и не вправе делать это. Единственное, что мы можем сделать, это внимательно наблюдать за процессом коренных преобразований, который представляет собой современная сексуальная революция, и помочь родиться тому направлению, которое ни в коей мере не противоречит формам экономической и общественной организации, присущим принципам рабочей демократии.

Если сформулировать нашу позицию в самом общем виде, то она такова: ничем не ограниченное положительное отношение к сексуальному счастью людей. Этому требованию не соответствуют ни нормативная продолжительная моногамия, ни лишенные любви и не приносящие удовлетворения случайные отношения (промискуитет). Советский коммунизм исключает, если говорить о нормах, как аскетизм, так и пожизненную моногамию. Половое общение развивается в совершенно новых условиях. Коллектив так усложняет отношения индивида с другими людьми, что оказывается невозможным застраховаться от смены партнера или от начала новых отношений. При одинаковом числе юношей и девушек, мужчин и женщин в коллективе имеется возможность более легкого выбора и смены партнеров.

Было бы опасным упущением не понять уже сегодня болезненный процесс рождения нового сексуального устройства и не научиться справляться с ним. Речь идет о том, чтобы понимать происходящее и справляться с ним, рассматривая ситуацию не с моральной точки зрения, а с позиции жизнеутверждения и обеспечения счастья. Советская молодежь училась на горьком опыте. Нельзя допустить, чтобы ее страдания оказались напрасными.

Структура психологии человека должна быть приспособлена к коллективной форме бытия. Это, несомненно, приведет к снижению ревности и страха потери партнера. Большинство людей характеризуется высокой степенью сексуальной несамостоятельности, они как бы вязнут в лишенных любви отношениях с партнером и не способны поэтому расстаться с ним. Потеря партнера вызывает страх, связанный с возможным одиночеством. Этот страх питается детскими привязанностями к матери, отцу, старшим братьям или сестрам. Благодаря формированию коллективного образа жизни, начинающегося с детства, это ядро привязанности к семье исчезает, что способствует ликвидации сексуальной беспомощности людей и увеличению возможности поиска подходящего партнера. В результате этого проблема ревности если и не исчезает совсем, то существенно упрощается. Один из основных вопросов — способность устанавливать новые продолжительные отношения, не нанося этим ущерба прежнему партнеру.

Задачей изменения психологической структуры должно было бы быть наделение человека способностью к объединению нежной и чувственной генитальной любви. Начиная с самого детства, следует развивать в человеке способность к полной самоотдаче, саморефлексии, что определяет возможность глубокого сексуального переживания (оргастическую потенцию). Предотвращение сексуальных нарушений, недопущение невротической полигамии, не приносящей удовлетворения, клейких сексуальных притязаний, неосознанной сексуальности и т. д. потребует громадных усилий. Дело не в том, чтобы предписывать людям, как они должны жить. Их следует с самого детства воспитывать так, чтобы они были в состоянии сами, без трудностей, приводящих к социальным конфликтам, организовывать свое сексуальное бытие в живом потоке коллективной жизни. Это предполагает, прежде всего, неограниченное, поощряемое обществом развитие естественной сексуальности. Только в таком случае будет развиваться способность к свободному диалогу с партнером и они оба научатся переносить импульсы ревности, не прибегая к насильственным действиям. Конфликты, порождаемые половой жизнью, не устраняются, но разрешение этих конфликтов может и должно быть облегчено.

Занимаясь целенаправленно предотвращением неврозов как важным общественным делом, следовало бы позаботиться о том, чтобы люди не усложняли невротическими реакциями переживаемые ими повседневные конфликты. Сексуальная самостоятельность масс, опирающаяся на материальное богатство общества, устранит из жизни этическое лицемерие как социальное преступление. Борьба, страдание, сексуальное наслаждение — все это жизнь, и дело в способности психической структуры человека переживать наслаждение и страдание и справляться с ними. Люди, обладающие такой структурой характера, не способны занимать должности, предусматривающие подчинение. Только люди, здоровые в сексуальном отношении, способны к добровольному труду и неавторитарному управлению своей жизнью. Без ясного понимания данного обстоятельства задача преобразования психической структуры человека не будет решена. Неприспособленность сексуальных структур людей к коллективной форме бытия приведет к негативным реакционным результатам, а попытки осуществить это приспособление с помощью авторитарных моральных требований потерпят фиаско. Невозможно призывать к соблюдению «добровольной» сексуальной дисциплины. Эта дисциплина или присутствует у человека, или ее нет. Можно лишь помочь людям полностью развить свои природные способности.

Детские сады в Советской России, которые я посетил в 1929 г., отличались великолепной организацией коллектива. В саду было шесть педагогов, которые работали с детьми по пять часов и по часу должны были готовиться к этой работе. Руководительница сада и завхоз были фабричными работницами. В число персонала входила секретарша. Примерно половина из тридцати детей были детьми рабочих, остальные — детьми студентов технических вузов. Фабрика оплачивала содержание каждого ребенка в саду по 28 рублей в месяц. В совет сада входили руководительница, один из педагогов, два представителя родителей, один представитель комсомольской организации фабрики, представитель района и врач.

Детей воспитывали в антирелигиозном духе. В праздничные дни работали. Темы занятий были разными, например "Каково значение леса для человека?" или "Каково значение леса для здоровья?" Дети очень много работали по дереву. В целом можно отметить, что детские учреждения вполне соответствовали задаче формирования коллективных структур в соответствии с коммунистическими принципами.

Ситуация асексуальной сфере детей была хуже. Педагоги жаловались на их нервозность и в то же время вели неусыпное наблюдение за детьми, чтобы не допустить онанизма. Часто родители вынуждены были забирать из сада детей, застигнутых за мастурбацией. Рассказывая обо всем этом, педагог добавила: "Онанируют даже дети врачей". В заключение еще одно небольшое наблюдение. Я стоял у окна детского сада, выходившего в сад, разговаривая со старшим педагогом. В саду играли дети, и я увидел, как маленький мальчик вынул свой член, а маленькая девочка принялась рассматривать его. Дети стояли рядом с деревом. Все это было как раз в тот момент, когда педагог заверяла нас в том, что в ее детском саду "что-либо вроде" детского онанизма или сексуальности невозможно.

История формирования идеологии учит, что каждая система сознательно или неосознанно прибегает к воздействию на детей, чтобы закрепиться в психологической структуре человека. Проследив характер этого процесса применительно к психологической структуре детей во время перехода от общества, основанного на материнском праве, к обществу, зиждущемуся на отцовском, мы можем констатировать, что в центре системы воздействия стоит половое воспитание ребенка.

В обществе матриархата, основанном на началах первобытного коммунизма, половая свобода детей не подвергалась каким бы то ни было ограничениям. Одновременно с развитием зародышевых ячеек патриархата в экономике и социальной надстройке развивается и аскетическая идеология, регулирующая половую жизнь детей. Это резкое изменение в отношении к половой жизни детей служит созданию авторитарно ориентированных структур вместо прежних неавторитарных.

В обществе матриархата коллективному характеру всей жизни соответствует и коллективная сексуальность детей, то есть ребенок не втискивается с помощью каких бы то ни было норм в определенные формы половой жизни. Свободное проявление детской сексуальности создает прочную структурную основу добровольного включения в коллектив и соблюдения добровольной дисциплины труда.

По мере развития патриархальной семьи, приходящей в противоречие с родом, развивается и сексуальное угнетение ребенка. Сексуальные игры с друзьями запрещаются. Онанизм постепенно оказывается под запретом, как и другие сексуальные манипуляции.

Из сообщения Рохайма о жизни детей племени питчентара недвусмысленно явствует, как пугающе изменяется сущность ребенка, если ему больше не дают свободно проявлять свою естественную сексуальность. Он становится робким, медлительным, пугливым, подавленным и начинает бояться всякого авторитета. В детской душе развиваются неестественные инстинктивные побуждения, например садистские склонности. На место прежнего свободного, «бесстрашного» существа приходит новое, характеризующееся послушанием и легкой подверженностью влиянию.

Для подавления сексуальных побуждений требуется много энергии, внимания, «самообладания». В той мере, в какой биологические силы ребенка не могут больше всецело обратиться к внешнему миру и удовлетворению влечений, он теряет также двигательную силу, подвижность, мужество и чувство реальности. Он становится «заторможенным». Коренной причиной этого состояния является, как правило, заторможенность моторики, способности бегать, «беситься», короче, заторможенность мышечной активности в целом.

Можно видеть, как дети, принадлежащие к патриархальным культурным кругам, достигая 4 — б лет, испытывают некое окостенение, охлаждение, становятся «тише» и начинают отгораживаться от мира. Из-за этого они теряют свою привлекательность и очень часто становятся неуклюжими, несмышлеными, упрямыми, «трудновоспитуемыми». Это, в свою очередь, провоцирует новое ужесточение патриархальных методов воспитания. Обычно на таких структурных основах развиваются религиозные склонности, а также сильная привязанность к родителям и зависимость от них.

Естественную моторику, которую утрачивает ребенок, он начинает теперь заменять идеалами, рожденными фантазией. Маленький человек уходит в себя, превращаясь в «замечтавшегося» невротика. Чем слабее становится в действительности его «Я», тем более строгие требования предъявляет он себе с позиций идеала, чтобы все-таки сохранить способность к действию. Мы должны, в принципе, различать формирование идеала, являющееся результатом естественной биологической подвижности ребенка, и такого идеала, который развивается вследствие необходимости владеть собой и подавлять влечения. Первому соответствует производительная работа, принимающая форму свободного потока, второму — работа по обязанности.

На место принципа саморегулирования в процессе социального приспособления и радостного труда приходит принцип авторитарного повиновения с присущими ему внутренним неприятием и бунтом против социального давления и бремени работы, что коренится в деформации психологической структуры характера. Мы ограничимся только этой общей характеристикой. В действительности рассматриваемые отношения очень сложны и их можно изложить только в рамках специальных исследований по анализу характера.

Нас интересует, прежде всего, вопрос о том, как саморегулирующееся общество воспроизводится в детях. Существуют ли специфические различия между воспроизводством авторитарной и саморегулирующейся систем с помощью воспитания? Попытаемся охватить эту проблему на некоторых примерах.

Имеются две возможности:

1) воспитание у ребенка способности к саморегуляции вместо готовности следовать идеалам принудительной морали, что означает формирование такой структуры характера ребенка, когда он может сам себя регулировать и без сопротивления воспринимает общую атмосферу, проникнутую принципами рабочей демократии;

2) отказ от такой системы воспитания.

Мы можем без каких бы то ни было сомнений сказать, что второй вид воспроизводства соответствует желаемому саморегулированию, первый же — нет.

Если во всех исторических периодах совершалось изменение структуры психологии детей в результате преобразования их сексуальности, то исключением не может быть и формирование структуры, основанное на принципах рабочей демократии. В Советском Союзе также можно было наблюдать отдельные многочисленные попытки подхода к такому способу формирования структуры. Например, многие педагоги, особенно ориентированные на принципы психоанализа, — в частности, Вера Шмидт, Шпильрайн и т. д., — стремились добиться такого воспитания детей, которое формировало бы положительное отношение к сексуальности. Но эти попытки так и остались отдельными эпизодами, и половое воспитание детей в Советском Союзе в общем и целом по-прежнему ориентируется на негативное отношение к сексуальности.

Данному обстоятельству следует придать большое значение. Психологическая структура детей должна быть приспособлена к желаемой коллективной жизни. Это приспособление невозможно без одобрения детской сексуальности, так как нельзя воспитывать детей в коллективе, одновременно подавляя самое живое из их побуждений — сексуальное. Если все же так поступают, то ребенок хотя внешне и живет в коллективе, но внутренне ему приходится затрачивать еще больше энергии, чем в семье, чтобы подавить свою сексуальность. Поэтому он становится все более одиноким и все чаще вступает в конфликты.

Воспитатель видит только один выход из такого отчуждения от коллектива, а именно: требование жесткой дисциплины, «порядок», навязываемый извне, создание преград и идеалов, противодействующих сексуальной активности, особенно возрастающей в коллективе. Возражения против коллективного воспитания обычно зиждутся большей частью на страхе перед так называемым "плохим поведением" детей и их сексуальными играми и т. д.

Впечатления от детских садов и школ были очень противоречивы. Старые патриархальные формы сосуществовали с новыми, весьма обнадеживающими. Дети сами должны были под руководством педагога обсуждать свои дела ("самоуправление"). Несомненно, объединение ручного труда с учебой оказывало воздействие на изменение структуры характеров детей. Так называемые трудовые школы, в которых дети наряду с географией, математикой и другими предметами обязательно учатся и ручному труду, являются основными формами учебных заведений, призванных формировать коллективные структуры.

Еще совсем недавно между школьниками и учителями существовали не на словах, а на деле товарищеские отношения. В повести "Дневник Кости Рябцева" встречается немало анекдотов из жизни детей, прежде всего об их отношениях с учителями, причем критика школьников в адрес своих наставников характеризуется жизнерадостностью и остроумием.

Особо сильное впечатление как пример формирования психической структуры, обусловливающей позицию жизнеутверждения, произвели на меня "летучие детские сады" в парке культуры. Его посетители могли на время прогулки разместить детей в "детском саду", где с ними играли педагоги и воспитательницы. Исчезал безрадостный образ ребенка, который неохотно, томясь скукой, тащился с родителями по дорожкам парка. Незнакомые дети быстро знакомились и становились друзьями в этом детском саду и так же легко расставались друг с другом. Бывало, правда, что эта дружба продолжалась.

Детей в возрасте от 2 до 10 лет "в полном беспорядке" размещали в зале, и каждый получал самый примитивный "музыкальный инструмент" — ключ, ложку, тарелку и т. д. Педагог-музыкант садился за фортепиано и начинал брать какие-нибудь аккорды в любом ритме. Постепенно и дети без всякого приглашения, напоминания или руководства вступали в этот ритм, так что за несколько минут возникал просто удивительный оркестр. Революционность того, о чем я рассказывал, не в существовании парков культуры. Они есть и в самых реакционных странах. Специфику жизнеутверждения следует искать в том, что в парке культуры детей собирают вместе и развлекают таким поистине сказочным образом. В этом случае вполне учитывается моторика ребенка. Дети, пережившие радость от игры, организованной с помощью неорганизованности, будут способны и готовы не бессмысленно следовать идеалам рабочей демократии, а формировать их исходя из собственного опыта. Таким образом, вопрос об обращении с детской моторикой ведет в самый центр педагогических проблем.

Задача революционного движения, формулируемая в самом общем виде, заключается в освобождении и удовлетворении связанных и подавленных биологических побуждений человека. В результате все растущей возможности удовлетворения потребностей у людей будет все больше шансов развивать свои естественные стремления и склонности. Ребенок, который не связан и не встречает препятствий в развитии двигательных потребностей, становится самостоятельным, он почти или вовсе недоступен разрушающему структуру личности воздействию реакционной идеологии. Напротив, психика ребенка, развитие моторики которого заторможено, легкоранима и может быть подвергнута любому идеологическому воздействию.

К сфере формирования свободной моторики ребенка относятся и стремления советского правительства в первые годы после революции предоставить детям полную свободу в критике их родителей. В странах Западной Европы эта мера была поначалу не понята и казалась чем-то невозможным, тогда как в Соединенных Штатах о ней давно знали. Там можно было услышать, как ребенок называет родителей по имени. Это вполне соответствовало процессу формирования свободных, неавторитарных отношений. В Советском Союзе как школа, так и родительский дом уже было начали перестраиваться в направлении саморегулирования детей, но этому направлению, которое мы могли бы проиллюстрировать еще на многих примерах, противостояло другое, и его сторонники, к сожалению, стали набирать все большую силу. Его недавний триумф выразился в возвращении родителям ответственности за воспитание детей. Следовательно, и здесь имеет место возвратное движение к патриархальным формам воспитания. В последние годы все реже приходилось слышать о продолжении усилий по решению сложных проблем коллективного воспитания. Семейное воспитание снова взяло верх.

Трудно оценить, что еще осталось от прежнего направления, но ориентация на патриархальные формы воспитания, несомненно, имеет прочную опору в характере преподавания обществоведения и других политических предметов в школе. Например, в педагогическом журнале можно прочитать о том, что школьники устраивают политбои. Вопросы типа «Что сказано в таком-то и таком-то тезисах VI Всемирного конгресса» (Коминтерна. — Прим, пер.) показывают, что преобладает привитие коммунистической идеологии извне. Не приходится сомневаться в том, что у ребенка нет ни малейших предпосылок для того, чтобы действительно глубоко понять и оценить какой-либо тезис Всемирного конгресса. И даже если в этих политбоях и найдутся победители с блестящей памятью, которые сумеют воспроизвести тот или иной тезис, они ни в малейшей степени не будут застрахованы от влияния фашистской идеологии.

Фашистские пропагандистские формулы вдалбливаются в голову так же легко, как и коммунистические. В противоположность этому ребенок, чья моторика была совершенно свободной и который мог в играх высвобождать свою естественную сексуальность, сможет противостоять аскетическому влиянию, проникнутому принципами строгой авторитарности. Политическая реакция всегда может конкурировать с революционным воспитанием в том, что касается авторитарного воздействия на детей, которое при поверхностном взгляде представляется лишь внешним. Но это невозможно в области полового воспитания. Ни одной реакционной идеологии или политическому направлению не удастся предложить детям, если речь идет об их половой жизни, того же, что может дать социальная революция, — свободного выражения биологической подвижности. Вместо этого реакционные идеологии и их носители предлагают впечатляющие шествия, марши, знамена, песни и униформу.

Итак, мы видим, что главным при структурировании характера ребенка в соответствии с революционными принципами является высвобождение его биологической, сексуальной подвижности.

Важнейшей задачей неавторитарного изменения структуры человека является воспитание ребенка, формирующее у него положительное отношение к сексуальности.

19 августа 1921 г. московский психоаналитик Вера Шмидт основала детский дом, в котором она предприняла попытку правильного воспитания маленьких детей. Собранный ею опыт, о котором рассказывает вышедшая в 1924 г. небольшая книжка "Психоаналитическое воспитание в Советском Союзе", подтверждает: то, что сегодня утверждает сексуальная экономика про развитие детей, тогда возникало стихийно из приближенной к жизни позиции, включающей в себя положительное отношение к наслаждению. Направление, избранное Верой Шмидт, полностью лежало в русле положительного отношения к детской сексуальности.

Важнейшие принципы деятельности детского дома заключались в следующем: воспитательниц учили, что здесь нет наказаний. Им указывали, что нельзя даже разговаривать с детьми строгим тоном. Не должно было быть места никакой субъективной оценке детей. Похвала и порицание рассматривались как непонятные ребенку оценки со стороны взрослых, ибо служили лишь удовлетворению честолюбия и тщеславия детей. Эти немногие основные положения одним ударом исключали из воспитания авторитарно-морализаторские принципы. Что же пришло на их место?

Оценивался результат деятельности ребенка, но не его личность. Например, дом, построенный ребенком, характеризовали как красивый или некрасивый, не хваля и не порицая за него самого строителя. В случае драки оскорбителя не ругали, а рассказывали ему о боли, которую он причинил другому. При детях воспитательницы должны были быть в высшей степени сдержанными. Им нельзя было делать каких-либо замечаний оценочного характера о свойствах и поведении детей. Точно так же воспитательницы должны были быть в высшей степени скупы на проявления нежности и ласки по отношению к детям. В детском доме были строжайше запрещены бурные выражения любви со стороны взрослых, как, например, горячие поцелуи, крепкие объятия и т. д. Вера Шмидт абсолютно правильно подчеркивала, что такие проявления любви служат скорее удовлетворению взрослых, чем соответствуют потребностям детей.

Такая позиция означала разрыв со вторым принципом воспитания детей, основанным на началах морализаторства и авторитаризма. Ведь тот, кто чувствует себя вправе бить ребенка, считает точно так же возможным, общаясь с ним, избывать свою неудовлетворенную сексуальность. В этом, как правило, преуспевают защитники семейного воспитания. Разрыв со строгостью и моральной оценкой ребенка делает излишним и необходимость искупать поцелуями зло, причиненное побоями. Все окружение ребенка было приспособлено к его возрасту и потребностям. Игрушки и материалы для игр выбирались с учетом стремления к деятельности, чтобы будить в ребенке творческие силы. При возникновении новых потребностей соответствующим образом менялись игрушки и материалы для игр.

Принцип приспособления материала к потребности, а не наоборот, вполне соответствует воззрению, лежащему в основе сексуальной экономики и применимому далеко за пределами детского сада — ко всему общественному бытию. Следует приспосабливать не потребности к экономике, а экономические институты к потребностям. Таким образом, в детском саду Веры Шмидт раскрылся сексуально-экономический принцип в противоположность принципу морального авторитета, на котором строились детские сады Монтессори, где детям надлежало одинаково обращаться с однажды выданным материалом.

Вера Шмидт считала: "Чтобы приспособление ребенка к реальным внешним условиям происходило без больших трудностей, внешний мир не должен противостоять ребенку как враждебная сила. Поэтому мы стремимся сделать действительность максимально приятной для него и заменить любое примитивное наслаждение, отказу от которого он должен учиться, разумными рациональными радостями".

Это значит, что ребенку сначала надо научиться любить действительность, к которой ему необходимо приспосабливаться. Он должен быть в состоянии радостно идентифицировать себя с окружающим миром — таков сексуально-экономический принцип. Ему противоречит принцип морального авторитета, в соответствии с которым предпринимается попытка приспособить ребенка к окружающему миру, по определению, противостоящему и враждебному ему. Причем происходит это не с помощью преисполненной любви идентификации с этим миром, а с помощью обязательств, а то и с использованием морального давления.

Сексуально-экономическому принципу соответствует такое поведение матери или воспитательницы, когда ребенок любит их стихийно. Общественное же, религиозное или юридическое требование: "Ты должен любить свою мать, даже если ее поведение не вызывает любви" — является примером регулирования, основанного на принципах морального авторитета.

Необходимость включения в общественное сосуществование упрощалась различными способами. Требования проистекали из условий повседневной жизни и устройства жизни детского сообщества, а не были результатом произвола страдающих неврозами, больных, одержимых честолюбием и изголодавшихся по любви взрослых.

Детям объясняли так, чтобы это было им понятно, чего от них требуют и почему, но не давали приказов. От удовлетворения влечений, с которыми действительно следовало расстаться, ребенок отказывался, «обменивая» их на удовлетворение других влечений, более высокого порядка, например, стремления к любви взрослых или товарищей и т. д. В ребенке развивались и поддерживались чувства собственного достоинства и независимости, ибо требованиям жизни легче всего подчиняются не ведомые дети, а такие, которые наделены чувствами собственного достоинства и независимости. Эти факты совершенно непонятны сторонникам "воспитания по-фельдфебельски".

Сексуально-экономический принцип добровольного отказа от удовлетворения влечений был применен и к воспитанию чистоплотности. Запреты какого бы то ни было рода со стороны воспитателей строго исключались. Воспитанники детского дома и не подозревали, что их сексуальные побуждения могли бы быть оценены как-то иначе, чем другие естественные телесные потребности. Поэтому они и удовлетворяли эти побуждения на глазах воспитательниц точно так же, как если бы речь шла о голоде или жажде, то есть совершенно спокойно и безбоязненно. Это делало ненужной какую бы то ни было таинственность, укрепляло привязанность детей к воспитательницам, содействовало приспособлению к действительности и создавало, таким образом, благоприятную основу для развития детской личности в целом. В таких условиях воспитательницы имели полную возможность наблюдать шаг за шагом за сексуальным развитием детей, содействуя сублимации отдельных инстинктивных побуждений и поддерживая этот процесс.

Достойно благодарности указание Веры Шмидт на необходимость работы воспитателей над собой. Выяснилось, что беспокойство детей или беспорядок, который они создают, являются следствием невротически бессознательного поведения воспитателей. Воспитание ребенка в соответствии с сексуально-экономическими принципами невозможно до тех пор, пока воспитатели не будут свободными от иррациональных побуждений или, по меньшей мере, не будут знать и контролировать их.

Согласно традиционным представлениям о воспитании детей в западных культурных кругах недопустимо, если дети, которым уже гораздо больше шести месяцев, не привыкли к горшку. В детском же саду Веры Шмидт только приблизительно с конца второго года жизни переходили к высаживанию детей на горшок "через определенные промежутки времени", но никогда не побуждали их к отправлению этих потребностей именно таким способом с помощью пусть даже сколь угодно малого насилия. Детей не ругали, если им случалось обмочиться. На это не обращали внимание как на что-то вполне естественное.

Этот факт, имеющий важнейшее значение для воспитания чистоплотности у детей, показывает нам, какие предпосылки следует осуществить, прежде чем станет возможным и думать о структурировании детского характера в соответствии с сексуально-экономическими принципами. Реализация этих принципов в семье невозможна, они осуществимы только в детском коллективе. Противопоставляя свой опыт губительным взглядам и столь же вредным действиям необразованных, невежественных врачей и педагогов, полагающих, что ребенка, мочащегося в постель, следует подвергать адским карам, вот что Вера Шмидт рассказывает: у трехлетней девочки обнаружился рецидив недержания мочи. На него просто не обратили внимания. Рецидив продолжался три месяца, а потом прекратился сам собой. Этот факт также будет абсолютно непонятен педагогу, мыслящему авторитарными категориями, но от этого он не становится в меньшей степени самоочевидным.

Далее психоаналитик пишет: "Отношение детей к вопросу чистоплотности вполне спокойное и сознательное. Сопротивление и капризы не наблюдались. Дети не связывают с происходящим чувства стыда или понятия «позора». Наш метод представляется пригодным для того, чтобы уберечь детей от тяжелых травматических переживаний, которые в противном случае весьма часто оказываются следствием воспитания, направленного на контроль над выделительными процессами".

Как свидетельствует клинический опыт, очень часто причиной тяжелейших нарушений оргастической потенции у взрослых является строгое воспитание чистоплотности. Дело в том, что это воспитание приводит к образованию связи чувства стыда и позора с генитальной функцией. Очевидно, что таким образом разрушается способность к упорядочиванию запасов вегетативной энергии. Действия Веры Шмидт были совершенно правильны, ведь у маленьких детей, не связывающих чувства стыда и позора с функцией выделения, нет и причин для формирования впоследствии такого рода генитальных нарушений.

Дети в детском доме Шмидт никоим образом не были стеснены в удовлетворении своего стремления к движению. У них была возможность возиться, прыгать, бегать и вообще делать все, что им заблагорассудится. Благодаря этому у них была возможность не только проявить свои естественные стремления, но и дать им культурную оценку. Это полностью совпадало с сексуально-экономическим воззрением, согласно которому свобода детского влечения является предпосылкой его сублимации, то есть культурной оценки, а препятствие ему лишает возможности сублимации, которая заменяется вытеснением.

В наших детских садах, где детям прививают "способности к восприятию культуры" и "приспосабливают к реальности", парализуя их моторику, мы замечаем у детей примерно в 4–6 лет — в противоположность опыту Веры Шмидт — отрицательное изменение всего поведения: из естественных, живых и подвижных детей они превращаются в тихих и добропорядочных. Дети охладевают. Анна Фрейд, подтверждая этот факт в своем труде "Психоанализ для педагогов", не подвергает его критике, а принимает как необходимость, ибо она сознательно стремится воспитать ребенка человеком, проникнутым буржуазными ценностями. В основе этого стремления лежит свойственное всей консервативной педагогике представление, согласно которому естественная подвижность ребенка противоречит его способности к восприятию культуры. Верно же как раз обратное утверждение.

Очень важны сообщения Веры Шмидт об онанизме среди ее питомцев. Дети онанировали "относительно мало". Она поступает совершенно корректно, отличая онанизм, обусловленный чисто телесным возбуждением, исходящим от половых органов, и служащий удовлетворению генитальных потребностей в наслаждении, от такого, который проявляется "как реакция на оскорбление, унижение или ограничение свободы со стороны внешнего мира". Первая форма не представляет вообще никаких трудностей для воспитателей. Вторая является следствием повышенной вегетативной возбудимости, результатом страха и упрямства, от которых ребенок пытается избавиться с помощью генитального возбуждения.

Вера Шмидт смотрела на вещи правильнее, чем Анна Фрейд, считавшая так называемый эксцессивный онанизм детей следствием "инстинктивного проявления своего «Я». Следует принять во внимание то обстоятельство, само собой разумеющееся для нас, что дети, воспитывавшиеся в условиях положительного отношения к влечению, мастурбировали "не таясь, на глазах воспитательниц". Надо знать о страхе воспитателей перед онанизмом, чтобы оценить утверждение о том, что "воспитатель должен быть воспитан", прежде чем он сможет спокойно наблюдать за естественным инстинктивным поведением ребенка.

Дети имели столь же полную свободу и в удовлетворении друг с другом своего сексуального любопытства. Они могли беспрепятственно рассматривать друг друга, и соответственно этому были "вполне спокойными и разумными" их высказывания об обнаженном теле — как о своем, так и о теле друга. "Мы могли заметить, что интерес к половым органам проявлялся не тогда, когда дети были голыми, а в то время, как они были одеты". На свои вопросы сексуального характера дети получали ясные и правдивые ответы. Как подчеркивает Вера Шмидт, они не знали родительского авторитета, родительской власти и т. п. Отец и мать были для них прекрасными идеальными существами. Вера Шмидт писала: "Не исключено, что все эти отношения между детьми и родителями могут установиться только там, где воспитание происходит вне родительского дома".

Но если практика воспитания в детском доме вполне соответствовала сексуально-экономическому принципу жизнеутверждения и положительного отношения к влечению, то теоретические воззрения В. Шмидт отклонялись от этого принципа. Обосновывая тезисы о работе в детском саду, психоаналитик говорила о "преодолении принципа удовольствия" и о необходимости заменить его "принципом реальности". Она оказалась в плену неправильного представления о психоанализе, о механическом противопоставлении наслаждения и производительности, вместо того чтобы именно в каждом естественно заданном принципе наслаждения видеть лучшую основу сублимации и социального приспособления. Ее практическая работа противоречила теоретическим воззрениям.

Судьба этого детского дома имеет важное значение для оценки такого рода попыток изменения психологической структуры нового поколения. Уже очень скоро после его создания по городу начали распространяться всякого рода слухи. Говорили, что в «заведении» происходят ужасные вещи, что воспитатели для наблюдения вызывают у детей преждевременное сексуальное возбуждение и т. д. Ведомство, с согласия которого был создан детский дом, по требованию консервативно настроенных педагогов, врачей и психологов начало специальное расследование. Народный комиссариат просвещения объявил устами своего представителя, что детский дом не может далее существовать, но мотивировал свое решение якобы слишком большими расходами на его содержание. Подлинная причина заключалась, конечно, в другом. В это время сменилось руководство Психоневрологического института, в ведении которого находился детский дом. Новый директор института, также входивший в следственную комиссию по проверке детского дома, дал уничтожающее заключение. Он даже обругал дирекцию и сотрудников лаборатории, не говоря уже о детях, принимавших участие в экспериментах. Вслед за этим Психоневрологический институт не только прекратил всякую поддержку детского дома, но и поспешил идеологически отмежеваться от него.

В тот же день, когда должно было быть опубликовано решение о закрытии детского дома, там появился представитель немецкого объединения горняков «Унион» и от имени германского и российского профсоюзов шахтеров предложил материальную и идеологическую поддержку новой научной организации. С апреля 1922 г. немецкое объединение горняков «Унион» снабжало детский дом продовольствием, а русские шахтеры — топливом. Детский дом был переименован и стал называться "Детский дом-лаборатория "Международная солидарность". Но он просуществовал совсем недолго. Комиссии, проверки, лишение какой бы то ни было поддержки быстро покончили с ним. Характерно, что детский дом был ликвидирован примерно тогда же, когда общая тенденция к торможению русской сексуальной революции начала брать верх.

Следует отметить и то, что Международное объединение психоаналитиков отнеслось к попытке Веры Шмидт скептически и даже отрицательно, что объясняется постепенным превращением психоанализа в антисексуальное учение.

Тем не менее работа Веры Шмидт была первой в истории педагогики попыткой наполнить теорию детской сексуальности практическим содержанием. Если говорить об историческом значении этой попытки, то ее вполне можно — хотя речь и идет об иных масштабах — сравнить с Парижской коммуной. Вера Шмидт была, несомненно, первым педагогом, которая чисто интуитивно осознала как необходимость, так и сущность перестройки психологии человека в соответствии с социалистическими принципами. И, как это было всегда на протяжении советской сексуальной революции, ведомства, «ученые», психологи и педагоги помогли победе регресса, а профсоюзы шахтеров, напротив, доказали на практике, не обладая особыми теоретическими знаниями, что они поняли проблему во всей ее значимости. Этот пример говорит о том, что если в истории еще раз представится возможность революционного развития психической структуры личности, будет правильным опираться на интуитивное сознание шахтеров, а не на знания психологов, получивших реакционное образование.

Приступая к решению задач, которые ставит воспитание подрастающего ребенка, воспитатель едва ли сталкивается со столь сложными вопросами в какой-либо другой области, как в сфере полового воспитания. Хотя оно и неотделимо от воспитания в целом, именно эта область демонстрирует свои специфические трудности.

Дело в том, что сам педагог получал, как правило, половое воспитание, ориентированное на неприятие сексуальности, да и самой жизни во всех ее проявлениях. Такими воззрениями пропитали его родительский дом, школа, церковь, все консервативное окружение, и они не позволяют сформироваться его собственной жизнеутверждающей позиции. Тем не менее если воспитатель хочет действовать в духе положительного, а не отрицательного отношения к жизни, ему необходимо избавиться от консервативных взглядов, сформировать собственную жизнеутверждающую позицию и отстаивать ее в процессе воспитания детей. При этом он может позаимствовать некоторые важные положения консервативной педагогики, многое из нее отбросит как антисексуальное, а еще что-то «выпрямит», приспосабливая к своим взглядам. Это большая и трудная задача, в решении которой до сих пор удавалось сделать лишь первые шаги.

Самую большую трудность представляют пасторы из революционного лагеря. Это, большей частью, интеллигенты, чья сексуальность приобретает судорожные формы, революционеры, ставшие таковыми под влиянием невротических мотивов и только сеющие смуту. В их числе и коммунистический поп Залкинд, член Коммунистической академии и Международного объединения психоаналитиков.

Революционная молодежь в Советском Союзе ожесточенно боролась против его взглядов, но они, к сожалению, определяют характер официальной идеологии. Его статья "Некоторые вопросы полового воспитания юных пионеров", опубликованная в журнале "Дас пролетарише кинд" ("Пролетарский ребенок". — Прим. пер.) причинила немало хлопот немецким специалистам по сексуальной политике. Мы хотим на ее примере показать, насколько это безнадежная затея — перемешивание революционной формы с содержанием, враждебным сексуальности.

Залкинд начинает с верного утверждения о том, что пионерское движение охватывает детей "на важнейшей стадии их развития" и обладает средствами, которые отсутствуют у семьи и школы. Но он исходит из такого взгляда на детскую сексуальность, который вполне можно сравнить с христианским. Отсюда проистекают все дальнейшие ошибки Залкинда и его единомышленников. Он пишет:

"…Поэтому (потому, что пионерское движение располагает лучшими средствами для воспитания по сравнению с семьей), оно должно быть и главным борцом против основных препятствий, против паразитического переключения энергии подрастающих детей на сексуальные цели".

Следовательно, Залкинд оценивает детскую сексуальность как «паразитическую». Как приходит он к такой оценке? Что хочет он этим сказать? Какие сделать выводы для воспитания? Под «паразитическим» он понимает нечто чуждое телу. Этот сексуальный философ, к мнению которого прислушиваются в Советском Союзе, заявляет вполне серьезно, что следует воспрепятствовать «переключению» энергии на «паразитическое», "сексуальное":

"Если пионервожатые сумеют предложить детям материал для пионерской работы в такой форме, которая соответствует потребностям переходного возраста, то не останется энергии для преобладания паразитического начала".

Таким образом, Залкинд полагает, что сексуальные интересы детей и подростков могут быть полностью исключены. Он не спрашивает, как следовало бы привести коллективные интересы в соответствие с сексуальными, в каких случаях они противоречат друг другу, а в каких составляют единое целое. Чем же отличается Залкинд от какого-нибудь католического священника или реакционного педагога, убежденных в возможности стопроцентного переключения сексуальной энергии?

Теперь уже больше нельзя отрицать существования детской и подростковой сексуальности. Раньше это было возможно. Теперь говорят о стопроцентном отвлечении, но это лишь старое в новом обличье. Залкинду даже не пришло в голову спросить, почему церковь не допускает половой жизни детей. Он и не задумался о том, что если хочет сформулировать правила воспитания, то должен сначала обосновать, почему он представляет ту же точку зрения, что и реакционный воспитатель. Ему представляется нечто вроде такого обоснования, когда он рассматривает половую жизнь и коллективизм как противоположности. Он хочет исключить сексуальность в интересах коллективизма.

"Раннему половому влечению подвержены главным образом одичавшие, одинокие дети, те дети, которые лишены активной живой связи с ровесниками, которые слишком часто остаются предоставленными самим себе…", что, по мнению Залкинда, приводит к слишком ранней половой зрелости.

Все это общие слова, проникнутые невежеством. Ведь что такое "ранняя зрелость"? Следует ли говорить о ранней зрелости применительно к онанирующему 4-летнему ребенку? Можно ли говорить о ранней зрелости, когда самоудовлетворяется 13 — 15-летний подросток, переживающий пору полового созревания? Можно ли говорить о ранней зрелости, если он рано или поздно начинает желать полового акта?

Залкинды с их неконкретной, лозунговой аргументацией лишь доказывают, что они не способны спуститься из сфер абстрактной этики в реальность жизни детей и подростков. И, конечно, были правы те пионервожатые, которые обращали внимание на просвещение в своих отрядах, видя нездоровые сексуальные явления и понимая, что причина возникновения так называемых "сексуальных проблем" не в недостатке «коллективизма», а наоборот, невыясненность проблем половой жизни детей, порождаемая, в частности, воззрениями Залкинда, и является наиболее существенной причиной «сбоев» в жизни коллектива.

Никогда нельзя обосновать коллективизм, зиждущийся на полном подавлении половой жизни, чем-либо иным, кроме доводов авторитарного характера. По мнению Залкинда, "непрерывный контроль со стороны коллектива над сексуальным и другим поведением детей должен быть основой здорового полового развития". Заметим при этом, что «здоровый» означает "лишенный сексуальности". Залкинд хочет достичь торжества этой "пионерской этики" с помощью "умелой организации работы".

Давайте наконец конкретно представим то, что нам предлагается. Как долго должны работать подростки? Непрерывно? Значит, и ночью? Последнее, очевидно, необходимо для того, чтобы они, лежа в постели, не касались половых органов. А должны ли мы во время игр детей и подростков осуществлять "непрерывный контроль коллектива", чтобы дети не влюбились, чтобы не начались "любовные приключения"? Залкинд говорит о «детях» 13–16 лет. А это ведь подростки, переживающие половое созревание! Почему же эти «дети» не должны влюбляться и позволять себе "любовные приключения"? Потому ли, что это вредит коллективизму? Или потому, что залкинды не могут наблюдать за ними?

Берлинские комсомольцы во время дискуссионных вечеров установили как неопровержимую истину, что группы распадаются именно в том случае, если в них слишком мало девушек, а сохраняются как раз тогда, когда в них примерно поровну юношей и девушек. Уж не потому ли, что они осуществляют "непрерывный контроль коллектива" и не допускают возникновения "ненужных любовных приключений"? Или все же потому, что партнеры находят друг друга и любовная жизнь перестает быть проблемой, мешающей коллективу? Залкинды договариваются до нелепостей, потому что они не отличают нарушенную любовную жизнь от ненарушенной, потому что они не видят: именно препятствия любовной жизни и создают одичание, так как сексуальное влечение никогда не может быть убито. Это делает совершенно невозможным и сотрудничество в коллективе. Как же сухо и бюрократически звучат нижеследующие слова, сколько в них враждебности к жизни:

"Активный коллективизм — лучшее средство воспитания чувства сексуального равенства, ведь товарищ по труду не вызывает ненужных мыслей любовного характера. На это не остается ни лишних сил, ни свободного времени".

Что означает в данном контексте "сексуальное равенство"? Мы пропагандируем равноправие между полами, мы боремся против политической реакции, используя в этой борьбе идеологию сексуальной свободы. Залкинды пропагандируют "равенство между полами" при недозволенности любовной жизни. Они делают то же самое, что и некий руководитель католической молодежи, с той лишь разницей, что они не отрицают, еще не отрицают совместного воспитания представителей обоего пола.[25] Но именно из-за этого они доходят до абсурда. Конкретно речь идет вот о чем: что нам делать, если юноша и девушка сделали вместе важную политическую или организационную работу и влюбились друг в друга? Как же быть? Осуществлять контроль со стороны коллектива или «задушить» влюбленность в процессе дальнейшей работы? Или с помощью воздержания осуществить сексуальное равенство? И это в таком возрасте, который сам Залкинд называет "серьезнейшей стадией детского развития — стадией созревания половых влечений". Сколько же лжи и лицемерия оказывается после всего сказанного в следующих словах:

"Полное взаимное доверие и взаимное уважение, полная взаимная откровенность — таково главное условие, без которого в пионерском отряде невозможна здоровая система воспитания".

Как могут пионеры питать взаимное доверие друг к другу и к своему руководителю, если их не понимают, когда заходит речь об одном из самых важных для них вопросов?

"Ребенок в пионерском возрасте знает о половом вопросе довольно много, даже слишком уж много (в соответствии с пропагандируемым Залкиндом "сексуальным оздоровлением детей"), но он знает не то и не так, что и как было бы необходимо знать. Вожатый не должен замалчивать эту путаницу, он должен говорить. Но как?"

Итак, как же должен говорить пионервожатый? Мы в напряженном ожидании. И вот что мы узнаем буквально в следующих строчках:

"Во всяком случае, он не должен читать детям лекций о половом вопросе. Более того, он вообще не может говорить с детьми специально на сексуальные темы".

Значит, с детьми можно вести беседы только в связи с социальными и политическими вопросами? Это было бы верно, но как бы не так. Дальше он пишет:

"При тщательном наблюдении можно заметить у отдельных детей склонность к онанизму". (У «отдельных» детей, только в возрасте от 13 до 16 лет, то есть на стадии созревания половых влечений! Только при "тщательном наблюдении"!)

Далее Залкинд рекомендует следующее:

"Здесь необходима величайшая осторожность со стороны вожатого, так как дети особенно чувствительно (Правильно. — В. Р.) реагируют на попытки бороться с такими их вредными привычками… "

"В любом случае вмешательство вожатого непосредственно в сексуальную сферу ребенка разрешается только при условии, если он прежде получил педологическую и педагогическую подготовку по этой проблеме". (У кого? И какую? Заключается ли эта подготовка в формировании представления о том, что онанизм — вредная привычка?)

"Открытое массовое обсуждение таких недоразумений всем отрядом под руководством вожатого совершенно недопустимо. С делом надо покончить в зародыше один на один (С каким делом? Со «скандалом» из-за того, что дети занимаются онанизмом?), причем можно опираться на лучших активистов, в сексуальной безупречности которых нет оснований сомневаться". Вот как, по мнению нашего немецкого ханжи, должна выглядеть "полная взаимная откровенность"!

Педагоги типа Залкинда капитулируют перед громадными трудностями, которые возникают сразу же, стоит только разумно и научно подойти к вопросу о половой жизни детей и подростков. Нельзя просвещать детей и подростков, одновременно запрещая им сексуальные игры и онанизм. От них нельзя утаивать правду о функции сексуального удовлетворения. Можно говорить только правду и предоставить жизнь ее свободному ходу. Сексуальная потенция, телесная бодрость и красота должны стать постоянными идеалами движения за свободу. Революции не требуется рабочий вол, ей нужен бык, ей не нужен каплун, ей требуется петух. Люди достаточно долго были волами. Кастраты не являются борцами за дело свободы.

Русской революции пришлось бороться не только против последствий гражданской войны, голода, моральной деградации, доставшейся в наследство от царизма. Очень серьезная проблема огромного масштаба стояла перед советской властью. Это была детская беспризорность. Чтобы справиться с этой проблемой, революционная власть не располагала достаточным количеством образованных, прежде всего имеющих настоящую сексологическую подготовку педагогов. Да и чиновники от педагогики с душами кастратов препятствовали, подобно колодкам на ногах прыгуна, движению революции. Конечным результатом невыясненности проблемы сексуального бунта детей явилось обострение вопроса беспризорности в 1935 г.

Нельзя утверждать, что новая волна беспризорности объяснялась ситуацией, сложившейся после гражданской войны, ведь беспризорники 1934–1935 гг. были уже детьми новой общественной системы. При рассмотрении таких вопросов не помогают ложная осторожность и утаивание фактов. Советский Союз делал все мыслимое для решения вопроса беспризорности. Фильм "Путевка в жизнь", который на многие годы останется документальным свидетельством революционной воспитательной работы, показал, сколь выдающиеся результаты были достигнуты в сфере культуры труда и трудового воспитания. Но почему же тогда проблемы беспризорности не были решены. Об этом свидетельствует постановление Совета Народных Комиссаров СССР и ЦК ВКП(б) "О ликвидации детской беспризорности и безнадзорности" от 31 мая 1935 г.:

"Совет Народных Комиссаров СССР и ЦК ВКП(б) отмечают, что в настоящее время, в условиях непрерывного улучшения материально-культурного положения трудящихся города и деревни и при производимом государством отпуске огромных средств на содержание детских учреждений, наличие беспризорных детей в столицах и других городах страны объясняется плохой работой местных советских органов и партийных, профсоюзных и комсомольских организаций в области ликвидации и предупреждения детской беспризорности и отсутствием организованного участия в этом деле советской общественности, при этом:

а) в большинстве детских домов работа в хозяйственном и воспитательном отношении поставлена неудовлетворительно;

б) совершенно недостаточна, а в ряде мест и вовсе отсутствует организованная борьба с детским хулиганством и преступными элементами среди детей и подростков;

в) до сих пор не созданы условия, при которых дети, по той или иной причине очутившиеся "на улице" (потеря родителей или уход от них, бегство из детских домов и пр.), немедленно помещались бы в соответствующие детские учреждения или возвращались к родителям;

г) отсутствует воздействие и привлечение к ответственности родителей и опекунов, безучастно относящихся к своим детям и допускающих хулиганство, воровство, разврат и бродяжничество их".[26]

Оказывается, не "плохая работа" была причиной сложившейся ситуации! Виноваты родители и опекуны! Отсюда последовало возвращение к ответственности родителей за воспитание детей и принятие мер, которые противоречили прежним принципам воспитания. Оказались ли несостоятельными сами эти принципы? Нет, они просто грешили неполнотой, они не включали постановку главной проблемы, а часто и вовсе сознательно обходили ее. Речь идет о проблеме половой жизни детей.

Коллективная общественная идеология и коллективная жизнь взрослых при сохранении требований аскетизма, обращенных к детям, сексуального лицемерия и семейного воспитания должны неизбежно вести к детской беспризорности. Совершенно немыслимо, чтобы при общем свободном развитии можно было бы подавлять сексуальные потребности детей, не нанося ущерба ребенку и обществу.

В 1935 г. советское правительство прилагало большие усилия для преодоления беспризорности. В распоряжении № 3 "Об организации борьбы против хулиганства детей на улицах" задача усиления этой борьбы была возложена на Главное управление рабоче-крестьянской милиции. Народные комиссариаты просвещения союзных республик обязывались без возражений принимать детей в детские дома. Органы милиции получили право подвергать родителей в административном порядке штрафу до 200 рублей за хулиганство детей на улицах. Было принято решение о привлечении родителей и опекунов к материальной ответственности за действия детей, повлекшие за собой материальный ущерб. У родителей, которые "не заботились о надлежащем наблюдении за поведением своих детей", дети должны были отбираться и помещаться в детские дома за родительский счет.

Норвежская газета «Арбейдерблад» от 16 июня 1935 г. сообщала, что советскому правительству пришлось прибегнуть к массовым облавам на беспризорных детей. Газета подчеркивает, что наряду с воровством, кражами, грабежами как типичными занятиями беспризорных они заражались венерическими заболеваниями, и оказывались переносчиками инфекций: "Как чумной поток, дети несли с собой с места на место опасность заражения". Правда, судя по сообщению газеты, общественные бани, детские дома и больницы были доступны детям, но они отказывались пользоваться всем этим. Оказалось, что дети толпами бежали из детских домов. По сообщению «Арбейдерблад», в «Известиях» можно было чуть ли не ежедневно прочитать объявления о розыске бежавших детей.

Норвежская газета писала: "До недавних пор такие объявления никогда не встречались в русской печати, теперь же они стали чем-то обычным". Она указывала и на меры, принимавшиеся советским правительством против детской беспризорности: предоставление квалифицированных учителей, инструментов и машин, учебных фильмов и специальных учебников. Кроме того, весь народ был мобилизован на решение этой проблемы.

В 1929 г. в беседах с советскими педагогами Верой Шмидт и Гешелиной я приложил немало усилий, чтобы обратить их внимание на неполноту и бесперспективность попыток возврата беспризорных детей в детские дома.

Уже тогда было совершенно ясно, что хотя проблема беспризорности в Советском Союзе и возникла в результате гражданской войны, но ее питала в значительной мере неясность характера сексуальной жизни. Работы в Советском Союзе было достаточно. Трудотерапия была высоко развита. Безработица исчезла. Детские дома и коллективы были большей частью образцово организованы. И тем не менее дети вновь и вновь убегали, предпочитая жизни в детских домах опасную, поистине губительную жизнь на улице и антиобщественное поведение. Эту громадную проблему нельзя было решить только трудовым воспитанием или объяснить ссылкой на романтическое любопытство, свойственное детской душе.

У нас в Германии были богатейшие возможности изучить подлинную природу беспризорности и, как следствие ее, воспитание в детских домах. Когда стало известно о моих усилиях по сексуальному оздоровлению молодежи, ко мне начали приходить беглые воспитанники детских домов и от всего сердца, честно и откровенно рассказывать о своих бедах и подлинных мотивах своего асоциального существования. Это происходило потому, что я понимал их и их проблемы. Я могу уверить читателя, что мои собеседники были превосходными ребятами и, более того, среди них попадались очень умные, наделенные большими способностями личности. Часто я ловил себя на мысли о том, насколько больше жизненной силы было в так называемых беспризорных, чем в добропорядочных лицемерах из числа школьных учителей, и именно потому, что они бунтовали, восставали против общественного строя, который отказывал им в самом простом естественном праве. В их рассказах речь шла всегда об одном и том же: мои собеседники не справлялись со своим сексуальным возбуждением и фантазиями. Родители не понимали их, столь же мало понимали их учителя и представители власти. Ребята так никогда и не смогли с кем-нибудь поговорить об этом и были вынуждены хранить тайну в себе. Они все сильнее замыкались, становились более злобными и недоверчивыми.

Понимание своих проблем эти дети и подростки находили только у ровесников с подобной психологической структурой, сталкивавшихся с такими же трудностями. Так как их не понимали в школе, они бойкотировали ее, а поскольку их не понимали и родители, они проклинали родителей. Но, будучи в то же время крепко привязанными к родителям и неосознанно ожидая от них помощи и спасения, они оказывались из-за упрямства в состоянии тяжелейших конфликтов. Конфликты еще усиливались чувством вины. Так эти дети и подростки попадали на улицу. Там они не были счастливы, но чувствовали себя свободными. И продолжалось это до тех пор, пока полиция не задерживала их и не водворяла в приюты зачастую только за то, что этих 15-, 16-и 17-летних девушек где-нибудь заставали с парнями.

Беседуя с многими из них, я смог установить, что они были психически здоровы, обладали критическим складом ума и бунтовали (на это были все основания) до тех пор, пока не попадали в когти полиции и системы общественного призрения. С этого момента они становились психопатами, отвергнутыми обществом. Общество совершило по отношению к этим детям преступление огромного масштаба. Тем не менее удалось — и это было еще одним доказательством правильности моих взглядов, — вызвать полное доверие со стороны этих «беспризорных» и действительно управлять ими, если им доказывали на практике, что их понимают.

Если уж в Германии проблема детей и подростков была необычайно сложна, то до какой же степени должен был обостриться конфликт между нарастающими требованиями бурно развивающейся сексуальности и саботажем со стороны общества в такой стране, как Советский Союз, где была провозглашена полная свобода, но сексуальное угнетение продолжало существовать. Всеобщая коллективная жизнь и сохранение семейного воспитания детей неизбежно должны были приводить к социальным взрывам. Мы не должны забывать также, что советские матери все больше втягивались в производственный процесс, духовно и эмоционально оживали в качестве действующих членов общества, что создавало новое противоречие в их отношении к детям.

Видя участие матерей в производстве, дети тоже хотели войти в жизнь. Перед ними открывался путь в трудовую жизнь, но многие не хотели идти по нему, если им закрывали путь к сексуальности. Именно в этом причина беспризорности в Советском Союзе, все еще сохраняющая свое значение, а не в последствиях гражданской войны, которая к 1935 г. уже стала историей. Тем более такой причиной не является существование самой советской системы. Можно утверждать, без сомнений, что беспризорность детей и подростков является видимым выражением тайного сексуального кризиса их жизни. И можно предсказать, что никакому обществу не удастся решить проблему беспризорности, проблему психопатии детей и подростков, если оно не найдет мужества и знания для того, чтобы урегулировать половую жизнь детей и подростков в соответствии с принципами положительного отношения к сексуальности.

Сегодня мы никоим образом не можем предсказать, какие конкретные воспитательные меры придется принять, если мы столкнемся с необходимостью решить эту проблему. Мы можем, напротив, только вскрыть общие связи и закономерности.

Решение вопроса беспризорности, как и вопроса воспитания детей в целом, зависит от того, удастся ли и насколько удастся исключить из формирования психической структуры ребенка привязанность детей к родителям и родителей к детям, имеющую кровосмесительный характер, мотивированную ненавистью и пропитанную чувством вины.

Логичным будет утверждение, что исключить эту привязанность не удастся, если дети не начнут воспитываться в коллективе примерно до 4 лет. Сказанное не означает уничтожения естественных отношений между родителями и детьми, проникнутых любовью.

Речь идет только о ликвидации невротических, болезненных отношений. Конечно же, попытка решения этой задачи окончится неудачей, если не будет разрешено в широком масштабе противоречие между семьей и коллективом. Как родители должны любить детей, так и дети должны отвечать им тем же, так, чтобы и те, и другие имели возможность во всей полноте наслаждаться этим чувством. Но, как ни парадоксально прозвучит сказанное, это-то и предполагает упразднение принудительной семьи и воспитания в ней. Мы потерпим неудачу, если не сумеем покончить с запрещением детской сексуальности и вытекающим отсюда чувством выброшенности из общества вследствие желаний и действий сексуального характера. Мы должны всеми средствами препятствовать тому, чтобы в будущем оказались возможными сообщения такого рода:

"Шестилетний Гарик: "Ради Бога, что случилось?" А произошло нечто неслыханное. Восьмилетняя Любка, едва умеющая писать, «влюбилась» и тайком сунула своему ровеснику Павлику записку следующего содержания: "Мой сладенький пирожок, моя конфеточка, мой золотой бриллиантик…" "Влюбиться! Такое мещанство! Времена царя Николая давно прошли!" Дело возбужденно обсуждалось, и в наказание Любке запретили целых три дня появляться на детской площадке", — так писала Фанина Халле, доказывая нравственность советской системы и стремясь реабилитировать коммунизм перед всем «нравственным» миром в своей книге, снискавшей широкое признание.[27]

Педагоги и сексологи «социалистической» ориентации, которые не выносят вида двух детей, ласкающих друг друга, будучи не в состоянии понять очарование и природную естественность детской сексуальности, совершенно не пригодны для революционного воспитания нового поколения, несмотря на их пусть даже самые благие намерения. В детском половом возбуждении, в чувственных отношениях между детьми бесконечно больше нравственности, искренности, силы и воли к жизни, чем в тысячах страниц сухого анализа и тезисов. Здесь, и только здесь, в живости детского существа, следует искать гарантию построения общества подлинно свободных людей.

Сказанное не вызывает сомнений, но было бы вредно считать все проблемы уже решенными в результате одной только этой простой констатации. Мы должны быть готовы к тому, что перестройка психической структуры человека, в результате которой его жизнь будет основываться не на патриархальных и авторитарных началах, а на добровольности и способности радоваться, окажется самой трудной из всех задач, которую нам придется решать.

Часто механически повторяют марксистское положение о том, что "сам воспитатель должен быть воспитан". Пришло время конкретно представить себе, как следует понимать это положение, и взяться за его реализацию. Воспитатели нового поколения, родители, педагоги, государственные руководители и хозяйственники должны сначала сами быть здоровы в сексуальном отношении, прежде чем они смогут допустить, чтобы воспитание детей осуществлялось правильно с точки зрения сексуальной экономики.

Функционер рабочего движения, воспитатель, консультант молодежи и все те, кто постоянно сталкивается с необходимостью решать повседневные задачи воспитания молодого поколения, теперь потребуют конкретных указаний для своей работы. Это понятно, но совершенно невыполнимо. Можно лишь попытаться постигнуть причины провалов революционных переворотов и лишь в общих чертах указать средства и пути революционного развития, только примерно задающие направление, в котором мы должны вести поиски. Мы не можем знать, как в случае нового революционного переворота будет развиваться конкретная ситуация в той или другой стране. Все дело заключается только в применении общих принципов к конкретным ситуациям. Ни в коем случае нельзя предаваться утопическим представлениям о деталях, так как они в каждом случае только блокируют путь к постижению конкретной действительности.

Один из общих принципов, который можно вывести из анализа процесса торможения сексуальной революции в Советском Союзе, заключается, несомненно, в необходимости создания всех предпосылок и условий сексуального счастья людей. Так как советское законодательство 1917–1921 гг., регулировавшее сексуальные отношения, вполне соответствовало этому направлению, мы переняли бы эти законы лишь с очень небольшими изменениями. Но этого было бы недостаточно. Необходимы практические шаги, чтобы принятые законы действительно дали реальный результат, то есть привели бы к изменениям в психической структуре людей. Кроме того, в Советском Союзе отсутствовали некоторые меры, которые могли бы направить в упорядоченное русло стихийно начавшуюся революцию в сексуальной жизни.

Чтобы обеспечить революционное законодательство, регулирующее половые отношения, необходимо изъять заботу о сексуальном здоровье населения из ведения урологов и старых профессоров гигиены. Всем должно быть понятно, что в этой сфере в консервативном обществе нет авторитетов, что те, кто считают себя специалистами по сексуальной гигиене и врачами-сексологами, проникнуты духом аскетизма и страхом перед "чувственным поведением человека". На основе опыта работы с молодежью и в рабочих организациях можно сделать несомненный вывод о том, что любой «средний» необразованный, но бодрый телом и духом молодой рабочий лучше чувствует вопросы половой жизни и способен вернее судить о них, чем какой-нибудь из этих авторитетов. На основе этой правильной позиции трудящимся удастся без особых сложностей выдвинуть из своей среды таких функционеров и организаторов, которые сумеют решить вопросы, поставленные сексуальной революцией.

Переустройство сексуальной жизни должно начинаться с перевоспитания ребенка. Необходимо поэтому, чтобы педагоги переучивались, а массы учились использовать свой верный инстинкт в этих вопросах для критики старых педагогов, имеющих неправильное сексологическое образование. Переучить педагогов удастся, вероятно, гораздо легче, чем убедить гигиенистов и специалистов по демографической политике. В Западной Европе и Америке постоянно множатся признаки того, что воспитатели, принадлежащие к прогрессивному лагерю, стихийно ищут новые пути воспитания детей и подростков и во многих случаях исповедуют взгляды, суть которых — положительное отношение к сексуальности.

Переустройство сексуальной жизни не удастся, если политические руководители рабочего движения не будут уделять надлежащего внимания этой сфере. Рабочие лидеры, разделяющие принципы сексуального аскетизма, представляют собой труднопреодолимое препятствие на пути к такому переустройству. Нам надо будет привить этим деятелям, некомпетентным в данной сфере и часто страдающим от этого, убеждение в необходимости учиться, прежде чем они получат право руководить.

Следует также, далее, не пренебрегать стихийно возникающими дискуссиями по "половому вопросу" как "отвлечениями от классовой борьбы", а включать их в общую работу, направленную на создание свободного общества. Рабочее движение никогда больше не должно мириться с тем, чтобы социалисты пасторского типа, интеллектуалы, рассуждающие на этические темы, мечтатели, женщины, страдающие сексуальными расстройствами, имели возможность решать вопросы переустройства сексуальной жизни. Надо знать, что эти люди, побуждаемые неосознанными чувствами, постоянно вмешиваются при обсуждении сексуальных проблем и заставляют замолчать необразованного рабочего, так как он обычно полагает из уважения к интеллигенту, что тот лучше разбирается в проблеме. Каждой рабочей организации понадобятся функционеры, хорошо подготовленные в вопросах сексологии, которые будут только наблюдать за развитием организации с точки зрения сексуального поведения, учиться на этом опыте и стремиться преодолеть трудности вместе с центральной сексологической службой.

Наряду с законодательством, обеспечивающим положительное отношение к сексуальности и меры по ее защите, необходимы и другие меры, в пользу принятия которых говорят уроки прошлого.

Например, следовало бы запретить любую литературу, порождающую сексуальный страх. Речь идет о порнографических и криминальных историях, а также о страшных сказках для детей. Эти книги надо будет заменить литературой, которая описывает истинные чувства восприятия бесконечно разнообразных источников естественной радости жизни.

Любое воспрепятствование развитию детской сексуальности со стороны родителей, учителей или властей должно быть исключено. Сегодня еще нельзя сказать, каким способом это будет осуществлено. Но необходимость юридической защиты детской и подростковой сексуальности больше не вызывает сомнений.

Самые лучшие законы до тех пор будут стоить не дороже бумаги, на которой они написаны, пока все заинтересованные лица не отдадут себе отчета в том, с какими трудностями придется сталкиваться при положительном отношении к детской и подростковой сексуальности при нынешних политических условиях и с учетом нынешней структуры человеческой психики. Если бы родители и учителя не были сами воспитаны неправильно, если бы они не были сами больны и если бы детям и подросткам могли быть обеспечены наилучшие условия воспитания, то ситуация была бы проще. Но так как этого не происходит, необходимо осуществить, прежде всего, два следующих мероприятия:

а) в различных районах надо будет создать образцовые воспитательные учреждения для коллективного воспитания. В них хорошо подготовленные, реалистически мыслящие и здоровые в сексуальном отношении воспитатели должны внимательно наблюдать за сексуальным развитием подрастающего поколения и пытаться решать практические проблемы, возникающие при этом.

Такие учреждения образуют ядро, из которого принципы нового устройства сексуальных отношений будут распространяться повсюду. Это длительная, тяжелая, трудоемкая работа, но только она в долгосрочной перспективе обеспечивает возможность справиться с элементами верноподданничества в психологии человека. Наряду с образцовыми воспитательными учреждениями исследовательские институты совершенно по-иному, чем прежде, изучали бы психологию сексуальности, проблемы предотвращения душевных заболеваний и условия сексуальной гигиены. Они видели бы в этом свою задачу, а не в том, чтобы, как раньше, коллекционировать индийские фаллосы и кондомы различных типов.

б) вне этих центров будет необходимо подготовить в массовом масштабе естественное сексуально-экономическое регулирование половой жизни. В качестве первого принципа должно быть признано, что половая жизнь не является частным делом. При этом сказанное нельзя понимать таким образом, что какой-нибудь чиновник получит отныне право совать нос в чьи-либо интимные дела. Речь идет о том, что забота об изменении сексуальной структуры людей, о формировании у них полной способности к сексуальному наслаждению не может быть предоставлена частной инициативе, а является кардинальным вопросом всей общественной жизни.

В соответствии с имеющимися экономическими возможностями общество могло бы сразу же принять ряд мер, которые подготовили бы формирование будущего устройства сексуальной жизни. Предпосылкой этих преобразований будет отношение к половой жизни не как к второстепенному, а то и последнему по важности делу. Следовательно, будут предприняты попытки производить хорошие противозачаточные средства таким же технически совершенным способом и с таким же вниманием, как изготовляются самые сложные машины. Для того чтобы сделать сексуальную гигиену массовой, необходимо построить централизованно управляемые фабрики по производству противозачаточных средств и сделать эти средства легкодоступными для населения. Таким образом, пропаганда предупреждения беременности для снижения численности абортов не будет оставаться только на бумаге, а воплотится в практику.

Необходимо подумать о недопущении повторения сексуальной катастрофы, подобной той, которую пережил Советский Союз. Для этого следует сразу же после прихода к власти взяться за решение вопроса о помещениях для молодежи и неженатых. Молодежь сама с удовольствием практически решит вопрос с этими помещениями и, почувствовав, что обладает всеми возможностями самой устраивать свою жизнь, конечно же, не устранится от участия в общественно полезном труде.

Людям необходимо чувство уверенности в том, что революционная власть делает все, чтобы обеспечить возможность сексуального наслаждения всем без ограничений, без всяких «но» и «если». Просвещение масс относительно вреда абортов и опасности венерических заболеваний станет излишним в той мере, в какой будет прогрессировать информированность масс относительно ценности здоровой жизни и естественной сексуальности. Население, счастливое в сексуальном отношении, будет лучшей гарантией общественной безопасности, будет с радостью строить свою жизнь, защищаться от любой опасности со стороны реакции.

Для того чтобы избежать "сексуального хаоса" в армии на флоте и не прибегать снова в будущем к помощи параграфа об уголовном преследовании за гомосексуализм, надо с самого начала приступить к решению одной из труднейших проблем сексуальной экономики общества — к вовлечению женской молодежи в жизнь армии и флота. Как бы невообразимо это ни казалось сегодня военным специалистам, нет другого пути, кроме указанного, для того чтобы избежать сексуального разрушения личности в результате военной службы.

Театр, кино и литература не должны больше быть поставлены исключительно на службу решению экономических проблем, как это имеет место в Советском Союзе. Нельзя ликвидировать проблемы любовной жизни, занимающие 90 % в литературных произведениях всех времен, невозможно и заменить их возвеличиванием и воспеванием машин. На место реакционной, патриархальной любовной культуры должно будет прийти жизнеутверждение в литературе, кино и т. д. Благодаря этому мы убережем себя от возвращения к мещанским формам в этой области, к китчевой сентиментальности.

Работа в сексуально-политической области не может быть построена лишь на частной инициативе, хаотических усилиях малообразованных в сексуальной области врачей или романтически настроенных и сексуально неудовлетворенных женщин. Она должна, как и любое направление общественной жизни, основываться на коллективных началах.

Проблемы, возникающие в ходе сексуального переустройства общества, требуют небюрократического решения. Сейчас не имеет никакого смысла ломать голову над деталями организации этой работы. Вопрос об организации разрешится сам собой, если половая жизнь людей будет рассматриваться в одном ряду с другими проявлениями жизни человека. Какая-либо центральная инстанция не должна иметь право декретировать переустройство сексуальной жизни. Широкая сеть сексуально-политических организаций будет осуществлять посредничество между массами и научными центрами.

На информационных собраниях, подобных тем, какие проводили немецкие специалисты в области сексуальной политики, необходимо ставить на обсуждение проблемы сексуальной жизни масс и давать рекомендации по их решению. Так, вопросы, интересующие людей, снова будут возвращаться в самую широкую аудиторию.

Исследователей, занимающих ответственные посты, и ведущих специалистов по сексуальной политике следует проверять с точки зрения их сексуального здоровья и отсутствия установок морализаторско-аскетического характера.

Необходимо противодействовать религии, которая своими ханжескими догмами отнимает у людей сексуальное счастье, и нести в массы достижения естественных наук. Тогда и будет видно, окажется ли права церковь со своим утверждением о внеземной природе религиозного чувства. Мы также не скрываем своего намерения защищать детей и подростков от привития чувств сексуальных вины и страха.

В процессе социальной революции семья неизбежно распадется. Возвращение к старому семейному укладу будет невозможно. Необходимо считаться с семейными чувствами и привязанностями масс, открыто обсуждая и решая вопрос о семье по мере его развития. Наша точка зрения такова: цель сексуально-политической работы, проникнутой идеями культурной революции, формируется лишь на основе фактов, а не каких-либо закулисных соглашений.

Спонтанная, инстинктивная жизнь людей, в которой проявляется единство со всей живой природой, характеризуется стремлением к развитию, активности, наслаждению, желанием избежать того, что вредит организму. Она проявляется в виде сильных, устойчивых чувств. Именно чувства, переживания представляют собой важнейшие элементы любого побуждающего к движению вперед революционного мировоззрения. Явления биологической жизни лежат и в основе так называемых "религиозных переживаний" и "океанического чувства". Недавно было открыто, что вегетативное возбуждение сопровождается биоэлектрическими процессами в тканях организма. Это понятно, ибо человек является частью природы, приводимой в движение биоэлектрической энергией.[28]

Религиозному чувству, заключающемуся в том, чтобы быть наедине с Космосом, соответствует характер существования природы. Однако религиозная мистификация принципа органического волнообразного движения природы привела к параличу этого процесса вместо его развития. Первоначальное христианство было движением коммунистического характера, но его побуждающая к поступательному движению и жизнеутверждающая сила оказалась превращенной в свою противоположность — в аскетизм и отрешенность от мира — во многом из-за отрицания сексуальности.

Став государственным институтом, христианство, априори стремящееся к освобождению человека, превратилось в свою прямую противоположность. Влияние церкви в силу ее метафизического восприятия жизни способствовало значительным изменениям психической структуры человека, что, в свою очередь, приводило к усилению самой церкви.

В марксистской экономической теории важная роль отводится экономическим предпосылкам в понимании жизни, стремящейся к более высоким формам развития. Но ограничение этой теории лишь грубо экономическими и механистическими воззрениями явилось причиной отрицания жизни. Экономизм потерпел поражение потому, что он не признавал важности биологической воли к жизни и расценивал ее как «психологию», отдавая этот процесс на откуп мистикам.

Биологическая жизнь вновь проложила себе путь в условиях «неоязычества», культивируемого германским национал-социализмом. Фашистская идеология поняла вегетативное волнообразное движение лучше, чем это сумела сделать церковь, и смогла «приземлить» его. Тем самым мистические рассуждения национал-социалистов о "кипении крови" и "связи с кровью и почвой" означают прогресс по сравнению с древнехристианским представлением о первородном грехе, но прогресс этот оказывается задушенным новым мистицизмом и реакционной экономической политикой. Жизнеутверждение снова превращается в отрицание жизни, становится благодаря идеологии аскетизма, верноподданничества, долга и расового сообщества тормозом развития жизни. Тем не менее учение о грехе нельзя защищать, противопоставляя ему учение о "кипении крови". Это последнее надо двигать вперед, выпрямлять его.

Из этого соотношения между старым христианством и неоязычеством проистекает немало недоразумений. Одни рекламируют неоязычество как революционную религию, чувствуя прогрессивную тенденцию, но не видя искажения в сторону мистицизма. Другие хотят защитить церковь от фашистской идеологии, полагая при этом, что они действуют по-революционному. Может быть, такая позиция и верна с учетом нынешней политической ситуации, но при ее развитии в долгосрочной перспективе она вводит в заблуждение.

Среди социалистов много таких, которые не хотели бы полностью отказываться от "религиозного чувства". Они правы в той мере, в какой имеют в виду вегетативную тенденцию развития, и неправы постольку, поскольку не видят реальных изменений и торможений, происходящих в естественной жизни. Еще никто не осмеливается коснуться сексуального ядра развития жизни и каждый неосознанно использует свой собственный сексуальный страх, для того чтобы занять позицию жизнеутверждения в форме революционных взглядов или религиозных переживаний, но буквально тут же превратить ее в отрицание жизни из-за отрицания сексуальности. Таким образом мы видим, что религиозные социалисты и экономические марксисты дополняют друг друга.

В ходе сексуально-экономических исследований был сделан правильный вывод из естественнонаучных предпосылок этой дисциплины и наблюдений над социальными процессами. Он заключается в следующем: необходимо способствовать осознанию и развитию жизнеутверждения в его субъективной форме положительного отношения к сексуальному наслаждению и в его объективной форме рабочей демократии. За жизнеутверждение следует организованно бороться. Страх людей перед наслаждением является самым могучим противником жизнеутверждения, укоренившимся в психической структуре людей.

Органический страх получения наслаждения, возникающий из-за социально обусловленных нарушений этого процесса, образует под видом скромности, нравственных представлений, покорности вождю и т. д. ядро всякого рода трудностей, с которыми повседневно сталкивается практика массовой психологии и сексуальной политики. При этом, правда, стыдятся импотенции и неспособности подарить жизненное счастье так же, как стыдятся и разделять реакционные политические взгляды. Как потенция, так и революционность остались высокими идеалами, и каждый реакционер выступает сегодня в облике революционера. Но о том, что разрушено счастье чьей-то жизни, а у кого-то позади жизнь, растраченная впустую, неохотно хотят слышать. Поэтому люди в возрасте всегда активнее защищаются от конкретного жизнеутверждения, чем молодежь, а молодые люди с возрастом становятся консервативнее. Ведь не хочется признавать, что можно было бы устроить свою жизнь лучше, поэтому теперь отрицают то, что когда-то поддерживали. Для осуществления собственных желаний необходимо преобразование всего жизненного процесса, разрушение многих полюбившихся способов суррогатного удовлетворения и иллюзий. Впадая в отчаяние, не решаются отказаться от привычной жизни. И исполняющим волю авторитарной государственной власти не препятствуют, так как имя им — «отец» и "мать".

Но развитие жизни нельзя остановить. Процесс общественного развития не без основания воспринимается как естественный процесс. Может быть, еще раз окажется возможно согнуть человека, принудив к аскетизму, повиновению авторитарной власти, отрицанию жизни, но в конце этого пути — победа естественных сил в человеке, единство природы и культуры. Налицо все признаки очевидного восстания естества против наложенных на нее оков образа жизни.

Только теперь по-настоящему и началась истинная борьба за "новую жизнь", но сначала в форме тяжелейшего материального и душевного потрясения индивидуального и общественного бытия. Тот же, кто способен понять жизнь, не отчаивается. Тот, кто сыт, не крадет. Тот, кто испытывает сексуальное счастье, не нуждается ни в какой "моральной опоре" и способен на свое самое естественное "религиозное переживание". Жизнь очень проста, проста так же, как и эти факты. Она становится сложной только под действием проникнутой страхом перед жизнью структуры человеческой психики.

Всеобщее теоретическое и практическое возобладание простоты жизненной функции и обеспечение ее продуктивности называется культурной революцией. Ее основой может быть только естественная рабочая демократия. Любовь, труд и знание — естественные источники нашего бытия. Они и должны управлять им.

Перевод с немецкого В. А. Брун-Цехового

Под редакцией доктора медицинских наук В. П. Наталенко

Примечания:

1

Vgl. Reich. Der ЕшЬгиуп der Sexuain-iorui. Verlag Г. Sex-Pol. 1934

2

См. мои труды "Der Einbruch der Sexualmoral" и "Massen psychologie des Faschismus"

17

Халле Фанина (собств. Рут Кеммркх, 1886–1937) — немецкая публицистка, член КПГ, автор многочисленных публикаций о положении женщины в СССР. Покончила с собой в момент ареста мужа — юридического эксперта КПГ Феликса Халле.

18

Коллонтай А. М. Новая мораль и рабочий класс. М., 1919, с. 48–50.

19

Цеткин К. Воспоминания о Ленине. М., 1955, с. 48–49.

20

(Прим. переводчика англ. изд.): Это касается времени русской революции. С тех пор иррациональные аргументы реакционеров не претерпели ни малейших изменений. Так, генерал Анри Оноре Жиро пишет о разгроме Франции (Life, I. February, 1943): "Каковы причины этого непредвиденного крушения, равного которому не знает французская история? Во-первых, это коренной вопрос об уровне рождаемости. Франция была даже и без войны на пороге самоубийства. Семья исчезала, уступая место бездетным супружеским парам. В богатейшей стране мира, которая дает землю каждому, желающему ее обрабатывать, становятся безлюдными целые сельские области". Тот антисексуальный аргумент ведет прямиком к фашизму: "Чему учила школа этих молодых людей и мужчин? Во-первых, эгоизму, превознесению личных интересов и культу зависти. Затем отрицанию всего духовного, всего святого, всего идеального. Если атеизм и не провозглашался во всеуслышание, то его, по меньшей мере, поддерживали. Если перейти от молодежи, составлявшей лишь небольшую часть армии, ко всему народу, то каковы были его характерные черты? Допустим, что у немцев, возможно(!), и нет свободы, но у них, конечно же, нет ни беспорядка, ни анархии. Для всех есть работа, единственное счастье народа, который хочет трудиться и жить счастливо. Пусть Франция вспомнит об этом и извлечет из этого пользу". (Выделено им же.).

21

Евгеника — реакционное учение об улучшении биологической природы человека, в основе которого лежит деление людей на полноценных и неполноценных.

22

М. Горький. Собр. соч., т. 30, с. 277.

23

Klaus Mehnert. Die Jugend in Sowjetrupland. Berlin, 1932.

24

"В Советском Союзе социализм полностью и окончательно победил под руководством ВКП(б), ее ленинского Центрального комитета, под руководством великого вождя трудящихся товарища Сталина" (Д. 3. Мануильский)

25

Совместное обучение в СССР было отменено несколько лет назад. В США оно все более поощряется. Прим. к изд. 1949 г.

26

КПСС в резолюциях. Т. 5. М, 1971, с. 206–207. (Прим. перев.)

27

Fanina Halle. Op. cit, S. 235.

28

Со времени открытия энергии оргона в этом представлении многое изменилось, (ср. The Discovery of the Orgone. New York, 1942, 1948). (Прим. 1949.)