В психологии горе обычно понимается как переживание потери, утраты. К. Изард отмечает, что «утрата может быть временной (разлука) или постоянной (смерть), действительной или воображаемой, физической или психологической» [12, с. 266]. Иными словами, это очень многоликое явление, и в дополнение к перечисленным видам можно представить еще одну классификацию утрат, созданную по объектному основанию. «Они бывают социальными (утрата работы или учебы), психическими и физическими (утрата соответствующих способностей или возможностей), духовными или материальными» [23, с. 201]. Каждый из нас непременно что-то теряет в жизни, однако самое острое горе возникает, когда из жизни уходит любимый, дорогой сердцу человек. Именно этот, наиболее тяжелый вид утраты и сопровождающие его переживания будут предметом нашего обсуждения.

Начиная разговор о горе, вызванном смертью близкого человека, стоит соотнести это понятие со скорбью и трауром. В русском языке «горе» и «скорбь» являются, скорее, словами-синонимами, означающими сильное душевное страдание, глубокую печаль. Вместе с тем некоторые зарубежные авторы различают их как два компонента поведения, связанного с тяжелой утратой. Так, Дж. Эйврил определяет «скорбь как конвенциональное поведение, определенное и предписанное социокультурным влиянием» [цит. по: 12, с. 267]. Похожим образом A. D. Wolfelt различает «grief» (горе) и «mourning» (траур, скорбь, рыдание). По его определению горе — это внутреннее переживание потери, связанные с ней мысли и чувства, которые человек испытывает внутри себя. Траур же является внешним выражением горя. Он может приобретать различные формы, включая плач, разговоры об умершем, отмечание памятных дат и годовщин [75].

В русском языке слово «траур» имеет сходное значение и означает внешнее проявление горя, скорби по умершему в каких-либо общепринятых знаках, действиях. Можно сказать, что траур — это лицо горя, имеющее выражение, предписанное культурной традицией. Раньше его можно было разглядеть по особенностям одежды: близкие родственники умершего в знак скорби одевались в черное, носили на протяжении всего периода траура определенные аксессуары, например, женщины покрывали голову черным платком. В наши дни еще можно встретить на улице женщину в траурном головном уборе (как правило, пожилую), но в целом этот обычай все меньше соблюдается.

Безусловно, траур, будучи социокультурным явлением, имеет также немаловажное психологическое значение. Однако нас будет в первую очередь интересовать собственно психологическая сторона реакции на утрату — переживание горя. Причем рассматривать будем не только внутреннюю его сторону, но и внешние проявления в той мере, в какой они служат отражением внутреннего состояния, а не следованием традиции.

Горе встречается в жизни в разных обличьях, поэтому есть основания говорить о различных видах горя. Оно может быть классифицировано по нескольким основаниям, например, по субъекту переживания. В таком случае получаем множество видов горя, из числа которых отметим наиболее примечательные:

• Детское горе характеризуется трудностями осмысления потери и сильным стрессом из-за несформированности адекватных психологических защит.

• Супружеское горе является реакцией на утрату самого близкого (при нормальных отношениях) человека и, как следствие, нагружено многими сложными чувствами.

• Родительское горе является реакцией на смерть ребенка, обычно воспринимаемую как противоестественное событие; переживается особенно интенсивно и долго, как правило, с сильными чувствами возмущения, протеста, вины и депрессии.

Здесь уместно будет рассмотреть некоторые дифференциально-психологические аспекты горевания. За рубежом проведено немало исследований, фиксирующих различия в переживании утраты между разными группами испытуемых. В большинстве случаев осуществляется сравнение групп, отличающихся по половому признаку. Р. Моуди и Д. Аркэнджел, опираясь на накопленные наукой данные, констатируют: «Женщины сразу же дают волю чувствам, рыдая и оплакивая своих близких. Мужская скорбь имеет скорее длительный или отложенный характер: мужчины загружают себя работой, хобби и разными делами. …Многие мужья отмечают, что их горе столь же сильно, как и у их жен, просто они предпочитают не проявлять его открыто — хотя бы для того, чтобы еще больше не отягощать состояние своих жен» [22, с. 118—119].

Несколько иные акценты ставят израильские ученые О. Gilbar и A. Dagan, изучавшие пожилых людей (средний возраст 61 год), чьи супруги умерли от рака [59]. Они пытались оценить интенсивность реакций горя со стороны испытуемых, уровень их психологического дистресса и приспособления к потере. Полученные результаты показали, что вдовы страдают больше, чем вдовцы, и труднее приспосабливаются к утрате.

Сходные по смыслу выводы делают канадские авторы A. Lang, L. Gottlieb и R. Amsel на основании исследования супружеских пар, потерявших ребенка два–четыре года тому назад [61]. Оказалось, что мужья испытывают меньше вины, бессмысленности, тоски и страха смерти, чем их жены. Кроме того, была выявлена существенная роль супружеских взаимоотношений в переживании утраты. По данным исследования, семейные пары, отличавшиеся меньшим уровнем супружеской близости вскоре после потери, переживали более интенсивное горе в последующем.

Интересно, что последняя связь является двусторонней: не только близость супругов друг к другу облегчает переживание утраты, но и наоборот: горе способно укреплять семейные узы. В масштабном американском исследовании, охватившем пятнадцать тысяч пар, обнаружилось, что «средний показатель разводов среди переживших потерю супругов оказался даже ниже среднего уровня» [цит. по: 22, с. 119].

До сих пор мы говорили о горе, рассматривая его через призму субъекта переживания. Другая возможная классификация горя включает два его вида: подлинное горе и демонстративное горе. В первом случае человек действительно страдает по поводу утраты. Во втором случае утрата оставляет человека относительно равнодушным, но внешне он демонстрирует печаль и скорбь по умершему, причем иной раз даже самого себя пытается убедить, что он на самом деле сильно горюет. Причиной такого поведения «на публику» могут быть чувство вины или желание соответствовать ожиданиям окружающих.

Случай из жизни

У женщины скончался супруг, видный деятель науки. На гражданскую панихиду собралось множество коллег и учеников, приехали, конечно же, и родные. Жена покойного неотступно находилась у гроба, гладила усопшего по лбу, щекам, целовала его руки. Трудно сказать, что в действительности происходило в душе у женщины, однако у некоторых бывших там людей невольно возникло ощущение наигранности, гипертрофированности ее горя. Примечательно, что непосредственно после поминок женщина охотно показывала гостям свою дачу, достаточно оживленно общалась. Возможно, устав от роли скорбящей вдовы, она позволила себе расслабиться, как только остались позади все положенные мероприятия, связанные с похоронами.

Обсуждая реакции на утрату с точки зрения наличия переживаний, стоит отметить одно особое явление — переживание отсутствия горя, когда человек переживает не по поводу смерти близкого, а по поводу того, что он не испытывает горя. В некоторых случаях кончина близкого родственника оставляет человека относительно равнодушным, что может вступать в противоречие с его представлением о том, какую реакцию вызывает обычно такое событие (например, смерть матери). Тогда потерпевший утрату может начать думать, что с ним что-то не в порядке либо винить себя за холодность, недостаток любви к усопшему. В последнем случае на почве отсутствующего горя иногда вырастает демонстративное (особенно если человеку кажется, что окружающие ожидают от него скорби), однако совсем не обязательно. Отсутствие горя может служить источником внутренних мучений и без попыток изобразить (внушить себе) страдание. В то же время данный феномен необходимо отличать от шокового состояния, вызванного потерей близкого, и от отрицания утраты, о чем будет сказано ниже.

Если говорить о подлинном горе, то оно бывает, в свою очередь, нормальным и патологическим. В нормальном варианте человек, потерпевший утрату, со временем оправляется от вызванного ею потрясения и начинает снова жить полноценной жизнью. В патологическом же варианте переживание горя остается неразрешенным, незавершенным и выливается в разнообразные психологические проблемы, приводит к той или иной форме дезадаптации. Основным предметом нашего внимания будет нормальное горе, к рассмотрению которого мы сейчас и переходим.

Одним из пионеров изучения психологии горя принято считать Эриха Линдеманна. В результате наблюдения более ста пациентов, потерявших близких, он выдвинул несколько основных положений, касающихся переживания острого горя:

1. «Острое горе — это определенный синдром с психологической и соматической симптоматикой.

2. Этот синдром может возникать сразу же после кризиса, он может быть отсроченным, может явным образом не проявляться или, наоборот, проявляться в чрезмерно подчеркнутом виде.

3. Вместо типичного синдрома могут наблюдаться искаженные картины, каждая из которых представляет какой-нибудь особый аспект синдрома горя.

4. Эти искаженные картины соответствующими методами могут быть трансформированы в нормальную реакцию горя, сопровождающуюся разрешением» [17, с. 224]. Если острое горе — это некий синдром с определенной симптоматикой, то каковы же его проявления? Э. Линдеманн перечисляет шесть признаков или симптомов острого горя [17, с. 225–226]:

• физическое страдание: постоянные вздохи, жалобы на потерю сил и истощение, отсутствие аппетита;

• изменение сознания: легкое чувство нереальности, ощущение увеличения эмоциональной дистанции, отделяющей горюющего от других людей, поглощенность образом умершего;

• чувство вины: поиск в событиях, предшествующих смерти близкого, свидетельств того, что не сделал для умершего все, что мог; обвинение себя в невнимательности, преувеличение значимости своих малейших оплошностей;

• враждебные реакции: утрата теплоты в отношениях с другими людьми, раздражение и злость в их адрес, желание, чтобы они не беспокоили;

• утрата моделей поведения: торопливость, непоседливость, бесцельные движения, постоянные поиски какого-либо занятия и неспособность организовать его, потеря интереса к чему бы то ни было;

• появление у горюющего черт умершего, особенно симптомов его последнего заболевания или манеры поведения — этот симптом находится уже на границе патологического реагирования.

В дополнение к данной картине горя можно отметить, что человеку, пережившему потерю, мир зачастую кажется серым, блеклым. В то же время многие вещи напоминают об умершем и отдаются в душе болью. Иной раз кажется, что все вокруг так или иначе связано с ним, и теперь вдруг разом потеряло смысл. При этом появляются нарушения работоспособности, сна, внимания, памяти, теряется ориентация на будущее. Средоточием жизни становятся воспоминания о совместном прошлом, причем образ умершего рисуется в сознании идеализированным, человеком подчас овладевает иррациональное желание вернуть его. Таким образом, мы видим, что переживание горя охватывает все сферы психической жизни человека: когнитивную, аффективную, мотивационную, поведенческую. Кроме того, оно сопровождается физическим страданием и, что весьма вероятно, психосоматическими симптомами.

И все-таки горе, в первую очередь, — именно переживание, явление аффективного порядка, и поэтому сейчас мы попробуем глубже проникнуть в его эмоциональную ткань. Согласно теории дифференциальных эмоций, разработанной К. Изардом, «горе является сложной структурой, включающей фундаментальные эмоции и эмоционально-когнитивные взаимодействия» [12, с. 264]. При этом считается, что в переживании горя ведущее место принадлежит страданию и печали, в большинстве случаев скомбинированными с некоторыми другими фундаментальными эмоциями: страхом, гневом, виной и стыдом. Исследования Дж. Блока «показали также, что понятие горя положительно коррелирует с понятиями беспокойства и зависти и отрицательно — с понятием удовлетворенности» [12, с. 268].

Некоторые авторы помимо этого отмечают у человека, потерявшего кого-либо из своих близких, ощущение собственной малоценности, в частности, из-за снижения работоспособности и интеллектуально-мнестических функций, а также из-за потери интереса к чему бы то ни было. Митрополит Сурожский Антоний помогает взглянуть на чувство своей малозначимости, бывающее у людей, переживающих утрату, еще и с другой стороны. Острота этого чувства усиливается, когда горюющий оказывается в одиночестве, ощущает себя одиноким. Если умирает самый близкий человек, нам уже «не с кем поговорить, некого выслушать, не к кому проявить внимание, …никто не ответит, не отзовется, и нам некому ответить и отозваться; а это означает также очень часто, что только благодаря ушедшему мы имели в собственных глазах некую ценность: для него мы действительно что-то значили, он служил утверждением нашего бытия и нашей значимости… Нас оставил человек — и некому больше… сказать: „Я люблю тебя“, и, следовательно, у нас нет признания, утверждения в вечности» [1].

Все разнообразные эмоциональные переживания, составляющие сложную аффективную архитектонику горя, не образуют собой некую беспорядочную смесь, но так или иначе взаимосвязаны друг с другом, иногда противоречивым образом. Как уже говорилось, основным источником страдания в переживании горя является ощущение потери и часто идущего за ней следом одиночества. Горюющий нередко чувствует себя брошенным, покинутым, из-за чего в глубине души иной раз злится на умершего. Кроме того, потеря значимого человека может быть весьма фрустрирующим событием, так как ставит крест на всех связанных с ним планах и желаниях. Такая фрустрация тоже легко может вызвать гнев. Эти негативные чувства по отношению к умершему: злость, гнев, иногда обида вступают в противоречие с обычно присутствующей его идеализацией или с убеждением, что не подобает испытывать подобные чувства в адрес усопшего, и в результате порождают вину. Другим источником чувства вины может быть сожаление, что не было лучших отношений с умершим, или осознание, что для него не было сделано все, что возможно. Если человек, потерявший близкого, чувствует (или ему кажется), что окружающие осуждают его за то, что он не был достаточно внимательным, заботливым по отношению к умершему, то к прочим сложным чувствам присоединяется еще и стыд. Одиночество, фрустрация и страдание, будучи предметом сравнения с состоянием окружающих людей, дают начало зависти. Так, овдовевший супруг может невольно завидовать другим супружеским парам, а мать, потерявшая своего ребенка, может испытывать зависть по отношению к другим, счастливым матерям и неосознанно избегать мест скопления детей.

Сложную палитру эмоциональных компонентов переживания горя представляют Р. Моуди и Д. Аркэнджел в совместном труде «Жизнь после утраты». По их мнению «горе — это не эмоции, а процесс, вовлекающий различные чувства» [22, с. 91], среди которых называются следующие: покинутость (чувство одиночества, изоляции), гнев, тревога, паника, депрессия (подавленность), страх, досада, сожаление, фрустрация, вина, стыд, зависть, любовь; а также чувства, отражающие как раз процессуальный аспект переживания горя: утешение, смирение или принятие (к ним еще нужно прийти!) В приведенном перечне мы встречаем ряд уже знакомых нам аффективных феноменов. Кроме того, некоторые из перечисленных чувств можно отождествить с определенными эмоциями из числа упоминавшихся выше: депрессию — с печалью и страданием, тревогу — с беспокойством, фрустрацию — с неудовлетворенностью.

Моуди и Аркэнджел приводят разного рода страхи, одолевающие тех, кого постигла утрата. «Люди боятся забыть какие-либо специфические особенности покинувших их близких — облик, голос, манеры. Они опасаются забыть шутки, звучавшие из их уст; секреты, которыми те делились; какие-то особые детали взаимоотношений. Многие упорствуют и сдерживают свои горестные чувства из опасения, что если дадут им волю, то вместе с ними улетучится и память. Для тех, кто видел тяжелую смерть или длительную болезнь, справедливо и обратное — они опасаются, что в памяти их будут преобладать тяжкие воспоминания. Кроме того, имеют значение и проблемы самоконтроля; некоторые полагают, что, дав волю хоть одной слезинке, они безвозвратно утратят контроль над собой и будут рыдать до изнеможения. Мужчины особенно стараются сдерживать свои эмоции, боясь, что плач выдаст их слабость» [22, с. 88—89]. К этому необходимо добавить также страх собственной кончины, который склонен всплывать на поверхность, когда умирает кто-то из близких, так как это событие напоминает человеку, что когда-нибудь то же самое ожидает и его.[1]

Тревога, испытываемая горюющим человеком, иногда бывает столь интенсивной, что разрастается до приступов паники, которые в ситуации потери «сложнее по своему характеру, чем просто паника, поскольку они случаются без видимых причин и внезапно, при этом возникает ощущение близкой гибели или сумасшествия» [22, с. 81]. Досада при переживании горя обычно возникает на почве осознания, что «все кончено», и ничего теперь уже не изменить. В некотором смысле к похожим чувствам относится сожаление, появляющееся, когда отношения с умирающим остались незавершенными. Если люди воспринимают смерть как ошибку, поражение, неудачу, то это служит источником чувства вины и попыток обнаружить то, что можно было бы поправить.

Среди всего, что переживает человек, потерпевший утрату, есть одно чувство, сильно отличающееся от всех остальных своей фундаментальностью и большим позитивным потенциалом (несмотря на страдание) — это любовь. Авторы рассматриваемой работы указывают, правда, на возможное с этой стороны препятствие для процесса переживания утраты. «Эмоциональная любовь создает столь сильную привязанность, что нередко скорбящие относятся к своему горю как к способности удержать эту привязанность» [22, с. 98]. Однако это препятствие преодолимо, и о путях его преодоления мы будем говорить в следующей главе.

Потеря близкого человека, будучи исключительным по своей значимости событием, не только переворачивает текущую жизнь, но также может иметь серьезные последствия и в отдаленном будущем. Смерть близкого пробивает брешь в сложившейся системе межличностных отношений, поэтому именно эта сфера нередко несет на себе печать прошлого несчастья. Одна из возможных здесь проблем связана с блокированием взаимоотношений, подобных тем, которые были с умершим.

Случай из практики

В жизни двадцатидвухлетней девушки несколько лет тому назад произошло трагическое событие — в автокатастрофе погиб ее друг. Она долго и болезненно переживала его I смерть. Со временем боль вроде бы улеглась, но обозначились сложности во взаимоотношениях с молодыми людьми: она все еще оставалась одна. Все окружающие представители мужского пола так или иначе не устраивали ее, не находили отклика в душе. В ходе беседы выяснилось, что мысленно она сравнивала погибшего друга с другими молодыми людьми, а так как умерший вспоминался несколько идеализированным, то сравнение регулярно оказывалось не в их пользу. Девушке казалось, что уже ни с кем у нее не будет такого взаимопонимания и близости, как с умершим. Поэтому она избегала сближения с другими мужчинами и тем самым только утверждалась в мысли, что все они — «совсем не то». Кроме того, держась на расстоянии, она одновременно избегала новой боли (в случае повторной потери) и возможного предательства (видимо, в глубине души девушка испытывала амбивалентные чувства по отношению к погибшему другу: тосковала по нему и в то же время злилась на него за то, что он «предал» ее, оставив одну, и в будущем боялась повторения того же с другим человеком). Таким образом, чувства, испытываемые по отношению к умершему, в данном случае переносились на окружающих. Плюс к этому девушка и сама не хотела совершить предательства своего друга, а именно так она расценивала завязывание близких отношений с другим мужчиной.

Потерпевший утрату может избегать не только определенных отношений, но и конкретных обстоятельств (опыта), сопутствовавших смерти близкого. Так, женщина, по вине врачей потерявшая своего ребенка во время родов, панически боялась еще раз забеременеть и рожать, причем ничего не могла с собой поделать, несмотря на то, что ей очень хотелось иметь детей. Вероятно, здесь играл роль не только страх потерять еще одного ребенка, но и беспокойство за собственную жизнь. В конечном итоге эта женщина усыновила двух мальчиков из детского дома.

Другое возможное последствие понесенной в прошлом утраты — это стремление воздать какому-либо человеку (или людям) то, что не было сделано для умершего.

Случай из жизни

Некая молодая женщина долгое время встречалась с мужчиной старше ее по возрасту, склонным к алкоголизму. Все подруги в один голос призывали ее «одуматься», но, несмотря на это, она вышла за него замуж. Этот мужчина имел некоторые черты сходства с ее отцом, умершим незадолго до их знакомства на почве злоупотребления алкоголем. У ее матери, а также и у нее самой были напряженные отношения с отцом, которого они сторонились и осуждали. Однако после его смерти женщина стала чувствовать себя виноватой за то, что отошла от него в трудную минуту. И теперь, заботясь о своем муже и прощая ему все, она, возможно, неосознанно стремилась воздать ему то, чего раньше не дала отцу.

Попытка извлечь урок из прошлых ошибок по отношению к умершему — вполне нормальное и полезное следствие переживаемого чувства вины. Это справедливо в тех случаях, когда выводы из прошлого опыта сделаны адекватно и применяются к жизни гибко с учетом конкретных обстоятельств. Однако бывает так, что сделанный вывод отрывается от конкретной ситуации, чрезмерно обобщается и воплощается в неадекватных формах поведения, что вместо ожидаемой пользы приводит к возникновению новых проблем.

Случай из практики

В одной из проведенных автором групп экзистенциального самопонимания принимала участие Л., женщина 40 лет. В группе она особенно выделялась среди других своим компульсивным стремлением помогать (убеждала, успокаивала, учила, советовала, стимулировала и т. д.), чем доставляла немало хлопот ведущему и участникам группы. Попытки понять мотивы такого поведения или скорректировать его долгое время оставались безуспешными. На вопрос ведущего о том, зачем она все это делает, Л. отвечала, что хочет помочь людям. Они в свою очередь убеждали ее, что такая помощь их тяготит, однако никакого видимого воздействия эти слова не производили. Постепенно напряжение между Л. и некоторыми другими членами группы росло, и его ощущали обе стороны. Несоответствие возникшего неприятия «благим намерениям» Л. вплотную подвело ее к пониманию, что здесь «что-то не так».

Во всей истории групповой (и не только групповой) жизни Л. все стало на свои места, когда она рассказала о чрезвычайно тяжелом событии периода своей юности. Ее лучшая подруга Т., с которой они были некоторое время в ссоре, переживала тяжелые дни своей жизни и обратилась к ней за поддержкой. Она же, будучи обиженной на подругу, оттолкнула ее, после чего Т. приняла смертельную дозу лекарства и ушла из жизни. Л. долго и тяжело переживала эту утрату, а потом вышла замуж, родила двух дочерей и посвятила им всю свою жизнь. Будучи высокообразованным специалистом-архитектором, человеком достаточно творческим, Л. уже больше десяти лет не работала, а все свои силы отдавала воспитанию двух дочек, к тому времени уже подростков. В связи с этим возникала мысль, что, чувствуя себя виновной в смерти Т., Л. потом всю жизнь пыталась искупить вину, стараясь воздать людям то, что не дала когда-то Т., — свою помощь и поддержку.

В то время как Л. в очередной раз стала возбужденно доказывать всем, что людям действительно всегда надо помогать, и у ведущего, и у некоторых участников группы возникло ощущение, что она разговаривает сейчас с Т., а не с присутствующими. После того как с Л. поделились этим ощущением, к ней начало приходить новое понимание себя, своих взаимоотношений с людьми и своей жизни. Изменилось и ее поведение в группе. До этого она была сильной, доминирующей, напористой, по-своему пытающейся всем помочь, теперь она стала более молчаливой, позволила себе быть слабой (и при этом самой собой) и уже принимала от других помощь и заботу.

Уже после окончания групповой работы, в процессе ретроспективного осмысления полученного опыта, Л. написала: «Если бы я проживала жизнь в группе заново, я постаралась бы больше слушать. Это так здорово — слушать! Я-то все жду, что меня выслушают, а надо слушать других, и не только слушать, но и услышать!» Обратим внимание: какой контраст с безоглядной помощью по своему усмотрению. По большому счету прозрение насчет умения слышать касается не только групповой жизни, но и того трагичного события из юности: тогда она слушала Т., но не услышала. Фактически только теперь Л. действительно извлекла верный урок из давней утраты: важно не просто помогать людям, а прежде этого «услышать», когда и какая помощь нужна.

По прошествии года в жизни Л. произошли существенные перемены, о которых она повествует следующим образом: «…Пришлось в очередной раз пересмотреть вопрос: кто я и зачем я здесь. Пошла опять учиться, вновь работать. Да, страшно: как дети без меня, что будут есть, сделают ли уроки. Оказывается, все нормально. Сейчас я хочу не только накормить и научить детей, я хочу чаще их целовать. У меня появилась новая цель — перейти вместе с детьми и мужем на новую, более высокую ступень отношения друг к другу…» Так пересмотр неадекватного вывода из давней трагедии позволил Л. освободиться от жестких рамок, которыми она стеснила свою жизнь, и открыть для себя новые возможности.

Приведенный случай демонстрирует, что утрата близкого, любимого человека может иметь существенные последствия не только в сфере межличностных отношений, но и в жизни вообще. Она может накладывать отпечаток на жизненную позицию человека, его мироощущение, самовосприятие, смысловые ориентиры. Проиллюстрируем данное наблюдение еще одним практическим примером.

Случай из практики

На консультацию к психологу была направлена девушка, у которой около года назад умерла бабушка. Эта потеря оказалась для нее чрезвычайно значимой и болезненной, так как ее мать умерла, когда девочке было всего четыре года, отец ушел к другой женщине, а бабушка фактически в одиночку вырастила внучку. С момента утраты прошло немало времени, но девушка по-прежнему находилась во власти целого комплекса тяжелых переживаний. Она чувствовала себя брошенной, ненужной, виноватой, жалела сама себя. К друзьям испытывала недоверие, считала, что они пользуются ею. Внутри себя она ощущала пустоту, апатию, не знала, чего хочет, к жизни была настроена равнодушно. Отсутствие веры в возможность изменений порождало ощущение безнадежности и безысходности. Причем девушка не только сомневалась в возможности изменений, она их определенно не хотела и даже боялась, что приводило к доминированию пассивной жизненной позиции. Фокус бытия переместился в прошлое, наблюдалась фиксация на воспоминаниях и тенденция к регрессии. Было очевидно, что девушка отказывается от дальнейшего развития, не вполне отдавая себе в этом отчет. Она заявляла, что потеряла себя, что не удовлетворена собой и своей жизнью, называла себя «серой мышкой» и тем не менее уговаривала себя, что «все нормально». Возможностям изменения препятствовали защиты, воздвигаемые против осознания собственной смертности, и привычная зависимая позиция (в качестве примера: девушка поступила в институт на экономический факультет в соответствии с желанием бабушки, но сама была недовольна выбранной профессией; в методике «График жизни» событие поступления в вуз сопровождается падением уровня графика в два раза). Девушка привыкла подчинять себя желаниям бабушки и теперь не могла обнаружить свои собственные. При этом тенденция перекладывать ответственность на чужие плечи (или на судьбу) еще больше осложняла ситуацию и сдерживала свободное развитие и выход на новый уровень бытия.

На приведенном примере видно, что смерть близкого — это не просто большое несчастье, очень часто это еще и своего рода испытание, толчок к переустройству своей жизни. Горе ставит перед человеком определенные задачи, которые необходимо решить, чтобы по-настоящему пережить утрату и вернуться к жизни. А для этого должны пройти определенные внутренние процессы, должна быть проделана важная внутренняя работа. В психологической литературе ее называют «работой горя».

Данное понятие ввел в научный обиход З. Фрейд в работе «Печаль и меланхолия». Правда, в русском ее переводе употребляется словосочетание «работа печали», однако нет практически никаких сомнений, что под печалью мы можем разуметь горе.[2] Фрейд характеризует печаль следующим образом: «Тяжелая печаль — реакция на потерю любимого человека — отличается… страдальческим настроением, потерей интереса к внешнему миру, поскольку он не напоминает умершего, — потерей способности выбрать какой-нибудь новый объект любви, что значило бы заменить оплакиваемого, отказом от всякой деятельности, не имеющей отношения к памяти умершего. Мы легко понимаем, что эта задержка и ограничение „Я“ являются выражением исключительной погруженности в печаль, при которой не остается никаких интересов и никаких намерений для чего-нибудь иного» [31, с. 216]. Однако такое состояние не сохраняется вечно, осуществляется так называемая работа печали. Импульсом к запуску этой работы служит необходимость для горюющего подробно рассмотреть адекватность своих отношений к окружающему миру. При этом исследование реальности демонстрирует, что любимого объекта больше не существует, и подсказывает отнять либидо от этого объекта. «Против этого поднимается вполне понятное сопротивление. …При нормальных условиях победу одерживает уважение к реальности, но требование ее не может быть немедленно исполнено. Оно приводится в исполнение частично, при большой трате времени и энергии, а до того утерянный объект продолжает существовать психически. …Очень трудно… обосновать, почему эта компромиссная работа… сопровождается такой исключительной душевной болью. Замечательно, что эта боль кажется нам сама собою понятной. Фактически же по окончании этой работы печали „Я“ становится опять свободным и освобожденным от задержек» [31, с. 217].

Таким образом, суть работы печали, по Фрейду, состоит в постепенном освобождении «Я» от поглощенности утраченным объектом любви в соответствии с принципом реальности. Сходным образом понимает работу горя Э. Линдеманн. Он определяет ее как «выход из состояния крайней зависимости от умершего, приспособление заново к окружающему миру, в котором утраченного человека больше нет, и формирование новых отношений» [17, с. 227].

Если мы говорим о том, что горе проделывает определенную работу, то понятно, что оно представляет собой некий процесс, разворачивающийся во времени. В современной психологии можно встретить две точки зрения на процесс горя, расходящиеся по двум пунктам:

1. Горе — сугубо индивидуальный процесс, все люди переживают горе по-разному:

а) не существует универсальных стадий горевания, каждый воспринимает потерю по-своему и испытывает по ее поводу особенные чувства;

б) каждому требуется свое по продолжительности время для переживания горя.

2. Горе, несмотря на его неповторимость, имеет относительно общие закономерности протекания:

а) существуют более или менее общие этапы (стадии, фазы) переживания утраты;

б) на прохождение этих этапов (и горевания в целом) требуется определенное время, колеблющееся от случая к случаю в известных пределах.

Одними из ярких защитников первой позиции являются R. Friedman и J. W. James. «Мы не решаемся, — пишут они, — назвать стадии горя. Наш опыт показывает, что если горюющим преподносят идеи, как нужно реагировать, они будут приспосабливать свои чувства к представленным им идеям. …Не существует определенных стадий или временных зон для горевания. …Вместо определения стадий горя, которые легко могут привести в замешательство человека, переживающего утрату, мы предпочитаем помочь каждому горюющему найти его собственное верное выражение мыслей и чувств, которые могут удерживать его от участия в его собственной жизни» [53].

Пожалуй, еще более радикально отстаивает первую позицию A. D. Wolfelt, записывая противоположные ей суждения в разряд мифов. Первым мифом он считает мысль о том, что «переживание горя и скорбь проходят предсказуемые и следующие в определенном порядке стадии, такие как отрицание, гнев, вина и т. д.» [75]. Со своей стороны Wolfelt возражает: «Эта идея стадий горя привлекательна, но неправильна. …Если вы испытываете гнев, то это не означает, что вы „менее развиты“, чем тот, кто чувствует вину. Многие люди не испытывают полностью все эти чувства. Кто может сказать, какое чувство „нормально“ для каждого человека, потерявшего своего близкого?» — задает риторический вопрос Wolfelt. И далее советует: «Найдите людей, которые принимают вас и ваше горе и которые позволяют вам быть там, где вам случилось быть в процессе горевания» (там же).

Другой миф, по мнению того же автора, состоит в том, что «требуется от трех месяцев до одного года для того, чтобы „разделаться“ с потерей близкого» (там же). Wolfelt высказывает соображение, что сама постановка вопроса: «Как долго должно продолжаться горе?» объясняется «свойственной нашей культуре нетерпимостью к тяжелой утрате и желанием отодвинуть людей от процесса переживания горя настолько быстро, насколько это возможно» (там же).

Обобщая суждения апологетов первой точки зрения, можно констатировать, что в основном они сводятся к возражению против догматичного восприятия стадиальных и временных ориентиров горя, которые в случае возведения их в разряд должного мешают полноценному и естественному переживанию горя, глубоко индивидуального и неповторимого.

Сторонники второй позиции признают, что динамика горя очень сложна и индивидуальна, но тем не менее стремятся выделить относительно общие тенденции, связанные с переживанием утраты.[3] Есть также психологи, занимающие промежуточную позицию: по одному пункту они соглашаются с первой точкой зрения, а по другому — со второй. Так, С. Mildner признает, что стадии горя существуют, а относительно его продолжительности считает, что «не существует временного предела для процесса горевания» [64]

По мнению автора, не существует непроходимой пропасти между двумя вышеуказанными позициями, все дело лишь в отношении к «периодизации» горя. Конечно, если неспециалист понимает стадии горя буквально, как обязательные этапы, с необходимостью следующие друг за другом, или если временные «нормы» горя используются для определения срока, в течение которого человеку позволительно горевать, то опасения сторонников первой позиции и их достаточно категоричные высказывания выглядят оправданными. Однако практически все специалисты в области психологии горя, тяготеющие ко второй Позиции, избегают однозначных безапелляционных суждений, оставляя достаточно места для вариативности переживания утраты.

Если речь ведется о длительности стадий горя, то их границы обычно устанавливаются с довольно большим разбросом. Или же приводится некий средний, весьма относительный временной ориентир. Так, например, отмечается, что первая реакция на известие о смерти — шок и оцепенение — может длиться от нескольких секунд до нескольких недель, в среднем — семь-девять дней [5]. Что касается общей продолжительности наиболее интенсивного переживания горя, нарушающего обычное полноценное течение жизни, то большинство исследователей сходится к тому, что этот период составляет в среднем около года. В то же время в литературе встречаются и другие мнения. Например, согласно Р. Моуди, переходный период, связанный с утратой, длится обычно от 4 до 6 лет. Высказывается также мысль, что «хотя интенсивность потери может уменьшаться, людям свойственно продолжать чувствовать эмоциональную связь с умершими на протяжении многих лет после их смерти» [45]. Несмотря на приблизительность временных ориентиров переживания горя, они все же имеют свой смысл, так как, во-первых, помогают разобраться в его процессе, во-вторых, служат одним из оснований для решения вопроса, связанного с определением нормы/патологии. Если, допустим, человек безутешен в своем горе на протяжении многих лет и полностью зациклен на утрате, оставаясь отрешенным от жизни, то его состояние заслуживает особого внимания как не вполне здоровое и становится показанием для обращения к психологу или психотерапевту.

В вопросе о стадиях горя специалисты обычно тоже осторожны в суждениях, сопровождая их разнообразными оговорками. Часто подчеркивается, что в каждом конкретном случае число стадий, порядок их следования, продолжительность и проявления могут заметно различаться. К этому можно добавить, что границы между стадиями чаще бывают стертыми, что продвижение вперед может сменяться откатом назад, что в одно и то же время у горюющего можно наблюдать элементы различных стадий. А тот факт, что в литературе встречается множество периодизаций (стадиально-временных моделей) переживания горя, в большей или меньшей степени отличающихся друг от друга, еще больше убеждает нас, что предлагаемые последовательности стадий — не догма. Они всего лишь представляют общую тенденцию, в то время как в жизни все происходит гораздо более гибко и своеобразно. Таким образом, оба подхода к пониманию процесса горевания можно примирить между собой, если рассматривать стадии переживания утраты и их временное границы не как всеобщие законы, непреложные всегда и везде, а как маячки, помогающие ориентироваться в пространстве горя.

В пользу возможности обретения консенсуса между двумя обсуждаемыми позициями свидетельствует также то, что между разными концепциями можно обнаружить любопытные параллели. Возьмем для примера модель горя, предлагаемую доктором J. Garlock; она включает в себя семь стадий [58]:

1. шок и отрицание;

2. эмоциональное высвобождение;

3. депрессия и физический дистресс;

4. паника и вина;

5. гнев и враждебность;

6. возобновление надежды и перестройка;

7. разрешение: восстановление чувства контроля над своей жизнью.

Весьма интересно, что в другой публикации, содержащей выдержки из зарубежной монографии «Выжить в катастрофе», отмечается, что ее авторы П. Хочкинсон и М. Стюарт выступают против выделения «этапов» горевания, однако вычленяемые ими различные компоненты горя перечисляются в порядке, отражающем динамику процесса переживания утраты, и явно перекликаются с моделью доктора J. Garlock: шок, дезорганизация, отрицание, депрессия, вина, агрессивность, разрешение и принятие, реинтеграция [3].

Встречаются и другие варианты описания горя, в которых, с одной стороны, не упоминаются какие бы то ни было стадии или этапы, однако, с другой стороны, связанные с утратой переживания выстраиваются в последовательность согласно четко просматриваемой временной логике, часто совпадающей с логикой стадиальных моделей горя. С. Saindon в памятке, составленной для горюющих, подробно описывает переживания, характерные для потерпевших утрату людей, подчеркивая, что они являются нормальными реакциями горя [68].[4] Совершенно очевидно, что их последовательность неслучайна. Они выстроены в линию, примерно отражающую процесс горевания:

• Неверие: ожидание, что в любой момент проснешься от этого кошмара; неспособность плакать из-за неспособности поверить в случившееся.

• Шок: человек ошеломлен, пребывает в оцепенении; эмоции «заморожены».

• Плач: глубокие эмоции неожиданно прорываются, ища выхода в громком рыдании и крике.

• Физические симптомы: изменение сна и питания в меньшую или большую сторону, физические боли или слабость.

• Отрицание: зная о факте смерти, человек тем не менее ожидает, что его любимый позвонит или войдет в дверь.

• «Почему»: горюющий многократно задает сам себе вопрос: «Почему он должен был умереть?»

• Повторение: снова и снова человек рассказывает ту же историю, думает об одном и том же — это помогает постичь болезненную реальность.

• Самоконтроль: человек контролирует эмоции для выполнения своих обязанностей и чтобы отдохнуть от боли.

• Реальность: полное осознание случившегося, в результате чего человек чувствует, что ему становится хуже.

• Замешательство: неспособность думать, забывание мысли на середине фразы, дезорганизация и нетерпеливость.

• Идеализация: умерший помнится только с хороших сторон. Бывает сложно принять проблемные стороны совместной жизни.

• Идентификация: копирование стиля одежды умершего, его интересов, привычек, ношение его особенной вещи.

• Зависть: благополучие окружающих в их отношениях с близкими заставляет острее чувствовать потерю. Могут приходить мысли, что они не заслужили их счастливой судьбы.

• Фрустрация: человек не может найти себе нового применения, чувствует себя неспособным справиться с горем «правильно».

• Горечь: преходящее чувство обиды и ненависти, особенно в адрес тех, кто каким-либо образом виновен в случившемся.

• Вина: человек винит себя за то, что случилось или не случилось во взаимоотношениях с усопшим.

• Ожидание: борьба завершена, но живость еще не вернулась. Человек находится в неопределенности, в переходном состоянии, чувствует себя истощенным и неуверенным, жизнь кажется ему скучной.

• Надежда: человек верит, что ему будет лучше. Иногда он способен работать эффективно, получать удовольствие от деятельности и действительно любить других.

• Скучание: умершего любимого всегда будет не хватать. Особенные дни, места и виды деятельности могут возвращать интенсивную боль.

• Обязательство: человек понимает, что прошлого не вернуть, и решает начать строить для себя новую жизнь.

• Поиск: проявление инициативы по возобновлению прежних видов деятельности и общения со старыми друзьями, а также исследование новых сфер активности.

• Удержание: временами горе, ставшее привычным, удерживается. Умерший отпускается, но постепенно.

• Умиротворение: человек может вспоминать о близком с чувством покоя в душе, ощущает себя способным принять его смерть и смотреть в будущее.

• Жизнь раскрывается: возвращается способность радоваться текущим событиям. Жизнь снова имеет смысл.

Сосредоточимся теперь на стадиальных концепциях переживания утраты и рассмотрим несколько вариантов выделения различных стадий Bi едином процессе переживания горя.

Первооткрывателем здесь, как и в вопросе со стадиями умирания, принято считать Элизабет Кюблер-Росс. Правда, она писала о динамике переживаний по поводу приближающейся смерти у самого умирающего и. его родственников [15], однако многие авторы именно на ее модель опираются при анализе динамики горя. При этом считается, что выделенные Кюблер-Росс стадии (этапы) отрицания, гнева, торговли, депрессии и смирения отражают общую динамику реакций на столкновение со смертью. Ряд авторов [46, 64] практически полностью следуют модели Кюблер-Росс, в то время как другие специалисты присоединяют к третьему этапу чувство вины [47, 48].

Несмотря на популярность модели Кюблер-Росс, она далеко не единственная. Есть и другие концепции, многие из которых тем не менее напоминают ее в сокращенном или расширенном варианте.

Дж. Рейнуотер выделяет три стадии переживания утраты [25, с. 218–220]:

1. фаза шока, во время которой человек ежеминутно должен напоминать себе о том, что случилось;

2. горе и страдание; очень вероятные чувства на этой стадии — злость и вина, возможны также мысленные игры типа «если бы я только…» и «сентиментальные воспоминания»;

3. признание завершенности определенного этапа отношений с умершим и готовность к дальнейшему развитию.

Аналогичную по смыслу модель протекания горя находим у Т. A. Rando [67]:

1. избегание: помимо шока и оцепенения проявляется неверием в случившееся и эмоциональной отстраненностью от действительности;

2. конфронтация: реальность потери становится болезненно очевидной, человеку приходится смотреть ей в глаза и, несмотря на самые интенсивные чувства, справляться с переменами в жизни;

3. восстановление: к человеку приходит эмоциональное принятие утраты, он осваивается в мире без утраченного близкого.

Расширенный вариант трехступенчатой схемы приводит Ф. Е. Василюк [5]. Он добавляет две промежуточные стадии (фазу «поиска», выделенную С. Паркесом, и фазу «остаточных толчков и реорганизации», описанную Дж. Тейтельбаумом), как бы подчеркивая, что переживание горя и выход из него — это процесс постепенный и достаточно длительный. Обратим внимание на одну интересную деталь: продолжительность основных фаз в рассматриваемой периодизации оценивается таким образом, что ориентировочное время их окончания приходится примерно на установленные Православием ключевые дни поминовения усопших — девятый, сороковой дни, первую годовщину. Итак:

1. шок и оцепенение (длительность в среднем 7–9 дней): ощущение нереальности происходящего, душевное онемение, бесчувственность, физиологические и поведенческие нарушения;

2. фаза поиска (по времени частично накладывается на предыдущую и последующую фазы): ощущение присутствия умершего, нереалистическое стремление вернуть его и отрицание не столько факта смерти, сколько постоянства утраты; надежда, рождающая веру в чудо, странным образом сосуществует здесь с реалистической установкой, привычно руководящей всем внешним поведением горюющего;

3. фаза острого горя (продолжается до 6–7 недель): отчаяние, страдание, дезорганизация, множество тяжелых, иногда странных и пугающих чувств и мыслей: ощущение пустоты и бессмысленности, чувство брошенности и одиночество, злость и вина, страх, тревога и беспомощность; горюющий поглощен образом умершего, переживание горя становится ведущей деятельностью;

4. фаза остаточных толчков и реорганизации (длительность около года): сохраняются сначала частые, а потом все более редкие остаточные приступы горя, переживаемые по-прежнему остро; жизнь постепенно входит в свою колею, умерший перестает быть главным средоточением жизни;

5. фаза завершения: образ умершего занимает свое постоянное место в жизни потерпевшего утрату.

Здесь мы видим отличия от модели Кюблер-Росс (несмотря на одинаковое число стадий): если в той наименования этапов акцентируют содержательно-феноменологическую динамику горя, то в данной — динамику бытийного функционирования индивида.

Имеет место также попытка проблемно-ориентированной интерпретации процесса переживания горя, выделяющая следующие его этапы: шок и оцепенение, фаза отчаяния, стадия навязчивости, стадия прорабатывания проблемы, завершение эмоциональной работы горя [20].

Т. Solari, A. Phyllis с соавторами предложили процессуально ориентированную модель горя, в которой потеря рассматривается как уникальный жизненный опыт [70]. Контекстуальная тема для модели — «личная история», включающая предшествующий опыт, связанный с горем и потерями. Авторы выделяют шесть центральных тем модели:

1. остановка бытия;

2. переживание боли;

3. переживание отсутствия;

4. удерживание психологической связи с умершим;

5. поиск;

6. переживание ценности отношений с умершим.

Данная модель отличается тем, что имеет практическую направленность и может быть использована в качестве ориентира при оказании психологической помощи переживающим утрату.

Перейдем к развернутой характеристике динамики переживания утраты. За основу возьмем ставшую классической модель Э. Кюблер-Росс, так как подавляющее большинство других моделей либо отталкиваются от нее, либо перекликаются с ней. В зарубежной литературе сделана попытка соотнести ее этапы с названиями стадий горя, предложенными другими авторами [47]. Мы пойдем похожим путем с намерением представить единую картину горя во временной перспективе, привлекая наблюдения и мнения различных исследователей.

1. Стадия шока и отрицания. Во многих случаях известие о смерти близкого, любимого человека оказывается сродни сильному удару, который «оглушает» потерпевшего утрату и приводит его в шоковое состояние. Сила психологического воздействия потери и, соответственно, глубина шока зависит от многих факторов, в частности, от степени неожиданности случившегося. Однако даже учитывая все обстоятельства события, бывает сложно предвидеть реакцию на него. Это может быть крик, двигательное возбуждение, а может быть, наоборот, оцепенение. Иногда люди имеют достаточно объективных причин, чтобы ожидать смерти родственника, и достаточно времени на то, чтобы осознать ситуацию и подготовиться к возможному несчастью. И тем не менее кончина члена семьи оказывается для них неожиданностью.

Состояние психологического шока характеризуется недостатком полноценного контакта с окружающим миром и с самим собой, человек действует подобно автомату. Временами ему кажется, что все происходящее сейчас с ним он видит в страшном сне. При этом чувства непостижимым образом исчезают, словно проваливаются куда-то вглубь. Такое «равнодушие» может казаться странным для самого человека, потерпевшего утрату, а окружающих его людей нередко коробит и расценивается ими как эгоизм. На самом же деле эта мнимая эмоциональная холодность, как правило, скрывает под собой глубокую потрясенность утратой и выполняет адаптивную функцию, защищая индивида от непереносимой душевной боли.

На данной стадии нередки различные физиологические и поведенческие расстройства: нарушение аппетита и сна, мышечная слабость, малоподвижность либо суетливая активность. Наблюдаются также застывшее выражение лица, невыразительная и немного запаздывающая речь.

Шоковое состояние, в которое на первых порах повергает человека утрата, также имеет свою динамику. Оцепенение ошеломленных потерей людей «может время от времени нарушаться волнами страдания. В течение этих периодов страдания, которые часто запускаются напоминаниями об умершем, они могут чувствовать себя возбужденными или бессильными, рыдать, заниматься бесцельной активностью или становиться поглощенными мыслями или образами, связанными с умершим. Ритуалы траура — прием друзей, подготовка к похоронам и сами похороны — часто структурируют это время для людей. Они редко бывают одни. Иногда ощущение оцепенения упорно сохраняется, из-за чего человек чувствует, что он как будто механически проходит через ритуалы» [45]. Поэтому для потерпевших утрату наиболее тяжелыми часто оказываются дни после похорон, когда вся связанная с ними суета осталась позади, а наступившая вдруг пустота заставляет острее ощущать утрату.

Одновременно с шоком или вслед за ним может иметь место отрицание случившегося, многоликое в своих проявлениях. В ситуации утраты близкого человека соотношение между шоком и отрицанием несколько другое, чем в ситуации узнавания о смертельном заболевании. По причине своей большей очевидности утрата вызывает более сильный шок, и ее сложнее отрицать. По мнению Ф. Е. Василюка, мы на данной фазе «имеем дело не с отрицанием факта, что „его (умершего) нет здесь“, а с отрицанием факта, что „я (горюющий) здесь“. Неслучившееся трагическое событие не впускается в настоящее, а само оно не впускает настоящее в прошедшее» [5, с. 233].

В чистом виде отрицание смерти близкого, когда человек не может поверить в то, что такое несчастье могло произойти, и ему кажется, что «все это неправда», характерно для случаев неожиданной утраты, особенно если не найдено тело погибшего. «Для остающихся в живых является нормальной борьба с чувствами отрицания, возникающими в ответ на случайную смерть, если нет чувства завершенности. Эти чувства могут продолжаться в течение нескольких дней или недель и даже могут сопровождаться чувством надежды» [48]. Если родные погибли в результате катастрофы, стихийного бедствия или теракта, «на ранних стадиях горя живущие могут цепляться за веру в то, что их любимые будут спасены, даже если спасательные операции уже завершены. Или же они могут верить, что утраченный близкий человек находится где-нибудь без сознания и не может войти в контакт» (там же).

Если утрата оказывается слишком ошеломляющей, следующие за ней шоковое состояние и отрицание случившегося иногда принимают парадоксальные формы, заставляющие окружающих сомневаться в психическом здоровье человека. Тем не менее, это не обязательно помешательство. Скорее всего, психика человека просто не в состоянии вынести удара и стремится на какое-то время отгородиться от ужасной реальности, создав иллюзорный мир.

Случай из жизни

Молодая женщина умерла во время родов, при этом погиб и ее ребенок. Мать умершей роженицы понесла двойную утрату: она лишилась и дочери, и внука, рождения которого с нетерпением ждала. Вскоре ее соседи ежедневно стали наблюдать странную картину: пожилая женщина гуляет по улице с пустой коляской. Подумав, что она «сошла с ума», они подходили к ней и просили показать ребенка, но она не хотела показывать. Несмотря на то, что внешне поведение женщины выглядело неадекватным, в данном случае мы не можем однозначно говорить о душевной болезни. Конечно, можно предположить, что здесь имел место реактивный психоз. Однако приклеивание этого ярлыка само по себе мало продвинет нас в понимании состояния горюющей матери и одновременно несостоявшейся бабушки. Важно то, что она на первых порах, вероятно, была не в состоянии встретиться в полном объеме с реальностью, разрушившей все ее надежды, и пыталась смягчить удар тем, что иллюзорно проживала желаемый, но несбывшийся вариант развития событий. По прошествии некоторого времени женщина перестала появляться на улице с коляской.

В случае естественной и относительно предсказуемой смерти явное отрицание по типу неверия в то, что такое могло случиться, встречается не часто. Это послужило для R. Friedman и J. W. James поводом вообще сомневаться в том, что процесс горя стоит начинать рассматривать с отрицания [53]. Однако здесь, по-видимому, все дело в терминологической нестыковке. С точки зрения терминологии психологических защит, говоря о реакции на смерть, вместо слова «отрицание» в большинстве случаев было бы корректнее употреблять термин «изоляция», означающий «защитный механизм, с помощью которого субъект изолирует некое событие, препятствуя тому, чтобы оно стало частью континуума значимого для него опыта».[5] Тем не менее выражение «отрицание смерти» уже прочно укоренилось в психологической литературе. Поэтому, с одной стороны, с ним приходится мириться, с другой — понимать его следует не буквально, а шире, распространяя на случаи, когда человек умом отдает себе отчет в происшедшей утрате, однако продолжает жить как прежде, как будто ничего не произошло. Кроме того, как проявление отрицания можно рассматривать рассогласование между сознательным и бессознательным отношением к утрате, когда человек, на сознательном уровне признающий факт смерти близкого, в глубине души не может с этим смириться, и на бессознательном уровне продолжает цепляться за умершего, как бы отрицая факт его кончины. Встречаются различные варианты такого рассогласования.

• Установка на встречу: человек ловит себя на том, что ожидает прихода умершего в обычное время, что глазами ищет его в толпе людей или принимает за него какого-либо другого человека. На какое-то мгновение в груди вспыхивает надежда, но уже в следующие секунды жестокая реальность приносит разочарование.

• Иллюзия присутствия: человеку кажется, что он слышит голос умершего; в некоторых случаях (не обязательно).

• Продолжение общения: разговор с умершим, как если бы он был рядом (или с его фотографией), «соскальзывание» в прошлое и повторное проживание связанных с ним событий. Абсолютно нормальное явление — общение с умершим во сне.[6]

• «Забывание» утраты: человек при планировании будущего непроизвольно рассчитывает на умершего, а в повседневных бытовых ситуациях по привычке исходит из того, что он присутствует рядом (например, на стол ставится теперь уже лишний столовый прибор).

• Культ покойного: сохранение в неприкосновенности комнаты и вещей усопшего родственника, как будто готовых к возвращению хозяина.[7]

Случай из жизни

Пожилая женщина потеряла своего супруга, с которым они прожили долгую совместную жизнь. Ее горе было столь велико, что на первых порах оказалось для нее непосильной ношей. Не в силах переносить разлуку, она развесила его фотографии по всем стенам их спальни, а также уставила комнату вещами мужа и особенно памятными его подарками. В результате комната превратилась в своего рода «музей покойного», в котором жила его вдова. Такими действиями женщина шокировала своих детей и внуков, нагоняя на них тоску и ужас. Они пытались уговорить ее убрать хотя бы некоторые вещи, но сначала безуспешно.

Однако вскоре ей самой стало тягостно находиться в такой обстановке, и в несколько приемов она сокращала число «экспонатов», так что в конечном счете на виду остались только одна фотография и пара особенно дорогих ее сердцу вещей.

Метафорически яркий и предельно заостренный образец отрицания смерти любимого человека являет нам восточная притча «Стеклянный саркофаг», рассказанная Н. Пезешкяном.

«У одного восточного царя была жена дивной красоты, которую он любил больше всего на свете. Красота ее освещала сиянием его жизнь. Когда он бывал свободен от дел, он хотел только одного — быть рядом с ней. И вдруг жена умерла и оставила царя в глубокой печали. „Ни за что и никогда, — восклицал он, — я не расстанусь с моей возлюбленной молодой женой, даже если смерть сделала безжизненными ее прелестные черты!“ Он велел поставить на возвышении в самом большом зале дворца стеклянный саркофаг с ее телом. Свою кровать он поставил рядом, чтобы ни на минуту не расставаться с любимой. Находясь рядом с умершей женой, он обрел свое единственное утешение и покой.

Но лето было жарким, и, несмотря на прохладу в покоях дворца, тело жены стало постепенно разлагаться. На прекрасном лбу умершей появились отвратительные пятна. Ее дивное лицо стало день ото дня изменяться в цвете и распухать. Царь, преисполненный любовью, не замечал этого. Вскоре сладковатый запах разложения заполнил весь зал, и никто из слуг не рисковал зайти туда, не заткнув нос. Огорченный царь сам перенес свою кровать в соседний зал. Несмотря на то, что все окна были открыты настежь, запах тления преследовал его. Даже розовый бальзам не помогал. Наконец, он обвязал себе нос зеленым шарфом, знаком его царского достоинства. Но ничто не помогало. Все слуги и друзья покинули его. Только огромные блестящие черные мухи жужжали вокруг. Царь потерял сознание, и врач велел перенести его в большой дворцовый сад. Когда царь пришел в себя, он почувствовал свежее дуновение ветра, аромат роз услаждал его, а журчание фонтанов радовало слух. Ему чудилось, что его большая любовь еще живет. Через несколько дней жизнь и здоровье вновь вернулись к царю. Он долго смотрел, задумавшись, на чашечку розы и вдруг вспомнил о том, как прекрасна была его жена, когда была живой, и каким отвратительным становился день ото дня ее труп. Он сорвал розу, положил ее на саркофаг и приказал слугам предать тело земле».[8]

Каждому прочитавшему эту историю она, наверное, покажется сказочной. Однако даже по своему конкретному содержанию она не так уж далека от действительности, где тоже встречаются подобные эпизоды (взять хотя бы предыдущий случай из жизни), только не в таком гипертрофированном виде. Кроме того, не будем ограничиваться буквальным пониманием истории. По сути дела, в ней рассказывается о естественной для горюющих тенденции цепляться за образ умершего, о ее подчас нездоровых последствиях и необходимости признания потери для того, чтобы жить дальше полноценной жизнью. Царь из притчи все-таки признал, что его любимая безвозвратно окончила свое земное существование, более того, принял этот факт и вернулся к жизни. В реальности же от признания утраты часто лежит еще долгий путь через страдания к сердечному принятию разлуки с любимым и продолжению жизни уже без него.

Отрицание и неверие как реакция на смерть близкого со временем преодолевается по мере того, как переживающий утрату осознает реальность произошедшего и обретает в себе душевные силы встретиться с вызванными этим событием чувствами. Тогда наступает следующая стадия переживания горя.

2. Стадия гнева и обиды. После того как факт утраты начинает признаваться, все острее ощущается отсутствие умершего. Мысли горюющего все больше вращаются вокруг постигшей его беды. Вновь и вновь в уме прокручиваются обстоятельства смерти близкого и предшествовавшие ей события. Чем больше человек думает о случившемся, тем больше у него возникает вопросов. Да, потеря произошла, но человек еще не готов смириться с ней. Он силится постичь умом то, что случилось, отыскать тому причины, у него возникает масса разных «почему»:

• Почему он должен был умереть? Почему именно он?

• Почему (за что) на нас свалилось такое несчастье?

• Почему Бог позволил ему умереть?

• Почему обстоятельства сложились так неудачно?

• Почему врачи не смогли его спасти?

• Почему мама не удержала его дома?

• Почему друзья оставили его одного купаться?

• Почему правительство не заботится о безопасности граждан?

• Почему он не пристегнулся ремнем?

• Почему я не настояла, чтобы он сходил в больницу?

• Почему он, а не я?

Вопросов может быть много, и они всплывают в сознании многократно. С. Saindon высказывает мысль, что, задавая вопрос, почему ему/ей нужно было умереть, горюющий не ожидает ответа, но испытывает потребность спрашивать снова. «Вопрос сам по себе есть крик боли» [68].

Вместе с тем, как это видно из приведенного списка, есть вопросы, устанавливающие «виновного» или, по крайней мере, причастного к случившемуся несчастью. Одновременно с появлением таких вопросов возникают обида и гнев в адрес тех, кто прямо или косвенно способствовал смерти близкого или не предотвратил ее. При этом обвинение и гнев могут быть направлены на судьбу, на Бога, на людей: врачей, родственников, друзей, коллег умершего, на общество в целом, на убийц (или людей, непосредственно виновных в гибели близкого). Примечательно, что «суд», производимый горюющим, скорее эмоционален, чем рассудочен (а иногда явно иррационален), поэтому приводит подчас к необоснованным и даже несправедливым вердиктам. Злость, обвинения и упреки могут адресоваться людям, не только не виновным в случившемся, но даже пытавшимся помочь ныне покойному.

Случай из жизни

В хирургическом отделении через две недели после операции умер старик в возрасте 82 лет. В послеоперационный период за ним активно ухаживала жена. Она приходила ежедневно утром и вечером, заставляла его кушать, принимать лекарства, садиться, вставать (по совету врачей).

Состояние больного почти не улучшалось, и однажды ночью у него открылась прободная язва желудка. Соседи по палате позвали дежурного врача, однако старика спасти не удалось. По прошествии нескольких дней, уже после похорон, жена умершего пришла в палату за его вещами, и первыми ее словами были: «Что же вы моего деда не уберегли?» На это все тактично промолчали и даже о чем-то участливо спросили ее. Женщина отвечала не очень охотно, а перед уходом вновь спросила: «Что ж вы моего деда-то не уберегли?» Тут один из больных не удержался и попытался вежливо возразить ей: «А что мы могли сделать? Мы врача позвали». Но она только покачала головой и ушла.

Комплекс негативных переживаний, встречающихся на этой стадии, включая негодование, озлобленность, раздражение, обиду, зависть и, возможно, желание отомстить, может осложнять общение горюющего с другими людьми: с родными и знакомыми, с официальными лицами и властями.

С. Mildner высказывает некоторые существенные соображения по поводу гнева, испытываемого человеком, переживающим утрату [64]:

• Это реакция обычно имеет место, когда индивид чувствует беспомощность и бессилие.

• После того как индивид признает свой гнев, может появляться вина из-за выражения негативных чувств.

• Эти чувства естественны, и их следует уважать, чтобы горе было пережито.

Для разностороннего понимания переживания гнева, встречающегося у потерпевших утрату, важно иметь в виду, что одной из его причин может выступать протест против смертности как таковой, в том числе и своей собственной. Умерший близкий, не желая того, заставляет других людей вспомнить, что им тоже когда-то придется умереть. Актуализирующееся при этом ощущение собственной смертности может вызывать иррациональное возмущение существующим порядком вещей, причем психологические корни этого возмущения часто остаются скрытыми от субъекта.

Как это ни удивительно на первый взгляд, но реакция гнева может быть направлена и на умершего: за то, что покинул и послужил причиной страданий; за то, что не написал завещания; оставил после себя кучу проблем, в том числе материальных; за то, что допустил оплошность и не смог избежать смерти. Так, по свидетельству американских специалистов, некоторые люди винили своих близких, ставших жертвами теракта 11 сентября 2001 года, в том, что они не покинули офис быстро [48]. В большинстве своем мысли и чувства обвиняющего характера по отношению к покойному носят иррациональный характер, очевидный для стороннего взгляда, а иногда осознаваемый и самим горюющим. Умом он понимает, что за смерть нельзя (да и «нехорошо») винить, что человек далеко не всегда имеет возможность контролировать обстоятельства и предотвратить беду, и, тем не менее, в душе досадует на умершего. Иной раз гнев не выражается явно (а возможно, и не вполне осознается), однако проявляется косвенно, например, в обращении с вещами покойного, которые в некоторых случаях просто все выкидываются.

Наконец, гнев человека, пережившего утрату, может быть направлен на самого себя. Он может ругать себя опять-таки за всевозможные ошибки (реальные и мнимые), за то, что не смог спасти, не уберег и т. д. Подобные переживания достаточно распространены, а то, что мы говорим о них в конце повествования о стадии гнева, объясняется их переходным смыслом: они имеют под собой чувство вины, относящееся уже к следующей стадии.

3. Стадия вины и навязчивостей. Подобно тому, как у многих умирающих наступает период, когда они стараются быть примерными пациентами и обещают вести правильную жизнь, если выздоровеют, так и у горюющих в душе может происходить нечто похожее, только в прошедшем времени и на фантазийном уровне. Человек, страдающий от угрызений совести по поводу того, что он был несправедлив к умершему или не предотвратил его смерть, может убеждать сам себя, что если бы только была возможность повернуть время вспять и вернуть все назад, то он уж точно вел бы себя по-другому. При этом в воображении может неоднократно проигрываться, как бы все тогда было. Терзаемые укорами совести, некоторые потерпевшие утрату взывают к Богу: «Господи, если бы Ты только вернул его, я бы никогда больше не ссорилась с ним», в чем опять-таки звучит желание и обещание все исправить.

Переживающие утрату нередко истязают себя многочисленными «если бы» [22, с. 93] или «что, если» [48], приобретающими порой навязчивый характер:

• «Если бы мне знать…»

• «Если бы я только остался…»

• «Если бы я позвонил раньше…»

• «Если бы я вызвала „скорую“…»

• «Что, если я не позволил бы ей идти на работу в тот день?..»

• «Что, если бы я позвонил и сказал ей покинуть офис?..»

• «Что, если бы он полетел на следующем самолете?..» Такого рода феномены — вполне естественная реакция на утрату. В них тоже находит свое выражение работа горя, пусть и в компромиссной форме, смягчающей тяжесть потери. Можно сказать, что здесь принятие борется с отрицанием.

В отличие от бесконечных «почему», свойственных предыдущему этапу, данные вопросы и фантазии направлены преимущественно на себя и касаются того, что человек мог бы сделать для спасения своего близкого. Они, как правило, — порождения двух внутренних причин.

1. Первый внутренний источник — это желание контролировать события, происходящие в жизни. А так как человек не в состоянии в полной мере предвидеть будущее и ему не под силу управлять всем происходящим вокруг, то его мысли о возможном изменении случившегося часто бывают некритичными и нереалистичными. Они относятся, по своей сути, не столько к рациональному анализу ситуации, сколько к переживанию потери и своей беспомощности.

2. Другим, еще более мощным источником возникновения мыслей и фантазий об альтернативном развитии событий является чувство вины.

Вероятно, не будет большим преувеличением сказать, что почти каждый потерявший значимого для него человека в том или ином виде, в большей или меньшей степени, явно или в глубине души чувствует вину перед умершим. За что же винят себя люди, потерпевшие утрату?

• За то, что не предотвратили уход близкого человека из жизни;

• за то, что вольно или невольно, прямо или косвенно способствовали смерти близкого;

• за случаи, когда были неправы по отношению к умершему;

• за то, что плохо относились к нему (обижали, раздражались, изменяли и т. д.);

• за то, что не сделали чего-то для умершего: недостаточно заботились, ценили, помогали, не говорили о своей любви к нему, не попросили прощения и т. д.

Все перечисленные формы самообвинения могут порождать желание вернуть все назад и фантазирование, как все могло бы повернуться по-другому — в счастливую, а не в трагическую сторону. Причем горюющие во многих случаях неадекватно понимают ситуацию: переоценивают свои возможности в плане предотвращения потери и преувеличивают степень собственной причастности к наступлению смерти того, кто им дорог. Иногда тому способствует «магическое мышление», отчетливо наблюдающееся у детей и способное вновь появляться уже во взрослом возрасте в критической ситуации у человека, «выбитого из седла» смертью близкого. Например, если человек иной раз жалел в душе, что он связал жизнь со своим супругом, и думал: «Хоть бы он куда-нибудь исчез!», то потом, если супруг вдруг действительно умрет, ему может казаться, что его мысли и желания «материализовались», и тогда он будет обвинять себя в случившемся. Горюющий может считать также, что своим дурным отношением к родственнику (придирками, недовольством, грубостью и т. д.) спровоцировал его заболевание и последующую кончину. При этом человек казнит себя порой за малейшие проступки. А если ему еще случается услышать от кого-либо упрек типа «это ты загнал его в могилу», то тяжесть вины возрастает.

В дополнение к уже перечисленным разновидностям вины по поводу смерти близкого, отличающимся в содержательно-причинном плане, можно добавить еще три формы этого чувства, которые называет A. D. Wolfelt. Он не только обозначает их, но и, обращаясь к горюющим, помогает принимающе отнестись к своим переживаниям [75].

• Вина выжившего — чувство, что вам следовало умереть вместо вашего любимого.[9]

• Вина облегчения — это вина, связанная с чувством облегчения от того, что ваш близкий умер. Облегчение является естественным и ожидаемым, особенно если ваш близкий человек страдал перед смертью.

• Вина радости — это вина по поводу чувства счастья, появляющегося вновь после того, как любимый человек умер. Радость — это естественное и здоровое переживание в жизни. Это знак того, что мы живем полной жизнью, и мы должны стараться его вернуть.

Среди перечисленных трех разновидностей вины первые две возникают обычно вскоре после смерти близкого, в то время как последняя — на поздних этапах переживания утраты. D. Myers отмечает еще одну разновидность вины, появляющуюся по прошествии какого-то времени после утраты. Она связана с тем, что в сознании горюющего воспоминания и образ умершего постепенно становятся менее ясными. «Некоторые люди могут беспокоиться, что это свидетельствует о том, что умерший не был для них особенно любимым, и они могут чувствовать себя виноватыми из-за того, что не в состоянии всегда помнить, как их близкий выглядел» [66].

До сих пор мы обсуждали чувство вины, являющееся нормальной, прогнозируемой и преходящей реакцией на утрату. В то же время нередко получается так, что эта реакция затягивается, приобретая длительную или даже хроническую форму. В некоторых случаях этот вариант переживания утраты определенно свидетельствует о нездоровье, однако не стоит торопиться записывать любое стойкое чувство вины перед умершим в разряд патологии. Дело в том, что долговременная вина бывает разной: экзистенциальной и невротической.

• Экзистенциальная вина вызывается реальными ошибками, когда человек действительно (условно говоря, объективно) сделал что-то «не так» по отношению к умершему или, напротив, не сделал что-то важное для него. Такая вина, даже если она долго сохраняется, является абсолютно нормальной, здоровой и свидетельствует, скорее, о нравственной зрелости человека, чем о том, что с ним не все в порядке.

• Невротическая вина «навешивается» извне — самим умершим, когда он был еще жив («Ты меня в гроб загонишь своим свинским поведением»), или же окружающими («Ну что, довольна? Сжила его со свету?») — и затем интроецируется человеком. Подходящую почву для ее формирования создают зависимые или манипулятивные отношения с покойным, а также хроническое чувство вины, сформировавшееся еще до смерти близкого, а после нее лишь возросшее.

Увеличению и сохранению чувства вины может способствовать идеализация умершего. Любые тесные человеческие взаимоотношения не обходятся без разногласий, неурядиц и конфликтов, поскольку все мы — люди разные, каждый — со своими слабостями, неизбежно проявляющимися в длительном общении. Однако если умерший близкий идеализируется, то в сознании горюющего человека его собственные недостатки гипертрофируются, а недостатки покойного игнорируются. Ощущение своей скверности и «никуда негодности» на фоне идеализированного образа умершего служит источником чувства виновности и усугубляет страдание горюющего.

4. Стадия страдания и депрессии. То, что в последовательности стадий горя страдание оказалось на четвертом месте, не означает, что сначала его нет, а потом оно вдруг появляется. Речь идет о том, что на определенном этапе страдание достигает своего пика и затмевает собой все прочие переживания.

Это период максимальной душевной боли, которая порой кажется невыносимой. Смерть любимого оставляет в сердце человека глубокую рану и причиняет сильнейшие мучения, ощущаемые даже на физическом уровне. Страдание, испытываемое потерпевшим утрату, не является неизменным, а, как правило, наступает волнами. Периодически оно немного стихает и как бы дает человеку передышку лишь для того, чтобы вскоре вновь нахлынуть.

Страдание в процессе переживания утраты часто сопровождается плачем. Слезы могут подступать при всяком воспоминании об умершем, о прошлой совместной жизни и обстоятельствах его смерти. Некоторые горюющие становятся особенно чувствительными и готовы заплакать в любой момент. Поводом для слез может стать также ощущение одиночества, покинутости и жалость к самому себе. В то же время тоска по умершему совсем необязательно проявляется в плаче, страдание может быть загнано глубоко внутрь и находить выражение в депрессии.

Надо отметить, что процесс переживания глубокого горя почти всегда несет в себе элементы депрессии, временами складывающиеся в четко распознаваемую клиническую картину. Человек может чувствовать себя беспомощным, потерянным, никчемным, опустошенным. Общее состояние нередко характеризуется подавленностью, апатией и безнадежностью. Горюющий при всем том, что живет в основном воспоминаниями, тем не менее понимает, что прошлого не вернуть. Настоящее представляется ему ужасным и невыносимым, а будущее — немыслимым без умершего и как бы несуществующим. Утрачиваются цели и смысл жизни, иногда вплоть до того, что потрясенному утратой человеку кажется, что жизнь теперь кончена.

Зарубежные авторы описывают симптомы депрессии, возникающей в ответ на утрату [46, 48, 64]:

• отдаление от друзей, семьи, избегание социальной активности;

• отсутствие энергии, чувство разбитости и изнеможения, неспособность сконцентрироваться;

• неожиданные приступы плача;

• злоупотребление алкоголем или наркотиками;

• нарушения сна и аппетита, потеря или увеличение веса;

• хронические боли, проблемы со здоровьем.

Несмотря на то что страдание при переживании утраты подчас становится невыносимым, горюющие могут цепляться за него (как правило, неосознанно), как за возможность удержать связь с умершим и засвидетельствовать свою любовь к нему. Внутренняя логика в этом случае бывает примерно такова: перестать горевать — значит успокоиться, успокоиться — значит забыть, забыть — значит предать. И в результате человек продолжает страдать, чтобы тем самым сохранить верность умершему и душевную связь с ним. Понимаемая таким образом любовь к ушедшему из жизни близкому может стать серьезным препятствием на пути к принятию утраты.

Помимо указанной неконструктивной логики, завершение работы горя могут затруднять и некоторые культурные барьеры, о чем пишет Ф. Е. Василюк. Пример этого феномена — «представление о том, что длительность скорби является мерой нашей любви к умершему» [5]. Подобные препятствия могут возникать, вероятно, как изнутри (будучи в свое время усвоены), так и извне. Например, если человек чувствует, что родные ожидают от него длительной скорби, он может продолжать горевать, чтобы подтвердить свою любовь к умершему.

5. Стадия принятия и реорганизации. Как бы ни было тяжело и продолжительно горе, в конце концов человек, как правило, приходит к эмоциональному принятию потери, чему сопутствует ослабление или преобразование душевной связи с умершим. При этом восстанавливается связь времен: если до того горюющий жил большей частью в прошлом и не желал (не был готов) принять происшедшие в его жизни перемены, то теперь он постепенно возвращает способность полноценно жить в настоящей окружающей его действительности и с надеждой смотреть в будущее.

Человек восстанавливает утраченные на время социальные связи и заводит новые. Возвращается интерес к значимым видам деятельности, открываются новые точки приложения своих сил и способностей. Иными словами, жизнь возвращает в его глазах утраченную было ценность, причем зачастую открываются еще и новые смыслы. Приняв жизнь без умершего близкого, человек обретает способность планировать собственную дальнейшую судьбу уже без него. Перестраиваются имеющиеся планы на будущее, появляются новые цели. Тем самым происходит реорганизация жизни.

Данные изменения, конечно же, не означают забвения умершего. Он просто занимает определенное место в сердце человека и перестает быть средоточием его жизни. При этом переживший потерю, естественно, продолжает вспоминать умершего и даже черпает силы, находит поддержку в памяти о нем. В душе человека вместо интенсивного горя остается тихая печаль, на смену чему может прийти легкая, светлая грусть. Как пишет J. Garlock, «потеря все еще остается частью жизни людей, но не диктует их действия» [58].

Отношение к ушедшему из жизни близкому и факту его смерти, формирующееся после того, как произошло принятие утраты, может быть условно выражено примерно такими словами от лица пережившего горе [47]:

• «У нас с ним было много интересного, но я собираюсь хорошо провести остаток моей жизни, потому что я знаю, что это то, что он хотел бы для меня».

• «Бабушка была такой важной частью моей жизни. Я так рад, что у меня было время узнать ее».

Подчеркнем еще раз, что в реальной жизни горе протекает очень индивидуально, пусть и в русле некоей общей тенденции. И так же индивидуально, каждый по-своему, приходим мы к принятию утраты.

Случай из практики

В качестве иллюстрации процесса переживания утраты и наступающего в итоге принятия приведем историю Л., обратившейся за психологической помощью по поводу переживаний, связанных со смертью отца. Нельзя сказать, что в ней четко прослеживаются все приведенные этапы горя (что в чистом виде бывает только на бумаге), однако определенная динамика налицо. Для Л. потеря отца стала вдвойне тяжелым ударом, потому что это была не просто смерть, а самоубийство. Первой реакцией девушки на это трагическое событие был, по ее словам, ужас. Вероятно, таким образом выражалась первая шоковая стадия, в пользу чего говорит отсутствие в начале каких бы то ни было других чувств. А вот позже другие чувства появились. Сначала пришли злость и обида на отца: «Как мог он так с нами поступить?», что соответствует второму этапу переживания потери. Потом злость сменилась «облегчением, что его больше нет», которое закономерно повлекло за собой возникновение чувства вины и стыда и тем самым — переход на третью стадию горя. В опыте Л. эта фаза оказалась, пожалуй, самой сложной и драматичной — она растянулась на годы. Дело усугублялось не только нравственно неприемлемыми для Л. чувствами злости и облегчения, связанными с утратой отца, но также трагическими обстоятельствами его смерти и прошлой совместной жизни. Она винила себя за то, что ссорилась с отцом, сторонилась его, недостаточно любила и уважала, не поддержала в трудную минуту. Все эти упущения и ошибки прошлого придавали вине экзистенциальный и, соответственно, устойчивый характер.[10] В дальнейшем к и без того мучительному чувству вины добавилось страдание по поводу безвозвратно потерянной возможности общаться с отцом, лучше узнать и понять его как личность. Л. потребовалось достаточно долгое время на то, чтобы принять утрату, но еще сложнее оказалось принять связанные с ней чувства. Тем не менее в процессе беседы Л. самостоятельно и неожиданно для самой себя пришла к пониманию «нормальности» своих чувств вины и стыда и того, что она не имеет морального права желать, чтобы их не было. Замечательно, что принятие своих чувств помогло Л. примириться не только с прошлым, но и с собой, изменить отношение к настоящей и будущей жизни. Она смогла ощутить ценность самой себя и живого момента текущей жизни. Именно в этом проявляется полноценное переживание горя и подлинное принятие утраты и вызванных ею чувств: человек не просто «возвращается к жизни», а сам при этом внутренне меняется, выходит на другой этап и, возможно, более высокий уровень своего земного бытия, начинает жить в чем-то новой жизнью.

Работа горя, вступившая в стадию завершения, может приводить к разным итогам. Один вариант — это утешение, приходящее к людям, чьи родственники умирали долго и тяжело. «В ходе тяжелой и неизлечимой болезни, которая сопровождается страданиями, кончина пациента обычно представляется присутствующим Божьим даром» [22, с. 104]. Другие, более универсальные варианты — это смирение и принятие, которые, по мысли Р. Моуди и Д. Аркэнджел, нужно отличать друг от друга. «Большая часть переживших утрату, — пишут они, — склонны скорее к смирению, чем приятию. Пассивное смирение посылает сигнал: Это конец, ничего не поделаешь. …С другой стороны, приятие происшедшего облегчает, умиротворяет и облагораживает наше существование. Здесь явным образом выявляются такие понятия, как: Это еще не конец; это всего лишь конец текущего порядка вещей» [22, с. 105].

Согласно Моуди и Аркэнджел, к принятию свойственно приходить, скорее, людям, верующим в воссоединение со своими близкими после смерти. В таком случае мы касаемся вопроса о влиянии религиозности на переживание утраты. В отечественной литературе можно встретить мысль о том, что через описываемые Э. Кюблер-Росс «этапы умирания» проходит, как правило, неверующий человек, а для верующих возможен другой вариант, развития внутренних изменений.[11] Кроме того, по данным зарубежных исследований, религиозные люди меньше боятся смерти, а значит, относятся к ней более принимающе. Соответственно, в данной ситуации можно предположить, что религиозные люди переживают горе несколько иначе, чем атеисты, легче проходят указанные стадии (возможно, не все и в менее выраженной степени), быстрее утешаются, принимают утрату и с верой и надеждой смотрят в будущее.

Безусловно, смерть близкого — это тяжелейшее событие, сопряженное со многими страданиями. Но в то же время оно заключает в себе и позитивные возможности. Подобно тому, как золото закаляется и очищается в огне, так и человек, пройдя через горе, может стать лучше. Путь к этому, как правило, лежит через принятие утраты. Р. Моуди и Д. Аркэнджел описывают множество ценных изменений, которые могут произойти в жизни человека, пережившего утрату [22, с. 250–257]:

• Утраты заставляют нас выше ценить ушедших близких, а также учат ценить оставшихся близких и жизнь в целом.

• После постигшей утраты мы раскрываем глубины своей души, наши истинные ценности и выделяем соответствующие приоритеты.

• Утрата учит состраданию. Перенесшие потерю обычно тоньше ощущают чувства других и часто испытывают желание помочь другим людям, облегчить их состояние. В целом улучшаются взаимоотношения с людьми.

• Смерть напоминает нам о непостоянстве жизни. Осознавая текучесть времени, мы еще больше ценим каждый миг бытия.

• Многие пережившие горе становятся менее материалистичными и больше сосредоточиваются на жизни и духовности. Горе учит смирению и мудрости.

• Утрата способствует осознанию, что любовь больше нашего физического тела, что она связывает двух людей в вечности.

• Благодаря утрате может возникать или усиливаться ощущение бессмертия. Мы несем в себе частицу каждого встреченного нами на жизненном пути. Точно так же какая-то часть остается в душах других. Все мы обитаем друг в друге и в этом смысле достигаем некоего бессмертия.

В заключение разговора о принятии утраты и вообще о процессе переживания горя вновь обратимся к книге Р. Моуди и Д. Аркэнджел. В их взглядах на переживание утраты можно вычленить три варианта развития этого процесса: две разновидности преодоления горя — восстановление и трансценденцию — и фиксацию на горе [22, с. 226–232].

Восстановление: в завершение переходного периода, наступившего после смерти близкого, жизнь человека восстанавливается до нормального состояния, его личность стабилизируется, сохраняя прежнее содержание (основные ценности, представления и идеалы, личностная модель мира остаются неизменными), а жизнь возрождается.

Трансценденция: это процесс духовного возрождения, требующий глубочайшего проникновения в скорбь, чего не каждый может или хочет. В точке максимального переживания утраты человек ощущает, словно его погребли с умершим. После этого его базовые личностные особенности подвергаются изменениям, видение мира обогащается, а жизнь получает качественное развитие. Человек становится мужественнее, мудрее, добрее, начинает больше ценить жизнь. Изменяется отношение к другим: возрастают сострадание, понимание и бескорыстная любовь.

Фиксация на горе: ее Моуди и Аркэнджел называют «трагедией ожесточившегося сердца». Состояние человека в таком случае характеризуется отчаянием, гневом, горечью и печалью. Он испытывает недостаток духовной веры, смысла жизни или умения адаптироваться, боится собственной кончины, страдает от продолжительного стресса или заболеваний.

В системе Моуди и Аркэнджел первый вариант переживания утраты можно расценить как норму, а два других — как отклонения от нее в ту и другую сторону: трансценденция — в сторону личностного и экзистенциального роста, фиксация — в сторону болезни и дезадаптации.

Важно то, что фиксация на горе — это далеко не единственный вариант, когда переживание утраты становится нездоровым. И сейчас мы перейдем к обсуждению так называемого «патологического» (З. Фрейд) или, по другим версиям, «болезненного» (Э. Линдеманн), «осложненного» (А. Н. Моховиков), «дисфункционального» (Р. Моуди) горя.

Что же представляет собой этот феномен, являющийся отклонением от нормального, здорового переживания утраты? По мнению З. Фрейда, «скорбь становится патологической, когда „работа скорби“ неудачна или не завершена» [цит. по: 14, с. 211]. Аналогичной позиции придерживаются и другие авторы. Так, А. Н. Моховиков пишет, что осложненное горе возникает, если его переживание «замедляется, приостанавливается, и появляются сложности с интеграцией утраты и приобретением нового опыта» [23, с. 206]. Е. М. Черепанова высказывает идею, что «нормальная „работа горя“ может стать патологическим процессом, если человек „застревает“ на одной из фаз» [34, с. 51]. Похожей позиции придерживается и Р. Моуди. Двумя основными проявлениями дисфункционального, разрушительного горя он считает длительное отрицание утраты и фиксацию на горестных ощущениях. Обе реакции на утрату: и отрицание, и страдание являются нормальными до тех пор, пока человек не «застревает», не фиксируется на них.

Одним из возможных проявлений дисфункционального отрицания Р. Моуди и Д. Аркэнджел считают фиксацию на памятных предметах, связанных с покойным. «Когда скорбящие вкладывают слишком много чувства в свои памятные предметы, те обретают жизненно важное значение и тогда уже не могут приносить благо скорбящему. Предметы начинают считаться „жизненно важными“ при трех условиях: будучи сохраняемыми для покойных, которые „могут возвратиться“; они сами олицетворяют покойных (в воображении скорбящих); либо когда эмоциональная составляющая столь велика, что утрата этих вещей приравнивается к настоящей человеческой утрате» [22, с. 182]. Здесь стоит отметить, что тот же самый «культ покойного», уже описанный ранее как проявление этапа отрицания утраты, может рассматриваться как вполне понятное и нормальное явление, если он со временем сходит на нет или, по крайней мере, возвращается в приемлемые рамки.

Для того чтобы переживание горя пошло по болезненному, а не по здоровому руслу, обычно имеются определенные основания или причины. Таковыми, как пишет Е. М. Черепанова, могут быть [34, с. 51–54]:

1. конфликты или ссоры с близким человеком перед его смертью;

2. невыполненные по отношению к умершему обещания;

3. определенные обстоятельства смерти близкого (ее неожиданность, насильственность и т. д.);

4. «непохороненные мертвецы» — без вести пропавшие, те, чьи тела не были найдены, те, о смерти которых не сообщили близким, и т. п.

Последняя ситуация особенно тяжела, так как «пока событие не произошло, работа горя в полной мере начаться не может» (там же).

А. Н. Моховиков предлагает в чем-то другое видение причин осложненного горя, к которому, по его мнению, приводят [23, с. 206]:

1. внезапная или неожиданная утрата;

2. двойственные чувства по поводу утраты;

3. чрезмерная зависимость от умершего;

4. множественные утраты на протяжении незначительного времени;

5. отсутствие систем поддержки личности или жизнеобеспечения.

Патологическое горе может представать в очень разных обличьях. Так, З. Фрейд выделяет четыре типа патологической скорби [цит. по: 14, с. 211]:

1. «Блокирование» эмоций во избежание интенсификации процесса скорби.

2. Трансформация скорби в идентификацию с умершим человеком. В этом случае происходит отказ от любой деятельности, способной отвлечь внимание от мыслей об умершем.

3. Растягивание процесса скорби во времени с обострениями, например, в дни годовщин смерти.

4. Чрезмерно острое чувство вины, сопровождаемое потребностью наказывать себя. Иногда такое наказание реализуется посредством самоубийства.

Э. Линдеманн различает отсрочку и искажение реакции горя. Незначительная отсрочка может объясняться объективными обстоятельствами, например, необходимостью решения срочных проблем или моральной помощи другим. Однако Иногда по различным субъективным причинам отсрочка длится годами, что, видимо, вряд ли можно рассматривать как нормальный вариант. В то же время собственно болезненными реакциями Линдеманн считает искажения нормального горя, понимаемые как изменения в поведении человека, выражающие на поверхностном уровне неразрешившуюся реакцию горя. Выделяются несколько видов таких изменений [17, с. 228–229]:

1. повышенная активность экспансивного и авантюрного характера без чувства утраты;

2. появление симптомов последнего заболевания умершего вследствие идентификации с ним;

3. психосоматические заболевания;

4. изменения в отношениях с людьми (раздражительность, нежелание общаться), приводящие к социальной изоляции;

5. яростная враждебность против определенных лиц, например, врача;

6. картина шизофрении, проявляющаяся формальным поведением и «одеревеневшими» чувствами на почве скрываемой враждебности;

7. утрата социальной активности, неспособность решиться на какую-нибудь деятельность;

8. необдуманные действия, наносящие ущерб собственному экономическому и социальному положению;

9. ажитированная депрессия: напряжение, возбуждение, жесткие самообвинения и потребность в наказании.

Среди перечисленных видов искажения реакции горя встречаются феномены, уже знакомые нам по описанию нормального горя. Это говорит о том, что болезненность реакции определяется не столько ее содержанием, сколько степенью выраженности, продолжительностью и последствиями: приводит она к серьезной дезадаптации и заболеваниям или нет и насколько сильно мешает человеку жить.

Именно в этом ключе должен решаться вопрос и с такой важной и распространенной составляющей процесса переживания утраты, как депрессия. В зарубежной литературе отмечается, что необходимо отличать нормальные депрессивные проявления горя от клинической депрессии, требующей медицинского вмешательства (ей подвержены около 20% потерпевших утрату). В качестве симптомов серьезной депрессии, не объяснимой нормальным процессом горя, называют следующие [45]:

• непрерывные мысли о никчемности и безнадежности;

• непрерывные раздумья о смерти или самоубийстве;

• постоянная неспособность успешно выполнять повседневные дела;

• иллюзии (убеждения, что все это неправда);

• чрезмерный или неконтролируемый плач;

• замедленные ответы и физические реакции;

• экстремальная потеря веса.

Патологическое горе, по форме соответствующее клинической депрессии, иногда приводит к прямо-таки плачевному исходу. Классическим примером тому может служить «смерть от горя».

Случай из жизни

Двое пожилых бездетных супругов прожили друг с другом довольно долгую жизнь. Нельзя сказать, что они жили счастливо, скорее наоборот: часто ссорились, ругались, иногда дело доходило до побоев. Тем не менее муж при всей своей вспыльчивости и грубости по-своему был привязан к жене. Более того, несмотря на свой почтенный возраст (70 лет), он оставался достаточно инфантильной личностью, был очень зависим от супруги, все в семье держалось на ней. Он был плохо приспособлен к жизни: не мог приготовить себе пищу, боялся оставаться дома один, жена ходила за него на работу оформлять различные документы, брать расчет при выходе на пенсию. Поэтому не удивительно, что смерть жены стала для него настоящей психологической и физической катастрофой. Уже в последний период ее жизни муж начал плакать и говорить, что не представляет себе, как будет жить без нее. Когда жена все-таки умерла, это событие окончательно «сломало» его. Он впал в глубокое отчаяние, плакал, почти никуда не выходил, целыми днями смотрел на стену или в окно, не мылся, спал не раздеваясь и не разуваясь, много пил и курил и при этом ничего не ел, говорил: «Я без Нади не хочу есть». За короткий срок и квартира, и ее овдовевший хозяин пришли в ужасное состояние. Через полтора месяца после смерти жены он умер.

Неразрешенное горе, загнанное внутрь и принявшее скрытую хроническую форму, также может иметь серьезные негативные последствия. У человека, понесшего утрату, иногда отсутствуют выраженные депрессивные симптомы или какие-либо другие тревожные признаки. Тем не менее, по прошествии определенного времени затаившееся переживание потери все-таки дает о себе знать, порой в разрушительной форме.

Один из возможных в этом случае и наиболее ярких феноменов — это так называемый синдром годовщины. Суть его состоит в том, что с человеком происходят некие значимые события (например, болезнь или смерть) в ту же дату или в том же возрасте, что и со значимым для него близким человеком. Так, если у кого-то умер близкий родственник, то в дальнейшем из-за бессознательной идентификации с покойным понесший утрату человек может умереть в тот же самый день с разницей в год или в несколько лет, причем, возможно, от похожей причины или при сходных обстоятельствах.

Таким известным случаем синдрома годовщины стала смерть Симоны де Бовуар, жены прославленного французского экзистенциалиста Ж. П. Сартра, наступившая накануне дня его смерти через шесть лет. Существует множество других примеров данного синдрома, не столь известных, но зато более удивительных. «Одна вдова рассказывала, как ее муж и сын погибли с интервалом в год в одинаковых несчастных случаях и на одном и том же месте. Подобным же образом внук поведал о своей бабушке-вдове, скончавшейся от сердечного приступа точно в то же время и на том же месте, что и ее муж, умерший ранее также от сердечной недостаточности» [22, с. 196].

Механизм синдрома годовщины пока еще недостаточно изучен. Вероятно, важную роль играет здесь самопрограммирование человека на повторение элементов судьбы кого-либо из близких ему людей. Применительно к нашей теме некоторые случаи синдрома годовщины можно рассматривать как проявление незавершенного горя, подпитываемого симбиотическими отношениями с умершим. В других случаях дело может ограничиваться принятием даты и обстоятельств смерти родственника за определенный сценарий, которому человек начинает следовать. Иногда установка на умирание по примеру своего близкого может формироваться вполне осознанно. Так, один онкобольной говорил вслух: «Вот доживу до мамкиного дня и помру». И действительно, он умер в тот же день, что и его мать, с разницей в несколько лет. Однако во многих случаях самопрограммирование на определенный сценарий умирания осуществляется неосознанно или полуосознанно. В реальной жизни и в психологической практике можно встретить массу подобных примеров, подчас просто удивительных.

Случай из практики

За консультацией к психологу обратилась женщина, переживающая за свою одинокую соседку, которая в свои 44 года была не замужем и не имела детей. У этой соседки (назовем ее Н.) недавно произошел разрыв с мужчиной, что она крайне тяжело переживала. Целыми днями она сидела дома, ожидая прихода этого человека или хотя бы звонка, полностью забросила свой бизнес, в котором покинувший ее мужчина в последнее время существенно ей помогал. При этом Н. ничего не делала, просто ходила по квартире, много времени проводила у окна в надежде увидеть его. Она ни на миг не отлучалась из дома, так как боялась, что именно в это время он придет или позвонит. Особенно же тревожило соседку то, что Н. пребывала в крайне подавленном состоянии, ничего не ела, так что возникало беспокойство уже не за ее здоровье, а за ее жизнь. Перед нами здесь разворачивается картина самого настоящего горя, которое, как мы помним, может возникать как реакция не только на смерть близкого, но и на любую другую значимую потерю, в том числе на разлуку с любимым человеком. После предварительной беседы с пришедшей женщиной состоялся телефонный разговор с самой Н. (на очный прием она не могла приехать, так как, во-первых, этому препятствовало ее физическое и душевное самочувствие, во-вторых, как уже говорилось, она не хотела даже на минуту покинуть квартиру). В ходе беседы Н. рассказала о своем романе с любимым человеком, о совместной работе, о случившемся разрыве, о нынешней тоске и пустоте. И вдруг, как бы между прочим, она вспомнила о своем дедушке, который умер в 45-летнем возрасте «от тоски». Однажды зимой в сильный мороз он куда-то ездил на своей любимой лошади. От быстрой езды лошадь вспотела, а дед по невнимательности забыл ее укрыть и еще напоил холодной водой. В результате животное заболело воспалением легких и вскоре погибло. Дед настолько сильно переживал случившееся, тосковал по лошади и «казнил» себя за допущенную оплошность, что слег в постель и через некоторое время сам скончался. Трудно сказать, почему именно всплыла вдруг у Н. в сознании эта прошлая семейная драма, однако очевидно, что по сути она очень напоминает то, что происходило с самой Н. На тот момент Н. было почти столько же лет, сколько и ее деду на момент кончины. И ее актуальное состояние также перекликалось с предсмертным состоянием деда. Проводя аналогию дальше, можно предположить, что если бы все продолжало идти своим чередом, то Н. так же, как и ее дед, могла умереть «от горя» и, возможно, в том же возрасте. С учетом особой значимости любимого человека и недостатка источников поддержки такой вариант развития событий превращался в реальную опасность.

Другой важный феномен, связанный с неразрешенным горем, — это синдром замещения ребенка, проявляющийся рождением ребенка «вместо» умершего предыдущего ребенка, чья смерть еще не до конца оплакана и пережита. Итальянские ученые A. Clerico и G. Ragni с коллегами исследовали 44 семьи на предмет качества жизни родителей, чей ребенок умер от рака [43]. Контрольную группу составили семьи с живыми и здоровыми детьми. План исследования брал в рассмотрение множество параметров, однако только по одному из них было обнаружено значимое различие между сравниваемыми группами — по числу новых зачатий после смерти ребенка (или постановки фатального диагноза). Выяснилось, что в группе горюющих родителей новая беременность в 50% случаев наступала меньше чем через один год после утраты ребенка, в то время как в контрольной группе за тот же период времени следующая беременность случалась только в 20% семей. Данное различие объясняется в терминах синдрома замещения ребенка. Причем авторы советуют родителям воздержаться от рождения нового ребенка до тех пор, пока их горе не разрешится. К сожалению, большинству людей в нашей стране ничего неизвестно о данном синдроме и советах профессионалов, о чем свидетельствует следующий случай.

Случай из жизни

Произошло ужасное событие: десятиклассник убил свое го школьного товарища и его сестру как свидетельницу. Родители погибших детей, придя домой, обнаружили их изуродованные тела, лежащие в луже крови. Трудно даже помыслить, сколь сильный удар пришлось испытать родителям, вдруг ставшим бездетными. Отец, вне себя от горя и ярости, ходил по судам и инстанциям, добиваясь сурового приговора убийце, прародители «не просыхали» от слез, и только мать «держалась». Она, будучи высоко поставленным чиновником, как обычно продолжала ходить на работу, занималась домашними делами и не проявляла видимых признаков горя, только стала внешне безэмоциональной, несколько заторможенной, ходила с «серым» лицом и равнодушными глазами. Однако это кажущееся безразличие не может обмануть: именно она сильнее всех была потрясена случившимся, именно ее боль была настолько невыносима, что полностью вытеснялась. И доказательством тому служит ее решение родить ребенка (в 42-летнем возрасте), принятое всего лишь через два месяца после трагедии. Вероятно, находясь все еще в шоковом состоянии, она отрицала утрату, желая как бы вычеркнуть из жизни случившуюся драму, и стремилась скорее заполнить образовавшуюся ужасную пустоту, чтобы все вошло в свое прежнее русло.

Психологи и педиатры предупреждают родителей об опасности заведения другого ребенка прежде разрешения их горя по поводу потери предыдущего. Если же «замещающий» ребенок все-таки рождается, то негативные последствия этого события могут коснуться всех: и родителей, и, что еще печальнее и опаснее, их нового чада. Данное предостережение остается в силе для всех вариантов синдрома замещения ребенка, включая случаи появления в семье приемного ребенка взамен недавно умершего родного.

Случай из жизни

Десятилетний мальчик — единственный ребенок в семье — умер от болезни крови. Не прошло и месяца, как его родные взяли жить в свою семью мальчика из детского дома, причем того же возраста и с тем же именем.[12] Идея этого шага принадлежала матери умершего ребенка и была охотно поддержана его прародителями. Все они были потрясены потерей и, видимо, были не в состоянии с ней смириться, хотя переживали ее все по-разному. Бабушка с дедушкой, всецело посвятившие себя воспитанию внука, ощущали невыносимую пустоту и стремились ее заполнить. Мама же страдала от тяжелого чувства вины, так как до того все свои силы отдавала карьерному росту, а сына с полугодовалого возраста в основном препоручила прародителям. Когда ребенок пошел в школу, она требовала от него отличной учебы, строго наказывала за четверки, тщательно контролировала выполнение домашних заданий. Вероятно, уже тогда испытывая вину за недостаток материнской любви и заботы, она пыталась компенсировать его таким формальным и директивным способом. Примечательно, что появившегося в их семье второго мальчика она принялась воспитывать тем же способом — усиленно помогала ему делать уроки. Таким образом внешне привычная жизнь семьи была восстановлена, но то была всего лишь видимость. Иллюзии начали рушиться с того, что второй муж женщины категорически отказался жить вместе с «новым» ребенком. Мать, и без того раздражительная, стала взрываться по всякому незначительному поводу, выплескивая свою злость на любой случайный объект. Как мы знаем, под внешней раздражительностью может скрываться глубинное чувство вины. И в данной ситуации, скорее всего, так оно и было: женщина была очень недовольна собой и своими поступками, но, не находя в себе силы признать это, выплескивала недовольство на окружающих. В дальнейшем она под давлением супруга переправила мальчика на жительство к бабушке с дедушкой, несмотря на то, что он уже успел привязаться к новой маме и переживал разлуку с ней. Так «замещающий» ребенок оказался заложником непережитого горя и связанных с ним поспешных действий со стороны членов своей новой семьи.

Родительское горе, не будучи пережитым, может стать причиной синдрома годовщины, психосоматических расстройств и других болезненных явлений. Кроме того, оно чревато глубоким разочарованием оттого, что другой ребенок не такой, как умерший, не похож на него и, следовательно, не может его заменить. Неадекватные родительские ожидания еще более пагубны для «замещающего» ребенка, так как загоняют его в чуждые ему рамки и становятся для него «прокрустовым ложем». Собственная личность ребенка не получает развития, он вынужден принести в жертву свою индивидуальность для того, чтобы утешить родителей, обычно не осознающих, что они «ломают» своего отпрыска. Как правило, дети, поставленные в такие условия, очень страдают от оказываемого на них давления и иногда вступают в отчаянную борьбу за право жить своей собственной жизнью. Однако этим все возможные сложности и неприятности не исчерпываются. Вольно или невольно навязываемая новому ребенку идентификация с умершим (особенно, если ему присваивают такое же имя) ставит его в особенно жесткую конфронтацию со смертью, причем при отсутствии поддержки со стороны родителей, так как те сами не смогли по-настоящему оправиться после посетившей их дом смерти. В результате жизнь ребенка рискует превратиться в выживание. Так одна непережитая трагедия иной раз оборачивается новой.

Один из печальных случаев синдрома замещения ребенка — это история рождения, жизни и смерти великого голландского художника Винсента Ван Гога. Он был зачат через полтора месяца после смерти в младенчестве его старшего брата и был наречен его именем.

Вот что пишет об этом жизнеописатель известных художников-импрессионистов Анри Перрюшо. «30 марта 1852 года Анна Корнелия (мать художника. — С. Ш.) произвела на свет мальчика. Его назвали Винсентом. …Винсент означает Победитель. Да будет он гордостью и отрадой семьи, этот Винсент Ван Гог! Но увы! Через шесть недель ребенок умер. Потянулись дни, полные отчаяния. В этом унылом краю ничто не отвлекает человека от его горя, и оно долго не утихает. Прошла весна, но рана не зарубцевалась. Счастье уже, что лето принесло надежду в объятый тоской пасторский дом: Анна Корнелия снова забеременела. Родит ли она другое дитя, чье появление смягчит, притупит ее безысходную материнскую боль? И будет ли это мальчик, способный заменить родителям того Винсента, на которого они возлагали столько надежд? …30 марта 1853 года, ровно через год — день в день — после появления на свет маленького Винсента Ван Гога, Анна Корнелия родила второго сына. Ее мечта сбылась. И этот мальчик в память о первом будет наречен Винсентом!»[13] В этом повествовании об обстоятельствах рождения художника присутствуют несомненные признаки синдрома замещения ребенка: во-первых, рана от потери первого ребенка в душе матери тогда еще не зажила, во-вторых, второй Винсент, призванный заменить первого, унаследовал от него тяжелый багаж — все связанные с ним родительские надежды, его имя и (вот ведь совпадение!) даже день рождения.

В дальнейшем в семье Ван Гогов появилось еще несколько детей, однако старший явно отличался от остальных. «Из шестерых детей пастора только одного не нужно было заставлять молчать — Винсента. Неразговорчивый и угрюмый, он сторонился братьев и сестер, не принимал участия в их играх. …Даже предаваясь детским забавам, он и тут выбирал игры, при которых мог уединиться. …Не раз наведывался он к стенам кладбища, где покоился его старший брат Винсент Ван Гог, о котором он знал от родителей, — тот, чьим именем его нарекли».[14] А как закончилась жизнь младшего Винсента — многим известно: помешательство, психиатрическая клиника, отчаяние, «безмерное одиночество», тоска, которая «все равно не пройдет никогда», и самоубийство в 30 лет от роду. Поразительно то, что добровольный уход Ван Гога из жизни тоже был прямым следствием существования на правах «замещающего» ребенка. Незадолго до трагической кончины художника у его любимого брата Тео родился сын, которого тот назвал опять-таки Винсентом. Известная исследовательница семейных связей А. Шутценбергер предполагает, что это событие сыграло определенную роковую роль. «Несколькими месяцами позже Тео пишет брату-художнику о своем сыне: „Я надеюсь, что этот Винсент будет жить, сможет реализовать себя“. Получив это письмо, Винсент Ван Гог покончил с собой. Как будто для него не могло быть двух живых Винсентов Ван Гогов. Как будто брат указал ему на несовместимость присутствия обоих» [35, с. 168].

Биография, художественное наследие и переписка Ван Гога не раз были предметом психологических или психопатологических исследований. Одна из относительно недавних работ — статья W. W. Meissner в Психоаналитическом обозрении [63]. Он считает, что замещение умершего вскоре после рождения брата стало для Ван Гога началом его озабоченности смертью, что проявлялось в господствующих образах смерти в его живописи, письмах и бессознательных фантазиях.

Еще одно особое явление, которое, пожалуй, нельзя записать в разряд нормальных, — это «предвосхищающие реакции горя», описываемые Э. Линдеманном. Он обнаружил «самые настоящие реакции горя у пациентов, перенесших не смерть близкого, а лишь разлуку с ним, связанную, например, с призывом сына, брата или отца в армию» [17, с. 231]. При этом люди сосредоточивались на том, как они будут переживать смерть близкого, если его убьют, и проходили все стадии горя, что впоследствии мешало восстановлению отношений с вернувшимся родным человеком. «Нам известно несколько случаев, — пишет Линдеманн, — когда солдаты, возвратившиеся с фронта, жаловались, что жены больше их не любят и требуют немедленного развода. В такой ситуации предвосхищающая работа горя, очевидно, проделывается так эффективно, что женщина внутренне освобождается от мужа» (там же). По своей сути данное явление в чем-то противоположно двум вышеописанным синдромам: там потеря близкого окончательна, но горе не пережито до конца, здесь потеря, возможно, временна, но горе переживается в полном объеме, как если бы утрата была безвозвратной.

То, как будет протекать процесс переживания утраты, насколько интенсивным и длительным будет горевание, зависит от многих факторов. Чем большее число неблагоприятных факторов имеет место в каждом конкретном случае утраты и чем сильнее они выражены, тем больше вероятность возникновения патологических реакций горя.

Значимость умершего и особенности взаимоотношений с ним. Это один из самых существенных моментов, определяющих характер горя. Чем ближе был ушедший из жизни человек и чем сложнее, запутаннее, конфликтнее были отношения с ним, тем тяжелее переживается потеря. Обилие и важность чего-либо не сделанного для покойного и, как следствие, незавершенность отношений с ним особенно усугубляют душевные терзания.

Обстоятельства смерти. Более сильный удар наносит, как правило, неожиданная, тяжелая (мучительная, длительная) и/или насильственная смерть значимого другого. Если потерпевший утрату был свидетелем предсмертных мучений, несчастного случая, убийства или самоубийства близкого, то его переживания становятся острее.

Возраст умершего. Смерть старого человека обычно воспринимается как более или менее естественное, закономерное событие. И напротив, бывает сложнее смириться с уходом из жизни молодого человека или ребенка.

Опыт потерь. Прошлые смерти близких людей связаны невидимыми нитями с каждой новой утратой. Однако характер их влияния в настоящем зависит от того, как человек справлялся с ними в прошлом. Опыт успешного переживания потерь помогает легче пережить горе и быстрее принять утрату, в то время как груз непережитых, непринятых утрат значительно отягощает новое горе.

Личностные особенности горюющего. Каждый человек неповторим как личность, и его индивидуальность, безусловно, проявляется в горе. Из множества психологических качеств, накладывающих определенный отпечаток на процесс горевания, особо выделим отношение к смерти. От того, как человек относится к конечности земного бытия, зависит его реакция на смерть близких. Как пишет Дж. Рейнуотер, «главное, что продлевает горе, — присущая людям очень цепкая иллюзия гарантированной надежности существования» [25, с. 219].

Социальные связи. Присутствие рядом с горюющим людей, готовых подержать его и разделить с ним горе, равно как и помощь с его стороны другим людям в их скорби, существенно облегчают переживание утраты. Если человек, потерявший своего близкого, ощущает себя полноценным элементом социальной системы, субъектом социально-значимой деятельности, ему бывает проще оправиться от потери. Вместе с тем стереотипное поведение в рамках привычной социальной (семейной) роли может мешать подлинному переживанию потери.

Исследование факторов, влияющих на возникновение депрессии после тяжелой утраты, предприняли S. Folkman и М. Chesney с коллегами [51]. Они изучали ПО гомосексуалистов, ухаживавших каждый за своим партнером вплоть до его смерти от СПИДа, 37 из которых сами были ВИЧ-инфицированными. Исследование охватывало три месяца до смерти партнера и семь месяцев после его смерти. Результаты показали, что нахождение позитивного смысла в уходе за умирающим предсказывало уменьшение депрессивного настроения, в то время как наличие ВИЧ-инфекции, более длительные взаимоотношения, ссоры и использование дистанцирования и самообвинения как стратегий совладания служили факторами непроходящей депрессии в период после утраты.

Рассмотренный вопрос о факторах горевания вплотную подводит нас к следующему, теперь уже практическому вопросу: что же можно сделать, чтобы помочь человеку пережить утрату?

Примечания:

1

Данная мысль неоднократно высказывалась разными авторами, в частности И. Яломом (1980).

2

Вероятно, некоторая нестыковка в терминах связана именно с особенностями перевода, так как описание печали Фрейдом по сути совпадает с определением горя в начале данного параграфа. «Печаль является всегда реакцией на потерю любимого человека или заменившего его отвлеченного понятия, как отечество, свобода, идеал и т. п.» [31, с. 216].

3

Сторонников второй позиции больше, чем сторонников первой, и ниже мы рассмотрим их концепции основательно.

4

Вообще, стоит особо выделить эту мысль: по единодушному утверждению специалистов в области психологии горя, все описываемые здесь переживания человека, понесшего утрату, являются нормальными и естественными и требуют понимания со стороны окружающих, в том числе со стороны психологов.

5

Райкрофт Ч. Критический словарь психоанализа. СПб.: Восточно-Европейский Институт Психоанализа, 1995, с. 52. Изоляцию как вид психологической защиты от неприятного, травматичного переживания описал З. Фрейд. Он указывал, что «это переживание не забывается — оно взамен лишается своего аффекта, а его ассоциативные связи подавляются или прерываются, так что оно остается как бы изолированным и не воспроизводится в обычных процессах мышления» [Цит. по: указ. соч.].

6

Необходимо отличать отрицание, неприятие факта физической кончины близкого и его объективного ухода из земной жизни от веры религиозного человека в то, что смерть не в силах разрушить духовную связь любящих друг друга сердец и что в будущей жизни они воссоединятся. Кроме того, важно различать беспрестанное мысленное общение с покойным, по сути отрицающее факт его кончины, от имеющего психотерапевтическую силу приема, организующего разговор с умершим с целью отреагирования болезненных чувств и завершения неоконченных дел во взаимоотношениях с ним.

7

Р. Моуди высказывает идею: «То, как мы обходимся с вещами наших близких, выражает отношение к нашим жизненным ценностям, постигшему горю и связям с покойным» [22, с. 180].

8

Пезешкян Н. Торговец и попугай. Восточные истории и психотерапия / Под общ. ред. А. В. Брушлинского и А. З. Шапиро. М.: Прогресс, 1992, с. 171–172.

9

Сюда можно отнести также случаи, когда переживающий утрату чувствует вину только за то, что он продолжает жить, в то время как его близкий умер. Об этом пишут Н. Feifel (1969), Р. Моуди (2003) и др.

10

Данный случай наглядно демонстрирует уникальность процесса горевания в каждом конкретном случае. Как мы видим, в случае с Л. произошла фиксация на этапе переживания вины перед умершим, преодолению чего способствовала психологическая помощь. В других случаях фиксация может произойти на этапе отрицания, гнева или депрессии.

11

См., например: Сшуянова И. В. Современная медицина и православие. М.: Изд-во Московского Подворья Свято-Троицкой Сергиевой Лавры, 1998.

12

По убеждению взрослых, совпадение имени и возраста ребенка является случайным, однако мы можем интерпретировать его как проявление рассматриваемого нами синдрома. Сходство имени и возраста у умершего и у «нового» ребенка психологически облегчает замещение одного другим.

13

Перрюшо А. Жизнь Ван Гога. М.: Прогресс, 1973, с. 10–11.

14

Перрюшо А. Жизнь Ван Гога. М.: Прогресс, 1973, с. 12.