Глава V

МОИ ПЕРВЫЕ КНИЖКИ

Наверное, в эпохи «гибели богов», или, как говорят сейчас политологи, «кризиса смыслов» на опустевший престол закономерно возводится то, что вообще–то должно занимать второстепенное, служебное место. Сейчас, когда на фоне краха идеологии заметно возрос интерес к явлениям психики, чуть ли не магическое значение стали придавать психологическим методикам, техникам, практикам. (Даже в непривычном множественном числе последних двух слов улавливается некий оккультный, жреческий оттенок). Сколько раз мы слышали от педагогов и психологов, что идеология и политика их не касаются.То ли дело обучающий семинар по какой–нибудь игровой методике, небывалой психотехнике или восточным практикам! Любопытно, что эти люди стараются отмежеваться от политики и идеологии как раз в тот момент, когда происходит смена общественно–политического строя и, соответственно, одним из определяющих факторов успеха (или неуспеха) всей затеи становится именно идеологическое воспитание детей.

А что, может, и правда?.. Может, действительно есть надежда, подкорректировав детское поведение, преподав подрастающему поколению азы вежливости (например, в недавно изданной «Энциклопедии юного джентльмена», кроме сведений о видах секса и обращении с оружием, есть и раздел, посвященный правилам хорошего тона), так вот: может быть, есть надежда добиться того, чтобы это поколение органично вписалось в жизнь, контуры которой обрисовываются уже достаточно ясно?

Давайте попробуем себе это представить. Вообразим ребенка из богатой семьи, благо воображение напрягать особенно не придется — такие дети стали пусть малой, но частицей нашей реальности. В любой семье под тем или иным соусом заходит разговор о деньгах. Не только сейчас. Так было и раньше, при социализме. Правда, тогда этот вопрос не стоял ребром, для подавляющего большинства людей речь не шла о физическом выживании. Ну, и, разумеется, не вставал столь остро вопрос о бедных и богатых. Лексика — и та была иной. Не говорили: «Он из богатой семьи». Говорили: «Из обеспеченной». Короче, бедные не были такими бедными, а богатые — такими богатыми. Но теперь с ханжеством покончено, вещи называются своими именами, а принцип равенства назван утопическим и даже противоестественным. Поинтересуемся, что могут сообщить современные богатые родители своему ребенку о бедняках? (Написав последнее слово, мы вздрогнули. Еще недавно нам казалось, что все это какое- -то мифическое прошлое… И снова сказку сделали былью).

Богатые семьи, как и все прочие, конечно, разные, но думаем, что не ошибемся, перечислив основные варианты этических установок, бытующие в этой среде.

Один вариант: «Бедные сами виноваты. Не зарабатывают, потому что не умеют. А не умеют, потому что не хотят. Дураки они, лентяи и пьяницы.»

Второй вариант: «Бедных жалко, но что поделаешь? Так всегда было, есть и будет. А равенство — миф, фантом, выдумка большевиков. Их партийными пайками, впрочем, и опровергнутое. Помогать бедным надо… по возможности, но менять порядок вещей? Опять устраивать революцию? Абсурд!»

Третий вариант: «У них свои проблемы — у нас свои. И мир у каждого свой. В нашем мире всего этого нет. А зачем думать и знать о том, чего нет? Разве у нас мало забот, интересов, развлечений?»

Назовем эти варианты «антагонистический», «гуманистический» и «отстраненный». В их рамках, безусловно, могут встречаться те или иные индивидуальные различия, но в целом нам такой «триптих» представляется достаточно полным.

А что же объединяет эти три варианта, какая сверхидея? Есть ли она? — Есть. И звучит она весьма банально: мир — для богатых! Сегодня эта сверхидея получила мощное подкрепление прежде всего, конечно, образами и текстом рекламы, видеоклипов, телешоу, многочисленных лотерей и викторин. Сладкая, сказочная жизнь оживших кукол Барби…

Но с другой стороны, у нас не перестало быть престижным давать детям хорошее образование. Скорее наоборот, оно пользуется массовым и, мы бы сказали, ажиотажным спросом. Причем ориентация идет преимущественно на гуманитарное образование. Даже в школах с математическим уклоном литература часто находится в ряду приоритетных предметов.

Однако сейчас мы побеседуем не о школьниках, а о дошкольниках. Бытует мнение, что личность, в основном, формируется до пяти лет. Все, что потом, это уже «тонкая отделка». Нам трудно согласиться с категоричностью такого утверждения, но, конечно, очень многое действительно закладывается в раннем возрасте. Обратите внимание, что читать детям вслух у нас тоже принято начинать с раннего возраста. И не столько комиксы и журналы, сколько полноценную детскую литературу. Во всяком случае, родители, которые пекутся об интеллектуальном развитии детей и намерены в дальнейшем определить их в хорошую школу, на это нацелены.

А теперь вспомним, что же за круг чтения у наших дошколят? Разумеется, народные сказки (их сейчас издается как никогда много). Чуковский, Маршак, Барто, Михалков… В общем, «мои первые книжки»… Свободны ли они от социальной тематики? Отражены ли в них три вышеперечисленные установки богатых родителей?

Самый аполитичный, пожалуй, Чуковский. Но даже у него в «Мухе–цокотухе» , «Тараканище», «Бибигоне», как это ни смешно на первый взгляд, звучит архетипическая тема русской литературы — тема маленького человека. Понятие «маленький» тут даже буквализировано: «маленький комарик», «воробьишка», крохотный Бибигон…

Ну, предположим, здесь это еще сводимо к общемировым моделям волшебной сказки (Мальчик–с–пальчик, побеждающий великана). Но вот Маршака, одного из любимейших детских писателей, аполитичным уже никак не назовешь. Вспомним стихотворение «Мистер–Твистер». Вспомним пьесу «Кошкин дом», которую ставят в кукольных театрах по всей стране. Вспомним «Двенадцать месяцев», пьесу, по которой снят прелестный мультфильм — его и сегодняшние дети смотрят с удовольствием. Тема богатства и бедности звучит в этих произведениях пусть на доступном детям уровне, но вполне отчетливо. Автор выказывает не просто сочувствие бедным, но и ироническое презрение к богатым. Карикатурно–уродливые, тупые, жадные и в то же время какие–то жалкие гости Кошки (сам выбор зверей чего стоит: Козел, Свинья!) - вот образы богачей. С кем из них захочет отождествить себя ребенок из семьи нуворишей? В этих образах начисто отсутствует даже зловещая инфернальность, которая тоже может быть для кого–то притягательна. По отношению к богатым Маршак стоит на классической позиции русского интеллигента. Если вспомнить перечисленные нами «антагонистический», «гуманистический» и «отстраненный» вариант, то она всем им безусловно враждебна.

Но это еще «цветочки». В нашей детской литературе существует целое направление, которое можно назвать «революционной сказкой»! Причем все эти произведения не утратили популярность и в последнее десятилетие. «Три толстяка» Олеши, «Королевство кривых зеркал» Губарева, «Чиполлино» Дж. Родари (он хоть и итальянский писатель, но настоящую популярность и признание получил именно у нас). А разве «Золотой ключик» Ал. Толстого чужд этому ряду? «Золотой ключик», где самый лучший взрослый — это бедняк папа Карло, где полицейские гоняются с собаками за Буратино, защищая интересы буржуя Карабаса, где пресмыкающийся перед богачами Дуремар ассоциируется с пиявкой, где куклы, в конце концов, устраивают бунт, побеждают и уходят в «светлое будущее», отперев дверь за нарисованным очагом… И эта дверь, символизирующая райские врата, находится в каморке бедняка, т.е. бедняк тождественен праведнику. И бедняки добиваются вхождения в этот рай при жизни — идея весьма революционная.

И ладно бы это была халтура, книги–однодневки, написанные по социальному заказу определенного времени! Так нет же! Перечисленные нами книги — это настоящая, большая литература, хоть и для детей.

Как вы думаете, на чьей стороне будет ребенок из богатой семьи, читая, к примеру, такие строки:

«Со всех сторон наступали люди… Обнаженные головы, окровавленные лбы, разорванные куртки, счастливые лица… Это шел народ, который сегодня победил. Гвардейцы смешались с ним.

Три толстяка увидели, что спасения нет.

— Нет! — завыл один из них. — Неправда! Гвардейцы, стреляйте в них.

Но гвардейцы стояли в одних рядах с бедняками. И тогда прогремел голос, покрывший шум всей толпы. Это говорил оружейник Просперо:

— Сдавайтесь! Народ победил. Кончилось царство богачей и обжор. Весь город в руках народа. Все Толстяки в плену.

Плотная пестрая волнующая стена обступила Толстяков. Люди размахивали алыми знаменами, палками, саблями, потрясали кулаками. И тут началась песня… Тибул и Просперо запели. Тысячи людей подхватили песню. Она летела по всему огромному парку, через каналы и мосты. Народ, наступавший от городских ворот к дворцу, услышал ее и тоже начал петь. Песня перекатывалась, как морской вал, по дороге, через ворота, в город, по всем улицам, где наступали рабочие и бедняки. И теперь эту песню пел весь город. Это была песня народа, который победил своих угнетателей.»

Отрывок, конечно, катарсический. Представьте себе, с каким чувством читают эти строки дети из обнищавших семей, которых сейчас огромное число по всей России? Но даже сын реальных «толстяков», будет сопереживать девочке Суок, канатаходцу Тибулу, оружейнику Просперо и всему победившему народу. Собственно, среди героев сказки Олеши есть аналог такого ребенка — наследник Тутти, который становится на сторону бедных.

В конечном счете никакая рациональная установка не может конкурировать с сильным художественным образом. Тем более, если художественный образ соответствует традиционным представлениям народа о добре и зле, а рациональная установка, пусть даже подкрепленная авторитетом родителей, таким представлениям грубо противоречит. Хотя, бесспорно, финал борьбы далеко не всегда сиюминутен.

А теперь вернемся к Барто и Михалкову. И добавим к ним Лагина с его «Стариком Хоттабычем», Носова с «Незнайкой» и «Витей Малеевым», Драгунского. Мы нарочно выбираем произведения, которые переиздаются сегодня, а, значит, их массово читают сегодняшним детям.

В произведениях этих авторов есть положительные и отрицательные персонажи, есть и конфликты, но идиллическая атмосфера окутывает все и всех, как плацента окутывает плод. Однако это не идиллия Чарской или «Детства Темы». Она другая. Предоставим слово классику детской литературы Аркадию Гайдару. Вот как кончается повесть «Чук и Гек» (тоже, кстати, переизданная в самое последнее время):

«Это в далекой–далекой Москве, под красной звездой, на Спасской башне звонили золотые кремлевские часы… И, конечно, задумчивый командир бронепоезда, тот, что неутомимо ждал приказа от Ворошилова, чтобы открыть против врагов бой, слышал этот звон тоже. И тогда все люди встали, поздравили друг друга с Новым годом и пожелали всем счастья. Что такое счастье — это каждый понимал по–своему. Но все вместе люди знали и понимали, что надо честно жить, много трудиться и крепко любить и беречь эту огромную счастливую землю, которая зовется Советской страной».

Тема богатства и бедности не то чтобы вообще изъята из подобных произведений. Нет, но она как бы снята с повестки дня, ибо неактуальна: все сюжеты разворачиваются в мире победивших бедняков. Но старый мир не забыт, он существует как напоминание, как отрицательный образец. К примеру, в «Старике Хоттабыче» масса сюжетных казусов вызвана именно тем, что «дремучий» джинн не знает законов советского общества и пионеру Вольке приходится проводить с ним политинформацию. У кого–то из сегодняшних взрослых эта агитация вызовет ироническую улыбку, но сегодняшний ребенок сам оказывается в роли Хоттабыча. Т.е. некоторые дети лишь из этой книги могут получить представление об идеологических основах социализма. А учитывая, что дети к иронии не склонны, хоть и смешливы (взрослые совершают большую ошибку, путая эти два свойства), и что Волька не просто главный, но и очень обаятельный герой, его поучения будут восприняты юным читателем безо всякого скептицизма. Да, собственно говоря, что уж такого плохого в строках типа: «Кому нужны друзья за деньги, слава за деньги? Ты меня просто смешишь, Хоттабыч! Какую славу можно приобрести за деньги, а не честным трудом на благо своей родины?» Или: «Если нашему человеку требуются деньги, он может обратиться в кассу взаимопомощи или занять у товарища. А ростовщик — это ведь кровосос, паразит, мерзкий эксплуататор, вот кто! А эксплуататоров в нашей стране нет и ни никогда не будет. Баста! Попили нашей крови при капитализме!»

Конечно, может, кому–то больше по душе ссуды под высокие проценты и мафиозное «включение счетчика», но это до поры до времени. Пока собственные дети не сталкиваются с подобными реалиями. Тут апологетика периода первоначального накопления капитала быстро сходит на нет и начинаются поиски опытного психолога, который помог бы избежать встречи с органами правопорядка.

— Можно подумать, — возразят нам, — что в западной литературе для малышей богатые непременно показываются с симпатией. Да возьмите хотя бы творчество прекрасной шведской писательницы Астрид Линдгрен! Что, она поет гимн богатству?

В двух словах тут никак не ответишь, потому что ответ гораздо сложнее, чем может показаться на первый взгляд.

Да, богатые далеко не всегда выглядят в западной литературе симпатягами. Но там и нет нерасторжимого двуединства «зло–богатство», «добро–бедность». Пеппи — Длинный чулок, героиня повести Линдгрен, добрая и при этом очень богатая девочка — обладательница сундука, битком набитого золотыми монетами. Она отдает излишки, а котята из «Кошкиного дома» или Падчерица из «Двенадцати месяцев» делятся последним. Согласитесь, это не очень схожие образы доброты.

И Пеппи, и, если вспомнить М.Твена, принц из «Принца и нищего», и богатые филантропы Диккенса, и множество других подобных персонажей западной литературы — это все варианты частной, «точечной» благотворительности, «гуманистического» варианта. Идея кардинального переустройства мира им и в голову не приходит. Принц, узнавший на своей шкуре, что такое жизнь нищего, вернувшись на трон, не торопится раздать беднякам богатства английской короны, а лишь вознаграждает тех, кто был к нему добр во время его злоключений. Ну, и несколько смягчает участь народа, сделав некоторые поблажки в налогах.

Пеппи, если посмотреть на нее под этим углом зрения, выступает как аналог принца: с одной стороны, проявляет похвальную доброту, покупая бедным детям леденцы, а с другой, не собирается отказываться от сундука с золотом «в пользу бедных», ибо именно он обеспечивает ей свободу. Свободу жить по своему усмотрению и в том числе забавляться властью своего толстого кошелька над продавцами и приказчиками: сначала они относятся к Пеппи презрительно, ведь ее вид вовсе не наводит на мысли о миллионах, но стоит ей вытащить из кармана золотую монету, как те же самые люди начинают перед ней пресмыкаться, буквально ползать на брюхе.

Выходит, что даже в образцах демократической западной литературы по сути дела поется гимн богатству. Но богатству «с человеческим лицом», что нисколько не отменяет существования бедных. Сегодня Пеппи им купила конфеты, а завтра?

— Ну, конечно! — послышится сейчас язвительное возражение. — Лучше забивать детям голову откровенными утопиями. Ведь все, что вы приводите сейчас в пример, типичные утопии. Сегодня это ясно, как Божий день!

Да, безусловно. Но во–первых, утопичны любые сказки, поэтому сам признак утопичности следует вынести за скобки, когда речь идет о детской литературе, которая вся в той или иной мере сказочная, фантазийная. А во–вторых, утопия, она из сферы идеального, т.е. недостижимого в реальной жизни. Существует даже такое клише — «недостижимый идеал». Модель утопии, свойственная той или иной культуре, тоже формирует этические установки народа. И никуда от этого не деться. Точно так же, как не обойтись в воспитании без идеалов.Попробуйте — и вы быстро схватитесь за голову.

— А мы будем читать своим детям только западную, а не совковую литературу. Льюиса Кэррола и Клайва Льюиса! — в запальчивости воскликнет оппонент.

Очень хорошо, читайте. Только другие тоже воспользуются таким важным завоеванием, как плюрализм. И их дети будут прекрасно знать советскую детскую литературу. И уже знают, благо «Буратино» и «Три толстяка» не сходят с книжных прилавков. И, сталкиваясь с детьми — «знайками» (которых большинство), ваши дети неизбежно почувствуют себя обделенными. Не верите? Ну, представьте себе в реальности семилетнего ребенка, который не знает, кто такой Буратино (или Чипполино, или Суок). Как на него посмотрят сверстники?

Да и как уберечь? Вот уж поистине утопическая идея! Эта литература настолько въелась в поры всей нашей культуры, что придется исключить массу фильмов, мультфильмов, спектаклей, песен, не водить ребенка на елки, где, в частности, очень популярен карнавальный костюм Буратино. А игрушки? А «одноименный» лимонад? А конфеты «Золотой ключик»? В общем, не очень понятно, как выкрутиться.

Но нашего оппонента не так–то просто сбить с панталыку.

— Ладно, — делает он тактическую уступку, — читать будем, но выборочно, с купюрами.

Ну что ж, роль цензора, в конце концов, естественна для взрослого. Мы всегда что–то даем детям почитать, а что–то — нет. Но именно идеологическую цензуру в данном случае осуществить невероятно сложно. Скажем более определенно: нам такая задача представляется невыполнимой. Это все равно что выдернуть из холста поперечные нити с целью смягчить ткань. Вот, например, В.Драгунский. Казалось бы, в его рассказах нет и не может быть никакой «идеологической подкладки». Кого–то, наверное, даже удивило, что мы поставили его в один ряд с Гайдаром и Лагиным. Откроем «Денискины рассказы». Конечно, это не «Школа» и не «Судьба барабанщика». Но… Впрочем, цитаты убедительней:

«Папа покачал головой.

— Ах, вот оно что! Его высокоблагородие фон–барон Кутькин–Путькин не хочет есть молочную лапшу! Ему, наверное, надо подать марципаны на серебряном подносе!

Я сказал: — Это что такое — марципаны?

— Я не знаю, — сказал папа, — наверно, что–нибудь сладенькое и пахнет одеколоном. Специально для фон–барона Кутькина–Путькина! А ну, давай ешь лапшу!»

(рассказ «Арбузный переулок).

Это юмор. А вот и лиризм:

«А потом один парень снял пиджак… достал с третьей полки гармошку и заиграл, и спел грустную песню про комсомольца, как он упал на траву, возле ног у коня, и закрыл свои карие очи, и красная кровь стекала на зеленую траву.»

(рассказ «Поют колеса тра–та–та»).

А вот и революционный пафос, вплетенный в сюжет, как поперечная нить в продольную. Рассказ «Сражение у Чистой речки». Ребята сидят в кино.

«И в это время откуда ни возьмись появились белые офицеры, их было очень много, и они начали стрелять, и красные стали падать и защищаться, но тех было гораздо больше… И красный пулеметчик стал отстреливаться, но он увидал, что у него очень мало патронов, и заскрипел зубами, и заплакал. Тут все наши ребята страшно зашумели, затопали и засвистели, кто в два пальца, а кто просто так. А у меня прямо защемило сердце, я не выдержал, выхватил свой пистолет и закричал что было сил:

— Первый класс «В»! Огонь!!!

И мы стали палить из всех пистолетов сразу. Мы хотели во что бы то ни стало помочь красным.»

Заметьте, что в юмористическом рассказе нет ни тени ерничества. Напротив, юмор виртуозно сочетается с трагическим, высоким переживанием.

Вы думаете, наш оппонент сдался? О нет, он бьется до последнего, ведь он тоже как–никак воспитывался на книгах Драгунского и Гайдара.

— Ничего страшного! Можно прочитать все эти книги, только надо их по–умному прокомментировать: рассказать детям о зверствах большевиков, о сталинщине, о лагерях.

Верной дорогой идете, товарищи! И у вас уже появились проводники. Например, в новом учебнике русской словесности Е.Н.Басовской читаем:

«Когда я училась в школе… революция представлялась нам примерной такой — радостной победой «хороших» над плохими». Я очень любила и по сей день люблю «Сказку о ветре»… — бесподобный романтический детектив, но сегодня мне делается не по себе, когда пришедшие к власти революционеры говорят о трудовом перевоспитании эксплуататоров. Слишком хорошо мы знаем теперь, что представляли собой реальные трудовые лагеря на Колыме или на Соловках…»

Родители могут развить эту тему и наполнить конкретными фактами.

Только пусть они сначала попытаются поставить себя на место ребенка 5–7 лет. И спрогнозировать реакцию. Но подлинную, с учетом возрастных возможностей, а не запланированную взрослыми.

Как профессионалы в области детской психологии мы можем им в этом помочь. Вместо ожидаемой реакции осознания у ребенка от рассказов о лагерях могут развиться патологические страхи — фобии. Если уж они зачастую возникают сейчас от заграничных мультфильмов, то что говорить о «суровой правде жизни», о правде про Соловки и Колыму?! А с другой стороны, подобные рассказы могут вызвать у ребенка охранительную реакцию отторжения. Психика, будучи не в состоянии переварить непосильную информацию, вытеснит ее… И вытеснение это вовсе не безболезненно, не безобидно для тех же самых родителей. Страх порождает агрессию, а она выплескивается прежде всего на близких.

Есть и другой аспект. Маленький ребенок по многим причинам любит сказочный жанр. В частности, и потому что один из его основных законов — победа добрых сил в финале. А тут вдруг получится, что именно эти добрые силы и совершали в жизни страшные злодеяния. Условно говоря, оружейник Просперо вовсе не благородный защитник и вождь всех «униженных и оскорбленных», а кровавый палач, на совести которого множество невинных жертв. Очаровательный наследник Тутти — да это ж Павлик Морозов, отрекшийся от своих пусть приемных, но родителей… (авторы ошибаются — о Павлике Морозове см. статью В. Бушина[1]) Ряд таких пар легко можно продолжить. Эти перевертыши настолько «зашкаливают», что восприняты ребенком попросту не будут. В лучшем случае память удержит два отдельных образа: один — плохого палача (который, кстати, есть в «Трех толстяках» и выступает, разумеется, на стороне зла), другой — хорошего оружейника Просперо. Как говорится в известном анекдоте, котлеты отдельно, мухи отдельно. Но зато в памяти может остаться другое — попытка родителей разрушить гармонию хрупкого, еще очень уязвимого внутреннего мира ребенка, посягательство на правду, какой она должна быть. Должна и потому, что соответствует глубинным установкам нашей культуры, и потому что изображена — как ни обидно это критикам подобной литературы — удивительно ярко и талантливо. А ведь даже взрослые люди, давно, казалось бы, выросшие из " коротких штанишек», упорно цепляются за дорогие их сердцу мифы и не прощают разрушителей.

Если же все–таки — чего в жизни не бывает?! — ваш ребенок окажется в состоянии усвоить эти страшные перевертыши, не спешите радоваться. Игра (а дети подсознательно пытаются превратить страшное в игру), может быть, только началась. И мало ли какое развитие она получит дальше?

— Моя мама днем — мама, а ночью ведьма, — сообщила нам по секрету одна девочка, чьи родители тоже старались «по–умному комментировать» книжки, которые ей читала бабушка. Вернее, девочка сказала «вемьдя» — она была еще совсем маленькая.

Примечания:

1

Владимир Бушин “ОН ВСЕ УВИДИТ, ЭТОТ МАЛЬЧИК...”

“Завтра” №: 2(215)

Прим автора файла: реконструкция битой ссылки исходника.