Утраченная невинность: история Джини

В один из ноябрьских дней 1970 года Ирена В. в сопровождении своей тринадцатилетней дочери направилась в местное бюро социального обеспечения в пригороде Лос-Анджелеса для оформления инвалидности по зрению. Будучи практически слепой на один глаз и имея катаракту, вызывающую девяностопроцентную слепоту на другой глаз, Ирена по ошибке вошла вместе с дочерью в отделение общей социальной помощи. Эта ошибка навсегда изменила их жизнь. Когда они подходили к приемной стойке, социальный работник с изумлением смотрел на дочь Ирены: внешне она выглядела как ребенок лет шести-семи, была сутулая, имела шаркающую походку. Служащий немедленно вызвал своего начальника, после чего началось расследование. В итоге мир узнал о девочке, которая в течение тринадцати лет находилась в изоляции и подвергалась нечеловеческому обращению. Впоследствии она вошла в историю психологии под именем Джини.[4]

История семьи

Ключевой фигурой в истории Джини и тем человеком, которому в последующие годы пришлось провести с этой девочкой немало времени, оказалась Сьюзен Кертис, выпускница факультета лингвистики Калифорнийского университета. Позднее Кертис написала и опубликовала докторскую диссертацию о Джини.[5] По ее мнению, «чтобы понять этот случай, необходимо было понять историю семьи». Предполагалось, что исследование истории семьи Джини позволит найти объяснение той невероятной ситуации, в которой оказалась эта девочка.

Ирена росла в обычных условиях: любивший дочь отец был много занят на работе, а ее мать была строгой и неприступной женщиной. В детстве с Иреной произошел несчастный случай: однажды она поскользнулась и ударилась головой. В результате полученного неврологического повреждения она ослепла на один глаз, что ограничило ее возможности ухаживать за собой и своими близкими. В двадцатилетнем возрасте она вышла замуж за Кларка В., который был вдвое старше ее. Хотя они и встретились в Голливуде, история их союза не имела счастливого конца.

В начале Второй мировой войны Кларк легко нашел себе работу и проявил себя настолько ценным специалистом в авиационной промышленности, что решил продолжить эту трудовую деятельность и в мирное время. Внешне Ирена и Кларк выглядели счастливыми и удовлетворенными, но дома Кларк, как рассказывала впоследствии Ирена, пытался чрезмерно ограничивать ее свободу. Она утверждала, что ее жизнь фактически закончилась в день бракосочетания. Одна из особенностей Кларка состояла в том, что он не хотел иметь детей. Однако через пять лет после свадьбы Ирена все же впервые забеременела. Во время пребывания в больнице, где ей залечивали травмы, нанесенные мужем, Ирена родила на свет здоровую дочь. Однако через три месяца ребенок умер. Официально причиной смерти была названа пневмония, однако, по некоторым предположениям,[6] ребенок, оставленный родителями в гараже, умер от переохлаждения. Их второй ребенок умер от заражения крови вскоре после рождения. Третий ребенок, мальчик, родился здоровым, но из-за плохого ухода развивался очень медленно. Воспитывать его помогала бабушка, мать Кларка, зачастую находившаяся при ребенке по нескольку месяцев. В апреле 1957 года у супругов родился четвертый ребенок, дочь. Ей удалось выжить после появления на свет благодаря проведенному переливанию крови, но к тому времени бабушка уже была слишком стара, чтобы помогать ухаживать за девочкой. Ирена и Кларк были вынуждены воспитывать дочь своими силами. Обследование девочки, проведенное в пятилетнем возрасте, показало, что ее развитие было «замедленным» и «запаздывающим».

В этот период с матерью Кларка произошел несчастный случай, имевший важные последствия для всей семьи. Однажды, когда эта старая женщина переходила дорогу, чтобы купить мороженое своему внуку, ее насмерть сбил автомобиль, скрывшийся затем с места происшествия. Кларк был очень привязан к своей матери и после трагедии впал в глубокую депрессию. Виновный в происшествии водитель отделался условным наказанием. Кларк чувствовал себя оскорбленным: он счел, что общество отнеслось к нему несправедливо, и начал все больше и больше изолировать себя от окружающего мира. Он решил, что сможет обойтись без этого мира и его семья должна последовать его примеру. Кларк бросил работу и заперся в собственном доме.

К несчастью, Кларк посчитал, что лучший способ защитить свою семью состоит в том, чтобы держать ее взаперти. Он думал, что обязан помешать этому злобному миру воспользоваться уязвимостью своих близких. А они в самом деле были очень уязвимы, оттого вынуждены оставаться его пленниками в течение последующего десятилетия. Возможно, Кларк не осознавал, что они беззащитны перед его собственным пагубным поведением, которое причиняло им гораздо больше вреда, чем любое зло, с которым они могли столкнуться в окружающем мире.

Изоляция

После того, как история Джини стала достоянием гласности в результате посещения матерью и дочерью бюро социального обеспечения, было установлено, что девочка провела почти всю свою жизнь (тринадцать лет) в маленькой спальне в доме на Голден Вест авеню в городке Тампл-Сити в Калифорнии. Большую часть времени она была вынуждена сидеть на детском стульчике-туалете. На ее ягодицах от многолетнего сидения на этом приспособлении образовался след в виде круговой мозоли. Девочка имела возможность лишь шевелить своими конечностями и пальцами рук и ног. Иногда на ночь ее помещали в узкий спальный мешок, который напоминал скорее смирительную рубашку. Затем девочку укладывали на детскую кроватку с проволочным матрацем и накрывали проволочной сеткой.

Ей строго запрещали издавать любые звуки, а если она нарушала запрет, то отец бил ее палкой. Сам он в ее присутствии лишь издавал лающие звуки и рычал на нее подобно собаке. Брат Джини по указанию отца разговаривал с ней крайне редко. В доме брат и мать общались друг с другом шепотом из страха вызвать раздражение Кларка. В своем уединении Джини вряд ли слышала какие-то звуки, поэтому не удивительно, что она молчала. Ее зрение также никак не стимулировалось: в комнате имелось всего два окна, которые были практически полностью завешены шторами, пропускавшими минимум света. Все, что она могла видеть за стеклом, — это крошечный кусочек неба.

Иногда Джини позволяли «играть» с двумя полиэтиленовыми плащами, висевшими в комнате. Случалось, ей разрешали смотреть тщательно отобранные картинки; любые изображения, способные будить мысли, безжалостно выбрасывались отцом. Пустые катушки из-под ниток были фактически ее единственными «игрушками».

Джини давали очень мало еды: детское питание, хлопья и изредка сваренные вкрутую яйца. Девочку быстро и в полной тишине кормил брат, так что контакты с ней были сведены к минимуму. Если она давилась или отказывалась есть, то ей размазывали еду по лицу. Такой порядок поддерживался Кларком; трудно представить себе существование маленького ребенка в более ужасных условиях. Кларк сказал жене, что ребенок не проживет более двенадцати лет, но если дольше, то Ирена сможет попытаться обратиться за помощью. К счастью, девочка прожила этот срок, Ирена решила каким-то образом изменить ситуацию. После отвратительной ссоры, во время которой Кларк угрожал убить жену, она ушла из дома вместе с Джини. Через несколько дней они оказались в бюро социального обеспечения, где эта история всплыла наружу.

Реабилитация

На период проведения расследования уход за Джини осуществляли в детской больнице Лос-Анджелеса. Ее родители, обвинявшиеся в жестоком обращении с малолетним ребенком, должны были предстать перед судом 20 ноября 1970 года. Но утром того дня Кларк пустил себе пулю в правый висок. Он оставил две посмертные записки: в первой объяснялось, где полиция может найти его сына, а вторая содержала следующие слова: «Мир никогда не поймет». Ирена уже находилась в суде, когда ей сообщили эту новость. Она не признала своей вины, объяснив все случившееся жестокой тиранией мужа; ее доводы были признаны убедительными. Казалось, что Джини и Ирена наконец-то могут начать новую жизнь.

В больнице врачи обследовали девочку и начали лечение от истощения. В свои тринадцать лет она весила всего 25 килограммов и имела рост 135 сантиметров. Джини была невоздержанной в еде и не могла жевать твердую пищу. Она не могла правильно глотать, выделяла избыточное количество слюны и постоянно выражала недовольство. Одежда девочки часто была забрызгана слюной, она непроизвольно мочилась, когда приходила в возбуждение. Кроме того, она не могла фокусировать свое зрение на предметах, удаленных от нее более чем на три-четыре метра. Зачем ее глазам было фокусироваться на том, что находилось за пределами ее спальни? У нее было два ряда зубов и очень жидкие волосы. Она ходила с большим трудом и не могла нормально двигать руками и ногами. По-видимому, она не ощущала тепла или холода. Она никогда не кричала и вряд ли могла разговаривать. Понимая некоторые слова, такие как «мать», «синий», «гулять» и «дверь», она могла произносить лишь несколько коротких отрицательных фраз, которые сливала в одно слово, например «мнехватит» и «большененадо».

Тестирование

Психолог детской больницы Джеймс Кент приступил к оценке когнитивных и эмоциональных способностей Джини. Он заявил, что «из всех детей, которых мне когда-либо приходилось видеть, она является ребенком с наиболее серьезными повреждениями. ... Жизнь Джини представляет собой невозделанное поле».[7] Из-за ее фактического неумения говорить было невероятно трудно оценить интеллект девочки. Казалось, что она была способна выражать лишь немногие эмоции, такие как страх, раздражение и, как это ни удивительно, веселье. Однако ее раздражение всегда было направлено вовнутрь — она царапала лицо и мочилась, но никогда не издавала ни звука.

Тем не менее Джини демонстрировала быстрые успехи. Уже на третий день пребывания в больнице она помогала одевать себя и научилась пользоваться туалетом. Через несколько месяцев было замечено, что она делала угрожающие жесты в адрес девочки из реабилитационного центра, носившей платье, которое прежде носила она сама. Наблюдатели с удовольствием отметили, что это был первый случай, когда раздражение было направлено наружу. Она также стала хранить у себя различные предметы, в частности книги, и, по-видимому, начала вырабатывать ощущение собственного Я.

Месяц спустя, когда Кент уходил из палаты после серии наблюдений, она попыталась задержать его, схватив его за руку. По-видимому, у нее стали развиваться дружеские отношения с некоторыми из ее взрослых помощников.

Джини участвовала в различных тестах на проверку интеллекта и за несколько первых месяцев продемонстрировала замечательные успехи. В некоторых областях она за два месяца добилась тех результатов, которые предполагалось добиться от нее через год. Однако в развитии девочки наблюдалась нестабильность: где-то она преуспевала, а где-то заметно отставала. Ее уровень овладения языком оставался крайне низким, но зато она стала участвовать в играх с другими людьми и перестала избегать физических контактов. Она научилась мыться в ванне так, как это делают дети в девятилетнем возрасте, однако по способности пережевывать пищу ничем не отличалась от годовалого ребенка.

Ей нравились дневные прогулки за пределами больницы. Для Джини все было новым и волнующим. Обычно люди, которых она встречала, были очень дружелюбными. Ей дарили подарки совершенно незнакомые мужчины и женщины. Кертис чувствовала, что Джини является эффективным невербальным коммуникатором. Действительно, вскоре она стала свидетелем того, как ее подопечная успешно осуществляет бессловесные коммуникации — т. е. занимается своего рода телепатией.

Джини особенно нравились походы по магазинам, она собирала пластмассовые игрушечные ведерки разных цветов и хранила их у себя под кроватью. Ей очень хотелось иметь любые изделия из полимерных материалов. Ее одержимость этим желанием объяснялась теми самыми двумя полиэтиленовыми плащами, служившими ей игрушками во время заточения. Они были главным источником ее развлечений; возможно, она продолжала ассоциировать изделия из пластика с игрой.

Девочка также выработала представление о перманентности предметов: понимание того, что вещь существует даже тогда, когда она не видна (согласно Жану Пиаже, исследователю возрастной психологии, обычно это представление вырабатывается у детей в конце сенсомоторной стадии развития, приблизительно в двухлетнем возрасте). Кроме того, она могла осуществлять отсроченную имитацию, т. е. имитировала поведение, которое видела раньше. Она продемонстрировала эту способность, воспроизведя лай собаки, которую она видела утром того же дня. Джини становилась также все менее эгоцентричной, — она начинала понимать, что другие люди могут видеть вещи с иной точки зрения, что ее образ мышления не является единственно возможным. Наличие этой способности наблюдается на предоперационной стадии развития ребенка — в возрасте от двух до семи лет.

Награда

Джей Шерли, психиатр и признанный эксперт в области изучения эффектов изоляции, также был приглашен для знакомства с Джини. Он описал эту девочку как пострадавшую от наиболее продолжительной социальной изоляции среди всех детей, истории которых были описаны в научной литературе. Исследователи много спорили о Джини и утверждали, что любые научные результаты смогут принести пользу подобным детям в будущем.

Иногда Джини оставалась на ночь в доме Джин Батлер, одного из педагогов реабилитационного центра, которая стала проявлять повышенную заботу о девочке и одновременно с этим несогласие с другими членами «команды Джини» (как она их называла). Позже Батлер подала заявление с просьбой признать ее временным приемным родителем Джини, в чем, однако, ей было отказано на том основании, что удовлетворение данной просьбы противоречило бы политике больницы в отношении пребывания пациентов дома у штатного персонала.

При отсутствии других временных приемных родителей Дэвид Риглер, профессор и главный психиатр психиатрического отделения больницы, согласился взять Джини на непродолжительный период. На этот раз традиционные принципы формирования отношений между персоналом и пациентами больницы вновь были нарушены, но Джини провела в семействе Риглеров четыре года. Она оказалась далеко не идеальным гостем: продолжала плеваться, брала вещи других детей. Однако Джини проявила большой интерес к музыке, которая ее буквально завораживала, но только если это была классическая музыка (в период нахождения Джини в изоляции их сосед по дому брал уроки музыки; возможно, в детстве Джини это был единственный регулярный источник звуков).

Джини начала ходить в детский сад, а затем в школу для детей с задержками в умственном развитии, где она могла контактировать с другими детьми. Казалось, у Риглеров Джини стала расцветать на глазах. Она демонстрировала хорошее чувство юмора, училась гладить и шить. Однажды летом 1972 года девочка сказала: «Джини счастлива».

Тем временем ее мать Ирена после удачной операции по удалению катаракты вернулась в дом на Голден Вест авеню. Она никогда не признавала за собой ни малейшей вины за то, что произошло с Джини, в то время как многие ученые осуждали ее пассивную роль. После того, как Риглеру было отказано в предоставлении гранта на продолжение обследования Джини, она переехала домой к матери. Таким образом, ребенок вернулся в то место, где над ним творили насилие. Это было непродуманное решение: мать не могла обеспечить должного ухода за ребенком, и службе социальной помощи пришлось поместить Джини в другую семью. Но это решение оказалось еще более неудачным: у новых родителей жизнь была организована на военный лад, что шло вразрез с потребностями девочки. Джини замкнулась в себе и отгородилась от мира, она хотела контролировать свою жизнь, и, по ее ощущениям, единственный способ добиться этого состоял в том, чтобы скрывать накопившееся в душе и молчать.

Все это время Сьюзен Кертис была единственным специалистом, посещавшим Джини. Она делала это совершенно добровольно, просто потому, что у нее сложились с этим ребенком теплые отношения. В конце концов условия содержания Джини были признаны неудовлетворительными, и Кертис убедила власти вернуть девочку в детскую больницу.

По прошествии времени Ирена «спрятала» Джини в доме для взрослых с задержками умственного развития и больше не позволяла ученым встречаться с дочерью. По имеющимся сведениям, Джини проводила у своей матери один выходной каждый месяц до тех пор, пока в 1987 году Ирена не продала дом на Голден Вест авеню и не переехала жить в другое место, не сообщив нового адреса. С точки зрения проведения любых исследований Джини снова перестала существовать.

Имеются и более поздние сведения о ее жизни в стенах лечебного учреждения. Джей Шерли посетил Джини на двадцать седьмой и двадцать девятый дни ее рождения. Он сообщал, что она привыкла к установленному распорядку, стала сильно сутулиться и избегала зрительного контакта. Она мало говорила и выглядела подавленной. Он описывал ее как изолированного от внешнего окружения человека, который входил в реальный мир и воспринимал то, что этот мир предлагал, лишь на короткое время, а затем вновь оказывался в изоляции. Вымышленное научное имя, придуманное для нее исследователями, подходило ей гораздо больше, чем можно было предположить.

Неврология

После первых неврологических исследований стало очевидно, что Джини хорошо выполняла так называемые задания для правого полушария мозга и крайне плохо — задания для левого полушария. Обычно речь — это задание, которое ассоциируется, преимущественно, с деятельностью левого полушария. Каждое полушарие мозга управляет противоположной стороной тела. Например, кровоизлияние в левом полушарии, вероятно, приведет к нарушению двигательной активности правой стороны тела, и наоборот.

При выполнении задания на дихотическое прослушивание обследуемого человека просят прослушать через наушники два разных сообщения, каждое из которых направляется только в правое или только в левое ухо. В таких условиях звуки, направляемые в каждое ухо, обрабатываются практически исключительно противоположными полушариями. Используя этот метод, Кертис могла предоставлять информацию конкретному полушарию, чтобы выяснить, что происходит в мозгу Джини. Она обнаружила, что обработка речи осуществлялась у Джини в правом полушарии, в то время как обычно она осуществляется в левом. Как оказалось, обработка речи, направляемой левому полушарию Джини, осуществлялась на том же уровне, что и у детей с удаленным левым полушарием. Кертис пришла к выводу, что развитие нашего мозга определяется нашим внешним окружением — а именно тем, как нам приходится слышать речь в период, предшествующий нашему половому созреванию.

Овладение языком: неестественный эксперимент

То, как люди овладевают языком, является предметом острых споров и среди лингвистов, и среди психологов. Существуют две основные научные школы: нативистов, делающих акцент на врожденных факторах, или «природе», и эмпириков, придающих особую важность влиянию опыта, или «воспитанию». Таким образом, вопрос об овладении языком имеет большое значение в спорах о соотношении ролей природы и воспитания. Один из способов разрешения этого спора состоит в том, чтобы изолировать ребенка и не давать ему возможности слышать никакой речи. Будет ли он в этом случае вырабатывать какие-то формы речи, основываясь лишь на врожденных способностях? Пинкер позднее утверждал, что овладение языком — это такой естественный процесс, что «практически не существует способа предотвратить его возникновение, кроме как растить ребенка в бочке».[8] Разумеется, никакой эксперимент подобного типа невозможен, но в случае с Джини исследователи чувствовали, что они имеют дело с «естественным» экспериментом, в котором предполагаемые манипуляции внешними условиями происходили «естественным образом». Воспитание Джини подразумевало, что исследователи могли бы проверить многие из непроверенных гипотез.

Самым известным сторонником нативизма является Ноам Хомски. Он предположил, что освоение языка не может быть объяснено только с помощью простых механизмов научения. Хомски утверждает, что какая-то часть языковых способностей является врожденной и не зависящей от научения. Эмпирики же, напротив, утверждают, что языком можно овладеть без какой-либо врожденной способности.

Теоретики нативистской лингвистики утверждают, что дети овладевают языком за счет врожденной способности устанавливать законы речи, но что это может происходить только в присутствии других людей. Эти люди формально не «учат» ребенка языку, но врожденная способность не может быть использована без вербального взаимодействия с другими людьми. Научение, без сомнения, играет важную роль, так как дети в англоговорящих семьях учатся говорить по-английски, во франкоговорящих — по-французски и т. д. Однако нативисты также утверждают, что дети появляются на свет с врожденным механизмом овладения языком (LAD). Основные принципы языка уже заданы, а некоторые другие параметры задаются в зависимости от конкретного языка, изучаемого ребенком. При наличии звучащей речи LAD дает возможность задавать соответствующие параметры и выводить основные грамматические принципы языка независимо от того, является он китайским или английским.

Нативистский подход к овладению языком остается крайне противоречивым, но в его поддержку имеется несколько доказательств. Известно, что все дети проходят через одни и те же этапы развития речевых навыков. Годовалый ребенок произносит несколько несвязанных между собой слов, двухлетний ребенок может произнести несколько коротких предложений, а трехлетний способен произносить довольно много грамматически правильных фраз. К четырем годам речь ребенка начинает во многом походить на речь взрослого человека. Считается, что такое сходство развития речи предполагает врожденное знание языка.

Кроме того, имеются свидетельства существования универсальной грамматической структуры всех языков. Действительно, языки сходны между собой во многих отношениях. К тому же есть доказательства того, что совершенно глухие дети, не знакомые с языком жестов или устной речью, вырабатывают мануальные системы коммуникаций, отражающие многие особенности разговорного языка. Браун и Герштейн пришли к выводу о том, что «один человек несет на себе очевидный отпечаток того, что развитие биологического процесса происходит у него так же, как и у всего человеческого рода».[9]

Подобно другим врожденным видам поведения, освоение языка имеет несколько критических периодов. Леннеберг[10] утверждает, что у человека критический период освоения языка заканчивается приблизительно к двенадцати годам. (Вспомните, что Джини обнаружили в возрасте тринадцати лет.) После полового созревания, утверждает Леннеберг, организация мозга завершается, и мозг перестает быть достаточно податливым для того, чтобы осваивать язык; таким образом, если до полового созревания язык не был выучен, то он уже никогда не будет выучен в нормальном и полностью функциональном смысле. Эта идея известна под названием «гипотезы критического периода». Леннеберг никогда не проявлял интереса к изучению Джини, поскольку полагал, что в этом случае имелось слишком много неоднозначных переменных для того, чтобы пытаться делать сколько-нибудь надежные выводы.

Концепция критического периода в природе не нова. Хорошим примером ее проявления является импринтинг (запечатление). Утята и гусята при правильном воздействии могут признать в качестве матери куриц, людей или механические предметы, если они столкнутся с ними сразу же после появления на свет.

Младенцы в возрасте менее одного года обладают способностью различать фонемы любого языка (фонемой называется категория речевых звуков, таких как [м] для слова «мальчик»). Эта способность утрачивается к одному году. Например, японские дети, по данным Эймаса[11], утрачивают способность отличать [л] от [р]. Любой ребенок, не познакомившийся ни с одним языком до своего полового созревания, сможет, таким образом, использоваться для тестирования гипотезы критического периода, — именно таким ребенком оказалась Джини. Могла ли она в условиях воспитывающей и обогащенной новыми событиями окружающей среды освоить язык, несмотря на то, что критический период для выполнения этой задачи для нее уже закончился? Если бы ей это удалось, то это свидетельствовало бы об ошибочности гипотезы критического периода, если бы не удалось — указывало бы на правильность гипотезы.

Многие психологи и специалисты по развитию речи потратили годы на попытки научить Джини разговаривать. Несмотря на все усилия, их пациентка так и не научилась нормально говорить. Хотя ее словарный запас быстро расширялся, она не могла создавать синтаксические конструкции, даже получая исключительно ясные инструкции своих учителей.

По первоначальным оценкам врачей детской больницы, Джини находилась на уровне развития годовалого ребенка, при этом она, по-видимому, распознавала только свое имя и слово «sorry» (извини). Однако она с удовольствием открывала для себя окружающий мир и быстро расширяла свой словарный запас. Начав с предложений из одного слова, типичных для начинающих ходить малышей, она вскоре научилась составлять такие пары слов, которые она не имела возможности где-то услышать, например «хочу молока» или «пришла Кертис». К ноябрю 1971 года она уже составляла вместе по три слова, произнося такие словосочетания, как «две маленькие чашки» или «белая светлая коробка». По-видимому, она демонстрировала обнадеживающие признаки овладения языком. Джини даже произнесла фразу «маленький плохой мальчик» по поводу инцидента, когда другой ребенок выстрелил в нее из игрушечного ружья. Она использовала язык для описания прошлых событий. При этом звучали такие страшные фразы, как «Отец берет палку. Бьет. Кричу» и «Отец сердится». Она повторяла их снова и снова. Дети, достигшие этого этапа овладения языком, обычно переживают «языковой взрыв», в результате которого в течение нескольких месяцев их словарный запас быстро растет. К сожалению, с Джини этого не произошло.

Кертис подозревала, что Джини просто ленится и старается сокращать слова или объединять их вместе. Девочка даже получила прозвище «Великий сокращатель». Развитие ее речи не шло дальше составления простых фраз, таких как «не есть хлеба» или «у мисс новая машина». Это говорит о том, что она иногда могла использовать глаголы и, по словам занимавшихся с ней логопедов, начинала осваивать некоторые правила грамматики. Но она никогда не задавала вопросов, имела трудности с использованием местоимений («ты» и «мне» были для нее взаимозаменяемыми и отражали ее эгоцентризм), а ее развитие было болезненно трудным, несмотря на интенсивные занятия с использованием самых современных методов. С этого момента дальнейшее освоение языка фактически прекратилось.

История Джини предоставляет определенные свидетельства в поддержку гипотезы критического периода. Этот случай позволяет предположить, что речь является врожденной способностью человеческих существ и что освоение языка происходит в критический период с двух лет и до завершения полового созревания. После завершения полового созревания учить языки человеку становится намного труднее — что объясняет, почему выучить второй язык не так просто, как первый. Однако Джини в определенной степени освоила язык и таким образом продемонстрировала, что научиться языку можно и после завершения критического периода, хотя и в ограниченном объеме. Джини так никогда и не удалось освоить грамматику, а именно грамматика, по мнению Хомски, отличает человеческий язык от языка животных. С этой точки зрения Джини не удалось развить свой язык после завершения критического периода. Во многих отношениях спор сводится теперь к тому, как мы определяем понятие «язык».

Методологическая проблема с изучением Джини состоит в том, что этот ребенок был не просто лишен возможностей говорить сам и слушать речь других; он испытывал на себе и множество других ограничений. Девочка также страдала от плохого питания и недостатка визуальной, тактильной и социальной стимуляции. С учетом ключевой роли языка в развитии и взаимодействиях человека представляется практически неизбежным, что каждый, кто лишается языковой стимуляции, одновременно лишается и других возможностей нормального когнитивного или социального развития. Подобное в значительной степени произошло с Джини. Как могли бы психологи распутать эти взаимосвязанные эффекты? Сделать это оказалось невозможным. В случае с Джини имелось также давнее сомнение относительно того, действительно ли она появилась на свет с определенными биологическими или врожденными отклонениями, задерживавшими ее развитие. Отец указывал на это в начальный период ее жизни, и обследовавшие Джини педиатры также отмечали наличие некоторых проблем. Однако Ирена утверждала, что девочка начала издавать бессвязные звуки и произносить случайные слова до того, как отец изолировал ее от окружающих, так что на первоначальном этапе своей жизни она могла овладевать языком с нормальной скоростью. Разумеется, на это свидетельство нельзя полагаться стопроцентно. Кроме того, по мнению Кертис, девочка не была умственно отсталой. Она показывала очень хорошие результаты в ходе пространственных тестов и выработала способность видеть вещи с другой точки зрения.

Сьюзен Кертис рассматривала случай с Джини как серьезный аргумент против гипотезы Леннеберга о критическом периоде, согласно которой естественное овладение языком не может произойти после завершения полового созревания.[12] Джини в определенной степени удалось овладеть «языком» после полового созревания, и Кертис утверждала, что ее подопечная научилась говорить благодаря «простому воздействию».[13] Однако впоследствии сообщалось, что Кертис, по-видимому, радикально изменила свое отношение к языковому нативизму. Она утверждала, что случай с Джини в действительности не предоставил убедительных доказательств освоения языка в период после завершения полового созревания. Сэмпсон[14] и Джонс[15] независимо друг от друга подробно рассматривают, как рассуждения Кертис о Джини в более поздних публикациях противоречат тому, что она писала в своей самой ранней книге, хотя она не получила никаких новых фактов и не давала никаких объяснений причин изменения своих взглядов.

Постскриптум

Что же мы можем сказать о Джини? Безусловно, отец разрушил ее жизнь; система, созданная для защиты от подобных родительских злоупотреблений, потерпела неудачу; и даже после «обнаружения» девочки профессионалы, призванные заботиться о таких детях, не выполнили возложенных на них функций. Хотя история Джини стала, по-видимому, самой известной в современной психологии, она не предоставила убедительных аргументов за или против гипотезы о критическом периоде овладения языком. Этот случай оказался в эпицентре споров об этике исследований в психологии и стал потенциальным источником конфликтов между потребностями ученых и обследуемых людей.

В конечном итоге история Джини может трактоваться как перечень ошибок, вызванных неудачным стечением обстоятельств или заблуждениями людей. Однако при этом Джини удалось «дотянуться» до людей, коснуться их сердец, ощутить прелесть жизни и продемонстрировать истинную глубину человеческой способности к прощению. Неповторимым образом Джини остается вдохновляющим примером для всех нас.

Примечания:

1

Bruner J. С. Foreword (1987) в кн. Luria А. R. The Mind of Mnemonist. New York: Basic Books, 1968 (1987 reprinted edn.).

4

Джини (Genie, что переводится с английского как джинн) — вымышленное имя, использованное учеными для того, чтобы скрыть истинное имя девочки. По-видимому, выбор оказался удачным — благодаря такому имени создается впечатление, что ребенок появился из ниоткуда. Более подробный отчет о Джини см.: Rymer R. Genie: А Scientific Tragedy. New York: Harper Collins, 1993.

5

Curtiss S. Genie: А Psycholinguistic Study of a Modern-day «Wild Child». New York: Academic Press, 1997.

6

Rymer. Genie, p. 13.

7

Rymer. Genie, p. 40.

8

Pinker S. Language Learnability and Language Development. Cambridge, Mass.: Harvard University Press, 1984. P. 29.

9

Brown R., Hernstein R. Psychology. Boston: Little, Brown, 1975. P. 479.

10

Lenneberg E. Biological Foundations of Language. New York: Wiley, 1967.

11

Eimas Р. Speech perception in early infancy // Scientific Amer. 1985. Vol. 252. P. 46-52.

12

Curtiss, Genie, p. 37.

13

Там же, р. 208.

14

Sampson G. Educating Eve. London: Cassell, 1997.

15

Jones P. Contradictions and Unanswered questions in the Genie case: a fresh look at the linguistic evidence // Language and Communication. 1995. Vol. 15. P. 261-280.