О механизмах смены ведущей деятельности у детей в первые семь лет жизни[7]

Введение понятия ведущей деятельности и последующая его разработка в трудах Л. С. Выготского, А. В. Запорожца, А. Н. Леонтьева и других советских психологов позволили научно обосновать возрастную периодизацию психического развития ребенка и дать содержательную характеристику отдельных этапов этого процесса. Вместе с тем в последние годы все актуальнее становится потребность в дальнейшем углублении принципов, которые лежат в основе возрастной периодизации, и в уточнении нашего представления о ведущих деятельностях в разные периоды детства.

Так, Д. Б. Эльконин [24] существенно обогатил понимание закономерностей развития психики ребенка, предложив выделить в процессе освоения общественного опыта усвоение мотивов и задач деятельности и усвоение операционально–технической стороны деятельности. Выдвигаются серьезные основания для переосмысления таких типов ведущей деятельности, как, например, игра у дошкольников [8], общение у подростков [22].

Нам представляется также весьма важным стремление многих авторов точнее раскрыть понятие самой деятельности и представить ее не как активность одиночного субъекта, а как часть более сложной – совместной, а в конечном счете – общественной деятельности [6], [11], [18]. Этот тезис необходимо учитывать при анализе деятельности детей любого возраста, начиная с самого их рождения. Мы полагаем, что, помимо прочего, указанный тезис позволяет ближе подойти и к решению коренного вопроса генетической психологии – к пониманию путей перехода от низших уровней развития к высшим, в нашем случае – к пониманию механизмов смены ведущих деятельностей.

Положение об общественном характере деятельности применительно к детям первых семи лет жизни следует, на наш взгляд, раскрывать, используя понятие общения. Наши исследования привели нас к представлению об особом характере общения.

С одной стороны, общение – это самостоятельный вид деятельности. В отдельные возрастные периоды оно может принимать статус ведущей деятельности. Так, А. В. Запорожец [7] и Д. Б. Эльконин [23] утверждают, что общение является ведущей деятельностью в первом полугодии жизни. Это мнение разделяют

B. В. Давыдов [3], А. К. Маркова [14], а также многие другие психологи. Мы тоже полагаем, что в младенчестве в качестве ведущей деятельности следует признать общение. Нас убеждают в этом экспериментальные исследования (см., например:

C. Ю. Мещерякова [15]), свидетельствующие о том, что в рамках коммуникативной деятельности создаются условия, оптимальные для закладывания основ будущей личности ребенка и благоприятствующие эффективному развитию других видов активности, в том числе и предметных действий, которые выходят на положение ведущей деятельности во втором полугодии первого года жизни.

По мнению ряда авторов, общение вновь выдвигается на положение ведущей деятельности в подростковом возрасте. Правда, это уже не непосредственно–эмоциональное общение со взрослым, как у младенцев, а интимно–личностное общение детей между собою. Наиболее развернуто это положение было сформулировано и аргументировано в исследованиях Т. В. Драгуновой и Д. Б. Эльконина [4]. Интересное развитие этой мысли можно найти в работе Г. Г. Кравцова [10]. В книге M. C. Кагана [8] высказывается также тезис о том, что и в старости, после окончания активных трудовых занятий, общение можно рассматривать как ведущую деятельность, хотя это предположение не получило пока фактического обоснования в известных нам психологических исследованиях.

Но с другой стороны, общение – это не только особый вид деятельности. Очень важно подчеркнуть, что общение с людьми составляет неотъемлемую часть и любой другой деятельности человека, даже если по видимости она выполняется вполне индивидуально, как, например, теоретическая работа ученого в тиши своего кабинета.

Внимание нашей лаборатории (психологии детей раннего и дошкольного возраста НИИ общей и педагогической психологии АПН СССР) было направлено на изучение общения детей с окружающими взрослыми в ходе того реального взаимодействия, которое между ними разворачивается. И наши исследования позволили установить, что на протяжении первых семи лет жизни общение ребенка с окружающими людьми тесно связано со всеми другими видами его деятельности. В первом полугодии жизни общение со взрослыми является ведущей деятельностью детей и определяет собой развитие всех других видов деятельности, в частности познавательной (М. И. Лисина [12]), а также аффективных процессов (С. Ю. Мещерякова [16]) и первых манипулятивных действий (М. И. Лисина [13]); близкий взрослый первоначально служит основным объектом всех видов психической активности ребенка, ее главным мотивом.

От шести месяцев до полутора лет ведущей деятельностью служат предметные действия детей, которые постепенно усложняются, проходя путь (а) от неспецифических манипуляций, когда ребенок одинаково действует с любыми предметами, через (б) специфические манипуляции, учитывающие лишь физические свойства предметов, (в) к манипуляциям также специфическим, но основанным уже на исторически сложившихся способах употребления предметов. Соответственно характеру действий ребенка перестраивается и его общение с окружающими людьми: оно теряет непосредственно–эмоциональный характер, присущий общению со взрослыми у детей первого полугодия жизни, приобретает «деловую» окраску и развертывается главным образом по поводу практического взаимодействия ребенка со старшими.

Общение, в свою очередь, существенно влияет на ведущую деятельность детей. Соответственно изменяется и роль взрослого: он переходит от позиции организатора и наблюдателя к роли участника и, наконец, образца действий ребенка. Тем самым взрослый в ходе общения с детьми способствует освоению ими новых и все более сложных видов действий.

В раннем и дошкольном возрасте ведущей деятельностью является игра. Она широко разветвляется, приобретая множество разнообразных видов и форм. Наши наблюдения показывают, однако, что в развитии игры можно выделить два больших этапа: первый (примерно до середины дошкольного возраста), когда детей интересует главным образом внешний и даже вещный аспект воспроизводимых ими явлений и отношений, и второй (середина и конец дошкольного детства), когда детей занимает по преимуществу личностный аспект этих феноменов. На каждом из этих этапов общение приобретает свой, особый характер. При обыгрывании внешней стороны событий ребенок вступает со взрослыми в контакт, как правило, на познавательные темы. При воспроизведении же внутреннего содержания событий общение приобретает интимный и доверительный характер; из познавательного оно становится личностным [2], [19], [20].

Общение, в свою очередь, служит для детей постоянным источником тем и образцов для игрового действия, а также контекстом, в котором у ребенка рождается потребность выразить в игре то, что он узнал от окружающих людей и о них.

Итак, в ходе психического развития ведущая деятельность ребенка всегда тесно связана с общением, принимающим форму, адекватную ведущей деятельности. Поэтому при описании каждого периода детства не следует ограничиваться указанием на ведущую деятельность – не менее важно проанализировать и соответствующую ей форму общения. Только в этом случае деятельность ребенка перестанет выглядеть всплеском активности изолированного индивида и предстанет в своем истинном свете как продукт усвоения ребенком опыта окружающих людей, преломляющегося через его собственный опыт и приобретающего свой конечный смысл и значение благодаря сотрудничеству с окружающими людьми.

Однако анализ общения ребенка с окружающими людьми не только обогащает психологическую характеристику каждого возрастного периода. Принимая во внимание общение, можно также приблизиться к пониманию механизмов cмены ведущих деятельностей. Дело в том, что, общаясь по ходу деятельности со старшими детьми и особенно со взрослыми, ребенок действует на уровне, превышающем его обычную норму. Точнее говоря, он оказывается в пределах «зоны ближайшего развития», где сотрудничество с превосходящими его по опыту и знаниям партнерами помогает ему реализовать свои потенциальные возможности. Следовательно, именно в ходе общения ребенок совершает первые вылазки в новые области; благодаря общению подготавливается смена предыдущей деятельности последующей, более высокой по своему развитию.

В работах, выполненных нами и нашими сотрудниками, исследовалось, каким образом общение подготавливает появление некоторых новых ведущих деятельностей у детей первых семи лет жизни.

Мы остановимся на трех таких переходных пунктах и постараемся показать, какую роль сыграло общение со взрослыми в переходе от одного вида ведущей деятельности к другой, более высокой по своему уровню.

1. Упомяну сначала о своей работе [13]. В опытах с младенцами двух и четырех с половиной месяцев мы организовывали на протяжении девяти недель их насыщенное эмоциональное общение со взрослым. По нашей классификации, такое общение относится к ситуативно–личностной форме. В ходе этого общения взрослый ласкал ребенка с доброжелательным вниманием, наблюдал за ответными проявлениями радости у детей и поощрял их жестами и мимикой.

Такие «занятия» имели высокую эффективность, которая проявлялась в том, что дети, участвовавшие в них, достигли очень высокого уровня интенсивности комплекса оживления, намного превосходившего показатели детей контрольной группы, не участвовавших в «занятиях». Этого и следовало ожидать, так как содержание занятий как раз сводилось к эмоциональным контактам детей со взрослыми.

Вместе с тем специальные пробы позволили установить, что эффект занятий оказался шире и выходил за рамки аффективных проявлений детей. Младенцы экспериментальной группы значимо превосходили своих сверстников также и по развитию манипуляций с предметами: они раньше овладевали хватанием, дольше и разнообразнее действовали с игрушками, попадавшими к ним в руки; раньше освобождались от импульсивных малопродуктивных приемов обследования предметов и овладевали более точными и лучше регулируемыми действиями, включавшими сочетанную работу глаза, руки и рта.

Такое влияние ситуативно–личностного общения на предметные манипуляции детей объяснялось тем, что внимание и избирательное поощрение взрослого, действуя как мощное подкрепление, способствовало отбору наиболее эффективных перцептивных и манипулятивных актов детей из числа тех, которые ребенок совершал стихийно. Не менее важное значение имело и то, что взрослый служил тем объектом, в ходе взаимодействия с которым у детей впервые складывались новые и наиболее перспективные перцептивные и манипулярные акты. Позднее они транспонировались и в сферу действия с предметами. По–видимому, именно этим объясняется то обстоятельство, что дефицит общения со взрослыми приводит к отставанию детей в овладении предметными манипуляциями, как это было документально показано советскими авторами [9] и зарубежными исследователями явлений «госпитализма» [25], [26].

В нашей работе было прослежено также и влияние общения со взрослым на переход младенцев к новому виду ведущей деятельности – к манипулятивным действиям с предметами.

2. В ряде исследований сотрудников нашей лаборатории изучалось, как влияет общение на дальнейшее усложнение предметной деятельности, в частности на то, как дети раннего возраста (второй год жизни) переходят к специфическим действиям, основанным на учете исторически сложившихся способов использования предметов. Так, В. В. Ветрова [1] и М. Г. Елагина [5] проследили, какое значение имеет в этом процессе другая форма общения детей со взрослыми, по нашей терминологии – ситуативно–деловая.

В своих опытах они организовывали совместную с детьми деятельность с предметами – показывали ребенку привлекательную игрушку, а затем отодвигали ее подальше, так что он не мог до нее дотянуться. Дети пытались достать игрушку, но взрослый помогал им только в том случае, если они активно произносили название игрушки. В этих условиях между ребенком и взрослым разворачивалось общение по поводу предмета. Сотрудничество партнеров в этих условиях протекало успешно только в том случае, если ребенок отказывался от прежней, устаревшей формы взаимодействия со взрослым, когда старшие лишь подавали ребенку предмет, а дальше тот действовал с ним уже по своему усмотрению. Теперь от детей требовалось взять поведение взрослого за образец, принять выдвигаемое им требование и постараться выполнить его с возможной точностью (например, не просто что–то пролепетать, а произнести совершенно определенное слово).

Когда ребенок решал задачу на активное называние игрушки, он овладевал целым новым классом задач: научался строить высоко условное, принятое в обществе поведение в предлагаемых обстоятельствах, по образцу, задаваемому взрослым. Усвоение такого умения означает важнейший шаг в дальнейшем развитии и усложнении предметной деятельности детей; оно существенным образом подготавливает также возникновение у детей игровой деятельности.

Работы В. В. Ветровой и М. Г. Елагиной, о которых было сказано выше, позволяют утверждать, что указанное умение формируется первоначально именно в сфере общения. Пока ребенок фиксирован на предмете, пока им движет стремление во что бы то ни стало захватить игрушку и действовать с нею, он повторяет бесплодные попытки дотянуться до предмета и приходит в отчаяние от своего неуспеха. И лишь переориентировавшись на взрослого, ребенок отказывается от прежнего способа действия и, опираясь на поддержку старшего, строит новый прием, приводящий его к цели. Мотивы общения продолжают действовать и некоторое время спустя после овладения игрушкой – это выражается в том факте, что многие дети лишь символически обозначают овладение игрушкой, коснувшись ее пальчиком, а потом жестами просят взрослого вернуть ее на прежнее место, после чего возобновляют совместную со взрослым деятельность с предметом, включающую и своеобразную «игру в называние».

Так «деловое» общение создает условия для дальнейшего развития предметной деятельности, а также становится контекстом для появления в раннем возрасте активной речи. 3. В лаборатории исследовался еще один пункт, где происходит смена ведущих деятельностей. Это конец дошкольного детства, когда игра уступает первое место учению. И снова мы получили факты, свидетельствующие о том, что именно в ходе общения совершаются важные перемены, подготавливающие переход к новому типу ведущей деятельности. Так, Л. О. Митева [17] и Е. О. Смирнова [21] установили, что у старших дошкольников преобладает особая форма общения, получившая в нашей классификации наименование внеситуативно–личностной. В основе такого освоения лежит потребность ребенка во взаимопонимании взрослого и в его сопереживании. В практике личностного общения дошкольники усваивают особую позицию в отношении взрослого – позицию ученика, получающего задания от учителя и выполняющего их на основах обязательности и строгой регламентации, задаваемых учителем. Существенно важно, что в практике этого же личностного общения дети впервые овладевают интеллектуальными умениями принимать и перерабатывать внеситуативную информацию, а также самим ее отбирать и обрабатывать для обсуждения с окружающими людьми. Поэтому личностное общение наилучшим образом повышает эффективность запоминания и усвоения детьми материала в условиях, близких к ситуации школьного урока.

В целом мы приходим к заключению, что общение со старшими в ходе осуществления ребенком достигнутой им формы ведущей деятельности позволяет ему накапливать новые знания и умения и постепенно подготавливает его переход к новому виду ведущей деятельности, более высокой по своему уровню. Появление же новой ведущей деятельности неизбежно влечет за собой перестройку предыдущей формы общения с окружающими людьми, после чего цикл повторяется сначала, но уже на следующем витке спирали.

1. Ветрова В. В. Влияние прослушивания речи взрослых на вербальное развитие детей раннего возраста: Автореф. канд. дис. – М., 1975.

2. Годовикова Д. Б. Соотношение активности детей в общении со взрослым и в исследовании новых предметов. Общение и его влияние на развитие психики дошкольника. – М., 1974.

3. Давыдов В. В. Психологические проблемы воспитания и обучения подрастающего поколения // Вопросы психологии, 1977. – № 5.

4. Драгунова Т. В., Эльконин Д. Б. Возрастные и индивидуальные особенности младших подростков / Под ред. Д. Б. Эльконина. – М., 1967.

5. Елагина М. Г. Возникновение активной речи в процессе сотрудничества с взрослым у детей раннего возраста: Автореф. канд. дис. – М., 1977.

6. Запорожец А. В. Развитие произвольных движений. – М., 1960.

7. Запорожец А. В., Лисина М. И. Развитие общения у дошкольников / Под ред. М. И. Лисиной. – М., 1974.

8. Каган М. С. Человеческая деятельность. – М., 1974.

9. Кистяковская М. Ю. Развитие движений у детей первого года жизни. – М., 1970.

10. Кравцов Г. Г. Некоторые психологические особенности учебной деятельности младших подростков // Экспериментальные исследования по проблемам педагогической психологии. Вып. 2. – М., 1976.

11. Леонтьев А. Н. Сознание. Личность. Деятельность. – М., 1976.

12. Лисина М. И. Влияние словесно–эмоциональных воздействий взрослого на познавательное развитие детей первого полугодия жизни // Обучение и развитие. – М., 1966.

13. Лисина М. И. Влияние общения со взрослым на развитие ребенка первого полугодия жизни // Развитие общения у дошкольников. Гл. III. – М., 1974.

14. Маркова А. К. Психология усвоения языка как средства общения. – М., 1974.

15. Мещерякова С. Ю. К вопросу о природе комплекса оживления // Экспериментальные исследования по проблемам общей и педагогической психологии. – М., 1975.

16. Мещерякова С. Ю. Особенности «комплекса оживления» у младенцев при воздействии предметов и общении с взрослыми // Вопросы психологии, 1975. – № 5.

17. Митева Л. О генетической отнесенности внеситуативного общения на познавательные и личностные темы: Дипломная работа. – М., 1974.

18. Михайлов Ф. Т. Загадка человеческого Я. – М., 1976.

19. Рузская А. Г. Отношение детей дошкольного возраста к разным вариантам общения с взрослыми // Развитие общения у дошкольников. – М., 1974.

20. Смирнова Е. О. Развитие отношения дошкольников ко взрослому в ситуации обучения // Экспериментальные исследования по проблемам общей и педагогической психологии. – М., 1975.

21. Смирнова Е. О. Влияние общения ребенка со взрослым на эффективность обучения дошкольников: Автореф. канд. дис. – М., 1977.

22. Фельдштейн Д. И. Психологические основы организации общественно полезной деятельности как средства нравственного воспитания подростков // Вопросы психологии, 1974. – № 6.

23. Эльконин Д. Б. Детская психология – М., 1960.

24. Эльконин Д. Б. К проблеме периодизации психического развития в детском возрасте // Вопросы психологии, 1971. – № 4.

25. BowlbyJ. The Nature of the Child's Tie to his mother // Intern. Journ. Psychoanal, 1958. – Vol. 39.

26. Spitz R. A. Hospitalism: an Inquiry into the Genesis of Psychiatric Condition in Early Childhood // R. S. Eissler et al. (eds.) – The Psychoanalytic Study of the Child. – N. Y.: Internat. Univ. Pres., 1945. – Vol. 1.

Общение и психическое развитие[8]

В XX веке в психологической науке произошло немало знаменательных событий. Мы остановимся на одном из них, все значение которого трудно переоценить. Оно состоит в том, что человек как объект психологического изучения перестал рассматриваться в изоляции от человечества – он выступил в своих реальных связях и содержательных отношениях с людьми, составляющими его социальный мир. Была преодолена, наконец, психологическая робинзонада.

В советской психологии изучение психики человека, как существа исторического и общественного, ведется вот уже более шести десятилетий. Оно построено на фундаменте марксистской философии. Мы исходим из следующего:

• сущность личности есть совокупность общественных отношений;

• сознание представляет собою общественный продукт и остается им, пока существуют люди;

• отношение к самому себе как к человеку возникает через отношение к другому человеку как себе подобному;

• деятельность людей имеет общественный характер, даже если и протекает иногда в индивидуальной форме.

Эти тезисы имеют прямое отношение к пониманию психологии не только взрослых, но и ребенка, даже самого маленького. Без усвоения общественно–исторического опыта нельзя стать человеком вообще. Только включившись в общественную практику, ребенок реализует свои потенциальные возможности и становится человеком – сыном своего века и того общества, в котором он живет. В историческом процессе люди, изменяя мир, создают свою собственную природу, а в процессе онтогенеза ребенок, активно участвуя в совместной с другими людьми деятельности, строит свою личность и свое сознание. Поэтому не будет преувеличением сказать, что ребенок становится человеком в ходе и в результате общения с окружающими людьми.

Значение общения для психического развития ребенка признают многие западные психологи. Так, в рамках психоанализа подчеркивается особая функция матери в этом процессе. В поведенческих концепциях акцент ставится на «социальном научении» детей. Однако ведущую роль они отводят инстинктивным влечениям.

Последние рассматриваются как базальный слой поведения детей, над которым надстраивается система вторичных механизмов. Сама же основа остается неизменной; она лишь вытесняется в сферу бессознательного, а «социализированная» таким образом личность просто надевает маску гуманности и альтруизма.

Советские психологи, напротив, утверждают, что маленький ребенок – максимально социальное существо (Л. С. Выготский): он живет в особенно тесных связях с окружающими; отношения с ними опосредствуют все иные его отношения с миром. Сразу после рождения ребенок попадает в созданный человечеством мир материальной и духовной культуры. Он является объектом любви и заботы старших, но сразу же вовлекается ими в разнообразные виды взаимодействия и становится субъектом деятельности [5]. Первая и генетически самая ранняя форма его активности – это общение [16, 17].

В нашей стране были проведены фундаментальные исследования, показавшие, что именно в ходе общения, составляющего неотъемлемую часть обучения и воспитания, дети усваивают основное содержание сознания, умения, навыки – все, что было создано предшествующими поколениями людей (Б. Г. Ананьев, Г. С. Костюк, А. А. Люблинская). Другим – и не менее важным – итогом работ в области детской психологии было заключение о том, что общение детерминирует структуру самого сознания; оно определяет опосредствованное отношение специфических человеческих процессов – восприятия на основе эталонов (А. В. Запорожец, Л. А. Венгер), произвольное внимание (П. Я. Гальперин), память (З. М. Истомина), наглядно–образное и наглядно–действенное мышление (Н. Н. Поддьяков).

Однако развитие самого общения – то есть последовательные изменения содержания, форм, способов и средств общения ребенка с окружающими людьми – долгое время оставалось областью, изученной весьма мало, особенно на ранних этапах онтогенеза. Оно как бы «выносилось за скобки». Между тем без точного знания того, как ребенок общается с окружающими людьми, невозможно по–настоящему понять его влияние на психическое развитие детей.

Двадцать лет назад по инициативе А. В. Запорожца коллектив лаборатории психического развития и воспитания дошкольников предпринял изучение генезиса общения в первые семь лет жизни. В первую очередь мы исследовали общение ребенка со взрослыми, а последние восемь лет занимаемся также общением детей между собой. Мы проанализировали процесс появления общения у ребенка, описали основные этапы развития обеих сфер общения у детей от рождения и до поступления в школу. Мы подходим к общению как к особого рода деятельности. В центр анализа мы ставим систематическое изучение коммуникативных потребностей и мотивов; изучаем составляющие эту деятельность действия и операции, а также цели и задачи, на решение которых она направлена. Наш подход к пониманию деятельности общения представляет собой частный вариант более общей теории предметной деятельности, разработанной в науке А. Н. Леонтьевым [15].

Однако исследование генетических форм общения детей не было конечной целью нашей работы. Установленные закономерности мы применили затем для уточнения представления о том, какую роль играет общение в психическом развитии ребенка и какими путями осуществляется его воздействие. Обобщая результаты нашей работы в указанном направлении, можно подвести следующий итог: общение является тем видом человеческой практики, в котором у маленького ребенка а) впервые рождается внутренний мир; б) формируется его сознание и самосознание; в) строится его личность и г) происходит реальное развитие всех сторон его психики. Кратко рассмотрим каждый результат.

Общение и внутренний мир ребенка. В своих работах мы наблюдали пробуждение, первые проблески сознания у детей. Новорожденный, который первые дни вел, по существу, растительный образ жизни (питался, спал и совершал физиологические отправления), в какой–то момент обнаруживал другого человека. Обычно это происходило (примерно) на 10–й день его жизни. Он останавливал на взрослом взгляд, и в глубине его глаз возникал слабый отблеск нежности и внимания, исходящих от взрослого. Контакт «глаза в глаза» становился все длительнее, устойчивее, а к 20–му дню к нему присоединялась улыбка, сначала в ответ на улыбку взрослого, а потом и опережающая ее, инициативная. В течение второго месяца ребенок проявлял все больше внимания и радости при виде старших, старался привлечь их интерес и перестраивал поведение, чтобы удержать их возле себя. К двум месяцам складывался «комплекс оживления» (Н. М. Щелованов) – радостное возбуждение, знаменующее рождение потребности ребенка в общении с окружающими людьми. Описанное событие означает появление у ребенка первой духовной потребности (А. В. Запорожец). Ее содержание – внимание и привязанность ко взрослому, чувствительность к его отношению и стремление заслужить одобрение – не врожденно и не является «социальным инстинктом» вроде импринтинга у птенцов. Это новая и специфически человеческая потребность. Подобно тому, как в истории, в ходе общественной практики человечества, возникают, по К. Марксу, его новые потребности, так и в онтогенезе потребность в общении рождается в ходе реального взаимодействия, организуемого взрослым.

Активность ребенка побуждается вначале нуждой в заботе взрослого. Но мать удовлетворяет ее так, что в ее особом отношении младенцу открывается его собственная уникальность и самое первичное представление о своей человеческой сущности. Младенец отражает это содержание в форме смутного переживания, но оно обладает большой мощью и становится основой истинно новой и специфически человеческой потребности в самопознании и самооценке. Стремительный процесс рождения потребности в общении со взрослым повторяется в своих основных чертах позднее, при оформлении второй коммуникативной потребности – в общении со сверстником. Оно длится более двух лет и полностью завершается лишь на третьем году жизни. Обе потребности кладут начало удивительному богатству источников мотивации детской деятельности, которые определяют, в конечном счете, богатства духовной жизни ребенка, полноту раскрытия им своих сущностных сил [6].

В последние годы мы исследовали формирование у детей того, что называлось в философии «идеальным планом» деятельности, а в психологии в наши дни именуют внутренним планом действий – ВПД (Я. А. Пономарев). Наблюдения подтвердили, что жизнь выдвигает перед ребенком задачи, требующие операций с заместителями материальных объектов (образами, символами), причем не развернутых в пространстве, а «в уме» (анализ, синтез, обобщение). Уже у младенца складывается элементарный ВПД, он проявляется в узнавании знакомых объектов. На втором году жизни ребенок узнает оригинал в его изображении (например, мать на черно–белой фотографии), даже если изображение неполное. Дошкольник способен оперировать наглядными моделями и схемами, решает простые задачи даже в чисто словесном плане. И во всех случаях уровень ВПД при работе с изображениями людей был выше, чем в опытах с предметами. Дополнительные эксперименты показали, что формирование у детей более высоких уровней общения всегда влекло подъем уровня ВПД. Коммуникативные задачи, как наиболее важные в жизни детей, раньше других заставляли ребенка овладевать новыми действиями «в уме» и тем самым способствовали его общему развитию [3, 13].

Формирование сознания и самосознания происходит у детей в разнообразных видах их реальной практики. Но и здесь общение играет центральную роль – ведь оно принадлежит к типу субъект–субъектных взаимодействий. Перефразируя Маркса, можно сказать, что в общении впервые ребенок–Петр вступает в отношение со взрослым–Павлом и начинает относиться к себе и к нему как к человеку.

Наши исследования не подтвердили представления о том, будто весь первый год младенец не способен отделить себя от взрослых и определить, где граница между ним и окружающим миром – предметным и социальным (Л. С. Выготский, Ж. Пиаже). Напротив, они свидетельствуют об очень раннем проявлении у детей переживания своей отдельности и вместе с тем глубинной связи с окружающими – еще в первые месяцы, в общении на основе чисто эмоциональных контактов [1]. В раннем возрасте развитие основ самосознания детей включено в их деловое общение со взрослыми и сверстниками; ребенок отражает себя теперь как субъекта не только коммуникативной, но и практической деятельности. У дошкольников решающее значение приобретают сложные формы общения в ходе познавательных и личностных контактов с окружающими. Ребенок уже не только переживает, но в известной мере и осознает себя и других людей как субъектов познания, как личность в значительной полноте свойств и качеств. Выяснилось при этом, что взрослого дошкольник воспринимает четко и склонен завышать все его достоинства. К ровеснику дети до 6–7 лет относятся как к «невидимому зеркалу»: ищут оценку своих действий, ревниво присматриваются к его успехам и слабо представляют его себе как особую личность. Свои качества дошкольники обычно переоценивают. Наиболее точно они знают свои практические умения, бледнее отражают познания, а личностные качества без колебаний и постоянно преувеличивают. Особенности самосознания детей определяются опытом их индивидуальной деятельности лишь отчасти, а в основном строятся на основе любовного отношения к ним старших [10, 19, 21].

Личность ребенка развивается в разных видах его практики, но и в этой сфере психическое общение является одним из решающих факторов процесса. Это понятно уже из того, что сущность личности составляет «ансамбль», или «целокупность» (выражение К. Маркса), отношений субъекта. Сюда входят его отношения к другим людям, природному миру и самому себе; на пересечении этих трех линий отношений и возникают специфические личностные образования. Полученные в ряде наших работ факты показали, что отношение детей и ко взрослым, и к сверстникам строится на том, насколько другие люди удовлетворяют их потребность в общении. Любовь к старшим, дружеские чувства к ровесникам основываются прежде всего на доброжелательном внимании людей к ребенку. Отношение ребенка к себе также зависит от характера общения с окружающими [9, 14, 22, 26, 27].

Наиболее общим проявлением отношения личности к себе, другим людям и миру в целом может служить уровень ее активности. Наблюдения и опыты с детьми всех этапов дошкольного детства приводят к предположению, что первоначальная активность ребенка зависит от природных особенностей нервной системы. Но в ходе жизни ее исходный уровень может значительно измениться. Наиболее эффективный способ формирования высокой активности ребенка состоит в развитии его инициативности в сфере общения со взрослыми, а у дошкольников – и со сверстниками. В результате такой работы происходит стойкое повышение также и других видов активности – например, любознательности [7, 8, 12, 18, 20].

Развитие психических способностей и отдельных процессов у детей также значительно определяется влиянием общения. Мы проследили его воздействие на успехи детей в области восприятия, памяти, мышления, их воображения, творческой игры, усвоения правильных способов действия, эмоциональной сферы, способности к целеполаганию и произвольной регуляции поведения [2, 6, 13, 23, 25, 27]. Но приведем лишь один пример – работы по развитию речи детей [4, 11, 24].

Мы исходили из предположения, что речь возникает у ребенка прежде всего как средство общения, и потому сроки ее появления и темпы усвоения определяются довербальными стадиями коммуникативного взаимодействия ребенка с окружающими людьми. Эксперименты подтвердили, что эмоциональный контакт со старшими обусловливает желание и готовность ребенка обратиться к ним; от него зависит и легкость изучения детьми того, как «делается» речь: ведь для этого требуется прямо, пристально и с близкого расстояния глядеть в лицо говорящего, а то и вкладывать ему в рот пальчики. Далее, ребенок должен получить достаточный опыт прослушивания речи, обязательно видя рядом взрослого; магнитофон тут не помогает, так как дети долго не связывают его звуки с речевым общением. Но главное условие состоит в налаживании особого сотрудничества большого и маленького, при котором поведение взрослого становится образцом для действий ребенка. Только тогда требования сказать или ответить словом становятся естественной основой для великого нервного труда, который нужно совершить ребенку, чтобы заговорить.

Язык есть практически существующее реальное сознание, способ формирования идеального плана. Из средства общения он тут же превращается в важнейший инструмент психической деятельности; из средств межличностной коммуникации – во внутрииндивидуальное орудие, и это лишь один из указанных Л. С. Выготским примеров подобного перехода.

Таким образом, общение со взрослыми и ровесниками обеспечивает обогащение содержания детского сознания, оно детерминирует его структуру, реальное развитие отдельных психических процессов, личности, сознания и самосознания. В конечном счете оно становится тем контекстом, в котором впервые зарождается, а затем быстро прогрессирует духовная жизнь детей, и они реализуют свои человеческие сущностные силы.

1. Авдеева Н. Н. Развития представления о себе у ребенка первого года жизни: Автореф. дис. канд. психол. наук. – М., 1982.

2. Бедельбаева Х. Т. Развитие избирательного отношения к зрительным воздействиям у детей дошкольного возраста: Автореф. дис. канд. психол. наук. – М., 1978.

3. Болбочану А. В. Формирование внутреннего плана действий у детей второго года жизни в общении с взрослыми: Автореф. дис. канд. психол. наук. – М., 1983.

4. Ветрова В. В. Влияние прослушивания речи взрослых на вербальное развитие детей раннего возраста: Автореф. дис. канд. психол. наук. – М., 1975.

5. Выготский Л. С. Младенческий возраст. Личный архив Л. С. Выготского. Рукопись. – 1932.

6. Галигузова Л. Н. Формирование потребности в общении со сверстниками у детей раннего возраста: Автореф. дис. канд. психол. наук. – М., 1983.

7. Годовикова Д. Б. Влияние общения с взрослыми на общение детей со сверстниками // Исследования по проблемам возрастной и педагогической психологии / Под ред. М. И. Лисиной. – М., 1980.

8. Годовикова Д. Б. Соотношение активности детей в общении с взрослыми и исследовании новых предметов // Общение и его влияние на развитие психики дошкольника / Под ред. М. И. Лисиной. – М., 1974.

9. Деревянко Р. И. Особенности мотивов общения с взрослыми и сверстниками у дошкольников. Автореф. дис. канд. психол. наук. – М., 1983.

10. Димитров И. Т. Содержание и функции образа самого себя у дошкольников: Автореф. дис. канд. психол. наук. – М., 1979.

11. Елагина М. Г. Возникновение активной речи в процессе сотрудничества с взрослыми у детей раннего возраста: Автореф. дис. канд. психол. наук. – М., 1977.

12. Землянухина Т. М. Особенности общения и познавательной активности у воспитанников яслей и домов ребенка: Автореф. дис. канд. психол. наук. – М., 1982.

13. Капчеля Г. И. Общение с взрослыми как фактор формирования готовности детей к школьному обучению: Автореф. дис. канд. психол. наук. – М., 1983.

14. Корницкая С. В. Влияние содержания общения с взрослым на отношение к нему ребенка: Автореф. дис. канд. психол. наук. – М., 1975.

15. Леонтьев А. Н. Деятельность. Сознание. Личность. – М., 1975.

16. Лисина М. И. Возникновение и развитие непосредственно эмоционального общения с взрослыми у детей первого полугодия жизни // Развитие общения у дошкольников. – М., 1974.

17. Лисина М. И. О механизмах смены ведущих деятельностей у детей в первые семь лет жизни // Вопросы психологии, 1978. – № 5.

18. Лисина М. И. Развитие познавательной активности детей в ходе общения с взрослыми и сверстниками // Вопросы психологии, 1982. – № 4.

19. Лисина М. И., Димитров И. Т. Общение и самопознание. – София, 1982 (на болг. яз.).

20. Лисина М. И., Сарториус Т. Д. Влияние общения со сверстниками на познавательную активность дошкольника // Психология формирования личности и проблемы обучения. – М., 1980.

21. Лисина М. И., Силвестру А. И. Общение и самопознание. – Кишинев, 1983.

22. Мазитова Г. Х. Развитие дифференцированных взаимоотношений с окружающими взрослыми у младенцев: Автореф. дис. канд. психол. наук. – М., 1977.

23. Мещерякова–Замогильная С. Ю. Психологический анализ «комплекса оживления» у младенцев: Автореф. дис. канд. психол. наук. – М., 1979.

24. Рузская А. Г. Влияние эмоционального контакта со взрослым на появление первых слов у детей конца первого – начала второго года жизни // Общение и его влияние на развитие психики дошкольника / Под ред. М. И. Лисиной. – М., 1974.

25. Смирнова Е. О. Влияние общения ребенка с взрослым на эффективность обучения дошкольников: Автореф. дис. канд. психол. наук. – М., 1981.

26. Смирнова Р. А. Формирование избирательных привязанностей у детей дошкольного возраста: Автореф. дис. канд. психол. наук. – М., 1981.

27. Сорокина Т. М. Исследование феномена «амбивалентного» поведения у детей раннего возраста: Автореф. дис. канд. психол. наук. – М., 1977.

Развитие познавательной активности детей в ходе общения со взрослыми и сверстниками[9]

Более десяти лет в лаборатории психологии детей раннего и дошкольного возраста проводится изучение влияния общения на развитие познавательной активности ребенка. Цель нашей статьи – изложить результаты, полученные в ходе исследования. Однако предварительно нужно уточнить понятия, которыми мы оперируем.

Активность. Понятие «активность» примерно одинаково часто применяется в психологии и смежных науках для обозначения трех неодинаковых явлений:

1) определенной, конкретной деятельности индивида, в романских и англогерманских языках для двух разных русских терминов – «деятельность» и «активность» – существует только один термин (например, в английском языке – activity);

2) состояния, противоположного пассивности, но это необязательно актуальная деятельность, а, может быть, всего лишь готовность к деятельности, состояние близкое к тому, что обозначается терминами «алертность», «уровень бодрствования»;

3) для обозначения инициативности, или явления, противоположногореактивности: в этом случае подчеркивается тот факт, что субъект действовал по своему почину, внутренне вовлеченно, а не реагировал бездумно, подобно машине.

Итак, активность – деятельность, активность – готовность к деятельности и активность – инициативность. В выделенных трех вариантах (а их, бесспорно, намного больше) при существенных различиях есть и общая часть: та, где они взаимно перекрываются. Общим, совпадающим является указание на наличие энергии и ее мобилизованность. Когда психологи употребляют термин «активность» без всяких дополнительных определений, они обычно имеют в виду как раз центральный энергетический заряд, кроющийся в обозначаемых им вариантах явлений. Поэтому синонимом «активности» выступают такие словосочетания, как «умственная энергия» (Ч. Спирмен), «нервно–психическая энергия» (А. Ф. Лазурский). Понимаемая таким образом активность естественно рассматривается как «генеральный фактор одаренности» и важная «основа классификации личностей» [22. С. 250–251].

В советской психологии активность постоянно связывают с деятельностью, а в структуре деятельности – прежде всего с таким ее звеном, как потребность. Так, в работах A. M. Матюшкина мы читаем о потребностях как «внутренних источниках активности» [28, 31]. Тесная связь активности с потребностями деятельности обусловливает и их неразрывную связь с эмоциональными переживаниями. B. C. Юркевич справедливо отмечает, что при всем разнобое в определении потребностей подавляющее большинство авторов (она упоминает Б. Г. Ананьева, Л. И. Божович, B. C. Мерлина и др.) соглашаются, что потребность – это «нужда человека, отражаемая им в форме эмоционально окрашенного переживания» [41. С. 4]. Следовательно, активность рождается из состояния, имеющего насыщенный эмоциональный тон. Но этим дело не кончается. «Удовлетворение всякой потребности – любой – обязательно сопровождается радостью, удовольствием, положительными эмоциями», – отмечает далее B. C. Юркевич [41. С. 32]. Не случайно возник даже специальный термин – «эмоциональная активация» [8], где эмоциональные переживания рассматриваются как неотъемлемое условие успешной мыслительной деятельности человека и в то же время интерпретируются не традиционно, как реакция субъекта на достижения в решении задач, а по–новому, как способ его активации в ходе размышлений. Не случайно в недавно опубликованном сборнике «Психологические исследования интеллектуальной деятельности» [35] целый ряд статей посвящен проблеме интеллектуальных эмоций.

Согласно Г. М. Бреславу, такие эмоции соотносятся с действиями в уме, и более точно называть их «умственными эмоциями» [6. С. 65]. Содержательно раскрывает существо и функции умственных эмоций И. А. Васильев. Они не только возникают в ходе мышления, но и направляются на сам мыслительный процесс, «соотносятся с отдельными его фазами. Именно такая направленность и определяет возможность эмоциональной регуляции мыслительной деятельности» [7. С. 56]. Тесная связь активности человека с эмоциями дает важный показатель в руки психолога, исследующего активность у маленьких детей.

Психическая активность. В последние два десятилетия широкое применение получил также термин «психическая активность», определяемый почти синонимически активности вообще. Так, Н. С. Лейтес, Э. А. Голубева и Б. Р. Кадыров пишут: «Под психической активностью в самом общем виде можно понимать меру взаимодействия субъекта с окружающей действительностью» [23, С. 114]. Разнообразие и разнородность явлений, соотносимых с психической активностью, вызвали стремление исследователей разобраться с видимой пестротой фактов. Были высказаны обобщающие предположения о том, что психическая активность есть компонент темперамента [31], а ее уровень связан с уровнем возбуждения, создаваемого в лобных структурах коры восходящими влияниями ретикулярной формации среднего мозга [32].

В последующем были выделены «некоторые формально–динамические особенности психической активности: …легкость пробуждения активности, ее напряженность, длительность сохранения и др.» [9. С. 133], иногда они формулировались немного иначе, например, как две группы признаков:

1) потребность в деятельности;

2) напряженность и энергичность самих действий [22. С. 251].

М. В. Бодунов предпринял попытку показать структуру формально–динамических особенностей активности личности [5]. Указав, что в симптомокомплекс активности личности обычно включали три основных аспекта:

1) индивидуальный темп совершения действия;

2) потребность в напряженной деятельности;

3) стремление к разнообразной деятельности,

автор высказывает мнение, что активность – не единый суммарный индекс, оцениваемый по набору формально–динамических показателей, что он имеет многомерную структуру, в которой разные аспекты могут быть относительно независимыми.

С помощью факторного анализа М. В. Бодунов показал устойчивую трехмерную структуру формально–динамических сторон активности, включающую скоростной, эргический (связанный с потребностью в напряженной деятельности) аспект, а также аспект, связанный с потребностью в разнообразии и новизне. Определение «психическая», присовокупляемое к существительному «активность», в приведенных выше случаях вызвано, по нашему мнению, вовсе не желанием ограничить объем понятия. Мы старались показать, что, говоря о психической активности, авторы имеют в виду примерно то же самое содержание, что и психологи, говорившие об активности вообще. Необходимость в определении «психическая» возникла, видимо, потому, что разговор о психической активности ведется в русле психофизиологического исследования, и психическая активность сопоставляется со свойством активированности. И хотя «активность» и «активированность» звучат неодинаково, различие между терминами тонкое и нуждается в дополнительном усилении.

Но что такое свойство активированности?

Э. А. Голубева с сотрудниками выделила индивидуальный уровень активации – свойство активированности. В автореферате своей докторской диссертации она трактует его как «безусловно–рефлекторный баланс возбуждения и торможения, выражающийся в параметрах устойчивых характеристик разных людей по соотношению активирующих и инактивирующих влияний в их энцефалограммах» [4. С. 27]. Характеристиками индивидуального уровня активации в работах Э. А. Голубевой с сотрудниками служат ЭЭГ–показатели: альфа–комплекс, гармоники и амплитуда вертекс–потенциала. Перечисленные показатели рассматриваются как природные особенности отдельных людей, определяющие у них уровень активированности. Ссылаясь на данные Н. Н. Даниловой [16] и их интерпретацию Е. Н. Соколовым [8], Э. А. Голубева указывает, что «важнейшим компонентом активности является, по–видимому, ориентировочно–исследовательская деятельность. И нельзя недооценивать роль ее безусловно–ориентировочной основы – ориентировочного рефлекса как многокомпонентной безусловной неспецифической реакции организма на новизну» [5. С. 13].

Вместе с тем работы Э. А. Голубевой, а также Н. С. Лейтеса и их сотрудников показывают сложное отношение между природными особенностями, обусловливающими уровень активации, и психической активностью. Так, в диссертации Б. Р. Кадырова [20] выяснилась U–образная зависимость между ними, объясняемая сознательной, выработанной установкой на новизну в группе низкоактивированных лиц, которая обеспечивает достижение ими уровня высокоактивированных лиц, имеющих непосредственную тягу к разнообразию.

Исследование психической активности позволяет представить структуру активности, выделить ее отдельные аспекты, понять их связь между собой. Оно подчеркивает природную основу индивидуальных особенностей активности и одновременно свидетельствует о возможности компенсации низкой природной активации путем прижизненной выработки индивидуального стиля поведения и деятельности.

Умственная активность. Это понятие имеет более ограниченный объем, чем активность вообще или активность психическая. Его центральное ядро составляют когнитивные функции и процессы. Д. Б. Богоявленская и И. А. Петухова определяют умственную активность как «потребность в умственной деятельности» [4. С. 156], а у Н. С. Лейтеса мы читаем дополненную и расширенную формулировку, указывающую, что «умственная активность… во многом выражает природнообусловленную потребность в умственных впечатлениях и умственных усилиях» [22. С. 252]. При этом речь идет прежде всего о широкой любознательности, какими бы психологическими средствами она не реализовалась: интеллектуальными, перцептивными или даже чисто сенсорными.

Особое внимание привлекает генетический подход к исследованию умственной активности, представленный в книге Н. С. Лейтеса «Умственные способности и возраст». Автор полагает, что наряду с саморегуляцией активность – это одно из двух универсальных условий деятельности на всех уровнях «от элементарного движения до сложнейших видов творчества» [22. С. 251]. Вместе с тем он утверждает, что «умственная активность присуща каждому здоровому ребенку» [22. С. 252], хотя и в разной степени. Он придает динамическим свойствам умственной активности исключительно важную роль в становлении общих способностей. Обширный материал собственных наблюдений приводит Н. С. Лейтеса к выводу о том, что «каждый большой период школьного детства – это и качественно своеобразная ступень развития активности» [22. С. 253]. Утверждение Н. С. Лейтеса о качественном преобразовании умственной активности с возрастом представляется нам чрезвычайно продуктивным для специалистов, работающих в области генетической психологии. Нет сомнения, что оно распространяется не только на школьный возраст, о чем подробно рассказано в книге Н. С. Лейтеса, но и на все предыдущие этапы детства.

Правда, в отношении первых месяцев и лет жизни соответствующая экспериментальная и теоретическая работа еще не проделана и ожидает своего часа.

Интеллектуальная активность. В последние годы часто употребляется еще более узкое понятие в ряду «активность – психическая активность – умственная активность – понятие интеллектуальной активности». Оно обозначает только мыслительную (а не вообще когнитивную) деятельность, да еще развертывающуюся в своеобразных условиях. Выдвижение и наиболее частое использование термина связано с работами Д. Б. Богоявленской. В одной из последних публикаций, совместной с И. А. Петуховой, Д. Б. Богоявленская пишет: «Интеллектуальная активность является интегральным свойством некоторой гипотетической системы, основными компонентами (подсистемами) которой выступают интеллектуальные (общие умственные способности) и неинтеллектуальные (прежде всего мотивационные) факторы умственной деятельности. При этом интеллектуальная активность не сводится ни к тем, ни к другим в отдельности» [4. С. 155]. В той же книге М. Р. Гинзбург, подготовивший кандидатскую диссертацию под руководством Д. Б. Богоявленской, пишет, что «интеллектуальная активность является адекватной единицей, отражающей процесс взаимодействия познавательных и мотивационных характеристик творчества в их единстве» [11. С. 163].

В определениях выясняется значение соединения в понятии интеллектуальной активности умственных способностей с особыми мотивами. Их характер раскрывается в других работах упомянутых выше и других авторов, где речь ведется о явлении креативности. Самым простым определением креативности нам представляются слова В. Н. Пушкина о том, что в работах Богоявленской показателем креативного уровня является попытка испытуемого создать теорию по поводу той совокупности простых задач, которые он решает в опытах. Самостоятельная постановка проблемы, отмечал В. Н. Пушкин, отличается от обычного полагания ситуативной цели переходом на тот, более абстрактный уровень деятельности, который носит название обобщения. Поэтому внутреннее целеполагание, лежащее в основе высоких форм интеллектуальной активности, можно назвать обобщенным целеполаганием [36. С. 74–87].

Явление креативности представляет, несомненно, выдающийся интерес для психолога. И не потому, что это «главный фактор, общий для всех проявлений активной преобразующей деятельности человека» [3. С. 98]. Оно позволяет охарактеризовать качественно, по содержанию, тот особый уровень активности, который им обозначается, в то время как до сих пор речь шла о формально–динамических аспектах активности. Думается, что содержательность характеристики активности через вскрытие способности субъекта к внутреннему, «спонтанному» целеполаганию – главная ценность феномена креативности и соответствующего понятия.

Правда, в работах по креативности пока остается невыясненным генезис этой особенности человека. В одной из статей [2] Д. Б. Богоявленская бегло замечает, что креативность не была обнаружена у дошкольников. По данным М. Р. Гинзбурга, она выше у лиц с познавательной ориентацией [11]; действие же факторов социально–психологического происхождения, интерферирующих с познавательной потребностью (к таким факторам он относит потребность в социальном одобрении, в оправдании своей самооценки и т. д.), тормозит интеллектуальную активность.

По справедливому замечанию A. M. Матюшкина [28. С. 32], в работах Д. Б. Богоявленской остаются скрытыми генетически первичные условия, породившие тот или иной тип активности, тот или иной ее уровень. Исследователю остается только задача диагностического выявления творческой активности.

В этом отношении исследования интеллектуальной активности, значительно продвигая нас в понимании содержания соответствующей способности человека, возвращают вместе с тем несколько вспять в выяснении ее происхождения и условий развития сравнительно с теми достижениями, которыми нас обогатили работы по умственной активности.

Познавательная активность. Понятие познавательной активности (ПА) вот уже около двух десятилетий используют сотрудники лаборатории психологии детей раннего и дошкольного возраста, занятые изучением психического развития детей первых семи лет жизни в ходе общения с окружающими людьми [12, 24, 29 и др.]. Его используют и другие исследователи (см., например, [42]), но не столь систематически.

Выдвижению этого понятия предшествовало экспериментальное изучение у маленьких детей познавательной деятельности. Даже в первом полугодии жизни у младенца можно наблюдать сложно построенную деятельность, включающую все важнейшие структурные элементы – потребности, мотивы, действия, а не только простые операции, возникающие почти автоматически под влиянием запускающего их внешнего раздражителя [25]. Познавательная деятельность имеет специфический предмет и результат: ее предметом является информация, заключенная в предмете, на который направлено внимание ребенка, а ее результатом – отражение свойств предмета, их образ [17]. Мы полагаем, что ПА занимает в деятельности структурное место, близкое к уровню потребности. Это состояние готовности к познавательной деятельности, то состояние, которое предшествует деятельности и порождает ее.

Активность чревата деятельностью. Понятие ПА имеет для нас важный смысл. Психолог не может наблюдать потребность в открытом виде: она недоступна глазу. То, что мы видим, измеряем и регистрируем в эксперименте, суть действия. Отправляясь от них, мы можем умозаключить о свойствах потребности, о ее количественных и качественных параметрах. И вот в этом мысленном движении извне внутрь мы и проходим промежуточную стадию, именуемую термином «активность»: деятельность – активность – потребность. Активность – это потребность, уже отягощенная материей движения и слов, предвкушений и воспоминаний. Говоря, что субъект испытывает потребность, мы обычно доказываем это ссылками на последующую деятельность, которую он затем развивает. Говоря, что субъект познавательно активен, перечисляем состояния, еще не являющиеся деятельностью, но уже свидетельствующие о готовности к ней (признаки интереса, внимание, сигналы о настройке на начало работы). Поэтому понятие активности имеет право на гражданство, а обозначаемое им явление заслуживает пристального изучения. Очень близко к нему понятие любознательности, или любопытства, особенно распространенное в англоязычной психологической литературе [43, 44, 45 и др.]. В нем тоже подчеркивается потребность в новой информации, готовность к ее переработке, ее инициативный и целеустремленный поиск.

Краткий обзор материалов, представленный выше, заставляет признать значение природных предпосылок в определении активности субъекта, в том числе, очевидно, и его ПА. В особенности ясно выступает значение безусловного ориентировочного рефлекса. Как известно, И. П. Павлов видел в нем начало пути к любознательности, «которая создает науку, дающую и обещающую нам высочайшую, безграничную ориентировку в окружающем мире» [33. С. 30–31]. Однако уже в работах психофизиологического направления природные предпосылки вовсе не рассматриваются в качестве единственного условия, фатально предопределяющего уровень активности субъекта. Выясняется, что в течение жизни на этой основе формируются компенсаторные образования. А благоприятный опыт общения способствует повышению первоначально очень низких порогов пассивно–оборонительного рефлекса, которые постепенно становятся выше порогов ориентировочно–исследовательского рефлекса и вытесняются этим последним [39].

Опыты с животными убедительно свидетельствуют об огромном влиянии условий жизни на уровень ориентировочной деятельности (вспомним наблюдения Павлова [33] над трусливыми собаками с сильной нервной системой, выросшими в условиях резко ограниченной свободы, или эксперименты X. и М. Харлоу [49] с детенышами макак–резусов, воспитанными в изоляции от других особей и проявлявшими затем крайнюю робость в новой обстановке).

Описаны и дети с крайне неразвитым ориентировочно–исследовательским поведением вследствие дефицита общения со взрослыми. Джанис Гибсон приводит обзор работ, показывающих зависимость исследовательского поведения детей от контактов со взрослыми [48. С. 226–227]. При госпитализме, вызванном отсутствием связей с близкими взрослыми, обязательно отмечается пассивность [51]. Пониженная инициативность детей – отличительная черта и стертых форм «современного госпитализма», описываемого венгерскими психологами [9], [18] и американскими авторами [46].

И напротив, при нормальном развитии познавательная активность достигает очень высокого уровня. Американский психолог Бертон Уайт пишет по этому поводу: «У детенышей животных известна стадия крайнего любопытства. У ребенка психологи ее пока не «застолбили», но нет сомнения, что где–то на первом году жизни такой этап есть. Любой восьмимесячный ребенок невероятно любопытен, и это очень важно: ничто не имеет более фундаментального значения для последующего развития, чем бескорыстное любопытство» [52. С. 112, 222].

На сегодняшний день можно считать хорошо доказанным благоприятное влияние высокого уровня познавательной активности на развитие детей, и наоборот, есть все основания тревожиться, видя, что ребенок вял, пассивен, безынициативен.

Но как помочь ребенку повысить уровень познавательной активности? И можно ли вообще целенаправленно изменить последнюю? До сих пор психологи были в основном заняты тем, что выясняли уровень активности, присущий данному индивиду (ставили диагноз), стремились упорядочить разнородные явления, относящиеся к сфере активности. Лишь относительно немногие работы содержат ободряющие сведения: они указывают на существенные количественные, да и качественные изменения активности в детские годы (вспомним взрывы активности у вундеркиндов, описанные Н. С. Лейтесом), свидетельствуют о построении компенсаторных механизмов у детей с неблагоприятным комплексом инактивированности [20], показывают изменение активности под влиянием социально–психологических факторов [11].

Очевидно, уровень ПА не остается неизменной характеристикой человека, зависящей только от особенностей его нервной системы. Возьмем на себя смелость утверждать, что уровень активности, обнаруживаемый человеком на разных этапах жизни, зависит от его природных задатков отчасти. Решающим же образом его определяют в первые месяцы и годы жизни влияния, испытываемые ребенком из окружающей среды. При этом главную роль среди таких влияний играет общение ребенка с людьми, прежде всего – взрослыми, отношения с которыми опосредствуют отношения ребенка со всем остальным миром.

Значение общения с другими людьми для развития ПА мы выводим из того широкого биологического смысла, который имеет в жизни ребенка ПА и такая ее важная часть, как ориентировочно–исследовательская активность: она обеспечивает приспособление ребенка к новым обстоятельствам путем наступательного стиля поведения. Но при крайней беспомощности маленького ребенка и большой продолжительности такого его состояния смелость ребенка оказывается оправданной только в том случае, если его оберегают старшие. Длительное младенчество на любой стадии филогенеза обязательно связано с родительской опекой, а степень беспомощности детеныша – с уровнем внимания и заботы взрослых особей [34], [40]. Ослабление заботливой любви старших неминуемо усиливает оборонительные тенденции и повышение порогов ориентировочно–исследовательского поведения.

В пользу высказанного утверждения свидетельствует группа негативных фактов, полученных в специфических условиях госпитализма. Но при всей их яркости им все же не хватает, по нашему мнению, настоящей убедительности, потому что при госпитализме массивно страдает вся нервно–психическая организация ребенка, и остаются неясными тонкий механизм связи дефицита общения ребенка со взрослым и задержки в развитии его познавательной активности. (Стоит ли говорить о недостаточной любознательности младенцев в сиротском приюте, где, по данным Спитца [51], почти три четверти воспитанников погибает, не дожив до года?)

Значительно более убедительными и содержательными могут стать позитивные факты, полученные в результате специальных занятий с детьми, в формирующих опытах с ними. Нам не удалось пока встретить в психологической литературе систематически собранные факты о развитии познавательной активности детей под влиянием их специально организованного общения с окружающими людьми. Это побудило нас организовать собственные экспериментальные исследования поставленного вопроса.

Мы решили выяснить, влияет ли общение со взрослыми и со сверстниками на уровень ПА детей. Наше предположение состояло в том, что общение с окружающими людьми ведет к повышению уровня ПА. Это исходное предположение получило ряд уточнений, из которых мы подчеркнем два основных.

1. Мы считали, что развитию ПА способствует не всякое общение, а только такое, которое адекватно возрасту ребенка и по своему количеству, и – что самое важное – по своему качеству. Определяя адекватную форму общения, мы опирались на собственные многолетние исследования генезиса общения детей первых семи лет жизни с окружающими людьми.

2. При этом мы полагали, что механизм связи ПА с общением и пути влияния второго на первое могут оказаться неодинаковыми на разных этапах детства, и поэтому потребуется каждый раз выяснять их особо.

Актуальность исследования влияния общения на развитие ПА ребенка мы связываем с тем значением, которое приобретают в последнее время вопросы повышения эффективности обучения детей и подготовки их к школе в семье и дошкольных детских учреждениях. Практическое значение результатов работы определяется возможностью целенаправленно использовать для развития любознательности детей их контакты со взрослыми и со сверстниками, которые пока что для этой цели используются недостаточно или не используются совсем. Мы полагаем также, что экспериментальное изучение влияния общения с окружающими людьми на ПА маленьких детей имеет и большое теоретическое значение. В конечном счете оно обещает дать детерминистическое объяснение активности, о котором говорил Н. С. Лейтес [22]: из сферы феноменов, лишь диагностируемых и измеряемых, активность может стать на этом пути целенаправленно управляемой. Значение такой возможности трудно переоценить.

Перейдем к рассмотрению результатов. Мы сгруппируем их в зависимости от возраста испытуемых и начнем с самых маленьких.

Первая работа была выполнена нами около пятнадцати лет назад.

Для опытов были отобраны 8 детей первого полугодия жизни, воспитывавшихся в доме ребенка. Они составили экспериментальную группу (ЭГ). С каждым из них было проведено по 30 занятий; продолжительность всего цикла составила два месяца. Каждое занятие длилось 8 минут и включало эмоционально–словесные воздействия взрослого (улыбку, поглаживание, ласковый разговор), вызывавшие бурную радость детей. До начала занятий, после 15–го и после 30–го занятий проводилась группа проб на выявление ПА детей. Показатели ЭГ сопоставлялись с показателями 20 детей из контрольных групп (КГ) того же возраста (два или четыре месяца к началу занятий), воспитывавшихся в том же закрытом детском учреждении (дом ребенка). Занятия общением с детьми контрольной группы не проводились.

Сопоставление первого и второго замеров выявило определенные различия между детьми в пользу ЭГ. Сравнение первого и третьего замеров позволило установить статистически значимую разницу между группами по 38 % показателей, или по 66 параметрам. Оказалось, что:

1) у детей ЭГ была больше длительность занятий с игрушками и число эмоциональных проявлений;

2) они выполняли больше ориентировочных действий;

3) продолжительнее обследовали предмет с использованием руки и глаза;

4) скорее освобождались от импульсивных движений;

5) быстрее овладевали целенаправленными движениями;

6) дети ЭГ чаще, чем в КГ, исследовали предмет, используя для этого в комплексе руки, глаза и рот;

7) у них было меньше слабых и больше сильных проявлений радости, чем у детей КГ.

Результаты исследования свидетельствуют о том, что общение со взрослыми способствует появлению и интенсификации познавательных эмоций детей, а последние, как мы отмечали в начале статьи, могут служить признаком углубления познавательной потребности ребенка и ее удовлетворения в ходе ознакомления с окружающим миром. В ЭГ быстрее совершенствовалась также операционально–техническая сторона познавательной деятельности, благодаря чему входящие в состав этой группы дети получали более разнообразные и богатые впечатления, а те, в свою очередь, доставляли им более полное удовлетворение.

Сопоставление поведения детей ЭГ на занятиях общением и в ходе познавательной деятельности позволило заметить два пути, по которым контакты со взрослым могли влиять на ПА детей. Первый путь – это неспецифическое активизирующее действие общения на тонус ребенка, распространявшееся также и на его несоциальное поведение и длившееся долгое время после ухода взрослого. Сравнение улыбки, смеха, общего двигательного оживления младенцев из ЭГ в ситуации общения со взрослым и в ситуации обследования предметов показало сходство этих экспрессий. Вторым путем был перенос приемов ориентировочно–исследовательской деятельности из ситуации общения в ситуацию ознакомления с предметами. Лицо взрослого выступало как тот первый объект, в связи с которым младенцы научались фиксировать и рассматривать детали, зрительно прослеживать движения, сочетать в акте одновременного восприятия вид лица, фигуры и звучание голоса человека, выполнять многие другие познавательные операции. Открытые в общении приемы переносились затем на объекты, отличные от человека.

Но особенно наше внимание привлек еще один важнейший путь влияния общения на ПА. Его можно обозначить как первоначальный толчок, получаемый младенцем от взрослого и выводящий младенца из дремоты, свойственной новорожденным, погруженности во внутренние ощущения. При тяжелом дефиците общения дети вплоть до трех лет остаются как бы «функционально интровертированными», и переключить их на внешний мир можно, лишь вызвав сначала интерес ко взрослому человеку [21]. Поэтому–то, вероятно, в наших опытах влияние общения оказалось особенно наглядным у младших испытуемых, которым к началу опытов было всего два месяца, и они нуждались в том, чтобы взрослый их «экстравертировал».

Большое исследование с детьми первого года жизни провела под нашим руководством С. Ю. Мещерякова [30]. Полученные ею результаты дают возможность в деталях увидеть разные линии влияния общения со взрослыми на развитие ПА младенцев и подробно проследить особенности его на протяжении первых двенадцати месяцев жизни.

Прежде всего С. Ю. Мещерякова показала, что у всех ее 20 испытуемых интенсивность комплекса оживления (КО) в ситуации восприятия воздействий взрослого примерно в полтора раза превосходила его интенсивность в ситуации восприятия воздействий игрушек. Эта разница была высоко статистически значима (р, 01) и имела одинаковое направление у всех детей. Отмеченное расхождение достигало максимума в период от двух до пяти с половиной месяцев жизни. Полученные факты позволяют утверждать, что ПА детей по своей мотивационной и операционально–технической стороне выше в тех случаях, когда объектом их внимания является человек. И уже отсюда понятно благоприятное влияние общения на повышение ПА. Но в исследовании С. Ю. Мещеряковой имеются факты, еще более прямо подтверждающие такое влияние.

Рассматривая интенсивность комплекса оживления при встрече ребенка с игрушками, исследовательница заметила, что в некоторых обстоятельствах она заметно повышалась. Анализ показал, что увеличение силы комплекса оживления происходило после экспериментов, в которых взрослый вступал в общение с детьми, перемежая экспозицию предметов своими обращениями к ребенку. Тогда С. Ю. Мещерякова специально провела две серии предъявления игрушек, между которыми ребенок общался со взрослым (табл. 2.1, по работе С. Ю. Мещеряковой [30. С. 72]).

Таблица 2.1

Интенсивность компонентов комплекса оживления при виде игрушек до и после общения со взрослым (в условных баллах, в среднем по группе из 10 детей)

* Различия значимы при р < 0,05.

** Различия значимы прир < 0,01.

Автор делает вывод, что «если в эксперименте присутствуют регулярные воздействия взрослого, то при восприятии детьми предметов наблюдается комплекс оживления с более интенсивным сосредоточением и двигательным оживлением, чем в экспериментах с предъявлением одних только предметов» [30. С. 73]. Простое повторение серии экспозиций предметов, без введения общения, не изменяло интенсивности двигательного оживления, а интенсивность сосредоточения обнаружила при этом даже тенденцию к снижению.

С. Ю. Мещерякова установила также количественное и качественное своеобразие комплекса оживления, появляющегося у детей при виде игрушек с изображением человеческого лица. Она наблюдала, что предпочтение к ним развивается у ребенка в первые недели жизни, в ходе контактов со взрослыми людьми, ухаживающими за ним. Человеческое лицо и его изображение вызывали качественно специфическую реакцию, а чуть позднее – и инициативную акцию младенца: его улыбку. При виде предметов дети начинали улыбаться позднее, улыбались реже и обычно при узнавании, а не в случае новизны. Описанные факты говорят против утверждений о прирожденном характере предпочтения детей к стимулам типа человеческого лица [47, 50] и против объяснения их предпочтения ссылкой на повышенную информативность таких стимулов. Опыты С. Ю. Мещеряковой показали, что сложные и динамичные стимулы вызывают повышенное сосредоточение ребенка, сменяющееся затем двигательным оживлением, но не улыбку.

В описанном исследовании была проверена также связь общения и ПА детей в ситуациях иного рода. За основу была взята методика X. Харлоу, работы которого привлекли большое внимание и специалистов, и широкой публики. Основной вариант эксперимента С. Ю. Мещеряковой состоял в том, что младенца приносили в незнакомое помещение или показывали ему необычный объект (заводную игрушку, карнавальную маску). У большинства детей в описанных условиях возникало беспокойство, у некоторых – страх. Через 1–2 минуты в помещении появлялся взрослый, и регистрация продолжалась еще несколько минут, так что исследователь получал возможность сравнить, как вел себя младенец, когда был один и когда рядом с ним был взрослый. Помимо такой «отрицательной» использовалась еще и «положительная» эмоциогенная ситуация: у ребенка вызывали удовольствие, покачивая перед ним ярко раскрашенную неваляшку, издававшую мелодичный звон. Опыты проводились с детьми первого полугодия жизни и с детьми конца первого года. В опытах систематически варьировался еще один фактор: долговременный опыт общения ребенка со взрослым, появлявшимся во второй фазе опыта: в одних случаях это был близкий ребенку человек, любимый им (мать или экспериментатор, специально занимавшийся перед тем с младенцем), а в других случаях – не имевший с ним таких уз привязанности воспитатель или тот же экспериментатор, но не проводивший с малышом занятий общением, а просто посещавший группу. В младшей подгруппе все испытуемые воспитывались в доме ребенка, а в старшей – половина воспитывалась в семье.

Общение детей с матерью и с экспериментатором (после занятий общением) характеризовалось высокой инициативой детей и было окрашено яркими эмоциями. Общение с воспитательницей и экспериментатором, не занимавшимся с детьми, отличалось резко сниженной инициативностью, редкими и слабыми экспрессиями. Таким образом, фактор общения действовал на двух существенно различных уровнях. Как же это сказалось на познавательной активности детей?

Обратимся сначала к младшей группе (26 детей от 1 мес. 12 дн. до 5 мес. 23 дн.). Неваляшка нравилась детям. Они тянулись к ней. При появлении близкого взрослого количество инициативных действий, направленных на игрушку, возросло на 480 %; в присутствии же просто знакомого человека прирост составил всего 10 %. Но главное отличие состояло в том, что в присутствии близкого взрослого у детей наблюдались попытки совместного восприятия взрослого и предмета: дети поворачивались то ко взрослому, то к игрушке; издавали тихие звуки удовольствия, указывали взрослому на игрушку взглядом: пытались увидеть на лице взрослого его впечатление от игрушки и соединить в едином акте восприятия взрослого и предмет. В контрольной группе описанное поведение отсутствовало. Редкие случаи сопоставления экспериментатора и предмета не сопровождались стремлением к сопереживанию и возрастанием познавательных эмоций.

Иначе обстояло дело в отрицательной ситуации. Новый предмет словно завораживал ребенка. Дети не могли отвести от него глаз. Поэтому появление взрослого не облегчало состояния ребенка. Нам не удалось заметить разницы в зависимости от того, кто появился – близкий или просто знакомый человек. Общение не проникало сквозь барьер испуга, изолировавший малыша.

Во вторую, старшую группу вошли 16 детей в возрасте от 10 до 15 мес., из них 8 – из семей и 8 – из дома ребенка. В положительной ситуации дети внимательно следили за неваляшкой, трогали ее, пытались играть. Появление матери вызывало существенные изменения в поведении детей из семьи: у них на 250 % возросло количество манипулятивных действий, почти в 17 раз увеличились радостные переживания. В доме ребенка приход воспитательницы лишь снижал напряженность и едва увеличивал количество эмоций и инициативных действий. Дети, воспитывающиеся в семье, подключали мать к игре, к своим переживаниям, «которые и обнаружили–то только в ее присутствии» [30. С. 118]. В доме ребенка дети обычно не проявляли инициативу в общении с воспитательницей. Они ждали ее активности, причем вне связи с игрушкой.

Но в этом возрасте влияние общения четко обнаружилось и в отрицательной ситуации. В отсутствии матери дети выражали тревогу, страх, беспокоились, звали на помощь. Появление матери радикально меняло поведение детей – успокаивало, а потом стимулировало познавательный интерес и исследовательскую активность. Воспитанники дома ребенка в отсутствии взрослого не выражали явно своего беспокойства. Появление же воспитательницы не вносило значительных изменений в поведение ребенка: отрицательные эмоции ослаблялись, но не сменялись положительным отношением к объекту, познавательная деятельность в его отношении не стимулировалась. Автор отмечает еще одно очень значительное различие: дети, воспитывающиеся в семье, в состоянии тревоги адресовались к «субъектным» качествам матери: ища ее любви, сочувствия, защиты, они поворачивались к ней лицом и всем телом, прижимались, обнимали, лепетали, глядели ей в глаза. Воспитанники дома ребенка адресовались к «объектным» качествам сестры–воспитательницы: они фиксировали ее лицо неподвижным взглядом, старались использовать ее как средство отвлечения от пугающего объекта.

Мы полагаем, что исследования на младенцах свидетельствуют в пользу гипотезы о влиянии общения на познавательную активность детей. Они показывают, что взрослый становится тем первым и главным объектом, в отношении которого у ребенка пробуждается познавательная деятельность. В сфере общения уровень ПА весь первый год оказывается выше, чем при действии любых других объектов. Общение повышает общий уровень функционирования познавательной деятельности, оптимизирует ее развитие и мотивационно, и операционально–технически. В опытах С. Ю. Мещеряковой с детьми второго полугодия первого года жизни несложно наблюдать работу уже давно постулированного механизма снижения порогов ориентировочно–исследовательского рефлекса под влиянием вызванного общением чувства защищенности. В экспериментах обнаружился и еще один механизм – усиление ориентировочно–исследовательского поведения под влиянием вызванной общением радости от сопереживания взрослого.

И в этом периоде детства общение является важным фактором, определяющим ПА ребенка.

Прежде всего об этом говорят факты избирательного отношения детей раннего возраста к воздействиям, исходящим от людей. Дети проявляют повышенное внимание к звукам человеческой речи [27] сравнительно со звуками, исходящими от предметов. У них было установлено также предпочтение к сигналам, имеющим источником человека, и на материале стимулов зрительного ряда (см. табл. 2.2, взятую из работы Л. Н. Галигузовой [10]). Л. Н. Галигузова делает из полученных фактов вывод, что наибольшее предпочтение дети отдавали людям и их изображениям. В первой серии это был сверстник, во второй им оказался взрослый. Игрушки, как и изображения животных, интересовали ребенка меньше.

Таблица 2.2

Проявление избирательности к воздействиям, исходящим от человека, у детей раннего возраста

Избирательное отношение детей к сверстникам и взрослым проявляется в повышенном интересе, внимании и вовлеченности ребенка, то есть в показателях, относимых к сфере ПА. В предыдущем разделе мы уже высказали и аргументировали свое убеждение в том, что интерес к воздействиям, исходящим от человека, не является врожденным, а складывается в результате общения.

В более развернутом виде действие общения на ПА детей раннего возраста выступило в нашей работе [26]. Коротко изложим ее результаты. У 15 воспитанников дневных групп яслей в возрасте от 10,05 до 15,03 регистрировались особенности действий с игрушками в трех основных ситуациях:

1) когда взрослый просто вручал ребенку игрушки, а затем отстранялся, ограничиваясь внешне бесстрастным наблюдением за ребенком (мы назвали ее «ситуацией самостоятельной игры»);

2) когда взрослый предварительно демонстрировал специфические игровые действия с предметами, а уже потом вручал их ребенку; при этом взрослый сохранял отстраненную позицию: при показе действий не глядел на ребенка, а после этого наблюдал за ним, но никак не реагировал на поведение малыша («ситуация игры после показа, но без общения»);

3) когда взрослый не только демонстрировал действия с предметом, но и включал общение: в ходе показа то и дело с улыбкой заглядывал ребенку в глаза, а во время игры малыша одобрял словесно и мимически все его попытки воспроизвести специфические игровые действия («игра после показа с общением»).

Выяснилось, что при самостоятельной игре общее количество действий было невелико, основное место среди них занимали неспецифические манипуляции, а специфические действия составляли скорее исключение. Латентный период первого действия равнялся 8 с, а длительность игры – 6 мин. Эмоциональные проявления и вокализации в опытах этого рода были относительно малочисленны (3, 8 и 6 соответственно).

После показа с общением общее количество действий увеличивалось. По–прежнему преобладали неспецифические манипуляции, но многократно возрастала подражательность детей. Латентный период первого действия падал, длительность занятий с игрушками увеличивалась, а эмоциональные проявления и вокализации сохранялись примерно на том же самом уровне. После показа без общения резко увеличивалось общее количество действий, в основном за счет неспецифических манипуляций. Подражание взрослому отмечалось у всех детей, но оно происходило реже, чем во второй ситуации. Латентный период практически равнялся нулю: дети начинали действовать сразу же, как только овладевали игрушкой. Длительность игры составляла примерно 8 мин. Эмоциональные проявления сохранялись на прежнем уровне, но вокализаций стало в два с лишним раза больше.

Работа выявила стимулирующее влияние общения со взрослым на ПА детей. Лежавшие под ногами детей наскучившие им предметы приобретали чудесную, завораживающую притягательность, когда ребенок видел их в руках взрослого, и в особенности, если тот на глазах ребенка выполнял с предметом какую–то манипуляцию, пусть очень простую, но неведомую детям: ставил кубик на ребро, закручивал шарик юлой, протаскивал шнурок сквозь колечко. Глядя на представления, разыгрываемые взрослым, дети через несколько секунд приходили в сильное возбуждение: дрожа от нетерпения, они пытались завладеть игрушками, покрикивали, учащенно дышали. Ситуация «без общения», конечно, все же содержала элементы общения, но их слабая личная адресованность приводила к развитию возбуждения, к хаотическому проявлению повышенной ПА. А в «ситуации с общением» эта ПА как бы канализировалась в направлении, заданном повелением взрослого, выступавшего в качестве образца для развертывания деятельности ребенка.

Специальное изучение ПА и общения в раннем возрасте провела наша аспирантка Т. М. Землянухина. В ее опытах участвовали 12 воспитанников дневных групп яслей, имеющих родителей, и 20 воспитанников–сирот из дома ребенка. Общение со взрослыми различалось в двух группах весьма существенно: в доме ребенка оно протекало более вяло, при сниженной инициативности детей, недостаточной чувствительности их к отношению взрослого, к особенностям ситуации взаимодействия. Дети, выросшие вне семьи, применяли более примитивные средства общения, вели себя относительно скованно и неуверенно. Общение со сверстниками в доме ребенка также несколько отставало от уровня яслей, хотя в раннем возрасте эта сфера коммуникаций лишь начинает складываться. Автору все же удалось подметить, что в доме ребенка дети ссорились между собой чаще, а сотрудничали реже, чем в яслях. Яркие различия удалось обнаружить в ПА двух групп детей.

В табл. 2.3 показаны 8 параметров, по которым дети из яслей статистически значимо превосходили своих ровесников из дома ребенка. Нетрудно заметить, что различия свидетельствуют в пользу вывода о повышенной ПА детей, имеющих более развитое общение: они быстрее включаются в познавательную деятельность, действуют гораздо интенсивнее, испытывают при этом несравненно больше удовольствия, намного чаще пытаются привлечь к сотрудничеству взрослого.

Таблица 2.3

Проявления познавательной активности у детей раннего возраста – воспитанников яслей и дома ребенка (в условных баллах, в сумме по группе)

* Различия значимы при р ? 0,05.

** Различия значимы при р < 1.

Выяснились и глубокие качественные различия между поведением детей двух групп. Так, в доме ребенка интерес к предметам часто сочетался у детей с опаской, отчего действия с предметами выполнялись робко, неловко. Отрицательные эмоции составляли 22,8 % среди всех экспрессий детей (против 0,9 % в яслях). В яслях, напротив, дети то и дело высказывали бурные положительные чувства – радость, восторг, восхищение. Различия касались и операционально–технической стороны познавательной деятельности: в яслях дети часто выполняли специфические, культурно–фиксированные действия с предметами (13,4 % против 4 % в доме ребенка); у всех 12 воспитанников отмечались оригинальные, необычные действия (в доме ребенка они были обнаружены только у четырех детей).

Подсчет коэффициента ранговой корреляции Спирмена показал статистически значимую прямую зависимость между развитием общения и уровнем ПА детей как по двум выборкам в целом (г = 0,808, р < 0,01), так и по отдельности в яслях (г = 0,780, р < 0,01) и в доме ребенка (г = 0,762, р < 0,01). Конечно, факта корреляции еще недостаточно, чтобы говорить о влиянии общения на ПА детей. Но если включить результаты исследования Т. М. Землянухиной в общий контекст других работ, о которых мы говорили, можно с большой уверенностью говорить о таком влиянии. Выясняются и особые пути влияния, специфические именно для раннего возраста, где ведущее положение занимает предметно–манипулятивная деятельность ребенка.

Очевидно, в раннем возрасте контекст общения со взрослым становится руслом для формирования специфических, культурно–фиксированных предметных действий, в том числе и имеющих значение практических ориентировочно–исследовательских приемов. В этом периоде детства существенно изменяется и сам фактор общения: коммуникативная деятельность приобретает новую – ситуативно–деловую – форму и характеризуется стремлением детей к «деловому» сотрудничеству со взрослыми.

Дошкольники, конечно, еще совсем маленькие дети, но по своему опыту, самостоятельности и сложности психической жизни они настолько превосходят младенцев и детей раннего возраста, что в отношении их снова с совершенно особым смыслом встает вопрос о том, зависит ли их познавательная активность от общения с окружающими людьми. В коллективе лаборатории давно занимается исследованием ПА дошкольников и влиянием на нее общения детей со взрослыми и со сверстниками Д. Б. Годовикова. В одной из ее работ [12] участвовали 16 детей от 4 до 5 с половиной лет. Их ПА выявлялась в игре и в ситуации с «проблемными коробками». Детям показывали три одинаковых по виду предмета, из которых один в действительности отличался от остальных – его крышка обычным способом не открывалась. Интерес ребенка к такому «секрету» и попытки его раскрыть можно рассматривать как аналог креативности на уровне предметно–действенного мышления. У детей выявлялись также особенности коммуникативной деятельности. Оказалось, что дети, имевшие различия в общении со взрослым, имели и разную ПА, что свидетельствует об их связях между собой. При этом выяснилось, что интенсивность общения не была связана с ПА; значение имели содержание общения, его направленность. Если взрослый одобрял активность испытуемых, то ПА повышалась: шире развертывалась поисковая деятельность, в этих условиях она чаще завершалась решением проблемы.

В диссертации X. Т. Бедельбаевой [1] было установлено, что у дошкольников существует избирательное отношение к зрительным воздействиям, исходящим от человека, аналогичное тому, которое было установлено в опытах с детьми моложе трех лет. Использовав в качестве объекта восприятия рисунки людей и различных предметов, Х. Т. Бедельбаева нашла, во–первых, повышенную эффективность восприятия «социальных» воздействий. Так, при замене в наборе открыток двух картинок дети чаще обнаруживали изменение рисунка человека (93 % случаев), чем предмета (80 %). В тех случаях, когда дети обнаруживали замену рисунков обеих категорий, они чаще указывали в первую очередь на изменение в «социальной» категории (76 % случаев). Во–вторых, время, потребовавшееся им для обнаружения замены «социального» воздействия, в среднем оказалось короче, чем для обнаружения «несоциального» (7 с против 11 с). И наконец, в конфликтных ситуациях дошкольники обнаружили преимущественную ориентацию на «социальный» компонент сложного воздействия, включавшего также и рисунок предмета.

Связь феномена избирательности с общением была подвергнута экспериментальной проверке. Отбирались дети с низким уровнем общения (для дошкольников таким был уровень ситуативно–делового общения, в то время как наиболее развитые из них имели внеситуативно–личностную форму). Развитие общения способствовало повышению ПА детей, причем двумя разными способами: во–первых, оно повышало внимание ребенка к тому, что служило материалом общения; во–вторых, общение усиливало внимание детей к поведению человека и повышало эффективность восприятия и различения ими коммуникативных сигналов. В обоих случаях заметно повышалась эффективность обучения дошкольников и облегчался последующий перенос усвоенных способов в новые условия.

В 1980 г. Т. Д. Сарториус завершила (под нашим руководством) экспериментальное изучение влияния общения на ПА у дошкольников. Кратко представим его замысел и результаты. Первая часть работы Т. Д. Сарториус аналогична исследованию Т. М. Землянухиной. В констатирующих опытах у детей сопоставлялись показатели общения со взрослым, общения со сверстниками и познавательной активности. Были подобраны две группы детей – 12 воспитанников дневных групп детского сада и столько же воспитанников дошкольного детского дома.

Изучение коммуникативной деятельности дошкольников показало, что отношение ко взрослому у детей обеих групп было примерно в равной степени положительно, но в детском саду оно выявлялось гораздо интенсивнее, с использованием более эффективных приемов, а главное – намного сложнее и содержательнее. Об этом свидетельствует тот факт, что в детском саду у пяти детей была отмечена наивысшая – внеситуативно–личностная – форма общения, в детском же доме эта форма не была зарегистрирована ни разу, зато у трех детей обнаружилось примитивное ситуативно–деловое общение, отсутствовавшее у их сверстников в детском саду. В сфере общения со сверстниками различия шли в том же направлении, но носили еще более резкий характер. В соответствии с нашей гипотезой следовало ожидать, что предметная деятельность, побуждаемая познавательной активностью детей, в детском доме также должна быть ниже, чем в детском саду. Так оно и оказалось.

Воспитанники детского сада приступали к обследованию предметов в 2,5 раза быстрее, занимались ими намного разнообразнее и интенсивнее. Среди изученных Т. Д. Сарториус показателей значатся параметры поведения, аналогичные скоростным, эргическим и всем иным аспектам активности, выделенным разными авторами, исследовавшими это явление как в целом, так и в его частных разновидностях: латентный период, длительность обследования, количество ориентировочных и практических предметных действий за 1 минуту, интенсивность эмоциональных проявлений, число высказываний. Показатели ПА находились в статистически значимой прямой зависимости с показателями общения детей (для выборки в целом г = 0,865 прир < 0,01).

Вторая часть исследования Т. Д. Сарториус включала формирующие опыты. В них участвовали 12 детей 5–6 лет, воспитанники детского дома с низким уровнем общения. Опыты носили коллективный характер: в них участвовало одновременно 6 детей, с которыми взрослый организовывал сюжетно–ролевые игры. После 24 занятий общение у всех детей существенно повысилось. Статистически надежно увеличились частота выбора детьми наиболее сложных (внеситуативно–личностных) контактов, внимание к партнерам, эмоциональный отклик на их воздействия, количество обращенных к ним высказываний, общая длительность желаемого общения. Одновременно у всех детей повысилась и ПА.

Статистическая обработка показала надежные различия (^–критерий Стьюдента) между заключительными и исходными замерами ПА по ряду важных параметров. У детей, прошедших занятия, появились острая любознательность, пытливость, стремление исследовать интересные явления всеми доступными ребенку средствами. Следовательно, специально организованное взрослым общение со сверстниками, протекавшее при его участии, действительно оказало положительное влияние на ПА детей.

Попытаемся понять, каким образом повышение уровня общения могло оказать воздействие на ПА детей. Напомним, что ситуация формирующих занятий очень отличалась от ситуации контрольных проб: на занятиях ребенок находился в группе сверстников и вместе с ними участвовал в сюжетно–ролевой игре, на пробах же он был в помещении один и без знакомых игрушек. Вслед за Д. Б. Годовиковой [13] мы полагаем, что влияние общения со сверстниками и взрослым на ПА можно объяснить только за счет каких–то более глубоких приобретений ребенка, сделанных на занятиях и ставших общим достоянием его личности, способным проявиться в самых разных обстоятельствах, в том числе и при обследовании новых предметов. Мы склонны думать, что таким личностным приобретением ребенка стало развитие его представления о себе и отношения к себе. Об изменениях в этой сфере личности испытуемых мы судили по существенным переменам в их поведении на занятиях: они отказывались от пассивно–доброжелательной позиции, у них появлялась инициатива, направленная на демонстрацию перед товарищами своих умений, знаний; дети явно стремились вызвать интерес сверстников и взрослого, заслужить их одобрение. Наконец, у некоторых детей появлялась готовность к достижению общего мнения и взглядов с группой сверстников, что дополнительно повышало их уверенность в себе. Перечисленные выше перемены в личности испытуемых очень близки к сдвигам, описанным А. И. Силвестру [37], который работал с дошкольниками, занижавшими свои возможности, и добивался у них более оптимистического взгляда на свои способности. Можно полагать, что сходные процессы имели место и в опытах Т. Д. Сарториус. Игры на занятиях проходили очень успешно (экспериментатор следил за этим) и доставляли каждому ребенку большую радость и удовлетворение. У детей повышалась уверенность в своих силах, обострялась потребность в уважении к себе, появлялись смелость и настойчивость в отстаивании своих интересов. Все перечисленное должно было обнаружиться на контрольных пробах именно так, как оно и было: в повышенной любознательности, изобретательности, упорстве при разгадывании «секрета».

Таблица 2.4

Список показателей ПА, по которым после формирующих опытов у детей произошли статистически значимые изменения (в условных баллах, в среднем по группе)

* Различия значимы при р ? 0,05.

** Различия значимы прир < 0,01.

В статье мы представили некоторые итоги изучения познавательной активности ребенка. Мы подчеркнули, что связываем понятие ПА с концепцией познавательной и коммуникативной деятельности. Признавая несомненное значение природной основы ПА, мы полагаем, однако, что общение с окружающими людьми решающим образом определяет количественные и качественные особенности ПА ребенка.

Пути воздействия общения на ПА сложны и разнообразны. На протяжении всех первых семи лет жизни ПА ребенка оказывается выше при восприятии воздействий людей (феномен «социальной избирательности»), и уже один этот факт во многом объясняет благотворное влияние общения на прогресс ПА. Существенную роль в механизме указанного влияния играет сопереживание окружающих людей познавательным эмоциям ребенка в ситуации ознакомления с новой обстановкой. Сопереживание удовольствию увеличивает радость детей и повышает их ориентировочно–исследовательскую активность. А сопереживание в негативной эмоциогенной ситуации позволяет ребенку ощутить заботу и любовь окружающих, побороть оборонительные тенденции и решиться на изучение, обследование и даже игру. Описанный механизм работы сопереживания представляется нам более широким по своему принципу действия, чем взаимная интерференция порогов оборонительного и ориентировочно–исследовательского рефлексов, поскольку такая интерференция составляет лишь его часть.

По мере развития детей влияние общения на ПА все больше опосредствуется личностными образованиями и формирующимся самосознанием, на которые в первую очередь откладывают свой отпечаток контакты с другими людьми. Благодаря подобному опосредствованию значение общения лишь усиливается, а его эффект становится все более глубоким и долговременным.

1. Бедельбаева X. Т. Развитие избирательного отношения к зрительным воздействиям у детей дошкольного возраста: Канд. дис. – М., 1978. – 196 с.

2. Богоявленская Д. Б. Об одном из подходов к исследованию интеллектуального творчества // Вопросы психологии, 1976. – № 4. – С. 69–80.

3. Богоявленская Д. Б. Методологические методические проблемы исследования целеполагания // Психологические исследования интеллектуальной деятельности / Под ред. О. К. Тихомирова. – М., 1979. – С. 95–101.

4. Богоявленская Д. Б., Петухова И. Л. Умственные способности как компонент интеллектуальной активности // Психологические исследования интеллектуальной деятельности / Под ред. О. Е. Тихомирова. – М., 1979. – С. 155–161.

5. Бодунов М. В. Структура формально–динамических особенностей активности личности // Вопросы психологии, 1977. – № 5. – С. 129–134.

6. Бреслав Г. М. О месте эмоциональных процессов в структуре мыслительной деятельности // Психологические исследования интеллектуальной деятельности / Под ред. O. K. Тихомирова. – М., 1979. – С. 62–67.

7. Васильев И. А. К анализу условий возникновения интеллектуальных эмоций // Психологические исследования интеллектуальной деятельности / Под ред. O. K. Тихомирова. – М., 1979. – С. 55–62.

8. Виноградов Ю. Е. Эмоциональная активация в структуре мыслительной деятельности человека: Канд. дис. – М., 1972.

9. Вынце М., Пиклер Э., Тардош А. Доклады. Сообщения. Документы. XVII. – Будапешт, 1975. – С. 28.

10. Галигузова Л. Н. Влияние потребности в общении на избирательность восприятия зрительных воздействий у детей раннего возраста // Исследования по проблемам возрастной и педагогической психологии / Под ред. В. В. Давыдова и М. И. Лисиной. – М., 1978. – С. 110–115.

11. Гинзбург М. Р. Неинтеллектуальные факторы интеллектуальной активности // Психологические исследования познавательной деятельности / Под ред. O. K. Тихомирова. – М., 1979. – С. 161–167.

12. Годовикова Д. Б. Соотношение активности детей в общении со взрослым и в исследовании новых предметов // Общение и его влияние на развитие психики дошкольника / Под ред. М. И. Лисиной. – М., 1974. – С. 162–180.

13. Годовикова Д. Б. Влияние общения со взрослыми на общение детей со сверстниками // Исследования по проблемам возрастной и педагогической психологии / Под ред. М. И. Лисиной. – М., 1980. – С. 78–98.

14. Голубева Э. А. Электрофизиологическое изучение свойств нервной системы и некоторые индивидуальные особенности памяти человека: Докт. дис. – М., 1975. – 329 с.

15. Голубева Э. А. Индивидуальный уровень активации – инактивации и успешность деятельности // Функциональные состояния. – М., 1978. – С. 12–14.

16. Данилова Н. Н. Реакция перестройки биотоков мозга и ориентировочный рефлекс: Канд. дис. – М., 1961.

17. Запорожец А. В. Развитие произвольных движений. – М., 1960. – 430 с.

18. Кабаине А. Х. и др. Формы поиска общения у детей, растущих без семьи // Обзор педагогики, 1977. – № 4. – С. 1–27.

19. Кадыров Б. Р. Уровень активации и некоторые динамические характеристики психической активности // Вопросы психологии, 1976. – № 4. – С. 133–138.

20. Кадыров Б. Р. Уровень активации и некоторые динамические характеристики психической активности: Канд. дис. – М., 1977. – 125 с.

21. Кистяковская М. Ю. Развитие движений у детей первого года жизни. – М., 1970. – 224 с.

22. Лейтес Н. С. Умственные способности и возраст. – М., 1971. – 280 с.

23. Лейтес Н. С., Голубева Э. А., Кадыров Б. Р. Динамическая сторона психической активности и активированность мозга // Психофизиологические исследования интеллектуальной саморегуляции и активности. – М., 1980. – С. 114–124.

24. Лисина М. И. Развитие познавательной деятельности детей первого полугодия жизни. – В кн.: Развитие восприятия в раннем и дошкольном возрасте / Под ред. А. В. Запорожца и М. И. Лисиной. – М., 1966. – С. 113–152.

25. Лисина М. И. Развитие перцептивной деятельности у младенцев первого полугодия жизни // XVIII Международный психологический конгресс в Москве. Симпозиум 30: Восприятие и действие. – М., 1965. – С. 78–82.

26. Лисина М. И. Особенности общения у детей раннего возраста в процессе действий, совместных со взрослым // Развитие общения у дошкольников / Под ред. А. В. Запорожца и М. И. Лисиной. – М., 1974. – С. 113–152.

27. Лисина М. И., Ветрова В. В., Смирнова Е. О. Влияние потребности в общении на отношение детей к речевым воздействиям взрослого // Общение и его влияние на развитие психики дошкольника / Под ред. М. И. Лисиной. – М., 1974. – С. 128–146.

28. Матюшкин А. М. К проблеме порождения ситуативных познавательных потребностей // Психологические исследования интеллектуальной деятельности / Под ред. O. K. Тихомирова. – М., 1979. – С. 29–34.

29. Мещерякова С. Ю. Поведение ребенка в незнакомой обстановке в присутствии близкого взрослого // Общение и его влияние на развитие психики дошкольника / Под ред. М. И. Лисиной. – М., 1974. – С. 24–41.

30. Мещерякова С. Ю. Психологический анализ «комплекса оживления» у младенцев: Канд. дис. – М., 1979. – 200 с.

31. Небылицын В. Д. К проблеме мозговых механизмов психической активности // Психологические исследования, посвященные 85–летию Д. Н. Узнадзе. – Тбилиси, 1973. – С. 274–282.

32. Небылицын В. Д. К проблеме мозговых механизмов индивидуально–психологических различий у человека // Нейрофизиологические механизмы психической деятельности человека. – М., 1974. – С. 118–123.

33. Павлов И. П. Сочинения. – 1949.

34. Пейпер А. Особенности деятельности мозга ребенка. – М., 1962. – 519 с.

35. Психологические исследования интеллектуальной деятельности / Под ред. O. K. Тихомирова. – М., 1979. – 232 с.

36. Пушкин В. П. Психология целеполагания и проблемы интеллектуальной активности // Вопросы психологии, 1977. – № 5. – С. 74–87.

37. Силвестру А. И. Роль индивидуального опыта и опыта общения в формировании у дошкольников представления о своих возможностях: Канд. дис. – М., 1978. – 183 с.

38. Соколов Е. Н. Восприятие и условный рефлекс. – М., 1958. – 331 с.

39. Фонарев А. М. Развитие ориентировочных реакций у детей. – М., 1977. – 87 с.

40. Шоуен Р. От пчелы до гориллы. – М., 1965. – 296 с.

41. Юркевич B. C. Выполнить себя… – М., 1980. – 96 с.

42. Якиманская И. С. Развитие пространственного мышления школьников. – М., 1980. – 240 с.

43. Berlyne D. E. Conflict Arousal and Curiosity. – N. Y: MeGraw–Hill, 1960.

44. Bower T. G. R. Infant Perception on the Third Dimension and Object Concept Development. – In: Cohen L., Salapatec P. (eds.). Infant Perception: From Sensation to Cognition. N. Y.; S. Fco.; L., 1975.

45. Bruner J. Processes of Cognitive Growth: Infancy. Heinz Werner Lectures Series № 3. – Worcester, Mass: Clark University Press with Barre Publishers, 1968. – P. 35–64.

46. Collard R. Exploratory and Play Behaviors of Infants Reared in an Institution and in Lower and Middle Class Homes // Child devel., 1971. Vol. 42. – P. 1003–1015.

47. Fantz R. L. Nevis Sonia. Pattern Preference and Perceptual Cognitive Development in Early Infancy. – In: Mussen P.H., Conger J. Kagan J. (eds.). Readings in Child Development and Personality. – N. Y.: Harper and Row, 1970. – P. 75–96.

48. GibsonJ. Growing–up: A Study of Children. Reading Mass.: Addison–Wesley, 1978. – 526 p.

49. Harlow H. F., Harlow M. Learning to Love. – In: Mussen P. H., Conger J., Kagan J. (eds.). Readings in Child Development and Personality. – N. Y.: Harper and Row, 1970. – P. 118–145.

50. Leach P. Baby and Child. From Birth to Age Five. – Penguin Books. Ltd, 1979. – 512 p.

51. Spitz R. Hospitalism: An Inquiry into the Genesis of Psychiatric Conditions in Early Childhood. – In: Freud A. (ed.). The Psychoanalytic Study of the Child. Vol. I. – N. Y.: International University Press, 1945. – P. 53–74.

52. White B. L. The First Three Years of Life. – Prentice–Hall, 1975. – 285 p.

Проблемы и задачи исследования речи у детей[10]

В жизни современного человека речь имеет громадное значение. Можно выделить три ее основные функции.

Во–первых, речь – наиболее совершенное, емкое, точное и быстродействующее средство общения между людьми. В этом состоит ее межиндивидуальная функция.

Во–вторых, речь служит орудием осуществления многих психических функций, поднимая их до уровня ясного осознания и открывая личности возможность произвольно регулировать и контролировать психические процессы. В этом состоит внутрииндивидуальная функция речи.

В–третьих, речь предоставляет отдельному человеку канал связи для получения информации из сокровищницы общечеловеческого социально–исторического опыта. В этом заключается общечеловеческая функция речи.

В первом случае речь выступает как устная речь: монологи, диалоги, беседа нескольких лиц; во втором – речь протекает во внутреннем плане, в тесном переплетении и единстве с наглядно–образными и моторно–действенными компонентами, в третьем – перед нами письменная речь, овеществленная в графических символах и знаках.

Предложенная выше классификация функций речи не единственно возможная. Однако она имеет определенное преимущество, так как отражает ступени реального процесса развития речи в онтогенезе. Действительно, маленький ребенок в конце 1–го года жизни произносит свое первое слово, обращенное ко взрослому, а потом на протяжении следующих нескольких лет овладевает способностью использовать вербальные средства при взаимодействии с окружающими людьми, сначала только со взрослыми, а после 2 лет – и с другими детьми.

Появление первых слов сразу же оказывает внутрииндивидуальный эффект. Даже самые примитивные ранние вербализации детей перестраивают их чувственный опыт, позволяют достичь более высоких и качественно специфических уровней обобщения, что, в свою очередь, влияет на дальнейшее развитие речи. В работах А. В. Запорожца (1960), а также А. Р. Лурия (1956, 1958, 1959, 1975; А. Р. Лурия, Ф. Я. Юдович, 1956) показано влияние речи на регуляцию поведения детей. Вначале контролирующие вербальные сигналы исходят от взрослого, лишь постепенно ребенок научается самостоятельно планировать и регулировать свою деятельность.

Опубликованные в литературе данные приводят к заключению, что внутрииндивидуальная, или интрапсихическая, функция речи формируется с некоторым запозданием по сравнению с ее междуиндивидуальной функцией. Такое отставание второй функции становится понятным с точки зрения концепции Л. С. Выготского (1983. Т. 3), получившей дальнейшее развитие в трудах П. Я. Гальперина (1959), А. В. Запорожца (см.: Психология детей дошкольного возраста: Развитие познавательных процессов, 1964) и Д. Б. Эльконина (1960). Согласно этой концепции на начальной стадии становления высшие психические функции осуществляются в плане внешней развернутой деятельности и лишь значительно позднее переходят в план умственных действий. В отношении речи этот процесс отчетливо прослежен указанными авторами. Они выделили в качестве его первого этапа внешнюю (диалогическую) речь ребенка с реальным собеседником. Второй этап составляет эгоцентрическая (монологическая) речь с особым, воображаемым собеседником: в нем представлены и своеобразно переплетены черты собственного Я ребенка и черты реального партнера, которого ребенок, однако, не подключает прямо к своей вербальной деятельности. И лишь на третьем этапе, к концу дошкольного возраста, речь ребенка может полноценно протекать целиком во внутреннем плане.

Использование письменной речи для приобщения к общечеловеческой копилке информации начинается в лучшем случае лишь в самом конце дошкольного детства, а истинное овладение этой функцией завершается далеко за пределами дошкольного возраста.

Таким образом, можно с полным основанием утверждать, что представленная нами классификация функций речи имеет реальный генетический смысл и потому не является чисто формальной.

Если обратиться к психологической литературе, то приходится констатировать, что первая функция речи до сих пор изучена недостаточно, в особенности предыстория и самые ранние формы речи. Между тем из сказанного следует, что именно первая функция речи, как средство общения ребенка со взрослыми людьми, с которыми он непосредственно взаимодействует, лежит в основе всего последующего вербального развития индивида. От своевременного появления этой функции зависит, как скоро ребенок овладеет высшими уровнями сознания и произвольности, в какой срок ему станут доступны письменные памятники истории и культуры человечества.

Важность и малая изученность становления у детей речи как средства общения с окружающими людьми и определила задачу экспериментально исследовать возникновение и развитие речи как средства контактов с окружающими людьми у детей в первые 7 лет жизни. Постараемся, прежде всего, расчленить эту большую проблему и выяснить, какими данными располагают здесь психологи.

Анализ психологической литературы позволил нам сделать вывод о том, что процесс становления у детей первой функции речи, то есть овладения речью как средством общения, в течение первых 7 лет жизни (от рождения и до поступления в школу) проходит три основных этапа.

Напервом этапе ребенок еще не понимает речи окружающих взрослых и не умеет говорить сам, но здесь постепенно складываются условия, обеспечивающие овладение речью в последующем. Это довербальный этап.

На втором этапе осуществляется переход от полного отсутствия речи к ее появлению. Ребенок начинает понимать простейшие высказывания взрослых и произносит свои первые активные слова. Это этап возникновения речи.

Третий этап охватывает все последующее время вплоть до 7 лет, когда ребенок овладевает речью и все более совершенно и разнообразно использует ее для общения с окружающими взрослыми. Это этап развития речевого общения.

На каждом этапе становление и развитие речи испытывает влияние многочисленных и весьма разнообразных факторов. Многие авторы подчеркивают значение когнитивных факторов. Так, М. М. Кольцова (1949, 1973а, б) полагает, что перво–сигнальные условные рефлексы во многом определяют характер второсигнальных излишних связей, лежащих в основе первых слов. Некоторые придают большое значение обобщениям на основе чувственно воспринимаемых признаков для формирования содержания первых словесно обозначаемых абстракций. Эти и другие когнитивные факторы действительно играют роль условий, необходимых для возникновения и функционирования речи. Однако когнитивных факторов недостаточно для того, чтобы ребенок научился говорить и чтобы он, владея речью, использовал вербализации при взаимодействии с окружающими людьми.

Решающую роль в становлении речи и использовании ее ребенком играют факторы коммуникативного характера. Необходимо подчеркнуть, что первая – межиндивидуальная функция речи не только генетически исходная, но и основополагающая в становлении речи. Ребенок начинает говорить только в ситуации общения и только по требованию взрослого партнера. В пользу выдвигаемого тезиса свидетельствует ряд фактов. Прежде всего он подтверждается практикой воспитания детей. Наблюдения показывают, что одно из первых и наиболее разительных проявлений госпитализма – задержка или полное отсутствие речевого развития как следствие дефицита общения (Н. М. Щелованов, Н. М. Аксарина – в кн.: Воспитание детей раннего возраста в детских учреждениях, 1955; М. Ю. Кистяковская, 1970; R. A. Spitz, 1945 и др.). Первая и самая настойчивая рекомендация методистов, педагогов раннего детства – как можно больше и чаще разговаривать («общаться») с детьми (Н. М. Аксарина, 1964, 1977; Г. М. Лямина, 1959, 1960, 1964 и др.). Далее, как говорит анализ поведения детей раннего возраста, ничто в их жизни и поведении не делает для них необходимым употребление речи; лишь присутствие взрослого, который постоянно обращается к детям со словесными высказываниями (Г. М. Лямина, 1964; М. И. Попова, 1956, 1958, 1964, 1968) и требует адекватной на них реакции, в том числе речевой («Что это?»; «Ответь!»; «Назови!»; «Повтори!»), заставляет ребенка овладевать речью. Следовательно, только в общении со взрослым перед ребенком встает особая разновидность коммуникативной задачи – понять обращенную к нему речь взрослого и произнести вербальный ответ. Поэтому мы считаем необходимым при рассмотрении каждого из трех этапов генезиса речевого общения сосредоточить внимание на исследовании коммуникативного фактора как решающего условия появления и развития у детей речи.

Мы исходим из предположения, что коммуникативный фактор влияет на развитие речи у детей в ее межличностной функции на всех трех этапах становления (в довербальный период, в момент возникновения и в дальнейшем ее развитии). Но, по всей видимости, такое влияние неодинаково проявляется и сказывается на каждом из этапов. И это связано в первую очередь с тем, что сам коммуникативный фактор изменяется у детей в разные периоды дошкольного детства. Специфика влияния коммуникативного фактора на каждом из этапов становления речи в ее межличностной функции – основное содержание книги. Изучение становления и развития речи в ее коммуникативной функции осуществляется нами в свете концепции о генезисе общения, что предполагает две особенности в подходе к проблеме возникновения речи у детей: особенности понимания самого общения и представления о связи речи с общением.

Общение в настоящей книге рассматривается как коммуникативная деятельность и речь – как средство осуществления этой деятельности, возникающее на определенном этапе ее развития. Под общением мы понимаем определенное взаимодействие людей, в ходе которого они обмениваются разнообразной информацией, чтобы наладить отношения и объединить усилия для достижения общего результата (М. И. Лисина, 1974а). Общение – сторона целостной деятельности ребенка и определяется особенностями этой деятельности (И. Т. Димитров, 1979). Общение – лишь один из аспектов совместной деятельности участников, хотя возможны случаи, когда общение выступает в чистом виде, исчерпывая все взаимодействие, протекающее в этот момент между людьми (М. И. Лисина, 1974а).

Любая деятельность характеризуется определенной структурой. Ее элементами являются побудительно–мотивационная часть (потребность, мотивы, цели), предмет деятельности, соответствие предмета и мотива деятельности, продукт, или результат, деятельности и средства ее осуществления (действия и операции) (А. Н. Леонтьев, 1975). Исходя из данной схемы, мы понимаем общение как тот аспект взаимодействия людей, в котором предметом деятельности является другой человек. Общение как деятельность характеризуется кроме своего предмета также особой потребностью: несводимой к другим жизненным потребностям ребенка. Последняя определяется через продукт деятельности как стремление к оценке и самооценке, к познанию и самопознанию.

Исследования, выполненные нами, показали: в общении потребность изменяется по содержанию в зависимости от характера совместной деятельности ребенка со взрослым. На каждом этапе развития потребность в общении конституируется как потребность в таком участии взрослого, которое необходимо и достаточно для решения ребенком основных, типичных для его возраста задач (М. И. Лисина, Л. Н. Галигузова, 1979).

Различают четыре этапа развития потребности в общении ребенка со взрослым.

I этап – потребность во внимании и доброжелательности взрослого. Это достаточное условие благополучия ребенка в первом полугодии жизни.

II этап – нужда в сотрудничестве или в соучастии взрослого. Такое содержание потребности в общении появляется у ребенка после овладения им произвольным хватанием.

III этап – нужда в уважительном отношении взрослого. Она возникает на фоне познавательной деятельности детей, направленной на установление чувственно не воспринимаемых взаимосвязей в физическом мире. Дети стремятся к своеобразному «теоретическому» сотрудничеству со взрослым, выражающемуся в совместном обсуждении явлений и событий предметного мира. Только понимание взрослым важности для ребенка этих вопросов обеспечивает такое сотрудничество.

IV этап – потребность во взаимопонимании и сопереживании взрослого. Эта потребность возникает в связи с интересом детей к миру человеческих взаимоотношений и обусловлена овладением детьми правилами и нормами их отношений. Ребенок стремится добиться общности взглядов со взрослым. Это позволит малышу использовать их как руководство в своих поступках.

При переходе ребенка к новому этапу развития потребности в общении прежние содержания коммуникативной потребности не отпадают. Они выступают теперь как составные элементы нового, более сложного целого (М. И. Лисина, Л. Н. Галигузова, 1980). Если процесс общения есть деятельность, а его единичные акты суть законченные действия (целостные акты, адресованные другому человеку и направленные на него как на свой объект), то каждый акт общения характеризуется целью, на достижение которой он направлен. Но каждая цель дана в определенных условиях, требующих особого способа действия, и рассматривается тогда уже как задача (М. И. Лисина, 1978а). Задачи, со своей стороны, определяют при данном подходе средства общения, соответствующие операциям в схеме А. Н. Леонтьева.

Развитие общения в качестве целостной деятельности рассматривается нами как смена качественно своеобразных форм, характеризующихся особым содержанием потребности ребенка в общении со взрослым, характером ведущего мотива и преобладающими средствами общения, а также датой возникновения на протяжении дошкольного детства и местом в системе жизнедеятельности ребенка. В возрасте от рождения до 7 лет у детей выделяются четыре формы общения со взрослым: ситуативно–личностное, ситуативно–деловое, внеситуативно–познавательное и внеситуативно–личностное (М. И. Лисина, 1978б).

Хотелось бы подчеркнуть тесную взаимосвязь всех структурных компонентов коммуникативной деятельности на каждом из этапов ее развития.

С точки зрения генезиса общения речь рассматривается как средство общения и соответствует при данном подходе операциям по концептуальной схеме деятельности, разработанной А. Н. Леонтьевым (1972, 1975). Под средствами общения при этой концепции понимаются те операции, с помощью которых каждый участник строит действия общения и вносит свой вклад во взаимодействие с другим человеком (М. И. Лисина, 1974а).

Речь как средство общения, как его операция возникает на определенном этапе развития коммуникативной деятельности. Ее возникновение и развитие обусловлены нуждами общения и общей жизнедеятельностью ребенка. Речь возникает лишь как необходимое и достаточное средство для решения тех задач общения ребенка со взрослым, которые встают перед дошкольником на определенном этапе развития его коммуникативной деятельности и вытекают из более широких жизненно важных для ребенка проблем, связанных с типом ведущей деятельности.

После предварительных соображений перейдем к более подробному знакомству с событиями, составляющими суть каждого этапа генезиса речевого общения.

Этот этап охватывает 1–й год жизни детей – срок небольшой по сравнению с продолжительностью человеческий жизни. Однако он имеет чрезвычайное значение в генезисе вербальной функции ребенка. Исследования, выполненные в лаборатории психологии детей раннего и дошкольного возраста НИИ общей и педагогической психологии АПН СССР, обнаружили, что на протяжении 1–го года ребенок сменяет по крайней мере две формы общения с окружающими взрослыми. К 2 мес. у него складывается ситуативно–личностное общение с близкими взрослыми. Оно характеризуется следующими чертами.

Общение находится на положении ведущей деятельности детей, опосредуя все их остальные отношения с миром.

1. Содержание потребности детей в общении сводится к нужде в доброжелательном внимании взрослых.

2. Ведущим среди мотивов общения является личностный мотив.

3. Основным средством общения с окружающими людьми служит для младенцев категория выразительных (экспрессивно–мимических) движений и поз.

В конце первого полугодия ребенок, овладевший хватанием, переходит на уровень второй, более сложной формы общения со взрослыми. Это ситуативно–деловое общение. Оно отличается такими особенностями.

Общение разворачивается на фоне предметных манипуляций, составляющих новый вид деятельности ребенка, которая занимает положение ведущей.

1. Содержание потребности детей в общении обогащается новым компонентом – стремлением ребенка к сотрудничеству, к совместному действию с окружающими взрослыми; этот компонент не отменяет прежней нужды детей в доброжелательном внимании взрослых, соединяется с ней.

2. Ведущим среди мотивов общения становится деловой мотив, так как дети, побуждаемые практическими задачами манипулятивной деятельности, ищут теперь контактов со взрослым.

3. Основным средством общения с окружающими людьми для младенцев служит категория изобразительных (предметно–действенных) движений и поз – предметных действий, преобразованных для функционирования в качестве коммуникативных сигналов.

Эмоциональные и первые простые практические контакты, замыкающиеся между детьми и взрослыми в рамках двух первых форм общения, не требуют от ребенка владения речью; он ею и не овладевает. Однако сказанное не обозначает, что младенец вообще никак не сталкивается с речью. Как раз наоборот: словесные воздействия составляют большую и значительную часть поведения взрослого по отношению к ребенку (М. И. Лисина, 1974б; С. В. Корницкая, 1973; С. Ю. Мещерякова, 1975а, б и др.). Поэтому можно предполагать, что у младенцев рано появляется особое отношение к звукам речи вследствие их неразрывной связи с фигурой взрослого человека, составляющей для ребенка центр мира на этапе ситуативно–личностного общения и весьма важную его часть на этапе ситуативно–делового общения.

Наблюдения за поведением детей уже давно позволили психологам выделить среди их разнообразных проявлений вокализации. Они имеют вид коротких или певучих звуков, в которых выражается состояние ребенка, начиная от восторга (вскрики, визг) и до напряженного сосредоточения (гукание). Вокализации детей 1–го года жизни являются предречевыми, хотя иногда некоторые из них имеют внешнее сходство со словами. Так, младенец может лепетать «дя–дя», но этот звуко–комплекс не отличается фиксированным звучанием, не имеет строгой предметной отнесенности и не несет номинативной нагрузки: с его помощью ребенок вовсе не называет мужчину или (тем более) брата одного из родителей. Предречевые вокализации часто сопровождают занятия младенца с предметами и служат голосовым аккомпанементом предметных действий.

Однако часто вокализации используются детьми и для общения с окружающими людьми. Н. М. Щелованов и Н. М. Аксарина (1955), Н. Л. Фигурин и М. Н. Денисова (1949), М. Ю. Кистяковская (1970) и другие авторы обязательно включают предречевые вокализации в состав комплекса оживления, который, как мы показали, является видом социального поведения ребенка (М. И. Лисина, 1974а; С. Ю. Мещерякова, 1975а), что подтверждает ранее высказанное на этот счет предположение А. В. Запорожца (Развитие общения у дошкольников, 1974) и Д. Б. Эльконина (1960). С помощью вокализаций дети по своей инициативе привлекают внимание взрослого, с помощью звуков стараются удержать взрослого возле себя, посредством их сообщают взрослому об испытываемом удовольствии или о состоянии дискомфорта.

Таким образом, на 1–м году жизни дети активно слушают словесные воздействия взрослых, а при ответе на обращения старших партнеров и в случаях инициирования контактов с окружающими людьми используют предречевые вокализации. В совокупности эти два явления составляют особую разновидность личностного и делового ситуативного общения; в отличие от собственно речевого его можно называть голосовым. Гипотеза о голосовом общении выдвинута нами в одной из более ранних работ (М. И. Лисина, 1974а). Там же было высказано предположение, что в ходе голосового общения создаются некоторые условия, благоприятствующие впоследствии овладению речью. Первая группа этих условий связана с развитием речевого слуха, вторая – с отработкой речевых артикуляций.

О формировании и этапах развития речевого слуха детей написано немало работ, принадлежащих перу не только психологов, но и физиологов. Так, большое значение для понимания многих сложных процессов, лежащих в основе восприятия речи, имеют работы, выполненные Л. И. Чистович и ее сотрудниками (1956), исследования деятельности слухового анализатора новорожденного (Л. Н. Бронштейн,

Е. П. Петрова, 1952; Л. Н. Бронштейн, Е. П. Петрова и др., 1959), детальное изучение фонематического слуха у детей раннего возраста (Н. Х. Швачкин, 1948а, б), исследование развития звукового анализа слов у детей дошкольного возраста (Л. Е. Журова, 1961, 1962а, б; Л. Е. Журова, Д. Б. Эльконин, 1963) и пр.

Мы считаем эффективным описывать развитие речевого слуха детей через характеристику его избирательности. Такой подход позволяет рассмотреть реакции слухового анализатора ребенка на звуковые стимулы и выяснить в более широком аспекте отношение детей к словесным воздействиям – как феномен не только физиологический или даже психофизиологический, но и истинно психологический. В более ранних публикациях мы уже раскрыли то содержание, которое вкладываем в понятие избирательного отношения человека к воздействиям разных категорий (см., например: М. И. Лисина, В. В. Ветрова, Е. О. Смирнова, 1974; Х. Т. Бедельбаева, 1978). Нам удалось также на примере звуковысотного слуха у детей получить экспериментальные доказательства связи избирательного отношения ребенка к воздействиям с уровнем его чувствительности к ним (М. И. Лисина, Т. К. Мухина, 1966). О связи избирательности с чувствительностью говорят данные и многих других психологов. Например, Б. Г. Ананьев (1940, 1960) и В. И. Кауфман (1966) сообщают, что раздражитель одной и той же интенсивности может быть выделен индивидом или остаться незамеченным в зависимости от того, каково значение этого раздражителя в жизни индивида вообще или в данной ситуации в частности.

Предварительные данные, полученные сотрудниками лаборатории, позволили нам выдвинуть предположение о том, что еще в довербальный период у ребенка складывается особое отношение к звукам речи окружающих взрослых. Отношение характеризуется преимущественным выделением звуков речи среди других – неречевых – звуков и повышенной эмоциональной окраской восприятия первых. По нашим данным, уже в первом полугодии словесные воздействия взрослого вызывают мощную ориентировочную реакцию детей, сменяющуюся через несколько секунд бурной радостью (М. И. Лисина, 1966б, 1974д). До 4–5 мес. разговор взрослого, обращенный к младенцу, вызывает у него комплекс оживления максимальной силы и продолжительности. Это воздействие по эффективности равно ласке, в которую входят и улыбка, и поглаживание ребенка. Эксперименты Д. Б. Годовиковой (1969) четко показали, что речевые воздействия взрослых вызывают во втором полугодии ответное поведение особого состава, отличного от ответа, который вызывают у детей разнообразные звуки, исходящие от неодушевленных предметов. В поведении ребенка при слушании разговора взрослого в первую очередь выявляется ориентировочное начало.

Таким образом, уже в первые месяцы жизни дети начинают среди звуковых раздражителей выделять и фиксировать речевые воздействия окружающих людей. Можно предполагать, что избирательное отношение к звукам слов сравнительно со звуками от физических объектов составляет первый, исходный уровень избирательности речевого слуха у детей.

К концу 1–го года у детей наблюдается углубление анализа уже самих речевых звуков: выделяются два разных параметра – тембровый и тональный.

Для речевых звуков главными образующими и константами являются специфические тембры. Речевой слух – это слух в основе тембровый.

Во втором полугодии ребенок переходит к более сложному взаимодействию со взрослым. В ходе этого взаимодействия у ребенка появляется нужда в новых средствах коммуникации, которые обеспечили бы ему взаимопонимание со взрослыми. Таким средством общения становится речь, вначале пассивная (понимание), а затем активная (инициативные высказывания самого ребенка).

Для овладения речью ребенку нужно научиться отделять смыслоразличительные единицы языка от сопровождающих их звуковых компонентов. В большинстве языков, в том числе в русском, смыслоразличительными единицами являются фонемы. Овладение речью возможно лишь на основе достаточно развитого фонематического слуха. Детям необходимо овладеть анализом, позволяющим отделять высоту звуков от их фонематических особенностей, научиться избирательно воспринимать фонематические различия. Данные разных авторов показывают, что на протяжении раннего детства интенсивно формируется фонематический слух (И. Х. Швачкин, 1948а; А. Н. Гвоздев, 1948; О. В. Овчинникова, 1960; Ю. Б. Гиппенрейтер, 1960 и др.).

Однако в раннем возрасте также значительно развивается и звуковысотный слух. Об этом, в частности, свидетельствует работа Т. К. Мухиной (Т. К. Мухина, М. И. Лисина, 1966), где рассматриваются некоторые особенности звуковысотного различения у детей раннего возраста (от 6 мес. до 2 лет 6 мес.). Основной вывод из работы Т. К. Мухиной таков: дети раннего возраста обладают достаточно большими потенциальными возможностями для дифференцирования звуков по высоте, но обычно не используют их, так как звуковысотные различия не значимы для детей.

В 1972 г. А. Н. Леонтьев высказал предположение о том, что речевой слух у детей раннего возраста может вступать в антагонистические отношения со звуковы–сотным слухом и из–за своей исключительной важности в определенные периоды развития ребенка может мешать восприятию детьми различий звуков по высоте.

Экспериментальное исследование Т. К. Мухиной (1966) содержит факты, косвенно свидетельствующие об антагонистических отношениях между настройкой слуха детей на анализ высоты речевых звуков и их тембровых характеристик и на предпочтительное выделение детьми последних.

Однако факты особого выделения звуков речи среди других звуков и сложного взаимоотношения звуковысотного и тембрового слуха не позволяют еще составить полную картину избирательности речевого слуха у ребенка на довербальном уровне развития его общения с окружающими взрослыми, в частности картину формирования фонематического слуха в раннем возрасте. Почти все из высказанных предположений (М. И. Лисина, А. Н. Леонтьев, Д. Б. Годовикова) требуют экспериментального подтверждения, уточнения и увязывания друг с другом, что мы и старались сделать в данной исследовательской работе.

Второй этап служит переходной ступенью между двумя эпохами в общении ребенка с окружающими людьми – довербальной и вербальной. Несмотря на такое промежуточное положение, он растянут во времени и охватывает обычно более полугода – от конца 1–го года до второй половины 2–го года. В случае замедленного речевого развития второй этап может растянуться на год–полтора.

Основное содержание второго этапа составляют два события: возникает понимание речи окружающих взрослых, и появляются первые вербализации. Оба события тесно связаны между собой, и не только по времени, но и по существу. Они представляют двуединый способ решения одной коммуникативной задачи. Задачу ставит перед ребенком взрослый – он требует от детей выполнить действие по словесной инструкции и предусматривает в некоторых случаях действие не только локомоторное или предметное, но и вербальное. Если взрослый не предусматривает речевого ответа и не настаивает на нем, то у детей образуется разрыв между уровнем развития пассивной и активной речи с отставанием последней (Г. М. Лямина, Н. И. Чагуа, 1963; М. И. Попова, 1964). И понимание речи взрослого, и словесный ответ на нее осуществляются на основе активного восприятия высказывания и его проговаривания.

Проговаривание выступает при этом и как перцептивное действие, моделирующее специфические речевые тембры (Л. Е. Журова, 1962б; Л. Е. Журова, Д. Б. Эльконин, 1963), и как способ произвольного артикулирования произносимого слова.

Понятие коммуникативной речевой задачи мы вводим по аналогии с понятиями сенсорной, перцептивной и общей коммуникативной задач (А. В. Запорожец, Л. А. Венгер, В. П. Зинченко, А. Г. Рузская, 1967; А. В. Запорожец, М. И. Лисина, 1974). Это понятие не предполагает ясного осознания индивидом встающих перед ним требований или словесного их формулирования. Термином «задача» обозначается объективно встающая перед индивидом проблемная ситуация, имеющая для субъекта побудительную силу, но осознаваемая или вербально формулируемая им в самых различных формах либо даже не осознаваемая вовсе.

Обязательным компонентом такого понимания задачи является признание ее побудительного действия на индивида. Обычно это свойство задачи отмечают, говоря о том, что задача принимается индивидом. Только принятая задача побуждает его к соответствующей деятельности, направленной на решение проблемы. Применительно к нашему случаю сказанное означает, что исследователь должен проанализировать:

а) объективно задаваемое взрослым содержание речевой коммуникативной задачи, предлагаемой ребенку;

б) воспринимаемое ребенком содержание задачи;

в) побудительное действие разных компонентов проблемной ситуации.

Сопоставление основных условий, в которых происходит усвоение детьми первых слов в житейских ситуациях (см., например, дневниковые записи А. Н. Гвоздева, 1981) или на специальных занятиях по развитию речи (М. И. Попова, 1968 и др.), привело нас к выводу о существовании типичной ситуации, по–видимому, наиболее эффективной для воплощения в ней речевой коммуникативной задачи. Это, как правило, ситуация индивидуального взаимодействия взрослого и ребенка. С помощью нехитрых способов взрослый привлекает внимание ребенка к предмету, для чего показывает на предмет, проделывает с ним те или иные манипуляции, протягивает его ребенку, сам погружается в рассматривание предмета и т. д. При этом взрослый произносит слово, обозначающее предмет, и неоднократно это слово повторяет.

Таким образом, ребенку презентируются два основных элемента задачи: объект и его словесное обозначение – в связи друг с другом. Кроме того, взрослый создает практическую необходимость для ребенка усвоить эту связь и научиться актуализировать ее. С этой целью взрослый либо просит ребенка назвать указываемый предмет, либо сам называет его и ждет, отыщет ли ребенок нужный объект среди группы других. Успешное действие ребенка вознаграждается выдачей ему предмета для игры, в которую иногда включается и взрослый. Описанная ситуация точно воспроизводит ситуацию выработки условных рефлексов из категории так называемых произвольных движений (Н. И. Красногорский, 1952; И. П. Павлов, 1949). Неудивительно поэтому, что решающим условием успеха становится уровень потребности, побуждающей ребенка проделать громадный нервный труд, необходимый для замыкания нервной связи.

У детей, усваивающих речь, дело обстоит неизмеримо сложнее. Но и здесь мы прежде всего, оказываемся перед вопросом: какая потребность лежит в основе решения ребенком речевой коммуникативной задачи? Может быть, это потребность в овладении предметом для получения от него новых впечатлений (Л. И. Божович, 1968) или для активного манипулирования с ним (Г. Ниссен, 1960)? Тогда успешность обучения должна зависеть от привлекательности предмета, от его желательности для ребенка. Или же главную роль играет потребность ребенка в общении со взрослым, для которого манипуляции с предметом составляют только предлог и повод? Тогда успешность обучения должна зависеть от отношений ребенка с тем взрослым, который учит его говорить, от содержания коммуникативных связей между партнерами.

Исходя из позиции, рассмотренной нами выше, мы выбрали вторую альтернативу и предположили, что усвоение детьми пассивной речи и произнесение ими первых активных слов в решающей степени зависят от коммуникативного фактора. Поскольку к концу 1–го года ребенок освоил уже две формы общения и накопил относительно богатый опыт взаимодействия с различными людьми, этот коммуникативный фактор должен представлять собой достаточно сложное образование, нуждающееся в специальном анализе. В ходе анализа мы выделили в коммуникативном факторе три стороны, каждая из которых представляет собой результат устоявшихся за многие месяцы контактов ребенка с окружающими взрослыми:

а) эмоциональные контакты;

б) контакты в ходе совместных действий;

в) голосовые контакты.

Рассмотрим контакты каждого рода отдельно.

Эмоциональные контакты. Многие исследователи раннего детства указывают на задержки в речевом развитии ребенка, растущего в условиях госпитализма или значительную часть времени проводящего в детском учреждении, где большое внимание уделяют физическому уходу за детьми, где много игрушек и много обслуживающих ребенка говорящих взрослых, но ребенку недостает близких, личностных контактов.

Такие исследователи, как Н. М. Щелованов (1938), Н. М. Аксарина (1939), Е. К. Каверина (1950), Ф. И. Фрадкина (1955), J. L. Gewirtz, H. M. Ross, D. M. Baer, H. L. Rheingold (J. L. Gewirtz, D. M. Baer, 1958; H. X. Rheingold, 1961; H. L. Rheinold, J. L. Gewirtz, N. W. Rose, 1959), высказывают предположение, что отставание в речевом развитии наблюдается всегда, когда ребенок на этапе общения со взрослыми испытывает недостаток в личном, положительно окрашенном эмоциональном контакте с ними или когда в этом контакте наблюдаются какие–либо дефекты.

Эмоциональные связи у детей со взрослыми впервые возникают вскоре после рождения и к 2 мес. складываются в сложную деятельность, в которой обмен партнеров выражениями взаимного удовольствия и интереса составляет основное содержание и суть. Это ситуативно–личностная форма общения, о которой мы говорили выше, в связи с доречевым этапом генезиса коммуникативных операций. Мы подчеркивали тогда, что после перехода детей на уровень более высокой формы ситуативно–делового общения значение эмоциональных контактов не уменьшается. Оно, скорее, даже возрастает, так как расположение ребенка и взрослого друг к другу включает теперь оценку также и практических умений, способностей к интересной совместной деятельности.

Как же может влиять наличие у ребенка эмоционального контакта со взрослым на успешность принятия и решения речевой коммуникативной задачи? Можно предположить, что в присутствии человека, к которому ребенок испытывает расположение и привязанность, дети будут чувствовать себя более непринужденно, станут свободно ориентироваться в окружающем, сумеют своевременно переключать внимание с одних элементов ситуации на другие и потому скорее смогут связать между собой вид предмета и его название так, как того требует выдвигаемая взрослым задача. Основания для такого предположения можно почерпнуть, в частности, в работе С. Ю. Мещеряковой (1975а, б), показавшей в своих опытах, что в присутствии близкого взрослого дети конца 1–го года жизни активнее обследуют ситуацию, чем в одиночестве или в обществе малознакомого им человека, к которому они не чувствуют привязанности.

Далее, опыт близких отношений со взрослым помогает ребенку быстрее выделить коммуникативную речевую задачу, найти средства для ее решения. Дети смелее смотрят в лицо близкого взрослого, скорее обнаруживают движение губ человека при артикулировании им слова и быстрее перенимают это движение путем рассматривания и ощупывания рукой. Факты такого рода были описаны в наших работах (М. И. Лисина, 1974 г; А. Г. Рузская, 1974а). Они позволяют представлять пути влияния эмоционального контакта со взрослыми на формирование у детей зрительно–слуховых связей, роль которых в возникновении речи выделяет, например, А. Н. Соколов (1968).

Подчеркнем также, что аффективное расположение ко взрослому усиливает тенденцию детей раннего возраста к подражанию. Этот факт был установлен нами в отношении предметных действий (М. И. Лисина, 1974 г; М. И. Лисина, А. Г. Рузская, Т. М. Сорокина, 1974). Логично думать, что и в отношении движения речевых органов может проявиться та же тенденция. А это означает, что артикулирование названия предмета вызовет у ребенка склонность повторять произносимые взрослыми слова и, следовательно, будет способствовать принятию детьми коммуникативной речевой задачи, придаст ей побудительное действие.

Таким образом, естественно предположить, что эмоциональные контакты со взрослым могут оказывать стимулирующее влияние на становление вербальной функции, благодаря тому что вызывают у ребенка желание говорить, как говорит взрослый. К этому присоединяется растущая направленность ориентировочно–исследовательской деятельности ребенка на говорящего взрослого и соотнесение этого с предметными элементами ситуации.

Контакты в ходе совместных действий к началу этапа становления речи также составляют значительную часть социального опыта ребенка. Практическое сотрудничество со взрослым в условиях, когда старшие организуют деятельность детей, помогают ее осуществлять и контролируют процесс ее осуществления, приводит к тому, что у ребенка формируется обобщенная позиция младшего партнера, ведомого взрослым и постоянно учитывающего инициативу последнего. Исследование С. В. Корницкой (1973) показало, что предметная деятельность детей, начиная со второго полугодия, может развиваться автономно в системе «ребенок – мир вещей», без участия взрослого. В этом случае деятельность общения остается на примитивном уровне и обычно не выходит за пределы ситуативно–личностного общения. Этот факт выражается в том, что ребенок, не получивший опыта практического сотрудничества со взрослыми, умеет манипулировать предметами и неплохо занимается в одиночестве с игрушками. Если же к нему обращается взрослый, то ребенок хочет получить от него только ласку – тянется на руки, прижимается, а в совместную деятельность не вступает. Протянутый взрослым предмет такой ребенок быстро теряет; он не испытывает в присутствии взрослых интереса к игрушкам; поглощенный созерцанием взрослого, ребенок часто как бы не видит предмета и может подолгу смотреть «сквозь» него на человека.

Можно думать, что отсутствие или скудость контактов детей со взрослыми в ходе совместных действий будет мешать ребенку принять коммуникативную речевую задачу в той типичной ситуации, которую мы описали в начале настоящего параграфа. Ведь для того чтобы успешно справиться с ней, ему нужно уметь выделять в ситуации и взрослого, и предмет и, главное, научиться связывать воедино поведение взрослого, артикулирующего слово, с предметом, который взрослый словесно обозначает. И наоборот, опыт совместной со взрослыми деятельности, строящейся на основании использования предметов, вооружает ребенка обобщенными умениями и навыками, полезными для решения коммуникативной речевой задачи.

Самое важное значение имеет, по–видимому, тот факт, что в результате ситуативно–делового общения ребенок научается воспринимать взрослого как сотрудничающего с ним старшего партнера (М. И. Лисина, 1974 г; М. И. Лисина, С. В. Корницкая, 1974) и не столько ищет его ласки, сколько естественно включает его как важнейший компонент в ту проблемную ситуацию, в которую попадает он сам. Далее, его внимание сосредоточивается именно на действиях взрослого – на его манипуляциях с предметом и на артикулировании им названия игрушки. И наконец, поощрения взрослого ребенок склонен связывать со своими собственными действиями, он ищет одобрения своих попыток и потому способен довольно быстро отбросить неправильные акты (например, требование криком дать ему предмет или упорные попытки молча дотянуться до предмета) и закрепить акты, ведущие к цели (изучение артикуляционных движений взрослого, попытки активно повторить слово, произносимое взрослым).

Таким образом, можно считать: практические контакты ребенка со взрослым в ходе совместных действий могут положительно влиять на становление вербальной функции, благодаря тому что организуют ориентировку ребенка, помогают ему выделить ключевые компоненты ситуации – взрослого и предмет – и увидеть в поведении взрослого его содержание – обращенность к предмету и артикулирование слова, обозначающего этот предмет. Такие контакты помогают ребенку также выделить стержневые моменты в коммуникативной речевой задаче, которую ставит взрослый.

Голосовые контакты. В предыдущем параграфе мы уже изложили свое представление о специфическом голосовом общении детей со взрослыми. Такое общение складывается на довербальном этапе речевого развития, в 1–й год жизни, и состоит в восприятии детьми полноценных словесных воздействий взрослого и в ответе на их интонационно–ритмическую, экспрессивную сторону вокализациями, имеющими также выразительное значение. Голосовое взаимодействие – разновидность ситуативно–личностного общения, поскольку сводится к обмену информацией об аффективном отношении одного партнера к другому.

Вместе с тем использование голосовых контактов имеет и особое значение, отдельное от ситуативно–личностного общения в целом. Дело в том, что употребление вокальных звуков как коммуникативных сигналов подготавливает ребенка к освоению речи, направляя его внимание на ту, так сказать, материю, в которую можно облечь пересылаемую партнеру информацию. Если ребенку не представлен голосовой звук как носитель коммуникативной информации, он самостоятельно не открывает тех возможностей, которые скрыты в этом звуке для деятельности общения.

Известно, что, если ребенок из–за особых обстоятельств оказывается вне человеческого окружения и не слышит в раннем возрасте речи взрослых, развития собственной речи у него не происходит («дети–маугли»). Об этой связи свидетельствует также развитие глухоты у нормально слышащих детей, воспитываемых глухонемыми родителями и изолированных от широкого социального окружения (В. И. Бельтюков, 1964). Правда, некоторые специалисты (например: E. N. Lenneberg, 1967; N. Chomsky, 1968) подчеркивают врожденный характер способности ребенка к речи. Но и они рассматривают слышимую речь как звуковой материал, из которого ребенок в дальнейшем строит речь.

Известно, что при падении нормы слышимой речи ниже некоторого предела возникает состояние речевой сенсорной депривации, тормозящее вербальное развитие детей (L. J. Jarrow, 1958, 1972). Эти факты наблюдаются у детей, воспитывающихся в первые месяцы жизни в условиях закрытого детского учреждения. Многие исследователи считают, что отрицательное влияние на вербальное развитие оказывает также речь, однообразная в звуковом отношении, не окрашенная яркими эмоциями и не адресованная прямо ребенку (Н. М. Аксарина, 1964; Е. К. Каверина, 1950; Г. М. Лямина, 1964; М. И. Попова, 1964). На этой основе выдвигается понятие речевой питательной среды (А. Н. Гвоздев, 1948), благоприятствующей становлению у детей речи. В такой среде у детей формируется потребность в понимании речи, без которой самое высокое насыщение опыта ребенка вербальными впечатлениями оказывается бесполезным (М. М. Кольцова, 1973а). И напротив, наблюдение детей за говорящими взрослыми и пристальное внимание взрослых к вокализации детей, радость взрослых в ответ на голосовые проявления ребенка, поощрение взрослыми каждого нового вокального звука приводят к закреплению и прогрессивной перестройке предречевых вокализаций с постепенным приближением их к речи окружающих взрослых (И. М. Кононова, 1968).

Существует тенденция рассматривать предречевые вокализации как этап своеобразных артикуляционных тренировок и установления сенсомоторных связей, только лишь физиологически подготавливающих речь. Между тем нам представляется несомненным, что вопрос о роли, значении и функциях предречевых вокализаций не может рассматриваться изолированно от того влияния, которое оказывает на них социальная среда.

На связь предречевых вокализаций с речью указывает ряд их особенностей. Так, по данным тщательных исследований Р. В. Тонковой–Ямпольской (1963, 1967), предречевые вокализации являются способом моделирования интонационного рисунка слышимой речи. С помощью электроакустических методов наличие интонационного рисунка было обнаружено уже в крике младенца. В дальнейшем наряду с формированием голосовой активности происходит формирование интонирования: чем старше ребенок, тем более сложные интонации содержатся в его вокализациях. В. Манова–Томова (1969) показала, что дети моделируют предъявляемые им для прослушивания в специальных условиях звуки речи в тех случаях, когда в окружающей разговорной среде эти звуки редки или отсутствуют вообще.

Важно отметить, что в ходе голосового общения у детей появляются звукокомплексы, которые позднее начинают употребляться ребенком в качестве первых слов. Это лепетные образования типа «ма–ма», «па–па», «дя–дя», «на» и т. д. Взрослые с готовностью подхватывают эти лепетные образования, многократно возвращают их ребенку («Скажи: ма–ма») и тем фиксируют их в репертуаре вокализаций детей. Взрослые сознательно связывают отдельные звукокомплексы детей с предметами или действиями: «Правильно, это папа!»), способствуя тем самым усвоению детьми номинативной функции речи. Следовательно, взрослые постоянно обрабатывают голосовую продукцию детей, что, несомненно, благоприятствует становлению у ребенка речи.

Таким образом, голосовые контакты ребенка со взрослыми могут положительно влиять на становление вербальной функции благодаря тому, что направляют внимание детей на ту звуковую материю, которая делается затем носителем информации, передаваемой одним партнером другому. При этом лепетные вокализации дают детям и первую готовую форму, чтобы заполнить ее понятийным содержанием, вытесняя чисто экспрессивную нагрузку, которую эти вокализации имели раньше. Однако можно также предположить, что слышимые детьми речевые воздействия взрослых могут положительно влиять на развитие у малышей вербальной функции только в том случае, если эти воздействия будут включены в процесс общения ребенка со взрослым, так что понимание речи окружающих людей и построение собственного активного высказывания приобретают важное значение для осуществления контактов ребенка со взрослыми.

Высказанные выше соображения позволяют нам утверждать, что на этапе становления речи общение ребенка со взрослым создает оптимальный климат для овладения первыми словами, побуждая ребенка принять речевую задачу и отыскать средства для ее разрешения.

Третий из выделенных нами этапов развития речевого общения охватывает период от появления первых слов и до конца дошкольного возраста. За этот длительный срок ребенок проходит громадный путь, овладевая к его концу словом и научаясь с большим искусством применять его для общения (а нас интересует именно эта первая функция речи – межиндивидуальная, как мы определили ее в разделе I).

Какие же основные события следует выделить на третьем этапе речевого общения? Мы отмечаем две основные линии, по которым развивается речевое общение в раннем и дошкольном возрасте: во–первых, изменение содержания общения и развитие соответствующих этому функций речи как средства общения; во–вторых, овладение произвольной регуляцией речевыми средствами.

Изменение содержания речевого общения. Сдвиги здесь возможно проследить, только если принять в расчет развитие деятельности общения у детей раннего и дошкольного возраста. Поэтому следует охарактеризовать генетические формы общения, сменяющиеся на протяжении рассматриваемого периода, как мы сделали это применительно к первому и второму этапам.

Исследования свидетельствуют о смене трех форм общения на протяжении третьего этапа. Первая из них – ситуативно–деловое общение, о котором мы уже говорили. Правда, у детей старше 1–2 лет эта форма общения существенно изменяется: она перестает быть довербальной и протекает теперь с использованием речи. Однако сохранение прежнего содержания потребности в общении (это потребность в сотрудничестве со взрослым) и ведущего мотива (таким мотивом остается деловой) накладывает отпечаток и на речь, обслуживающую эту деятельность. В первое время после возникновения речь, подобно другим средствам общения, остается ситуативной: ребенок обозначает словом элементы данной наглядной ситуации (предметы, действия с ними), слово становится неким условным голосовым указательным жестом. Очень интересно этот факт выступил в исследовании М. Г. Елагиной (1974, 1975). Ребенок улавливает требование взрослого, понимает, что следует что–то произнести, но первоначально не обращает внимания на то, что же именно ему нужно артикулировать. Поэтому малыш говорит либо то слово, которое уже усвоено им ранее, либо какой–то слог и даже звук, получавший одобрение взрослого. Здесь в обнаженном виде обнаруживается ситуативность первых слов в устах ребенка, их жестовый (указательный) характер и условность.

Лишь очень постепенно подводная часть слова заполняется понятийным содержанием и открывает для детей возможность разорвать узы одной частной ситуации и выйти на простор широкой познавательной деятельности. Появление у детей первых вопросов о скрытых свойствах вещей, а также о предметах и явлениях, отсутствующих в данное время или в данном месте (чувственно не презентированных), знаменует переход ребенка от ранних ситуативных форм общения к более развитым внеситуативным формам. Первой из них, и третьей в общегенетическом порядке, становится форма внеситуативного познавательного общения. Основные параметры внеситуативного познавательного общения следующие.

• В рамках этой формы контакты детей со взрослыми связаны с познанием и активным анализированием ими объектов и явлений физического мира, или «мира предметов», по терминологии Д. Б. Эльконина (1971).

• Содержанием потребности детей в общении является их потребность в уважительном отношении взрослого.

• Среди разных мотивов общения ведущее положение занимают познавательные, воплощенные для ребенка в эрудиции и осведомленности взрослого человека.

• Основным средством общения здесь служит речь, так как только слово позволяет детям преодолеть рамки частной ситуации и выйти за пределы сиюминутного времени и места.

Удовлетворение познавательных интересов детей приводит к углублению их знакомства с окружающим и к вовлечению в сферу их внимания мира людей – объектов и процессов социального мира. При этом перестраивается и форма общения детей – она становится внеситуативно–личностной. Ее отличительные признаки:

1) внеситуативно–личностное общение протекает на фоне игры как ведущей деятельности, но зачастую имеет вид отдельных, самостоятельных эпизодов;

2) содержанием потребности детей в общении является их потребность во взаимопонимании и сопереживании взрослого, так как совпадение мнений и оценок ребенка со взглядами старших служит для детей критерием правильности этих оценок;

3) среди мотивов общения ведущее место занимают личностные, олицетворенные во взрослом как субъекте, имеющем свои особые моральные качества, нравственные достоинства, всестороннюю богатую индивидуальность;

4) основными средствами общения, как и на уровне третьей формы, служат речевые операции.

Таким образом, первая линия развития речевых средств общения выражается в том, что эти операции постепенно теряют ситуативность, наполняются истинно понятийным содержанием и дают детям возможность выйти за рамки наличной ситуации в широкий мир вещей и людей. Можно предположить, что в связи с этим у дошкольников происходят изменения в самой материи речи, характере используемой детьми лексики, конструкции предложений, в общей выразительности речи.

Овладение произвольной регуляцией речевой деятельности. В раннем возрасте от ребенка нелегко добиться произнесения даже тех слов, которые он хорошо усвоил. Но постепенно происходит смягчение той опаски и затрудненности, с которыми относятся к слову – и слышимому, и произносимому активно ими самими – маленькие дети, хотя до конца дошкольного детства этот феномен полностью не изживается. В раннем возрасте вербальная деятельность осуществляется на каком–то полупроизвольном уровне: множество самых разнообразных факторов тормозят речь детей и не позволяют контролировать ее ни взрослому, ни – временами – даже самому ребенку. Ни в деловой ситуации, ни по специальной просьбе дети зачастую не говорят хорошо известные им слова, хотя в другой момент легко и охотно их повторяют. Смущение при виде взрослого является одним из факторов, который почти безусловно угнетает речь детей. Молчание или речь шепотом часто служат главным указанием на робость, испытываемую детьми. По данным А. Г. Рузской (1974б), до самого дошкольного возраста сохраняется угнетение речи при виде нового человека, что обнаруживается иногда не в отсутствии речи, а в обеднении ее содержания. Это означает, что при разговоре с близкими взрослыми дети менее ситуативны, более доверительны, проявляют более развитые интересы, чем при разговоре с посторонними людьми, когда ребенок как будто спускается на одну–две ступеньки ниже во всех своих проявлениях.

Однако с возрастом дети все более овладевают произвольной регуляцией речи, и это составляет непременное условие их обучения в детском саду и в особенности их подготовки к обучению в школе.

Таким образом, третий этап развития речевого общения состоит, главное, в том, что дети овладевают понятийным наполнением слова и потому научаются применять его для передачи партнеру все более сложной и абстрактной по содержанию информации. Одновременно дети научаются произвольно регулировать вербальную функцию, вследствие чего она превращается в самостоятельный вид деятельности. Речевая деятельность может после этого развиваться дальше в относительной независимости от непосредственного процесса живого общения ребенка с конкретным взрослым. Но нельзя забывать, где кроются истоки речевой деятельности, нельзя упускать из виду, что своими корнями речевая деятельность уходит в деятельность общения.

1. Аксарина Н. М. Важнейшие факторы развития речи детей раннего возраста // Вопросы педагогики раннего детства. – М., 1964.

2. Аксарина Н. М. Воспитание детей раннего возраста. – М., 1977.

3. Аксарина Н. М., Щелованов Н. М. Воспитание детей в яслях. – М., 1939.

4. Ананьев Б. Г. Постановка проблемы чувствительности // Исследования по проблемам чувствительности. – М., 1940. Т. 13.

5. Ананьев Б. Г. Психология чувствительного познания. – М., 1960.

6. Бедельбаева Х. Т. Развитие избирательного отношения к зрительным воздействиям у детей дошкольного возраста: Автореф. канд. дис. – М., 1978.

7. Бельтюков В. И. Об усвоении детьми звуков речи. – М., 1964.

8. Божович Л. И. Личность и ее формирование в детском возрасте. – М., 1968.

9. Бронштейн А. И., Петров Е. М. Исследование звукового анализатора новорожденных и детей раннего грудного возраста // Ж. ВНД, 1952. Т. II. – Вып. 3: Материалы по исследованию слуха новорожденных и детей раннего грудного возраста / А. И. Бронштейн, Б. П. Петров, П. М. Брускин, А. Г. Каменецкая // Проблемы физиологической акустики. – М., 1959. – № 4.

10. Гальперин П. Я. Развитее исследований по формированию умственных действий // Психологическая наука в СССР. – М., 1959. Т. I.

11. Гвоздев A. Н. Усвоение ребенком звуковой стороны русского языка. – М., 1948.

12. Гвоздев A. Н. От первых слов до первого класса (дневник научных наблюдений). – Саратов, 1981.

13. Гиппенрейтер Ю. Б. О воспитании высоты звука: Автореф. канд. дис. – М., 1960.

14. Годовикова Д. Б. Особенности реакций младенцев на «физические» и «социальные» звуковые раздражители // Вопросы психологии, 1969. – № 6.

15. Димитров И. Т. Содержание и функции образа самого себя у дошкольников. – М., 1974.

16. Елагина М. Г. Влияние потребности практического сотрудничества со взрослым на развитие активной речи у детей раннего возраста // Общение и его влияние на развитие психики дошкольников. – М., 1974.

17. Елагина М. Г. Некоторые особенности общения детей раннего возраста со взрослыми, способствующие возникновению у них речевых коммуникаций // Экспериментальные исследования по проблемам общей и педагогической психологии. – М., 1975.

18. Журова Л. Е. Исследование развития звукового анализа слова детей дошкольного возраста // Доклады АПН РСФСР, 1961. – № 1.

19. Журова Л. Е. Психологический анализ процесса обучения чтению дошкольников. Сообщение I. Роль интонирования в звуковом анализе слова // Доклады АПН РСФСР, 1962а. – № 5.

20. Журова Л. Е. Психологический анализ процесса обучения чтению дошкольников. Сообщение II. Значение звукового анализа слова // Доклады АПН РСФСР,1962б. – № 6.

21. Журова Л. Е., Эльконин Д. Б. К вопросу о формировании фонематического восприятия у детей дошкольного возраста // Сенсорное воспитание дошкольников. – М., 1963.

22. Запорожец А. В. Развитие произвольных движений. – М., 1960.

23. Запорожец А. В., Венгер Л. А., Зинченко В. П., Рузская А. Г. Восприятие и действие / А. В. Запорожец. – М., 1967.

24. Запорожец А. В., Лисина М. И. Развитие общения у дошкольников. – М., 1974.

25. Каверина Е. К. О развитии речи детей первых двух лет жизни. – М., 1950.

26. Кауфман В. И. Формирование анализа слов предложения у дошкольников (включая союзы). – М., 1966.

27. Кистяковская М. Ю. Развитие движений у детей первого года жизни. – М., 1970.

28. Кольцова М. М. О возникновении и развитии второй сигнальной системы у человека // Труды физиологического ин–та им. И. П. Павлова. – М., 1949. Т. 2.

29. Кольцова М. М. Ребенок учится говорить. – М., 1973а.

30. Кольцова М. М. Двигательная активность и развитие функций мозга у ребенка. – М., 1973б.

31. Кононова И. М. Основные факторы формирования первичных голосовых реакций у детей первого года жизни: Автореф. канд. дис. – М., 1968.

32. Корницкая С. В. Влияние содержания общения на отношение детей раннего возраста к взрослому // Вопросы психологии, 1973. – № 4.

33. Красногорский Я. И. Физиология становления детской речи // Ж. ВНД, 1952. Т. 2. – Вып. 4.

34. Леонтьев А. Н. Проблемы деятельности в психологии // Вопр. философии, 1972. – № 9.

35. Леонтьев А. Н. Деятельность, сознание, личность. – М., 1975.

36. Лисина М. И. Развитие познавательной деятельности детей первого полугодия жизни // Развитие восприятия в раннем и дошкольном детстве. – М., 1966.

37. Лисина М. И. Возрастные и индивидуальные особенности общения со взрослым у детей от рождения до семи лет: Автореф. докт. дис. – М., 1974а.

38. Лисина М. И. Влияние общения со взрослым на развитие ребенка первого полугодия жизни // Развитие общения у дошкольников. – М., 1974б.

39. Лисина М. И. Общение ребенка со взрослым как основной фактор возникновения активной речи в раннем возрасте // XXIV Всесоюзное совещание по проблемам ВНД, посвященное 125–летию со дня рождения И. П. Павлова. – М., 1974.

40. Лисина М. И. Возникновение и развитие непосредственно–эмоционального общения со взрослым у детей первого полугодия жизни // Развитие общения у дошкольников. – М., 1974.

41. Лисина М. И. Общение со взрослым у детей первых семи лет жизни // Проблемы общей, возрастной и педагогической психологии. – М., 1978.

42. Лисина М. И., Ветрова В. В., Смирнова Е. О. Об избирательном отношении к речевым воздействиям взрослого у детей раннего и дошкольного возраста // Проблемы общения и воспитания. – Тарту, 1974. Т. I.

43. Лисина М. И., Галигузова Л. Н. Изучение становления потребности в общении со взрослым и сверстниками у детей раннего возраста // Психолого–педагогические проблемы общения. – М., 1979.

44. Лисина М. И., Галигузова Л. Н. Становление потребности детей в общении со взрослым и сверстниками // Исследования по проблемам возрастной и педагогической психологии. – М., 1980.

45. Лисина М. И., Корницкая С. В. Влияние содержания общения с взрослым на отношение к нему ребенка // Общение и его влияние на развитие психики ребенка. – М., 1974.

46. Лисина М. И., Мухина Т. К. Исследование звуковысотной чувствительности у детей // Новые исследования в педагогических науках, 1966. – № 7.

47. Лисина М. И., Рузская А. Г., Сорокина Т. М. Сравнительное влияние словесного и мимического подкрепления на деятельность детей. Сообщение I. Эффективность подражания при подкреплении мимикой и словом // Новые исследования в психологии, 1974. – № 2/10.

48. Лурия А. Р. О регулирующей роли речи в формировании произвольных движений // Ж. ВНД, 1956. Т. II. – Вып. 5.

49. Лурия А. Р. Роль речи в психическом развитии ребенка // Вопросы психологии, 1958. – № 5.

50. Лурия А. Р. Развитие речи и формирование психических процессов // Психологическая наука в СССР. – М., 1959. Т. I.

51. Лурия А. Р. Научные горизонты и философские тупики в современной лингвистике // Вопросы философии, 1975. – № 4.

52. Лурия А. Р., Юдович Ф. Я. Речь и развитие психических процессов у ребенка. Экспериментальное исследование. – М., 1957.

53. Лямина Г. М. Развитие речи детей второго – начала третьего года жизни: Автореф. канд. дис. – М., 1959.

54. Лямина Г. М. Развитие понимания речи у детей второго года жизни // Вопросы психологии, 1960. – № 3.

55. Лямина Г. М. Развитие речи у детей в раннем возрасте. – М., 1964.

56. Лямина Г. М., Чагау Н. И. О формировании правильного произношения слов у детей от полутора до трех лет // Вопросы психологии, 1963. – № 6.

57. Мещерякова С. Ю. Особенности «комплекса оживления» у младенцев при воздействии предметов и общении со взрослым // Вопросы психологии,

1975а. – № 5.

58. Мещерякова С. Ю. К вопросу о природе «комплекса оживления» // Экспериментальные исследования по проблемам общей и педагогической психологии. – М., 1975б.

59. Мухина Т. К., Лисина М. И. Зависимость возрастных и индивидуальных показателей звуковысотного дифференцирования от характера деятельности детей в преддошкольном возрасте // Развитие восприятия в раннем и дошкольном детстве. – М., 1966.

60. Ниссен Г. В. Филогенетическое сравнение // Экспериментальная психология. – М., 1960.

61. Овчинникова О. В. Опыт формирования звуковысотного слуха: Автореф. канд. дис. – М., 1960.

62. Павлов И. П. Полное собрание сочинений. – М.; Л., 1949. Т. 3.

63. Попова М. И. К вопросу об овладении грамматическими элементами языка детьми преддошкольного возраста: Автореф. канд. дис. – М., 1956.

64. Попова М. И. Грамматические элементы языка в речи детей преддошкольного возраста // Вопросы психологии, 1958. – № 3.

65. Попова М. И. Особенности речевого общения и речевого развития детей раннего возраста в дошкольных учреждениях // Вопросы педагогики раннего детства. – М., 1964.

66. Попова М. И. Особенности речевых проявлений детей первого и второго полугодия жизни // Вопросы психологии, 1968. – № 4.

67. Попова М. И. Психология детей дошкольного возраста: Развитие познавательных процессов / Под ред. А. В. Запорожца. – М., 1964.

68. Рузская А. Г. Влияние эмоционального контакта со взрослым на появление первых слов у детей конца первого – начала второго года жизни // Общение и его влияние на развитие психики ребенка. – М., 1974а.

69. Рузская А. Г. Особенности общения детей 2–7 лет с посторонним и близким взрослым // Общение и его влияние на развитие психики ребенка. – М., 1974б.

70. Соколов А. Я. Внутренняя речь и мышление. – М., 1968.

71. Тонкова–Ямпольская Р. В. Спектрографическая и интонационная характеристика голосовых звуков новорожденных детей // Материалы VI научной конференции по вопросам возрастной морфологии, физиологии и биологии. – М., 1963.

72. Тонкова–Ямпольская Р. В. Сравнительный электроакустический анализ голосовых возможностей детенышей обезьян и новорожденных детей // Восьмая научная конференция по возрастной морфологии и биохимии. – М., 1967.

73. Фигурин Н. Л., Денисова М. П. Этапы поведения детей в возрасте от рождения до одного года. – М., 1949.

74. Фрадкина Ф. И. Возникновение речи у ребенка // Учен. зап. ЛГПИ им. А. И. Герцена, 1955. Т. 12.

75. Чистович Л. А. Об особенностях восприятия звуковой речи // Тезисы пятого совещания по вопросам речи. – Л., 1956.

76. Швачкин Н. Х. Развитие фонематического восприятия речи в раннем возрасте // Изв. АПН РСФСР, 1948а. – Вып. 13.

77. Швачкин Н. Х. Развитие речевых форм у младшего школьника // Вопросы психологии ребенка дошкольного возраста. – М., 1948б.

78. Щелованов Н. М. Ясли и дома ребенка: Задачи воспитания. – М., 1960.

79. Щелованов Н. М., Аксарина Н. М. Воспитание детей раннего возраста в детских учреждениях. – М., 1955.

80. Эльконин Д. Б. Детская психология. – М., 1960.

81. Эльконин Д. Б. Развитие речи // Психология детей дошкольного возраста: Развитие познавательных процессов. – М., 1964.

82. Эльконин Д. Б. К проблеме периодизации детского развития // Вопросы психологии, 1971. – № 4.

83. Chomsky N. Language and Mind. – N. Y., 1968.

84. GewirtzJ., Baer D. The Effect of Brief Social Deprivation on Behavior for a Social Reinforces // Abnorm. Soc. Psychol., 1958. – № 56.

85. Lennenberg E. H. Biological Foundational Language. – N. Y., 1967. Vol. XYI.

86. Манова–Томова В. Эмоции и говор у молокате дете. – София, 1967. Vol. XVI.

87. Rheingold H. L. The Effect of Environmental Stimulation upon Social and Exploratory Behavior in the Human Infant // M. Foss (Eds.). Determinations of Infant Behavior. – N. Y.; L, 1961.

88. Rheingold H. L., GewirtzJ. L., Ross H. W. Social Conditioning of Vocalizations in the Infant // Compar. Psychol., 1959. – № 52.

89. Spitz R. A. Hospitalism: a Follow–up Report on Investigation Described // The Psychoanal. Study of the Child, 1945. Vol. 1. – № 2.

90. Yarrow L.J. Maternal Deprivation: Toward an Empirical and Conceptual Reevaluation // Psychol. Bull., 1958. – № 3.

91. Yarrow L.J. Maternal Deprivation //A. M. Freedman & H. L. Kaplan (Eds.). The Child, His Psychological and Cultural Development. 1. Normal Development and Psychological Assessment. – N. Y., 1972. Vol. XIY.