Разведка сегодня является необходимым государственным механизмом, решающим целый ряд важнейших внешнеполитических задач. Это доказала история. Это доказывает и современность.

В своей легендарной повести «Семнадцать мгновений весны» Юлиан Семенов вложил в уста разведчика Штирлица весьма интересную мысль: «Разведка только на первой фазе операции должна быть пронизана секретностью. С развитием науки разведка обязана стать открытой картой во внешнеполитической секции, картой, способной доказать контрагенту, что будущее должно быть таковым, а не иным, потому-то и оттого-то. Разведка, считал Штирлиц, должна помочь политическому деятелю осмыслить вероятия; исследовать потенциалы, скрытые тенденции и возникающие, пусть поначалу еще и не оформившиеся, но, тем не менее, качественно новые идеи в противостоящем государстве или блоке государств».

Штирлиц в основном прав, открытость должна быть, но в определенных пределах, не нарушая конспирации источников получения используемой информации.

Именно из-за отсутствия такой необходимой «открытости» и снижалась ценность добываемой разведкой информации, порою жизненно важной для государства. Для достижения «открытости» разведки, которая повышала бы ее эффективность, очень важно, чтобы специфика разведывательной деятельности в общей форме, ее методы были понятны обществу.

Довести до общественности одну из таких особенностей — деятельность женщин-разведчиц и является одной из целей настоящей книги. Трудно писать воспоминания, корнями своими уходящие далеко в прошлое, вновь переживать чувство тревог, радостей и огорчений, встречающихся в непростой работе разведчика-нелегала за рубежом.

В 1971 году француз Э. Мюрэз, оценивая обстановку в мире, отмечал: «Мир зиждется сейчас на равновесии страха». С тех пор прошло много лет, свершились важные события. Казалось, исчез всеобщий страх ядерной войны… Но события конца XX и начала XXI века свидетельствуют, что существуют новые угрозы и страхи, не уравновесив которые, наша Родина может погибнуть как независимое государство.

Поэтому наша внешняя разведка сегодня должна работать как никогда успешно. Для этого ей требуется использовать все силы и методы. Одним из них является «корпус разведчиц», опыт которого незаслуженно игнорируется и не используется в должной мере.

Особенно это заметно на участке легальных резидентур внешней разведки, тогда как в нелегальной разведке женщины часто превосходили разведчиков-мужчин.

И чтобы это утверждение не было голословным, достаточно отметить, что в послевоенный период во внешней разведке активно действовало всего не более трех десятков разведчиц! Однако они внесли достаточно весомый вклад в успехи нашей разведки. Стоит упомянуть Елизавету Юльевну Зарубину, Е. И. Фишер, Леонтину Коэн, Елизавету Ивановну Мукасей, Африку, Марину Ивановну Кирину, О. Шиммель, Галину Ивановну Федорову.

Показать на конкретных примерах деятельность этого небольшого «корпуса» представительниц «слабого» пола и является задачей автора.

Работая над обобщением опыта работы разведчиц во внешней разведке, в основном в послевоенный период, автор не мог не констатировать заметную тенденцию, направленную к снижению доли женщин-профессионалов в «разведывательном поле», в то время как конкретные результаты и эффективность участия разведчиц в решении многих важных проблем говорят о целесообразности увеличения доли «женского корпуса» профессионалов.

В мышлении руководства внешней разведки явно срабатывали устаревшие стереотипы о роли женщины в жизни общества, которые резко контрастировали с действительностью как в нашей стране, так и за рубежом.

Старинная немецкая традиция считает целью жизни женщины в обществе три К — киндер, кюхен, кирхен (дети, кухня, церковь). Сегодня она даже в самой Германии потеряла многих сторонников, а среди большинства цивилизованных народов вообще полностью отброшена. Разве что на Востоке, где женщины издревле втиснуты в прокрустово ложе предрассудков, определенных им религиозными законами, можно еще говорить о сохранении в обществе этой консервативной традиции. Хотя сегодня деятельность женщин-разведчиц с Востока достаточно активна.

В советской разведке активно работали такие профессионалы-разведчицы как Елизавета Юльевна Зарубина, занимавшаяся разведдеятельностью в нелегальных, а затем в легальных условиях более 25 лет; Елена Ивановна Ахмерова, разведчица-нелегал, успешно решавшая сложные задачи в США в течение 9 лет; Зоя Ивановна Рыбкина, которая 20 лет вела разведку, в том числе в качестве руководящего работника в закордонных резидентурах и в Центре; более поздние, но не менее преуспевшие и ставшие настоящими профессионалами: Леонтина Коэн, Африка, Елизавета Ивановна Мукасей, Галина Ивановна Федорова, Анна Федоровна Камаева и другие.

Многие из них были отмечены высокими правительственными наградами, в том числе и боевыми («Соня», Рыбкина, Анна), а Леонтина Коэн стала Героем Российской Федерации (правда, посмертно).

В свете этих неоспоримых фактов автор был немало удивлен суждением, высказанным с высокой трибуны, высокопоставленным чиновником о каких-то особенностях этих кадров, затрудняющих их использование в разведке.

В октябре 1998 года в преддверии знаменательной даты 60-летия Академии разведки один из руководителей СВР в обширном интервью газете «Известия», отвечая на вопрос, почему среди слушателей Академии не видно женщин, которых якобы раньше также готовили к разведывательной работе, ответил: «Возможно, это было до меня. Я лично считаю, что в силу физиологических и психологических особенностей женщинам в разведке работать трудно. Хотя известно, что западные разведки активно используют представительниц слабого пола».

Мало того, что западные разведки все шире привлекают женщин для участия в разведдеятельности и собственная практика внешней разведки противоречит такому суждению, само это высказывание в той форме, как оно появилось в СМИ, по мнению автора, мягко говоря, некорректно и может дезориентировать общественность.

Почему автор считает такой ответ некорректным?

Во-первых, история подготовки именно женщин-разведчиц в прошлом убедительно опровергает суть такого суждения.

Во-вторых, неубедительно прозвучало: «женщинам в разведке работать трудно». Во внешней разведке, как и в любой другой разведывательной службе, имеется такое многообразие функций и направлений деятельности, что целый ряд из них больше подходит именно женщинам и меньше мужчинам. Читатель может убедиться в этом на примерах разведывательной деятельности «Сони», «Ады», «Веги», «Жанны», «Лесли» и других.

Возникает вопрос, можно ли было разведчику мужчине взять на себя их, «женский», участок? Пример «Сони»: она совмещала практическую разведывательную работу с обеспечением двухсторонней радиосвязи с Центром, причем почти 20 лет, без единой промашки. Такая же функция была у «Эльзы», «Лесли» и «Жанны». Женщины прекрасно адаптировались к обстановке и четко выполняли свои обязанности.

О том, как многие из разведчиц выполняли эти «физиологические и психологические» трудные задания, читатель сможет узнать из настоящей книги.

Желание показать нашей общественности действительно большую и важную роль в деятельности внешней разведки женщин и дать шанс реализовать себя тем молодым представительницам «слабого» пола, кои желают послужить на благо Отечеству, явилось еще одним стимулом для появления этой книги.

Автор уверен, что представленная им панорама различных по функциям, географическому месту действия и направлениям работы советских разведчиц вызовет интерес у читателя, особенно молодого.

Завершая работу над книгой, автор выражает глубокую благодарность всем, кто доброжелательно откликнулся на его обращение за помощью в уточнении тех фактических сведений и дат, которые его память не достаточно точно сохранила, а доступные автору источники информации не всегда оказывались надежными. Кроме того, автор благодарен своим коллегам по работе во внешней разведке за оказанное содействие при сборе материалов.

Особенная благодарность за откровенные беседы с ним разведчицам Елизавете Ивановне Мукасей, Ирине Каримовне Алимовой, Галине Ивановне Федоровой, Марине Ивановне Кириной, З. А. Корзникову.

С благодарной памятью автор пишет о славных, незабываемых женщинах: Елизавете Юльевне Зарубиной, Елене Ивановне Ахмеровой, Зое Ивановне Рыбкиной, Африке, Анне Федоровне Камаевой, Леонтине Коэн — личностях неординарных и в разведке и вне службы.

Начиная рассказ о советских разведчицах, нельзя обойти молчанием созданный на Западе миф о женщинах, связанных с разведывательной профессией, в том числе о легендарной Мата Хари.

Эта героиня — голландка по национальности. В ходе Первой мировой войны французское военное командование в оправдание поражения французской армии на фронте и руководители французских спецслужб в подтверждение своих несуществующих успехов в борьбе с немецким шпионажем согласованно решили принести Мата Хари в жертву как «страшную» немецкую шпионку. Ее кандидатура оказалась весьма удобной: она была широко известна, имела знакомства среди немецких и французских военных и ко всему не скрывала своей связи с немецкой и французской разведками.

Широко известная во всей Европе танцовщица восточных экзотических танцев, пытаясь обеспечить себе доступ к богатым немецким и французским офицерам, неосторожно давала согласие на «шпионаж» в пользу немцам против французов, а французам против немцев.

Судя по тому, что можно извлечь из обширных материалов, опубликованных за 80 лет после ее расстрела, в том числе и рассекреченных, недавно документов британской военной разведки, весь «шпионаж» Маты Хари ограничивался ее «согласием» им заниматься, без каких-либо конкретных результатов для обеих противоположных разведок.

Не являясь специалистом в области военного дела и даже вообще слабо разбираясь в чем-либо политическом, эта дама, по своей натуре авантюристка и ловкая только в установлении любовных связей, не понимала сути тех событий, которые происходили вокруг нее и могли бы интересовать разведки некоторых государств.

Свободно разъезжая из страны в страну, в том числе из Германии во Францию через третьи страны и наоборот, она попадала под контроль то немецких, то французских спецслужб, которые считали ее своим ценным агентом, но не могла удовлетворить их интерес чем-либо конкретным и существенным, кроме ублажения личных потребностей руководящих чиновников этих служб своей неистощимой любовью.

Сам факт ее согласия помогать врагам Франции, что она не скрывала от французской стороны, считая это залогом доступа к немцам, как, кстати, и согласие работать на французов, был использован французской контрразведкой для фабрикации шумного судебного процесса в 1917 году. На нем прокурор Морлей назвал ее «величайшим шпионом века»!

С этого момента и началось раскручивание ее истории в мировых средствах массовой информации. Еще больше мифу о Мата Хари повезло в кино. Шесть фильмов, посвященных ей, появилось за прошедшие 65 лет. И каких! С участием таких звезд, как Марлен Дитрих («Опозоренная», 1931 год); Грета Гарбо («Мата Хари», 1932 год); Жа Жа Гарбор («На фронт», 1972 год); Сильвия Кристель («Мата Хари», 1985 год)!

Так кто же такая Мата Хари?

Настоящее ее имя — Маргарет Гертруда Зелле. Она родилась в 1876 году в Лоувардене на северо-западе Нидерландов, в семье мелкого ремесленника-шляпника, вскоре разорившегося. В возрасте 19 лет вышла замуж за офицера голландской армии Маклеода, с которым выехала на Яву, затем на Суматру. Там, у них родилось двое детей. Сначала дочь, потом сын, который умер в детском возрасте.

Миф о Мата Хари как выдающейся шпионке отразился и на жизни ее дочери, которая также была некоторыми авторами представлена ловким агентом американской разведки периода Второй мировой войны, разоблаченной коммунистами во время корейской войны и якобы расстрелянной ими.

На самом деле дочь Мата Хари умерла в 1919 году от инсульта.[1]

Миф о дочери Мата Хари также удосужился киноэкранизации, фильм назывался «Дочь Мата Хари». Так с помощью жадных до сенсаций авторов одни мифы порождают другие.

В этой связи невольно вспоминается другой, мужской, аналогичный миф о разведчике с мировой славой — о полковнике Эдварде Лоуренсе.

Как Мата Хари превратилась в нарицательное обозначение разведчиц и женщин-агентов спецслужб, так и его имя стало нарицательным для разведчиков и агентов мужского пола.

В действительности ни по каким современным меркам разведывательной профессии невозможно считать полковника Лоуренса разведчиком-профессионалом. Он, также как и отец известного советского разведчика Кима Филби — сэр Свинт Джон Филби, представлял и охранял на арабском Востоке интересы Британской империи. Только полковник Лоуренс оказался верным слугой, за что и был всячески расхвален и возвышен. А сэр Свинт Филби более честно отнесся к обманутым Британской короной арабским племенам, перешел на их сторону и раскрыл им глаза на истинные замыслы своих бывших хозяев. За это его заклеймили как изменника.

Если сравнивать достоинства полковника Лоуренса с действительно богато одаренной личностью сэра С. Филби, то опытный арабист, владевший в совершенстве дюжиной восточных языков, знавший досконально обстановку, нравы и обычаи племен, сэр Филби был недосягаем для полковника. Но полковник Лоуренс сослужил верную службу своим хозяевам, обманывая вождей арабских племен нереальными посулами англичан.

Вся ничтожность «великого разведчика» довольно быстро раскрылась в Афганистане, куда он был направлен британскими спецслужбами. Здесь ему не удалось сохранить даже следов личной славы Лоуренса Аравийского.

Вот почему авторы, непомерно восхваляющие Лоуренса Аравийского, предпочитают обходить молчанием его «подвиги» в Афганистане. Ибо там ему нечем было похвастаться.

Не случайно по возвращении в Англию в 1929 году Лоуренс был переведен на незаметное положение простого гражданского лица и практически забыт. В 1935 году в возрасте 47 лет он разбился на мотоцикле. Известие о смерти прошло незаметно.

Но миф о полковнике Лоуренсе как о легендарном английском разведчике стал непомерно раздуваться, что находилось в полном противоречии с действительной его деятельностью во славу великой Британии и ее спецслужб.

При всех условиях любые мифы, западные или наши, хороши, очевидно, для дополнительной характеристики героических дел советских разведчиков и разведчиц, для анализа и правильной оценки их деятельности и условий, в которых им приходилось действовать и решать непростые разведывательные задачи.

В книге рассказано о более 25 советских разведчицах, действовавших в основном в период Великой Отечественной войны и в послевоенные годы.

Подробно характеризовать международную обстановку и положение нашего государства в тот период, очевидно, нет необходимости. Достаточно сказать, что наш народ, а с ним и внешняя разведка, боролся за выживание под угрозой небывалой опасности наступавших фашистских армий.

По иному складывалась обстановка после победы над гитлеровской Германией. Она сразу начала обостряться и достигла своего апогея в виде развернувшейся «холодной войны». Cоветским разведчицам приходилось работать, как правило, в недружественных Советскому Союзу государствах, за малым исключением нейтральных стран, которые также находились под влиянием США и их союзников, поддерживавших «холодную войну» против СССР. Поэтому условия для разведывательной работы были более усложненными, иногда они достигали экстремального напряжения и создавали реальную опасность для жизни разведчиц.

Такие экстремальные ситуации сопровождали деятельность разведчиц Л. Коэн и Е. И. Ахмеровой в США, И. К. Алимовой в Японии, «Сони» в Англии, «Ады» в США и Мексике.

Лично у меня за пятьдесят лет службы во внешней разведке были лишь скрытые потенциальные угрозы со стороны иностранных спецслужб, но ни одна из них не была реализована. Конечно, если не считать высылки канадскими властями в 1946 году.

Но когда я вернулся домой, возникла реальная угроза со стороны бериевского руководства, намеревавшегося арестовать меня. Причем совершенно необоснованно, обвинив в том, что якобы по моей вине в Канаде изменил шифровальщик ГРУ И. Гузенко. Только заступничество пользовавшихся в то время доверием у Берии таких прославленных разведчиков, как В. М. Зарубин и А. М. Коротков, избавило меня от поистине смертельной угрозы. Но это никак не связано с обстановкой и работой разведчиков за кордоном.

Люди, не причастные к разведывательной профессии, часто спрашивают, насколько опасна работа в разведке, в какой мере угроза безопасности и жизни разведчика сопутствует его деятельности?

Думая об этом, я склонен ответить, что наша работа едва ли опаснее многих других вполне гражданских профессий, по крайней мере, в мирное время.

Если разведчик или разведчица являются профессионалами, то риск у них не более чем у водителей автомашин. Даже можно сказать, что шансов избежать угрозы жизни у шофера меньше, чем у разведчика или представителя других опасных профессий, таких, как летчики, шахтеры и т. д. Конечно же, риск возрастает при участии разведчика в любых особо сложных операциях. Например, тайного физического проникновения (ТФП) в особо охраняемые объекты противника как это было в операции «Карфаген» .

Решая всевозможные задачи, разведка при осуществлении операций ТФП наиболее часто сталкивается с совершенно неразрешимыми на первый взгляд проблемами. Но и они порой поддаются решению. Ответ на вопрос, как это получается, можно найти в высказывании академика А. Б. Мигдала: «Кто хотя бы однажды делал работу, лежащую на границе или, казалось бы, за границей возможного знает, что есть только один путь — упорными и неотступными усилиями, решением вспомогательных задач, подходами с разных сторон, отметая все препятствия, довести себя до сознания, которое можно назвать состоянием экстаза (или вдохновения), когда смешивается сознание и подсознание, когда сознательное мышление продолжается и во сне, а подсознательная работа делается днем» .

Настоящий профессионал, использующий все свои способности на преодоление физических, интеллектуальных и, прежде всего, психологических преград при решении конкретных задач разведки, должен работать с настоящим творческим вдохновением. Он — высококвалифицированный мастер, поднимающийся в своем мастерстве до высот искусства. Разведчик-нелегал ко всему прочему должен быть талантливым актером, который постоянно играет роль, навязанную ему чужим окружением и обстоятельствами работы.

Условия будущей работы разведчиц в разных странах порой кардинально отличались друг от друга. Например, в Японии вскоре после войны для И. К. Алимовой, «Сони» в Китае в 30-е годы были иными, чем условия для Г. И. Федоровой и той же «Сони» в разные периоды их работы в Европе или для Е. И. Ахмеровой и Л. Коэн в США. Эти различия требовали гибкости мышления и высокой приспособляемости разведчиц. Большим недостатком и явной слабостью разведчика было бы стереотипное суждение о стране будущего пребывания как о «загранице», без учета, причем досконального, национальных, социальных, бытовых, психологических и других особенностей. Разведчице предстоит не только жить, ничем не отличаясь от местного окружения, но и решать разведывательные задачи. Среди последних особо тщательного учета психологии и менталитета вербуемых представителей страны требует вербовочная работа.

Коль скоро речь зашла о стереотипах, то есть о прочно закрепившихся представлениях в сознании человека, то уместно привести высказывание опытного английского историка А. Тойнби о противопоставлении новых идей привычкам: «Голова, — писал он, — все время застает сердце врасплох, ставя перед ним новые, революционные ситуации, которые сердце не готово воспринять».[2]

Действительно, разведчику приходится все время следить за собой, своими мыслями и чувствами, чтобы не допустить проявления «велений сердца» в поведении и действиях, строго подчинять их своему разуму, объективно и здраво оценивать перемены в окружающей обстановке.

Конечно же, Тойнби писал о происходящих переменах в обстановке, когда сердце все время противостоит, стремится сохранить стереотип ранее сложившихся представлений, считая, что старые понятия продолжают жить и действовать.

История человечества знает много кровавых жертв среди женщин по различным политическим мотивам. Вспомним хотя бы Жанну д'Арк.

Спецслужбы, и в частности разведка, тоже имеют своих героинь, отдавших жизни за Родину или погибших за свои прогрессивные взгляды и за сотрудничество с внешней разведкой. Многие из них остались безвестными героинями, но память о них всегда будет находиться в истории разведки как ее Золотой фонд. Например, имена американки Этель Розенберг, казненной американцами в 1953 году, русской певицы Надежды Плевицкой, умершей в гестаповской тюрьме в 1944 году, и казненных гестаповцами Инги Куммеровой, М. Харнак и многих других антифашисток.

Как ни парадоксально, спустя почти полвека, американцы казнью Э. Розенберг повторили лицемерный акт французов с Мата Хари, принеся в жертву также необоснованно обвиненного в несовершенном преступлении человека. И в 50-х годах американской контрразведке, так же как ранее французской, нужно было доказать этим ложным обвинением свою «эффективность» в борьбе со шпионажем.

Вся вина Этель Розенберг состояла в том, что она отказалась давать показания против мужа и не призналась в том, что знала о его участии в передаче советской внешней разведке секретов атомного оружия.

Этель казнили на глазах мужа, пытаясь заставить его давать показания. Ее героизм состоял в том, что перед казнью она полностью одобрила стойкость мужа и умерла со словами жгучей ненависти к нацизму .

Часто страдали не только профессиональные разведчицы, но и те женщины, которые, как супруги или напарницы, участвовали в той или иной мере в разведывательной деятельности мужей или напарников. Вот один из примеров.

Гюнтер Гийом, имя которого прогремело по всему миру в 1974 году, когда он, будучи референтом канцлера ФРГ Вилли Брандта был арестован как агент разведки ГДР — ШТАЗИ. Вместе с ним была арестована и бывшая жена Кристель Гийом, также являвшаяся агентом. Как известно, в результате разразившегося скандала канцлер В. Брандт вынужден был через 12 дней после ареста Г. Гийома уйти в отставку.

Кристель Гийом была из добропорядочной семьи, отец ее был голландцем. Она сотрудничала со ШТАЗИ и, судя по всему, ее брак с Гюнтером Гийомом не обошелся без участия восточногерманской разведслужбы. Она и Гюнтер прошли соответствующую разведывательную подготовку и выехали на постоянное жительство в ФРГ, где Гюнтер быстро «пошел в гору» и достиг интересовавшего ШТАЗИ высокого положения при федеральном канцлере. Кристель с мужем переехала в Бонн, чтобы работать там в представительстве Гессена, самостоятельно собирать разведывательную информацию и помогать в обеспечении связи ШТАЗИ с Гюнтером. По этой линии шел поток ценной информации. Поэтому разведывательная работа супругов оценивалась ШТАЗИ очень высоко.

24 апреля 1974 года, когда их арестовали, их сыну Петру, родившемуся в ФРГ, было 7 лет. Гюнтера осудили на 13 лет, Кристель — на 8 лет тюремного заключения.

После суда ШТАЗИ помогла сыну вместе с бабушкой переехать в ГДР, где им были обеспечены соответствующие условия жизни и учебы для Петра.

После семилетнего тюремного заключения супруги были освобождены по обмену на арестованных в ГДР западногерманских шпионов и вернулись в ГДР. Петр после женитьбы в ГДР переехал с семьей в ФРГ в 1989 году.

После окончания Второй мировой войны во внешней разведке был заметен спад в использовании женщин на оперативной работе. Если во время Великой Отечественной войны в тылу немецких армий эффективно действовали десятки советских разведчиц, в первую очередь, радисток, таких как легендарная Аня Морозова, в легальных резидентурах работают разведчицы Е. И. Ахмерова, Е. Ю. Зарубина, З. И. Рыбкина, Л. Коэн и другие, то затем число женщин — оперативных сотрудников и нелегалов заметно стало сокращаться. Это было отражением решения руководства НКВД в начале 50-х годов о сокращении сотрудниц — жен разведчиков и работников центрального аппарата.

Под это неразумное указание попало много способных разведчиц, уже поработавших в загранаппаратах, в том числе и на нелегальной разведывательной работе. Так, были уволены Е. Ю. Зарубина, З. В. Зарубина, З. А. Корзникова, К. С. Проскурникова, супруга автора данной книги К. И. Павлова и многие другие.

Противостояние внешней разведки западным спецслужбам в условиях нараставшей «холодной войны» требовало возобновления более активного привлечения женщин к участию в оперативной разведывательной работе как в Центре, так и за кордоном.

В подразделениях внешней разведки стали проводить спецподготовку жен сотрудников. Правда, не обстоятельную, как это делалось в Школе особого назначения (ШОН) в прошлом, а в узкопрактическом диапазоне, в каждом отдельном оперативном подразделении, в соответствии с возникавшими потребностями предстоящей работы супруга, выезжавшего в загранкомандировку. Например, обучение элементам поддержания конспиративной связи через тайники, участию в обеспечении мер контрнаблюдения при личных встречах разведчиков с агентами и прочее.

Однако без специальной подготовки в стационарных условиях, как это было в ШОН (позже РАШ), во внешней разведке не могли появиться такие способные разведчицы для работы в легальных резидентурах в качестве самостоятельных оперативных сотрудниц, какими были З. И. Рыбкина, З. В. Зарубина, О. Шиммель или Е. В. Иванова, окончившая курс в ШОН.

В то же время по линии нелегальной разведки с учетом ее специфики увеличивалось число женщин для индивидуальной подготовки разведчиц-нелегалов. В результате к середине 50-х годов эта разведка уже располагала такими опытными разведчицами-профессионалками, как Л. Коэн, Е. И. Мукасей, И. Алимова, Г. Л. Линицкая, Г. И. Федорова, А. Ф. Камаева, Африка и другие.

Опыт этой службы показывал целесообразность, особенно на примере довоенных лет, возобновления более активного привлечения женских кадров на разведывательную профессию, в том числе и для работы в легальных резидентурах. Требуется не какая-то новая практика, а возврат к «давно забытому старому», но, конечно же, на современном уровне оперативно-технических средств ведения разведки.

Не следует забывать, что самый буйный расцвет и прогресс новых технологий и средств передачи и получения информации никоим образом не изменил сути людей, их чувств и отношений.

Пониманию этой «сути людской» во всей ее многообразности, особенно когда речь идет о корпусе женской агентуры, и могут существенно помочь женщины — оперативные работники, более активное привлечение которых к оперативной деятельности внешней разведки могло заметно увеличить ее разведывательные возможности.

В том же направлении активного привлечения женщин к решению всевозможных разведывательных задач свидетельствовал опыт братской разведывательной службы ГДР — штази. Эта служба в 50 — 60-е годы добилась выдающихся результатов как в успешной разведывательной деятельности разведчиц-профессионалов, так и женщин — агентов-нелегалов и просто агентов.

В качестве примера можно привести работу разведчицы Габриелы Гаст, сделалавшей карьеру в секретной службе.

Защитив докторскую диссертацию на близкую к своей практической деятельности тему «О политической роли женщины в ГДР», Г. Гаст в качестве разведчицы-нелегала выехала в ФРГ. Там она сумела завоевать доверие и высокий авторитет в правящей партии ХДС, поступить в западногерманскую разведку БНД, занять в ней видный пост регирунг-директора и получить доступ к участию в работе 6-го отдела ведомства федерального канцлера. Габриела анализировала секретные доклады БНД, военной разведки (МАД) и ведомства по охране конституции, она пользовалась в БНД репутацией опытного эксперта по Востоку. За успешную разведывательную работу Г. Гаст была награждена высоким правительственным орденом ГДР.

Трудно найти другой пример более успешного комплексного внедрения разведчика в спецслужбы противника. Если сравнивать результат деятельности Г. Гаст в ФРГ с разведдеятельностью там советских разведчиков, то она по своим разведывательным способностями может стать вровень с Х. Фель Фе, а по другим регионам мира сравнима лишь с К. Филби в Англии и О. Эймсон в США, правда, уступая им по продолжительности своих успехов. Из советских разведчиц Г. Гаст можно поставить в один ряд с «Соней», «Адой» и Л. Коэн.[3]

Другой блестящей немецкой разведчицей разведслужбы штази, внедренной вместе с мужем в руководящий штаб НАТО, была Кристинн-Энн Рупп, под псевдонимом «Бирюза» («Туркис»), которая почти 20 лет проводила на Западе успешную разведывательную работу, действуя самостоятельно и помогая мужу (псевдоним «Топаз»). Они поставляли ШТАЗИ важные военно-стратегические и политические документы из руководящих органов НАТО, долгосрочные программы обороны союза, строго секретные документы по развитию систем оружия Запада, включая программу ядерного вооружения.

«Топаз» был принят на работу в НАТО в 1977 году, туда же устроилась и «Бирюза». До конца 1989 года штази получила от них 10 тысяч копий совершенно секретных документов.

У супругов родилось трое детей, с которыми они проживали в собственном доме под Брюсселем.[4]

Еще одна аналогичная операция успешного внедрения восточногерманской разведчицы в штаб-квартиру НАТО была настолько дерзкой и успешной, что в 1979 году потрясла всю систему безопасности этой организации.

Разведчица-нелегал штази Урсула Лоренцен, кодовое имя «Мозель», работала в секретариате штаб-квартиры НАТО в течение 10 лет и добывала важнейшие военно-политические секреты Союза, пока в 1979 году ее не отозвали в Берлин. Ее успешный уход на Восток вызвал в штаб-квартире настоящий кризис доверия. Говорят, что это был самый тяжелый провал в истории НАТО.[5]

После окончания Второй мировой войны начался новый процесс перестройки властных глобальных сил. Как пишет Рикардо Петролло, выходят на передний план в глобальном масштабе новые властные структуры, обладающие господством в нематериальной экономике (научные знания, высокие технологии, информация, связь, реклама, финансы), а владеющие вещественным богатством (земля, природные ресурсы, машиностроение) теряют господство .

Выход на позиции мировой власти новых структур происходит вне национальных государственных границ и их законов, все подчиняется исключительно логике завоевателей и законам конкуренции. Это порождает распространение незаконных методов и способствует криминализации экономики.

«Новейшая история мира, — пишет Р. Петролло, — стала историей возвращения конкистадоров-завоевателей с теми формами господства, которые можно квалифицировать как варварство» .

С ним перекликаются слова другого обозревателя, Игнасио Рамоне, который констатирует: «Эти завоеватели, которые благодаря своим финансовым мощностям проводят стратегию господства в масштабах планеты, как раз и являются подлинными хозяевами земли. Это они решают вопросы разделения мировых ресурсов, определяют цены и ставки, выбирают приоритеты и утверждают правительства» .

Вот и Россию эти глобальные властители с конца ХХ века пытаются превратить в «местное государство». Пока существовал мощный СССР эти тенденции только набирали силу, но в последнюю декаду века они выступили со всей мощью и пагубностью для нашей Родины.

В раннее время их зарождения внешняя разведка уже предвидела будущие опасности и своими усилиями делала все возможное, чтобы эти грозные тенденции не восторжествовали в мире. Многие славные советские разведчики и разведчицы настойчиво трудились, добывая секретные материалы о замыслах будущих властителей мира. Помогая СССР ликвидировать монополию США в области ядерного оружия, советские разведчицы Л. Коэн в США, «Соня» в Англии участвовали в добывании информации по атомной бомбе, Е. И. Ахмерова в США активно помогала мужу в получении разведывательной информации о позициях американских правящих кругов, а И. К. Алимова внимательно следила за антисоветскими планами и маневрами американских империалистов в Японии. Бдительно стояли на своих разведывательных позициях во многих странах мира разведчицы Африка, Е. И. Мукасей и многие другие, о которых рассказывается в настоящей книге, и еще большее число из тех, о которых умалчивается по соображениям конспирации.

Сегодня, к величайшему сожалению можно наблюдать реализацию замыслов пресловутых «хозяев земли».

Интересно, что еще в 1972 году, социолог Дж. Гарсия писал, что «абстрактные на первый взгляд морально-этические и философские системы могут быть использованы в весьма конкретных антигуманных целях для дезориентирования общественного мнения, для обмана молодежи, лишенной устойчивых принципов и убеждений».[6]

Так и свершилось, когда НАТО в 1999 году якобы для защиты населения югославской провинции Косово 78 суток подвергало безжалостной бомбардировке Югославию, убивая сотни ни в чем не повинных югославов, в том числе и жителей Косово.

Мир в целом и широкие массы населения земного шара перестали видеть в нашей стране грозную опасность для их жизни. И не только в результате распада СССР. Американский народ на примере конструктивных усилий России по разрешению опасного югославского кризиса смог убедиться в том, что Россия делает все, чтобы сохранить мир на нашей планете.

Проведенное в начале 1998 года массовое исследование настроения американцев показало, что на вопрос, в ком американцы видят наибольшую опасность в мире для США, только 4 % опрошенных указало на Россию. Это говорит о том, что не удалось американским реакционерам безудержными пропагандистскими кампаниями превратить антисоветизм в антироссийские настроения. В связи с этим, внешняя разведка в новых условиях с началом нового тысячелетия сможет успешно использовать в своей работе в США ставшие широкими симпатии американцев к нашей стране.

Опыт первых послевоенных лет, когда такие симпатии в результате победы над фашизмом были широко распространены в США, подтверждает такой вывод.

Сегодня можно сказать, что труд многих десятков советских разведчиц на протяжении полувекового периода не пропал даром.

Какие же качества советских разведчиц способствовали их успешной разведывательной работе?

Не останавливаясь подробно на отдельных личностях, особо ценных для разведки, схематически посмотрим на общую картину особенностей характера и психики советских разведчиц, используя и некоторые примеры из деятельности иностранных разведчиц, проявивших себя в чем-то выдающемся.

Советские разведчицы всегда проявляли исключительно высокий уровень моральной и политической стойкости. Примерами непоколебимости в этом плане, проявленными на протяжении долгих лет службы, в том числе при долговременном пребывании в исключительно сложных условиях в фашистских и профашистских странах и работе в условиях жесткого контрразведывательного режима, являются многие разведчицы.

В фашистской Германии работали Е. Ю. Зарубина, Такке, М. Харнак, казненная в 1944 году гестаповцами. «Марта».

Во время Великой Отечественной войны в тылу немцев взорвала себя разведчица-радистка А. Морозова, в тюрьме погибла Н. Плевицкая.

В США самоотверженно вели разведку Л. Коэн, Г. И. Ахмерова, порой проводя опасные разведывательные операции, провал которых грозил казнью на электрическом стуле.

В Англии участвовала в операции по получению атомных секретов «Ада», а после войны — «Соня».

После окончания войны в сложных условиях обеспечивали двустороннюю радиосвязь из Западной Европы Соня, Г. И. Федорова; из Австрии и затем с Американского континента — Е. И. Мукасей. Южноафриканская тюрьма не сломила духа разведчицы «Лиины»; в весьма сложных условиях трудилась разведчица А. Ф. Камаева в Бразилии, имея на руках к тому же двоих детей.

Знаменательным показателем стойкости советских разведчиц является тот факт, что за полвека среди них, по существу, не было фактов измены. Единственный случай предательства Е. Петровой в Австралии в 1954 году едва ли можно принимать во внимание, так как он произошел не добровольно, а под сильным нажимом ее мужа и местных спецслужб.

Предательство. В этом очень неприятном и болезненном для любой спецслужбы факторе разведчики-мужчины сильно уступают женской части внешней разведки. Моральный фактор в деятельности советских разведчиц являлся стойким и надежным оружием в противостоянии всевозможным сложностям, стрессам и экстремальным ситуациям, вплоть до угрозы жизни.

Иностранные спецслужбы также учитывают этот фактор. Один из буржуазных военных психологов Н. Коупленд так оценивает его: «Моральное состояние — это самое могущественное оружие, известное человеку: более могущественное, чем самый тяжелый танк, чем самое мощное артиллерийское орудие, чем самая разрушительная бомба».[7]

В моральном факторе наряду с другими составляющими, такими, как политическое самосознание, убежденность в справедливости своей деятельности, входит как определяющее его основу — чувство патриотизма. Именно любовь к Родине, ее истории, культуре всегда отличала россиян.

У других народов это чувство тоже, как правило, сильно развито и в разведывательной работе его необходимо учитывать. Особенно при вербовке агентов, чтобы ненароком не оскорбить самым чувствительным образом. У англичан есть пословица: «Права моя страна или нет, но это — моя страна», то есть наши проблемы нам и решать самим.

Обеспечение патриотических интересов своего Отечества и доставляет, как правило, наибольшее удовлетворение разведчику, делает его работу эффективней, а его самого счастливее.

В этой связи возникает вопрос, что такое счастье в профессиональной деятельности разведчиков?

Древнегреческий философ Аристипп считал, что «удовольствие — вот единственное положительное добро и единственное мерило добра… Счастье есть не что иное, как постоянное удовольствие…».

Основываясь на личном опыте разведывательной деятельности во всей широте ее многообразного диапазона, не могу признать сентенцию Аристиппа правильной, по крайней мере, без уточнения «добра для кого?» и может ли быть постоянное удовольствие, то есть счастье?

Само понятие счастья, как оно испытывается человеком познается в контрасте с несчастьем, то есть неудовольствием по Аристиппу.

В жизни человека, если она не является чем-то застывшим, постоянно удовольствия сменяются на неудовольствия и наоборот. Это однако, не означает, что счастливый человек становится несчастным.

Вообще такое безадресное утверждение о каком-то «положительном» добре ничего не определяет.

Говоря о разведке, смею утверждать, что большинство разведчиков, мужчин и женщин, чувствуют себя по-настоящему счастливыми не тогда, когда они лично получили удовольствие от своей деятельности, а тогда, когда она действительно полезна для дела, которому служили, для твоего Отечества, хотя порою достижение такого результата требует ой как много жертв и далеко не доставляет нам удовольствие. Поэтому удовольствие — не единственное мерило добра.

Но чувство ощущения счастья все же в большей мере испытывается разведчицами, чем разведчиками, ибо женщин общепризнанно считают более эмоциональными, чем мужчин.

С наступлением XXI века в СМИ на Западе все больше появляется сообщений о смелом вторжении женщин в чисто мужскую ранее, разведывательную профессию. Британская контрразведка МИ-5 стала первой спецслужбой, которую возглавила женщина — Стелла Ремингтон. Назначил ее на этот пост вновь ставший премьерминистром Джон Мейджар, не посчитавшийся со стереотипами.

К середине 90-х годов XX века аппарат МИ-5 уже состоял наполовину из женщин-сотрудниц, однако все они, кроме С. Ремингтон, занимали только низовые должности. И вот руководство МИ-5 начало активную компанию, призывая женщин на оперативную работу. При этом представители МИ-5 считают, что женщины имеют ряд качеств, которые в разведывательной и контрразведывательной работе дают им ряд преимуществ перед мужчинами. Во-первых, методичность при проведении расследований, во-вторых, они лучше справляются с необходимостью вести двойную жизнь.

Думается, если в такой стране, как Англия, гордящейся своими древними традициями и прецедентами, пошли на революционное решение, то внешней разведке страны, уже имеющей богатый опыт деятельности разведчиц, следовало бы смелее выдвигать на руководящие должности специалистов из числа нового поколения сотрудниц. Что же касается женских «достоинств и преимуществ», о которых заявляют англичане, то не следует, очевидно, судить о них абстрактно, а в соответствии с конкретными направлениями разведывательной работы. У внешней разведки есть для этого обширный опыт. Многие разведчицы доказали на деле свои способности решать ряд разведывательных задач не хуже мужчин, если не лучше. Это легко проследить на приводимых в книге историях.

Едва ли самому опытному разведчику удалось бы без единого срыва в связи и каких-либо оперативных промахов успешно совмещать двустороннюю радиосвязь с Центром с активной разведывательной работой, как это делала «Соня» в течение почти двадцати лет.

А кто из разведчиков смог бы, как разведчица «Ада» обеспечивать курьерскую связь с нелегалами, разъезжая по Европе, сменив за свою также почти двадцатилетнюю работу 17 раз документы прикрытия, а в Англии и Франции, кроме того, она руководила ценнейшим источником важной разведывательной информации и, так же как «Соня», не допустила ни одного серьезного срыва и нарушения конспирации.

Между прочим, британская разведка МИ-6 к середине 90-х годов уже имела несколько разведчиц-резидентов или их заместителей в ее загранпостах и ряд женщин на руководящих постах в центре. Не сообщая об этом громогласно, разведчики-профессионалы МИ-6 высоко отзываются об их деятельности. По словам одного профессионала, женщины показали себя в разведке как хорошие специалисты. «У них есть все необходимые таланты и четко работающий мозг, способный держать под контролем развитие событий». Поэтому британские профессионалы сходятся во мнении, что женщины имеют право на работу в разведке наравне с мужчинами.

Еще одно чисто женское качество — повышенная эмоциональность по сравнению с мужчинами — иногда бывает очень полезно в оперативной работе, особенно с агентами, и не только из числа женщин. Психологи отмечают, что в процессе взаимодействия с другими людьми участвует еще и впечатлительность — фактор, который психолог Брейлер определяет как синтемия, или созвучие с эмоциональным состоянием другого человека. Имеются в виду и такие явления, как тягостные ощущения в присутствии огорченного человека, и приятные ощущения, когда мы видим человека довольного. Синтемия представляет фактор, чрезвычайно облегчающий человеку осуществление совместных действий с другими людьми. Естественно, для разведчиц легче устанавливать эмоциональный контакт, который облегчает руководство подчиненными, в частности агентами.

Несмотря на заметные сдвиги в пользу выдвижения женских кадров на позиции оперативной работы в разведке, например, в британских спецслужбах, дискриминация женщин в этих службах по сравнению с мужчинами до последнего времени оставалась устойчивой. До начала последней декады ХХ века все усилия феминисток разбивались о неуступчивое сопротивление мужчин, выступавших против широкого доступа представительниц «слабого» пола в равноправные ряды разведчиков-профессионалов. Особенно это наблюдалось в самой мощной западной разведывательной службе — ЦРУ. Но начатое в 1991 году наступление сотрудниц ЦРУ за свои права начало давать плоды.

Хотя женщины пребывали в ЦРУ в 37 % штатных должностей, из них лишь единицы занимали важные руководящие посты, пробившись сквозь «стеклянный потолок» (жаргонное американское понятие, означающее дискриминацию по половому признаку). При этом в оперативном директорате ЦРУ, где сосредоточиваются именно разведчики-профессионалы, а не «бюрократы от разведки», женщинам вообще не давали хода. Между прочим, это похоже на позиции руководства российской внешней разведки. Желая сломить это несправедливое сопротивление, 200 сотрудниц ЦРУ подали на свое руководство в суд, обвинив его в том, что оно блокирует доступ женщин к оперативной работе, в частности на должности резидентов в зарубежных странах .

Лавину судебных процессов против ЦРУ открыла Янин Брукнер, которая за 25 лет службы испытала много несправедливости. И все же она смогла возглавить представительство ЦРУ, правда во второстепенном пункте на Ямайке, где продержалась с 1989 по 1991 год, когда, наконец, не выдержала последней обиды на руководство ЦРУ. Там ее упорно, при полной поддержке центра, не признавали за начальника подчиненные, особенно заместитель. Это завершилось явной дискриминацией, когда ее заместитель был перемещен с повышением в другой пункт, а в отношении Янин встал вопрос о дальнейшей службе. В результате судебного процесса ЦРУ было вынуждено выплатить Брукнер 410 тысяч долларов в качестве возмещения морального ущерба.

Вдохновленные успехом Я. Брукнер 400 сотрудниц ЦРУ, также считавшие себя жертвами дискриминации, направили свои жалобы в суд. Служба умиротворила возмущенных «амазонок», пообещав повышение по должности дюжине сотрудниц и выплатив жалобщицам в общей сложности один миллион долларов в качестве возмещения за моральный ущерб.

Читая такие сообщения из-за границы, невольно с удовлетворением отмечаешь, что у нас во внешней разведке нет такой дискриминации, потому что нет поступлений на оперативную службу женских кадров, а имевшиеся ранее разведчицы были в свое время тихо уволены. Естественно поэтому, раз нет объектов возможной дискриминации, не может быть и ее самой.

Восхищаясь подвигами таких разведчиц, как Аня Морозова, Надежда Плевицкая, Л. Коэн, И. Алимова, и другими, о которых рассказывается в этой книге, невольно обращаешь внимание на то, что у всех них наряду с мужеством, смелостью и решительностью имелись не менее заметный артистизм и творческие способности, которые помогали им создавать искренние и правдивые образы искусственных личностей, соответствующих окружению и создававшейся ситуации. Но что удивительно и что резко отличает разведчиц от обычных актеров, так это соединение творческой игры при исполнении всех возникающих разнообразных ролей с личным выполнением связанных с ними трюков, без привлечения каскадеров, суфлеров, режиссеров. Разведчице неоткуда ждать подсказки, тем более подмены, какой бы тяжелой и рискованной ни была ее роль.

В этой связи интересно сообщение германских СМИ о каскадерше Тане де Вендт. Молодая женщина в свои 30 лет освоила все каскадерские трюки. Когда она достигла высот в своей каскадерской профессии, то потянулась к актерскому искусству. Таня утверждает, что быть успешным каскадером без творческих способностей невозможно, и уверена, что оправдает суждения режиссеров, что у нее есть актерский талант.

Можно сказать, что многие разведчицы, прежде всего нелегалы, обладают таким талантом. Во всяком случае И. Алимова, бывшая киноактриса, стала способной разведчицей, Л. Коэн не раз успешно демонстрировала свои артистические способности, когда возникали в ее работе экстремальные ситуации. Сколько же трудных ролей приходится исполнять каждой разведчице за свою долгую карьеру!

Имеется еще одно общее качество у разведчиц и каскадеров. Таня де Вендт говорит: «Только тому, кто сталкивается с опасностями, есть, что вспоминать». Это также верно и для разведчиков. Но, к сожалению, для ветеранов разведывательной профессии, в том числе и для разведчиц, далеко не все опасности, с которыми им приходилось встречаться в разведывательной работе, можно «вспоминать» вслух, для других. Но для себя это также бывает интересно.

Прежде чем приступить к изложению главной темы — деятельности советских разведчиц, — представляется интересным ознакомиться с несколькими примерами из жизни иностранных разведчиц. В их историях есть схожих с советскими разведчицами.

Одним из периодов наиболее активной разведывательной деятельности, в том числе женщин-разведчиц, в XIX веке был период Гражданской войны в США. Однако история мало сохранила точных свидетельств героической деятельности американских патриоток в том грандиозном столкновении широких масс американского населения. Один из наиболее содержательных примеров — жизнь и деятельность разведчицы «безумной» Бет в тот период.

Два других примера показывают динамическое развитие жизни и разведывательной деятельности двух неординарных представительниц — американки и европейки, активно действовавших в Первой и Второй, мировых войнах.

Сами события мирового значения создавали множество возможностей для различных «разведывательных» ситуаций и действий в них отдельных разведчиц. Избранные две кандидатуры — европейка «Сесиль» и американка «Синтия», по богатству их многообразного разведывательного опыта и специфических подробностей, характерных для любой разведывательной работы, дают возможность читателю сравнить их деятельность с работой советских разведчиц.

В различных СМИ при описаниях эпизодов Первой и Второй мировых войн появлялись краткие сообщения о разведчицах и их подвигах, но очень скупые. Тем не менее по этим сообщениям можно судить о необыкновенных разведывательных способностях, проявляемых разведчицами, их мужестве, смелости и готовности жертвовать жизнью ради достижения поставленных целей.

Так, по французским данным одна женщина-разведчица в период Первой мировой войны уничтожила 16 транспортов и несколько кораблей противника.

Очень талантливой разведчицей на стороне союзников в период Первой мировой войны проявила себя молодая бельгийская девушка Габриель Пити.

Она родилась в 1893 году и будучи сиротой, воспитывалась в монастыре, где и выучила немецкий язык. Когда разразилась война, она работала в ателье мод. С вторжением немцев в Бельгию Габриель включилась в активную антинемецкую борьбу в составе подпольной сети бельгийских патриотов, носившей название «Слово солдата», и вскоре благодаря своим разведывательным талантам, стала играть в ней главную роль.

Габриель умело конспирировалась, используя опыт работы в ателье мод, искусно гримировалась и даже успешно действовала, переодеваясь в форму прусского офицера, под именем Вальтер Хеннинт. Умело меняя внешность, она совершала многочисленные поездки с разведывательными целями и даже успешно посещала другие страны, в том числе Англию, где получала новые задания.

В своей разведывательной работе Габриель, несмотря на свою молодость, очень искусно изменяла внешний вид и характер, проявляя прямо-таки чудеса перевоплощения. Ей ничего не стоило проникнуть в охраняемое немцами кафе под видом мальчишки-газетчика или играть роль пожилого человека. Проявляя талант конспиратора, она мастерски пользовалась тайными квартирами сама и учила этому других участников подполья. Например, она снимала одну комнату как Габриель, а смежную с ней — как лейтенант Хеннинт.

При всем том Габриель проявляла большие контрразведывательные способности, спасая своих помощников от арестов. Но сама она не смогла в результате своей активной разведывательной деятельности избежать провала. 20 января 1916 года Габриель Пити была арестована немцами и приговорена к расстрелу. Она мужественно встретила смерть.

Когда закончилась война на ее родине, на доме в Турне, где она родилась, была помещена мемориальная доска с надписью: «Здесь родилась национальная героиня Габриель Пити, вероломно расстрелянная немцами. 1893–1916 гг.».[8]

Среди тех, кто, беспощадно боролся с фашизмом, было много погибло замечательных советских разведчиц, покрывших свои имена неувядаемой славой. Среди участниц Сопротивления, можно назвать — чешка Милену Есенску, подруга писателя Франца Кафки. Мужественная журналистка, она одна из первых выступила против фашизма после захвата Гитлером в 1939 году Чехословакии. Перейдя на подпольное положение, она продолжала борьбу в рядах борцов Сопротивления, помогала людям, которым угрожал арест, уходить за границу, поддерживала связь с боевыми группами.

В августе 1939 года в печати появился ее страстный призыв «К чешским женщинам», в котором говорилось: «Если вы вступите в связь с немцем, то автоматически исключаете себя из чешского общества».

В ноябре 1939 года Есенска была арестована гестаповцами. После их неудавшейся попытки осудить ее «за измену» из-за отсутствия доказательств, она была отправлена в концлагерь Ривенброк, где и умерла в 1944 году .

В 1942–1943 годах молодая шведка немецкого происхождения Эрика Швартис, выполняя задание шведской контрразведки под кодовым именем «Дядя», внедрилась в качестве секретаря шефа гестапо в посольство Германии в Стокгольме. Она проявила незаурядные разведывательные способности: могла свободно входить в доверие к интересовавшим шведскую контрразведку сотрудникам германского посольства и в первую очередь к самому шефу гестапо Фогелю. Сумела выведать у него важную для Швеции информацию о намечавшемся захвате немцами этой скандинавской страны по так называемому плану «Северная лисица».

В связи с успехами Красной Армии гитлеровцы были вынуждены отказаться в 1943 году от осуществления этого плана, но все равно сведения, добытые «Дядей», позволили Швеции подготовиться на случай нападения.

«Дядя» добыла секреты немецких шифров, и шведы получили возможность читать всю зашифрованную переписку германского посольства между Стокгольмом и Берлином. Она также выявила ряд германских агентов среди беженцев из Германии. К концу 1944 года гестаповцы все же смогли вычислить виновницу утечки информации из посольства, но опоздали схватить ее — Эрика успела скрыться.

Шведские СМИ назвали эту женщину «шведской Мата Хари», хотя, если серьезно оценивать ее разведывательную деятельность, Мата Хари, как говорится, не годилась ей и в подметки.

Для характеристики мужества и хитрости этой разведчицы достаточно только одного факта: каким способом она добывала секреты германских шифров.

Получая для печати на машинке копии расшифрованных шифротелеграмм, она отрывала от них кусочек и прятала под язык, вынося каждый раз по частице интересовавший шведов текст.

Что заставляло эту немку, хотя и ставшую шведской гражданкой, идти на такой огромный, смертельный в случае провала риск? Как она объясняла уже спустя полвека, ее ранние впечатления от нацистов были крайне негативными, их отношение к мировой да и немецкой культуре, музыке и литературе были ей ненавистны. Ко всему этому она влюбилась в шведа, оказавшегося сотрудником шведских спецслужб. Все это и способствовало ее решению участвовать в активной борьбе против фашизма.

Итак, антипатия к нацистам, любовь к представителю фактически обижаемой немцами стране — Швеции, при этом наличие смелого и хладнокровного характера, без которого Эрика не смогла бы решиться на добычу шифров. Добавим еще и творческие, артистические способности, которые помогали ей играть роль перед гестаповцем Фогелем. Все эти качества и помогли Эрике Швартис стать высококлассной разведчицей.

Читатель заметит такие же личностные качества у агента-разведчицы внешней разведки «Марты», жены видного германского чиновника, которая из-за сильной симпатии к советскому разведчику «Федору» пошла на передачу ему секретов мужа. Сначала она сообщала «Федору» обо всем, что узнавала от мужа и его коллег, затем лично сделала ключ от сейфа мужа и стала передавать для ознакомления хранившиеся там совершенно секретные документы.

Эрике требовались смелость и мужество, чтобы скрытно вынести бумаги, которые, кстати, при необходимости она могла проглотить, однако выйдя, из посольства она была в полной безопасности. «Марта» же постоянно находилась в фашистском окружении, была под угрозой опасности разоблачения как агент враждебного Германии государства.

Во время массовых перемещений из людей, спасавшихся от оккупации, выделялись отдельные смелые и решительные противники фашизма, которые примыкали к Сопротивлению. Одной из таких героинь оказалась польская графиня Клементина Манковская, ставшая в процессе подпольной борьбы с немецкими оккупантами настоящей разведчицей.

Разведывательная ее деятельность началась вскоре после начала Второй мировой войны. В преддверии нападения Германии на Польшу мужа Манковской мобилизовали в польскую армию. После прихода немцев Клементина с детьми укрывалась от преследования гестапо на острове Нуармутье. Тогда она и установила связь с польским Сопротивлением, отряд назывался «Мушкетеры».

Вскоре по согласованию с руководителем «Мушкетеров» она устроилась работать переводчиком в немецкую комендатуру. Там Клементина использовала все возможности своего положения для разведывательной работы, выполняла задания, которые поступали отряду «Мушкетеров» из Лондона. Ей удалось получить информацию о готовившемся немецком нападении на Бельгию и Голландию, но эта информация, пока дошла до Лондона, уже устарела.

В марте 1941 года Манковскую арестовали немцы, но ей удалось бежать. К июню того же года она добралась до Варшавы, откуда продолжала направлять разведывательную информацию в Лондон.

После многих приключений к январю 1942 года Манковская становится агентом немецкой военной разведки (абвер), руководителем которой был адмирал Канарис. Во время ее вербовки и сотрудничества с абвером ей довелось встретиться с Канарисом, от которого узнала о его участии в заговоре против Гитлера. Но якобы этим сведениям в Лондоне не поверили. Канарис сообщил Манковской и о готовившемся ее аресте гестапо и направил Клементину с заданием абвера в Лондон.

Через Португалию она добралась до Англии, где в целях зашифровки как английской разведчицы был инсценирован ее арест англичанами. Там состоялась ее встреча с мужем, также оказавшимся в Англии.

На этом известная разведывательная эпопея К. Манковской завершилась.

В 1953 году руководитель Варшавского восстания генерал Бур-Комаровский вручил Клементине Манковской Почетный крест с мечами — высшую награду для штатских лиц за мужество и героизм .

В 1818 году в городе Ричмонд американского штата Виргиния в состоятельной семье южных аристократов родилась Элизабет Ван-Лью. Получив образование в Филадельфии, она вернулась в Ричмонд, превратившийся в центр мятежных южных штатов, где яростно отстаивали рабовладение, за отмену которого выступали северные штаты.

Элизабет к этому времени уже прониклась ненавистью к системе рабовладения, попиравшей права негров, поэтому сразу после возвращения в родное поместье освободила девять своих рабов. Кроме того она выкупила несколько их родственников у других хозяев. Одновременно она начала активно выступать с аболиционистскими[9] требованиями.

Эти действия Элизабет Ван-Лью не могли не вызвать обвинений в нелояльности со стороны сторонников отделения рабовладельческого Юга от северных штатов.

Поскольку, как пишет историк Р. Роуан, «уму заядлого виргинца-рабовладельца недоступна была мысль, чтобы виргинская аристократка могла выступать против дела южан иначе, как будучи совершенно безумна» ,[10] Бэт и присвоили прозвище «безумная», против чего она не возражала, продолжая под прикрытием «помешательства» свою борьбу против рабства.

Казнь известного борца за свободу негров Джона Брауна и вскоре начавшаяся война Севера против Юга подтолкнули Бэт, которую мы в дальнейшем повествовании будем называть без прилагательного «безумная», к более активному участию в начавшейся ожесточенной схватке всех прогрессивных сил против реакционеров на юге, сделавших Ричмонд своей столицей.

Во время Гражданской войны 1861–1865 годов в Соединенных Штатах на стороне северян, боровшихся за отмену рабовладения, на невидимом, разведывательном фронте воевали многие смелые американцы, в том числе и женщины. История сохранила имена разведчиц, подвиги которых ценятся выше подвигов некоторых мужчин-разведчиков. Среди них выделяется своими неординарными личностными качествами, храбростью и хладнокровием, природными разведывательными способностями и изобретательностью Элизабет Ван-Лью.

Р. Роуан справедливо отмечал, что «с этой бесстрашной женщиной могут соперничать лишь немногие герои секретной службы. Она единственная американка, действовавшая во время войны в тылу противника».[11]

Именно ей были обращены после победы слова главнокомандующего северян генерала Гранта: «Вы слали нам ценные сведения, какие только получались из Ричмонда во время войны».

Несмотря на ту важную роль, которую сыграла эта женщина в борьбе за отмену рабства и, следовательно, за поддержку американской демократии, американские историки ЦРУ практически забыли о ней. Это лишний раз свидетельствует об обоснованности выступлений уже в ХХ веке женщин — сотрудниц разведывательной службы США против дискриминации женщин в разведке.

Характерно, что Бэт, будучи разведчицей самобытной, не проходившей никакой специальной подготовки, действуя исключительно интуитивно, безошибочно оценивала возникшую ситуацию. Об этом свидетельствует ее почти пятилетняя активная разведывательная деятельность во вражеской столице, так и не раскрытая разведкой южан.

Бэт очень профессионально и со знанием дела создала из числа близких друзей и своих освобожденных рабов конспиративную сеть информаторов и связников-курьеров. Они доставляли полученные ей ценнейшие разведывательные материалы в генштаб северян, умело используя тайники и искусно маскируя пересылавшиеся материалы.

В столице южан Бэт постоянно окружала рабовладельческая знать, не терпевшая любых поползновений на их «священные права» беспредельно властвовать над своими рабами. И все же Бэт на собраниях безбоязненно выступала на стороне северян. Это, конечно, вызывало обвинения в ее адрес, но спасало ее от гнева и самосуда то, что все были уверены в ее «помешательстве».

Быстро поняв, что слава «помешанной» является хорошим прикрытием для разведывательной работы, Бэт не возражала и «смиренно» принимала прозвище «безумная». Тем более что и ее внешность — хрупкая, невысокая женщина — в соединении с умением принимать соответствующий вид также помогали ей в этом. Она умело поддерживала контакты с рядом высокопоставленных южан, производила на них благоприятное впечатление и получала доступ к источникам информации, интересовавшей северян.

В Ричмонде помимо рабовладельческой знати имелись и мелкопоместные аристократы, среди которых у Бэт были друзья и единомышленники, готовые подключиться для выполнения ее отдельных поручений. Полезными оказывались и старые дружеские связи ее семьи. Среди друзей оказался, например, и главный судья южных штатов Джон Маршалл, пользующийся непререкаемым авторитетом.

В то время как другие женщины Ричмонда шили рубашки для солдат Юга, она упорно собирала информацию о состоянии армии южан, о том, где северянам успешнее нанести удары противнику. С той же целью она охотно занялась благотворительностью и среди военнопленных, получая доступ в тюрьмы, где содержались офицеры и солдаты армии Севера. В вашингтонском штабе заметили, что точность и ценность информации Бэт заметно возросла от постоянного общения с пленными военнослужащими, которые со знанием дела сообщали ей свои профессиональные оценки операций южан. Бэт, понимая важность этой информации, принимала самые разнообразные способы для конспиративного получения и доставки из тюрьмы этих сведений.

Когда однажды ей запретили посещение тюрьмы, то Бэт приняла все меры, чтобы добиться разрешения. Она оделась как светская дама и посетила военного министра Джуду Бенджамина, а затем и начальника контрразведки южан генерала Уиндера, которые, немного пожурив и дав соответствующие распоряжения, разрешили Бэт посещать военную тюрьму. Документ был за подписью Уиндера, полномочия которого давали право в случае чего подписать ей и смертный приговор, если бы она, естественно, была уличена в разведывательной работе на Север. Благодаря своему искусному мастерству Бэт успешно избегала провала.

Этот временный запрет на посещение тюрьмы был единственным официальным взысканием, которое «жалкой, безумной» женщине не удалось избежать. Бэт так эффективно применяла искусство актрисы, что могла изображать и незаслуженно обиженную светскую даму, и скромную работницу-служанку.

По сохранившимся описаниям внешности, Бэт была невысокого роста, но в соответствующем наряде выглядела весьма представительно и не уступала в привлекательности местным знатным дамам.

Бэт со своей матерью регулярно устраивала в своем доме вечеринки, на которые приходили высокопоставленные чиновники и офицеры южан, любившие оказаться в гостеприимном салоне, где хорошо угощают. Это позволяло ей получать «из первых рук» важные разведывательные сведения, которые наряду с другими добытыми из различных источников позволяли составлять ценные для северян сообщения. Гости откровенничали в своих беседах, в то время как сама хозяйка-мать демонстративно не проявляла к ним внимания, а занималась разговорами с дамами. На снующего прислугу-негра гости не обращали никакого внимания. А это как раз и была Бэт, очень чутко улавливающая то, что ей и требовалось.

Несмотря на то что местные газеты Ричмонда клеймили Бэт и ее мать как изменников интересов Юга, офицеры и высокие чиновники продолжали посещать их дом. Этот факт крайне затруднял для контрразведки проверку появившихся подозрений. Кроме того, умело используемое Бэт дружелюбие к их семейству президента Девиса, генерала Уиндера и других предводителей южан мешало контрразведке подступиться к дому Бэт. А ведь простой обыск мог бы создать для нее серьезные проблемы. В том и состояла ценность профессионально проводимой линии но именно в создании безопасных условий для проведения разведывательной работы и состоял профессионализм Бэт.

Правильно оценивая значение надежной связи для доставки добываемой информации в генштаб Севера, Бэт уделяла первостепенное значение организации линий связи. При этом она проявляла чудеса изобретательности в маскировке пересылавшихся сообщений.

В качестве курьеров она использовала девушек-негритянок из числа ее бывших рабынь, одна из которых — Мэри Баусер — специально прошла обучение на курсах.

Для пересылки донесений на Север Бэт организовала пять секретных пунктов, начальный из которых был в доме Ван-Лью, в Ричмонде, а конечный — в штабе генерала Шарпа.

Что отличало деятельность Бэт, так это ее приверженность к секретности всех действий и увлечение таинственностью. Все это спасло ее от разочарования, когда на неоднократные предложения своих услуг генштаб Севера долго не реагировал.

В своем особняке Бэт организовала тайные укрытия для прибывавших с Севера курьеров. В те дни, когда курьеры не появлялись, что могло означать среди многих причин и их арест южанами, Бэт испытывала тревогу, естественно опасаясь своего провала. Когда вскоре она узнавала об аресте и расстреле этих «проклятых шпионов-янки», к ее облегчению присоединялась печаль по новым жертвам. Надо отметить, что за все время работы Бэт не произошло ни одного предательства из числа тех немногих арестованных контрразведкой южан курьеров, кто знал адрес Бэт. В этом она также проявила большую осторожность, только наиболее надежные из агентов могли прятаться в ее доме.

Американский исследователь Вильям Г. Беймер, благодаря которому стали известны подробности жизни и деятельности Элизабет Ван-Лью, указывает на то, как ювелирно она организовывала подвод к президенту Джефферсону Дэвису своего информатора, как решала вопрос проникновения в его «Белый дом», выбрав время и способ, когда тот был «меньше всего начеку». Все это свидетельствует, что она была «гениальная шпионка и руководительница шпионажа».[12]

Суть этой операции состояла в следующем. Бэт имела при себе очень умную и сообразительную бывшую свою рабыню Мэри Баусер и, обучив ее всем необходимым приемам светского обслуживания и снабдив подложными рекомендациями, устроила на должность официантки в «Белый дом» Юга — дом главы южан!

Из-за строжайшей конспирации, которую соблюдала Бэт, осталось неизвестным, какие секретные материалы получала Бэт от своего информатора и как они передавались ей со стороны Мэри. Ясно одно, Бэт приобрела еще один важный источник разведывательной информации, а Мэри не была разоблачена.

Можно предполагать, в какой опасной атмосфере действовала Элизабэт, если чуть ли не каждодневно в ее адрес раздавались угрозы, что Бэт и ее мать «нужно повесить, дом их сжечь, что их нужно избегать, как прокаженных».[13]

Ничто не могло заставить Бэт уменьшить активность. Она предпочитала встречать опасность, не уклоняясь, а идя навстречу. Риск вызывал у нее чувство повышения бдительности и способствовал еще большей изобретательности. При этом она заботилась о развитии этих качеств у своих помощников.

Когда Бэт почувствовала настороженность к себе со стороны начальника тюрьмы Гибса, она… пригласила его с семьей бесплатно пожить у нее в доме! Таким образом, приблизив к себе столь опасного человека, ею в действительности использовался факт проживания грозного стража режима практически для своей защиты. Уж при нем-то контрразведка вынуждена была отбросить все подозрения. На самом деле в разведывательном центре Бэт продолжала кипеть работа. Например, кто бы додумался искать в ее доме двух беглецов из тюрьмы? Из-под охраны Гибса под его же охрану?!

Поэтому не случайно, что за все пять лет активной разведывательной деятельности Бэт в самом сердце мятежного Юга, кишевшего агентами контрразведки, на нее не пало ни одно серьезное подозрение в шпионаже. И это в то время, когда опытная контрразведывательная служба разоблачила сотни агентов северян!

Действительно, она не только давала квалифицированные оценки положению в армии южан, но и смогла внедрить своих информаторов в окружение тех руководителей, где принимались важные решения по военным операциям Юга против Севера.

Когда в 1865 году после разгрома войсками северян под командованием генерала Гранта южане капитулировали и гражданская война была решена в пользу северян, Элизабет Ван-Лью не была удостоена никаких воинских наград. Единственной компенсацией всех усилий и ее личных материальных затрат на разведку было назначение ее Грантом, ставшим президентом США, почтмейстером Ричмонда.

После ухода Гранта с поста президента ее даже понизили в должности и сделали мелким чиновником.

Последние годы жизни героической разведчицы были печальными: она доживала свою жизнь в нищете и забвении.

Разведчица «Алиса Дюбуа» (Луиза де Батиньи) и ее помощница «Шарлотта» (Мария Леони Ванутт) действовали в тылу германских войск в Бельгии в течение пятнадцати месяцев в 1914–1915 годах и были «столь же опасным противником для немцев, как и многие командиры союзных войск на поле боя».[15]

«Алиса Дюбуа» была французской патриоткой, героически служившей союзникам в Первую мировую войну и создавшая для них в тылу врага грандиозную систему разведки, которую она организовала почти единолично.

Приход ее на разведывательную службу союзников произошел, после оккупации Бельгии немцами, когда среди толпы беженцев, желавших укрыться в Англии, она проходила опрос со стороны представителей английской контрразведки.

Молодая француженка Луиза де Батиньи, 1880 года рождения, была седьмой из девяти детей мелкого французского фабриканта Анри, вынужденного продать свою фарфоровую фабрику в Сан-Аман-дез-О.

Луиза начала рано зарабатывать на жизнь. В качестве гувернантки она побывала во многих европейских городах, в том числе некоторое время находилась в Англии, затем в Милане, Кельне, Львове и в Австрии. Благодаря большим способностям к иностранным языкам она бегло говорила на немецком, английском, итальянском и даже немного на русском, чешском и польском.

Офицеры британских экспедиционных войск маршала Френка обратили внимание на молодую француженку и порекомендовали ее представителям военной разведки.

Узнав, что Луиза родом из Лилля, гувернантка по профессии, из обедневшей аристократической семьи, хорошо образованная, толковая и обладающая привлекательной внешностью, к тому же безукоризненно владеющая несколькими иностранными языками, офицер английской разведки понял, что Луиза де Батиньи могла бы стать необычайно полезным агентом британской секретной службы. После встречи Луизы с майором Уолтером Кирком, главой военной разведки при штабе маршала Хенга, ей сделали предложение принять участие в патриотической борьбе. Она согласилась и ей присвоили кодовое имя «Алиса Дюбуа», по легенде «кружевница», с соответствующими документами, с которыми она могла разъезжать по территориям, оккупированным немцами, не вызывая подозрений.

Для краткой подготовки Луиза была направлена в Англию, где с ней встречался «дядя Эдуард» — шеф Интеллидженс Сервис.

Перебравшись из Англии на континент, «Алиса» сразу приступила к созданию необходимого ей разведывательного аппарата, который не должен быть слишком громоздким и состоять из числа надежных и толковых людей, способных конспиративно вести разведку. Используя свои многочисленные знакомства и связи в богатых семействах, она нашла людей, желающих участвовать в борьбе против общего врага.

Так она довольно быстро завербовала способного химика де Гейтера и его жену. Они занялись изготовлением средств для тайнописи и документов, освободив «Алису» от необходимости получать их из Лондона, что было связано с большим риском.

Затем последовала вербовка фабриканта Луи Сиона и его сына Этьена, нашла она также и неприметного картографа Поля Бернара, предложившего ей свои услуги. Он был опытным чертежником и ухитрялся оформлять разведывательные материалы «Алисы» в виде миниатюрных сообщений, маскируемых в почтовых отправлениях.

Главным ее «приобретением» стала молодая девушка Мария Леони Ванутт, из которой она воспитала не менее способную разведчицу, чем сама. Ей «Алиса» дала псевдоним «Шарлотта». Мария — «Шарлота» выступала в качестве разносчицы сыров и стала незаменимой помощницей «Алисы».

Путешествуя вдвоем, нагруженные кружевами и сыром, бойко торгуя, они вели личную разведку, не вызывая подозрений у немцев.

«Алиса» постоянно расширяла число сообщников-информаторов, которых вначале было шесть, затем стало двенадцать, двадцать четыре, тридцать шесть. Они предоставили в ее распоряжение свои квартиры и свое имущество.[16]

«Алиса» и «Шарлота» тщательно анализировали и обрабатывали собранные их информаторами и лично ими сведения, слухи и факты, перепроверяли военные сводки.

В Лондоне поняли, что в лице «Алисы» британская разведка приобрела выдающегося организатора разведывательной работы в тылу немцев.

После такого плодотворного начала самостоятельной разведывательной деятельности с «Алисой» летом 1915 года снова встретился «дядя Эдуард», который представил ее Джорджу Макдонаху, директору английской военной разведки, а затем и самому маршалу Френчу.

В связи с предстоявшим большим наступлением союзных войск, все трое настойчиво требовали еще большей активизации разведывательных действий как собственной сети «Алисы», так и созданной ранее в Брюсселе разведывательной организации под прикрытием «Хлебной комиссии Флессинга», которая работала довольно слабо и малоэффективно. Было принято решение подчинить ее «Алисе».

Это решение Лондона еще раз подчеркивало высокий профессиональный авторитет разведчицы, которого она смогла добиться за такое короткое время.

В английскую сеть «Хлебной комиссии Флессинга», насчитывавшую до ста участников, входили разные люди. Такая многочисленная сеть, состоявшая из малопроверенных людей, потребовала от «Алисы» много сил и мастерства. Возникла необходимость проведения многих дополнительных встреч, что могло снизить безопасность ее собственной группы.

Для характеристики состава этой брюссельской сети достаточно указать на некоторых ее участников: комиссар по особым делам из Туркуэна Лендан, профессор медицины католического университета из Лилля Виллот, электрик Марсель, папаша Патт, профессор Технологического института из Рубо, бельгийский консул в Гааге Альфонс Верстаппан и другие.[17]

Понимая важность их разведывательной работы для наступающих войск союзников, «Алиса» и «Шарлота» не жалели сил и шли на неизбежный риск, чрезмерно активизируя разведывательную деятельность. К сожалению, это не могло не привести к печальным последствиям.

Германская контрразведка постепенно сужала круг подозреваемых в шпионаже лиц. «Алиса» проявляла необычайную профессиональную, смекалку и изобретательность в преодолении расставленных контрразведкой ловушек.

Только спустя несколько месяцев после начала активной разведывательной деятельности «Алиса» стала возбуждать подозрения у германской контрразведки. Осведомители докладывали, что в поле деятельности «Алисы» и ее разведывательной организации действует «какой-то опытный разведчик», до поры остававшийся неизвестным.

Не раз «Алисе» и «Шарлоте» удавалось благодаря их хладнокровию и высокой разведывательной интуиции избегать немецкого разоблачения. Но печальный конец исключительной разведывательной активности Алисы приближался.

Сначала была арестована «Шарлота», но она никого не выдала. Однако при допросах «свидетелей» было названо имя «Алисы», правда только один раз, но для немцев этого было достаточно, чтобы взять «Алису» под жесткий контроль и слежку. Она же, прервав на время свою разведывательную деятельность, под давлением запросов Лондона о новой информации пошла на явный риск. Это ее и погубило. Германская контрразведка арестовала «Алису».

«Алису» и «Шарлоту» германский суд судил под их настоящими именами — Луиза де Батиньи и Мария Леони Ванутт. Немцам удалось узнать все относящееся к их биографиям.

Они были приговорены к смертной казни, но под давлением мирового общественного мнения, вызванного незадолго перед этим казнью другой женщины — Эдит Кавель, смерть была заменена тюремным заключением: «Алисе» –27 лет, «Шарлоте» — 15. Обе осужденные стойко вели себя на следствии и на судебном процессе, они были уверены, что переживут эту страшную войну.

Мария Леони Ванутт действительно дождалась победы союзников, была освобождена и получила почести и награды за свои подвиги. Луиза же после перенесенной операции в госпитале Сант-Мари в Кельне умерла 27 сентября 1918 года, не дожив до свободы и окончания войны всего 45 дней. Она была награждена посмертно двумя английскими и двумя французскими медалями.

В приказе, награждавшим эту смелую разведчицу военным крестом, говорилось:

«За добровольное посвящение себя служению Родине; за борьбу непоколебимо мужественную, с опасностями и трудностями этого великого дела; за преодоление его, благодаря исключительным дарованиям, величайших препятствий с постоянным риском для жизни и несения в течение этой службы колоссальной ответственности, за героизм, редко кем превзойденный».[18]

Мария Леони Ванутт в 1928 году была награждена орденом Почетного легиона.

Нужно отдать должное руководителям союзных спецслужб, они достойно отметили самоотверженную службу этих двух замечательных разведчиц.

Вспоминая женщин — асов мировой разведки, необходимо рассказать об американской разведчице «Синтии». Ее разведывательная деятельность пришлась на время Второй мировой войны и проходила вдали от военных фронтов — в Соединенных Штатах Америки. Работа «Синтии», ее жизнь была под стать захватывающему детективу, наполнена то и дело возникавшими экстремальными ситуациями. И «Синтия» находила неожиданные, иногда даже слишком авантюрные выходы.

Мое знакомство с биографией этой американской разведчицы, действовавшей под руководством британской разведки, началось с прочтения увлекательного рассказа, напечатанного во французском журнале «Пуэн» в 1980 году. Затем я ознакомился с рецензией на книгу Ричарда Диксона «Шпион» и телевизионной передачей Би-би-си, посвященной «Синтии».

Вот что осталось у меня в памяти с того далекого времени о Синтии и ее разведывательных делах. Других сведений об этой уникальной женщине обнаружить не удалось.

Английский дипломат Артур Пак за несколько лет до начала Второй мировой войны женился на дочери американского военного офицера Бетти Торн и увез молодую жену в Испанию, куда получил очередное назначение на дипломатический пост в посольстве США в Мадриде.

Появление в дипломатическом корпусе красивой, элегантной и высокообразованной женщины вызвало в испанском свете и среди молодых дипломатов оживленный интерес.

Обратил внимание на Бетти Торн, отличавшуюся общительностью и умением заинтересовать собой представителей испанского руководства, и резидент британской разведки. По его предложению центр разрешил сделать попытку привлечь Бетти к сотрудничеству и участию в намечавшейся британской разведкой операции по добыче военно-морского шифра испанцев.

Бетти в то время скучала и поэтому вполне положительно восприняла предложение резидента. Оно обещало оживление в ее жизни, а деятельный характер самой дамы постоянно искал возможности инициативных действий.

Свое первое агентурное поручение по установлению доверительных отношений с молодым офицером испанского штаба военно-морских сил и получения через него испанского шифра она выполнила блестяще! В других каких-либо значительных операциях по линии британской разведки ей участвовать тогда не пришлось.

Перевод мужа Бетти на работу в Варшаву незадолго до начала войны открыл для нее новую возможность. Ей было поручено сблизиться с помощником министра иностранных дел Польши, курировавшем участок шифровальной связи МИД, и попытаться получить от него секреты этой службы. Вновь, используя уже имевшийся опыт по выполнению аналогичного задания, Бетти успешно провела операцию. Приобщившись таким образом к разведывательной работе, она уже приобрела некоторый авторитет в британской разведывательной службе. Сама же почувствовала, что волнующая работа, наполненная опасностями и возможностями проявить свою инициативу, ей нравится и отвечает ее энергичному характеру.

С началом Второй мировой войны на территории Соединенных Штатов, в большом количестве сосредоточивалась агентура фашистских государств. Для выполнения важных разведывательных заданий британской разведке понадобился способный агент-женщина, причем не англичанка, а именно американка. Вот тут-то и вспомнил начальник британской координационной службы безопасности БКСБ Уильям Стефенсон об агенте британской военной разведки, жене британского дипломата Артура Пака — Бетти Торн. К этому времени Бетти отличилась уже в Испании: в канун Гражданской войны весьма успешно выполнила поручение разведки. Затем в 1937 году во время службы Пака в Польше выполнила второе задание штаба разведки в Лондоне.

Стефенсон легко добился от Бетти согласия развестись с Паком, выехать на свою родину в США и поселиться в столице. С того момента ей и присвоили кодовое имя «Синтия».

Свою разведывательную деятельность в Вашингтоне «Синтия» начала с добычи итальянского шифра. Установив связь с итальянским военно-морским атташе, она инициативно пошла на риск. После того как итальянский офицер признался, что не испытывает симпатии к тандему Гитлер — Муссолини, она намекнула ему о своей помощи разведке, но не британской, а американской. «Синтия» разумно слукавила, учитывая, что Италия воевала с Англией. Итальянец полностью попал под влияние, передал ей «для американцев» итальянский шифр.

Так британский военно-морской штаб получил средства для дешифровки всех переговоров итальянского средиземноморского флота, и 28 марта 1941 года около мыса Матхиан, вблизи греческих берегов, этот флот был разбит наголову британским.

Британский шеф был очень доволен «Синтией», которая уже действовала как разведчица-профессионалка, вызвал ее в Нью-Йорк и поставил перед ней новую, как он говорил, очень сложную задачу.

Ей надлежало найти путь к добыванию всей переписки, письменной и телеграфной, Французского посольства в Вашингтоне с Европой. Стефенсон предупредил «Синтию», что это очень опасная «игра с огнем», так как агенты Виши отличались безжалостностью, а в случае провала «Синтию» уничтожат. К сожалению, американская контрразведка ФБР не сможет оказать какую-либо помощь: глава этой американской спецслужбы Гувер не терпит, чтобы что-то делалось на «его» территории без его ведома. Кроме того, ФБР вообще неприязненно относилось к британским спецслужбам.

«Синтия» начала с того, что тщательно изучила личный состав посольства Виши и решила сыграть роль американской журналистки, ни в коем случае не раскрывая своей причастности к Англии.

Первым шагом стало «интервью» с послом Виши, «Синтия» выдала себя за особу, симпатизирующую правительству Петэна. Перед встречей с послом состоялась ее беседа с пресс-атташе посольства капитаном Чарлзом Брюссом, о котором она уже знала, что он бывший пилот военно-морского перехватчика и что до начала войны он поддерживал хорошие отношения с британскими летчиками. С этой встречи и началась тесная связь «Синтии» с французским капитаном, закончившаяся его вербовкой от имени «американской разведки» и совместным участием с «Синтией» в выполнении задания якобы американских спецслужб.

Чарлз Брюсс был женат третий раз. Ему — 46 лет, «Синтии» — 31 год. У них вспыхнуло страстное взаимное чувство, что и неудивительно. «Синтия» была в зените своей красоты и обаяния, Чарльз тоже — красавец, офицер.

Британская разведка была уверена, что посольство Виши снабжает германский подводный флот информацией о британских конвоях, сопровождающих торговые суда. Эти корабли доставляли в Европу военные материалы. Руководство разведки хотело знать, что в действительности делается в этом посольстве. Поэтому потребовало от «Синтии» форсировать работу с Брюссом. Тем более что у последнего возникли определенные служебные затруднения. Правительство Виши решило в целях экономии сократить дипломатические штаты и посол объявил ему, что должность Брюсса попадает под сокращение. Если же капитан будет настаивать, то может остаться на своей должности, но только на полставки. Брюсс считал это невозможным: у него семья, он привык к светской жизни, к большим расходам. Брюсс говорит с «Синтией», признается ей в любви и приглашает ее поехать с ним во Францию. Она должна подумать…

«Синтия» советуется со своим шефом в разведке и они решают предложить Брюссу финансовую поддержку от имени американской разведки.

Соответственно «Синтия» признается Чарльзу в связи с американцами, работе на их разведку. Он боится за судьбу своей любимой, говорит, что не хочет, чтобы ее тело «выбросили в реку Потомак» агенты Виши, отговаривает от продолжения работы с разведкой.

В ответ «Синтия» признается ему в любви и просит согласиться на сотрудничество с американской разведкой, так как это — единственный путь остаться вместе. Ведь он ненавидит предателя Ловаля, является патриотом своего народа. Одним словом, «Синтия «провела профессиональную вербовочную беседу с Чарлзом. Надо отдать должное, он колебался и не принимал решения несколько дней.

«Синтия» прекрасно понимала, что, если бы он узнал о ее работе не на американцев, а на британские спецслужбы и от имени последних предложила бы ему сотрудничество, он бы немедленно и категорически отказался.

Как бы специально для того, чтобы подтолкнуть Брюсса к согласию, на его служебный стол в посольстве попала телеграмма Дарлана с требованием информации о всех британских судах, находившихся в американских портах. Брюсс был вне себя! Шпионить для нацистов! «Это не дело французов», — говорит он «Синтии». Не колеблясь более, он показал ей текст поступившей телеграммы и содержание ответа военно-морского атташе, указывающего, что крейсер «Рапалз» находился в Филадельфии, авианосец «Иллюстриоз» в Норфолке и много крейсеров в Нью-Йорке. Прекрасный подарок немецким подлодкам, если американские спецслужбы не будут оповещены вовремя, чтобы защитить эти суда.

С этого момента «Синтия» не только снимала копии со всей корреспонденции посольства Виши, но и получала ежедневный доклад о деятельности французских дипломатов.

«Подарок» «Синтии» британской разведке был неоценим! Но и возросшая опасность для нее и Брюсса стала явной: ФБР, узнав, что «Синтия» часто бывает в обществе Брюсса, могло заподозрить ее в шпионаже, а выручать будет нелегко из-за плохих отношений британской разведки с контрразведывательной службой США.

«Синтия» приняла меры к большей конспирации, сняла номер в той же гостинице, где проживал с семьей Брюсс, перестала встречаться с ним в людных местах, при свидетелях, только редкие тайные свидания в номере гостиницы.

В декабре 1941 года, после Пёрл—Харбора, США вступили в войну, но Виши сохранял свое посольство в Вашингтоне, пока немцы не оккупировали свободную зону Франции.

С началом 1942 года Черчилль начал думать о высадке союзных войск в Северной Африке. Для облегчения этой операции союзникам нужен был военно-морской шифр Виши. Новое задание для «Синтии»? Она сказала шефу: «Это невозможно, но так как я обожаю невозможное, я это сделаю».

Она объяснила задание Брюссу, но тот заявил, что она сошла с ума! Шифровальные документы очень секретные и строго охраняются. Кроме того, они находятся в сейфе, шифровальную комбинацию от замка которого знают только посол и шифровальщик. Он не имеет права даже зайти в Бюро шифров, где находится сейф.

Тогда «Синтия» заинтересовалась шифровальщиком Бенуа. По словам Брюсса, это был уже пожилой человек и через несколько недель собирался уйти на пенсию. Кроме того, хотя он и не любит немцев, но никогда не сможет предать своего давнего шефа — посла.

Верная своей натуре, «Синтия» идет прямо к Бенуа, который на ее просьбу о помощи со слезами на глазах ответил, что ничего не понимает в войне, но он не предаст посла. «Синтия» убедилась также, что соблазнить его невозможно, и просит хотя бы сохранить разговор втайне.

Она и Брюсс переживали напряженные дни… но ничего не происходило.

Приближалась смена шифровальщиков, и «Синтия» решилась, ничего не говоря ни Брюссу, ни своему шефу в разведке, на новый крайне авантюрный шаг — попытаться соблазнить графа Л., нового шифровальщика. Она знала, что о нем говорили как о любителе красивых женщин. Его семьи пока нет в Вашингтоне, поэтому она договорилась с ним о встрече, на которой предложила передать шифры за «любую награду». Граф ответил, что о шифрах должен подумать, а вот с «наградой» — здесь он улыбнулся — для него все ясно. «Синтия» ставит категорическое условие — сначала шифры, а затем — награда.

Граф получил то, что хотел. А шифра в портфеле не оказалось! Л. заявил, что не передаст его и о требовании «Синтии» расскажет послу. Выходя из номера «Синтии», он встретился с Брюссом. Брюсс, который был возмущен не столько фактом измены «Синтии», сколько тем, с кем она пошла на это, был очень возбужден. «Синтия» и Брюс в большой тревоге обсудили создавшуюся ситуацию: оба оказались в опасности, если граф сдержит свою угрозу и доложит послу не только о «Синтии», но и связи с ней Брюсса. Будет негодовать на такое безумное поведение «Синтии» и шеф разведки.

Действительно, на другой день посол пригласил к себе Брюсса, требуя объяснения поведения. К этому «Синтия» и Брюсс были готовы. Брюсс охарактеризовал графа Л. как любимца женщин, который допустил возмутительные домогательства, но получил резкий отпор. Учитывая, что отец «Синтии» являлся видным и влиятельным морским офицером, могли возникнуть неприятности с американцами, а портить отношения с ними Виши никак не хотелось.

Поскольку этих доводов оказалось недостаточно для недоверчивого посла, Брюсс добавил, что граф «вообще ведет себя недостойно, болтлив и распускает в дипкорпусе слухи о связи посла с баронессой Зуйлен». Посол заметно испугался, он не хотел, чтобы это дошло до его ревнивой жены. Тем более что это был факт! В тот же день посол объявил графу Л. о том, что его услуги посольству больше не нужны.

Таким способом, реальная угроза была преодолена, и «Синтия» смогла уже в более спокойном плане проинформировать о случившемся своего шефа в разведке. Заметим, что оба они не учитывали возможность, что граф может сообщить о Брюссе и «Синтии» представителям французской контрразведки. К их счастью, этого не случилось.

Лондон все настойчивее требовал шифр!

Поскольку Брюсс уже перешел Рубикон, приняв решение во всем помогать «Синтии», обсуждался вопрос только об одном оставшемся пути добычи шифра — операция ТФП в посольское Бюро шифров, с чем согласился и шеф «Синтии».

Британская разведка, используя «Синтию» и Брюсса, приступила к выполнению этой сложной операции, в ходе которой проявились новые необычные черты характера и поступки «Синтии» в складывавшихся чрезвычайных ситуациях.

Брюсс старался помочь «Синтии» проникнуть в Бюро шифров, это оказалось реальным, но они были бессильны перед шифровальной комбинацией замка сейфа. Тогда шеф обратился за помощью к американской спецслужбе — УСС, которая нашла специалиста по сейфам. Это был канадец по кличке «Взломщик из Джорджии», отбывавший тюремное заключение. По внешнему описанию сейфа, составленному Брюссом, канадец сделал заключение о типе сейфа — «Мослер» и сказал, что для его вскрытия ему потребуется 55 минут.

Далее операция ТФП проходила, я бы сказал, по сценарию а-ля «Синтия», с мгновенными импровизациями в ответ на внезапно создававшиеся ситуации. Но на этот раз ей и Брюссу помогала английская и американская разведки. Но роль главного исполнителя по-прежнему сиграла «Синтия»!

План был таков. За несколько дней до события Брюсс, пользуясь своим служебным положением, имитируя большую занятость, стал задерживаться в посольстве, дожидаясь ухода других сотрудников. Оставался лишь старик — сторож, делающий регулярные обходы всех помещений посольства.

Далее ситуация развивалась в зависимости от обстановки, но главная цель состояла в том, чтобы допустить специалиста-канадца в Бюро шифров на определенное время.

События развивались полупланово, полустихийно. Брюсс, апеллируя к сторожу как к мужчине, ссылаясь на подозрительность жены, получил его согласие на допуск в посольство «Синтии», сопроводив свою просьбу хорошими чаевыми. Сторож по-французски посочувствовал трудному положению Брюсса, не стал возражать против прихода к нему любовницы.

«Синтия» и Брюсс стали изучать поведение и график обхода сторожа. С часами в руках они точно определили, что к «зоне безопасности», то есть к месту расположения Бюро шифров, он при обходах возвращается регулярно каждый час. Таким образом, времени для работы специалиста над комбинацией сейфа было в обрез. Тогда «Синтия» предложила «угостить» сторожа вином со снотворным «в честь их годового юбилея знакомства». Хотя и не без длительных уговоров, но сторож выпил стакан вина, поздравил их и отправился, как они полагали, спать. Проверив, что он заснул на своем «стационарном» посту, они впустили через окно специалиста, который в течение часа одолел-таки комбинацию замка. Но времени, достаточного для изъятия и фотографирования шифра, не осталось. Эту часть операции решили перенести на другой день.

Повторить фокус с вином и снотворным было уже невозможно, не вызвав подозрения у сторожа. Пришлось надеяться, что специалист и помогающие сотрудники УСС успеют справиться за час, который требуется сторожу на подход и возвращение в «зону безопасности».

Начало операции проходило четко: специалист «входил» в Бюро шифров через окно, моментально открывал сейф при помощи разгаданной им ранее комбинации, «Синтия» и Брюсс доставали шифры и передавали их через окно сотрудникам УСС, которые начинали быстро их фотографировать в автомашине, находящейся поблизости. Но копирование требовало достаточного времени, в шифре было много таблиц, время истекало, и «Синтия» с Брюссом с тревогой услышали шаги приближающегося сторожа.

И тут вступила в свою роль «Синтия». Она скомандовала Брюссу быстро раздеться, сама сделала тоже самое и они инсценировали страстную любовь.

Старик подошел, осветил фонарем помещение около Бюро шифров, внезапно увидев раздетых любовников, с извинениями быстро удалился. Время выиграно! Шифр возвратился на место, окно закрыто! Никаких следов операции ТФП в Бюро шифров и в сейфе не осталось.

Конечно, последовали нижайшие извинения перед сторожем с глубокой признательностью Брюсса за его «мужское» понимание и обещание прекратить посещения «Синтии». Из беседы со сторожем Брюсс убедился, что тот все принял за истину, и никаких осложнений не будет.

Позже, вспоминая эти дела, «Синтия» говорила, что мгновения, пережитые ею в период ее инсценировок перед сторожем, острота ситуации при осуществлении заключительной части операции ТПФ «были самыми величественными»!

Наличие добытых с помощью «Синтии» французских шифров имело жизненно важное значение для союзников при высадке их войск в Алжире и Марокко.

8 ноября 1942 года «Синтия» встретилась с сотрудником УСС, участником той операции. Он показал ей большие заголовки в газете: «Союзные войска почти без какого-либо сопротивления со стороны Виши высадились в Северной Африке». «Это, — сказал он, — благодаря вашему шифру. Вы изменили ход войны».

Галантное преувеличение? Возможно. Но шифр позволил союзникам узнать планы передвижения военно-морских сил Виши в период высадки.

Эта история агента британской разведки, ставшей настоящей разведчицей, полная инициативы и авантюризма, которые спасали ее от поражения, завершилась браком «Синтии» с Брюссом в 1946 году. Совместная жизнь этих людей была счастливой вплоть до 1963 года, когда «Синтия» в возрасте 53 лет скончалась от рака. Сам Брюсс пережил ее на 10 лет. Умер он трагически во время пожара в его замке во Франции.

Так закончилась эта необыкновенная история по добыванию одним агентом, притом женщиной, трех шифров: испанского, польского и французского. Подвиг ее не забыт. Совсем недавно, в 1996 году немецкий журнал «Шпигель» в историях разведчиков и агентов спецслужб из числа женщин писал о «Синтии» как о талантливой продолжательнице Маты Хари.

Отгремела Гражданская война. Разошлись по разные стороны баррикад бывшие друзья, однополчане, родственники. Молодой советской республике под напором враждебного окружения пришлось начать упорную борьбу за выживание.

Главную роль в этот период в набиравшей силу внешней разведке играли представители революционного поколения. Они прошли в гражданскую войну боевую закалку, проявили разведывательные способности в сложных и непредсказуемых ситуациях. Среди них были и женщины. Однако они принимали участие в разведывательной работе, как правило, лишь в качестве жен своих мужей-разведчиков.

По мере накопления опыта в разведывательной работе, в основном с нелегальных позиций, среди женского контингента разведчиков стали выделяться отдельные личности, способные и к самостоятельной разведывательной деятельности.

К середине 20-х годов на выполнение разведывательных заданий за кордон разведчиками стали направлять не только одиночек, но и пары, в которых женской составляющей предназначались важные разведывательные функции. Данный прием заметно повышал разведывательный потенциал внешней разведки. Такие разведывательные пары, как супруги Зарубины, Такке, Дейч, Хинницкие, являли собой хорошо сработавшиеся оперативные ячейки, обеспечивающие выполнение самых сложных разведывательных задач.

В ряды внешней разведки стали приходить способные агенты-женщины, которые показали высокий профессионализм, выполняя особо сложные задачи. Некоторых из них стали самостоятельно работать, другие в качестве надежных напарниц мужей-разведчиков, активно помогая им в решении самых разнообразных задач внешней разведки, в том числе и в вербовочной работе. Таковыми были разведчицы Е. Ю. Зарубина, Е. И. Ахмерова, Л. Коэн, «Соня», «Ада» и многие другие.

Это подтверждает деятельность разведчицы-нелегала в качестве оперативной сотрудницы легальной резидентуры в США, плодотворная деятельность на руководящих должностях в легальных резидентурах и в центральном аппарате многих разведчиц, в том числе Зои Ивановны Рыбкиной.

Убедительное подтверждение сказанному читатель увидит на приводимых далее примерах конкретной деятельности отдельных советских разведчиц.

В жизни любого человека и тем более разведчика-нелегала могут возникать самые неожиданные ситуации, требующие хладнокровного умения проанализировать, оценить и принять единственно правильное решение. Для разведчика такое решение может предупреждать самые печальные последствия, вплоть до угрозы жизни не только его, но и его помощников.

Один из таких моментов, хотя и не в закордонных условиях, наступил для супружеской пары Зарубиных. Мне довелось быть свидетелем этого в январе 1940 года.

В то время, будучи заместителем начальника англо-американского отделения внешней разведки (ИНО НКВД), я присутствовал на совещании руководящего состава ИНО. На нем министр внутренних дел Л. Берия представил нам, молодым начинающим разведчикам, настоящий фарс, демонстрируя свое устрашающее могущество. Это совещание я описал в своих ранних воспоминаниях.

Вот тогда я, как и все остальные руководители ИНО, может быть, за исключением одного Павла Михайловича Фитина, впервые узнал и увидел опытнейшего разведчика-нелегала Василия Михайловича Зарубина, недавно отозванного с боевого поста в фашистской Германии.

Там, на пресловутом совещании В. М. Зарубин сидел в первом ряду вместе с еще полутора десятком таких же спокойно и уверенно державшихся приглашенных, неизвестных нам. При появлении Берии все дружно встали, не в пример нам, видевшим наркома «в натуре» впервые и поэтому словно окаменевшим.

Аудитория застыла в ожидании. Что будет дальше? Вдруг раздался с грузинским акцентом голос Берии. Он стал по очереди называть имена сидевших в переднем ряду и задавал им один и тот же вопрос, звучавший для нас до дикости неправдоподобно: «Расскажи, как ты предавал Родину, как тебя завербовала такая-то разведка?».

Л. Берия назвал фамилию Зарубина, и раздалось грозное обвинение, что его «завербовала немецкая разведка». Мы затаили дыхание.

Я понял, что наступил тот экстремальный момент, когда от ответа Василия Михайловича зависела и его жизнь, и судьба его супруги, разведчицы Елизаветы Юльевны.

Зарубин встал по стойке «смирно», спокойно, но с явным внутренним напряжением ответил, что он не изменил Родине и никого не предавал, выполняя поручения руководства. Это было сказано четко, с достоинством, с уважением к вышестоящему руководству. Берия перешел к другому человеку.

Вскоре я смог лично познакомиться с этим замечательным разведчиком и с не менее удивительной разведчицей, его женой и верной спутницей во всех его служебных и жизненных делах.[20]

Только встретившись лично с Елизаветой Юльевной, я смог узнать о многих подробностях ее жизни и деятельности на разведывательном поприще в довоенные годы. Вся ее дальнейшая служба и многое из личной жизни проходило у меня, можно сказать, на глазах. Поэтому считаю возможным не ограничивать свое повествование только голыми фактами, зафиксированными в ее биографии, а дополнить их личными наблюдениями и подробностями, которые почерпнуты из личного общения с семейством Зарубиных, а также впечатлениями и оценками личности Елизаветы Юльевны со стороны хорошо знавших ее коллег.

Родилась Елизавета Юльевна Розенцвейг 1 января 1900 года на Украине, в довольно состоятельной семье управляющего лесным хозяйством крупного помещичьего имения. Училась в Черновицком университете, затем окончила Сорбоннский университет в Париже и философский факультет Венского университета. За время учебы интересовалась прогрессивными течениями в среде молодежи, проявляла большой интерес к жизни в Советской России. В начале 20-х годов поступила переводчиком в советское посольство в Вене, где обратила на себя внимание резидента внешней разведки. Елизавета знала в совершенстве немецкий, французский и английский языки, обладала живым умом, общительностью и хорошим знанием местной обстановки.

Резидентура постепенно стала привлекать ее к выполнению отдельных поручений. Затем, убедившись в неординарных способностях Елизаветы Юльевны, использовала ее для того, чтобы находить подходы к интересовавшим внешнюю разведку личностям и завоевывать их доверие. Через некоторое время резидентура с согласия Центра завербовала ее в качестве негласного сотрудника. Так было положено начало двадцатилетней плодотворной службы Елизаветы Юльевны во внешней разведке.

В середине 20-х годов она некоторое время работала в центральном аппарате ИНО, выполняя отдельные поручения связанные с выездом за границу. Одно такое задание она успешно выполнила в Турции, добившись возвращения в Союз бывшего там одно время резидента легальной резидентуры Блюмкина, о котором были получены серьезные материалы о его связи с Троцким.

В конце 1926 года Елизавета Юльевна познакомилась с разведчиком-нелегалом Василием Михайловичем Зарубиным, который только что вернулся из Харбина, где был заместителем резидента легальной резидентуры и проживал с женой и дочкой Зоей. В 1927 году его направили на нелегальную работу в Данию. Помощником была назначена Елизавета Юльевна. В 1929 году они официально зарегистрировали свой брак.

Главным образом, по Германии. Елизавета Юльевна не просто помогала мужу, но и сама заводила полезные связи и отбирала среди них перспективные личности в плане привлечения в дальнейшем к сотрудничеству как источников информации. В этом состояли ее первые самостоятельные шаги разведчицы, в чем очень внимательно и бережно поддерживал ее Василий Михайлович. Под руководством такого опытного наставника она быстро обрела профессиональную зрелость.

Их доклад в Центр о завершении обустройства в Дании и готовности к практической разведывательной работе получил совершенно неожиданный ответ: свернуть в Дании все свои дела и выехать во Францию на длительное проживание там. Руководство посчитало, что задачи внешней разведки во Франции важнее, чем разведка в Скандинавии, а возможностей вести с французской территории разведку по Германии было гораздо больше.

Во Францию Зарубины прибыли в начале 1929 года, и с этого периода началась настоящая профессиональная деятельность разведчицы Зарубиной, продолжавшаяся на нелегальной работе во Франции 5 лет, на таком же положении в фашистской Германии 4 года и уже под конец разведывательной карьеры — 3 года с позиций легальной резидентки в Соединенных Штатах во время Великой Отечественной войны.

Прибыв во Францию в качестве туристов из Чехословакии, они начали свое знакомство с юга страны и остановились в небольшом пансионате. Там Зарубины заметили в числе постояльцев парижскую студентку Майю, и, завязав с ней приятельские отношения, получили приглашение погостить у нее и ее родителей. Елизавета Юльевна успела установить с ней доверительный контакт и Майя рассказала, что ее родители выходцы из России, покинули страну после революционных событий 1905 года.

Зарубины взяли Майю на заметку.

Прибыв в Париж, после нескольких дней ознакомления с городом они посетили дом, где жила Майя. Им хотелось узнать, не сможет ли она или ее родители помочь в деле получения разрешения на постоянное проживание в стране.

Отец Майи, владелец небольшого магазина, оказался человеком прогрессивных идей и довольно положительно высказывался о Советском Союзе. Зарубины дали ему кодовое имя «Ювелир», а его жене — «Нина». При этом Зарубины опирались на свою документальную легенду о чехословацком происхождении, подданных бывшей Австро-Венгрии, долгое время до революции проживавших в России, откуда и было их знание русского языка. Василий Михайлович, сославшись на трудности ведения дел в Чехословакии, высказал желание переселиться во Францию и поинтересовался, нет ли у «Ювелира» знакомых, кто мог бы оказать ему содействие. «Ювелир» обещал подумать.

Надо отметить, что Елизавета Юльевна, будем называть ее псевдоним «Вардо», очаровала Майю своими обширными познаниями из области студенческой жизни, ведь она была выпускницей Сорбонны, а мать Майи — «Нина» прониклась к ней полным доверием. Это создало благоприятную атмосферу для продолжения изучения этого семейства на предмет привлечения к сотрудничеству с внешней разведкой, коль скоро сам «Ювелир» явно хотел бы продолжить знакомство с Василием Михайловичем («Максимом» по его кодовому имени во внешней разведке).

Чтобы не затягивать решение проблемы оседания во Франции и найти для себя подходящую работу или дело, «Максим» выбрал в окрестностях Парижа небольшой городок Сен-Клу, где арендовал небольшой домик. Там же он познакомился с владельцем небольшого гаража, где заправлял свою автомашину. В разговорах с хозяином дал понять, что заинтересован найти дело, в которое смог бы вложить некоторые сбережения.

Будучи хорошим автомехаником «Максим», чтобы заинтересовать хозяина гаража, как-то попросил инструмент, чтобы самому перебрать мотор своего автомобиля. Наблюдая за умелыми действиями «Максима», хозяин гаража предложил ему войти компаньоном в дело, рассчитывая расширить его. «Максим» ссудил хозяину небольшую сумму, договорившись, что тот поможет ему получить право на постоянное проживание во Франции, что хозяин охотно и сделал, подтвердив в мэрии Сен-Клу, что «Максим» работает у него.

Но «Максим» был заинтересован в устройстве на работу именно в Париже, где они с «Вардо» должны были начать встречи с агентами, оставшимися без связи после отъезда других нелегалов, а также вербовать новые источники информации. Проблема организации прикрытия, удобного для ведения ими разведывательной работы, была решена «Максимом» очень удачно.

Он вспомнил о завербованном им на Дальнем Востоке агенте «Башмачнике», польском коммерсанте, имевшем свое солидное дело. «Максим» попросил Центр перевести его во Францию, что и было организовано. На предложение «Максима» организовать «Башмачнику» во Франции свое дело и взять его компаньоном агент сообщил, что его младший брат проживает в Париже, где возглавляет рекламную фирму, дела которой не очень-то ладятся, и он неоднократно просил «Башмачника» приехать и возглавить фирму.

Учитывая, что «Башмачник» имел в Польше собственность, за ущерб которой немцы должны были заплатить ему солидную сумму, он договорился с братом, что вложит эти деньги в его рекламное дело и они с «Максимом» станут его компаньонами. Так «Максим» стал совладельцем рекламной фирмы, и они с «Вардо» смогли все свое время посвятить разведывательной работе.

Не вдаваясь в подробности всей многогранной разведывательной деятельности нелегальной резидентуры «Максима», отмечу, что «Вардо» действовала в ее составе активно и наравне с мужем. Они не только завербовали «Ювелира» и «Нину» в качестве вспомогательных агентов, содержателей конспиративной квартиры в Париже и использовали магазин «Ювелира» как пункт связи, но «Вардо» завербовала и Майю. Последняя использовалась ими как курьер, отвозя их почту в Москву, где ей довелось побывать дважды. Майя приезжала даже в Германию, когда Зарубины были переведены туда.

Вскоре по инициативе «Вардо», знавшей по работе в Вене одного армянина, оказавшегося в Париже, они завербовали его. С его помощью стали получать ценные «наводки» на представлявшие интерес перспективные источники информации. Так, «Вардо» познакомилась со стенографисткой германского посольства «Ханум», испытывавшей материальные трудности, которая была завербована «Вардо», выступавшей под видом немки. От «Ханум» стали поступать сначала устные, а затем и документальные материалы, которые Центром высоко оценивались. Стенографируя всю переписку посольства с Берлином, «Ханум» передавала «Вардо» ценную информацию по германо-французским проблемам. Ее вербовкой было положено начало выполнению задачи по организации разведки в Германии.

Другим источником информации, в вербовке которого активно участвовала «Вардо», был венгерский журналист «Росс», который работал помощником депутата французского парламента. Через него резидентура получала важную информацию о всех готовившихся решениях парламента, а также о характере отношений Венгрии с Германией.

Активная и плодотворная деятельность «Максима» и «Вардо» во Франции положительно оценивалась руководством внешней разведки.

В связи с происходившими в Германии событиями в 1933 году перед внешней разведкой встал вопрос об усилении разведывательной работы в самой Германии. Вынужденный отзыв оттуда разведчиков еврейской национальности, для которых с приходом к власти Гитлера, пребывание там становилось опасным, еще больше обострил проблему кадров опытных разведчиков-нелегалов.

Поэтому поступление в 1933 году указания Центра «Максиму» подготовиться к перемещению его нелегальной резидентуры из Парижа в Берлин не явилось для него и «Вардо» неожиданностью. Тем более что заканчивался пятилетний период их работы во Франции. Они были готовы использовать свои опыт и знания в самом сложном по событиям регионе.

Семейная жизнь у «Вардо» с «Максимом» складывалась самым счастливым образом. По своим личным качествам они дополняли друг друга. Высокая образованность и умение прилагать свои разносторонние теоретические знания к практическим делам при решении разведывательных задач у «Вардо» в соединении с сильным мужским характером, решительностью и энергией «Максима» делали из них сплоченный небольшой коллектив, способный выполнять любые задачи разведки.

В 1932 году у них родился сын Петр, сделавший их союз еще крепче. «Максим» вообще любил детей и часто вспоминал свою дочь Зою. С рождением сына его любовь к «Вардо» и безграничная вера в нее стали еще сильнее.

В связи с предстоящим перебазированием в Германию «Максим» и «Вардо» сочли необходимым укрепить свое гражданское положение лиц чехословацкой национальности получением какого-нибудь делового представительства из США. С этой целью они с согласия Центра совершили в США туристическую поездку.

Максим» проявил характерную для него оперативность и смог не только подобрать хорошего «спонсора» в виде владельца кинематографической компании, согласившегося назначить его своим представителем в Германии, но и подвербовал его «для совместной борьбы против фашизма». «Джон», как окрестил его «Максим», был еврейской национальности и естественным врагом антисемитов-нацистов. Он согласился регулярно переводить «Максиму», как его представителю по рекламе кинофильмов определенную сумму, которую «Максим» обязался ему компенсировать.

Теперь «Максим» и «Вардо» могли уверенно начать свое оседание в гитлеровской Германии. Имевший опыт рекламной работы во Франции, будучи представителем американской компании, «Максим» чувствовал себя уверенно.

Так начался самый ответственный период в жизни «Вардо» и «Максима». Четыре долгих года, постоянно вращаясь среди фашистов, они не позволяли себе расслабиться.

Имея годовалого ребенка, «Вардо» не переставала участвовать в разведывательных операциях нелегальной резидентуры.

Деятельность этой резидентуры, как отмечается в очерках истории внешней разведки, в период возрастания угрозы со стороны германского фашизма оценивалась очень высоко. Но особых подробностей или полной картины этой деятельности пока не публиковалось. За исключением работы с наиболее ценным агентом Вилли Леманом — «Брайтенбахом», с которым лично вел работу «Максим», а «Вардо» проводила отдельные встречи для получения информационных материалов.

Если учесть, что этим агентом внешней разведки являлся ответственный сотрудник гестапо, читатель поймет, какой огромной опасности подвергалась «Вардо» в случае малейшей оплошности.

Многие другие опасности и угрозы подстерегали отважных советских разведчиков при осуществлении ими разведывательных операций. Достаточно упомянуть, что, когда в 1942 году гестапо получило только сигнал о связи «Брайтенбаха» с советской разведкой, он без долгого разбирательства был уничтожен.

В процессе работы резидентуры время от времени возникали угрозы для ее деятельности со стороны германской контрразведки. Но наличие агента в гестапо позволяло вовремя нейтрализовать эти угрозы, о которых «Брайтенбах» успевал предупредить.

Так было и с сотрудником резидентуры, нелегалом Э. Такке, с женой которого, тоже разведчицей, Ю. Такке сдружилась «Вардо».

Помимо работы с «Брайтенбахом», в резидентуре наиболее острые ситуации возникали при проведении вербовочных операций.

«Вардо» лично участвовала в них, и подчас исход переговоров, в случае отрицательного результата, мог означать провал не только для «Вардо», но и для всей резидентуры.

В известной мере правдиво и довольно близко к действительности работа резидентуры и участие в ней «Вардо» представлены в повести Тавекеляна «Рекламное бюро господина Кочека», в написании которой мне довелось оказать писателю содействие, организовав в середине 60-х годов его встречу и беседу с Василием Михайловичем и Елизаветой Юльевной Зарубиными.

В начале 1937 года Зарубины были отозваны из Германии. Выезжали они с сожалением: остался без связи на долгие месяцы самый ценный за всю довоенную историю разведывательной работы в Германии агент «Брайтенбах».

О пребывании четы разведчиков Зарубиных в Центре в течение двух лет после Германии сказать ничего не могу. Это были темные годы «карантина недоверия» со стороны Ежова — Берии, который начал ослабевать только в 1940 году, после упомянутого совещания у Берии. Тогда собственно я и узнал об их существовании. Несмотря на сложившиеся у нас взаимно доброжелательные отношения, ни «Максим», ни «Вардо» не говорили об этом, крайне неприятном, для них периоде, а я, естественно, не задавал вопросов. Только значительно позже «Вардо» поделилась, как отвратительно чувствовал себя «Максим», чья деятельная натура не могла смириться с вынужденным бездействием. Да и сама «Вардо» страдала неимоверно. Только их огромная выдержка, закаленная годами риска и опасности на нелегальной работе, спасла от депрессии или бунта, который мог значительно ухудшить их положение.

В 1940 году «Максим» и «Вардо» стали активно использоваться в различных разведывательных операциях. Наиболее сложными явились поручения восстановления связи с оставшимися без таковой из-за срочных отзывов разведчиков-нелегалов. Две такие операции, порученные «Вардо» и успешно ею выполненные в конце 1940 года и в канун Великой Отечественной войны, заслуживают упоминания. Это восстановление связи и работы в Германии с разведчицей «Мартой» и с агентом Винтерфильдом.

Что касается «Марты», то, коль скоро речь идет о другой разведчице с очень интересной историей, о ней будет рассказано отдельно.

Второе поручение было связано с восстановлением работы с хорошо известным «Вардо» агентом еще по работе в 1936–1937 годах Винтерфильдом.

Когда потребовалось обеспечить большую безопасность в работе с этим агентом, сотрудником МИД Германии, его передали в резидентуру «Максима». С ним начала работать «Вардо». Она тогда потратила немало сил, умения, чтобы обучить Винтерфильда агентурной работе, сделать из простого курьера МИД настоящего профессионала. Она объясняла агенту, какие из проходивших через его руки материалов следует отбирать в первую очередь. «Вардо» вложила тогда в этого агента все свои силы, знания и мастерство. Когда она в марте 1937 года уезжала из Германии, агент уже вполне квалифицированно мог отбирать материалы, которые высоко оценивались Центром.

В 1938 году была потеряна связь с Винтерфильдом. Выезжая в Германию, «Вардо» смогла найти его и провести с ним встречу 14 июня 1941 года. Агент рассказал, что работает на прежнем месте, но его возможности стали более ограниченными из-за строгих мер безопасности. Но заявил также о готовности продолжать сотрудничество. Вторую встречу, назначенную на самый канун нападения Германии на СССР, «Вардо» провести уже не успела.

В этой командировке «Вардо» оказалась в числе сотрудников советских учреждений в Германии, которые были возвращены в Союз по обмену на сотрудников германских учреждений в СССР.

В 1940 1 941 годах мне довелось много общаться не только с «Максимом», который был зачислен стажером в американское отделение ИНО, ставшее 5-м отделом НКВД, но и с Елизаветой Юльевной, часто бывая у них дома. Тогда Это была красивая, с удивительно выразительным лицом женщина в расцвете сил и обаяния. Эрудиция ее была огромной.

С началом Великой Отечественной войны Василий Михайлович Зарубин получил назначение резидента «легальной» резидентуры в США, а Елизавета Юльевна — оперативной сотрудницы по должности начальника отделения центрального аппарата, что по тому времени считалось очень высоким постом.

Три года, с начала 1942 по 1944 год, Зарубины успешно решали самые разнообразные разведывательные задачи, но теперь уже с «легальных» позиций. За время трехлетней работы в США Елизавета Юльевна оказалась не только незаменимым помощником и советчиком для Василия Михайловича, но и вела большую агентурную и информационную работу. Она обеспечивала надежную связь примерно с 20 агентами и источниками информации, в том числе и с агентами, участвовавшими в работах по атомной проблематике. При этом в условиях усложнившегося для советской разведки контрразведывательного режима она не допустила ни одной серьезной оплошности.

Мне довелось неоднократно встречаться с Зарубиными уже в США, когда несколько позже меня назначили резидентом вновь созданной в Канаде легальной резидентуры.

Используя служебные командировки в США, я встречался с Василием Михайловичем и Елизаветой Юльевной для консультаций по возникавшим у меня вопросам. Они оба охотно откликались на мои просьбы и делились своим разведывательным опытом.

Деятельность Зарубиных в США развивалась успешно, о чем свидетельствовало присвоение Василию Михайловичу в 1944 году высокого воинского звания генерал-майор. Казалось, что их прошлые «карантинные» испытания закончились благополучно. Но не тут-то было…

От одного сотрудника резидентуры, как выяснилось позже, страдавшего психической болезнью, на имя Сталина поступило заявление о якобы изменнических настроениях «Максима». Состоялся отзыв «Максима» и более чем полугодовая «проверка» достоверности такого тяжелого обвинения, до тех пор, пока не было установлено заболевание автора доноса.

Все завершилось благополучно. Василий Михайлович был назначен заместителем начальника внешней разведки. Елизавета Юльевна получила назначение в качестве начальника отделения в Информационном управлении разведки. Именно с этим назначением связан эпизод, непосредственно касавшийся и меня.

Когда в октябре 1946 года я вернулся из долгосрочной командировки в Канаду, то был назначен начальником отделения как раз в информационной службе. Но вскоре ко мне от имени начальника разведки обратились с просьбой на несколько месяцев «уступить» должность начальника отделения и пока занять должность заместителя начальника. Сначала я удивился такому необычному обращению, но когда узнал, что имеется в виду назначение в качестве начальника Елизаветы Юльевны, я немедленно дал согласие. Это «понижение» нисколько не обижало, наоборот, я был рад поработать бок о бок с такой разведчицей, уверенный, что получу от нее много знаний в области разведывательного мастерства. Мои ожидания полностью оправдались.

Этот период недолгой совместной работы с Елизаветой Юльевной вспоминается с большой радостью от встречи с тем богатством внутренней культуры и проявлением живого интереса, который не только не померк от двух «карантинных» испытаний, но еще больше возрос, расцвел и делал из их обладательницы очень высококвалифицированного эксперта в разведывательных делах. В частности, в деле обработки и обобщения поступавшей в то время большой информации от так называемой «кембриджской пятерки» во главе с Кимом Филби.

Вот почему велико было мое удивление, когда вскоре Елизавета Юльевна была отправлена на пенсию .

Не хватает слов, чтобы достойно охарактеризовать жизненный путь Елизаветы Юльевны и тот глубокий след, который она оставила своей самоотверженной работой в истории внешней разведки.

Ее сын, Петр Васильевич, и падчерица, Зоя Васильевна, высоко чтут память этой замечательной женщины и достойными делами своими на благо Отечества свидетельствуют, что и в личном плане она была и остается для них примером жизненной стойкости и неколебимой преданности своим идеалам и чувству патриотизма.

Причиной смерти Елизаветы Юльевны на 87-м году жизни был несчастный случай. Она попала под автобус и скончалась сразу после операции.

Имя Елизаветы Юльевны, выдающегося советского офицера, хранится в Золотом фонде внешней разведки.

Юнона Иосифовна, урожденная Чингорн, полька по национальности, о которой мне очень мало известно, вступила на путь разведывательной деятельности, когда вышла замуж за Альбреха Эриха Такке. Он был сотрудником Коминтерна и работал до 1924 года в Берлине, после чего был переведен в ИНО ОГПУ (внешняя разведка).

Пройдя краткую подготовку Эрих и Юнона Такке были направлены для разведывательной работы в Китай, где Юнона выполняла обязанности фотографа резидентуры. Характеризовалась она как смелая и находчивая женщина.

В 1934 году Э. Такке был направлен в нелегальную резидентуру к В. М. Зарубину в качестве его помощника, а Юнона — сотрудником резидентуры. Там Эрих Такке стал искать пути приобретения источников информации из среды чиновников правительственного или партийного аппарата.

Менее опытную в разведывательных делах Юнону взяла под свой контроль Елизавета Юльевна, помогая в выполнении ее обязанностей в резидентуре. Эта внимательная забота опытной Елизаветы Юльевны очень пригодилась жене Э. Такке, когда он начал оперативную разработку с целью вербовки эсэсовца Альфреда Мейснера. В тот момент Юноне приходилось помогать мужу, воздействуя на фрау Мейснер. Эта разработка оказалась опасной не только для разведчиков Такке, но и для всей резидентуры Зарубина. Если бы супруги Такке не успели ускользнуть от гестаповской контрразведки, то провала было бы не миновать.

Суть этой операции сводилась к следующему.

В конце 1934 года Эрих Такке, разыскивая своего старого знакомого по совместному пребыванию в СССР немца А. Мейснера, бывшего ранее коммунистом, неожиданно встретился с ним, когда тот был в офицерском мундире эсэсовца. Создалась очень опасная ситуация, но А. Мейснер, узнав, что Э. Такке прибыл из Китая на полугодовой отдых и является коммерсантом, заявил Эриху, что ему нечего опасаться — он помнит, как Эрих ругал его не раз там в СССР за мотовство. Действительно, у А. Мейснера всегда не хватало денег, и Э. Такке одалживал ему, конечно, без возврата.

Вот и сейчас он попросил «ссудить»» ему так необходимые немецкие марки «для погашения векселя, срок которого истек.» Э. Такке, дав лишь часть того, что просил А. Мейснер, решил обсудить создавшееся положение с резидентом.

Поскольку создавалась ситуация, при которой не исключалась возможность склонения А. Мейснера к сотрудничеству, было решено продолжить отношения, включив в них и Юнону для дополнительного изучения А. Мейснера через его жену.

Рождественские праздники супруги Такке провели в обществе Мейснеров, пригласив их к себе в Мекленбург, где они для этой цели сняли квартиру. После обильного угощения и в результате тесного контакта, установленного Юноной с женой эсэсовца, последний признался Э. Такке, что работает в «разведке Геринга».

Это известие, доложенное в Центр, вызвало там большой интерес и указание осторожно форсировать разработку. Но резидент Василий Михайлович Зарубин и Елизавета Юльевна, хорошо знавшие психологию немцев, пришли к выводу, что А. Мейснер, сменивший свои коммунистические убеждения на нацистские, не пойдет на вербовку и, в лучшем случае, будет шантажировать Э. Такке, выманивая у него деньги.

Действительно, на следующей встрече, когда А. Мейснер снова стал просить у Такке деньги, тот сказал, что мог бы помочь получать хороший заработок, если бы он согласился давать информацию со службы. На это Мейснер ответил отказом, но еще раз подтвердил, что Э. Такке не должен опасаться его.

Для резидентуры Зарубина было ясно, что это провал. Такке необходимо как можно скорее исчезнуть из Германии.

В это же время резидента вызвал на экстренную встречу агент «Брайтенбах», который сообщил, что гестапо ведет наблюдение за А. Мейснером, не доверяет ему, считая мошенником. Оно знает о встрече его со своим давним знакомым коммунистом Э. Такке и подозревает последнего в шпионаже. По словам агента, эти сведения были получены не от А. Мейснера.

На этом собственно и закончилась совместная с Зарубиными работа разведчиков Такке. Они благополучно уехали из Германии. Это произошло в начале 1935 года.

Чем довелось им заниматься с этого времени до злополучного 1937 года, пока эти честные разведчики самоотверженно служили нашей Родине, которую они считали и своей, мне неизвестно.

Одно вполне точно, что смелая и мужественная разведчица Юнона Иосифовна вместе со своим мужем Альбрехом Эрихом Такке попали в ежовские застенки и были казнены. Вероятно, она как польская, а он как немецкий агенты.

У них был маленький сын, которому сейчас, наверное, уже под семьдесят лет, если, конечно, он выжил в эти суровые годы. Он может гордиться своими родителями.

Об этой самоотверженной немке, ставшей смелой и преданной разведчицей, уже упоминалось в нашей книге. Но ее необыкновенная личность, сотрудничество с разведчицей-нелегалом Елизаветой Юльевной Зарубиной представляют интерес для понимания, какие сложные ситуации могут возникать в разведывательной работе.

«Марта», жена крупного германского дипломата, была завербована советским разведчиком-нелегалом «Федором» в мае 1931 года.

Перед «Федором» Центром внешней разведки была поставлена задача — найти в Германии источник ценной информации о деятельности германских правительственных органов.

Поместив в газете объявление о желании нанять секретаршу, он познакомился с молодой привлекательной немкой, которая хотела бы немного заработать. При первом же разговоре с ней он узнал, что она является женой германского дипломата, имеет некоторый опыт секретарской работы, помогая мужу в его служебных делах. Конечно, на это обстоятельство «Федор» немедленно обратил внимание и решил развивать отношения с этой кандидаткой в секретари, присвоив ей кодовое имя «Марта».

На его решение повлияло и то обстоятельство, что сама «Марта» понравилась ему как женщина: привлекательная, с живым умом и хорошим образованием. Кроме того, он почувствовал, что и сам произвел приятное впечатление на нее. Позже «Марта» призналась, что откликнулась на его объявление она не столько из-за желания иметь дополнительные средства на дамские расходы, сколько из желания оживить скучное существование при вечно занятом супруге, который был к тому же значительно старше ее. Когда же она увидела «Федора», то почувствовала интерес к общению с ним и что-то вроде внезапного влечения.

Развитие отношений с «Мартой» показало, что через ее мужа, много работавшего со служебными документами на дому и не скрывавшего от нее служебных тайн, она может явиться ценным источником информации о деятельности МИД Германии.

Получив положительные результаты проверки «Марты» по материалам Центра и установив с ней близкие, доверительные отношения, «Федор» внес предложение о привлечении «Марты» к сотрудничеству «под чужим флагом». Центр санкционировал такую вербовку «Марты». И «Федор» в начале 1931 года получил согласие «Марты» зарабатывать деньги, «продавая» информацию о содержании документов мужа якобы японцам.

Полностью доверяя «Федору» и не интересуясь подробностями о «покупателях», «Марта» стала приносить ему весьма ценные сведения о внешнеполитической деятельности Германии, а также сообщать различные данные, которые становились известными ей из разговоров с мужем и другими его коллегами по МИД, а также с высшими германскими чиновниками на светских встречах в верхах.

Ценность поступавшей от «Марты» информации все возрастала. Ее муж подчинялся непосредственно министру, присутствовал на всех совещаниях у него, а иногда и у Гитлера, когда тот стал канцлером и принимал руководство МИД.

Марта бывала в служебном кабинете мужа в МИД, помогала ему в работе с документами. Он знакомил ее с проектами директив, которые готовил МИД на утверждение Гитлеру, советовался с ней. Порой она читала документы, которые еще «вчера были в руках Гитлера». Муж «Марты» принимал участие во всех международных встречах и переговорах в составе германских делегаций. «Марта», как правило, сопровождала его в этих заграничных командировках.

Получая от «Марты» секретные материалы, «Федор» настойчиво и тактично вел с ней воспитательную работу и обучал разведывательному мастерству, которым сам хорошо владел.

По сообщению «Марты», режим секретности в МИД все ужесточался, и ей становилось труднее добывать интересовавшую «Федора» информацию. Поэтому по своей инициативе она сделала дубликат ключа и стала доставать документы из сейфа мужа. При этом, к удовольствию «Федора», продемонстрировала настоящие качества разведчицы-профессионала.

Через пару лет такого плодотворного сотрудничества «Федор» раскрыл перед «Мартой» факт ее работы не на японскую, а на советскую разведку. Она восприняла это довольно спокойно.

По мере приближения срока возможного завершения командировки «Федора» в Германии он стал готовить «Марту» к работе с другим разведчиком, «его курьером», на случай, как он заверил, своего непредвиденного отъезда на какое-то время.

К несчастью «Федора», такой, совершенно непредсказуемый, его отъезд состоялся в начале 1937 года. «Марта» была оставлена им без связи, но с заверениями с обеих сторон в «любви и преданности» и твердым обещанием продолжить сотрудничество.

После шести лет работы под руководством опытного разведчика «Марта» сама превратилась в искушенную в тонкостях секретной деятельности разведчицу.

В Центре «Федор» был арестован и целый год находился под следствием. В период до начала 1940 года с «Мартой» никто из разведчиков не работал. Но возраставшая угроза для мира со стороны гитлеровской Германии требовала от внешней разведки максимальной мобилизации всех возможных источников информации по Германии.

«Федор», еще находившийся под следствием, ставил вопрос о необходимости восстановления связи с «Мартой», но его не только не выпускали за границу, но даже не восстанавливали на работе в органах госбезопасности .

Встречи «Марты» со связником были редкими, получаемая информация не удовлетворяла Центр. Кроме того, «Марта» все настойчивее требовала приезда «Федора», не веря кратким сообщениям через связника о том, что с ним все благополучно. В начале 1940 года в Германию была направлена Елизавета Юльевна Зарубина для восстановления контакта с «Мартой» и работы с ней.

Зарубина («Вардо») разыскала «Марту» и передала ей письмо от «Федора». После доверительного разговора с «Вардо» она согласилась возобновить активную добычу разведывательной информации, как об этом просил «Федор». Но «Марта» продолжала сомневаться в том, что с ним все благополучно. Переданное письмо было отпечатано на машинке, а обычно она получала от него рукописные письма. Ее тонкая интуиция разведчицы подсказывала, что «Федор» попал в беду.

«Вардо», понимая психологическое состояние другой разведчицы, старалась всячески ее поддержать. Как опытная разведчица, она сумела добиться доверия «Марты», и поток ценной информации возобновился.

Также «Вардо» убедила Центр в необходимости передачи «Марте» письма, лично написанного «Федором». Такое письмо было получено в начале 1941 года, «Марта» поверила в то, что «Федор» находится в длительной командировке в «дальней стране» и пока не может приехать, но встреча их обязательно состоится.

Война прервала дальнейшую работу с «Мартой». Попытки разыскать ее во время Великой Отечественной войны оказались безуспешными.

Предпринятые «Федором», вновь заработавшем во внешней разведке после Победы, попытки розыска ее установили печальный конец этой преданной ему разведчицы, оказавшейся редким «разведывательным самородком».

Нелегкая разведывательная работа в течение десяти лет, из которых последние годы были связаны с возраставшим волнением и тревогой за судьбу любимого человека, затем тяжелые военные годы подорвали ее психику, она не выдержала, попала в больницу, откуда уже не вышла.

Ее личная беспредельная преданность и вера в советского разведчика «Федора», ради которого она пошла на опасное сотрудничество, особо ценная информация по Германии, которую она с большим риском и мастерством добывала, заслужили уважение и оставили яркий след в истории внешней разведки.

Главной причиной ее гибели явилась обрушившаяся на «Федора» репрессия. Не будь ее, «Марта» при поддержке его и внешней разведки могла еще долго и плодотворно нести свою.

Немногие для вечности живут,
Но если ты мгновеньем озабочен
Твой жребий страшен, и твой дом непрочен.

(О. Мандельштам)

Удивительная женщина эта «Соня». Она вступила на разведывательный путь в 1930 году, когда совершенно неожиданно познакомилась в Китае с известным советским разведчиком Рихардом Зорге, затем с его будущими соратниками по работе в Японии Х. Одзаки и Максом Кристианом Клаузеном, по национальности немцем. За два года работы под руководством Р. Зорге «Соня» получила такой мощный заряд немеркнущего интереса к разведывательной профессии, что, став профессионалом, в течение двадцати лет успешно и самоотверженно трудилась на благо нашей Родины.

Удивительна судьба этой разведчицы, немки по национальности, ставшей кадровым советским офицером. Она дважды была награждена орденом Красного Знамени. В 1942–1943 годах, она сотрудничала с человеком, прославившим себя в качестве «атомного шпиона», агентом К. Фуксом. Уйдя в отставку и вернувшись на родину, в ГДР, «Соня» стала известной немецкой писательницей под псевдонимом Рут Вернер.

О «Соне» я узнал случайно, когда работал над воспоминаниями о драматических судьбах советских разведчиков и знакомился с делом агента советской разведки К. Фукса.

В начальный период его сотрудничества с нашей разведкой в Лондоне с ним встречалась в качестве куратора некто Кучинска, которую я счел за простого связника и первоначально не обратил на нее никакого внимания. Мало ли кого используют в качестве курьеров и связников и ГРУ, и внешняя разведка, они хотя и выполняют ответственные функции в разведке, но обычно не определяют какой-то специфически важный участок работы.

Однако, учитывая особую важность роли, которую сыграл Фукс в решении сверхсложной разведывательной задачи по получению исчерпывающей информации по атомному оружию в сороковые годы, я решил поинтересоваться личностью Кучински. Обратил внимание на промелькнувшее краткое сообщение в СМИ о некой «Соне», написавшей свои воспоминания о работе во время войны. Достав ее книгу и прочитав ее с огромным интересом как профессионал, я понял, что передо мной лежал захватывающий отчет советской разведчицы высокого класса .

Я понял, как глубоко ошибался в оценке роли «Сони» в работе с малоопытным источником информации, каким тогда был Фукс. И хотя роль связника для «Сони» с точки зрения разведывательной профессии была довольно скромной, но вот вся ее предыдущая карьера в разведке была поистине захватывающей, хотя она и представляла ее в своем «отчете» весьма скромно.

Только одно то, что «Соня» была привлечена к сотрудничеству с советской разведкой таким выдающимся мастером разведывательного дела, как Рихард Зорге, и проработала с ним два года, говорило о многом. Но Зорге, уезжая из Китая в 1932 году, не только дал ее деятельности высокую оценку, но и увидел особые качества, необходимые разведчику: твердость и смелые суждения, аналитические способности и самоотверженную готовность служить делу в любых условиях. Поэтому он и рекомендовал ее для прохождения специальной подготовки в Москве. После завершения краткосрочного обучения «Соня» получила «путевку» в настоящую разведывательную жизнь, сначала как начинающий профессионал, а в дальнейшем — как мастер высокого класса.

Интересно проследить в подробностях этот процесс на фоне жизненного пути талантливой разведчицы.

Урсула Кучински родилась в мае 1907 года в Германии в интеллигентной семье. Отец ее придерживался левых настроений, но не был коммунистом, мать — художница. В семье было шестеро детей. Урсула росла озорной и энергичной девушкой, еще не достигнув совершеннолетия, она даже научилась стрелять из револьвера. В 18 лет участвовала в политической борьбе за интересы рабочего класса, вступила в коммунистическую партию.

В 1930 году ее первый муж Рольф Гамбургер получил пост главного архитектора Шанхая и выехал туда с женой. В Китае Урсула сразу же стала помогать китайским коммунистам в их подпольной деятельности.

В ноябре 1930 года ее неожиданно посетил немецкий журналист Рихард Зорге, который сослался на рекомендации общих «товарищей». Он одобрил желание Урсулы активно бороться с империалистами и предложил ей принять участие в более активной, но сугубо конспиративной деятельности. При этом он знал о том, что она ожидает ребенка. Рихард предупредил, что предлагаемая им работа очень опасна и она должна хорошо подумать прежде, чем дать согласие.

Для Урсулы предложение Зорге хотя и было неожиданным, но коль скоро речь шла о той же подпольной деятельности, как она поняла, для Коминтерна, она не колеблясь дала согласие.

Р. Зорге присвоил ей псевдоним «Соня» и предупредил, что впредь для успеха ее дальнейшей деятельности она должна поддерживать образ «европейской светской дамы», не участвовать ни в каких уличных или иных демонстрациях против китайских властей. Первое его поручение состояло в просьбе использовать ее квартиру для встреч с «товарищами». Для этого надлежало обеспечить их конспиративное посещение и создать соответствующие условия для непродолжительной там работы. Получив согласие «Сони», Зорге попросил сохранять эту просьбу в тайне от мужа и высказал ей ряд советов, как лучше обеспечивать конспирацию.

«Соня» обратила внимание на самобытный стиль и манеру Зорге: не применяя абстрактных теоретических рассуждений, показывать на простых практических примерах, как это лучше делать.

«Соня» охотно приняла решение не посвящать мужа в факт использования их дома для целей подпольной работы. Еще раньше, когда Рольф узнал о ее беременности, он настойчиво просил прекратить все связи с китайскими подпольщиками, опасные для нее, «нашего и наших детей благополучия». Но «Соня» не приняла его доводы и он не стал настаивать на своей просьбе. Тогда у «Сони» впервые возникла мысль, что с таким аполитичным мужем ее брак едва ли будет длительным.

Согласие помогать Зорге изменило всю ее дальнейшую жизнь, хотя она еще даже не предполагала, насколько это будет серьезно и как надолго.

Вскоре Рихард Зорге попросил «Соню» снять в европейском квартале Шанхая удобную виллу, где можно было бы хранить секретные материалы и даже оружие. Так, по настоянию «Сони» Рольф арендовал во французском секторе города подходящий двухэтажный особнячок, который предварительно «Соня» и Зорге подобрали. В одной из комнат нового местожительства семьи «Сони», которая с рождением в феврале 1931 года сына состояла теперь из трех человек, был оборудован тайник, куда Зорге и его сотрудники прятали материалы.

В связи с возникшей опасностью ареста одного из участников резидентуры Зорге обратился к «Соне» с очередной просьбой: получить согласие Рольфа на укрытие в их доме человека. Несмотря на опасения Рольфа и действительно большой риск, «Соня» добилась от него разрешения. И «беглец» от свирепой китайской контрразведки благополучно укрывался в их доме до тех пор, пока Зорге не смог переправить его нелегально в Союз.

Надо отметить, что действия «Сони» и окружающая китайская действительность, когда местные власти расправлялись с любым проявлением недовольства и тысячами расстреливали китайскую бедноту, заметно повлияли и на настроение Рольфа. Происходило его сближение со взглядами «Сони». Но его долгое несогласие и испуг в связи с последней просьбой «Сони» не содействовали изменению ее оценки Рольфа как ненадежного партнера в жизни.

В декабре 1932 года в доме «Сони» раздался телефонный звонок. Звонил Зорге, подняв трубку «Соня» застыла, ошеломленная тем, что услышала. Он сообщил, что внезапно должен уехать из Китая. Искренне благодарил «Соню» за сотрудничество, которым был глубоко удовлетворен. Пожелал ей больших успехов на ее разведывательном пути, который, он был уверен, будет долгим и удачным для нее.

«Соня» вспоминала в своем «отчете» через сорок лет, какое оглушающее впечатление произвели на нее слова Зорге. Она не могла даже представить, что когда-то ей придется действовать самостоятельно, без находящегося рядом мудрого и внимательного руководителя. Она потом напишет, что «восхищалась им, как восхищаются ученики своим учителем». Зорге научил ее внимательно видеть окружающие события и участвующих в них людей. Этот опытный аналитик хвалил ее за тонкие наблюдения и правильные выводы, передавая ей много из своего большого профессионального багажа.

Когда Рихард Зорге уезжал из Китая в Японию, ему было 55 лет, а «Соне» всего 25 лет, но за два года работы с ним она приобрела многое, что с успехом смогла использовать в дальнейшей разведывательной карьере.

За время работы под руководством Зорге «Соня» познакомилась с его будущими партнерами по работе в Японии — радистом Максом Кристианом Клаузеном и его молодой женой, также работавшей в резидентуре Зорге. Встречалась она и с его главным помощником в Японии Х. Озадзаки. О их роли в деятельности Рихарда Зорге она узнала значительно позже.

После отъезда Рихарда «Соня» продолжала вести разведывательную работу под руководством его заместителя еще немногим более года, когда ее вызвали на подготовку в Москву.

Еще при Зорге, в сентябре 1931 года, они были свидетелями японской агрессии в Китае, когда была оккупирована Маньчжурия, превращенная затем в марионеточное государство Маньчжоу-Го.

Японская агрессия вызвала по всему Китаю бурные антияпонские настроения, началась активная антияпонская деятельность, от которой, естественно, не стояла в стороне и резидентура Р. Зорге. Ведь Япония теперь занимала выгодные стратегические позиции вдоль советских границ. Нашему правительству было известно о милитаристских антисоветских планах японской военщины. Уже к концу 1932 года, по сведениям советской разведки, император Хирохито одобрил план подготовки войны против СССР.

В этот регион Китая и надлежало вернуться «Соне» из Москвы для продолжения разведывательной работы теперь в еще более опасных условиях японской оккупации. Но сначала «Соня» проехала через всю Россию до Чехословакии, где оставила сына Мишу у родителей Рольфа. Мишу ей нельзя было брать с собой в Москву, так как он не должен был знать ни слова по-русски. В Москве она прошла курс обучения по шифрованию, азбуке Морзе и работе на рации, по взрывному делу, которому она должна была в Маньчжурии обучать партизан.

Вызов на такую основательную разведывательную подготовку однозначно предполагал закрепление ее на разведывательной работе надолго, если не на всю жизнь, со всеми вытекающими из этого последствиями и ограничениями в личной жизни. Уже сейчас она должна разлучиться не только с мужем, что ее не особенно волновало, но и временно с маленьким двухлетним сыном, которого безумно любила.

Она понимала, что работа в разведке очень опасна и чревата возможным арестом и тюремным заключением. Готовя себя к такой неприятной возможности, она стремилась всегда быть в хорошей физической форме, не курила, не употребляла кофе и алкоголь, чтобы в любых условиях сохранять сопротивляемость неизбежным негативным воздействиям.

Размышляя так она постоянно представляла своего первого наставника Рихарда Зорге, которому давала свое согласие и заверяла, что никогда не отступит от своих слов. Она думала о том, что же ее ожидает в Москве, о том, как будет жить без нее сын. Успокаивала мысль, что рядом с ним будут бабушка и дедушка, а климат в чехословацких горах очень здоровый.

В Москве «Соне» прежде всего предложили месячный отдых на Черном море. Затем она осваивала работу на передающей радиостанции: прием радиопередач на слух, устройство и устранение неисправностей, учила русский язык.

В феврале 1934 года ей сообщили, что она будет работать в Маньчжурии, в Мукдене. Туда вместе с ней в качестве ее руководителя выедет работать другой разведчик. Лучше если под видом мужа. Для этой цели им будут подготовлены соответствующие документы.

Последнее обстоятельство она сочла совершенно неприемлемым. Ведь в Шанхае находился ее муж, имеющий деловые связи и в Мукдене. В самом же этом городе проживают знакомые, которые знают ее как жену архитектора.

Признав эти доводы обоснованными, было решено, что она выедет в Маньчжурию по своим документам, а вопрос о возможной легализации там ее напарника как мужа решить позже, в зависимости от отношения Рольфа к разводу с ней, против чего она давно не возражала.

Оставался только один вопрос, волновавший ее: как отнесется ее будущий руководитель-напарник к тому, что с ней должен находиться сын? С Мишей расставаться она не собиралась.

Когда Соне был представлен ее напарник — немецкий коммунист Эрнст, он сказал, что не возражает против нахождения с «Соней» сына. После двухнедельной совместной завершающей подготовки «Соня» убедилась, что с таким руководителем ей будет работать легко.

Прибытие «Сони» с сыном Мишей обрадовало Рольфа, но, когда он узнал о предстоящей скорой разлуке и работе «Сони с другим человеком, огорчился. Рольф к этому времени изменился и проникся большим уважением к делу, которым занималась «Соня». Не возражал он и против развода, если это так надо.

К моменту встречи «Сони» с Эрнстом ей исполнилось 26 лет, Эрнсту было 27. К Мише он относился с заботой и вниманием, и это отношение радовало ее.

В Шанхае они занялись подготовкой к поездке в Мукден. Исходя из поставленных перед ними задач по работе в Маньчжурии: вести разведывательную работу, создать пункт двусторонней радиосвязи с Центром (через Владивосток), обеспечить надежную связь Центра с партизанскими группами, действовавшими в Маньчжурии, и организовать снабжение их взрывчатыми веществами, — «Соня» выбрала себе прикрытие. Она получила представительство от американской компании по продаже различных изданий педагогической, медицинской и технической литературы. Это давало ей возможность постоянно общаться с представителями японской администрации в Маньчжурии, с институтами, студентами и интеллигенцией. Разъезжая по стране, она сможет вести наблюдение за военными приготовлениями японцев к войне с СССР.

Под предлогом транспортировки в Маньчжурию некоторых предметов своей шанхайской мебели «Соня» с помощью Эрнста спрятала в нее часть радиостанции, в частности генератор тока, который трудно было бы провести через границу на глазах у бдительных японских таможенников.

Набрав образцов литературы, которой она собиралась торговать от имени американской фирмы, и различные каталоги в сопровождении Эрнста и сына она выехала в Мукден. Там она быстро собрала радиопередающую станцию и без промедления наладила двустороннюю связь с Центром, которую стала регулярно поддерживать дважды в неделю.

В то время как Эрнст решал свои разведывательные задачи, «Соне» предстояло наладить контакт с руководителями партизанских отрядов. При решении этой задачи. она столкнулась с трудностью — китаец Ли не явился на обусловленную встречу в Харбине. «Соня» выезжала туда несколько раз. Вот что она позже писала по этому поводу: «Место встречи с Ли было на харбинском кладбище, время — поздно вечером. Когда я появилась там, никого кроме пьянчуг там не было. Испытывая естественное опасение не от покойников, а от живых, я прождала Ли вместо 10 минут целых 25, но безуспешно. И так еще дважды с перерывом в две недели».

Как оказалось, Ли проявил трусость и отказался от участия его группы в дальнейшей партизанской борьбе. Так была потеряна одна из боевых групп. Центр считал такой исход лучшим, чем возможное предательство Ли, угрожавшее всем другим партизанам и, конечно же, «Соне» с Эрнстом.

Пережив эти тревожные моменты, «Соня» и Эрнст продолжили свою разведывательную работу. Для характеристики обстановки, при которой «Соня» обеспечивала радиосвязь с Москвой, достаточно прочитать об этом ее слова в «отчете»: «Когда я работала, принимая шифровки из Центра или передавая туда наши зашифрованные сообщения, была глубокая ночь. Все ставни нашего дома были закрыты и дом походил на крепость, готовую к обороне в любой момент. Часто работу по зашифрованию или расшифровке удавалось закончить только под утро».

А когда «Соне» из-за радиопомех не удавалось установить связь в очередной сеанс, приходилось его повторять. И так дважды в неделю до осени 1935 года, когда она покинула Китай. Больше «Соня» не возвратилась в эту страну, где в общей сложности она провела почти 5 лет.

Жесткий контрразведывательный режим, введенный японцами в Маньчжурии, создавал большие трудности разведывательной деятельности «Сони» и Эрнста. Они еще больше возросли, когда Центр поручил им организовать снабжение партизанских групп взрывчатыми веществами, необходимыми для проведения диверсий на японских транспортных линиях. Эта задача была упрощена путем закупки необходимого химического сырья и обучения партизан изготовлению из него взрывчатки. С этой целью «Соня» специально выезжала к ним и показывала как это надо делать. Наибольшие трудности «Соня» испытывала из-за того, что партизаны не знали иностранных языков, а она — китайского.

Сильную тревогу вызвала у «Сони» безопасность продолжения работы линии радиосвязи, когда в Мукдене появился видный нацист в качестве представителя германской фирмы вооружений. Этот представитель поселился рядом с виллой, которую снимали «Соня и Эрнст. Он сразу заметил живущую по-соседству еврейку, но галантно сказал ей при знакомстве, что он «против антисемитизма». «Соне» пришлось проявлять большую осторожность при проведении двусторонней связи с Центром, чтобы соседи не обратили внимание на увеличение расхода электроэнергии.

Настоящая опасность провала возникла, когда один из представителей партизан, которого «Соня» обучала обращению со взрывчатыми веществами, был арестован японцами и при нем нашли взрывчатку. Это значило для него смерть, он мог выдать и «Соню».

Центр дал указание «Соне» и Эрнсту немедленно прекратить все связи с партизанами, прервать радиосвязь и выехать в Шанхай, откуда восстановить связь по радио и ждать дальнейших указаний. С собой в Шанхай они взяли радиоприемник и в разобранном виде радиопередатчик. На китайской границе возник неприятный инцидент, грозивший серьезными последствиями.

Китайский таможенник заявил, что ввозить приемник можно только с разрешения властей. К счастью, он не обратил внимание на часть радиопередатчика. С трудом переубедив его, «Соня» и Эрнст поскорее забрали свои вещи и были рады, что так легко отделались.

Но новое опасное происшествие произошло у «Сони» вечером в гостинице в Шанхае, где она остановилась. Когда, выполняя старое указание — немедленно по радио доложить в сеанс, назначенный на 22 часа вечера, о благополучном прибытии, — она включила в электророзетку свой передатчик и… обесточила весь отель. Только быстрые действия «Сони», мгновенно замаскировавшей передатчик, уберегли от расшифровки факта грубейшего нарушения закона, с почти неизбежным провалом. К счастью, никто из обслуживающего персонала отеля не догадался искать по номерам, где произошло короткое замыкание электропроводки.

Период работы «Сони» и Эрнста в Шанхае был относительно спокойным. В августе они даже позволили себе небольшой отдых на берегу Желтого моря. Отдохнув и распрощавшись с Эрнстом, она выехала в Москву «для обсуждения дальнейшей работы». Эрнст пока оставался на разведывательной работе в Шанхае.

После почти двухгодичной дружной совместной работы с ним «Соне» было трудно расставаться, но она понимала, что на этой работе, которую она добровольно выбрала, вопросы с кем и где работать решаются службой, поэтому ехала в Москву, не зная своего будущего назначения.

Случайная фраза Миши, который безуспешно пытался заговорить с пассажирами на английском, немецком или китайском языках, навела «Соню» на грустные раздумья. Когда на одной из остановок поезда в вагон зашла кошка и замяукала, он тихо прошептал матери: «Кошки умнее людей. Они все говорят на одном языке».

«Вот так и мне, — написала позднее «Соня», — порою трудно, даже невозможно, делиться с обычными людьми своими мыслями».

Пока «Соня» находилась в Манчьжурии, все ее родственники эмигрировали из Германии в Англию, которая становилась теперь и ее «родиной».

«Соня» тогда еще не знала, что ей придется работать практически под носом у гестапо.

Пройдя повторную основательную тренировку по работе на рации, она получила предписание ехать в Польшу, в самый опасный ее район — в портовый город Данциг. На этот город претендовала Германия, и фактически там уже командовали нацисты и гестапо.

Вместе с нею туда поехал и Рольф. Он беспокоился за здоровье «Сони», так как она была беременна. Отцом будущего ребенка был Эрнст, который в это время продолжал разведывательную работу в Китае.

Во время прибытия «Сони» в Польшу умер диктатор Пилсудский, правивший страной с 1926 года. Однако и после его смерти крайне реакционный режим в стране не изменился.

Поэтому «Соню», оставшуюся гражданкой Германии, в случае провала, ждал самый суровый приговор — выдачу ее гестапо.

Прибыв 27 февраля 1936 года в Варшаву, «Соня» и Рольф с сыном поселились в ее окрестностях. Поскольку какой-либо связи с резидентурой у нее не было, она решила арендовать небольшой домик с условиями, подходящими для работы рации.

Как только она решила эту задачу, то немедленно включила свою рацию, замаскированную еще Эрнстом под граммофон, и, ура! сразу же получила ответ из Москвы. Рольф успешно устраивался на работу, найдя через свои связи место компаньона в одной архитектурной фирме. И вскоре по ходатайству этой фирмы им выдали визу на один год пребывания в стране.

«Соня» по указаниям Центра установила контакт с двумя разведчиками, находившимися в других польских городах, и обеспечивала их связь с Центром. После этого последовало указание начать работу в Данциге, установив связь с находившейся там группой разведчиков. Она стала регулярно туда выезжать и передавать им указания Центра. К зиме 1936 года «Соне» предложили переселиться в Данциг и организовать там пункт радиосвязи.

Хотя в конце 1936 года этот город формально оставался «вольным», в нем уже вовсю хозяйничали немецкие нацисты, которым принадлежали все административные посты. Гестапо также чинило свое бесправие. Кругом висели портреты Гитлера, были нарисованы свастики, осуществлялось преследование евреев.

Именно в такой опасной обстановке «Соне» приходилось проводить конспиративные встречи, снабжать разведчиков химическими составляющими для взрывчатки. Ее использовали для диверсий на судах, перевозивших оружие для франкистов в Испанию.

Каждодневно рискуя, «Соня» преуспела в создании пункта радиосвязи с Центром и даже научила работе с рацией одного из разведчиков. Затем их группа смогла самостоятельно поддерживать устойчивую связь с Центром.

В один из сеансов «Соня», получив радиограмму из центра и начав ее расшифровывать, подумала, что центр ошибся и неправильно адресовал ей чужую депешу. Она начиналась словами: «Дорогая «Соня»… «и далее говорилось: «народный комиссариат обороны решил наградить Вас орденом Красного Знамени. Поздравляем сердечно и желаем дальнейших успехов на работе. Директор».

«Соня» считала, что этим орденом награждали только участников революции и Гражданской войны. За что же удостоилась она этой чести? Не переоценили ли ее? Затем ее охватила радость, она была несказанно счастлива.

Если учесть, что у «Сони» был грудной ребенок, а в апреле у нее родилась дочь, она поистине совершала каждый день подвергалась смертельной угрозе.

«Соня» вела радиопередачи из своей квартиры в многоквартирном доме. Однажды соседка по дому, жена видного нацистского чиновника, спросила, не мешают ли ей слушать радио какие-то сильные помехи поздно вечером? «Соня» отвечала, что ничего не замечала, так как поздно не слушает радио. Соседка сообщила, что ее муж намерен проверить, кто наводит помехи в их доме. Проверив в день очередного сеанса, что в квартире соседки никого нет, «Соня» направила в Центр короткое сообщение об этом инциденте. Ответ из Центра был скорым: вернуться в Варшаву. Тем более что свое задание в Данциге «Соня» уже выполнила.

В Польшу она с Рольфом и детьми вернулась в марте 1937 года.

В мае к «Соне» приехал представитель из Центра. Он интересовался, не готова ли «Соня» вновь поработать с Эрнстом и желательно с участием Рольфа. «Соня» отвергла это предложение, заявив, что, раз обидев Рольфа, она не хотела бы вновь наносить ему обиду. Что касается Эрнста, она вспоминает работу с ним с удовлетворением, уважает его как разведчика, но работать с ним еще раз не хочет.

Если учесть, что у «Сони» был сын Миша от Рольфа и дочь Нина от Эрнста, понять ее было нетрудно. От имени Директора службы представитель передал «Соне» удовлетворение ее работой, съездил с ней в Данциг, где встретился с другими разведчиками.

«Соня» поставила вопрос о необходимости замены ее устаревшего радиопередатчика, представитель согласился и предложил ей поездку в Центр для знакомства с новой радиоаппаратурой.

В июне 1937 года «Соня» отвезла детей к родителям Рольфа в Англию, получила там по подложному паспорту въездную визу в СССР и прибыла в Москву. Оттуда она поехала на юг и неделю отдохнула в Алупке, через три месяца вернулась в Польшу. В этот приезд ей был вручен орден Красного Знамени.

После возвращения в Польшу нагрузка ее разведработой снизилась, и она чувствовала, что в этой стране больше не нужна. Поэтому была рада, когда в июне 1938 года ее отозвали в Центр.

Там предложили ей выбор — ехать работать либо в Финляндию, либо в Швейцарию. Ее привлекала Финляндия, но для работы были лучшие возможности в Швейцарии, где у ее отца имелось много хороших знакомых.

В Москве она также узнала, что имеет воинское звание майор. Позже ей сообщили и о двух очередных присвоенных званиях, поэтому она при уходе в отставку должна была быть в звании полковника. Но официально об этом ей никто не сообщал. Кстати, это ее и не волновало. Она просто гордилась «быть солдатом Красной Армии».

До отъезда в Швейцарию она встретилась со своим будущим помощником Германом.

«Соне» поручалось помимо Германа привлечь к сотрудничеству с разведкой несколько бывших добровольцев в Испании из числа немцев и англичан и организовать разведывательную работу с территории Швейцарии против Германии.

«Соня» по пути в Швейцарию заехала в Англию, где ей рекомендовали несколько англичан, бывших волонтеров в Испании. Среди них был и Ален Фут (Александр Фут). Соня получила согласие на его привлечение и завербовала под псевдонимом «Джим».

Начало разведывательной работы «Сони» совпало с заключением Мюнхенского соглашения 1938 года.

«Соне» удалось быстро развернуть разведывательную работу и без задержки установить двустороннюю радиосвязь с центром. Вскоре она завербовала второго англичанина — бывшего участника войны в Испании — «Лемма». Не углубляясь в конкретное содержание разведывательной работы «Сони» в Швейцарии, поскольку она велась не внешней разведкой, а ГРУ, упомяну, что работа эта была многообразной, агенты-нелегалы совершали разведывательные поездки в фашистскую Германию, а она оперативно передавала собранные ими сведения в Центр.

В связи с нарастанием угрозы возможного захвата Германией Швейцарии Центр предложил ей для упрочения своего положения развестись с Рольфом и выйти формально замуж за англичанина, получив таким способом английский паспорт. При этом центр явно имел в виду в будущем использовать «Соню» на разведывательной работе в Англии.

Кандидатами в «мужья» были два ее агента-нелегала «Джим» и «Лем». Оба были моложе «Сони», но «Джим» был старше «Лемма». Он вроде согласился на оформление фиктивного брака. Однако когда развод с Рольфом был оформлен, «Джим» пошел на попятную, и «Соне» пришлось оформлять брак с «Лемом». Будущее показало, что это решение было удачным. «Джим» после войны оказался предателем, а «Лем» с первой встречи был влюблен в «Соню», и их формальный брак вылился в счастливый союз.

Когда 45 лет спустя, в 1985 году, «Соня поинтересовалась у «Лемма», когда он на самом деле почувствовал, что охотно женился бы на ней, он ответил: «В романах написал бы «с первого взгляда». На деле — с самой первой нелегальной встречи в Швейцарии, когда ты вербовала меня».

Эпопея «Сони» в Швейцарии, как она показала в «отчете», была исключительно интересной, многообразной и поучительной, но, по тем же соображениям не углубляться в «чужую епархию» скажу только, что «Соне» и ее группе пришлось обстоятельно помогать в работе важной нелегальной резидентуры ГРУ в Швейцарии разведчика С. Радо. «Соня лично более трех месяцев обеспечивала Радо надежной связью с центром, а два ее сотрудника, «Джим» и «Лем», после ее отъезда стали фактически сотрудниками резидентуры Радо. Затем «Лем» тоже уехал к «Соне» в Англию.

Радо так понравилась «Соня» и ее группа, что он не хотел отпускать ее и упрашивал Центр разрешить задержать их у себя.

Еще до отъезда «Сони» в Англию, в декабре 1939 года, в Швейцарии был арестован ее помощник Герман. «Соня» задумалась о судьбе этого человека. Надо, считала она, чтобы молодое поколение знало не только о подвигах, но и о жертвах. Герману был тогда всего 31 год, но он уже успел пройти суровую школу борьбы с фашизмом в Германии, сражался в Испании, как сложится его дальнейшая судьба, тогда она еще ничего не знала.

Уже гораздо позднее, в 1958 году, после вручения им с «Лемом» медалей «Борцы с фашизмом», прогуливаясь по улице, они неожиданно встретились с Германом. Он, счастливый отец пятерых детей, был несказанно рад встрече. Но вернемся в прошлое, в довоенное время.

В мае 1940 года «Соня» уже имела на руках английские документы как жена «Лемма» и готовилась отбыть в Англию, чтобы там заняться выполнением нового разведывательного задания. В декабре 1940 года она, прощаясь, обняла «Джима», который после победы над фашистской Германией не забыл выдать ее английской контрразведке как советского агента. В результате в конце 1946 года ее и «Лемма» посетили в Англии два сотрудника МИ-5 и заявили, что знают об их прошлом сотрудничестве с советской разведкой. Но, учитывая, что они не вели работу в Англии, их не собираются арестовывать, а предлагают сотрудничество. Конечно же, «Соня» и «Лем» их выпроводили с выражением презрения к якобы «их другу» Александру Футу, со ссылкой на которого контрразведчики и пришли к ним.

Если бы знала МИ-5, какую большую разведывательную работу в Англии проводила «Соня» с участием «Лемма» и других завербованных агентов из числа английских офицеров! Не говоря о ее связи с делом К. Фукса, которое прогремело на весь мир через три года, в 1950 году.

Оставляя за кадром все другие дела «Сони», находившиеся в компетенции ГРУ, остановлюсь на той важной роли, которую она играла самом начале развития сотрудничества с советской разведкой К. Фукса. Об этом агенте, с которым внешняя разведка работала всю Великую Отечественную войну и после Победы до его ареста в 1950 году, в частности, о его связи в Англии в 1942–1943 годах с резидентурой ГРУ через «Соню», думаю, мы имеем моральное право рассказать. По-существу, этот агент объединил в себе результаты усилий двух наших разведывательных служб и, кстати, явился первопричиной моего интереса к личности «Сони». Но об этом скажу позже.

Итак, чем же занималась Соня по делу Фукса?

Роль ее в «атомном шпионаже» была недостаточно оценена.

Как известно, в 1942 году Фукс инициативно предложил свои услуги по снабжению советской разведки архисекретной информацией по атомной проблеме, которой он начал заниматься по приглашению английских ученых . Связь с ним была поручена «Соне», которая встречалась с Фуксом не чаще раза в один — два месяца. Поскольку Фукс был совершенно неопытным в агентурной работе человеком, далеким от общеизвестных приемов конспиративных встреч, то на «Соне» лежала обязанность обучить его соблюдению конспирации и методам маскировки своей деятельности по подготовке и передаче секретных материалов.

Вот как она описывала первую конспиративную встречу с Фуксом.

Опознав его, «Соня» подошла и произнесла обусловленный короткий пароль. Затем они прогуливались по лесным тропинкам, беседуя на тему, которую «Соня» заранее продумала в плане разведывательного воспитания Фукса. Она показала, как и где выбирать место для тайника, куда можно закладывать материалы. По оценке «Сони», Фукс был прилежным учеником.

Получив от него большую пачку документов, «Соня» закладывала их под подушку сиденья своего велосипеда и ехала на встречу с представителем резидентуры ГРУ. Там, тщательно проверив, нет ли за ней или за представителем легальной резидентуры наблюдения, она вступала в контакт, пересаживаясь в автомашину встречавшего ее разведчика и передавала ему документы.

Так продолжалось около года, до тех пор, пока Фукс не уехал в США.

После каждой встречи с представителем ГРУ «Соня», освободившись от документов, с облегчением сняв с себя ответственность за очень важный материал К. Фукса, докладывала в Центр по радио о ходе работы с этим агентом и о ее впечатлениях. Хотя у «Сони» было много и других поручений, Центр выделил работу с К. Фуксом как особо ответственную.

Только после отъезда К. Фукса в США для «Сони ход ее деятельности вернулся к прежнему привычному распорядку.

Несмотря на кратковременность работы «Сони» с Фуксом, результаты дальнейшей информационной деятельности агента в конечном счете способствовали скорейшему достижению Советским Союзом паритета с США в области ядерного вооружения. Это определяет решающую роль «Сони» на начальном отрезке сотрудничества с Фуксом.

Она не могла допустить ни малейшей ошибки в части безопасности агента. Вот почему, полагаю, что во всей богатейшей разведывательной работе «Сони» этот эпизод длительностью в один год следует считать ключевым. Это был ее звездный час! Об этом она в то время не могла и подозревать.

Недаром, когда К. Фукс был арестован в 1950 году, «Соня» срочно вынуждена была вернуться в ГДР. Да она туда и рвалась.

Когда имя «Сони» появилось в показаниях предателя А. Фута и особенно после визита к ней английских контрразведчиков, Центр прервал с ней связь. Только через год в Праге состоялась ее встреча с представителем Центра. Тогда ей предложили возобновить работу с ГРУ, очевидно, планируя использовать в каком-то другом регионе.

Но «Соня» твердо отказалась, заявив, что за почти двадцатилетнее сотрудничество и нелегальную работу она многое перенесла, ее нервная система подорвана, ослабла способность быстрой реакции на события и возникающие экстремальные ситуации, поэтому она хотела бы вернуться в Германию и заняться там какой-нибудь более спокойной работой.

Хотя Центр и был разочарован, но все же он согласился и помог ей нормально легализоваться в ГДР. Там она до 1956 года еще поработала на постоянной работе, а затем уволилась и занялась литературным трудом. Стала писать и получила широкое признание как талантливая писательница.

В 1990 году, встречаясь с английским корреспондентом Майклом Хартлэндом, она заявила, что счастлива после бурной, опасной, но чрезвычайно интересной деятельности на разведывательном поприще иметь возможность проявить себя и в другой любимой области. При этом она подтвердила, что ни только не жалеет о своем участии в разведывательной деятельности в интересах Советского государства, гордится этим. В подтверждение больших заслуг «Сони» перед советским народом в 1966 году, двадцать лет спустя после ее отставки, она была награждена советским правительством вторым орденом Красного Знамени.

«Соня», теперь известная немецкая писательница Рут Вернер, бережно хранит боевые награды, вспоминая о тех далеких событиях, участницей которых она была: Маньчжурию, оккупированную японскими милитаристами, в Данциг, где властвовали германские нацисты и гестапо.

Дела советской разведчицы Урсулы Кучинска остаются в истории внешней разведки ярким свидетельством ее побед на невидимом фронте.

Екатерина Федоровна Линицкая, в девичестве Дранкина, родилась в 1907 году, когда и как она оказалась в Югославии — мне неизвестно. Но в начале 20-х годов она повстречалась с бывшим короткое время войсковым разведчиком Леонидом Леонидовичем Линицким, попавшим в том же году после тяжелого ранения в белогвардейский госпиталь.

Поскольку вся дальнейшая жизнь Екатерины Федоровны была тесно связана с Л. Л. Линицким, остановлюсь кратко на его биографии .

Леонид Леонидович Линицкий родился в 1900 году на Украине в городке Ахтырке Харьковской губернии в семье офицера — пограничника. В начале 1917 года после известия о гибели отца в бою шестнадцатилетний юноша вступил добровольцем в армию и участвовал в боях с немцами. За организацию митинга протеста против военного министра Керенского был арестован. Ему грозил расстрел, но казнь была заменена отправкой в штрафной батальон.

После революции он участвовал в боях против белогвардейских армий, был ранен и по состоянию здоровья демобилизован. Оправившись от ранения, вновь добровольцем вступил в Красную Армию, был зачислен в разведывательный батальон и стал готовиться к заброске в белогвардейский тыл. Тогда-то в одном из боев он снова, на этот раз тяжело, был ранен. В бессознательном состоянии без имени, так как не имел при себе документов, оказался он в белогвардейском госпитале. При бегстве остатков разгромленных белых армий вместе с госпиталем оказался в Турции. Когда пришел в себя, пошутил, что вот и оказался «заброшенным в тыл врага».

Вместе с госпиталями через Константинополь Линицкий добрался до Югославии, где пытался найти пути возвращения на Родину, используя различные малейшие возможности сообщить о себе бывшим командирам в разведбатальоне. Но безуспешно…

Работал на стройке, затем кочегаром на суконной фабрике, где и встретился с Екатериной Федоровной. Вскоре они поженились. В 1926 году у них родилась дочь Галина.

Леонид Леонидович всегда стремился к знаниям и вскоре ему удалось поступить в Белградский университет, медицинский факультет которого он окончил в конце 20-х годов и стал работать врачом. В совершенстве владел сербским и французским языками.

К этому времени ему, наконец, удалось установить связь с Москвой. На одно из его писем откликнулась внешняя разведка, где как оказалось работал один из сотрудников, знавший его по службе в армии. Леонид Леонидович получил первые инструкции по укреплению своего положения и развертывания разведывательной работы.

Естественно, он открыл частную врачебную практику и быстро стал популярным в югославских белоэмигрантских кругах. Появились многочисленные связи среди участников белогвардейских антисоветских террористических организаций, что требовалось в интересах разведки.

Одновременно он создавал нелегальную резидентуру. Первым ее сотрудником стала Екатерина Федоровна, верный его помощник и единомышленник. При ее содействии к участию в разведывательной деятельности был привлечен отец, тесть Леонида Леонидовича, Дранкин. Поставленную перед ним задачу внедриться в белогвардейскую фашистскую организацию он выполнил успешно.

Действуя слаженно, небольшая нелегальная резидентура к началу 30-х годов уже насчитывала десять разведчиков, связи которых проникли во все основные белградские белогвардейские центры, начиная от отдела Российского общевоинского союза — РОВС, организации Национального трудового союза нового поколения — НТСНП, другие объединения белогвардейских эмигрантов антисоветского толка. Сам резидент был вхож ко всем руководителям этих организаций как свой человек.

Из резидентуры в Центр шел поток ценной информации, в том числе сведения о всех забрасывавшихся в СССР террористах, подготовленных в Югославии.

В этой ежедневной напряженной разведывательной работе самым непосредственным образом участвовала Екатерина Федоровна. Она получала у источников информации сообщения, собирала отчеты о работе у сотрудников резидентуры, обобщала все полученные сведения и готовила письма в Центр. Одним словом, являясь секретарем резидентуры, была и оперативным сотрудником, и ближайшим помощником резидента.

Ее отец внедрился в фашистскую организацию, которую возглавлял белый офицер Комаровский и сумел выявить связи этой организации с немецкими спецслужбами. Он даже добавил фотографиями список агентов-террористов, подготовленных совместно с немцами для засылки в СССР. Эти материалы были срочно переправлены в Москву и помогли органам контрразведки обезвредить засланных агентов.

В архивных материалах внешней разведки о деятельности резидентуры Л. Л. Линицкого отмечалось: «В 1931–1934 годах удалось захватить и обезвредить 17 террористов РОВС и НТСНП, заброшенных в СССР, вскрыть 11 явочных квартир. Большой вклад в эту работу внес агент-нелегал Леонид Леонидович Линицкий в Белграде… ».[21]

В этой оценке резидента называют агентом-нелегалом, а не разведчиком-нелегалом только потому, что он не был направлен внешней разведкой на разведывательную работу за кордон, а вырос, можно сказать, самолично, за счет своих разведывательных способностей и превратился в полноправного разведчика. А под его руководством стала разведчицей и Екатерина Федоровна. Об этом лучше всего свидетельствуют ее решительные действия в возникшей экстремальной ситуации в связи с провалом этой успешно действовавшей резидентуры.

Коль скоро речь идет о характеристике лучших качеств Екатерины Федоровны, позволю себе подробно привести описание этого негативного события из моей книги «Трагедии советской разведки».

«11 декабря 1935 года Леонид Леонидович с Екатериной Федоровной пошли в «Русский дом» (центр русских белоэмигрантов в Югославии) на оперу «Наталка-Полтавка». Там они разошлись: Екатерина Федоровна, скинув пальто, пошла в фойе, а Леонид Леонидович задержался у раздевалки. Когда он направился по лестнице в фойе, дорогу ему преградили трое мужчин и, заявив о его аресте, направились с ним в наручниках в контрразведку. Когда Л. Л. Линицкий заметил одну свою пациентку, идущую ему навстречу, он поднял руки в наручниках и быстро попросил сказать об этом жене.

Пациентка не замедлила сказать о том, что увидела, Екатерине Федоровне.

Жена немедленно покинула театр и поспешила домой. Там быстро разожгла печку и, взяв из тайника почту, подготовленную Л. Л. Линицким для Центра, бросила ее в печь. Туда же были выброшены все бумаги из стола. Не успела Екатерина Федоровна убедиться, что дома не осталось никаких улик и размешать в печи пепел от сгоревших бумаг, как раздался стук в дверь. Явилась полиция. Но она уже ничего не смогла найти из компрометировавших Леонида Леонидовича материалов» .

Полиция забрала и Екатерину Федоровну, позволив только передать детей на попечение бабушки.

Арестованы были все сотрудники резидентуры. Со всеми арестованными во время следствия следователи обращались исключительно грубо и жестоко их пытали, добиваясь признаний в шпионской деятельности.

Оказавшись вместе с мужем и отцом в таком тяжелом положении, Екатерина Федоровна не пала духом, она верила, что их не оставят в беде советские власти. А сами они были настроены на борьбу со следствием, с тем, чтобы не позволить собрать каких-либо доказательств работы против Югославии.

Она понимала, что судьба разведчика редко бывает ласкова к длительному его успеху. Правда, при грамотной профессиональной работе, как правило, удается своевременно нащупать назревающую угрозу и принять соответствующие меры. Конечно, кроме случаев грубых ошибок разведчиков.

В их случае как раз и был этот грубый просчет.

Резидентура провалилась из-за попытки заместителя резидента из корыстных побуждений провести без разрешения резидента рискованную операцию по проникновению в сейф начальника отдела РОВС. Он был пойман с поличным, а при пытке выдал весь состав резидентуры.

Благодаря умному поведению на следствии резидента, давшего всем арестованным при очных ставках линию на то, что все они вели только патриотическую борьбу против террористов и никаким шпионажем не занимались, удалось не только освободить большинство арестованных, в том числе Екатерину Федоровну, но и сильно скомпрометировать белоэмигрантские террористические организации.

Судили югославы только четырех человек: Леонид Леонидович был приговорен к 2 годам 8 месяцам тюрьмы, его заместитель — к одному году, Дранкин — к 6 месяцам заключения. Белогвардейский офицер, руководитель фашистской организации Комаровский, которого они назвали участником своей организации, был оправдан, но ему было предписано покинуть Югославию.

Дети Линицких с бабушкой были сразу после ареста родителей отправлены внешней разведкой во Францию, а оттуда в СССР, где поселились у родственников Линицких в Харькове.

Екатерина Федоровна вместе с тремя другими женщинами была доставлена на границу с Австрией и фактически выброшена на австрийскую территорию. Но австрийские пограничники прогнали их обратно в Югославию. Такая бесчеловечная «игра» продолжалась много раз, пока женщины совсем не потеряли силы.

И даже в этой ситуации Екатерина Федоровна проявила инициативу, она подкупила югославского пограничника, передав «для его жены» свой чемодан со всеми платьями и другими дамскими вещами. Только тогда он проводил обессилевших женщин в город и показал дорогу, на которой их не задержат австрийцы. Оказавшись в Австрии, под руководством Екатерины Федоровны группа добралась до Вены, где советское посольство организовало их отлет в СССР.

Наконец-то, Линицкая, отчитавшаяся перед руководством внешней разведки, воссоединилась в Харькове со своими детьми.

«Теперь, — думала она, — дождемся возвращения Леонида Леонидовича и будем жить спокойно, только вспоминая пережитое».

Однако судьба распорядилась по-иному.

Когда заканчивался срок тюремного заключения Линицкого, внешняя разведка получила информацию, что террористическая организация в Югославии приняла решение живым его из страны не выпускать.

Соответственно были приняты меры.

Еще в тюрьме Линицкий стал гражданином СССР. Сразу по освобождении он самолетом был доставлен в Москву.

Москва неласково встретила своего героя. Шел 1937 год, последний год правления Н. Ежова, который свирепствовал, уничтожая ярких личностей, в том числе и многих разведчиков. Именно тогда, в 1937 году, мать Линицкого была арестована и «как не сознавшаяся польская шпионка», расстреляна.

Горько было узнать Леониду Леонидовичу об участи матери. Но что-либо предпринимать было поздно. О пересмотре дела нельзя было даже заикаться без риска самому оказаться также каким-нибудь шпионом.

Только после смены главы НКВД смог Линицкий обратиться с ходатайством. Дело было пересмотрено в 1940 году. Его мать была полностью реабилитирована как ложно обвиненная.

С самим Линицким поступили не лучшим образом. Ему предложили выехать в Харьков по месту нахождения семьи и самостоятельно устраиваться там на работу. Никакой — ни материальной, ни моральной — поддержки ему не было оказано. Да и понятно, в центральном аппарате внешней разведки не оказалось ни одного сотрудника, кто мог знать о его работе в Югославии. Многие из них также оказались «шпионами» и были ликвидированы.

Могу представить, какие переживания испытывали эти два замечательных разведчика, по существу самоучки, поднявшиеся в силу своих неординарных качеств на уровень разведчиков-профессионалов.

Но удивительное дело! Очевидно, разведка вошла в их кровь и плоть так основательно, что, как только с началом Великой Отечественной войны их пригласили вернуться на работу во внешнюю разведку, они немедленно ответили согласием.

Их сразу же стали готовить к заброске в Югославию. Оба много тренировались, прыгали с парашютом, Екатерина Федоровна осваивала работу на рации и другие оперативные дисциплины.

Когда в 1942 году их направили ближе к фронту и, следовательно, к Югославии, началось стремительное наступление немцев на Сталинград. Им пришлось двигаться в обратном направлении с отступавшей с боями Красной Армией. Этот «марш обратно» сорвал намеченную операцию.

В 1943 году было принято решение направить в Югославию к партизанам одного Леонида Леонидовича, так как Екатерина Федоровна не могла его сопровождать по состоянию здоровья. В Югославии Линицкий встретил много старых знакомых, там он участвовал в партизанских боях. Позже Линицкий был ранен. За участие в движении Сопротивления он был награжден югославским боевым орденом «Партизанская звезда» III степени.

В апреле 1945 года, за две недели до Победы, Леонид Леонидович вернулся в Москву. Ему предлагали отдохнуть и полечиться, но он категорически отказался. Совершив ряд разведывательных выездов нелегально в разные страны Востока и Европы, в 1953 году он начал готовиться в длительную заграничную нелегальную командировку вместе с Екатериной Федоровной.

Но состояние здоровья Екатерины Федоровны не позволило ей вновь включиться в активную разведывательную работу.

Леонид Леонидович предложил взять с собой дочь Галину, которая, следуя по стопам родителей, с готовностью согласилась заняться разведывательной работой в нелегальных условиях. После соответствующей краткой подготовки, поскольку основную подготовку дочери взял на себя Леонид Леонидович, они в середине 1953 года выехали в Китай в качестве граждан одного из европейских государств. Но в январе 1954 года Леонид Леонидович скоропостижно скончался.

Галина Леонидовна сопровождала гроб с телом отца на Родину, в Москву. После похорон на Ваганьковском кладбище вопрос о самостоятельной работе дочери в разведке был решен положительно. Она начала свой путь разведчицы-нелегала. Но писать об этом она намерена сама и, безусловно, никто не сможет лучше нее рассказать обо всем.

Что касается Екатерины Федоровны, то после кончины Леонида Леонидовича можно было считать ее личный разведывательный путь завершенным. Она прожила долгую жизнь и, немного не дожив до своего девяностолетия, скончалась в 1997 году.

Память об этих двух разведчиках и о личной роли Екатерины Федоровны Линицкой в советской внешней разведке занесена в Золотой фонд нашей службы.

Совершенно неожиданно из статьи полковника юстиции А. Белоконя в 1996 году мне стало известно, что помощницей Рихарда Зорге в его разведывательной деятельности в Японии с весны 1935 по осень 1937 года была разведчица, специально подготовленная ГПУ, Айно Куусинен . Судьба этой финки, жены одного из организаторов компартииФинляндии, секретаря исполкома Коминтерна и Председателя Президиума Верховного Совета Карело-Финской ССР Отто Вильгельмовича Куусинена, представляется мне очень интересной.

В траурной церемонии похорон Отто Куусинена принимали участие многие видные политические деятели Финляндии и среди них только что реабилитированная Айно Куусинен.

Поскольку ее имя на юбилейном собрании, посвященном Герою Советского Союза Рихарду Зорге, как участницы его разведывательной резидентуры не упомяналось, сказать о ее деятельности ничего конкретного не могу. Только то, что в 1937 году в ГРУ работа Айно Куусинен в Японии оценивалась настолько положительно, что готовилось ее награждение высокой правительственной наградой — орденом Красного Знамени. Награждение тогда не состоялось, так как начались репрессии Ежова против финнов, и вместо награды она была срочно отозвана из Японии. В 1938 году арестована и приговорена к 8 годам заключения.

Интересен факт, как ГРУ легализовало приезд Айно Куусинен в Японию. Учитывая, что она знала в совершенстве шведский и немецкий языки, было решено сначала направить ее на год в Швецию, где она должна была легализоваться как шведская журналистка под именем Анны Мартон. Там ей надлежало написать книгу с хвалебными оценками в адрес Японии и, получив представительство от шведской газеты, выехать в Японию к месту работы.

Поскольку подходящей газеты в Швеции не оказалось, то ГРУ создало специально небольшую газетку, а японское посольство, ознакомившись с книгой Анны Мартон, пригласило ее приехать в Японию для дальнейшего изучения страны, ее культуры и традиций. Так была решена довольно дорогостоящая легализация этой разведчицы в Японии.

Когда Айно Куусинен вернулась из лагеря в 1946 году, она пыталась уехать из СССР на родину, в Финляндию. С этой целью дважды посетила американское посольство. Но…

Единственным результатом этих визитов была ее ссылка в Кустанайскую область «за связь с иностранцами». Это было парадоксальным обвинением для иностранки, которая даже не принимала советского гражданства. Более того, через год, в 1949 году, последовал новый арест, этапирование в Москву и осуждение за «шпионаж в пользу США» на 15 лет исправительно-трудовых работ.

Только после смерти Сталина ей удалось добиться реабилитации, в 1955 году, но уехать на Родину она смогла только в 1964 году.

Читая эту историю, я поражался трагической жизни финской женщины Айно Куусинен, которая, заслужив своей разведывательной деятельностью одну из самых престижных для разведчиков правительственных наград, не только не получила ее, а оказалась в ежовско-бериевских лагерях. И пробыла там более 15 лет! Поистине трагичными оказались судьбы всех, кто был связан с Рихардом Зорге в Японии. Начиная с него самого и заканчивая его женой, также погибшей от бериевских репрессий.

Когда при анализе деятельности разведчика Дональда Маклина я наткнулся на упоминание «молодой женщины — нелегала Ады», которая в 1938–1940 годах курировала работу Маклина в Лондоне и Париже, меня заинтересовало, кто же из советских разведчиц стоял за этим псевдонимом?

Оказалось, что «Ада» была весьма незаурядной личностью, вступившей на путь разведки в далеком 1931 году и в течение двадцати лет успешно решавшая различные разведывательные задачи. За этот период она побывала во многих странах мира и встречалась со многими разведчиками. Но, как можно было заключить из архивных материалов по делу разведчика Д. Маклина, двухлетняя совместная деятельность «Ады» с ним была ее «звездным часом» в богато самыми разнообразными событиями разведывательной карьере.

Катрин Харрисон, она же Китти Харис, один из псевдонимов которой «Ада», родилась в самом начале века в Лондоне, в семье выходцев из России. Юность ее прошла в Канаде, куда ее родители эмигрировали и где «Ада» уже в возрасте тринадцати лет начала работать на табачной фабрике.

Переехав в США, она получила американское гражданство и стала активно участвовать в рабочем движении. Познакомилась с коммунистом Эрлом Браудером и вскоре вышла за него замуж. В то время он был одним из активистов американской коммунистической партии, а позже стал ее первым секретарем. С Э. Браудером в 1923–1924 годах «Ада» участвовала в выполнении партийного поручения Коминтерна в Китае.

После возвращения в США она развелась с Браудером и в начале 1931 года была завербована находившимся там нелегалом внешней разведки и первоначально помогала ему. Катрин проявила себя смелой и инициативной женщиной, способной не только выполнять отдельные разведывательные поручения, но и самостоятельно решать многие возникающие в нелегальной разведке проблемы. Она была рекомендована Центру для использования в разведывательной работе в Германии.

Так, начав работу в Берлине в качестве агента-нелегала, «Ада» осуществляла по поручению Центра роль курьера-связника, встречалась с разведчиками-нелегалами, действовавшими в разных странах Европы. В том числе неоднократно встречалась с Василием Михайловичем Зарубиным во Франции, затем в Германии. Поддерживала связь с отдельными ценными агентами, доставляя от них разведывательные материалы в Центр.

К середине 1930-х годов «Ада» уже считалась опытной сотрудницей внешней разведки, способной вести самостоятельную работу. В связи с возникшей острой необходимостью обеспечения в Англии надежной связи с источником особо важной разведывательной информации было принято решение поручить эту задачу «Аде». Она была вызвана в Союз для необходимой подготовки.

В центре «Ада» основательно освоила технику фотографирования документов, другие оперативно-технические средства маскировки материалов, с которыми должна была работать как куратор — представитель Центра.

В ее задачу входила организация конспиративной квартиры, куда мог бы несколько раз в неделю приходить сотрудник английского МИД Дональд Маклин и приносить свои материалы. «Аде» требовалось фотографировать их и быстрее возвращать Маклину, с тем чтобы он мог вернуть их на место до следующего утра. Непроявленные пленки «Аде» надлежало без задержки передавать в легальную резидентуру в Лондоне.

«Ада» прибыла в Лондон за несколько недель до назначенной встречи с Маклином, сняла квартиру в удобном для встреч районе и провела первую встречу с представителем легальной резидентуры в Лондоне. Договорилась с ним об оперативной связи на дальнейшее время.

Первая встреча с Маклином произошла в апреле 1938 года. В то время ее служебным псевдонимом был «Норма», а Маклина — «Лирик».

«Лирик» — молодой англичанин, красавец высокого роста одарен тонким умом.

«Норма» — темноволосая, хорошенькая женщина, всего на четыре года моложе «Лирика», также с живым умом и врожденным тактом. Они явно понравились друг другу. Выбор «Ады-Нормы» для фактической повседневной связи с «Лириком» был весьма удачным. Частые вечерние посещения молодого человека молодой женщины выглядели естественно и всегда могли быть оправданы легендой любовной связи.

Однако в этом решении крылась и слабость, как показало дальнейшее развитие дела. Не прошло и пары месяцев, как «разведывательное» общение двух молодых людей, объединенных общей работой, требующей постоянного нервного напряжения, но проникнувшихся с самого начала взаимной симпатией, привело к интимным отношениям.

Для «Нормы» это было немудрено, учитывая, что она почти десять лет не жила своей личной жизнью, занималась работой, которая требовала от нее всей силы и энергии, поглощала все ее мысли и отрешала от всего житейского. И вдруг перед ней возник проблеск возможности реализовать запас личных чувств. Хотя и сдерживал служебный долг, строго запрещавший любые внеслужебные отношения, она поддалась этим чувствам.

«Лирик», также поглощенный задачей добывать как можно больше наиболее ценной информации, был одинок.

Когда в Центр пришло письмо «Лирика», подписанное этим псевдонимом, который он не должен был знать, Центр понял, что «Ада» расшифровалась перед ним. Последовал запрос в легальную резидентуру в Лондоне разобраться с «Адой». Как это могло произойти?

«Ада» призналась, что «они безумно влюбились друг в друга» и что она раскрыла перед «Лириком» его и свой псевдонимы. Она понимала, что это был ее серьезный промах, и очень сожалела об этом. Роман «Ады» с «Лириком» поставил Центр перед трудной проблемой. С одной стороны, «Ада» должна была понести наказание за допущенные ею грубые нарушения поведения и конспирации. С другой — международная обстановка не позволяла прерывать поступление от «Лирика» важнейшей разведывательной информации о позициях и маневрах английских политиков в условиях назревавшей войны.

«Ада» обеспечивала связи с «Лириком» самым надежным образом. Она не только безукоризненно обрабатывала поступавшие от «Лирика» в большом количестве материалы, но и вовремя, соблюдая максимум безопасности, передавала их в «легальную» резидентуру для пересылки в Центр. И судя по всему благоприятно действовала на «Лирика», который все больше увеличивал свою информационную активность.

Поэтому Центр принял решение не вмешиваться в их отношения, предупредив «Аду» против дальнейшей расконспирации перед «Лириком». Также им прислали новые служебные кодовые имена («Ада» вместо «Нормы» и «Стюарт» вместо «Лирика»), которые они не должны были раскрывать друг другу.

Возникшая у «Ады» любовная связь с «Лириком-Стюартом», которую она считала вознаграждением за многолетние лишения в личной жизни, продолжалась еще почти год.

В сентябре 1938 года «Стюарт» был направлен на работу в английское посольство в Париже. Чтобы не прерывать поступления от него информации, «Ада» также была командирована в Париж. Они продолжали работать там до июня 1940 года, когда английское посольство вынуждено было покинуть Францию в связи с оккупацией ее немцами.

В январе 1940 года в работе с «Адой» возник кризис из-за ухудшения ее отношений с «Лириком-Стюартом».

Она узнала о появлении американки Мелинды, их любовной связи и очень болезненно это восприняла. «Ада» срочно вызвала на личную встречу представителя легальной резидентуры в Париже, с которым поддерживала связь, и сообщила ему об этом, бурно выражая свое негодование.

Вот как докладывал об этом наш представитель из Парижа:

«Ада» сообщила следующее: она за последнее время замечала, что «Стюарт» сблизился с какой-то женщиной, хотя сам об этом ничего «Аде» не говорил. Заметив ряд перемен в его поведении, «Ада» решила прямо спросить об этом «Стюарта». Последний был удивлен, что «Ада» знает об этом, и признался, что интимно сблизился и любит одну молодую американку. Эта американка, Мелинда Марлинг, — либеральных взглядов, дочь состоятельных родителей, живущих в США, без особого интереса к политике.

«Стюарт» признался «Аде» в том, что он сообщил Мелинде о его принадлежности к компартии и связи с нами «по шпионским делам».

При этом «Стюарт» заверил, что фамилии «Ады» он своей любовнице не выдал, хотя вообще говорил ей, что осуществляет связь с нами через одну женщину… «Ада» сообщила, что согласно ее наблюдениям поступок «Стюарта» объясняется мальчишеской несерьезностью и что он по-прежнему искренен и с воодушевлением работает с нами. » .[22]

Руководство внешней разведки считало, что следовало бы временно отвести «Аду» от работы со «Стюартом». Но необходимость продолжения работы с этим источником ценной информации вынудила дать указание «Аде» найти в себе силы выйти из возникшего любовного треугольника, сохранив контроль над британским дипломатом. Для обманутой в любви разведчицы это была нелегкая задача.

С «Адой» было согласовано, что все в их отношениях со «Стюартом» останется прежним и она продолжит работу с ним, внимательно следя за тем, чтобы факт расшифровки «Стюарта» перед Мелиндой не вызвал бы нежелательных последствий. Об этом «Ада» смогла договориться со «Стюартом». Как показали будущие события, Мелинда нигде и никогда не предала огласке ставший известным факт связи «Стюарта» с внешней разведкой. Этот результат следует отнести за счет умения «Ады» воздействовать на «Стюарта» (так же как и на других людей при иных обстоятельствах), невзирая на ее состояние в том злополучном треугольнике.

Это зыбкое равновесие «Ада» смогла сохранить до 10 июня 1940 года, когда колонна немецких танков надвигалась на Париж.

Кстати, в тот день «Стюарт» оформил свой брак с Мелиндой, после чего они спешно вместе с английским посольством уехали в Лондон.

Благодаря твердости характера «Ада», сумела по-хорошему расстались со «Стюартом», и последний сразу по возвращении на работу в английский МИД развернул активную деятельность, снабжая внешнюю разведку неоценимой информацией.

После оккупации немецкими войсками Парижа резидентура внешней разведки переправила «Аду» в Советский Союз, где она отдохнула и подробно отчиталась о своей работе в Лондоне и Париже. С началом Великой Отечественной войны она незамедлительно изъявила готовность принять участие в борьбе против фашизма на любом участке разведывательной работы, в том числе и в тылу врага.

Руководство внешней разведки решило включить ее в разведывательную работу на Американском континенте, направив в распоряжение резидента легальной резидентуры в Мексике полковника Василевского, знавшего ее еще по работе в Европе.

В конце 1941 года «Ада» была нелегально переброшена в Сан-Франциско, с тем чтобы, не задерживаясь в США, где ее могли опознать как коммунистку, проследовать в Мексику.

Но хорошо знавший ее как славную разведчицу по Европе Василий Михайлович Зарубин, только что возглавивший легальную резидентуру внешней разведки в США, решил использовать ее опыт в решении ряда ответственных задач по приобретению новых источников информации. Так «Ада» задержалась в Соединенных Штатах почти на год, несмотря на то, что находиться ей там было крайне небезопасно.

Помимо того что она была довольно широко известна как бывшая жена Эрла Браудера и активный член компартии, к этому времени ее уже выдали американской контрразведке как «агента ОГПУ» два предателя.

В сентябре 1939 года бывший член руководства КПА гитлоу дал показания комиссии конгресса США по расследованию антиамериканской деятельности сенатора Девиса о том, что «Ада» была сначала агентом Коминтерна, а затем стала агентом ОГПУ. Месяцем позже изменник В. Кривицкий, бывший руководящий работник ИНО, в книге «Я был агентом Сталина» написал об «Аде» как агенте ИНО, длительное время выполнявшем задание внешней разведки, в том числе якобы и под его руководством.

Поэтому, хотя «Ада» находилась в США под другим именем, американская контрразведка уже могла активно разыскивать ее. Но все обошлось благополучно и с большой пользой для легальной резидентуры в США.

В Мексику «Ада» прибыла на исходе 1942 года. Как опытный нелегал она работала с ценным источником информации, руководила видным мексиканским политическим деятелем, получая через него важную политическую информацию, выполняла поручения по оказанию влияния на общественное мнение.

Только через год после окончания Великой Отечественной войны вернулась она в Советский Союз, который считала своей настоящей родиной. Об этом моменте она мечтала все долгие двадцать лет. «Наконец, — думала она, — я вознаграждена за все те неизбежные в разведке лишения и ограничения и смогу пожить в свое удовольствие, в мире и спокойствии.» Если бы она знала какие глубокие разочарования ожидали ее здесь, у себя дома…

Начавшийся процесс негативных событий для нее назвать иначе, как предательством, я не могу. Причем предательство тем свершалось среди сограждан, ради счастья и благополучия которых она самоотверженно трудилась и отказывала себе в личном счастье.

Еще в 1937 году она подала заявление о приеме ее в советское гражданство. Поддержанное внешней разведкой, оно было принято, и «Ада» с гордостью отметила свое «рождение» как гражданки великого государства. Теперь, в 1946 году, ей сообщили, что в ее деле отсутствуют отметки об этом и ей придется заново оформлять прием в гражданство.

Коль скоро она пока оставалась «иностранкой», то ей согласно действующему указу, запрещавшему проживание иностранцев в Москве, следовало незамедлительно выехать. И ее выслали в Ригу.

Происходил какой-то абсурд. Разведчица, двадцать лет проводившая наисекретнейшую работу для страны, вдруг оказалась для нее чужой. А ведь работавший с «Адой» почти всю войну в Мексике полковник Василевский был уже в Центре и занимал руководящий пост начальника отдела внешней разведки.

Почему он не шевельнул даже пальцем для защиты малоопытной в наших бюрократических советских делах «Ады». Иначе, как подлостью, назвать это нельзя. Тем более что за этим последовали еще более неприятные для «Ады» действия «родных» властей.

Оказавшись совершенно одна, без совета и дружеской поддержки друзей и коллег, не зная ни латышского, ни достаточно хорошо русского языка, она попала в такие условия, которые не могла бы представить и испытать за долгие годы своей разведывательной деятельности. Ни в Китае в ранней своей деятельности, ни в фашистской Германии, ни в других краях земли ей не приходилось так трудно.

В конце 1951 года, когда бывший ее курируемый Д. Маклин находился в Советском Союзе под внимательной опекой внешней разведки, никто из сотрудников, встречавших и обустраивавших его, даже не вспомнил об «Аде», так много труда вложившей в совместную с ним разведывательную работу.

Как могло случиться, что скромная, безответная разведчица была брошена на произвол судьбы?

А произвол произошел!

В конце 1951 года «Ада» была арестована в Риге судя по всему за то, что кому-то из местного руководства не нравились ее резкие патриотические прорусские высказывания. И опять никто из внешней разведки не вступился за нее.

Около двух лет содержалась «Ада» как «социально опасный элемент» вначале в тюрьме, а затем в тюремной больнице, осужденная по статье 7-35 УК СССР.

Даже когда в 1953 году эта статья была отменена, «Ада» не сразу обрела свободу. Потребовалось вмешательство из Москвы.

Все эти не укладывающиеся в голове события нанесли глубокие психологические и физические травмы этой разведчице, беззаветно любившей Россию и отдавшей ей все свои силы и способности.

Интересно, что к восстановлению справедливости в деле «Ады» причастен оказался все тот же «Стюарт», некогда изменивший ей в любви. Находясь в Советском Союзе, он как-то спросил одного своего «куратора» из внешней разведки какова судьба и где сейчас находится та славная разведчица, которой он в 1938 году на ее день рождения подарил золотой кулон со своими инициалами. Он назвал известный ему тогдашний псевдоним «Норма». Навести справки и быстро найти местонахождение «Ады» не составило большого труда.

В 1954 году «Ада», переехала в Горький, где ей предоставили хорошую квартиру, интересную работу и она стала получать приличную пенсию.

Жаль, что возвращение на родину ее предков, ставшей и ее родиной, было омрачено годами незаслуженных репрессий. Но учитывая время, когда это случилось, можно считать ее еще счастливо отделавшейся и выжившей в годы беззакония и произвола, царившего в нашей стране, при культе личности Сталина и под эгидой Берии.

Память об окончившей свой жизненный путь в 1966 году славной разведчице Катрин Харрис он останется яркой страницей в истории внешней разведки.

История этой женщины, талантливой певицы, не менее талантливой разведчицы, удивительно напоминает судьбу Мата Хари, но она совпадает только в одном — их общей приверженности искусству. Но если Мата Хари магически владела своим телом, его демонстрацией в танце, то русская певица воздействовала на своих слушателей необыкновенным голосом, талантливым исполнением народных песен, которые будили нежные чувства и вызывали глубокие эмоциональные переживания. В жизни она оставалась скромной и малозаметной.

Мата Хари выступала перед избранной публикой, щедро вознаграждавшей ее подарками, деньгами, и мало была известна широким массам. Надежда Васильевна Плевицкая была кумиром купеческой аудитории, выступала в императорском дворце для высшего общества, включая царскую семью, а затем на фронтах Гражданской войны для солдат-красноармейцев. Оказавшись в белой армии, она выступала перед офицерами. После эмиграции, уже за рубежом, ее репертуар, ее голос вызывали у всех слушателей ностальгические воспоминания.

Мата Хари только формально стала считаться шпионкой, дав согласие на сотрудничество сразу нескольким разведкам, но ни для одной из них не стала даже простым агентом-информатором.

Совершенно другой была деятельность Н. В. Плевицкой. Она не только дала согласие на сотрудничество с внешней разведкой, но и обеспечивала высокоэффективную работу своего мужа Н. В. Скоблина. Сначала он был агентом-информатором, затем настоящим советским разведчиком.

Надежда Васильевна очень скоро после согласия помогать внешней разведке стала настоящей разведчицей, проявив неординарные способности и даже талант. Трудно было ожидать от исполнительницы народных песен особых волевых качеств, острой наблюдательности и понимания сложных интриг, событий. Но она, женщина, далекая от военной сферы, тонко разбиралась в обстановке эмигрантских организаций и в их сложных внутренних отношениях, умело руководила действиями мужа, оставаясь его незаметным постоянным советником. Не ее вина, что возникшие в центре обстоятельства подтолкнули руководителей внешней разведки, и, в частности, заместителя начальника ИНО Сергея Михайловича Шпигельгласа, лично курировать их разведывательную деятельность. Это объяснялось подготовкой к проведению операции по похищению председателя Российского общевоинского союза (РОВС) генерала Миллера. В качестве ведущего исполнителя в этой акции был утвержден муж Надежды Васильевны, причем без обеспечения стопроцентной его страховки на случай срыва операции.

Винить в этом руководство внешней разведки трудно, поскольку над ними давлело высшее руководство. Комиссара внутренних дел Н. И. Ежова, желавшего поскорее похвалиться «боевыми» успехами перед Сталиным. Чего бы это не стоило!

Но этот печальный результат деятельности разведчицы Надежды Васильевны Плевицкой был уже заключительным аккордом. Ему предшествовала исключительно успешная разведывательная деятельность в течение почти 10 лет.

Как оказалась талантливая русская певица в сфере деятельности внешней разведки?

Надежда Васильевна Винникова родилась в 1886 году в Курской губернии в семье зажиточного крестьянина, в которой она была последним, двенадцатым ребенком.

С ранних лет она любила петь народные песни. Однажды ее пение услышал купец-меценат и устроил ее в хор-школу молодых исполнителей. Далее она получила приглашение выступать в московском ресторане «Яр». Слава о ее чарующем голосе дошла и до столицы. Певицу пригласили выступить в Царскосельском дворце перед российским императором. Она очень понравилась, и Надежду стали приглашать туда и на другие концерты, устраивавшиеся для высшего общества. В этот период Надежда Васильевна вышла замуж за офицера Плевицкого. Но брак был скоропалительным и недолгим.

Когда произошла революция, а затем началась Гражданская война, Н. В. Плевицкая выступала на массовых концертах, воодушевляя, как в 1938 году писала белоэмигрантская пресса, «большевиков на борьбу с белыми армиями». Ее не интересовала политика, ей было достаточно, что русский народ слушал ее пение, затаив дыхание, что у слушателей наворачивались слезы на глаза, когда они слушали ее грустные, волнующие песни.

Разъезжая по позициям Красной Армии и выступая перед красноармейцами, она однажды попала в плен к белым. Надежда Васильевна и там стала выступать, быстро завоевав всеобщее восхищение. Молодые белогвардейские офицеры буквально носили ее на руках. Среди них выделялся бравый боевой командир, корниловский генерал Николай Владимирович Скоблин. Встретившись, они полюбили друг друга, и Надежда Васильевна, выйдя за него замуж, официально стала Скоблиной. На сцене она продолжала выступать под фамилией Плевицкая.

При эвакуации белых армий Скоблины оказались в Париже, где Надежда Васильевна скоро стала всеобщим кумиром во всей европейской белоэмигрантской среде. Николай Владимирович всюду сопровождал ее на концертах, оставаясь политически пассивным, уважаемым белым офицерством как боевой корниловский генерал. При этом он был близок к руководству РОВС, самой опасной антисоветской террористической организации. Председатель РОВС — генерал Кутепов, а после его исчезновения и генерал Миллер были близкими друзьями Скоблиных.

Внешняя разведка вела активную борьбу с закордонными террористическими организациями. После завершения операции «Трест», проводившейся успешно с 1922 по 1927 год, РОВС вновь активизировал свою террористическую работу против СССР.

Имея обширную информацию о деятельности различных периферийный звеньев, внешняя разведка нуждалась в оперативном выходе на руководство РОВС. Хотя о многом, что делалось в этом союзе, разведке было известно через агента Третьякова, но о самых секретных замыслах террористов было известно лишь немногим лицам, приближенным к Миллеру .

Так внимание разведки привлек генерал Скоблин, у которого в СССР оставались два брата. Один из них написал письмо Николаю Владимировичу, с которым за кордон был направлен вербовщик, агент ОГПУ, бывший штабс-капитан Ковальский, ранее лично хорошо знавший Н. В. Скоблина, — они вместе служили в белой армии.

В процессе вербовки Ковальский убедился, что генерал Н. В. Скоблин шагу не делает без совета с женой.

После первой же подготовительной беседы с генералом Ковальский провел беседу с Н. В. Плевицкой, которая оказалась полностью в курсе содержания его разговора с ее мужем.

Надежда Васильевна дотошно интересовалась условиями предложенного ее мужу сотрудничества, начиная от гарантий безопасности до вопросов материальной поддержки. Это было понятно, так как они находились в бедственном положении, проживая за счет ее скромного заработка певицы.

В результате беседы с Надеждой Васильевной, которая явилась фактически завершением вербовки не только генерала, но и ее самой, Ковальскому осталось только обговорить с самим Скоблиным условия сотрудничества и связи.

После нескольких дополнительных встреч с ними состоялась обстоятельная беседа одного из руководящих работников внешней разведки, специально приехавшего для этого в Берлин.

На этой последней организационной встрече им были присвоены псевдонимы: генералу — «Фермер», Плевицкой — «Фермерша». «Фермеру» было рекомендовано постепенно включаться в активную работу руководства РОВС и поставлены конкретные разведывательные задачи. На этой встрече Скоблины дали раздельно подписку о сотрудничестве, которая гласила:

«Подписка.

Настоящим обязуюсь перед Рабоче-Крестьянской Красной Армией Союза Советских Социалистических Республик выполнять все распоряжения связанных со мной представителей разведки Красной Армии безотносительно территории. За невыполнение данного мною настоящего обязательства отвечаю по военным законам СССР».

(Подпись. 21 января 1931 года, Берлин.)

Фигурирующие в подписке упоминания Красной Армии вместо внешней разведки ОГПУ объяснялись негативным мнением об ОГПУ среди военных.

После совета Скоблиными было решено, что «Фермер», используя дружеское отношение и полное доверие к себе Миллера, попросит поручить ему руководить от имени высшего руководства РОВС деятельностью всех периферийных отделов союза в Польше, Германии, Румынии, Болгарии и Финляндии. «Фермерша» будет регулярно выезжать туда, где РОВС готовит какие-то операции по переброске в СССР террористов. «Фермер», как всем было известно в белоэмигрантских кругах, обязательно сопровождал «Фермершу» в ее поездках. Поэтому он, пока она поет на концертах, будет получать подробные отчеты о деятельности соответствующего отдела РОВС.

Выполнение этого намеченного под влиянием «Фермерши» плана через полгода их деятельности дало внешней разведке очень важные результаты. Работа этих двух источников информации все больше становилась не чистой информацией, а активно разведывательной, при которой тандем Скоблиных становился все более действенным. Роль ведущего в нем безукоризненно исполняла Н. В. Плевицкая, заряжая уверенностью и инициативой своего напарника, который являлся отличным исполнителем.

Используя тонкие психологические советы Плевицкой, хорошее знание ею характера председателя РОВС генерала Миллера, Скоблин поставил себя так, что Миллер инициативно поручил ему возглавить отдел периферийных организаций. Более того, взять на себя руководство их деятельностью и, получив доступ к самой секретной деятельности — о совместных операциях с разведками сопредельных СССР — государств, курировать заброску террористов и своих эмиссаров на советскую территорию.

Вот как оценивала внешняя разведка результаты работы этой пары разведчиков.

«За четыре года на основании информации, полученной главным образом от Скоблина, ОГПУ арестовало семнадцать агентов, заброшенных в Советский Союз, и установило одиннадцать явочных квартир РОВС в Москве, Ленинграде и Закавказье».[23]

По заключению руководства внешней разведки, Скоблины стали незаменимыми источниками важнейшей информации о деятельности РОВС. Интересно отметить, что, работая самым активным образом с совершенно секретными материалами РОВС, которые добывал Скоблин, переписывая их, помогая в их маскировке и доставке советским разведчикам, то есть в целом действуя как разведчица, Плевицкая по-прежнему внешне оставалась скромной и не выделяющейся ни в чем, кроме пения, а ведь она, начав проводить разведывательную работу, оказалась в самой гуще всевозможных политических интриг. В способности искусно маскировать свои мысли и эмоции также проявился ее природный, настоящий талант.

Возникает вопрос, почему Скоблины пошли на вербовку для разведывательной работы? Пожалуй, на первое место для мотивов Надежды Васильевны выдвигаются не идейные и не фактор материальной заинтересованности, а ее личные, прирожденные качества — способность к решительным действиям, сильная воля, настойчивость в достижении целей, которые она сама себе ставила.

Вся ее предшествовавшая жизнь говорит об этом, — когда она сумела из безвестной крестьянки, необразованной девушки пробиться наверх, заставила общество признать ее талант певицы и актрисы.

Конечно же, для нее имели значение и материальные интересы, и положение мужа, оказавшегося на обочине медленно умиравшего белогвардейского движения. Но эти мотивы были не главными. Об этом говорит то, что Надежда Васильевна всегда подчеркивала удовлетворение оживлением интереса к жизни не только у нее самой, но и у мужа. Она никогда за все 10 лет разведывательной работы, даже в самое тяжелое время нависшей над нею смертельной опасности ничем, — ни своими действиями, ни жалобами — не давала понять, что сожалела о своем решении заняться разведкой.

Перейду к заключительному периоду в деятельности разведчицы и сложившемуся фатальному для нее результату. Такое неблагоприятное завершение для Скоблиных их разведывательной работы было во многом предопределено той обстановкой репрессий и беспредельной шпиономанией, которую проводил Н. И. Ежов в отношении разведчиков, почти каждого из которых он считал иностранным агентом.

Желая поддержать уже шаткое свое положение в глазах Сталина, он требовал от руководства внешней разведки скорейших положительных результатов по разгрому РОВС, не считаясь с риском для участников операций.

В таких условиях заместитель начальника разведки С. Шпигельглас выехал в Париж в сопровождении двух разведчиков-нелегалов В. Гражуля и М. Григорьева. Они наметили похищение председателя РОВС генерала Миллера с непосредственным участием генерала Н. В. Скоблина. Оба разведчика — Надежда Васильевна и Николай Владимирович были полностью в курсе организации «ловушки» для Миллера, в которую должен был его заманить именно Скоблин.

Тщательно обсудив все детали своего поведения, каждый разведчик получил свою роль. Вот только одного они сами не могли наметить — действия на случай срыва или какого-то осложнения операции. Это обязаны были предусмотреть организаторы операции во главе с С. Шпигельгласом. Скоблины не были проинструктированы о том, как они должны вести себя в этом случае, куда исчезнуть и кому дать знать о своем положении.

В результате генерал Миллер был успешно похищен и переправлен в СССР, разведчик Н. В. Скоблин чудом ускользнул от ареста французской полиции, сумел как-то связаться с легальной резидентурой и его нелегально переправили в Испанию.

Надежда Васильева, не знавшая французского языка и не имевшая отдельной, самостоятельной связи с резидентурой внешней разведки, по существу, была брошена на произвол судьбы. А ведь она была в курсе не только этой операции, но и всех подробностей сотрудничества Скоблиных с нашей разведкой. Сейчас можно только гадать, почему это произошло? Вероятно, руководители, окрыленные успехом с Миллером, занятые его «переадресовкой» в СССР, просто забыли тех, кто обеспечил этот успех.

А случилось то, что трудно было бы конкретно предвидеть, но быть готовым к худшему разведка обязывает всех своих работников.

Генерал Миллер после похищения генерала Кутепова взял в привычку при любом уходе на какую-нибудь операцию или свидание оставлять в запечатанном конверте дома записку с указанием, куда, когда и с кем он будет. Запечатанный конверт обязан был вскрыть его адъютант, если генерал не появится к назначенному времени. Так и произошло. Из записки явствовало, что он должен был быть с генералом Скоблиным. Когда генералу Скоблину показали записку и предложили приехать во французскую полицию, он понял, что там его арестуют, это провал. Улучив удобный момент, он скрылся.

У Надежды Васильевны времени было около суток, чтобы, узнав о случившемся, тоже скрыться, но у нее не было связи. Она решила положиться на тщательно подготовленное заранее алиби, которое могло спасти. Плевицкая должна была утверждать, что ничего не знала, чем занимался ее муж, и уж совершенно ничего не знала о похищении Миллера. Ее конечно же арестовали французы, почти год вели следствие. Судебный процесс над ней начался в ноябре 1938 года. Приговор был вынесен в середине декабря и был необычно жестоким — 20 лет каторжной тюрьмы. Учитывая, что ей уже было 54 года, это фактически означало пожизненное заключение.

На следствии и на суде Надежда Васильевна вела себя стойко. Она ни в чем не призналась, никого не выдала.

Но положение ее было тяжелое. Французы постарались сделать все, чтобы суд фактически проходил не над ней, а над Скоблиным как иностранцем, совершившим преступление на французской земле. А отвечать за это должна была Плевицкая как соучастница Скоблина в похищении генерала Миллера.

Надо признать, что в своем заключении прокурор очень близко к истине говорил: «Следует добавить, что, будучи на семь лет старше мужа, Скоблина — Плевицкая, по общему отзыву, имела огромное влияние на него. Она была в курсе всех действий мужа, принимала деятельное участие во всех его начинаниях, получая шифрованные письма и документы политического значения».[24]

Да, действительно, Надежда Васильевна, великая русская певица, став еще и разведчицей, поднялась в этой для нее новой профессии также до высот искусства. Надежда Васильевна Плевицкая умерла во французской тюрьме в 1941 году. Перед смертью она в исповеди православному священнику призналась в своей полной причастности к похищению генерала Миллера.

Ее муж генерал Скоблин под ее влиянием сделал много полезного для покинутой в свое время родины, успешно сотрудничал с внешней разведкой. Он погиб в Испании при бомбардировке Барселоны немецкой авиацией.

Н. В. Плевицкая, ставшая при жизни широко известной певицей, спустя более полувека после ее смерти вошла и в историю внешней разведки.

В 1930 году в Шанхае находившийся там нелегал, сотрудник резидентуры ГПУ Макс Клаузен, организуя радиоквартиру для связи с Центром, познакомился с Анной, которая с 1918 года оказалась волею судеб в Китае.

Анна Матвеевна Жданкова родилась в апреле 1899 года в Сибири. С раннего возраста занималась тяжелым трудом. Затем вышла замуж на финна Валениуса. Но брак был неудачным, и супруги развелись.

Макс Клаузен, будучи холостым, после непродолжительного знакомства с Анной сделал ей предложение и они поженились. Перед этим он познакомил ее с резидентом Рихардом Зорге, который одобрил его выбор. Вскоре по предложению Макса, Зорге завербовал Анну на патриотической основе. Она стала помогать мужу, обеспечивающему связь нелегальной резидентуры с Центром по радио.

Когда Макс рассказал Анне, что занимается секретной работой для Советского Союза, о жизни там, Анна очень обрадовалась, что наконец-то узнала правду о родине. «Всю жизнь до этого я находилась среди моих врагов и ненавистных мне людей. Я была молода, не разбиралась в политике, а когда потом испытала много своего и чужого горя, то научилась понимать все». Она с готовностью согласилась помогать Максу.

Уже в конце первого года ее работы с Максом она проявила себя как способный курьер. Во время перевозки радиопередатчика Макса из Кантона в Шанхай при контроле полицией ящиков, где части передатчика были упакованы под слоем кастрюль и посуды, она так «искренне» заверила контролера, что кроме посуды там нет ничего, что тот поверил ей на слово.

Теперь с согласия Зорге Макс стал давать Анне различные поручения. Она выезжала в другие города, отвозила документы и части для раций. Анна умела вести себя очень непосредственно, проявляла большое хладнокровие, находчивость и выдержку.

В 1933 году Макс получил указание из Москвы прекратить радиосвязь и вернуться в Советский Союз. Поскольку у Анны не было немецкого паспорта, Макс проявил находчивость, и в результате генеральное консульство в Харбине выдало паспорт.

В августе 1933 года Клаузен и Анна приехали из Китая в СССР. По приезде Клаузен работал несколько месяцев в радиошколе ГРУ, а Анна занималась домашним хозяйством. Затем Макса уволили за то, что тот был женат белоэмигрантке, хотя на нее не было получено при проверке никаких компрометирующих материалов.

Они были отправлены из Москвы в республику немцев Поволжья, где Клаузен нашел работу механика в Краснокутской МТС. Здесь они устроились на постоянное проживание. Анна была хорошей хозяйкой. Завели корову, кур. Макс неплохо зарабатывал. Анна была счастлива: после пяти лет напряженной, тяжелой жизни в Китае, когда ежедневно приходилось либо быть на страже, пока Макс вел радиосеанс, либо ехать с опасной почтой или материалом в другие города — она наслаждалась тишиной спокойной деревенской жизни, и считала, что, наконец, добилась в жизни того, о чем раньше могла только мечтать.

Так они прожили до середины 1935 года. Если бы Анна только могла знать, что судьба приготовила для нее и ее любимого Макса. Но, как любил цитировать древних философов начальник ГРУ Берзин, «судьбы ведут тех, кто хочет, и тащат тех, кто не хочет» .

В токийской резидентуре Р. Зорге находившийся там радист не справлялся с наладкой надежной радиосвязи с Центром через Владивосток. Резидентуре приходилось собранную разведывательную информацию переправлять с курьером через Шанхай и Гонконг. Это увеличивало риск и, главное, задерживало поступление в Москву важных сообщений.

С 25 июля по 16 августа 1935 года Рихард Зорге находился в Москве. Он поставил вопрос о приезде к нему высококвалифицированного радиста Клаузена, с которым он работал в Шанхае. Руководство ГРУ согласилось удовлетворить его просьбу и вызвало Макса в Москву. А что делать с Анной?

За пять лет ее участия в разведывательной работе в Китае она прошла хорошую практику исполнения разведывательных поручений под руководством Макса и других опытных разведчиков-нелегалов и зарекомендовала себя только с лучшей стороны. Поэтому было решено, чтобы Анна прошла специальную разведывательную подготовку

Но Клаузенам не хотелось покидать спокойный дом. Как вспоминал Макс: «Обжились, обзавелись хозяйством. А тут пришло письмо из Москвы. Срочный вызов. Представьте себе мое положение: хорошая работа, хороший коллектив, и надо все бросить. Не поеду, решил я. Но меня все же заставили. Через неделю пришла телеграмма: «Немедленно вернуться в Москву», напомнили, что я являюсь бойцом РККА».

Анна запротестовала: снова ехать навстречу тревогам и опасностям/ Она никуда не хочет уезжать из этого замечательного степного края, от жизни, о которой так мечтала. Ведь только здесь она избавилась от мучивших ее ночных кошмаров из прошлого.

Для нее была мучительна мысль, что она окажется на немыслимом расстоянии от тихого городка на берегу Волги — Энгельса, от всей той жизни, которая так пришлась ей по вкусу.

Но как только она преодолела свое настроение и оказалась в Москве, то с головой окунулась в подготовку. Ее инструкторы отмечали природные качества, как будто она родилась только для того, чтобы быть разведчицей.

С Максом они временно расстались в сентябре 1935 года.

Начальник ГРУ сказал Максу, что он должен ехать с супругой к Рихарду Зорге.

Поскольку Макс ранее прошел хорошую подготовку по организации радиосвязи на дальние расстояния, он без задержки был направлен в Японию. Туда ему пришлось ехать кружным путем, с заездом в США, где он смог продлить срок своего немецкого паспорта в генконсульстве Германии в Нью-Йорке.

Анна прошла ускоренный курс разведывательной подготовки и прибыла в Японию в мае 1936 года под другой фамилией. В немецкой колонии в Токио они «женились» второй раз. Макс вспоминал: «Жена включилась в мою опасную работу. В течение пяти лет она 18 раз ездила из Токио в Шанхай. Сколько важной информации доставила она! В том числе немало микропленок.

Поездки были одна опаснее другой. Однажды она ехала в сопровождении самого начальника японской контрразведки. Во время разговоров с ним держалась спокойно. А в ее одежде было спрятано 15 микропленок. Таким образом, под самой надежной «охраной» она добралась до Шанхая. Там они расстались».

Не менее опасной была и роль Анны как помощницы Макса при исполнении напряженной работы на рации. За период с января 1936 по октябрь 1941 года он передал в Центр по радио 805 срочных информационных сообщений Зорге, из которых 363 были доложены руководству . И во время всех этих радиопередач Анна помогала мужу обеспечивать их безопасность.

Брак Клаузена с Анной помог Максу в легализации его в Токио как немцачисто арийского происхождения, что было немаловажно.

Анна носила фамилию прежнего мужа — финна Валлениуса и при регистрации брака была записана как немка финского происхождения.

Клаузены прочно обосновались в Японии. Макс создал надежное коммерческое прикрытие, они купили дачный домик в пригороде Иокагамы — Тикасаки.

Когда Зорге доложил Центру исключительно важные сведения о плане нападения Японии на Китай, Центр затребовал подтверждающую документацию, поэтому надо было срочно доставить ее в Шанхай.

Анна всегда была готова и, получив микропленки от Зорге, выехала в Шанхай под предлогом навестить родственников.

Но в преддверии нападения на Китай японцы ужесточили контроль за выезжавшими туда лицами. Пока все шло хорошо, но в Шанхае полиция устроила повальный обыск. Пассажиров разделили на группы. Женщин досматривали в отдельном помещении на корабле. Обстановка складывалась крайне угрожающей.

Анна не могла даже избавиться от микропленок, выбросить их в воду, так как пассажиров не подпускали близко к борту корабля.

Неотвратимо приближалась она к трапу, откуда направят на досмотр. «Она знает, какую опасность имеет микропленка. Сразу же схватят Макса, Рихарда… Себя ей не жалко, но Макс, Макс!!!»

Но Анне повезло и на этот раз! В тот момент, когда она приблизилась к трапу, началась смена контролеров и пока они разбирались между собой, она ловко выскользнула по трапу за спиной одного из них и быстро позвала рикш. Те мгновенно окружили ее толпой и скрыли от глаз контролера.[25]

Не успела Анна отдохнуть от вымотавшей ее нервы поездки, как Зорге добыл новые документы, до зарезу требовавшиеся Центру, в связи с начавшейся в 1937 году войной Японии с Китаем. Едва она успела вернуться из Шанхая, как японцы напали на Шанхай и там начались ожесточенные бои.

И такие опасные курьерские поездки Анна совершала довольно часто, каждый раз принимая поручение спокойно, как будто речь шла о туристской прогулке.

Делясь позже с Максом своими воспоминаниями о работе в Китае и Японии, Анна отмечала, что все время у них как-то получалось, что всюду, куда бы ни заносила их судьба, они оказывались в своей стихии и особенно не тужили о прошлом.

Выполняя самые различные поручения, Анна умела приспосабливаться к конкретной обстановке, ведя себя внешне совершенно спокойно и естественно, как бы сильно ни были напряжены ее нервы. Она рассказывала: «Шла как-то с узелком-фуросики. В узелке находилась корзинка с фруктами или кормом для кур. Если бы полицейский не поленился запустить руку в корзинку, он обнаружил бы на дне аккуратные коробочки, а в них передатчик и приемник.

Было и так, что однажды я встретилась, имея при себе драгоценный узел, с полицейским в не совсем подходящем мне районе. Я ему сказала, что купила корм для кур, который у меня действительно был поверх коробок. Я придерживалась такого правила: держаться проще, свободнее и открыто, не прячась от людей».[26]

Скромно, просто рассказывает Анна о своей героической работе. Обыкновенная русская женщина в силу обстоятельств сделалась разведчицей. Природный ум, хладнокровие помогали ей найти выход из самых опасных ситуаций.

Однажды ей поручили купить в Шанхае радиодетали для передатчика и доставить их в Токио. Шел 1939 год, свободное перемещение между Японией и Китаем было прекращено. Макс через свои связи с двумя японскими офицерами устроил ее на самолет, перевозивший военных. На нем она и вернулась в Токио в обществе японских генералов, а в банках для печенья находились требуемые радиодетали.

Таких остросюжетных, прямо детективных ситуаций во время ее 18 курьерских поездок в Шанхай было много. Но срыва — ни одного!

В октябре 1941 года резидентура Рихарда Зорге была в полном составе разгромлена японской контрразведкой и все ее члены были арестованы.

Даже в день ареста Макса 18 октября, когда Анна была оставлена японцами для «приманки» вместе с устроенной ими засадой на их квартире, она проявила истинно разведывательный характер.

К ней, к счастью, в короткий промежуток времени, когда японцы отлучились, чтобы перекусить, явился под предлогом «поиска квартиры» разведчик из легальной резидентуры в Токио. Анна поняв, что перед ней был советский человек, быстро прошептала ему: «Уходите немедленно, у нас большое несчастье». Этим она спасла разведчика от ареста. Как позже выяснилось, резидентура пыталась выяснить, что произошло с Зорге и его сотрудниками.

Когда после освобождения Анну спросили, как она догадалась, что перед ней русский человек, она ответила: «По его лохматой голове, небрежному состоянию и вздутых на коленях брюках». Вот когда русская небрежность оказалась полезной.

На другой день Анна также была арестована и помещена в тюрьму.

Вот какую отвратительную картину обращения японских тюремщиков рисует она в своих воспоминаниях: «Со двора по темной мокрой лестнице спустили меня в подвал. Там было темно, только у самой двери горела маленькая лампочка. Ничего не было видно. Только через несколько минут я увидела, что в яме по обеим сторонам у стенок — черные клетки, а в них плотно друг к другу сидели на полу люди. На каменном полу была вода. Полицейские сорвали с меня одежду, вплоть до белья, сорвали с ног туфли, чулки. Один из полицейских запустил свои лапы в мои волосы и, визжа, растрепал их, остальные хохотали, словно шакалы. Меня затолкали в одиночную камеру и бросили вслед только белье. Я осмотрелась. По стенам текла вода. Соломенная циновка была мокрая. Несло невероятной вонью. В каменном полу в дальнем углу была дырка — параша…

Поздно вечером меня босую по мокрой, грязной лестнице повели в контору. Я чувствовала, что заболела.

В конторе было девять полицейских, один из них врач, который осмотрел меня, сказал: «Ничего не выйдет». Тогда меня снова стащили в яму, только бросили на этот раз какую-то подстилку. Я легла и, задыхаясь, потеряла сознание — это они, видимо, обнаружили. Врач сделал мне шесть уколов, и вновь потащили меня в контору, больную и разбитую.

Группа жандармов во главе с прокурором Иосикавой приступила к допросу. Прокурор бил кулаками по столу, размахивал руками и кричал: «Ты, коммунистка, хитрая, я тебя знаю! Но я заставлю тебя говорить». Я молчала, не могла отвечать. И не мудрено: мне три дня не давали пить и есть. Ничего не добившись, они посадили меня в машину и отвезли в тюрьму. Закрыли в камере на втором этаже. Сразу же пришел врач… Врач сказал, что у меня нервное потрясение. Я мучительно страдала месяцев семь…»[27]

Когда японская разведка поняла, что имеет дело не с американскими агентами, а с коммунистами — советскими разведчиками, ярость их возросла. Они следовали девизу японской полиции: «Не оставлять в живых коммунистов, но и не убивать их».[28]

Как проходили допросы, рассказывает Анна: «На допросы меня выводили всегда две стражницы под руки, так как ноги мои не действовали. Сняли с меня 42 допроса в помещении все той же тюрьмы. Допросы иногда продолжались по семь часов подряд и были мучительны… Я старалась отпираться, где только можно не называла людей, с которыми была связана по работе, и отвечала незнанием… Мне показывали снимки нескольких людей, я не признала ни одного, ссылаясь на плохое зрение и плохую память на лица…».[29]

Р. Зорге и М. Клаузен всячески принижали роль Анны в их деятельности, называли ее «белогвардейкой» и чуть ли не врагом СССР, что она «работала из-под палки» как жена Макса.

Благодаря выдержанно-воинственной позиции Анны, с ней даже во время судебного процесса стали обращаться более учтиво.

Она вспоминает: «Судья сказал, что я не самостоятельно работала в организации, что такой страшный человек, как Зорге, увлек меня, как и многих других, хороших людей, и подчинил своей власти».[30]

Анна выражала свое возмущение «несправедливостью» суда. Когда ее осудили на семь лет тюрьмы, причем без зачета предварительного заключения, заявила о том, что обжалует такой несправедливый приговор. И ее дело пересмотрели, срок сократили до трех лет.

Но и этот короткий срок был ужасным испытанием, и Анна не знает, как она осталась живой. Вот несколько выдержек из ее рассказа об этом страшном периоде:

«Через два месяца после приговора перевели в тюрьму Точиги. Здесь заключенные размещались в землянках, которые при дожде заливало… В тюрьме насчитывалось более шестисот женщин. Заключенных по семнадцать часов в сутки заставляли изготавливать боеприпасы для армии. Кормили плохо, смерть от недоедания, болезни была обычным делом».

«Меня содержали очень строго, совершенно изолировали от других, на прогулку выводили только раз в месяц».

В июле ее перевели в «барак смерти». Там держали в кандалах.

«Моя камера была рядом с той, куда складывали трупы умерших. Из нее все время распространялся запах разложения, так как держали там трупы долго».

Когда японская Квантунская армия была разгромлена, Клаузенов освободили. Они переехали во Владивосток, потом в Москву. В 1946 году выехали на родину Макса, где до 1964 года жили под фамилией Христиансен.

Советское правительство высоко оценило боевых соратников отважного разведчика Героя Советского Союза Рихарда Зорге. 19 января 1965 года Макс Клаузен был награжден орденом Красного Знамени, а Анна Клаузен — орденом Красной Звезды.

Министр государственной безопасности ГДР вручил Максу и Анне золотые медали за заслуги перед Народной армией.

Анна Матвеевна, ставшая отважной разведчицей, самоотверженно выполняла опасные задания советской разведки.

Во имя чего она избрала этот беспокойный и чреватый смертельной опасностью путь?

Она отвечает предельно ясно: «Наблюдая за нелегальной деятельностью своего мужа в пользу СССР, я связала свою жизнь с ним и помогала ему, потому что Макс был верным и непоколебимым коммунистом, работал на пользу СССР, моей Родины. Я им горжусь и благодарю его, потому что только через него я смогла принять участие в борьбе против врага и хоть в некоторой степени быть полезной моей Родине».[31]

Свой патриотизм Анна Матвеевна доказала на практических делах и операциях, многие из которых были трудно выполнимы даже для разведчиков-мужчин.

Она была счастлива, обретя, наконец, после немыслимых испытаний в японской темнице покой и безопасность на своей второй родине — в ГДР. Более тридцати лет она жила в атмосфере уважения и почета. Скончалась Анна Клаузен в конце 70-х годов.

Память о разведчиках супругах Клаузен остается в истории советской разведки как бесценный пример самоотверженности.

История этих двух немецких антифашисток скреплена их общей деятельностью по оказанию помощи своим мужьям «Корсиканцу» и «Старшине», агентом внешней разведки, в Германии в канун и в начале Великой Отечественной войны.

Именно эти два разведчика упорно и настойчиво предупреждали о готовившемся военном нападении Германии на Советский Союз, а в критическое время наступления немецких армий под Москвой снабдили Красную Армию важной информацией, способствовавшей нанесению гитлеровцам первого сокрушительного поражения.

В результате репрессий Ежова — Берии против большинства опытных разведчиков, работавших в Германии, внешняя разведка лишилась возможности своевременно готовить своих агентов и источников информации в Германии. Как следствие, оба ценнейших источника — «Корсиканец» и «Старшина» в самый ответственный период войны оказались без связи. Попытки наладить ее в условиях войны привели к ряду ошибочных действий и в конечном итоге способствовали провалу и трагическому концу как «Корсиканца» и «Старшины», так и их жен-помощниц. Да и многих других антифашистов, связанных с ними.

Кто же эти женщины-антифашистки? По их роли помощниц мужьям в разведывательной работе они вполне заслужили имени разведчиц.

Милдред Фиш, американка немецкого происхождения, из состоятельной семьи, в начале 20-х годов обучалась в университете в США и получила докторскую степень по филологии. Там она встретилась с прибывшим в США по стипендии Рокфеллера Арвидом Харнаком. Оба придерживались прогрессивных взглядов, интересовались рабочим движением — все это сблизило двух молодых ученых. Они поженились и выехали в Германию, где фашизм уже подбирался к власти.

Когда Гитлер пришел к власти, они решили начать с ним борьбу.

В 1935 году Арвид Харнак был привлечен легальной резидентурой в Берлине к сотрудничеству с внешней разведкой под псевдонимом «Корсиканец» на базе партнерства в борьбе с фашизмом. Милдред Харнак была в курсе решения мужа и также согласилась всемерно помогать ему в разведывательной работе.

В частности, руководя подпольным кружком по изучению теории марксизма, она внимательно наблюдала за своими слушателями и наиболее надежных и перспективных рекомендовала к зачислению в антифашистскую организацию А. Харнака. Один из ее кандидатов вскоре после вербовки был рекомендован разведчику из резидентуры для использования в качестве источника важной военно-политической информации и привлечен к сотрудничеству с внешней разведкой.

Отзыв в 1937 году резидента Гордона, работавшего с Харнаками, нарушил успешно развивавшееся использование этих перспективных источников. Только в начале 1940 года связь с ними была восстановлена разведчиком А. М. Коробковым.

К этому времени группа антифашистов, которой руководил А. Харнак, значительно выросла и насчитывала уже 60 участников, среди которых имелись очень перспективные для разведки люди. Кроме того, А. Харнак близко сошелся со старшим лейтенантом, начальником 5-го реферата разведывательного штаба авиации маршала Геринга. Это был Харро Шульце-Бойзен («Старшина»), который уже создал свою группу антифашистов из 30 участников.

«Старшина» был женат на внучке князя Эйленбургского, Либертас — Хаас-Хайе. Ее с детских лет знал Геринг, который присутствовал и на ее свадьбе. Именно по просьбе Либертас Геринг проявил опеку о «Старшине» и тот стал быстро продвигаться по службе, заняв указанное положение в штабе маршала.

Милдред и Либертас быстро подружились и еще больше сплачивали мужчин сначала в их антифашисткой борьбе, а затем и в разведывательной работе.

Среди близких связей Харро и Либертас Шульце-Бойзен оказалось много весьма ценных источников информации. Оба, «Корсиканец» и «Старшина», получали от своих связей из числа единомышленников-антифашистов такое количество актуальных сведений в канун нападения Гитлера на наше государство, что они составили огромный перечень их краткого содержания. Составленный в немецком отделе внешней разведки анализ полученной от них информации за короткий период с января 1940 по июнь 1941 года был из одиннадцати машинописных страниц. И все они касались нараставшей угрозы гитлеровского нападения на нашу Родину.

В получении этой важнейшей информации жены источников, Милдред и Либертас, участвовали самым активным образом.

В результате предательства в нелегальной резидентуре ГРУ, через которую внешняя разведка связывалась весной 1942 года с «Корсиканцем» и «Старшиной», в сентябре 1942 года они вместе с Милдред и Либертас были арестованы гестапо. В том же году они были приговорены к смертной казни и казнены.

За мужественную борьбу против фашизма и освобождение от него Германии, а следовательно, и против страшной угрозы для безопасности нашей Родины «Корсиканец» и «Старшина» были посмертно награждены высокой правительственной наградой — орденом Красного Знамени.

В этой награде содержится и признание большой доли участия в делах мужественных борцов с фашизмом двух смелых и самоотверженных антифашисток, Милдред и Либертас, которых мы вправе зачислить в бессмертный пантеон славных советских разведчиц.

Весь советский народ поднялся в едином патриотическом порыве на защиту Отечества от грозной фашистской опасности, советские разведчики и разведчицы были в первых рядах на невидимых фронтах битвы за победу в смертельной схватке с врагом.

В приводимых в главе кратких рассказах о советских разведчицах, проявивших свои лучшие качества во время войны, читатель заметит наряду с русскими двух американок, ставших советскими гражданами, в том числе Леонтину Коэн. Все они были объединены одним желанием — своей деятельностью укрепить оборону нашего государства и не останавливались при этом перед смертельной опасностью.

На примерах разведывательной деятельности советских разведчиц я еще раз хотел показать, что в разведке роль женщин, если она обладает высокими личностными качествами, не менее важна и значима, чем роль мужчин-разведчиков. Порою то, чего достигли такие разведчицы, как Леонтина Коэн или Анна Морозова было бы невозможно для разведчика.

Предлагаю читателю убедиться в этом самому.

Этой молодой советской женщине выпала судьба дважды сыграть важную роль в разведывательной работе во время Великой Отечественной войны.

Тысячи молодых добровольцев вступили в ряды бойцов с немецкими агрессорами, среди них сотни приняли участие в подпольной деятельности в тылу немецких войск. Одной из них была Аня Морозова, работавшая до войны делопроизводителем в воинской части. Кто бы мог подумать, что суровые требования нелегальной работы в немецкой оккупации превратят эту скромную милую девушку в отважного руководителя диверсионно-разведывательной группы.

На этом, первом этапе ее участия в опасной схватке с немецкими захватчиками имя Ани Морозовой стало широко известно благодаря кинофильму «Вызываем огонь на себя» и блестящему исполнению ее роли актрисой Людмилой Касаткиной.

Второй этап ее деятельности в качестве разведчицы-радистки менее известен и происходил уже на чужой, немецкой, земле. Именно там, в Восточной Пруссии, где в неоднократных, ожесточенных схватках с фашистами разведывательной группы «джек», в которую входила Аня, она и приняла последний бой, взорвав себя и рацию гранатой.

Героические подвиги Ани Морозовой, отличавшиеся отвагой, смелостью и хладнокровием, были характерны многим ее коллегам-разведчицам. Десятки молодых радисток не только обеспечивали надежную связь партизанских отрядов, но и вместе с партизанами непосредственно принимали участие в боях. Наряду со ставшими известными героинями многие погибли безвестно, как и миллионы павших в Великую Отечественную войну бойцов Красной Армии.

Поэтому привожу подробный рассказ о Герое Советского Союза Ане Морозовой как дань глубокого уважения и благодарности за беззаветную службу Родине.

Когда разразилась Великая Отечественная война, делопроизводитель воинской части в поселке Сещи Смоленской области явилась к военному командованию и заявила, что хочет пойти добровольцем в Красную Армию. Ей отказали, сказав, что ее фронт — здесь.

Надо пояснить, что в Сещи располагался военный аэродром. В связи с приближением фронта и возникшей опасностью захвата аэродрома немцами Ане Морозовой предложили остаться в составе сформированного разведывательно-диверсионного отряда под командованием Константина Поварова. Она с готовностью приняла поручение и с приходом немцев приступила к подпольной работе, где любой неверный шаг грозил мучительной гибелью в руках гестаповцев.

Немецкое командование решило превратить Сещинскую авиабазу в одну из важнейших баз германской бомбардировочной авиации, откуда немецкие самолеты должны были отправляться бомбить Москву и другие русские города.

Учитывая значение этой немецкой авиабазы, разведывательно-диверсионная группа Поварова стала готовить условия для проведения диверсий против немецких самолетов. Под опытным руководством командира Аня Морозова подбирала из местных жителей кандидатов для участия в подпольной работе и обеспечивала связь отряда с партизанами.

Им удалось получить для некоторых участников подполья пропуска на аэродром, организовать доставку через партизан малогабаритных магнитных мин и уже провести первые пробные диверсии. Самолеты, вылетавшие с прикрепленными к ним магнитными минами с часовым механизмом, взрывались в воздухе. Поэтому немцы не могли установить причин гибели летчика и самолета, полагая, что он сбит советскими средствами противовоздушной обороны.

Вскоре погиб командир отряда Поваров, подорвавшись на мине, и Аня Морозова сама возглавила группу подпольщиков.

Несмотря на молодость и недостаток опыта, Аня оказалась способным организатором и конспиратором. Действовала она решительно и кроме диверсий организовала сбор разведывательной информации. Помимо находившихся в ее распоряжении местных жителей, обслуживающих немцев, она успешно завербовала единомышленников и среди рабочих аэродрома, располагавших возможностями осуществлять диверсионные операции.

В процессе поиска источников разведывательной информации у нее появился свой человек в штабе командования Сещинской авиабазы.

Благодаря добывавшимся под руководством Ани сведениям по Сещинской авиабазе был нанесен ряд сокрушительных ударов советской авиацией. Особенно такие налеты оказались эффективными в период подготовки немцев к наступлению на Курской дуге.

Конечно, не все гладко шло при проведении диверсий на самолетах. Однажды намеченные к вылету самолеты задержались и возникла угроза, что заложенная в одном из них мина взорвется на аэродроме. Чем это могло закончиться, Аня понимала: массовые аресты персонала, обслуживающего самолеты, в том числе и их исполнителя. К счастью, он не растерялся, успел снять мину и остановить часы, когда до взрыва оставались считанные минуты.

Также было несколько опасных случаев, когда Аня шла к партизанам и несла им собранную информацию, а возвращалась от партизан с магнитными минами. Стоило немецкому патрулю остановить ее и подвергнуть обыску, то провал был бы неизбежен.

Но на то она и оказалась прирожденным конспиратором, чтобы обходить все препятствия. Почти два года она действовала как подпольщик под носом у немцев, безуспешно искавших виновников утечки информации из авиабазы.

Когда в сентябре 1943 года Сещи были освобождены Красной Армией, Аня Морозова, теперь опытная разведчица, закончила школу разведчиц-радисток. Ее включили в разведывательный отряд «джек», который направлялся в тыл немецких армий, но теперь не на оккупированную или советскую территорию, а на исконно германскую землю — в Восточную Пруссию. Аня уже под псевдонимом «Лебедь» была радисткой отряда.

В конце июля 1944 года отряд «джек» в составе десяти советских десантников был выброшен на парашютах в глубокий тыл врага.

Группа «джек» в самом начале ее разведывательного рейда по тылам немецких армий попала в сложное положение. Сбросили их над лесом, и несколько парашютов запутались в ветвях деревьев. Их пришлось оставить, хотя они являлись демаскирующим знаком о десанте. Кстати, это обстоятельство явилось основой для другого произведения-воспоминания одного из оставшихся в живых участников этой акции — белорусского разведчика Наполеона Ридевского. Он написал книгу под названием «Парашюты на деревьях», а в семидесятых годах под тем же названием был снят фильм .

В отряде «джек» кроме Ани Морозовой была и вторая радистка, Зина Бардышева.

Десант высадился в районе немецкой ставки Гитлера под названием «Волчье логово». Вскоре висящие в лесу парашюты были обнаружены немцами. Это вызвало большую тревогу. Тем более что всего за неделю перед этим на Гитлера было совершено покушение.

Гаулейтер Восточной Пруссии Эрих Кох приказал во что бы то ни стало захватить советских диверсантов, которые, очевидно, нацеливались на «Волчье логово». Началась массированная охота немецких подразделений за советскими разведчиками.

Отряду «джек» длительное время удавалось быстро менять места, ускользать от засад немцев, успешно проводя разведку на местах. Так, штаб 3-го Белорусского фронта писал в отчете: «От разведгруппы «джек» поступает ценный материал. Из полученных шестидесяти семи радиограмм — сорок семь информационных».[32]

Можно представить, как, постоянно уходя от преследования, радистка Аня («Лебедь») на ходу шифрует разведывательные сообщения, выбирает подходящую полянку, распускает антенну и быстро отстукивает морзянку. По окончании все быстро свертывает, и весь отряд бегом покидает место, куда уже спешат немцы с радиопеленгатором. И так шестьдесят семь раз! Поскольку вторая радистка вскоре после приземления погибла в одной из стычек с немцами, вся тяжесть связи легла на плечи одной Ани.

Аня оказалась незаменимой и в другом — она прилично знала немецкий язык и могла вступать в разговор. Это было также крайне рискованно. Тем более, что гестаповцы пошли на зверскую фальсификацию: уничтожили небольшой немецкий поселок и объявили по радио, что это сотворили «советские диверсанты», требуя от всех немецких жителей немедленно сигнализировать о появлении всех подозрительных лиц.

У отряда «ДЖЕК» закончилось продовольствие, не было теплой одежды. Это видно из телеграммы командира от ноября 1944 года: «Все члены группы — это не люди, а тени… Они так изголодались, промерзли и продрогли в своей летней экипировке, что нет сил держать автоматы. Просим разрешить выход в Польшу, иначе мы погибнем»..[33]

Но они продолжали разведку, хорошо понимая, как нужна их информация Красной Армии перед решающим наступлением на район «Волчьего логова». Однако уходить от преследования становилось все труднее и в конце концов они оказались в окружении.

Отряд вел свой последний бой. Аня Морозова с рацией сумела ускользнуть и трое суток блуждала по лесам, пока не встретилась с польскими партизанами. И опять, уже с поляками, попала в окружение. Разведчице снова удалось спастись и пробраться в Польшу. Но в одном из боев партизан с немцами у Ани была перебита левая рука. Ей удалось найти временное убежище у польского смолокура, но и там ее настигли немцы. Отстреливаясь до последнего патрона, Аня Морозова, славный бесстрашный «Лебедь», не далась живой в руки ненавистных врагов, она взорвала себя и рацию гранатой.

О подвигах и мужестве этой талантливой молодой разведчицы свидетельствует Золотая Звезда Героя Советского Союза, посмертно врученная ее родственникам, и польская награда орден «Крест Грюнвальда» III степени, который вручается за исключительные боевые заслуги.

Об этой американке я узнал в 1939 году, когда она была еще только негласным сотрудником нелегальной резидентуры внешней разведки в США. Курируя тогда как заместитель начальника американского отделения ИНО ГУГБ НКВД СССР (5-й отдел) всю разведывательную работу на Американском континенте, из досье на нелегальную резидентуру Исхака Абдуловича Ахмерова, действовавшую в районе Вашингтона, следовало, что в середине 30-х годов И. А. Ахмеров привлек к сотрудничеству американку «Дину». Она выполняла функции курьера по связи с легальной резидентурой в США.

«Дина» — Хелен Лаури, 1910 года рождения, из семьи близкого родственника первого секретаря Коммунистической партии Америки Эрла Браудера, была его племянницей. Ее рекомендовал Ахмерову один из его агентов, хорошо знавший семью Лаури, когда жил в городе Вычита, где «Дина» родилась и училась.

Беседа Ахмерова с «Диной» убедила его в пригодности ее для роли курьера. Она производила впечатление откровенной, но очень сдержанной, умеющей владеть собою женщины, четко и ясно выражающей свои мысли. Проявила готовность выполнять любые функции, понимая, что работа предстоит небезопасная, требующая сохранения полной тайны. Было видно, что выросшая в партийной среде, окружающей ее дядю, она впитала в себя атмосферу конспиративности, сопровождавшую его деятельность. Проведенная Ахмеровым дополнительная проверка «Дины» дала только положительные отзывы о ней. Ахмеров включил ее в работу своей нелегальной резидентуры.

Учитывая, что «Дина» была новичком в разведывательной работе, Ахмеров при каждой ее поездке с материалами, добытыми источниками информации, уделял большое внимание обеспечению ею конспирации и проявлению бдительности. Это было необходимо для безопасности перевозимой ею почты, которая состояла из нескольких десятков непроявленных пленок. При этом он учил «Дину» правилам проверки, обязательным на маршруте ее выхода на встречу с представителем легальной резидентуры и особенно при следовании после встречи, чтобы ненароком не привести с собой «хвост» — американских контрразведчиков.

«Дина» проявила большую сообразительность и явные способности к разведывательной работе. Это побудило Ахмерова постепенно расширять объем ее осведомленности в разведывательных методах работы, предполагая в дальнейшем более активно привлекать ее в качестве помощника.

После того когда резидент Базаров был отозван домой в конце 1936 года, нагрузка Ахмерова по руководству агентами сильно возросла . Ему стало трудно обеспечивать необходимые меры безопасности на встречах с источниками разведывательных материалов, успевать их обработать, снимать на фотопленку, часто по несколько сотен страниц, и быстро возвращать агенту. Ему требовался настоящий помощник и он стал обучать «Дину» фотографированию материалов, разрешая выходить на него только для возвращения материалов.

В дальнейшем, убедившись, что «Дина» действует умело, стал поручать и приход к месту встречи для приема от него самого материалов, которые надлежало сфотографировать и затем вовремя вернуть ему пока еще продолжалась встреча, для возврата агенту. Введя «Дину» в эти новые ответственные обязанности, Ахмеров убедился в ее высоких личных качествах. Она действовала уверенно и хладнокровно, находя наиболее оптимальный выход из создававшихся сложных ситуаций.

Поскольку с более ценными источниками информации на связи у Ахмерова находился и ряд агентов, не требовавших особо квалифицированного руководства, он решил подключить к связи с ними «Дину». На этой почти полностью самостоятельной работе «Дина» также оказалась на высоте требований. Связь ее с такими агентами действовала без срывов, она своевременно получала от них порою очень важную оперативную информацию. В тех случаях, когда требовались оперативные и более квалифицированные указания агенту, Ахмеров сам шел на встречу вместе с «Диной», приобщая ее и к более специфическим сторонам руководства агентами.

Напряженная совместная работа Ахмерова с «Диной» неизбежно сближала их, увеличивая их взаимопонимание и взаимное уважение. Помимо служебных задач им приходилось много обсуждать общие вопросы о положении в США и в мире. «Дина» проявляла большой интерес к жизни в Советском Союзе, в свою очередь много житейских подробностей узнавал Исхак Абдулович о жизни в США.

Ахмеров не был женат, поэтому вполне естественно, что на определенном этапе работы с «Диной» он стал обращать на нее внимание не только как на помощницу. но и как на милую привлекательную женщину.

Она все больше нравилась ему. Отсутствие у нее склонности к чисто женской болтливости, сосредоточенность на определенной цели в жизни, интерес к истории, культуре, иностранным языкам — все это вызывало его одобрение. Так, к концу 1938 года Исхак Абдулович стал признаваться себе, что такая женщина, как «Дина», могла бы стать хорошей женой. В свою очередь Дина не скрывала своего удовольствия от работы с Ахмеровым. Ей нравилось его всегдашнее спокойствие, сдержанность в выражении чувств, тихий голос, скромная элегантность.

Одним словом, они полюбили друг друга. Если для «Дины» это кроме радости и обещания будущего счастья ничего не сулило, то для Исхака Абдуловича создавало служебные проблемы.

Ахмеров знал, что, во-первых, во внешней разведке категорически запрещались внеслужебные отношения с агентами. Во-вторых, в Советском Союзе советским гражданам запрещался брак с иностранцами.

Как Центр посмотрит на его заявление разрешить жениться на «Дине»? Зная наши порядки и по доходившим до него слухам о жестокости вставшего во главе НКВД Берии, он не без основания опасался негативной реакции на свою просьбу.

В 1939 году Берия без объяснения причин дал указание об отзыве И. А. Ахмерова в Союз. К этому времени я как раз приступил к работе на американском участке деятельности внешней разведки, поэтому телеграмма И. А. Ахмерова с изложением просьбы о женитьбе на «Дине» и разрешением приехать в Советский Союз с нею как женой поступила ко мне. Начальник внешней разведки Павел Михайлович Фитин сообщил мне, что Берия, прочитав телеграмму, возмутился и приказал подробно доложить ему об Ахмерове и о «Дине». Павел Михайлович не ожидал ничего хорошего от предстоящего доклада. Он поручил мне подготовить все материалы так, чтобы попытаться преодолеть уже возникшее у Берии недовольство не только самой необычной для НКВД просьбой, но и самим Ахмеровым.

Зная из дела И. А. Ахмерова, что «Дина» являлась племянницей Э. Браудера, я предложил сделать запрос о родственных связях «Дины» и отношении ее родственников к возможному отъезду в СССР. Павел Михайлович согласился и подписал составленный мною запрос.

Вернувшись с доклада я стал размышлять, как помочь разведчику Ахмерову? Мне было понятно, что одинокий мужчина, находясь многие годы в изоляции от нормальной жизни, по горло загруженный напряженной работой, не мог нормально устроить свою семейную жизнь. И вот представился идеальный в его условиях шанс решить эту проблему без ущерба для службы, а скорее — к ее выгоде. Так искренне считал я.

Пришел ответ из США о том, что «Дина» является одной из любимых племянниц Э. Браудера и он благожелательно отнесся к возможности ее отъезда в Союз и замужеству с советским разведчиком И. А. Ахмеровым. О нем он имел возможность ранее узнать. Я сел писать для Берии доклад.

Справка об Ахмерове была только положительной. В ней указывалось много важных разведывательных операций, которые он успешно осуществил, в том числе, несколько вербовок источников информации из числа видных американских сотрудников госучреждений. В том числе указал источник в государственном департаменте США, материал которого только что был нами получен из США и был подготовлен для доклада Сталину за подписью Берии. Я рассчитывал, что все это должно было смягчить недовольство Берии просьбой Ахмерова.

В справке на «Дину» помимо доклада о ее активном многолетнем сотрудничестве с внешней разведкой указывалось, что она является племянницей первого секретаря КПА, который уделял ей большое внимание, интересовался ее судьбой. Узнав о ее намерении выйти замуж за советского разведчика и поехать с ним в Советский Союз, он одобрил это решение.

Несколько усилив и подчеркнув близость «Дины» с Э. Браудером, мы рассчитывали, что отказ Ахмерову в его просьбе, безусловно, обидит «Дину». Это в свою очередь может повлечь недовольство Э. Браудера, а тот при случае может пожаловаться на Берию самому Сталину. А уж этого Берия избегал всячески!

Если этот скрытый аргумент подействует на наркома, то Ахмеров будет спасен. Начальник внешней разведки Павел Михайлович Фитин согласился с моими справками и, взяв информацию агента для доклада и подписи Берии, отправился к нему.

Признаюсь, что в ожидании возвращения Фитина я впервые сильно переживал за незнакомых мне лично разведчиков. В дальнейшем, когда удалось близко узнать их, я мог только радоваться, что помог «Дине» стать советской разведчицей, официально у нас признанной.

Когда Фитин вернул мне материалы на нелегальную резидентуру Ахмерова с положительным ответом на просьбу, я впервые подумал хорошо о Берии. Но Павел Михайлович дал мне понять, что не стоит заблуждаться, насчет того, что у Ахмерова теперь не будет проблем из-за почти вынужденного согласия Берии. Он оказался прав.

О том, как Берия относился к Ахмерову, видно было на пресловутом совещании у наркома в январе 1940 года, о котором я подробно писал в своих воспоминаниях. Тогда во всеуслышание Берия определил его положение, как находившегося под подозрением в принадлежности к американской разведке .

В результате предвзятого голословного обвинения Берии нелегальная резидентура с десятком ценнейших агентов находилась без связи целых два года, а ее руководитель И. А. Ахмеров — на «карантине», фактически ничего не делая для внешней разведки. Кроме того, что активно помогал мне и другим молодым разведчикам осваивать разведывательное мастерство .

Думаю, что и счастье молодоженов было омрачено вынужденным служебным бездействием и его самого, и его жены «Дины».

Конечно же, проведенная наша с ним совместно задуманная и подготовленная операция «Снег» была прежде всего плодом его опыта, а мое успешное ее исполнение — результатом его тщательной и вдумчивой подготовки.

Не повторяя подробностей этой моей первой разведывательной операции, описанной в моих воспоминаниях, напомню, что задача сводилась к тому, чтобы я посетил ответственного сотрудника министерства финансов США Г. Уайта и от имени легендарного Билла, в лице известного ему И. А. Ахмерова, якобы находившегося в Китае, передал ему «идею о необходимости воздействия США на Японию, с тем чтобы она воздержалась от нападения на СССР». Операция была сложной для меня, поскольку я еще не имел опыта в разведывательной работе и впервые выезжал в капиталистический мир.

Ко всему еще я очень слабо знал английский язык.

И вот в процессе подготовки к этой операции я впервые лично и обстоятельно познакомился с «Диной», которая по рекомендации и под руководством Ахмерова занялась моей языковой подготовкой к трудному разговору с Уайтом.

Примерно два десятка длительных занятий по постановке моего произношения, основательно искалеченного предыдущим преподавателем, сделали чудеса. Я стал уверенно чувствовать себя в разговорном английском языке, по крайней мере в пределах той лексики, которую посчитал необходимой для меня И. А. Ахмеров. Он исходил из содержания тех «идей», которые замыслил передать Уайту. Успех в языковой подготовке обеспечивался, с одной стороны, педагогическим талантом «Дины», а с другой — конкретизацией Ахмеровым тематики, которой я должен был овладеть.

Но помимо этого конкретного дела я извлек из общения в качестве ученика с «Диной» очень много пригодившихся мне в будущем конкретных сведений о жизни в Америке, об американском менталитете, о многих особенностях поведения американцев, которые необходимо учитывать разведчику.

Но главное, я хорошо узнал «Дину» и понял, почему Исхак Абдулович полюбил ее. Я внутренне гордился, что помог преодолеть возникшие препятствия на пути соединения судеб этих двух замечательных людей.

С началом Великой Отечественной войны я прилагал все усилия к получению согласия Берии на возвращение Ахмерова в США к руководству нелегальной резидентуры.

Какие экстремальные ситуации создавались при возвращении Ахмерова в Америку, я описал в своих последних воспоминаниях .

Две из них были очень опасными: первая — для срыва их благополучного возвращения в США, а вторая была чревата такими последствиями, которые могли привести к их суровому осуждению за шпионаж во время войны, вплоть до смертной казни.

Хотя обе ситуации возникли вокруг самого Ахмерова, но они полностью затрагивали и «Дину» как его жену не только по советским законам, но и по их международным документам. Исхак Абдулович всячески оберегал «Дину». Но ведь жена, как правило, точно знает или угадывает то, что тревожит мужа.

Вспоминаю, в каком смятении находилась «Дина», когда Исхак Абдулович в августе 1941 года отменил посещение американского посольства. Он сказал, что встретил в той же гостинице, в которой они находились в Москве, знакомого по своей прошлой жизни в Китае. И более того, приятель опознал Исхака как «турецкого» студента. Хорошо, что он не узнал, что «турок» волшебным образом стал «канадцем», иначе путь в американское посольство был бы для них закрыт.

Вторая «случайность» идентичного характера произошла уже в Нью-Йорке, когда они перешли на свои «настоящие» документы, обжитые в США пятилетним пребыванием там Ахмерова в первый срок. На этот раз, если бы Ахмеров не сумел быстро избавиться от своего давнего пекинского преподавателя, который не мог предполагать, что перед ним теперь стоял не «турецкий» студент, а по документам «настоящий» американец, провал был бы обеспечен.

То, что пережил за несколько минут «радостной» встречи на улице Нью-Йорка сам Исхак Абдулович, представить несложно. Мгновенная мысль, что не только большая работа, проделанная многими людьми во внешней разведке, и их с «Диной» собственный труд по руководству нелегальной резидентурой за пять лет предыдущей работы в США, но, главное, наш народ, Родина, которые так нуждались в период начавшейся войны в получении важной разведывательной информации, могут теперь не получить ее, заставила его мобилизовать всю волю, изобретательность и способность найти выход из создавшегося критического положения!

Когда нежеланный знакомый исчез из поля зрения, Исхака Абдуловича охватила такая невообразимая усталость, словно он отдал все силы тяжелому физическому труду, так сильное нервное напряжение за пару минут истощило его духовно и физически.

Когда он вернулся домой к «Дине», он еще не «остыл». Она мгновенно поняла, что произошло что-то чрезвычайное, так как хорошо знала — вывести из душевного равновесия мужа было невозможно. Когда он рассказал ей о пережитых минутах, она тоже испытала настоящий страх перед теми последствиями, что таил в себе возможный провал.

Кстати, этот случай побудил Ахмерова обсудить с «Диной» меры, которые в случае каких-либо осложнений с одним из них должен был предпринимать другой. Так, на случай провала Ахмерова, «Дина» должна прежде всего уничтожить у себя все возможные улики, говорящие о ее участии в разведывательной работе совместно с ним, затем принять меры к извещению Центра о случившимся, используя известный ей телефон легальной резидентуры, и, перейдя на нелегальное положение, ожидать указаний Центра.

На случай провала самой «Дины» она должна действовать по разработанной для нее в Центре отступной легенде, отрицая связи вообще с внешней разведкой и с Ахмеровым, в частности.

Дальнейшая разведывательная работа «Дины» шла без каких-либо чрезвычайных событий. Ахмеров как опытный профессионал так внимательно следил за ее деятельностью, что она все глубже понимала и осваивала эту работу. Теперь Исхак Абдулович стал поручать ей не только связь, но и руководство отдельными ценными источниками. Их напряженная работа, высокая ответственность за результаты, понимание своей роли в обеспечении своевременной добычи остро нужной разведывательной информации для победы Красной Армии над фашистскими агрессорами находили положительную оценку в Центре. За получение особо ценной информации они были награждены правительственными наградами.

Победное завершение войны означало конец срока их командировки в США. Разрешение вернуться домой супругам Ахмеровым было как никогда кстати. «Дина» была беременна и они хотели, чтобы их ребенок, родился дома, на советской земле. Но произошла новая «экстремальная», но на этот раз счастливая ситуация.

Прибыв в СССР, еще ожидая обещанной квартиры и находясь в гостинице, «Дина» родила Исхаку Абдуловичу сразу троих детей: двух дочерей и сына.

Мне довелось вновь встретиться с моими старыми знакомыми уже в 1949 году.

Вернувшись также из загранкомандировки, я в 1949 году стал работать с нелегальной службой внешней разведки. К великому моему удовольствию, я встретил там Исхака Абдуловича, который руководил одним из отделов этой службы. Одновременно он часто совершал нелегальные поездки в капиталистические страны, выполняя отдельные задачи руководства.

От него я узнал, что Елена Ивановна Ахмерова, бывшая «Дина», работала преподавателем по американскому диалекту английского языка, готовила молодых разведчиков для нелегальной работы в качестве американцев.

Когда через три года мне надо было провести нелегальную инспекционную поездку по странам Европы, я снова прибегнул к помощи Елены Ивановны, которая в течение нескольких уроков помогла освежить мой английский. Это были приятные встречи для нас обоих. Мы вспоминали, как Елена Ивановна с ужасом слушала мой тогдашний английский язык и думала, что у меня ничего не получится. Но теперь мы оба были другими. Я уже побывал в «поле», мой английский, как она считала, вполне соответствовал среднему американцу, роль которого я и собирался играть.

Она же, оставаясь все той же привлекательной и живой женщиной, ей было всего немногим более сорока лет, уже была опытной мамой трех сорванцов, которые непрерывно бегали по квартире и вокруг нас. Иногда, когда дети слишком увлекались, она коротким, спокойным замечанием быстро наводила порядок.

Во время поездки, когда мне требовалось голосом подтвердить, что я действительно «чистый американец», я с благодарностью вспоминал советы «Дины». Да, «Дины»-разведчицы! Потому что она подсказывала мне не только лексическую сторону разговора, а давала и разведывательный совет — чем и как можно тушить сомнения и вызывать доверие, используя нужные слова.

Когда я в 1973 году отбыл в новую командировку, от Ахмеровых я регулярно получал открытки с поздравлениями и также аккуратно им отвечал.

Исхак Абдулович скончался в возрасте 75 лет, а Елена Ивановна пережила его на пять лет, окончив свой жизненный путь в 1981 году. Из троих детей сегодня двоих уже нет: Миша погиб рано, дочь Маргарита умерла в 1998 году. Осталась хранить память о своих родителях, дружных и самоотверженных разведчиках, дочь Екатерина, сама уже воспитавшая сына — внука разведчиков.

В истории внешней разведки сохранится память не только о выдающемся разведчике Исхаке Абдуловиче, но и о его верной помощнице — Елене Ивановне Ахмеровой, американке «Дине», ставшей советской разведчицей.

Есть в жизни немало одаренных, талантливых людей, имена которых широко известны в какой-нибудь одной области. Но есть и такие, хотя их немного, чья творческая жизнь с одинаковым успехом охватывает не одну, а несколько областей.

Зоя Ивановна за свою полувековую трудовую деятельность половину этого срока была разведчицей Рыбкиной, а другую половину — писательницей Зоей Воскресенской. Замечательно, что на таких сложных и требующих творческого таланта и способностей участках профессиональной деятельности она преуспела, добившись конкретных результатов.

Во внешней разведке Зоя Ивановна Рыбкина выдвинулась в число руководящих сотрудников, на зарубежной работе став заместителем резидента на важном участке разведывательной деятельности, а в Центре оказалась, пожалуй, единственной женщиной, которой доверили возглавить один из основных отделов — по Германии и Австрии, в сложный для этих участков послевоенный период.

В качестве литератора Зоя Ивановна написала много интересных книг, а в 1968 году была удостоена Государственной премии в области литературы для детей. Трехтомник ее произведений пользовался большой популярностью.

Можно только удивляться, как Зое Ивановне удалось сначала успешно освоить разведывательное мастерство и стать в нем настоящим профессионалом, а затем достигнуть творческих высот в профессии писателя. Ведь обе эти области требуют большого природного таланта и полной отдачи всех сил, способностей и энергии. Понять это можно, если узнать о неординарной личности этой разведчицы-писательницы и ознакомиться с первой половиной ее жизни, посвященной разведке. Увидев ее в процессе разведывательной деятельности, становится ясным, что запас ее жизненных, физических и духовных сил, ее поистине железная воля, сила характера и постоянная любознательность, соединенные с добротой, человечностью, оптимизмом, были неиссякаемы и сохранились до конца ее дней. Конечно, в ее судьбе были и трагические моменты, болезни и тревоги за судьбу близких и дорогих ей людей.

Как же складывалась жизнь Зои Ивановны на пути в разведку, а затем и на самом разведывательном поприще?

Зоя Ивановна Рыбкина родилась 28 апреля 1907 года в городе Алексине Тульской губернии, в семье железнодорожника. Отец умер в 1920 году, и семья, в которой кроме Зои Ивановны было еще два младших брата, переехала в Смоленск. Зоя уже в 14 лет стала работать переписчицей в библиотеке, затем воспитательницей в колонии несовершеннолетних правонарушителей и более двух лет, до 1928 года, в райкоме ВКП(б) заведующей учетным отделом.

В 1928 году Зоя вышла замуж за партийного работника и переехала к нему в Москву. Стала работать машинисткой в транспортном отделе ОГПУ. Там она встретилась с известным разведчиком Иваном Дмитриевичем Чичаевым, работавшим в ИНО (внешняя разведка). Он предложил поездку на работу в Харбин по линии Союзнефти. С этой целью Зою Ивановну устроили заместителем заведующего секретной частью в Союзнефть, где она проработала до мая 1930 года и прошла специальную подготовку для разведывательной работы. С этого момента Зоя и приобщилась к разведывательной профессии.

С мая 1930 по март 1932 года Зоя Ивановна проходила в Китае под руководством опытных разведчиков свою первую разведывательную практику. Она выполняла ответственные задания центра во время острейшей борьбы на КВЖД.

Руководители в харбинской резидентуре внешней разведки отмечали ее активное стремление освоить методы разведывательной работы, инициативу и проницательность при выполнении оперативных поручений, быстрый ум и хладнокровие. Главным ее качеством, так необходимым в разведке, была способность находить подходы к нужным для разведки людям, располагать их к себе и завоевывать доверие.

Эти качества плюс привлекательная внешность, обаяние и уже приобретенный опыт Зои Ивановны дали повод привлечь ее к нелегальной работе. К тому времени Зоя уже развелась с мужем.

Ее направили в Берлин для изучения немецкого языка и подготовки легенды для роли немки австрийского происхождения. Перед выездом в Германию она съездила в Латвию для закрепления легенды. В облике знатной баронессы, роскошно одетая, прогуливалась она по улицам Риги, появлялась в городках и поместьях старой Латвии.

За время проживания в Германии в немецких семьях она дважды посетила Австрию для подбора мест проживания и изучения австрийского диалекта немецкого языка. Когда Зоя Ивановна уезжала в Германию, она не знала, к чему ее готовят, но чувствовала: к выполнению какого-то особого задания.

По завершении пребывания в Берлине ее вызвали к руководству ИНО. Все стало ясно. Характерен диалог, состоявшийся между нею и начальником, который изложил ей задание: «Поедете в Женеву, там познакомитесь с генералом «Х», работающим в генштабе швейцарской армии и связанным с немцами. Станете его любовницей, будете получать от него секретную информацию о замыслах немцев по Швейцарии и Франции». Зоя Ивановна спросила: «А без любовницы нельзя?» Получив отрицательный ответ, сказала: «Все понятно, поеду, стану любовницей, выполню задание, а потом — застрелюсь».

Задание отменили, сказав, что она нужна ИНО живая.

Была сделана еще одна попытка сделать из нее нелегала. Ей поручили, взяв латышский паспорт, поехать в Вену. Там выйти замуж за иностранца, фиктивно. Затем выехать с ним в Турцию, еще по дороге туда «поссориться» с мужем и расстаться с ним. Приехав в Турцию, организовать «Салон красоты» для ведения под его прикрытием разведывательной работы. Она согласилась.

Но судьбе было угодно, чтобы Зоя Ивановна выехала в Вену и, напрасно прождав там «фиктивного» мужа, вернулась домой.

С высоты сегодняшнего дня вся эта комбинация вызывает только улыбку. Но в начале 30-х годов режим въезда-выезда во многих странах был совсем другим. Тогда можно было вполне безопасно разъезжать с любым паспортом, даже не зная языка якобы родной по паспорту страны.

На этих двух эпизодах и закончилось соприкосновение Зои Ивановны с нелегальной разведкой. В дальнейшем этот приобретенный, хотя и короткий, опыт оказался очень полезным, когда ей довелось проводить с позиции легальной резидентуры встречи с нелегалами в Финляндии и Норвегии. По возвращении с «нелегалки» Зоя Ивановна два года работала в Ленинграде уполномоченным ИНО, занимаясь странами Прибалтики.

В 1935 году она выехала в Финляндию для работы там в легальной резидентуре, находясь под прикрытием отдела Интуриста. Началась ее полноценная разведывательная работа, которая вскоре совпала с нараставшим напряжением в Европе из-за агрессивных действий фашистской Германии, которая все больше втягивала Финляндию в свой экспансионистский курс.

В 1936 году в Финляндию был направлен на должность резидента полковник Борис Аркадьевич Ярцев (Рыбкин), Зоя Ивановна была заместителем резидента. Они подружились, решали дружно все более осложнявшиеся разведывательные задачи в связи с нараставшим проникновением в Финляндию немцев, привыкли друг к другу и через полгода стали супругами.

Начинал просматриваться замысел немцев по подготовке в Финляндии плацдарма для будущего нападения Германии на Советский Союз.

В 1938 году Б. А. Рыбкину лично Сталиным было поручено проведение секретных переговоров с финским правительством от имени правительства СССР. Главной темой было урегулирование советско-финляндских отношений и получение от финнов согласия на ряд совместных оборонных мер с целью повышения безопасности для Ленинграда и противодействия проводившейся Германией в Финляндии политики.

Зоя Ивановна в этот ответственный период фактически самостоятельно руководила текущей разведывательной деятельностью резидентуры. Через свои обширные связи из среды финских правительственных кругов, а также используя агентурные возможности, она активно помогала мужу в его сложном задании. Именно она получала информацию о реакции финнов на советские предложения по существу советско-финляндского союза, направленные против возможной германской агрессии в этом регионе.

Выполняя текущую работу, Зоя Ивановна заводила новые связи, перспективные на привлечение к сотрудничеству с внешней разведкой, проводила лично ответственные встречи с агентами и проезжавшими через Финляндию немцами. В частности, здесь она проводила личные встречи с Павлом Анатольевичем Судоплатовым, который нелегально переходил несколько раз советско-финляндскую границу, курсируя в качестве курьера по связи с националистическим центром в Европе. Однажды он был задержан финскими пограничниками и просидел в финской тюрьме целый месяц. Тогда Зое Ивановне самой пришлось выяснять сначала судьбу исчезнувшего нелегала, затем выяснять и обстоятельства его ареста, до тех пор пока националисты не освободили его.

Когда в конце 1938 года переговоры с финнами не привели к соглашению, Б. А. Рыбкин был оставлен в Центре, а Зоя Ивановна вернулась в 1939 году в Москву. Там она до 1941 года работала оперативным уполномоченным в 1-м (разведывательном) управлении. Именно к ней стекались разведданные от знаменитой «Красной капеллы».

В 1941 году Зоя Ивановна была повышена в должности до заместителя начальника отделения, занимаясь участком разведывательной работы в Германии.

В канун нападения Германии на СССР Зоя Ивановна под руководством начальника отделения, известного разведчика П. Журавлева, подготовила серьезный аналитический документ о поступивших во внешнюю разведку разведывательных материалах о подготовке Германией войны против нашей страны. Из анализа, подписанного и доложенного Сталину 20 июня 1941 года, следовал однозначный вывод, что нападение Германии следует ожидать в ближайшие дни.

Как известно, Сталин недоверчиво отнесся к доложенным ему агентурным данным агентов Харнака и Шульце-Бойзена.

С началом Великой Отечественной войны Зоя Ивановна занималась подготовкой и заброской в тыл немецких армий на занятой ими советской территории разведчиков и агентов. Кстати, одним из таких агентов был мой близкий друг с 1938 года Василий Михайлович Иванов, которого перебросили через фронт в качестве церковного служащего православной церкви . Позже, когда я в 1946 году встретился с Зоей Ивановной, она очень положительно охарактеризовала Василия Михайловича, операция которого в тылу немцев завершилась успешно.

В октябре 1941 года Зоя Ивановна выехала в Швецию с мужем, который был туда направлен резидентом, а она его заместителем. За время более трехлетнего пребывания в Швеции Зое Ивановне пришлось решать самые разнообразные разведывательные задачи: от вербовки агентов в самой Швеции и связи с нелегалом «Антоном» в Норвегии до восстановления связи с агентурой в Финляндии, которая воевала с СССР на стороне Германии .

Еще во время своей работы в Финляндии Зое Ивановне в конце 1938 года поручались поездки в Норвегию для установления связи с нелегалом «Антоном» и передачи ему запасных документов и денег для разведчиков — членов его диверсионных групп. Тогда Зоя Ивановна была представителем Интуриста и могла под этим прикрытием свободно посещать соседние Швецию и Норвегию.

В тот приезд ей пришлось столкнуться с норвежской полицией и с трудом избежать срыва оперативного задания. Этот эпизод, ярко характеризующий разведывательные качества Зои Ивановны, представляет интерес.

Остановившись в гостинице в Осло, она должна была для вызова «Антона» на встречу посетить зубного врача и просить его сделать «шесть золотых коронок на передней челюсти». Это был пароль для вызова «Антона». Она проснулась рано утром. Врач принимал с десяти утра, и Зоя Ивановна решила не торопиться и прилечь еще отдохнуть перед ответственной встречей.

В десятом часу за дверью послышался топот ног нескольких человек и раздался стук в дверь. Это был директор гостиницы. Не открывая, Зоя Ивановна, сославшись, что не одета, предложила зайти минут через тридцать, часам к десяти. Ей надо было обдумать: чтобы мог означать такой визит директора.

В Норвегии гестапо чувствовало себя свободно. Нет ли в этом какой-то опасности для ее почты «Антону»? Ведь она везла ему шифры, паспорта. Зоя Ивановна колебалась. Не уничтожить ли их? Но тогда «Антон» лишится так необходимых ему паспортов и шифра. Паспорта нужны были для спасения разведчиков его групп от преследования гестаповских агентов, а шифры для связи с Москвой.

«Что же делать? Несколько раз сжимала рука пачку тоненьких листков шифра, но не набралась духа разорвать их. Кроме того, у меня в сумочке для группы «Антона» было шесть паспортов. В них спасение для группы «Антона». Нет, встречу с «Антоном» срывать нельзя. Засовываю паспорта за грацию, в левой руке сжимаю шифр, готовясь в случае чего сжевать его и проглотить. Нарушу данную мне инструкцию? Да, нарушу. Но любым путем надо передать «Антону» тайную ношу, которую запрятала на себе».[34]

Когда вновь явились посетители, Зоя Ивановна, распахнув дверь быстро вышла из комнаты и, загородив собой вход в комнату, разыграла шумную сцену возмущения. Из трех стоявших перед дверью мужчин один был, очевидно, из контрразведки, так как он показал какой-то металлический знак на отвороте костюма. Он попытался втолкнуть Зою Ивановну обратно в номер. Но безуспешно.

Громкие, гневные возражения против «такого возмутительного отношения» к Зое Ивановне как директору Интуриста. Громогласное заявление: «Мы в наших отелях не допускаем нарушения покоя наших гостей», привлекло внимание живущих в соседних комнатах людей, которые собрались вокруг.

Зоя Ивановна заявила, что немедленно покидает гостиницу, потребовала, обращаясь к директору, подать ее чемодан и демонстративно вышла. Взяв первое такси, громко сказала: «На вокзал!» Убедившись, что наблюдения за ней не было, она сдала на вокзале чемодан в камеру хранения и на другом такси направилась в район проживания зубного врача.

Обмен паролем с врачом и последующая встреча с «Антоном» прошли нормально, тем более что она знала Антона лично еще по прошлой работе в Центре. Освободившись от почты и ограничившись короткой беседой с «Антоном», Зоя Ивановна с облегченным чувством выехала поездом в Швецию, чтобы оттуда на пароходе вернуться в Финляндию.

Этот эпизод из недавнего прошлого, в котором ей пришлось проявить все свое мужество и хладнокровие, в Швеции вспомнился ей в связи с появлением «Антона». Но… только в шведской тюрьме.

Вынужденный бежать от гестаповцев из Норвегии, «Антон» нелегально перешел шведскую границу и был арестован шведскими пограничниками. Теперь гестаповцы требовали от Швеции передать его им.

Зоя Ивановна получила приказ организовать «Антону» помощь. Она через агентурные возможности организовала посещение «Антона» «представителем благотворительности» и, используя известный «Антону» пароль, передала совет «сознаться» в каких-то преступлениях против Шведской короны. Тогда шведы не должны были выдать его Германии как «преступника», подлежащего шведскому правосудию. Эта спасительная подсказка сыграла свою роль. «Антон» был осужден в Швеции на несколько лет тюремного заключения и в 1944 году смог прибыть в СССР.

В архивном деле Зои Ивановны, хранящемся во внешней разведке, нашел отражение и другой, очень болезненный случай, связанный с выполнением Рыбкиными поручения Центра в 1942 году.

В связи с возникшей острой необходимостью восстановления связи с очень ценным источником разведывательной информации в Германии резиденту Рыбкину предложили срочно подобрать агента на роль надежного курьера с выездом в Берлин.

Подбор такого кандидата оказался делом нелегким, но они смогли назвать как надежного кандидата только шведского коммерсанта под псевдонимом «Директор». Ему и было поручено задание.

Примерно через три недели Центр разразился гневной телеграммой, что их «Директор» оказался провокатором. Вся группа ценных агентов после его поездки в Берлин была арестована гестапо.

Рыбкины не могли согласиться с таким обвинением в адрес «Директора», резидент попытался доказать Центру правоту резидентуры. Такое упорство возмутило Центр. Рыбкин срочно был вызван туда и… не вернулся. Зоя Ивановна оставалась в одиночестве почти целый год, исполняя обязанности резидента. Она ничего не знала о муже, а поступавшие из Центра запросы, касавшиеся агентов, бывших на связи у мужа, давали понять, что в Центре его нет. Где же он мог быть? Она могла лишь гадать…

В 1944 году начались прощупывания настроения и планов финского правительства о их готовности выйти из войны с СССР. Этим занималась посол Коллонтай, а активно ей помогала Зоя Ивановна через шведские и финские связи своей резидентуры.

В первой половине 1944 года наконец-то прибыла замена. Зоя Ивановна выехала домой.

По прибытии Зои Ивановны в Москву в марте 1944 года там появился и ее муж, отозванный из армии, куда он был направлен в наказание за несогласие с оценкой Центром агента «Директора». Как выяснилось позже, в провале группы берлинских агентов был виноват действительно предатель, но другой. «Директор» честно выполнил поручение Рыбкина.

Работа Зои Ивановны в Центре сопровождалась продвижением по службе — начинала с начальника отделения, затем она стала заместителем начальника отдела и начальником отдела. До смерти Сталина. После этого она оказалась в опале, как и многие другие старые кадры. Ей предложили поехать начальником спецотдела в Воркутинский лагерь. Она согласилась и вынуждена была дослуживаться до пенсии на периферии по линии МВД.

Возвышение Зои Ивановны до начальника отдела Первого главного управления (ПГУ) было не случайным, а вполне закономерным признанием ее высоких профессиональных качеств.

В бытность Зои Ивановны начальником немецкого (по Германии и Австрии) отдела мне довелось часто общаться с нею по служебным делам. В то время нелегальная служба проводила многие операции по выводу разведчиков-нелегалов в капиталистический мир через Германию и Австрию. Помню, я всегда с большим удовлетворением получал от Зои Ивановны исчерпывающую информацию по интересующим нелегальную службу вопросам и доброжелательное содействие. Теперь, узнав о ее неудавшихся не по ее вине дебютах на поприще нелегальной работы еще в 30-е годы, я полагал, что ее опала имела корни именно в воспоминаниях того начального периода разведывательной деятельности.

Вообще Зоя Ивановна в нашей среде профессионалов пользовалась большим уважением. Ее скромность и доброжелательность при общении с нами была еще более контрастной по сравнению с некоторыми другими начальниками, которые отличались высокомерием по отношению к ниже — стоявшим сотрудникам. Этого у Зои Ивановны совершенно не было.

Поражало ее трудолюбие, заметная для всех усидчивость и дотошность при проведении анализа дел. Она умела всегда докопаться до самых скрытых деталей, от которых зависел успех или провал намечавшейся операции. Думаю, что ей был присущ тот подход ко времени, о котором так четко говорил ученый Любишев, герой романа Даниила Гранина «Этот странный человек»: «Все не наше, а чужое, только время наша собственность, — писал Сенека. Природа предоставила в наше владение только эту вечно текущую и непостоянную вещь, которую вдобавок может отнять у нас всякий, кто это захочет.

… Люди решительно ни во что не ценят чужого времени, хотя оно единственная вещь, которую нельзя возвратить обратно при всем желании…

… Людям, умеющим работать, времени хватает. Нет, пожалуй, сказать иначе: времени у них больше, чем у других…

… Время — самая большая ценность и нелепо тратить его для обид, для соперничества, для удовлетворения самолюбия».

Вот и Зоя Ивановна всегда уважительно относилась ко времени других сотрудников, обращавшихся к ней, стремилась максимально скупо, но понятно отвечать на их вопросы. В этом я мог убедиться неоднократно.

Что еще было характерно для этой считавшейся во внешней разведке выдающейся женщины?

Она никогда на службе не проявляла своих чувств и переживаний, как бы они не были порою тягостны для нее.

Осенью 1947 года в возрасте 48 лет погиб Борис Аркадьевич Ярцев-Рыбкин, муж Зои Ивановны. О том, какая страшная трагедия обрушилась на эту бесконечно любившую его женщину, можно догадаться уже по тому, что красивая, обаятельная и умная сорокалетняя вдова отказалась от возможного продолжения семейного счастья, оставаясь до конца дней своей жизни одинокой матерью двух детей. А предложений было много.

Но в этот тяжелый в ее жизни период она на службе ничем не обнаружила своих горестных мыслей. Только очень близкие люди могли догадаться о ее большом горе.

То, что через несколько лет после гибели мужа, в 1950 году, ее повысили до начальника отдела, говорит о многом. О том, что она нашла в себе силы и мужество, высокопрофессионально исполнять и без того сложные обязанности заместителя начальника отдела. В этом нашло отражение ее стремление, как она однажды выразилась, работать за двоих — за себя и за рано погибшего мужа.

Можно добавить, что с самого момента похорон мужа ее не покидала мысль о вероятно насильственной смерти его, а не в автомобильной катастрофе, как это официально прозвучало. И признаюсь, странного в гибели Ярцева-Рыбкина (ноябр 1947 года) было немало. В том числе присутствие в окружавших обстоятельствах бывшего заместителя СМЕРШа генерала Белкина, прошлое которого, как было известно Зое Ивановне, было не совсем ясным.

Сейчас, после смерти генерала П. А. Судоплатова, который явно что-то знал о подробностях гибели Ярцева, но уклонился от разговора на эту тему с Зоей Ивановной, внести в это дело какие-то дополнения стало невозможно.

Вот что Зоя Ивановна писала в июле 1980 года: «Этот вопрос жжет меня все тридцать три года…». Сомнения у Зои Ивановны усилились после разговора с Дмитрием Георгиевичем Федичкиным, который сказал: «От Белкина всего можно было ожидать». Он охарактеризовал этого человека крайне отрицательно, сказал, что, если ему память не изменяет, Белкин во времена оные был махновцем. Что в политическом отношении человек нечистоплотный. И снова повторил: «Способный на все!».[35]

1954 год, завершающий службу Зои Ивановны во внешней разведке, был омрачен вопиющей несправедливостью со стороны руководства КГБ в ответ на ее честный мужественный поступок.

Когда осенью этого года был арестован П. А. Судоплатов, она не стала доказывать, что долго работала с ним и очень положительно оценивает его по тем совместным делам, в которых ей приходилось принимать участие. Но, при выборах в партком службы она отвела свою кандидатуру в связи с указанной служебной близостью в прошлом с «арестованным», о котором ничего отрицательного сказать не может. В то время это было смелое выступление. Тогда все клеймили всех «бериевцев», к числу которых причислили и Судоплатова.

На следующий день после партийного собрания начальник внешней разведки А. С. Панюшкин объявил ей об увольнении «по сокращению штатов». Протест Зои Ивановны был оставлен без ответа. Хотя, по утверждению отдела кадров, ей не хватало для получения пенсии всего двух лет.

Эта последняя несправедливость объяснялась тем, что записей в архиве о ее двухлетней работе в Китае в 1930–1931 годах якобы не нашли. Тогда-то, чтобы не остаться без пенсии на руках с сыном и больной матерью, Зоя Ивановна и согласилась «доработать» недостающие годы на Севере по линии МВД.

Зоя Ивановна добросовестно работала с заключенными, завоевав и среди них авторитет справедливого начальника и доброго человека.

Опыт этой необычной для зарубежного разведчика и в высшей степени не очень-то приятной для женщины работы нашел отражение в ее дальнейшей творческой деятельности.

Уйдя в отставку в 1956 году в звании полковника, Зоя Ивановна вернулась к своей давней мечте — писательской деятельности.

За 35 последних лет жизни Зоя Ивановна стала широко известна в нашей стране как детская писательница. Такие книги, как «Сердце матери», «Сквозь ледяную мглу», «Костер», вошли в обязательную программу советских школ. Зоя Воскресенская стала лауреатом Государственной и других премий.

Она успела написать и свои воспоминания о работе в разведке, которые с дополнениями близко знавших ее коллег вышли в свет уже после ее кончины. Умерла она 8 января 1992 года.

Двадцать лет отдала Зоя Ивановна Воскресенская службе внешней разведки. Зоя Ивановна Воскресенская-Рыбкина — разведчица высшего класса, яркий пример служения своей Родине.

Леонтина Тереза Коэн, до замужества Петке, жена агента внешней разведки Морриса Коэна, завербованного в 1938 году в Испании, была по предложению мужа завербована в 1941 году в качестве агента.

С того времени она прошла полувековой путь в разведке: участвовала в качестве курьера-связника и вербовщика источников информации, осуществляла чрезвычайно ответственные и опасные операции по получению ценнейших материалов по ядерному оружию в США в 1942–1950 годы. Затем после специальной подготовки в Москве работала уже в качестве разведчицы и радистки в Англии с 1955 по 1960 год, а с 1961 по 1969 год находилась в заключении в британской тюрьме и до конца своих дней оставалась в специальном резерве.

Если попытаться найти мужчину-разведчика с таким многолетним в целом успешным, стажем разведывательной работы, то кроме известного советского разведчика Кима Филби да собственного мужа Леонтины Коэн, пережившего ее на три года и также Героя России, другие примеры мне не известны.

Писать о Леонтине Коэн мне легко и… трудно. Легко, потому что лично хорошо знал ее и ее супруга, занимался их подготовкой к выезду в Англию в 1950–1954 годы и руководил их разведывательной деятельностью на Британских островах.

И трудно! Как написать о ней? Как отразить всю гамму ее переживаний и восприятия тех многочисленных экстремальных ситуаций, с которыми ей пришлось встретиться при осуществлении разведывательных заданий самого различного характера?

Свою оценку выпавших на долю супругов Коэн драматических событий я уже однажды дал в книге «Трагедии советской разведки». Но сейчас мне хочется показать ее личную роль в дружном союзе, в котором ее индивидуальность и природные способности заметно себя проявили.

Леонтина Тереза Коэн родилась в 1913 году в семье выходца из Польши Владислава Петке, в городе Адамс штата Массачусетс, США. Рано начала трудовую деятельность, работала няней, домработницей, официанткой.

С 1927 года проживала в Нью-Йорке, работала на швейной фабрике. В 1937 году познакомилась с Моррисом Коэном, во время одного из митингов в поддержку испанской революции.

После возвращения М. Коэна из Испании, где он участвовал в боях против франкистов, они решили пожениться. Моррис к тому времени уже сотрудничал с разведкой и внес предложение привлечь и Л. Коэн в качестве источника информации: она работала на авиационном заводе, выполнявшим оборонные заказы. Легальная резидентура дала на нее положительную характеристику.

«В процессе ознакомительной беседы сотрудника резидентуры «Твена», у него сложилось о ней благоприятное впечатление: истинная интернационалистка, активная участница митингов и демонстраций в поддержку Испанской Республики, охотно выполняла различные поручения Компартии США.

Обладает качествами, необходимыми для закордонного источника — красива, смела, умна, обладает удивительным свойством располагать к себе собеседника.

Иногда излишне эмоциональна и прямолинейна, но мы считаем, что это поправимое дело, главное — она способна перевоплощаться и играть отведенную ей роль.

В процессе наблюдения за ее поведением в свободное от работы время компрометирующих материалов не получено.

По мнению резидента, она пригодна к сотрудничеству с разведкой.

(Резидент, 19 ноября 1941 года»[36])

Получив согласие центра, резидентура поручила М. Коэну, кодовое имя которого было «Луис», провести с женой вербовочную беседу.

Не могу не привести выдержки из его отчета о состоявшемся у него разговоре, закончившимся согласием Леонтины, впредь «Лесли», интересные для нее оценки:

«… Мы ведь с Лоной совершенно разные люди: если она — буря, то я — неприступная скала, она — бушует, я — безмятежен. Там, где она нетерпелива, я — снисходителен и спокоен. Она спешит, я — не тороплюсь. И хотя характером я был полной ее противоположностью, для себя я твердо решил: чего бы мне не стоило, но завербовать ее я обязан…»[37]

То, как сама «Лесли» восприняла вербовку, видно из ее воспоминаний:

«Он хотел лишь привнести в мир свою каплю разумного и очень хотел, чтобы я помогала ему в этом. Он так и сказал: «Ты должна помочь мне, Лона: когда муж и жена будут заниматься одним делом, так будет надежнее и безопаснее для обоих».

Далее уже «Луис» добавляет:

«Я попросил Лону никому не рассказывать о нашем разговоре. Сказал, что, только храня строжайшую тайну, мы сохраняем жизнь не только себе, но и тем русским, которые работают в Нью-Йорке.

Удивленная моим сообщением, она тогда робко спросила: «А не страшно ли тебе?» Я ответил ей: «Да, страшно, иногда кажется, что каждый прохожий смотрит на тебя и знает, кто ты такой. А тут еще эти навязчивые мысли о том, что тебя могут в любую минуту разоблачить, арестовать…»[38]

Как видно из приведенного, «Лесли» с самого первого дня ее сотрудничества с внешней разведкой представляла себе всю опасность выбранного ею пути.

После вербовки «Лесли» поручили добывать разведывательную информацию по месту ее работы на авиационном заводе и изучить возможности получения сведений с соседнего завода по производству авиационного и огнестрельного оружия, о начатом там серийном выпуске нового авиационного пулемета.

«Лесли» успешно осваивала навыки сбора разведывательной информации по месту работы и заводила знакомства с рабочими соседнего завода в Хартфорде. Например, она подружилась с молодым специалистом с завода в Хартфорде «Френком». Развивая с ним отношения (под руководством опытного разведчика «Твена») «Лесли» сумела не только получить от «Френка» исчерпывающие сведения об интересовавшем внешнюю разведку авиационном пулемете, но и так организовала операцию, что «Френк» по частям вынес весь пулемет! После этой операции у внешней разведки появился новый источник научно-технической информации, завербованный фактически «Лесли». Так она совершила свою первую вербовку агента.

Ее разведывательные способности развивались так успешно, что, когда «Луис» был в 1942 году мобилизован в американскую армию, она смогла заменить его по связям с находившимися под его руководством несколькими источниками информации. Перед отъездом в 1943 году «Луис» завербовал «Персея» — ценного агента, источника информации по атомной бомбе. Связь с ним, работавшим в Чикаго, стала обеспечивать «Лесли».

Вскоре «Персей» был переведен на работу в строго засекреченную и максимально охраняемую лабораторию Лос-Аламос. Связь с ним резко осложнилась.

Возникла проблема получения от «Персея» ценнейшей информации. Резидентура, взвесив все свои возможности, остановила выбор на «Лесли» для поездки в Лос-Аламос. За прошедших полтора года ее сотрудничества она зарекомендовала себя только с лучшей стороны, как смелая и находчивая молодая женщина. О том, как проходила эта ответственная операция, детали которой в подробностях рассказала мне сама «Лесли», когда мы вместе совершали нелегальную поездку по Европе в 1953 году, описаны мною в книге «Операция «Снег».

Позже работавший в то время в Нью-Йорке полковник Яцков Анатолий Антонович сообщил, что, когда «Лесли» вернулась со встречи с «Персеем» в Альбукерке в августе 1943 года, она очень точно определила то испытание, через которое ей тогда пришлось пройти, словами: «Никогда я не была так близко к электрическому стулу, как в Альбукерке пять дней назад».[39]

Действительно, попадись она с пачкой совершенно секретных документов и лично написанной «Персеем» информацией о ходе работ над производством атомной бомбы, в то военное время ни ей, ни «Персею» было бы не избежать скорой расправы.

Для оценки личности этой начинающей разведчицы представляет интерес и ее ответ на замечание разведчика («Джони»), что его беспокоит ее бесстрашие, которое порой граничит с безрассудством и может привести к провалу: «Но ведь он и в самом деле не исключается…»

«Джонни» дал ободряющую оценку ее действиям:

«Ты молодец Лона! Это счастье иметь такого надежного, смелого и хладнокровного помощника, который готов идти ради нашего дела на смертельный риск. Ты с блеском вышла из этой «аварийной» ситуации. Спасибо тебе за это! И помни, мы очень высоко ценим твою помощь. А что касается провалов, то будь уверена, советская разведка сделает все, чтобы вызволить своего помощника из неволи. Но лучше и почетнее работать безаварийно».

Эти его слова, действительно отражающие твердые позиции внешней разведки, «Лесли» вспомнит в 1961 году, когда в Англии она попала в тюрьму.

На эти заверения «Лесли» высказала характерное признание, что она чувствует, вынужденная вести двойную жизнь:

«Но если бы ты знал, «Джонни» как тяжело скрывать свои истинные взгляды. Как тяжело быть веселой, когда тебе очень нелегко и страшно. Как тяжело спорить, когда хочется молчать! Соглашаться, когда надо возражать, доказывать, убеждать. А я ведь всего лишь женщина! И столько уже вынесла и пережила. Особенно в этом Лос-Аламосе. А теперь вот еще известие о том, что Моррис погиб где-то под Арденнами».[40]

Кстати, последние слова «Лесли» об известии о якобы гибели «Луиса», к счастью, не подтвердились. Он был только ранен в ногу и в 1945 году вернулся к «Лесли».

В дальнейшем «Лесли» еще раз, в июле 1945 года, выезжала в Альбукерк для связи с «Персеем» и привезла тогда от него подробные материалы с описанием уже готовой первой американской атомной бомбы перед самым ее испытанием. Эти исчерпывающие сведения были оперативно доложены в Центр и позволили Сталину на Потсдамской конференции быть готовым к сообщению Трумэна о наличии у США «нового сверхоружия», чем американский президент рассчитывал «запугать» его.

Интересно заявление Лесли разведчику А. А. Яцкову, среагировавшему на ее рассказ о первой поездке в Альбукерк словами: «Лона, ты удивительно бесстрашный и отчаянный человек, порой даже не отдающий себе отчет, чем это может закончиться». «Нет, «Джонни», я всегда отдаю себе полный отчет во всем, что я делаю. Но я действительно ничего не боюсь. Если хочешь знать, мне доставляет удовольствие рисковать».[41]

Когда прочитал это, мне вспомнились аналогичные слова одной женщины-каскадера. Очевидно, и «Лесли» была в чем-то настоящим каскадером, смело, но всегда трезво смотревшим опасности в глаза.

В связи с резким обострением контрразведывательного режима в США после окончания войны легальная резидентура в Нью-Йорке вынуждена была снизить свою разведывательную активность. С группой агентов, которыми руководил «Луис» (кодовое имя «Волонтеры») и куда входила «Лесли» в качестве связника с источниками информации по атомной проблематике, временно связь была прекращена. Но коль скоро источники продолжали передавать «Лесли» свою информацию, для приема от нее этих материалов редкие встречи все же проводились.

В начале 1948 года связь с группой «Волонтеры» была восстановлена. В целях безопасности находившихся в ней ценных источников было принято решение передать «Луиса» и «Лесли» под руководство прибывшего в США разведчика «Марка», ставшего позже широко известным под именем Рудольфа Абеля.

По просьбе «Марка» А. Яцков представил следующую характеристику на «Лесли»:

«Характеристика на Лесли (личное дело № 13676)

… Обладает хорошей памятью, изобретательностью и даром перевоплощения. Находчива и настойчива в достижении поставленной цели. Смелая, храбрая и весьма сообразительная. Легко сближается с людьми, умеет правильно строить с ними взаимоотношения. К разведработе относится в высшей степени заинтересованно и ответственно, готова посвятить ей всю свою жизнь. Возложенные на нее задачи по обеспечению связи с агентурой и доставки от нее разведматериалов выполняет добросовестно.

К числу недостатков следует отнести некоторую ее излишнюю эмоциональность и рискованность.

(Вывод: вполне может самостоятельно работать в нелегальных условиях».[42])

Поскольку подготовка к передаче группы «Волонтеры» в нелегальную резидентуру требовала времени, в том числе тщательного инструктажа «Луиса» и «Лесли», они были вызваны для этого в Париж.

При встрече с выехавшим туда разведчиком А. Яцковым «Лесли» высказала ему неудовольствие вынужденным бездействием, что было противно ее характеру.

«Я не согласна, что надо опять терпеть и ждать! Сколько можно? Семь месяцев мы уже терпели, а теперь опять? Нет уж! Коли мы связали нашу жизнь с советской разведкой, то давайте действовать, как и в прежнее время, с полной отдачей. Вы определяете нам свои задачи, а мы даем конкретный результат их решения». Она вдруг нахмурилась, сделала паузу и впервые подозрительно посмотрела А. Яцкову в глаза: «А может быть, вы уже не доверяете нам? Если это так, то скажите прямо…»

Далее «Лесли» закончила свой монолог:

«Нас удивляет: неужели там, в вашем центре, не понимают, что мы и жить-то по-иному, без разведработы, уже не можем».

Яцков прекрасно понимал, что «Лесли», прирожденная разведчица, соскучилась по настоящей работе. За одно это она заслуживала уважения и всяческой поддержки.»

После проведения в Париже обстоятельной подготовки к переходу на нелегальное положение «Волонтеры» ободрились и загорелись предстоящей работой под руководством «Марка».

Установив связь с «Луисом» и «Лесли», «Марк» остался доволен своими новыми помощниками. Он также отмечал такие качества «Лесли», как хладнокровие, смелость и находчивость.

«Она свободно ориентируется среди людей разного круга. Имеет удивительное свойство покорять их своей находчивостью и остроумием. К числу ее недостатков следует отнести стремление упрощать конспиративность в работе с нами, потому что она привыкла к обычной легальной работе».[43]

Под руководством «Марка» «Лесли» работала с «Персеем», выезжая к нему в Чикаго. Встречалась с агентом Гербертом, сотрудником ЦРУ, и получала от него важную информацию об этой разведывательной службе США, которая после ее создания в 1947 году находилась процессе организации.

Проработав под руководством «Марка» весьма продуктивно всего 10 месяцев, «Луис» и «Лесли» вынуждены были уехать из США. Возникла угроза их расшифровки арестованными американской контрразведкой двумя агентами, которым была известна связь «Луиса» с нашей службой. В связи с этим перед ними был поставлен вопрос о необходимости срочного нелегального выезда из страны.

Это решение Центра, продиктованное необходимостью обеспечения безопасности не только «Луиса» и «Лесли», но и «Марка» и руководимой им нелегальной резидентуры, было очень болезненно воспринято «Луисом» и особенно «Лесли».

На встрече с ними, состоявшейся в августе 1950 года, на сообщение о решении Центра «Лесли» с раздражением выпалила: «Чушь собачья! Мы на это не пойдем.» На вопрос разведчика: «Почему?» Она объяснила: «Потому, что у Морриса старые родители. Оставить их он не может».

Началась длительная беседа. В конце концов, получив разъяснения о том, что это приказ Центра, «Луис» на эмоциональное заявление «Лесли»: «Нет! Нет! Не хочу. Никуда не хочу уезжать отсюда! У нас тут родные, они будут страдать. Да и мы по ним тоже…» — заметил: «Не надо эмоций, Лона. Прошу тебя, будь благоразумна».

Далее шло уже обсуждение всех необходимых мер для конспирации и их исчезновения из Соединенных Штатов, что маскировалось якобы переездом в Канаду.

Реакция «Луиса» и особенно «Лесли» была вполне объяснима. Очевидно, нет большего несчастья в жизни человека, чем необходимость навсегда покинуть родину, прервать все нити, связывающие с прошлой жизнью, близкими, родными и друзьями, со всем, чему человек в своей предыдущей жизни радовался и чем огорчался.

Своей дальнейшей жизнью в СССР и других странах эти два разведчика доказали силу своей воли, которая помогла значительно преодолеть это несчастье. Но конечно же не совсем. Горечь разлуки со своим прошлым у них осталась в сердце и она сопровождала их всю долгую оставшуюся жизнь на чужбине, иногда выплескиваясь наружу.

Нелегальный переезд из США в Москву прошел благополучно, но не без возникавших экстремальных ситуаций. Одна из них была настолько острой, что грозила неминуемым провалом. Только необыкновенная выдержка, находчивость и ко всему этому артистический талант «Лесли» в разыгрывании нужной роли спасла и их.

Суть ситуации сводилась к тому, что, путешествуя в Европе с американскими «липовыми» паспортами, они нарушили строгие предписания не появляться с ними в американской зоне Германии. Прилетев из Голландии в Швейцарию, откуда должны были также самолетом лететь в Прагу, они обнаружили, что самолета придется ждать две недели! Нетерпеливая «Лесли» убедила «Луиса» ехать поездом, не учитывая, что им придется пересекать американскую зону ФРГ. В результате на границе с Чехословакией они были сняты с поезда немецкими пограничниками из-за отсутствия у них отметок американского посольства, разрешающего поездку в социалистическую страну.

Спокойная, рассудительная позиция «богатого бизнесмена» «Луиса» и бурное возмущение «самоуправством» проклятых «бошей», препятствующих делать бизнес, разыгранное «Лесли» со всей убедительностью, помогли выйти из назревавшего скандала, затем тщательной проверки и провала. Но все же «Луис» и «Лесли» оказались вынужденными передать на время свои «липовые» американские паспорта в руки американца. Благоприятное впечатление, произведенное «Лесли» на американца, плюс закрытое на выходной день — американское консульство спасли их.

Но это был суровый урок им обоим и особенно «Лесли», после которого они ни разу не допускали таких грубых ошибок, как нарушение указаний Центра.

По прибытии в Советский Союз супруги Коэн побывали на лучших советских курортах, где их лечили, и примерно через полгода началась их спокойная, размеренная жизнь без каких-либо определенных обязанностей. Смена их постоянно напряженной, связанной с опасностями разведывательной деятельности в США на почти полное бездействие в первый год жизни в Советском Союзе оказалась, по их признанию, подлинным наказанием.

Если Моррис еще находил себе занятие с книгами, задумав написать об американской интеллигенции, то Леонтина просто не находила себе места. Она жаловалась своему куратору: «Живем, как узники: ни с кем не общаемся, в советских радиопередачах ничего не понимаем, слушаем и понимаем только классическую музыку… «.[44]

Они ожидали, что у нас они будут «равные среди равных», но в силу объективных причин, в том числе незнания русского языка, испытывали дискомфорт.

Естественно, жизнь в нашей стране во многом не соответствовала их ожиданиям, что они и не скрывали. Им было трудно да и не хотелось жить, постоянно приспосабливаясь к нашему укладу.

Они подчеркивали, что гордились тем, что сделали для Советского Союза и что разведывательная деятельность стала их священной обязанностью.

В тот период я был начальником нелегальной разведки, в распоряжение которой поступили Коэны. Поэтому, как только стало ясно, что они уже вполне отдохнули, я внес предложение руководству службы о включении их в намечавшуюся операцию по созданию в Англии новой нелегальной резидентуры.

Личное знакомство с «Луисом» и «Лесли», изучение результатов их разведывательной деятельности в США убедили меня, что отдел приобрел в их лице перспективных разведчиков для такой цели.

С середины 1951 года отдел получил разрешение начать конкретное обсуждение с ними перспективы возобновления активной разведывательной работы.

На мой вопрос Коэнам, готовы ли они на продолжение работы за кордоном, они, не скрывая радости, выразили согласие. Это, по их мнению, полностью соответствовало пониманию цели и смысла их жизни. С этого момента им присвоили кодовое имя «Дачники», а раздельно вернули псевдонимы «Луис» и «Лесли».

Поскольку «Дачники» были скомпрометированы перед американской контрразведкой, то им разъяснили, что они теперь смогут работать только под другими именами. Возражений с их стороны не было.

Подготовка «Дачников» была рассчитана на год — полтора. «Луис» предназначался на роль содержателя разведывательного пункта радиосвязи, а «Лесли» — радистки. Оба одновременно должны стать оперативными помощниками резидента, на роль которого был намечен завершавший свою подготовку в те же сроки разведчик Конон Трофимович Молодый — «Бен», ставший впоследствии известен как Гордон Лонсдейл.

Все настроения неудовлетворенности, имевшиеся у «Дачников», с началом специальной подготовки немедленно исчезли. Они работали на подъеме, показывая хорошие результаты. В целях дополнительного изучения личных и деловых качеств «Дачников» к работе с ними мы подключили «Бена», пока не раскрывая его перед ними как их будущего начальника.

К концу 1953 года в целях дополнительной проверки способностей «Лесли», она была направлена в двухмесячную тренировочную нелегальную поездку по Европе с изготовленным в Центре «липовым» американским паспортом. При этом Лесли должна была сопровождать меня, выезжавшего также нелегально с таким же паспортом в инспекционную поездку в Италию, Швейцарию, Францию и Бельгию. Решая свои разведывательные задачи, я поручал «Лесли», используя свой опыт и полученные при спецподготовке навыки, осуществлять контрнаблюдение при моих встречах с нелегалами, находившимися в указанных странах, которым давал отдельные поручения. В ходе постоянного общения с ней убедился, что в лице «Лесли» мы имеем зрелую разведчицу, не вызывающую никаких сомнений.

В ситуациях экстремального характера «Лесли» действовала уверенно, проявляла разумный риск, умело использовала складывавшуюся обстановку. Она поразила меня способностью находить подходы и вызывать благожелательное отношение со стороны совершенно незнакомых ей людей, чиновников, служащих иностранных консульств, управляющих гостиниц и фирм.

По возвращении было принято окончательное решение о выводе «Дачников» в Англию. Это было утверждено председателем КГБ И. А. Серовым 22 марта 1954 года.

Вскоре я выехал с «Дачниками» в Австрию, где и была проведена успешная операция по получению по почте из новозеландского посольства в Париже настоящих новозеландских паспортов. Для «Луиса» — на имя Питера Крогера, для «Лесли» — Хелен Крогер.

Теперь все было готово к отъезду «Луиса» и «Лесли» как супругов Крогер.

К концу 1954 года мы проводили «Дачников» к их новому месту разведывательной деятельности. К началу 1955 года они приступили к практическому решению поставленных перед ними задач по созданию пункта двусторонней радиосвязи с центром из Англии. И в середине этого года с ними установил связь их руководитель, в котором они узнали своего наставника в Москве «Бена», жившего в Англии под видом канадского бизнесмена Гордона Лонсдейлея.

В следующем 1956 году пункт связи уже был готов, и «Лесли» передала в Центр свою первую шифрованную радиодепешу, доложив кратко: «Дачники» готовы к работе.

К этому времени «Бен» уже начал передавать для обработки и направления в Центр разведывательную информацию, которую он получал от своих источников.

«Лесли», хорошо освоив работу на быстродействующей рации, безупречно обеспечивала связь резидентуры с Москвой. Кроме того, выезжала на изъятие материалов «Бена» из тайников, выполняла другие поручения резидента.

Разведывательные будни «Дачников» были полны различных эпизодов, требовавших быстрой сообразительности и не менее быстрых действий. Вроде того, когда «Лесли», выехавшая на изъятие материалов, заложенных «Беном» в тайник, расположенный на кладбище, при подъезде заметила в районе тайника каких-то лиц.

Быстро приняв решение, «Лесли» проследовала несколько дальше и имитировала, что двигатель ее автомобиля заглох. Пока она «копалась» с мотором, то убедилась, что находившиеся вблизи тайника люди были, во-первых, не ближе 50 метров от тайника и, во-вторых, что было важно, спокойно разошлись.

Подождав еще четверть часа, она спокойно изъяла закладку и проследовала на машине к месту установки сигнала о благополучном проведении операции. «Бен» мог быть спокоен, что материал попал по назначению.

Если бы «Лесли» не проверила причину нахождения посторонних в районе тайника, в резидентуре могла бы возникнуть серьезная ситуация или возможная угроза безопасности для источников информации. И таких обыденных случаев происходило довольно много, но большой личный опыт «Лесли» помогал ей в принятии оптимальных решений.

С такими профессиональными проблемами они справлялись успешно, никаких срывав за пять с лишним лет разведывательной работы в Англии не было.

Труднее им было не нарушать «изоляцию» от США, где у Морриса доживал свой век отец, так сильно переживавший разлуку, что «Лесли» даже вынуждена была просить «Бена» получить разрешение Центра для Морриса навестить отца в США.

В один из дней «Лесли» получила из Центра радиограмму, извещавшую «Луиса» о скоропостижной смерти отца. Это печальное известие сильно подействовало на «Луиса», считавшего, что это он ускорил смерть отца своим «необъяснимым» отсутствием. Но эти и другие, неизбежные в практической разведывательной работе разведчиков-нелегалов испытания, были ничто по сравнению с тем, что судьба приготовила им.

Прежде чем перейти к наиболее тяжелому периоду в жизни разведчицы «Лесли», приведу характеристику, данную ей «Беном» в результате пятилетней работы с ней в Англии. Она наиболее полно представляет все богатство личности этой талантливой разведчицы.

«Она является полной противоположностью мужа: обладает быстрой реакцией и переключаемостью в мышлении, легко усваивает все новое, но не любит вникать в детали. Контактна. Умна. Изворотлива. Приветлива и весьма энергична. Не было еще ситуации, из которой она не находила бы выхода.

В лице Лесли советская разведка имеет высококвалифицированную радистку. Большая заинтересованность в нашем деле, высокая ответственность, способность все схватывать на лету необыкновенная сообразительность позволяют ей не только успешно осуществлять радиосвязь, но и выполнять тайниковые операции, обрабатывать поступающую от агентуры информацию и составлять тайнописные документы для отправки в Центр. Она — мастер на все руки.

По своей дьявольской изобретательности, дарованию, смелости и блестящим актерским способностям — это просто уникум, подарок самой судьбы для нашей разведки. Когда надо, Лесли умеет быть и добренькой, и ласковой и путем полуправды или полулжи выведать у нужных нам людей необходимую информацию. По характеру Лесли человек проказливый и в то же время решительный, находчивый, умеющий постоять за себя, используя для этого и цепкий ум свой, и прекрасные внешние данные». Так писал «Бен» в августе 1956 года.[45]

Это было совершенно объективное представление резидентом своего подчиненного к награждению правительственной наградой. «Лесли» была награждена боевым орденом Красного Знамени.

На пятый год успешной работы «Дачников» в Англии в целях повышения безопасности разведчиков в Центре был проведен тщательный анализ их дела. В результате в материалах дела № 13676 появился документ под грифом «Совершенно секретно».

«Рапорт

В результате проведенного анализа материалов дела № 13676 установлено: данных о расшифровке «Дачников» не имеется. О местонахождении их в Великобритании ЦРУ не известно. Однако серьезной уликой является обнаруженная у Абеля Р. И. фотография «Дачников» с их настоящими именами на обратной стороне фотоснимка.

Кроме того, в легенде прикрытия отсутствуют какие-либо сведения о их проживании в Польше в 1950–1953 годах. Хотя по отступной легенде, «Дачники» — поляки, однако в случае ареста они не смогут объяснить:

— почему у них нет никаких документов, связанных с пребыванием в Польше, и чем они там занимались;

— почему «Дачники» прибыли в Лондон по чужим документам, а не под своими настоящими фамилиями.

Учитывая эти уязвимые места в отступной легенде «Дачников», полагал бы целесообразным скорректировать ее и довести до их сведения через Бена.

Начальник отдела безопасности

14 октября 1960 года».

Эта корректировка отступной легенды, сообщенная «Дачникам», встревожила их. Невольно возник вопрос, не появились ли какие-то реальные угрозы для них. При всем оптимизме «Лесли» такие мысли могли возникать и у нее, хотя она старалась отвлечь от них «Луиса».

Однако реальная опасность надвинулась с неожиданной стороны.

Польский изменник — агент «Шах» выдал американцам факт вербовки в прошлом английского военного чиновника, работавшего в посольстве Англии в Варшаве, внешней разведкой совместно с польской спецслужбой. Агент «Шах» находился на связи у «Бена». От «Шаха» английская контрразведка вышла на «Бена», а тщательно скрытое наблюдение за «Беном» привело к «Дачникам».

В результате провала «Дачникам» уже не могла помочь никакая отступная легенда. Но она очень пригодилась при организации их освобождения внешней разведкой как польских, а не американских граждан.

7 января 1961 года, в первый день православного Рождества, в девятнадцать часов за ними явилась британская полиция. С этого момента начался долгий период неволи и издевательств, продлившийся целых девять лет. Только люди такой сильной воли, как «Луис» и «Лесли», могли выдержать это адское испытание и сохранить бодрость духа и оптимизм, которых им хватило еще на четверть века плодотворной деятельности в Советском Союзе после освобождения.

История их тюремного заключения также поучительна, как и вся их предыдущая жизнь. Прежде всего в плане проявления стойкости и веры в помощь со стороны внешней разведки.

На допросах и судебном процессе проходившем с 13 по 20 марта 1961 года, «Дачники» вели себя достойно, мужественно поддерживая друг друга и следуя, как они позже признавались, примеру Р. И. Абеля. В своих воспоминаниях «Лесли» писала: «Свой арест мы восприняли без паники, потому что в какой-то мере были уже готовы к этому».

Суд вынес им жестокий приговор — тюремное заключение в течение 20 лет.

Все попытки английской контрразведки сломить сопротивление Дачников обещаниями и всевозможными посулами ни к чему не привели. В результате супругам пришлось на протяжении более чем девятилетнего тюремного заключения испытывать различные притеснения и жестокий режим содержания. Их поместили в разные тюрьмы, там, где режим содержания заключенных был наихудшим.

Но то, что «Лесли» пришлось пройти через тяжелые испытания, можно понять уже по одному эпизоду из тюремной жизни, о котором она не могла рассказывать без содрогания.

Когда в очередной раз она отвергла всякие домогательства контрразведчиков дать показания, ссылаясь на якобы признание «Луиса», ее поместили в камеру с наихудшими отбросами английского общества. До предела опустившиеся женщины, проститутки, убийцы окружили ее и сразу попытались подчинить своим бандитским законам, а вернее — полному беззаконию и самоуправству. Но «Лесли» была не тем человеком, который мог бы позволить безнаказанно издеваться над собой. Ее отпор был яростным и стремительным, что позволило вызвать у сокамерниц если не уважение, то хотя бы признание ее силы. Они позже, когда «Лесли» завоевала их уважение, с удивлением интересовались, откуда она, такая хрупкая на вид женщина, берет силы и решимость, отстаивая свои права, свое достоинство.

«Спустя двадцать лет, — говорила она мне во время встречи в госпитале, где проходила очередной курс лечения, — говорить об этом и то нелегко. А тогда только мой американский опыт помогал собрать всю мою волю в кулак и идти напролом. Мысленно я продолжала ту же немыслимую борьбу, которую вела еще в далеком 1943 году с американскими полицейскими в Альбукерке, спасая бесценные материалы «Персея» по атомной бомбе. Но тогда я сражалась внутренне, скрывая свои чувства, страх и ненависть от врага, а в тюремной камере мне было легче, я дала волю всей своей ярости, и мои сокамерницы отступили. Этой маленькой своей победой я также могу гордиться, как и той, давней, но громадной!!!».

В этом эпизоде я увидел всю «Лесли»: ее мощный внутренний резерв жизненной энергии, соединенный с талантливой и самобытной личностью.

Мое представление о «Лесли» как разведчице, возникшее во время нашего общения при нелегальной поездке по Европе, в процессе решения конкретных разведывательных задач, существенно дополнилось не только ее практической работой в Лондоне, но и ее оценкой своего тюремного опыта, которым она, правда, очень скупо, поделилась со мною. Сейчас, «Лесли» представляется мне тем эталоном, на который должны равняться не только российские разведчицы, но и любой мужчина-разведчик. Она соединила в себе внешнюю обаятельность с богатейшим внутренним содержанием.

Самым тяжелым наказанием для «Лесли» и «Луиса» был запрет на свидания, которые обычно предоставлялись в британских тюрьмах заключенным супругам.

«Лесли» нуждалась в ободрении ее всегда спокойного супруга, так же как и он должен был увидеть ее уверенной в себе и улыбающейся, невзирая ни на что.

Особенно обострилось их взаимное беспокойство, когда контрразведчики пошли на провокационную ложь, сообщая им по очереди, что каждый из них признался во всем. Они верили друг в друга. Ее беспокоило физическое состояние мужа. Ведь во время войны он перенес ранение и жаловался на боли в ногах. Ей нужно было убедиться, что он жив. На этом и строилась провокация полицейских, но и она оказалась безуспешной.

В то время как «Дачники» томились в британских тюрьмах, внешняя разведка неустанно искала пути их вызволения. Когда в СССР был арестован английский шпион Джеральд Брук, возможность обмена на него «Дачников» стала реальной. Но осуществить обмен удалось только в 1969 году, когда вместе с Бруком англичанам были предложены еще две кандидатуры из числа арестованных англичан-наркоманов.

25 октября 1969 года «Дачники» были в Москве. Началась их особая, только им присущая жизнь. В чем-то она, как и раньше за границей, оказалась опять двойной, обусловленной требованиями конспирации. Правда, не всегда оправданными.

Самыми тяжелыми для них, и особенно для общительной «Лесли», были неизбежные потери друзей, один за другим уходившими из жизни.

В 1970 году скончался Конон Трофимович Молодый («Бен»), через год — Рудольф Иванович Абель («Марк»), потом Семен Маркович Семенов («Твен»). Со всеми у них были связаны самые напряженные периоды их разведывательной работы.

Хотя «Дачники» много общались с сотрудниками внешней разведки, выступали перед работниками советских спецслужб, выезжая в другие города, только в 1990 году их имена начали упоминать в СМИ. Они так устали от «конспирации» их пребывания в Советском Союзе, что, наконец, смогли свободно вздохнуть и громко заявить о себе. Но неумолимое время сделало свое дело. Физически они уже не могли распорядиться этой полной свободой. В девяностых годах «Дачники» еще выступали перед молодыми разведчиками, но силы их таяли.

В конце 1992 года, не дожив до восьмидесяти лет двух недель, скончалась Леонтина Коэн. Моррис Коэн скончался 23 июля 1995 года.

Указом президента от 15 июня 1996 года Леонтина Коэн была посмертно удостоена высокого звания Героя России за выдающийся вклад в обеспечение безопасности нашей страны. Одновременно звания Героев России были присвоены еще четырем разведчикам, в том числе работавшему с «Лесли» в США полковнику Анатолию Антоновичу Яцкову.

Моррису Коэну посмертно тоже было присвоено звание Героя России. Оба ранее были награждены орденами Красного Знамени и Дружбы народов.

Хорошо зная супругов Коэн, особенно близко узнав Леонтину, я глубоко сожалел, что полные официальные признания их вклада в защиту нашего Отечества и, главное, в дело предотвращения авантюристических планов американских милитаристов в развязывании ядерной войны пришли к ним уже после смерти.

Леонтина Тереза Коэн остается в моей памяти как одна из самых мужественных разведчиц, с которыми меня сводила полувековая служба. Горжусь тем, что имел непосредственное отношение к последнему десятилетнему периоду ее активной разведывательной работы.

Имя Леонтины Терезы Коэн внесено в Золотой фонд истории внешней разведки.

В заключение этой главы, мне хочется рассказать об удивительном случае, когда совсем юная и малоопытная разведчица победила опытного немецкого офицера.

Узнал я эту историю, когда только-только поступил на работу в нелегальную службу внешней разведки в 1949 году.

В конце сороковых годов я стал заниматься подготовкой и «выводом», то есть переброской, в Западную Германию агента-нелегала Барда.

Агент-нелегал по терминологии, принятой во внешней разведке, это, как правило, агент из числа иностранцев, хорошо показавший себя на выполнении конкретных разведывательных заданий и отвечающий по своим личным и деловым качествам высоким требованиям нелегальной разведки.

«Бард» — немец, выходец из аристократической прусской семьи, все мужчины которой, включая и его самого, являлись потомственными военными.

Поэтому, когда я впервые встретился с «Бардом», был крайне удивлен услышанной совершенно правильной русской речью. Без малейших следов немецкого акцента! Из досье на «Барда» я знал, что он говорит по-русски, но никак не ожидал, что он не только знает русский язык, но и говорит на нем, как потомственный русский интеллигент.

Я решил подробнее узнать его биографию, тем более что меня заинтересовало, каким образом он оказался у нас почти в самом начале Великой Отечественной войны. Об этом в его досье были лишь скупые ссылки на «спасенную им русскую радистку». То, что я узнал от самого «Барда», было поразительным.

В начале войны студентка третьего курса литературного факультета МГУ Наташа, увлекавшаяся в школьные годы радиолюбительством, вступила добровольцем в ряды Красной Армии и была направлена на краткосрочные курсы радистов для партизанских отрядов. Такие отряды создавались нашим командованием в тылу немцев, на оккупированной ими территории нашей страны.

Успешно окончив курсы и пройдя подготовку по прыжкам с парашютом, она была заброшена за линию фронта. Но ее дебют в качестве радистки сложился крайне неудачно. Она почти сразу же, еще не добравшись к партизанам, была схвачена немцами.

В тот же временной период «Бард» был призван из запаса в действующую немецкую армию и определен как владеющий русским языком в специальный отряд переводчиком для допросов военнопленных красноармейцев.

Так пути захваченной немцами радистки Наташи и немецкого офицера «Барда» пересеклись на первом же допросе Наташи.

Можно только предполагать, что чувствовала Наташа, ожидая допроса и зная, как жестоко немцы обращались даже с обычными красноармейцами, не говоря уже о партизанах и тем более русских радистках. Будучи волевой девушкой, она подготовилась к самому худшему и намеревалась только молчать. Первый допрос подготовил обеим сторонам неожиданные сюрпризы.

«Бард», увидев приведенную к нему Наташу, поразился ее собранностью и решительным выражением лица. Было что-то знакомое в ее облике, что-то неуловимое, о чем-то ему смутно напоминающее. Когда он заговорил, задавая формальные вопросы, Наташа с удивлением стала более внимательно слушать его русскую речь. Она даже осмелилась спросить, как это ему, русскому, удалось стать немецким офицером?

С этого ее невольного вопроса и установилось доброжелательное отношение «Барда» к захваченной радистке. Дальше допрос вылился в фактически дружескую беседу о России, русском языке и литературе. Наташа с еще большим удивлением обнаружила в «Барде» знатока нашей культуры, а она сама произвела на «Барда» необъяснимое пока для него впечатление близко знакомого человека.

На такой неожиданно благоприятной для Наташи ситуации «Бард» прервал, как он говорил мне, в каком-то внутреннем смятении первый допрос.

Размышляя и анализируя свои впечатления от Наташи и вызванные ею чувства, он вдруг с полной ясностью вспомнил свое прошлое.

Он рос в имении бабушки, которая до Октябрьской революции долгое время проживала в Петербурге, откуда в 1917 году вернулась в Пруссию. Там в районе Кенигсберга у нее было имение. Бабушка была большим знатоком русской литературы и с ранних детских лет привила «Барду» любовь ко всему русскому. Позже с ним занимался бывший профессор русской словесности из эмигрантов, отшлифовывая его русскую речь. Вот почему он так хорошо говорил по-русски. Когда «Бард» в своих воспоминаниях дошел до этого профессора, он вдруг понял, кого напоминала ему Наташа.

У профессора была дочь, которой в тот период было 19 лет. Увидев ее в первый раз, «Бард» влюбился в нее! Но… знакомство сразу же прервалось как с самим профессором, так и с его дочерью. Это случилось в 1936 году. Профессор был женат на еврейке и случились какие-то неприятности. След их затерялся. Он думает, что причиной тех неприятностей было еврейское происхождение жены профессора, которое могло также отразиться и на его дочери. Тогда он испытал первое негативное чувство к нацизму.

Последующие допросы Наташи проходили уже под знаком растущей симпатии. Возможно, ожило давнее нежное чувство к дочери профессора, невольно перенесенное «Бардом» на свою подследственную.

Это настроение усиливалось и воздействием на него самой Наташи, почувствовавшей возможность благоприятно, с выгодой для себя повлиять на «Барда».

«Если говорить математическими терминами, — сказал «Бард», — то мой вектор симпатии к Наташи, напоминавшей мою первую, мимолетную любовь, и вектор привитой бабушкой любви к русской культуре складывались с векторами моих пока еще слабых негативных чувств по отношению к нацизму, осквернявшему богатую немецкую культуру, с мощным вектором горячей ненависти Наташи к фашизму».

Завершилась эта внутренняя борьба чувств «Барда» его решением помочь Наташе бежать.

Когда «Бард» узнал, что через несколько дней он должен будет передать Наташу гестаповским следователям, то предложил Наташе бежать. Но Наташа, которая уже понимала, что добилась определенного влияния на «Барда», высказала ему контрпредложение: бежать вдвоем, гарантируя ему безопасность у партизан.

Как ни готов был «Бард» на фактическое предательство путем освобождения Наташи, он колебался сразу принять такой вариант явной измены своему офицерскому долгу, своей родине. Наташа проявила глубокую проницательность и понимание психологического состояния «Барда» и сумела помочь ему преодолеть возникавшие у него сомнения.

Я бы сказал, что Наташа, оказавшись в роли арестованной, проявила настоящие качества опытного разведчика и обратила эту ситуацию в свою пользу.

«Бард» согласился и создал необходимые условия сопровождения арестованной в другое место. Они успешно бежали! Наташа, располагая условиями связи с партизанами, благополучно доставила к ним «Барда» «как добровольно сдавшегося немецкого офицера», по существу, завербовав его для активного сотрудничества с враждебной немцам стороной.

На сообщение в Москву о проведенной Наташей успешной операции последовал приказ переправить Наташу и «Барда» в столицу.

Не знаю дальнейшей судьбы Наташи, вероятно, она все же воевала в качестве партизанской радистки и, если не погибла, возможно, вышла замуж. Не зная ее новой фамилии, найти ее след мне не удалось.

В личном деле «Барда» сохранился доклад Наташи о том, что, используя любовь «Барда» к нашей богатой культуре и, в частности, к русской литературе, удалось убедить его принять участие в борьбе с фашизмом.

Так простая русская девушка завербовала сторону немецкого офицера.

Сразу же по окончании Второй мировой войны под эгидой США по инициативе американских милитаристов-антисоветчиков началась «холодная война». Она потребовала всемерной активизации деятельности внешней разведки.

В этот период нелегальная служба Первого главного управления (ПГУ) активно включилась в создание нелегального разведывательного аппарата в основных государствах Запада, которые противостояли Советскому Союзу. В первое после войны двадцатилетие уже действовали нелегальные резиденты в США, Англии, Германии, Японии и ряде других зарубежных стран.

В этих нелегальных резидентурах действовали и советские разведчицы, мужественно выполняя свой патриотический долг. С тремя из них помимо уже известной Леонтины Коэн, действовавшей в Англии до 1961 года я хочу познакомить читателя. Активно работали разведчицы и в легальных резидентурах, деятельность двух из них я также описываю в этой главе.

Нелегальной службе в этот напряженный период противостояния западным спецслужбам не удалось еще восстановить прочные позиции, безжалостно разрушенные репрессиями Ежова и Берии. Потери внешней разведки имелись в основных западных государствах в довоенное время, но она уже обрела необходимый опыт и наращивала свои нелегальные кадры, в том числе и из числа разведчиц.

В 1918 году в самом жарком районе нашей страны, в городе Мары в Туркмении, в семье небогатого часовщика-ювелира Карим-аги родилась девочка Биби-иран (Ирина). Ее родители не могли и в самых фантастических мыслях о будущем дочки представить, что через 18 лет она станет киноактрисой, еще через 18 лет — советской разведчицей. 13 последующих лет проведет под чужим именем в далеком чужом краю, где по весне цветет изумительной красоты вишня — сакура.

Дед Биби-иран был русским, приехал из России на строительство Чарджоуского моста, женился на туркменке да так и остался в этих краях.

Отец, Карим-ага, активно участвовал в установлении в Туркмении советской власти, сражался против ее врагов в Гражданскую войну. Вернулся домой с боевыми наградами. Дома занялся ремонтом часов и освоил ювелирное мастерство.

Молодая Биби-иран училась в средней школе, затем в сельскохозяйственном техникуме, одновременно работала лаборанткой в ветеринарном институте. Мечтала стать хирургом, готовилась к поступлению в институт.

«Работая препаратором, — сознается Ирина Каримовна, — сначала очень боялась лягушек, а затем уже все стало получаться так хорошо, что доцент хвалил мои искусные швы шелковыми нитками на лягушках после студенческих операций».

Когда ей исполнилось 18 лет, ее заметил режиссер киностудии «Туркменфильм» и пригласил на кинопробы. Ей сразу дали одну из главных ролей в фильме «Умбар», которую она сыграла весьма успешно.

Судьба, казалось, была определена. Заметив явный театральный талант молодой девушки, ее направили в Ленинград, где она училась в театральном училище. Окончив его, работала в Ташкенте на киностудии «Узбекфильм».

«В Ленинграде, — вспоминает Ирина Каримовна, — я встретилась со многими известными советскими артистами: Тамарой Макаровой, Яниной Жеймо, Зоей Федоровой, Яковом Свердлиным, Петром Алейниковым и видными режиссерами: Хейфицем, Зархи, Козинцевым, Траубергом, Роммом, Герасимовым. Они хвалили и ободряли меня, говорили, что у меня есть хорошие перспективы стать настоящей актрисой».

Она вернулась окрыленная надеждами и стала работать на «Узбекфильме», режиссер Ганиев-наби даже взял шефство над ней, как будущей национальной звездой.

Однако ее жизненные и многообещающие творческие планы были прерваны начавшейся Великой Отечественной войной.

Будучи активной общественницей и не желая стоять в стороне в то время, когда весь народ напрягал силы для отпора врагу, Ирина Каримовна Алимова явилась в военкомат с просьбой отправить на фронт. Узнав, что она владеет четырьмя тюркскими языками, ее зачислили в войска НКВД в качестве переводчицы. Так начался ее четырехлетний путь по дорогам войны.

С войсками НКВД И. К. Алимова прошла путь от Польши, где в Кракове встретила Победу, до Чехословакии и Австрии. В Вене их группу демобилизовали, и она вернулась в родной Туркменистан с орденом Отечественной войны.

На «Туркменфильме» работы для нее не оказалось. Семья — больная мать, несовершеннолетний брат и племянницы — бедствовала, поэтому ей пришлось временно отказаться от полюбившегося актерского ремесла.

Как сотрудницу НКВД ее взяли на работу в местную контрразведку в подразделение наружного наблюдения. На этой работе она приобрела так необходимые в разведке навыки и приемы конспиративного наблюдения за объектами, интересующими разведчика, а также, что особенно жизненно важно, обнаружение возможного скрытого наблюдения и последующего избавления от него.

Сколько раз в дальнейшей своей разведывательной деятельности за рубежом она благодарила судьбу за полученный тогда в Ашхабаде опыт, помогавший ей обеспечивать безопасность при проведении ответственных операций.

В 1947 году, когда она лечилась в санатории НКВД в Кратове под Москвой, ее пригласили на Лубянку. Там ее принял заместитель начальника нелегальной службы внешней разведки полковник А. Агамалов.

Состоявшаяся беседа изменила ее дальнейшую жизнь коренным образом. Если до этого, временно работая в НКВД, она не оставляла мечты о манившей ее артистической творческой деятельности, то теперь ей предложили путь активной борьбы за укрепление безопасности Родины за рубежом на разведывательном поприще. При этом ее откровенно предупредили, что предстоит очень опасная работа, сопряженная с необходимостью длительного нахождения вдали от родных мест и ограничениями в связи с родственниками и друзьями.

А. Агамалов сказал: «Вы можете отказаться, и это будет вполне естественно, все-таки разведка — не совсем женское дело. И предложение это мы делаем в силу крайней необходимости».

Что в эти минуты краткого раздумья происходило в душе Ирины Каримовны? Ведь она отказывалась от своей давней мечты продолжить так счастливо начавшуюся до войны карьеру киноактрисы. Перед опытными руководителями внешней разведки сидела молодая красивая женщина, мало что знавшая о разведке, но она была умудрена опытом войны, прошла ее трудными дорогами, видела много человеческого горя. Была ли она готова встать в ряды борцов за защиту безопасности своего народа?

И. К. Алимова, верная своим глубоким патриотическим убеждениям, ответила решительным согласием.

С этого момента она получила свое кодовое имя «Бир». Был намечен план обстоятельной подготовки. Ей определили задачу: наряду с освоением разведывательных дисциплин и навыков проведения практической работы изучить в добавление к немецкому также турецкий язык, что, учитывая ее языковые способности не представляло труда.

Первоначально «Бир» намечалась для работы в нелегальных условиях в Европе с легализацией в Австрии. С целью изучения немецкого языка ее направили в ГДР, где одновременно продолжалась подготовка и в разведывательном плане.

К 1953 году, когда я уже работал в нелегальной службе и знал состояние подготовки «Бир», у нас было принято решение о более рациональном использовании языковых знаний и личного опыта «Бир» на другом важном для внешней разведки направлении — в Японии.

«Бир» была вызвана в Центр, и с ней обсудили возможный план проникновения в страну назначения. Суть его сводилась к тому, что «Бир» будет выступать в качестве уйгурки по национальности, происходящей из богатой семьи, давно выехавшей из России. Родилась она якобы в Урунги, в Китае, где была знакома с другим уроженцем Урунги — «Халефом», с которым была помолвлена. И теперь, после пребывания в «родных» местах, направлялась к «жениху», который находился в портовом китайском городе Тяньцзине. Там они должны оформить свой брак и затем будут продвигаться через Гонконг в Японию.

Сообщая об этом плане «Бир», мы получили ее согласие на вариант с «браком», рассказав ей о «Халефе» — разведчике-нелегале Шамиле Абдуллазановиче Хамзине, уже имевшем некоторый опыт разведывательной работы, также холостом человеке. При этом ни о каком принуждении не было и речи! «Бир» было сказано, что такое решение проблемы организации их разведывательной работы является наиболее надежным. А что касается их дальнейшей жизни, то они будут вправе решать ее по собственному желанию. Если у них сложится счастливо семейная жизнь, мы будем только рады.

Забегая вперед, скажу, что при первой встрече «Бир» с «Халефом» понравились друг другу и весь долгий срок пребывания в Японии жили дружно и счастливо. Семейный союз их продолжался после ухода в отставку.

В конце 1953 года «Бир» выехала в Урунги, затем направилась поездом в Тяньцзинь. Там на вокзале ее должен был встречать «по приметам» «Халеф».

Здесь произошла первая осечка. На вокзале его не оказалось! «Бир» предстояло самостоятельно в совершенно незнакомом для нее городе. Немного внутренне обеспокоившись, она взяла рикшу и отправилась в гостиницу. Было уже 2 часа ночи.

В гостинице «Бир» впервые столкнулась с необычными для нее китайскими нравами. Двери в гостинице не закрывались, в ее номер бесцеремонно и без стука вошел китаец из гостиничной обслуги и, осмотрев помещение, без слов ушел.

Утром согласно резервным условиям «Бир» встретилась с «Халефом» в парке. Начался их совместный путь в разведке, продлившийся для Бир «20» лет, а для «Халефа» почти на 20 лет больше.

«Бир» прибыла в Тяньцзынь под своим легендированным именем Хатыга, а «Халеф», уже прочно обосновался в городе как коммерсант Энвер Садык.

Вскоре состоялась их свадьба и они стали всем представляться не иначе, как мистер Энвер Садык и миссис Хатыга Садык.

«Халеф» уже сумел приобрести в большой эмигрантской мусульманской колонии авторитет и уважение, даже исполнял роль муллы. Миссис Хатыга помогала ему, осуществляя благотворительность среди бедных мусульман. Это создало действительно прекрасную репутацию молодым супругам.

Они обратились к американскому Красному Кресту с просьбой помочь им перебраться в Гонконг, а затем в Японию, понимая, что в послевоенной Японии содействие американцев было наиболее эффективным.

Вскоре они оказались в Гонконге. Здесь также важно было завоевать доверие американцев, чего им удалось добиться, создавая благоприятное мнение о себе среди близких к американцам лиц из числа мусульманских эмигрантов.

В поисках пути получения личных выездных виз «Бир» выяснила, что одна эмигрантка, нуждавшаяся в средствах, имела небольшой земельный участок в Токио. Узнав о готовности выгодно продать его, «Халеф» и «Бир» запросили Центр о разрешении приобрести эту собственность. Они получили согласие и оформили покупку.

Теперь при благоприятном отношении американцев и наличии земельной собственности японцы наконец-то выдали им визу сроком на год. По истечении этого срока им следовало продлевать вид на жительство, но они считали это делом будущего.

Перед отъездом из Гонконга «Бир» и «Халеф» встретились со специально прибывшим из Центра куратором для инструктажа о задачах по работе в Японии. Он заявил им, что Центр возлагает большие надежды на них, так как в Японии внешняя разведка потеряла связь со своей агентурой и уже давно не получает разведывательной информации. А американцы все более активно готовят в Японии антисоветские планы, стремясь превратить эту страну в свой плацдарм в Азии с дальнейшими замыслами против СССР.

Осенним днем 1954 года из Гонконга пароходом в Японию отбыла супружеская пара миссис Хатыга Садык и мистер Энвер Садык.

Для начала супруги обосновались в японском портовом городе Кобэ, где, продав участок земли, приобрели небольшой двухэтажный дом.

Первый этаж они заняли сами, а второй сдали двум американцам, оказавшимся, как установили позже «Бир» и «Халеф», сотрудниками американской разведки. Последнее обстоятельство оказалось очень для них полезным.

Понимая, что в первый период их пребывания в стране японская контрразведка будет проявлять повышенное внимание к ним, они не без основания полагали, что такие квартиранты будут «защищать» их. Ведь японские контрразведчики не могут допустить мысли, что в доме на втором этаже живут представители ЦРУ, а на первом — КГБ.

И действительно, один из давних эмигрантов — русский, живший в Кобэ, — в чем-то, очевидно, почувствовавший в них «русский дух», написал в контрразведку о своих подозрениях. Японцы тут же начали следить за ними. Это очень быстро обнаружила «Бир» благодаря своему опыту работы в службе наружного наблюдения. Супруги Садык решили пожаловаться в турецкое представительство, где у них были друзья. Это возымело положительное действие.

Следуя утвержденному в Центре плану, «Халеф» перебрался в Токио, где стал компаньоном в экспортно-импортной фирме и открыл магазин в двухэтажном доме. Вскоре «Бир» также перебралась в Токио. Они поселились на втором этаже над магазином.

Теперь «Бир» и «Халеф» приступили к планомерной разведывательной работе. Сбор информации по интересовавшим Центр вопросам, прежде всего об участии Японии в американских планах ее перевооружения, они вели путем личного общения в дипломатическом корпусе и среди чиновников японской администрации. Также путем руководства агентов — источников информации, связь с которыми установили по указанию Центра путем вербовки новых агентов.

Связь с Центром резидентура «Халефа» осуществляла путем получения текущих указаний по радио и через тайники, закладку в которые производила для них легальная резидентура внешней разведки в Токио. Из резидентуры «Халефа» действовал только один канал — через тайники, закладку своих почт «Халеф» и «Бир» осуществляли поочередно.

В обязанности «Бир» входила работа по зашифровке материалов резидентуры и расшифровке радио — депеш и сообщений Центра, поступавших через тайники.

«Бир» активно вела изучение перспективных кандидатов на вербовку, поддерживала связь с агентами — источниками информации, обрабатывала поступавшую к ним разведывательную информацию и готовила письма в Центр.

В целях зашифровки своей разведывательной деятельности «Халеф» и «Бир» вели активную светскую жизнь. Они посещали дипломатические приемы в турецком, американском и других западных и иных посольствах. «Бир» регулярно посещала американский женский клуб, принимала у себя гостей. Особенно близкие отношения у них сложились с турецким посольством и с самим послом. В их доме целый месяц гостил турецкий военный атташе.

Японские газеты и журналы обошла в свое время фотография, на которой Ирина Каримовна как «миссис Хатыга Садык» снята рядом с супругой тогдашнего императора Японии, участвовавшей в открытии выставки икебаны.

Глядя на этот снимок молодой элегантной женщины, кто бы мог подумать, что перед ним майор КГБ!

В 90-е годы в японских СМИ прозвучала сенсация о «супружеской паре Хатыга и Энвер Садык», успешно работавших в годы «холодной войны» в течение более десяти лет…

Турки оказались очень полезными в плане получения через них актуальной разведывательной информации по Японии, поскольку в тот период Турция активно поставляла военные корабли и другое вооружение.

В японских газетах печатались снимки, на которых среди различных гостей появлялись и «Бир» в соответствующем наряде и «Халеф» в смокинге. «Открытое» поведение супружеской пары; успешно созданный «Халефом» образ преуспевающего коммерсанта; симпатизирующие им турецкиме и американские дипломаты — все способствовало их разведывательной деятельности.

Но такая внешне беззаботная жизнь была отнюдь не легкой! Она требовала от них постоянного большого напряжения и огромной бдительности, ибо общественная «заметность» делали их и объектом наблюдения многими, в том числе и конкурирующими бизнесменами.

В такой сложной жизни помогал им их дружный, проникнутый взаимопониманием супружеский союз, ставший залогом успехов и на нелегальной работе и после возвращения домой.

Зная по опыту работу многих нелегалов — одиночек, понимаю, как тяжело им дается пребывание вдали от семьи, и могу сказать, что половина успеха разведывательной работы «Халефа» и «Бир» можно смело отнести на счет их счастливого семейного тандема.

Возвращаясь домой с приемов и встреч, где они не только вели внешне беззаботные разговоры, но впитывали в себя нужную информацию, а порой и проводили специальный разговор с нужной им доверенной связью, супруги усаживались за составление сообщений в Центр. Затем «Халеф» выходил из дома «покурить», а «Бир» шифровала подготовленную информацию или настраивала на нужную волну радиоприемник и принимала шифровку из Центра. Расшифровав ее, приглашала «Халефа» домой с его «сторожевого» поста.

«Бир», как и любой нелегал, очень скучала по родным, беспокоясь, как там живет больная мама. Письма из дома были довольно редкими, одно-два в год. Она могла посылать свои не чаще. Посылая весточку о себе, писала без особых подробностей, в пределах сообщенной дома легенде о ее «командировке» куда-то «на Север». Каждая отправка почты в Центр была связана с риском. И свое письмо ей нужно было сфотографировать, заделать в маскировочный «контейнер», затем заключить в тайник, не зная дальше судьбу письма и сколько времени займет его доставка в Москву, а потом в Ашхабад.

А лично повидаться с родными за 13 лет ей удалось лишь однажды, получив отпуск, который пролетел так быстро.

Для характеристики тех практических задач, которые Центр ставил перед резидентами «Халефом» и «Бир», приведу шифротелеграмму из личного дела «Бир», хранящегося в архиве внешней разведки за № 23467:

«… После того как мы убедились, что дела у вас идут неплохо, просим внимательно следить за внутриполитическими событиями в Японии; попытайтесь определить расстановку внутриполитических сил через агента «Камацу». Кроме того, необходимо приобрести источник в наиболее влиятельных организациях или в государственных политических ведомствах.

Предметом особой заинтересованности на ближайшее время должны стать следующие вопросы:

1 — взаимоотношение Японии с США; насколько они тесны, в каком русле будут впредь развиваться;

2 — политика Японии в отношении СССР;

3 — насколько сильны тенденции милитаризации экономики и воссоздания армии — ее структура, финансирование, вооружение, возможные планы совместных учений и боевых действий с США. Сообщаемую вами информацию необходимо переносить на микроточки и, закамуфлировав ее, закладывать в тайник № 4. Кольцов».

Агент «Камацу» был завербован «Халефом», также как и другие источники информации. Вот что резидентура сообщала Центру, выполняя задание:

«Георгу. Под видом создания новых полицейских отрядов начали интенсивное увеличение армии. Планы милитаризации держат в глубокой тайне, ибо это является серьезным нарушением взятых страной обязательств. В ближайшие годы предполагается увеличить таким образом численность армии вдвое. Заключены секретные контракты на развитие военной промышленности. В прессе по этим вопросам не появляется никакой информации. Бир».

И другое сообщение информации, полученной через турецких офицеров, с которыми у резидентуры были налажены постоянные доверительные контакты.

«Георгу. Стало известно, что в обстановке секретности спущена на воду подводная лодка нового типа, оснащенная новейшим оборудованием. Бир.»

В начале 1966 года резидентура доложила важную информацию:

«Георгу. Хорошо информированный источник сообщает о планах создания новой замкнутой политической группировки, в которую могут войти Южная Корея, Южный Вьетнам, Тайвань, Япония, Таиланд, Филиппины, Новая Зеландия, Австралия, Малайзия. Переговоры, возможно, состоятся в Сеуле или Бангкоке. Это явится серьезным дестабилизирующим фактом в Юго-Восточной Азии. Бир.»

Как известно, последующие события полностью подтвердили эту информацию. В Сеуле 14–16 июля 1966 года проходила конференция министров иностранных дел этих девяти государств, на которой был создан азиатско-тихоокеанский совет — АЗПАК.

Во время такого длительного нахождения в стране с далеко не легким климатом «Бир» и «Халеф» без отдыха было очень трудно. Лишь однажды они побывали в отпуске дома.

В тот период, когда «Бир» пришлось заниматься активной разведывательной работой в Японии, США заключили с этой страной ряд договоров о военно-политическом союзе. Их антисоветская направленность не вызывала сомнения.

Положение американцев в Японии явно было привилегированным, можно сказать, господствующим не только среди других иностранцев, но и по отношению к японцам. По крайней мере, в военной области и в сфере спецслужб.

На всем протяжении своей работы в Японии «Бир» и «Халефу» приходилось считаться с тем фактом, что деятельность японских спецслужб находилась под полным контролем американских разведок — военной (Г-2) и ЦРУ.

При этом Г-2 до 1951 года под руководством американского генерала Чарльза задавали антисоветский тон борьбе против японских коммунистов и советских разведок. Именно этот генерал собрал в Японии весь материал о резидентуре Рихарда Зорге и в 1952 году издал о нем книгу «Шанхайский заговор».

Ясно, что «Бир» и «Халефу» в созданной американцами атмосфере антисоветской шпиономании необходимо было соблюдать повышенную конспирацию и бдительность.

Распустив бывшую имперскую разведку в 1945 году, американцы создали из ее остатков новую службу Коан Хоса Хо — Агентство по расследованию и общественной безопасности, которое и действовало в период деятельности резидентуры Халефа под контролем американцев.

«С той тревожной и смутной поры, — писали французские историки, — американцы «сгоняли в свое стадо» японские спецслужбы… Их расследование деятельности «команды бывших руководителей японских разведслужб» окажет решающее влияние на политическую и экономическую жизнь Японии в течение нескольких десятилетий».[46]

Для поведения американцев в тот период в Японии было характерно высокомерное отношение к японцам. Они не гнушались напоминать японцам, что якобы только именно благодаря атомным бомбардировкам Хиросимы и Нагасаки была ускорена их победа над Японией. При этом полностью игнорировали тот факт, что Красная Армия нанесла сокрушительный разгром мощной Квантунской армии, действительно заставив японцев скорее сложить оружие. Хвалясь атомной мощью, американцы умалчивали о том поразительном факте, что атомная бомба, сброшенная на Хиросиму, была начинена «японским» ураном.

Только через 50 лет стало известно, что американцам не хватало собственного урана. Им «повезло»: 27 марта 1944 года они захватили 544 килограмма урана-234, находившегося на подводной лодке, направлявшейся в Японию.

При наличии сложного контрразведывательного режима в Японии советские разведчики учитывали и традиционно, подозрительное отношение японцев к иностранцам. При малейшем подозрении устанавливалось наблюдение, чтобы убедиться, не иностранный ли это шпион. Ведь прошло не так много лет с тех пор как в 19 веке японцы официально отказались от политики «сакоку», что означает запрет на пребывание в стране иностранцев. Однако и сегодня к эмигрантам здесь относятся более враждебно, чем в любой другой развитой стране. Сейчас получить японское гражданство возможно, только женившись на японке.

Когда «Бир» приходилось оказываться в «нештатной» ситуации, особенно, если она шла на ответственную операцию, например при обнаружении действительно наружного наблюдения, что случалось не раз, она в первые мгновения действовала по наитию, на основе прошлого опыта. Затем быстро срабатывала привычка действовать хладнокровно и методично, тщательно анализируя конкретную обстановку. В такие моменты она преображалась, ощущала прилив сил и энергии, удивительную собранность и духовный подъем, как тогда, когда впервые играла свою кинороль.

Однажды, когда предстояла ответственная встреча «Халефа» с курьером Центра, а он заболел, «Бир» взяла на себя эту операцию.

Встреча должна была состояться поздно ночью в отдаленном районе Токио, но «Бир» уверенно отправилась.

Она сознавала, что было темно, идти страшно, до места встречи надо было добираться пешком. А кругом бездомные да и хулиганов хватало. К тому же она была тоже не совсем здорова, о чем, кстати, не сказала мужу. Поэтому не могла унять нервной дрожи.

Курьер спросил ее: «Что это вы так дрожите?» Ответила: «Очень устала добираясь сюда, да и страшновато было…»

Уже в 90-х годах, когда «Дело «Бир»» было рассекречено, японские газеты писали:

«Во время 13-летнего пребывания в Японии семья Садык наблюдала за перевооружением страны вслед за созданием сил самообороны в 1954 году и развитием двухсторонних связей с Соединенными Штатами.

Одним из успехов деятельности шпионов Садык было приобретение сделанных с воздуха фотоснимков баз США и сил самообороны. Эти данные они смогли заполучить благодаря знакомству с американским солдатом турецкого происхождения».

К лету 1967 года, когда «Бир» с мужем получили разрешение вернуться домой, свернув свои дела таким образом, чтобы их знакомые не стали бы их разыскивать, они уже являлись полноправными жителями Японии. Имели преуспевающее прикрытие и не вызывали никакого подозрения ни у окружавших их знакомых, ни у местных властей и контрразведки. Их разведывательная работа оценивалась Центром положительно.

Казалось бы, зачем внешней разведке терять такие важные позиции, созданные этими двумя разведчиками?

Но нельзя беспредельно держать нелегалов в отрыве от Родины, они испытывают каждодневное нервное напряжение. Подвиг «Бир» и «Халефа», сумевших в течение такого длительного срока не только выдержать это напряжение, но и добиться конкретных результатов, был во внешней разведке не частым явлением. Лишь еще немногим советским разведчицам, таким, как Е. И. Мукасей и Г. И. Федорова, удалось с успехом выдержать такие же длительные сроки разведывательной работы с пребыванием в чужой стране. Но они были в более благоприятной обстановке в климатическом отношении и не так далеко от Родины, что позволяло им не быть в полной изоляции от близких им людей.

Возвращались «Бир» и «Халеф» так, чтобы их «исчезновение» не могло быть прослежено до конечного пункта. Для знакомых они уезжали в Турцию, оттуда — во Францию, затем в Италию, Швецию, Швейцарию. Затем полетели в Болгарию, где встретились с ожидавшими их представителями Центра. Там след их и затерялся…

Возвратившись домой, подлечившись и отдохнув, «Бир» вновь стала Ириной Каримовной. Она некоторое время поработала в Центре, делясь богатым и уникальным опытом нелегальной работы в азиатском регионе. Тем более что со времени Рихарда Зорге, опытом которого располагала внешняя разведка, в Японии произошли события, которые коренным образом изменили там внутреннюю обстановку.

В целом пребывание «Бир» в особом резерве, в котором во внешней разведке находились нелегалы, равнялось тем 18 годам, о которых я упоминал в начале рассказа об этой советской разведчице.

Ее муж — Шамиль Абдуллазанович Хамзин продолжал свою деятельность разведчика-нелегала еще около 20 лет. Выполняя разведывательные задания, он совершил многочисленные нелегальные поездки в страны Азии, Европы и Америки.

Завершая нашу беседу с Ириной Каримовной, она сказала:

«Я всю жизнь играла очень трудную роль, только без дубляжа и суфлеров… Ошибиться было нельзя — за нами стояла огромная страна, которая не должна была пострадать из-за наших срывов».

И добавила: «Если бы пришлось жить заново, я снова избрала бы прежний путь».

«Мы с Халефом, — говорила она, — самозабвенно отдавались своей работе разведчиков. Что касается трудностей и нервного напряжения, то их было много. Но ведь и в любой другой профессии их, своих трудностей, хоть отбавляй».

Ирина Каримовна с благодарностью вспоминает внимание и заботу со стороны работников Центра, и особенно А. Агамалова, благословившего ее на этот трудный, но почетный путь.

Завершая рассказ о еще одной волнующей истории из жизни внешней разведки, героем которой была славная советская разведчица Ирина Каримовна Алимова, хочу выразить уверенность, что ее доблестный пример самоотверженного служения своей стране подвигнет других молодых женщин испробовать себя на разведывательной стезе.

После окончания Великой Отечественной войны в связи с осложнением агентурно-оперативной обстановки в большинстве социалистических стран для внешней разведки встал вопрос организации надежной связи с источниками информации и разведчиками-нелегалами, находящимися на Западе.

Набиравшая скорость «холодная война», развернутая милитаристами США, создавала все большие затруднения в работе легальных резидентур, вокруг которых американская контрразведка создавала труднопреодолимую преграду не только в самих Соединенных Штатах, но и в странах — союзниках. Также «холодная война» выдвигала перед внешней разведкой новые задачи — не проглядеть коварных замыслов западных противников социалистического содружества. Это требовало максимальной активизации разведывательной работы как легальных, так и нелегальных резидентур.

Для обеспечения непрерывной надежной связи, прежде всего, с нелегалами было принято решение о создании ряда нелегальных пунктов двусторонней связи как в Европе, так и на Американском континенте. В качестве мест, наиболее удобных для размещения таких пунктов связи, рассматривались нейтральные Австрия, Швейцария и Швеция, а на Американском континенте — Канада, Мексика и одна из южноамериканских стран.

Задача организации одного такого пункта связи в Европе выпала на долю разведчиков-нелегалов «Зета» и «Веги». При этом роль «Веги» как первоклассной радистки явилась положительным примером для дальнейшей организационной работы в намеченном направлении. О том, как претворялась в жизнь поставленная задача, я и хочу рассказать. По теме настоящего повествования меня больше интересовала деятельность не «Зета», а «Веги», на что, я надеюсь, будет не в обиде уважаемый мною разведчик. Тем более что без его постоянного руководства одна «Вега» имела бы больше трудностей в выполнении поставленных задач.

Когда «Зет» дал согласие на нелегальную разведывательную работу в 1947 году, ему было 40 лет, он имел уже опыт четырехлетней разведывательной работы с нелегальных позиций в США. Там он руководил небольшой резидентурой ГРУ в консульстве СССР в Лос-Анджелесе. Затем он работал в аппарате военной разведки. Вот краткие сведения о нем.

«Зет» — Михаил Исаакович Мукасей — родился в 1907 году. С 1929 по 1935 год учился в Ленинградском университете, затем два года в Московском университете востоковедения, изучал английский и бенгальский языки. В 1937 году начал работать в военной разведке (ГРУ Генштаба СССР).

Во время обучения в Ленинградском университете в 1933 году женился на студентке того же университета Емельяновой Елизавете Ивановне. В 1934 году у них родилась дочь, а в 1938 году — сын.

В 1939 году они находились в США, где Елизавета Ивановна, будем ее называть «Вега», никаких обязанностей по разведывательной работе мужа не имела. После возвращения в СССР в 1943 году «Зет» до 1947 года продолжал работу в ГРУ.

Как известно, в 1947 году произошло объединение военной и внешней разведок в одном Комитете информации (КИ) при МИД СССР. Вот тогда-то бывший резидент внешней разведки в США Василий Михайлович Зарубин, знавший «Зета» по работе в США, и рекомендовал его как перспективного нелегала начальнику службы нелегальной разведки Александру Михайловичу Короткову.

Во время состоявшейся у Короткова беседы «Зет» дал согласие на работу в нелегальных условиях. Он не возражал против аналогичного предложения жене — «Веге», которая также дала согласие. С этого времени они были зачислены в Особый резерв.

Кем же была «Вега»?

Елизавета Ивановна Емельянова родилась в 1912 году в Башкирии, в бедной семье. В 1920 году согласно специальному указанию Дзержинского семья переехала в Ташкент, как погорельцы на новое поселение.

Там «Вега» училась в школе-интернате, которую окончила в 17 лет, и была рекомендована для поступления в Ленинградский университет. По окончании биологического факультета работала на фабрике, затем директором школы рабочей молодежи.

Позднее по возвращении из США до 1947 года работала администратором во МХАТе. После начала ее специальной подготовки еще некоторое время продолжала там работу.

«Зет» активно готовился, изучал немецкий и польский языки, так как ему предстояло иметь легенду гражданина другой страны еврейской национальности, проживавшего в Польше. Там он якобы и угодил в гетто, куда немцы сгоняли всех евреев. Вскоре он был направлен в Польшу для легализации там и подготовки переезда на родину.

«Вега» также учила немецкий и польский языки, но главным образом изучала радиодело, училась азбуке Морзе и приему на слух, работе на рации. Ей предназначалась роль радистки, причем классной.

По заключению специалистов, она проявила большие способности и хотя не имела технической подготовки, по их мнению, освоила радиоаппаратуру так досконально, что можно было с уверенностью ожидать от нее надежной работы в качестве радистки. Неплохо шло у «Веги» и изучение иностранных языков.

В 1949 году она также выехала в Польшу, где после совершенствования польского языка через год смогла, уже переехав в другой город, перейти на польские документы и поселиться в польской семье, чтобы обстоятельно ознакомиться с польским бытом «изнутри». Наибольшие трудности «Вега» встретила в приобретении «образа истинной католички», но здесь ей помог опыт работы во МХАТе.

Она вспоминала: «Работая во МХАТе секретарем художественного совета, я часто слушала лекции М. Н. Кедрова, последователя идей К. С. Станиславского. Я поняла, что перевоплощение актера в образ нового человека очень близко к перевоплощению разведчика, работающего в особых условиях, то есть нелегала. Но актерам помогает текст, грим, костюм, и даже если он забудет текст в спектакле, — это не беда.

Разведчикам же нужно «играть» так, чтобы их роль была убедительной и, безусловно, правдивой для всех окружающих в постоянной жизни, очень проницательных «зрителей», знающих эту жизнь досконально, во всех ее нюансах и подробностях и многообразии».

Поэтому она должна была вжиться в свою роль так, как если бы сама прожила эту легендированную жизнь. Она приобрела новую национальность, семейную предысторию, религию, города и местности, где якобы она росла и училась. Все должно было подкрепляться соответствующими документами.

По завершении основной предварительной подготовки «Вега» приехала к «Зету» для доработки всех деталей ее будущей легализации, то есть вхождения в капиталистический мир со всем необходимым документальным подтверждением ее легендированной личности и жизни.

Интересен эпизод из беседы с «Вегой» у начальника нелегальной службы, свидетелем которого я был. Перед отъездом из Москвы, когда А. М. Короткову доложили о блестящих результатах подготовки «Веги», он шутливо спросил ее:

— Вы собирались быть актрисой? Ведь работали во МХАТе?

Вега ответила:

— Я не собиралась быть актрисой, я работала секретарем художественного совета.

Александр Михайлович:

— Знаю, знаю, какой секретарь! Вы хотели быть народной артисткой! А мы хотим сделать вас международной актрисой и Вы ею будете. Вы уже знаете свою роль?

«Вега»:

— У меня очень трудная роль, но я постараюсь ее выполнить так, чтобы вы были довольны. Но мне тяжело оставлять детей и больную мать.

Начальник службы заверил «Вегу», что о них будет проявлена забота. Это ее успокоило.

В конце 1951 года «Вега» обоснованно могла заявить: «Я перевоплотилась на все сто процентов в новую тяжелую, суровую, но почетную роль разведчицы». Сегодня она добавляет: «Роль, которую я играла, длилась на протяжении моей работы с мужем в течение двадцати лет, с 1950 по 1970 год».

То, что «Веге» пришлось за эти годы играть не только свою главную роль, но порою и новые, необходимость в которых возникала у внешней разведки, говорят такие эпизоды.

Однажды ее «сделали» двоюродной сестрой одного советского разведчика-нелегала, который умирал в чужой стране, и нужно было сохранить не только его легенду, но и его имя и по-человечески похоронить.

Для этого «Вега» выехала в страну его пребывания, снабженная всеми необходимыми документами, подтверждавшими ее «родство» с нелегалом. Но при этом главное состояло в том, чтобы «Вега» сыграла свою роль правильно. И она сделала это мастерски, рассеяв все возникавшие сомнения у окружающих.

Если учесть, что этот печальный «спектакль» происходил в совсем незнакомой для «Веги» стране, неизвестной обстановке и предыстории жизни нелегала, когда ей пришлось много импровизировать, повинуясь интуиции, то тем более заслуживает удивления, как ей удалось успешно завершить эту операцию.

В другом случае разведчик-нелегал долго не давал о себе знать, его нужно было разыскать. «Вегу» «сделали» полькой, родившейся в Варшаве в католической семье. Пришлось вспомнить и подновить польский язык, освежить все религиозные католические ритуалы и правила, праздники и так далее.

Все это было необходимо, но далеко недостаточно. «Вега» проявила находчивость, терпение и добилась успеха.

Между прочим, вспоминая об этих ее ролях, она говорила мне, что настолько основательно входила в свою роль основной легенды, что когда вернулась на Родину, ей было трудно снова стать собой. Часто, выплескивалась наружу основательно «обжитая» легенда.

В конце первого года своего пребывания в стране, в ноябре 1952, «Вега» была вызвана в Центр для подготовки работы с новым радиопередатчиком, более пригодным для дальней радиосвязи. По возвращении она с мужем занялись организацией радиопункта.

«Зет» вдумчиво подошел к организации своего прикрытия, подбирая такое занятие, чтобы максимально оставаться способным и в любой момент отлучаться из страны. В задачу создаваемого ими пункта связи входило установление контактов с нелегалами, находящимися в других европейских странах и даже в более отдаленных регионах земли. В то же время он должен был располагать свободой и в стране пребывания для проведения разведывательной работы, встреч с приезжавшими курьерами из других стран и из Центра. Поэтому он, легендируя наличие у него определенных средств, вступил компаньоном в одну из фирм, занимавшуюся торговлей мехами. По легенде он был меховщиком.

«Зет», «доверяя» свои средства компаньону, сказал, что у него есть другие дела и интересы и он может только в минимальной степени лично участвовать в практической деятельности фирмы. Такое «доверие» укрепило уважительное отношение к нему в фирме.

На подбор и приобретение подходящего для радиопункта места и помещения у них ушло полгода. «Вега» очень придирчиво и со знанием дела выбирала из поступавших к ним предложений наиболее соответствующее для обеспечения надежной связи с Москвой. Наконец она остановила свой выбор на небольшом двухкомнатном домике, расположенном на возвышенности в окружении лесопарка, с большим фруктовым садом, обнесенном забором. Как выяснилось, во время войны в нем проживал фашистский офицер, на чердаке у которого был радиоцентр. Кстати, следы центра «Вега» вскоре сама и обнаружила. Этот момент дополнительно убедил ее в правильности их выбора.

В первую очередь они оборудовали радиопункт. Сделали тайники и спрятали там все, что было связано с радиосвязью. Другие тайники находились в комнате, где «Вега» должна была работать при зашифровке и расшифровке радиодепеш, и были рассчитаны для временного хранения поступавших разведывательных материалов. Рацию им передали из легальной резидентуры, которая находилась в часе езды от них, и для получения радиопередатчика они выезжали на приобретенной «Зетом» автомашине, тщательно изучив маршрут к месту встречи с представителем резидентуры. Эта первая ответственная операция прошла четко и без каких-либо осложнений.

Определенные сложности у них возникли с приобретением нужного радиоприемника, так как долго не удавалось подобрать приемник с нужным диапазоном коротких волн.

Вскоре «Вега» доложила первой посланной радиодепешей, что радиопункт готов к работе. В ответ Центр поблагодарил ее за успешное решение такой сложной задачи.

Началась регулярная работа. «Вега» дважды в месяц извлекала из тайника свою рацию и передавала в Центр уже начавшую поступать к ним разведывательную информацию. Перед началом передач она создавала в помещении необходимую маскировочную обстановку: расставляла все атрибуты стирки, запирала на хороший замок входную дверь и была готова в случае необходимости спрятать рацию в тайнике и замаскировать его. Помимо радиосвязи она принимала еще ежедневные односторонние передачи Центра. «Вега» вспоминает:

«Всегда с волнением слушали передачи для них Центра. В день связи было приподнятое радостное настроение от сознания, что Родина с нами… Когда слышали позывные Центра, замирало сердце, что-то остро-приятное щемило душу… Передачи из Центра всегда были чем-то значительным, ответственным, большим, но вместе с тем таким теплым и родным».

В то время когда «Вега» работала на рации, «Зет» всегда стоял на карауле в саду. Он был готов в любой момент подать «Веге» сигнал опасности, с тем чтобы она успела спрятать рацию. Эти периоды в их жизни были не менее напряженными, чем те, когда они исполняли какие-то рискованные задания Центра вроде операции по розыску пропавшего нелегала в другой европейской стране. Ведь он мог быть и арестованным. Тогда попытка связаться с ним грозила «Веге» провалом.

С завершением создания пункта связи и его надежным функционированием жизнь «Веги» и «Зета» приобрела относительно размеренный характер. Только отдельные поручения Центра, когда им нужно было выезжать в другие страны, нарушали этот ритм.

В этом «размеренном» ритме «Зет» и «Вега» часто встречались с содержателями конспиративных почтовых адресов, на которые поступали сообщения от нелегалов из других стран. Например, из Японии, из Израиля, Бельгии, Англии. Кроме того они подбирали тайники для закладки в них агентами — источниками материалов ценной разведывательной информации, описание которых «Вега» передавала по радио в центр. Изъятие материалов из этих тайников они производили по команде из Центра.

Каждый выход на такую операцию требовал от них тщательной подготовки и, естественно, проходил при большом нервном напряжении. Ведь агент при закладке тайника мог находиться под наблюдением контрразведки, тогда около него могла быть засада со всеми вытекающими для них последствиями. Поэтому им надлежало быть предельно бдительными.

Учитывая высококвалифицированную работу «Веги» при осуществлении радиосвязи с Центром и создание «Зетом» надежного прикрытия, в развитии и укреплении которого он проявил наряду с разведывательными также и высокие коммерческие способности, Центр принял решение поручить им новое, более ответственное задание.

В середине 60-х годов, после почти десятилетней успешной работы в Европе, им поручили подготовиться к переезду за океан с целью создания там аналогичного пункта с надежной двусторонней радиосвязью с Центром.

Несмотря на то что получить легальное разрешение на выезд и поселение в одной из названных им стран за океаном оказалось делом нелегким, «Зет» успешно справился с ним. Это потребовало от него не только настоящей деловой изворотливости, привлечения коммерческих компаньонов, но и преодоления опасных в плане возможной расшифровки слабостей их легенд. Особенно «Веги» как бывшей гражданки социалистической страны.

Не меньшие сложности возникли у них при создании нового прикрытия в стране пребывания. По согласованию с «Зетом» и «Вегой» я не называю заокеанскую страну пребывания как не подлежащую расшифровке, но страна эта позволяла новому пункту связи, создаваемому там, успешно решать разведывательные задачи аналогичные тем, что «Вега» и «Зет» решали в Европе.

«Зет» успешно решил проблему прикрытия их с «Вегой» разведывательной работы в новой стране. Был приобретен удобный для работы на рации дом, осуществлено его соответствующее оборудование и помещена в надежный тайник полученная через легальную резидентуру современная быстродействующая рация.

Должен сказать, что уже расшифрованная перед западными контрразведками быстродействующая рация при провале нелегальной резидентуры «Бена» (Конон Трофимович Молодый) была заменена более совершенной и со значительно большим ускорением. Она позволяла за несколько секунд передать сообщение объемом в одну страницу текста.

Наступил день первого сеанса радиопередачи «Вегой» сообщения в Центр о готовности к работе. И Центр услышал ее с первого захода.

Какие чувства испытывает любой разведчик при таком успехе, понять можно. Ведь столько усилий, переживаний и порою сомнений, получится ли, пришлось им пережить.

Вега вспоминает об этом дне их жизни за океаном:

«Сознание того, что мы находимся в особых условиях в тылу противника, где такая работа сурово карается законом, придавало нам особый душевный накал. Мучил вопрос, удастся ли в первый раз связаться с Центром? Но мы услышали четкий сигнал Центра: «Ваша телеграмма принята. Поздравляем. Связь кончаем».

Вот так, короткое, но важное «вас слышим», завершает многотрудную работу двух советских разведчиков в далекой западной стране. Начинается новый период текущей разведывательной работы.

Как и ранее в Европе, каждый сеанс радиосвязи «Веги» с Центром она сопровождала тщательной подготовкой на случай неблагоприятного развития событий. Она создавала видимость занятия домашней уборкой в доме, стиркой белья. Все было подготовлено к моментальному свертыванию рации и устранению следов ее работы.

Однажды в местных газетах появилась заметка о якобы отмеченной работе в городке какой-то «чужой» радиостанции и начатой в связи с этим активной поисковой деятельности местной радиопеленгационной службы.

Доклад «Веги» об этом в Центр вызвал указание временно, на несколько месяцев, прекратить работы на рации.

Через некоторое время Центр сообщил «Веге», что указанное сообщение в газете носило чисто профилактический характер, и еще раз тщательно проведенная проверка показала, что их рация не подвергается пеленгации. Им разрешили возобновить работу, но соблюдая при этом повышенную конспирацию и бдительность.

Через три года, в 1963 году, Центр дал указание передать под видом аренды их дом вместе с пунктом связи другому советскому нелегалу, а самим вернуться домой, сохраняя по легенде возможность вновь появиться за рубежом.

В Центре «Зет» и «Вега» основательно отдохнули и подлечились. Оставаясь в Особом резерве, работали с молодыми разведчиками. «Вега» учила новых радистов и радисток, как вести связь по радио на короткие и дальние расстояния.

В 1965 году они снова направились нелегально в Западную Европу, где еще проработали до конца 1969 года. В этот период мне, занимавшему пост резидента легальной резидентуры в Вене, довелось лично повидаться с этой дружной парой нелегалов.

Конечно они заметно изменились с тех пор, когда я знал их перед отъездом в Польшу в 1950 году. Прошедшие полтора десятка лет не столько наложили на них возрастной отпечаток, сколько я отметил заметную их уверенность, разведывательную зрелость в суждениях и нечто такое, что обычно я отмечал только у разведчиков-профессионалов. При всем этом оба оставались оптимистами, особенно «Вега», а «Зет» по-прежнему был спокоен и осторожен в своих суждениях.

Одним словом, они мне понравились в своем новом качестве еще больше, чем тогда, когда я только начинал работу по организации нелегальных резидентур.

За последние три года работы в нелегальных условиях «Зет» и «Вега» совершали много служебных поездок по странам Европы, посещая с важными поручениями Италию, Голландию, Бельгию, Францию, перевозя разведывательные материалы, которые получали от нелегалов на личных встречах или изымая из тайников, куда источники информации их закладывали. В 1967–1968 годах они три раза выезжали в Израиль с разведывательными заданиями, привозя оттуда информацию, которая получила высокую оценку Центра.

Встречаясь с «Вегой», оставившей дома теперь уже взрослых детей, я поинтересовался, как она нашла их после длительной разлуки в первый период работы за границей. «Вега» призналась, что, когда уезжала, оставляя дома дочь 17 лет и сына подросткового возраста, она «оставляла на Родине кусочек своего любящего сердца во имя беспредельной любви к Отчизне.»

Однако, по ее словам, «такой шаг даже смелым и мужественным людям дается нелегко».

«Сейчас, — с гордостью говорила Вега, — наши дети стали взрослыми людьми, сами заимели семьи и детей, а мы с «Зетом» первых внуков».

Оба они выразили через меня глубокую благодарность Центру за опеку и заботу о детях, лишенных их родительского внимания.

Когда весной 1999 года я встретился с «Вегой» и «Зетом», то с удовольствием увидел бодрых пожилых, но никак не старых людей, хотя «Зету» исполнилось 92 года, а его супруге 85 лет.

Теперь они возглавляют многочисленный домашний коллектив не только детей с внуками, но и правнуками.

Я не удержался задать «Веге» вопрос, не жалеет ли она тех 20 лет, что отдала работе во внешней разведке? Ответ был однозначный: «Нисколько не сожалею, наоборот рада, что в свое время сама выразила вполне добровольное согласие.

Эта работа, как бы порой она ни была трудной, была самой интересной страницей в книге жизни. И я горжусь этим».

В заключение рассказа об этой замечательной женщине-разведчице, ставшей — таки «международной актрисой», как ей обещал Александр Михайлович Коротков в далеком 1947 году, привожу полностью текст поздравления «Веги» с ее 85-летием от 29 марта 1997 года начальника нелегальной службы внешней разведки:

«Вы добросовестно трудились на самых ответственных и трудных участках деятельности внешней разведки, связанных с риском и постоянным напряжением всех духовных и физических сил. Находясь за рубежом, в ряде стран со сложной оперативной обстановкой, Вы неизменно проявляли такие качества как смелость, мужество, самообладание, глубокое сознание долга и творческое отношение к служебным обязанностям.

Долгие годы борьбы на невидимом фронте, весомый вклад в дело защиты интересов нашей Отчизны, большое трудолюбие и высокий профессионализм по достоинству отмечен наградами Родины, в том числе знаком «Почетный сотрудник госбезопасности».

Ваша скромность и человечность, душевное обаяние, кристальная честность и отзывчивость снискали Вам заслуженное уважение и любовь всех, кому посчастливилось работать и общаться с Вами».

Думаю, что добавлять к этой характеристике славной разведчицы Елизаветы Ивановны Мукасей что-либо не требуется. Кроме пожелания ей и ее мужу еще долгих лет жизни и счастья.

Эта молодая американка, начавшая сотрудничество с внешней разведкой в возрасте 24 лет, в 1945 году, поразила меня своим смелым вызовом, брошенным могущественной американской полицейской службе — Федеральному бюро расследований во главе со знаменитым антисоветчиком и антикоммунистом Эдгаром Гувером.

Хотя Джуди Коплон была завербована как вспомогательный агент, за три года сотрудничества с внешней разведкой она под руководством советского разведчика Валентина Губичева в силу своих аналитических способностей, острого ума, смелости и, пожалуй, главное — бойцовского характера выросла в настоящую разведчицу, оказавшуюся способной самостоятельно доставать по месту своей работы в министерстве юстиции США совершенно секретные документы.

В течение года она передала тысячи карточек из отдела учета агентов и осведомителей ФБР, внедренных этой американской контрразведкой в прогрессивные организации, профсоюзы и Компартию США.

Что самое удивительное, когда ее арестовали в конце февраля 1949 года вместе с разведчиком В. Губичевым во время их кратковременной встречи, она на следствии в ФБР и на последующем судебном процессе не собиралась сдаваться, отвергая все обвинения этой «грязной полицейской службы» в «шпионаже» в пользу СССР. Ее смелое поведение напомнило мне легендарных наших разведчиц из числа американок — Леонтину Коэн, смело проникавшую через заградительные кордоны ФБР с материалами по атомному оружию, и Этель Розенберг, наотрез отказавшуюся сотрудничать с контрразведкой, выдвинувшей абсурдное обвинение против нее как «атомной шпионки».

Так и Джуди, не испугавшись грозного ФБР и получив приговор суда на 15 лет тюремного заключения, не смирилась, добилась по первой апелляции снижения срока до 10 лет, а затем, хорошо разбираясь в тонкостях американской юриспруденции, сама и при помощи опытного адвоката, подобранного не без нашей помощи, по новой апелляции вынудила ФБР отказаться от обвинения совсем. И вышла на свободу!

Это героическое противостояние молодой американки против всесильной государственной машины — полиции и правосудия — получило широкую огласку в американских и иностранных СМИ. Оно послужило ободряющим стимулом для многих советских агентов и даже разведчиков, оказавшихся под угрозой преследования со стороны западных контрразведывательных служб.

Интересно, что даже такой умудренный и опытный советский разведчик, как Ким Филби, когда в 50-х годах оказался под концентрированным длительным воздействием британской контрразведки, вспоминал о мужественном поведении Джуди Коплон и не только восхищался ее победой, но и видел в ней ободряющий для себя пример.

О том, что произошло с Джуди Коплон я уже подробно писал в своих воспоминаниях, кратко повторю и расскажу о непродолжительной, но такой необычной для истории внешней разведки ситуации.

После вербовки Джуди в 1945 году один советский разведчик убедился на проверочных разведывательных поручениях ей, что она не только необычно восприимчива к указаниям о методах и приемах разведывательной работы и конспиративности в своем поведении, но и обладает большими аналитическими способностями, умеет устанавливать нужные знакомства и связи, быстро завоевывает у них доверие. Он внес руководству резидентуры предложение о поручении ей сложной задачи внедрения в правительственные учреждения. В первую очередь, в министерство юстиции, предпочтительнее в подразделение минюста, курирующее ФБР.

В этих целях Джуди Коплон стали целенаправленно готовить, встретив с ее стороны не только согласие, но и инициативные действия. Так, она завела влиятельного знакомого в министерстве юстиции, который взялся рекомендовать ее на работу.

Поскольку Джуди уже работала в известной минюсту адвокатской конторе, руководитель которой дал ей похвальную рекомендацию, к 1948 году цель была достигнута. Джуди по рекомендации В. Губичева поступила на работу не в Вашингтоне, а в Нью-Йорке в филиал минюста, курировавший там одно из крупнейших отделений ФБР, проводивших активную работу против советских представителей в США. Начав работу, Джудит быстро освоилась с внутренней обстановкой своих секретных секретарских обязанностей, установила, что она имеет доступ к картотеке учета сообщений осведомителей ФБР, внедренных в различные американские организации, и начала передавать их для ознакомления разведчику.

Так, в 1948 году начались регулярные тайные выносы из картотеки, которые Джуди производила в конце рабочего дня и возвращала рано утром.

При этом с ней было оговорено на случай обнаружения временного отсутствия картотечных материалов, что она «берет их на дом для завершения работы, которую не успела окончить в рабочий день, так как ее, как секретаря, постоянно отвлекают».

Встречи с Губичевым легендировались «личными отношениями».

За год работы Джуди в распоряжении резидента внешней разведки в Нью-Йорке оказались тысячи донесений осведомителей ФБР. Их анализ помог выявить целый ряд провокаторов американской контрразведки, которых она подводила к сотрудникам советских учреждений в США, в том числе и работникам внешней разведки. Это помогло повысить надежность и безопасность разведывательной работы легальных резидентур в Вашингтоне, Нью-Йорке и Сан-Франциско.

Успешная работа Джуди на своей должности секретаря способствовала ее повышению и переводу в министерство юстиции в Вашингтон, где она, завоевав репутацию как способный аналитик, также получила доступ к секретным материалам ФБР.

В конце февраля 1949 года, при очередном визите Джуди в Нью-Йорк для встречи с В. Губичевым они были арестованы в самом начале их контакта. Джуди еще не успела передать Губичеву привезенные для него секретные материалы.

При допросах ФБР Джуди категорически отвергла обвинения в шпионаже. ФБР, не имея ни одного доказательства о передаче ею секретных материалов, все же добилось ее осуждения на 15 лет тюрьмы.

Не смирившись и с 10 годами смягченного приговора по апелляции, Джуди смело потребовала пересмотра дела, утверждая, что обнаруженные при ней материалы она взяла на дом, так как собиралась писать роман «детективного характера». Она по совету адвоката утверждала, что эти материалы не были секретными документами и она лишь допустила «административное» нарушение.

Расчет был правильным. Апелляция адвоката требовала от ФБР доказательства секретности документов, то есть их оглашения в суде.

Пойти на это ФБР не могло, боясь их взрывоопасного содержания, из которого следовало, что американская контрразведка организует агентурные наблюдения за американскими гражданами, внедряя своих осведомителей в различные организации.

ФБР вынуждено было снять свои обвинения в шпионаже против Джуди и она была освобождена.

На этом ее сотрудничество с внешней разведкой закончилось. Ей была вынесена благодарность за ее помощь в борьбе с американской реакцией и за дело мира. Ставшая советской разведчицей «в отставке» Джуди Коплон продолжила свою жизнь как счастливая домашняя хозяйка, выйдя замуж за адвоката, который способствовал ее победе над ФБР. Он во время защиты Джуди смог убедиться в ее неординарных личных качествах и их взаимоотношения счастливо продолжились уже вне службы. Чем все были очень довольны!

Далеко не все сотрудники внешней разведки достигают значительных результатов. И не потому, что они оказываются не способными к этой сложной и специфической работе. Как и в любой другой профессии, наряду с командирами и высокопрофессиональными специалистами основная масса работающих в разведке людей занята решением текущих задач на различных участках, выполняют важные функции, без которых разведка не сможет обходиться.

Во внешней разведке это — область подготовки кадров, оперативно-технического обеспечения разведывательных операций, рядовая работа по руководству агентами — источниками информации, обеспечение агентурных линий связи, информационная работа, осуществление наружного наблюдения за интересующими разведку объектами и прочее. Все это также требует профессиональных знаний и практического опыта в разведывательной работе и исполняется рядовыми разведчиками и разведчицами.

Если говорить о последних, то почти в каждой легальной резидентуре внешней разведки наряду с сотрудниками-мужчинами имеются и женщины-разведчицы, которые либо выполняют технические функции, либо поддерживают связь с агентами-женщинами. Чаще всего они привлекаются к отдельным вербовочным разработкам, когда речь идет о вербовке женщины.

В отличие от нелегальной разведки, роль разведчиц в работе легальных резидентур значительно более ограниченна; однако такие примеры, как работа разведчиц Зои Ивановны Рыбкиной и Елизаветы Юльевны Зарубиной не единичны.

Рассказ о разведчице Марине Ивановне Кириной как раз и касается такой, казалось бы, незаметной роли исполнительницы важных функций, в том числе по подготовке условий для успешной деятельности разведчиков-нелегалов и всей нелегальной разведки.

Марина Ивановна Кирина родилась в 1914 году в Самарской губернии, в крестьянской семье. Детство ее было трудное, отец погиб в Первую мировую войну и с четырех лет она находилась на попечении родственников отца. Мать вышла замуж во второй раз и растила двух маленьких дочек.

Окончив среднюю школу-девятилетку в 15 лет, стала работать по линии всеобуча в сельской школе преподавателем, а также на вечерних курсах для взрослых. Время было трудное, жестокое: коллективизация.

Родственники помогли перебраться в Москву, где после окончания вечерних подготовительных курсов Московского государственного института иностранных языков Марина стала учиться в институте на факультете немецкого языка.

В 1938 году по окончании института Марина Ивановна по направлению ЦК ВЛКСМ попала на работу в органы госбезопасности.

На контрразведывательной работе она получила первый, оказавшийся таким полезным в дальнейшей ее разведывательной деятельности опыт участия в оперативных мероприятиях по обеспечению государственной безопасности.

С началом Великой Отечественной войны М. И. Кирина как владеющая немецким языком была привлечена для допросов первых немецких военнопленных. Она участвовала в допросе фашистского летчика первого сбитого под Москвой немецкого самолета.

После нанесенного Красной Армией сокрушительного поражения немцам под Сталинградом и взятия в плен фельдмаршала Паулюса Кирина была направлена в лагерь, где он содержался вместе с еще 23 немецкими генералами. Марина Ивановна знала немецкий язык как родной. Ей довелось много беседовать с самим фельдмаршалом Паулюсом «в порядке воспитательной работы», рассказывать ему о нашей стране, ее культуре, к чему Паулюс проявлял большой интерес.

Легкий акцент и славянская внешность заставляли многих думать, что она родом из Судетской области Германии. На это обратили внимание и руководители нашей разведки.

Осенью 1943 года после возвращения из лагеря военнопленных Марина Ивановна была направлена на работу во внешнюю разведку (тогда Первое управление НКВД). С этого времени начался ее путь как разведчицы. Уже после Победы, в 1946 году, ее направили в первую долгосрочную командировку в Австрию. Там Марине Ивановне довелось заниматься самыми разнообразными делами — от чисто технических внутри аппарата оперативной группы внешней разведки до выходов вовне, с оперативными поручениями, в том числе и для встречи с агентами.

Оперативные сотрудники легальной резидентуры часто привлекали Марину Ивановну для участия в проводившихся ими оперативных мероприятиях, в том числе по розыску и восстановлению связи с агентами, работа с которыми была прервана войной. Туда, где появление мужчины вызвало бы подозрение, шла она. Шла, повторяя одно и то же: раз надо — значит, сделаю любой ценой.

Опыт разведывательной работы Марины Ивановны за этот период значительно обогатился. Она искала и находила по всему свету друзей нашей страны, на которых можно опереться. "Плох тот разведчик, который не дает своей стране новых друзей" — стало ее девизом.

По возвращении из Вены в 1950 году Марина Ивановна работала в немецком отделе ПГУ (внешней разведке) под руководством опытной разведчицы Зои Ивановны Рыбкиной, от которой многому научилась в области решения практических разведывательных задач.

В 1951 году в связи с созданием в ГДР советнического аппарата НКВД стала формироваться оперативная группа внешней разведки, в состав которой была включена и Марина Ивановна Кирина.

В этой также оказавшейся долгосрочной командировке ей удалось соприкоснуться с новым кругом вопросов и проблем разведывательной работы, с которыми она успешно справилась. В том числе по организации нелегальной разведки в Германии и через нее в других западных странах.

Хорошее знание Германии, немецкой истории и культуры, приобретенное еще в институте, обогащенное в военное время общением с немецкими военнопленными, в том числе с Паулюсом, а затем в Австрии, помогало Марине Ивановне высококачественно проводить мероприятия по подготовке разведчиков и агентов, внедрявшихся за рубеж.

В ГДР, общаясь с немецкими коллегами, она имела много неожиданных встреч с интересными людьми. В том числе она познакомилась с бывшим радистом Рихарда Зорге — Максом Клаузеном и его женой разведчицей Анной.

После возвращения из ГДР Марина Ивановна работала в центральном аппарате ПГУ КГБ, теперь уже как многоопытная разведчица.

В 1965 году ее направили в третью, очень сложную заграничную командировку, где она пробыла до 1971 года. На группе, в которой она работала, лежали ответственные задачи по разработке и осуществлению оперативных мероприятий по обеспечению деятельности разведчиков-нелегалов, находившихся в странах Европы и США.

За успешное выполнение ответственных заданий в августе 1970 года она была награждена знаком «Почетный сотрудник государственной безопасности».

В последнем, заключительном периоде своей разведывательной деятельности, с момента ухода на пенсию в 1972 году Марина Ивановна не прекратила своей профессиональной работы. Она, имеющая богатый разносторонний опыт, стала активно передавать его молодым разведчикам и, что особенно важно, начинающим разведчицам.

О том, что уход на пенсию не ослабил напряженной и весьма полезной для нелегальной разведчицы деятельности, свидетельствует награждение ее в 1987 году правительственным орденом «Знак Почета». Эта награда присоединилась к уже имевшимся: ордену Красной Звезды, медалям «За боевые заслуги», «За безупречную службу» и «За победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941–1945 гг.».

Можно было бы рассказать об отдельных эпизодах из практики разведывательной деятельности Марины Ивановны, в том числе и сопровождавшихся возникновением экстремальных ситуаций. Но думаю, что из описанного пути этой весьма скромной разведчицы читатель поймет — разведывательная жизнь во время разгоревшейся «холодной войны» не могла быть спокойной и безопасной.

«Единственный твой недостаток в том, что ты женщина», — сказал как-то мне начальник. Но жизнь убедила меня в том, что он был не прав. Очень часто женщина может то, что мужчине не по плечу».

Пользуясь случаем, выношу свою глубокую благодарность Марине Ивановне Кириной за содействие в написании этой книги. Ее личное знакомство со многими советскими разведчицами помогло точнее и подробнее рассказать о них.

Желаю Марине Ивановне продолжения плодотворной деятельности в интересах нелегальной службы внешней разведки еще долгие годы.

Дерзанье юности и мудрость зрелых лет —
Таков источник мировых побед.

(Г. М. Кржижановский)

С Зоей Васильевной я познакомился в далеком 1940 году, когда бывал в доме ее отца, моего первого наставника по тайнам разведки, известного разведчика-нелегала Василия Михайловича Зарубина. Тогда я еще был 25-летним холостяком, а Зоя — молодой девушкой, заядлой спортсменкой. Мы мимолетно встречались, когда Зоя заглядывала к своему отцу. Она жила в другой семье — с мамой Ольгой Георгиевной, и отчимом, тоже известным разведчиком Н. И. Эйтингоном.

Что мне тогда бросилось в глаза, так это очень сердечные, доброжелательные отношения Зои Васильевны со второй женой Василия Михайловича. Это была также известная разведчица Елизавета Юльевна, которая совсем не походила на мачеху, а была скорее ей близкой, хотя и старшей, подругой.

В те начальные годы знакомства с Зоей Васильевной мы иногда встречались и на стадионе спортивного общества «Динамо», где Зарубины, отец и дочь, были завсегдатаями, а я отвечал во внешней разведке за организацию спортивных занятий.

Зоя Васильевна родилась в 1920 году и до пятилетнего возраста проживала в Харбине, где Василий Михайлович был заместителем резидента легальной резидентуры внешней разведки. В 1925 году он развелся с Ольгой Георгиевной и выехал в Москву. А Ольга Георгиевна вышла замуж за Н. И. Эйтингона и переехала в Пекин, где Эйтингон под именем Наумов также работал в легальной резидентуре внешней разведки.

Зоя Васильевна проживала в Пекине в семье Эйтингона до 1928 года в Пекине, затем с 1928 до 1931 год в Турции. Там она изучила в школе немецкий и английский языки. Окончив в 1939 году школу с отличием, поступила в московский Институт истории, философии, литературы (ИФЛИ). В 1940 году она вышла замуж за сына давнего друга семьи, также сотрудника внешней разведки, а в июне 1941 года у нее родилась дочь Татьяна.

В начале Великой Отечественной войны Зоя Васильевна, оставив дочь у бабушки, явилась в военкомат и попросила направить ее на фронт как спортсменку и мастера спорта. Учитывая ее знание иностранных языков, она уже декабре 1942 года была принята на работу во внешнюю разведку в качестве переводчика.

Так исполнилось ее желание продолжить путь в разведке ее отца и отчима, а также мачехи Елизаветы Юльевны.

Работая в НКВД, Зоя Васильевна окончила французский факультет Высшей школы НКВД, добавив к хорошему знанию немецкого еще и французский язык. В 1949 году заочно, но также с отличием окончила английское отделение Московского института иностранных языков имени Мориса Тореза.

В совершенстве владея тремя языками, Зоя Васильевна принимала участие в качестве переводчика, а затем старшего переводчика в трех международных конференциях: в Тегеране, Ялте и Потсдаме. Участвовала в Нюрнбергском процессе, переводя документы внешней разведки, предоставлявшиеся суду.

В период Тегеранской конференции 1943 года, Зоя Васильевна работала сотрудницей легальной резидентуры, когда резидентом там был известный разведчик И. И. Агаян.

В 1951 году в результате развернутой в стране кампании антисемитизма Н. И. Эйтингон был арестован. Зою Васильевну как члена его семьи уволили из органов госбезопасности. Она стала преподавателем иностранных языков в Высшей школе МГБ СССР. Однако через несколько дней ее вызвали в управление кадров и предложили выбор: либо оставить работу преподавателя в этой школе, либо отказаться официально от своего отчима — «врага народа» Эйтингона.

Зоя Васильевна выбрала первое. Она могла бы сказать словами французского драматурга Корнеля: «Я всякую беду согласна перенесть, но я не соглашусь, чтоб пострадала честь».

Отказалась она и от работы в качестве начальника стадиона «Динамо».

Так в конце 1951 года закончилась ее короткая, около десяти лет, работа во внешней разведке. Но за это время она не просто многое увидела, но и сама стала участницей многих важных событий, в которых внешняя разведка играла важную роль.

Хотя назвать ее настоящей профессиональной разведчицей было нельзя, но действовала она в период работы в легальной резидентуре в Тегеране, судя по тому, как отзывался о ней И. Агаян, вполне достойно. То, что стечение неблагоприятных обстоятельств не позволило ей стать еще одной разведывательной знаменитостью под фамилией Зарубина, у меня никаких сомнений не вызывает.

Энергичная, волевая, исключительно целеустремленная, тренированная физически и высоко принципиальная она была бы достойна любой неординарной роли во внешней разведке.

Зоя Васильевна стала высококвалифицированным специалистом в области языкознания, начав с должности преподавателя английского языка в Московском институте иностранных языков имени Мориса Тореза, который окончила сама. Вскоре стала деканом факультета английского языка, затем директором организованных при институте первых в мире курсов подготовки переводчиков для ООН.

В 70-е годы Зоя Васильевна получила приглашение от МИД СССР в Дипломатическую академию и долгие годы успешно готовила там дипломатические кадры по английскому языку.

В 1988 году Зоя Васильевна самым активным образом стала участвовать в международном движении «Педагоги за мир». Ее выбрали вице-президентом этой организации.

Зарубина много работает над подготовкой учебников по иностранным языкам, являясь признанным специалистом в английском языке, в том числе за рубежом и, в частности, в США, куда часто выезжает читать лекции и участвовать в профессиональных конференциях и симпозиумах.

Завершая этот короткий рассказ о Зое Васильевне Зарубиной, хочу сказать, что она стала не менее, а более известной, в том числе и в разведывательной среде, как высокопрофессиональный знаток нескольких иностранных языков, блестящий синхронный переводчик и педагог. Известно, что иностранный язык является главным инструментом деятельности любого разведчика.

Я лично горжусь дружбой с этой неординарной женщиной.

Мария Де Лас Эрас Африка, псевдоним «Патрия», испанка, родилась в 1910 году в городе Тетуан (Марокко), в семье опального испанского офицера. После смерти отца в 1926 году началась ее самостоятельная трудовая жизнь. Вернувшись в Испанию, она вступила в коммунистическую партию и участвовала в восстании горняков в провинции Астурия, после подавления которого перешла на нелегальное положение.

С 1936 года, с началом гражданской войны в Испании принимала участие в сражениях против франкистских войск, была делегатом Компартии Испании в правительстве Народного фронта.

Сотрудничество с внешней разведкой М. Африки началось в 1937 году, когда резидент «Швед» завербовал ее, дав псевдоним «Патрия». Она выполняла разведывательные поручения, выезжая в другие страны. Из Мексики ее срочно отозвали в связи с исчезновением в 1938 году «Шведа», из-за опасения его предполагавшейся измены.

После поражения республиканцев в Испании «Патрия» была направлена в Советский Союз, где находилась в резерве органов государственной безопасности.

Началась Великая Отечественная война. «Патрия» просилась на фронт, но ее взяли на подготовку в качестве радистки. И в 1942 году забросили в тыл немецких армий, где она стала радисткой партизанского отряда специального назначения «Победители» под командованием Героя Советского Союза Д. Н. Медведева. Участвовала в боевых операциях партизан, используя свой боевой опыт в Испании. За активное участие в партизанском движении в годы войны она была награждена орденами «Отечественной войны» II степени и Красной Звезды, а также медалями «За отвагу» и «Партизану Отечественной войны» I степени.

В 1944 году она вернулась в Москву. В связи с возникшей в нелегальной службе внешней разведки потребностью в опытном радисте для создаваемой в Латинской Америке нелегальной резидентуры «Патрии» было предложено перейти в распоряжение разведки. Она дала согласие и была взята на специальную подготовку. Кроме родного испанского «Патрия» в совершенстве владела французским и русским языками.

В 1946 году она уже находилась в одной из европейских стран на нелегальном положении, готовя условия для переезда в Латинскую Америку. Перед выездом туда ее вызвали в Москву для обсуждения плана ее оседания и задач создания в одной из латиноамериканских стран пункта радиосвязи.

В этот приезд «Патрии» я встретился с ней, чтобы обсудить возлагаемые на нее функции радистки и помощницы резидента «Боевого», бывшего итальянского анифашиста-подпольщика . Мы договорились, что приехав в страну назначения, «Патрия» изучит условия для оседания там «Боевого» и организации какого-либо предприятия или коммерческого дела в качестве прикрытия их разведывательной работы.

«Боевой» выехал позже, когда «Патрия» уже хорошо обосновалась в Латинской Америке, где они и встретились по обговоренным с ними условиям связи. Их встреча и первое очное знакомство друг с другом состоялось благополучно. Они приступили к активной разведывательной работе. Их богатый прошлый опыт обеспечивал безошибочные решения поставленных непростых задач, в том числе обеспечение «Патрией» надежной радиосвязью резидентуры с Центром на таком огромном расстоянии, отделяющем Американский континент от Москвы.

Их сотрудничество сложилось наилучшим образом. Они подружились, а через некоторое время запросили согласие Центра на заключение супружеского союза, против чего, естественно, мы не возражали.

К сожалению, в 1964 году «Боевой» скончался от старой болезни и ран, полученных еще во время войны. «Патрия» похоронила мужа на чужбине и еще несколько лет самостоятельно вела дела резидентуры.

За успехи в разведывательной работе ее в 1957 году зачислили в кадровый состав внешней разведки и присвоили воинское звание «капитан», а когда она в 1967 году возвратилась в Москву, то имела звание полковника. За достигнутые результаты в работе, проявленные при этом инициативу и настойчивость «Патрия» была награждена вторым орденом Красной Звезды и второй медалью «За отвагу».

«Патрия» зарекомендовала себя смелой и находчивой разведчицей. Помню, когда в 1955 году у нас возникла срочная необходимость предупредить о возможной опасности нашего нелегала в Бразилии, а дипломатических отношений с этой страной тогда еще не было и, естественно, легальных возможностей тоже, мы направили туда «Патрию», передав ей задание по радио. Она разыскала нелегала и, несмотря на его недоверие, сумела убедить, что выполняет приказ Центра. Когда она доложила в Центр об исполнении поручения, то добавила: «Мне пришлось заплакать и заявить этому недоверчивому разведчику, что меня будут ругать начальник Александр Михайлович и его заместитель», назвав и меня. Два этих имени, хорошо известные нелегалу, сломали лед недоверия. Вот, оказывается, бывает и такая оказия.

Отдохнув дома, «Патрия» подключилась к выполнению разовых разведывательных заданий за рубежом, выезжая туда нелегально. С 1971 года она активно делилась своим опытом с молодыми разведчиками, помогала совершенствовать иностранный язык, рассказывала о жизни в латиноамериканских государствах, в которых ей довелось побывать, решая разведывательные задачи.

В 1976 году Указом Президиума Верховного Совета СССР за особые заслуги перед Родиной она была награждена орденом Ленина.

«Патрия» закончила свой жизненный путь 8 марта 1988 года.

На ее могиле на Хованском кладбище значится: «Полковник Африка Де Лас Эрас, почетный сотрудник органов госбезопасности».

«Патрия» оставила заметный след в истории внешней разведки, и в частности, ее нелегальной службы.

Начиная с середины 1950 года деятельность внешней разведки проходила в условиях уже полным ходом полыхавшей «холодной войны».

К этому времени нелегальная служба Первого главного управления КГБ (ПГУ) уверенно готовила кадры нелегалов, разведчиков и разведчиц и создавала нелегальные резидентуры в тех точках западного мира, где возникала в них необходимость. В США была создана разведывательная резидентура Абеля, в Англии действовала резидентура «Бена» с двусторонней радиосвязью с Центром, которую надежно обеспечивала разведчица «Лесли» . В Японии в нелегальной резидентуре работала разведчица «Бир», в Швейцарии находился нелегальный пункт стратегической двусторонней радиосвязи «Сепа» и радистки «Жанны», о которой я и расскажу в этой главе.

В ряде других государств действовали нелегальные резидентуры и отдельные нелегалы, в том числе и разведчицы, сведения о которых до сих пор хранятся в тайне, как остающиеся вне поля зрения противника.

В этот исторический отрезок времени не обошлось и без серьезных провалов. Во второй половине 50-х годов внешняя разведка потеряла в США опытного разведчика-нелегала Абеля, арестованного американской контрразведкой в 1957 году, в Англии то же произошло с резидентурой «Бена» в начале 60-х годов, когда в английскую тюрьму попала разведчица «Лесли». Произошел провал в 1970 году резидентуры в Аргентине в результате измены О. Гордиевского, о чем также рассказывается в данной главе.

Эти три провала, явились результатом предательств, что было следствием ожесточенного противостояния западных спецслужб и советской разведки. Они, безусловно, нанесли серьезный ущерб внешней разведке. Но тот факт, что две из проваленных резидентур в течение многих лет проводили успешную разведывательную деятельность: Абель в США — 9 лет, «Бен» в Англии — 5 лет, которая осталась в основном неизвестной противнику и не была им раскрыта, говорит о силе внешней разведки, ее способности решать самые серьезные разведывательные задачи с нелегальных позиций, а так же о стойкости советских разведчиков.

Анна Федоровна Камаева, русская, родилась 28 ноября 1918 года в многодетной крестьянской семье в Подмосковье. Окончив фабрично-заводское училище, с 16 лет стала работать на ткацкой фабрике «Красная Роза», осваивая мастерство ткачихи. Производственные дела у Ани шли хорошо и перед ней открывались заманчивые перспективы: молодая фабричная девушка пользовалась авторитетом и ее намеревались выдвинуть кандидатом от фабрики на выборах депутатов Верховного Совета.

Но в 1938 году судьба ее резко изменилась: по рекомендации комсомольской организации ее направили на работу в органы государственной безопасности и она начала работать в Иностранном отделе ГУГБ НКВД.

Когда в 1938 году по указанию Берии первый состав обучавшихся в Школе особого назначения распустили, многие молодые начинающие разведчицы были направлены на работу в центральный аппарат ИНО. Там-то мне и удалось познакомиться с Аней Камаевой, одной из близких подруг моей будущей жены.

В то время Аня была заводилой среди незамужних будущих разведчиц и холостых разведчиков. Она запомнилась мне тем, что всегда была в хорошем настроении, постоянно улыбалась, активно участвовала во всех спортивных и развлекательных начинаниях молодежи в отделе.

С началом Великой Отечественной войны и созданием в НКВД 4-го разведывательно-диверсионного управления Анна Федоровна перешла туда и стала работать под руководством известного разведчика-нелегала П. А. Судоплатова, готовясь к участию в разведывательно-диверсионной работе в тылу немцев. В частности, в связи с угрозой захвата Москвы ее готовили к работе в подполье.

В один из дней военного времени Анна Федоровна познакомилась с вернувшимся из немецкого тыла молодым лейтенантом Михаилом Ивановичем Филоненко, тяжело раненным и проходившем лечение.

После окончания войны знакомство благополучно завершилось браком.

Вскоре молодым супругам было сделано предложение продолжить службу на поприще нелегальной разведки, которое они охотно приняли. Здоровье Михаила Ивановича было несколько ослаблено из-за ранения в ногу и он вынужден был пользоваться тросточкой.

Супруги начали проходить специальную подготовку. В частности, Анна Федоровна изучала радиодело, совершенствовала знание испанского и начала изучение португальского языка. Знание португальского ей было необходимо, поскольку по выбранному для них варианту они должны были продвигаться в Канаду через предварительное оседание в Бразилии.

Учитывая слабость языковых познаний у будущих нелегалов, Центр решил, чтобы они выступали перед бразильцами как давние эмигранты из России, последнее время проживавшие в Китае. Основным местом жительства была избрана Чехословакия, где они должны были пробыть несколько лет, изучить чешский язык и обстановку там. После этого выехать в Китай, где и закрепить свои легенды-биографии. Оттуда начать ходатайство об эмиграционных визах на выезд в Бразилию.

В соответствии с этим планом к концу 1951 года Анна Федоровна с мужем и четырехлетним сыном Павлом прибыли в Китай, где осели в Харбине. Там у них родился второй ребенок — дочь Мария.

К весне 1953 года супруги Филоненко теперь уже с двумя малолетними детьми закончили свою легализацию в Китае как эмигранты русского происхождения, длительное время проживавшие в Китае, куда прибыли из Чехословакии. В бразильском консульстве в Гонконге они без особого труда получили выездные эмиграционные визы, разрешающие постоянное проживание в Бразилии и трудовую деятельность там.

Перед выездом из Китая от нелегалов поступила просьба о встрече с руководителем нелегальной службы «для обсуждения» накопившихся у них вопросов и задач по разведывательной работе в Бразилии.

Начальник нелегальной службы ПГУ генерал А. М. Коротков предложил мне как своему заместителю выехать в Китай и решить на месте все вопросы с Филоненко. При этом генерал учитывал, что хотя я лично не знал еще Михаила Ивановича, но был хорошо знаком в прошлом с Анной Федоровной.

Так, весной 1953 года я снова увиделся с этой теперь уже 35-летней разведчицей, имевшей опыт почти пятилетнего пребывания по существу на нелегальном положении, хотя и в социалистических странах — Чехословакии и Китае.

Встреча с Анной Федоровной была радостной для нас. Она по-прежнему осталась бодрой и улыбающейся Аней.

Учитывая предстоящий супругам Филоненко сложный период их адаптации в капиталистической Бразилии, я предложил им рассмотреть возможность оставить детей дома, в Москве. Однако это предложение было дружно отклонено обоими разведчиками, заявившими, что их не пугают предстоящие трудности. Кроме того, выезд без детей, уже включенных в выданные въездные визы, мог вызвать у бразильцев подозрение.

Все вопросы, имевшиеся у Михаила Ивановича как будущего резидента внешней разведки в Бразилии на предстоящие несколько лет с задачей дальнейшего продвижения в Канаду, были обсуждены. Я пожелал Анне Федоровне успешно справиться не только с ее служебными обязанностями как помощника резидента, но и с воспитанием детей, выразил уверенность в новой встрече через несколько лет, когда они уже будут «настоящими» бразильцами.

Эта встреча, правда только с одним Михаилом Ивановичем, состоялась у меня в конце 1957 года в Уругвае, куда он был вызван для обсуждения назревших к тому времени служебных проблем.

О благополучном прибытии разведчиков в Бразилию и успешном ходе их оседания там, начале разведывательной работы и подготовки условий для переезда в Канаду Центр получил информацию своевременно. Правда, с радиосвязью резидентуры Филоненко с Центром дело не ладилось.

В 1955 году в связи с возникшими неприятными событиями для внешней разведки в Канаде потребовалось срочно ориентировать резидента Филоненко и предупредить его об изменении утвержденного плана о переезде в Канаду. Поскольку с легальных позиций мы этого сделать не могли, так как в Бразилии в то время еще не было советского дипломатического или консульского представительства, было решено направить к Филоненко разведчицу-нелегала «Патрию», работавшую в соседней с Бразилией стране. Задание «Патрии», являвшейся опытной радисткой, включало и помощь в налаживании надежной односторонней радиосвязи с резидентурой Филоненко из Центра.

При этом учитывалось знакомство «Патрии» с Анной Федоровной еще во время Великой Отечественной войны, когда они работали в 4-м управлении НКВД. «Патрии» поручалось сообщить резиденту Филоненко о том, что назначение его резидентом в Канаду отменяется, он должен оставаться в Бразилии, где и развернуть разведывательную деятельность. Это изменение было вызвано тем, что радист «Гарт», намечавшийся в качестве помощника Филоненко, расшифровался перед канадскими властями и отзывался в Центр. Поскольку он знал о предстоящем приезде в Канаду резидента из Бразилии, в целях предосторожности Филоненко не должен обращаться в канадское консульство в Бразилии за въездными визами.

С этого момента резидентура Филоненко вступила в строй действующих нелегальных резидентур внешней разведки в Бразилии.

Работа Анны Федоровны в качестве помощницы резидента была многообразной, прервавшись только однажды в связи с рождением третьего ребенка — сына Ивана.

К концу 1957 года состояние здоровья Михаила Ивановича стало ухудшаться и назревала необходимость решения вопроса о сроках его замены. С этой целью при объезде стран Латинской Америки я и встретился с Филоненко в Уругвае. На встрече Михаил Иванович доложил о ходе разведывательной работы резидентуры. Учитывая, что его здоровье и больная нога после тяжелого ранения требовали серьезного лечения, было решено, что он должен быть готов к возвращению домой к концу 1959 года. С ним был обсужден маршрут возвращения и завершение всех оперативных дел к этому сроку.

В 1960 году вся «интернациональная» семья Филоненко, включая теперь троих детей: Павла, родившегося в Москве, Марии, родившейся в Китае, и Ивана, родившегося в Бразилии, вернулась в Москву.

Не углубляюсь в содержание конкретной успешной разведывательной работы советской разведчицы Анны Федоровны Камаевой, закончившей свою служебную деятельность в звании майора в середине 60-х годов, чтобы посвятить все свое время воспитанию детей, в том числе и исправлению влияния, на них бразильской католической церкви. К моменту раскрытия действительной национальности родителей Павлу уже исполнилось 13 лет, Марии — 9 и лишь Иван еще не достиг школьного возраста и не вкусил «плодов» католического воздействия.

Пример успешного сочетания разведывательной работы с материнством представляется уникальным. Назвать его иначе, как героическим подвигом, достойным глубокого уважения, просто невозможно.

Анна Федоровна закончила свой жизненный путь в 1998 году, до этого испытав горечь потери своего верного спутника — полковника Михаила Ивановича Филоненко в 1992 году. Она остается в моей памяти вечно молодой фабричной девчонкой, обретшей мудрость опытной разведчицы.

Причастность к разведке этой советской разведчицы началась сразу после окончания Великой Отечественной войны и продолжалась до начала 80-х годов. За это время она сумела под видом иностранки прожить в одной европейской стране 13 лет, с 1954 по 1967 год, ведя там активную разведывательную работу.

Этому необычайно длительному и полностью успешному по своим результатам периоду разведывательной деятельности я и посвящаю этот рассказ.

Галина Ивановна Маркина родилась в 1920 году, кстати, одновременно с рождением внешней разведки, которой ей суждено было отдать почти четверть века своей жизни в самый плодотворный ее период.

Семья Галины Ивановны была рабочей, отец, электромонтер-самоучка, в дальнейшем находился на партийной работе, умер в 1932 году. Поскольку его вдове трудно было содержать четырех детей, из которых Галина была старшей, ее взяла на воспитание сестра отца. Галина в 1937 году окончила школу-десятилетку и стала работать в Наркомфине СССР и одновременно учиться на вечернем факультете Московского высшего технического училища имени Н. Э. Баумана.

В 1939 году комсомол рекомендовал ее на работу в органы государственной безопасности, где она начала свою новую профессиональную деятельность в транспортном управлении. Галина выполняла технические и канцелярские обязанности, а иногда и отдельные поручения оперативного характера.

Перед самой Великой Отечественной войной это управление было расформировано, Галину Ивановну перевели в другое подразделение, работая в котором она испытала все трудности суровой военной осени 1941 года.

В октябре, когда началась эвакуация из столицы в связи с подготовкой к возможному захвату немцами Москвы, Галина Ивановна изъявила желание остаться в городе и участвовать в намечавшихся планах подпольной работы против немцев.

Ее включили в группу особого назначения, в которой она впервые соприкоснулась с элементами нелегальной деятельности, выполняя функции оперативного связного.

В своих воспоминаниях она очень занимательно пишет о том, какие чувства пережила во время своего первого задания по связи, которое должно было состояться поздно ночью на кладбище, как преодолела страх, навеянный еще с детских лет. Эта была ее первая маленькая победа на пути профессионального становления. «Задание есть задание», — твердо решила я про себя. Выполнение этого задания и ряда других более сложных, укрепило во мне чувство уверенности в своих силах, умение преодолевать и боязнь, когда этого требуют интересы дела.»[47]

Полученная ею закалка в годы войны явилась хорошей школой для будущей нелегальной деятельности.

Не имея возможности окончить учебу в МВТУ, где она проучилась два года, Галина Ивановна окончила двухгодичные курсы иностранных языков в Высшей школе НКВД и в 1946 году была переведена в разведывательное управление.

Когда ей предложили заняться нелегальной работой. Беседовал с ней начальник нелегальной службы генерал Александр Михайлович Коротков. В заключение он шутливо заметил: «Глядя на нее никто не подумает, что она может заниматься разведкой».[48]

Это происходило в период объединения внешней разведки НКВД и Главного разведывательного управления ГШ Министерства обороны (ГРУ) в Комитет Информации при МИД СССР (КИ). Там и встретились многоопытный сотрудник ГРУ Михаил Владимирович Федоров и Галина Марковна Галкина.

Галина Ивановна встретила мудрого, мужественного, выдержанного друга, о чем можно судить по их совместным воспоминаниям. Это полные взаимоуважения воспоминания, в которых им удалось так подробно и правдиво довести до читателя всю специфичность и сложность нелегальной разведки. Мне же, узнавшему об их практической деятельности несколько позже, в начале 50-х годов, было приятно что, сделанный моим, начальником, выбор таких кандидатов на очень важную роль организаторов и руководителей регионального пункта связи; имевшего, стратегическое значение, оказался удачным.

Для того чтобы личность Галины Ивановны и ее роль в совместной нелегальной деятельности с Михаилом Владимировичем был максимально ясны, остановлюсь на некоторых моментах жизни и деятельности ее мужа и надежного партнера.

Михаил Владимирович родился в 1916 году в городе Калишко Ленинградской области.

В 1922 году семья переехала в город Кингисепп.

Окончив школу, Михаил Владимирович поступил в 1935 году в Ленинградский институт физической культуры им. П. Ф. Лесгафта.

1 сентября 1939 года, в тот день, когда началась Вторая мировая война, он был зачислен в ГРУ ГШ сразу после окончания института. Не прошло и месяца, как он был направлен на индивидуальную разведывательную подготовку в город Белосток. На изучение иностранных языков и оперативных дисциплин (фото, рации, шифровальное дело) ему отводилось 18 месяцев напряженной работы.

Когда подготовка полностью завершилась и он должен был через «зеленую» границу нелегально перейти в Польшу и искать пути оседания в Германии, началась Великая Отечественная война. Во время войны Михаил Владимирович прошел путь бойца, войскового фронтового разведчика, радиста в партизанском отряде, начальника штаба одного из подразделений партизанского соединения. В общей сложности провел в тылу врага 27 месяцев.

«Опыт военных лет, — пишет он, — помог мне в последующей нелегальной работе».

13 августа 1944 года Михаил Владимирович был откомандирован в ГРУ, где ему поручи новое, отличное от того, что было прежде, задание. На подготовку ему был дан год.

Уже после победы, в августе 1945 года, он отправился в Англию нелегалом в составе дипломатического представительства одной из стран. Через полтора года Михаил Владимирович вернулся в Москву и оказался в Комитете информации.

Знакомство Галины Ивановны с Михаилом Владимировичем и их свадьба изменили план нелегальной разведки. Были внесены коррективы в их назначение, документы, вариант и легенду. Они получили кодовые имена: «Жанна» и «Сеп». Продолжение подготовки было теперь уже совместным.

Для «Жанны» изменилась вся атмосфера: «Рядом с мужем будни подготовки не казались такими уж напряженными, а высокая цель окрыляла нас, придавая силы».[49]

Первоначальным планом был намечен выезд «Жанны» и «Сепа» в Австралию, но когда подготовка была закончена, к концу 1953 года, из Канберры было получено неожиданное сообщение: резидент легальной резидентуры В. М. Петров вызывает сильные подозрения. Поскольку операция выезда и оседания в Австралии «Жанны» и «Сепа» готовилась с определенным участием этой резидентуры, а «Сеп» еще в 1949 году проходил подготовку по шифровальному делу у Петрова, возникли опасение за безопасность нелегалов. Было решено пока направить на доработку их легенды длительного проживания в Польшу сроком на полгода.

Петров оказался изменником и сбежал к австралийцам. Прежний вариант был закрыт. «Жанна» и «Сеп» были переориентированы на Европу и в одну из стран, на территории которой находятся важные объекты НАТО.

Задача создаваемой ими нелегальной резидентуры определялась следующим образом:

«Создать региональный пункт связи с Москвой, а в случае военных действий против Советского Союза пункт перейдет на боевой режим работы».[50]

Завершая подготовку в Польше, «Жанна» размышляла над своими новыми жизненными задачами:

Некоторые полагают, что разведка — не самая подходящая деятельность для женщины. В противоположность «сильному» полу она более чувствительна, хрупка, легко ранима, теснее привязана к семье, домашнему очагу, сильнее предрасположена к ностальгии…

Все это так, но те же «маленькие слабости» женщины дают ей мощный рычаг воздействия в сфере человеческих взаимоотношений».

Эти рассуждения, подкрепленные таким длительным опытом очень действенной службы «Жанны» на нелегальном поприще, полностью подтверждали мои убеждения о том, что неразумно отказываться от самой активной практики привлечения женских кадров на оперативную работу в разведку.

Итак, в 1954 году «Жанна» и «Сеп» прибыли в страну назначения. Беспокоила одна мысль: что ожидает их в этой пока малоизвестной стране? Удастся ли вжиться в новую для них чужую среду?

Первые трудности возникли с устройством на работу. Но настойчивые поиски и готовность взяться за любое дело для начала помогли решить эту задачу. «Жанна», зная несколько иностранных языков и машинопись, освоила на краткосрочных курсах коммерческое делопроизводство и бухгалтерский учет. Пройдя несколько мест работы, наконец, удачно устроилась секретарем к одному из бизнесменов, с которым они завели знакомство через свои первые связи из среды непосредственного окружения.

У «Сепа» также удачно сложились дела с прикрытием. Правда, он не избежал ошибки с выбором своего первого компаньона и прошел через банкротство, с потерей части отпущенных ему на организацию прикрытия финансовых средств. Но этот опыт сослужил хорошую службу, научив их всем тонкостям выживания в мире частного предпринимательства.

Наряду с решением проблемы создания удобного для разведывательной работы прикрытия, они занимались изучением окружения и заводили полезные в перспективе знакомства.

Пока они были вынуждены проживать на квартире в частном доме, в окружении других жильцов, и не могли создать необходимые условия для безопасной работы на радиопередатчике. Им приходилось довольствоваться односторонней радиосвязью из Центра. Свои сообщения в Центр они передавали через тайники, замаскированные под различные «бросовые» предметы. В этих целях «Жанна» подобрала серию тайников, описание которых за соответствующими номерами они переслали в Центр. В дальнейшем достаточно было указать номер тайника в шифротелеграмме из Центра, куда им следовало закладывать очередную почту.

Первой удачной связью «Жанны» явилась жена английского дипломата Дороти Мэллоу. Она, кстати, очень пригодилась «Жанне» в дальнейшем для выхода на перспективного для внешней разведки кандидата в агенты-нелегалы «Вано». Он был выведен в Англию, где долгие годы успешно добывал через свои связи в британских спецслужбах ценную разведывательную информацию.

«Вано», бывший ротмистр царской армии, в 1916 году был призван в разведку, в 1919 завербован внешней разведкой и с псевдонимом «Вано» направлен в стан белых армий. С тех пор связи с ним не было до 1955 года, когда он вышел на представителей внешней разведки, рассказав очень интересную одиссею своих похождений на Западе за последние 35 лет, в том числе и о том, что во время Второй мировой войны выполнял задание британской разведки СИС и был награжден орденом. Интересно его предложение; приводимое «Жанной» в воспоминаниях:

«… Когда над Россией сгущаются тучи третьей мировой войны пусть на первых порах и «холодной», прошу использовать мое положение, жизненный опыт и некоторые выходы на британскую СИС в интересах обеспечения безопасности нашей Родины. По-прежнему верный Вам — Вано. 8. 05. 1955 г.»[51]

Естественно, это заманчивое предложение попытаться через «Ванно» внедриться в английские спецслужбы требовало тщательной проверки агента.

Забегая вперед скажу, что в результате изучения прошлого «Ванно» и искренности его предложения, Центр принял решение поручить резидентуре «Сепа» установить с ним контакт и доложить свои предложения.

Контакт с «Ванно» был поручен «Жанне», с чем она успешно справилась и договорилась с ним об условиях связи.

Дальнейшая работа с ним привела к получению его согласия на переезд в Англию для выполнения важных разведывательных заданий внешней разведки.

В своих воспоминаниях «Сеп» и «Жанна» не пишут ни о своей работе с «Ванно» в процессе его вывода в Англию, ни о связи с ним из Англии к ним. Но по тому, что они цитируют ряд важных разведывательных материалов, добытых «Ванно», могу полагать, что связь от Вано замыкалась на них. Из того, что сообщают «Жанна» и «Сеп», видно, что «Ванно» добился больших успехов в выполнении своего ответственного задания и успешно работал теперь не просто как агент — источник информации, а как агент — нелегал. Об этом свидетельствовало намерение внешней разведки передать на связь ему другого агента.[52] Он настолько успешно работал, что его приглашали в 1965 году в Москву, где с ним обсуждали дальнейшие планы разведывательной деятельности, выражая полное доверие.

Жаль, что через два года британская контрразведка все же добралась до него. Он был арестован в феврале 1967 года.

Так «Жанной» и «Сепом» была проделана большая и сложная работа, согласованы с «Ванно» все детали его выезда на Британские острова. Обеспечение текущей связью позволили этому незаурядному разведчику четыре года успешно проводить там разведывательную работу, под носом СИС, в свое время наградившей его орденом «За отвагу».

Описывая в своих воспоминаниях обстоятельства выполнения этого задания Центра постфактум, «Жанна» и «Сеп» не подчеркивают того, что «Жанна», идя на контакт с «Ванно», еще не проверенным на практической работе в интересах внешней разведки, подвергала себя большой опасности. Ведь недаром же «Ванно» был награжден британской спецслужбой.

Но это было уже в 1963 году. К Вано шла уже не та юная «Жанна», которая десять лет тому назад только начинала свой разведывательный путь, а опытный профессионал.

Они с «Сепом» уже были умудренными разведчиками, успешно прошедшими напряжение противостояния с местной спецслужбой за первые три года своего оседания в стране. Эти три года дались им не легко.

Суть этого противостояния состояла в том, что к репатриантам из социалистической Польши местные власти и их спецслужбы относились с недоверием.

Судя по всему их взяли в проверочную разработку, проверяя путем подвода своих осведомителей из числа знающих «Сепа» и «Жанну», организуя внезапные посещения их дома под различными предлогами, ведя за ними наружное наблюдение.

Надо отдать должное уже опытному в разведывательных делах «Сепу» и очень прилежной его ученице «Жанне» — они умело вскрывали скрытые планы местных спецслужб и успешно замаскировали свое понимание их замыслов. Этим они притупляли остроту разработки и в конечном счете привели к ее прекращению.

Однако такое поведение советских разведчиков требовало от них неимоверной выдержки и высочайшей бдительности. Их информация в Центр о всех отмечавшихся ими фактах их разработки вызывала в Центре естественное беспокойство.

По мере нарастания напряжения в положении нелегалов Центр не выдержал и направил им телеграмму:

«С учетом интенсивности работы спецслужб, продолжительности проводимых мероприятий и принимая во внимание сложную агентурно-оперативную обстановку в стране, полагаем целесообразным рассмотреть возможность вашего возвращения на Родину. Оперативные связи просим законсервировать. Рекомендуемый маршрут следования… Центр».[53]

В связи с этой телеграммой вспоминаю сложившуюся обстановку в Центре вокруг вопроса об этой резидентуре. Будучи к этому времени заместителем начальника нелегальной службы, я подробно обсуждал проблему безопасности созданной резидентуры региональной связи и руководства отдела связи. Первоначальный проект указания содержал категорическое предписание выезжать нелегалам домой, так как создавалась реальная угроза ареста. Но я знал, что «Сеп» уже прошел хорошую школу нелегальной работы в Англии, был опытным партизаном и разведчиком во время войны и, очевидно, был способен сам определить, когда возникнет срочная необходимость их исчезновения из страны. Поэтому, докладывая начальнику службы, предложил смягчить указание, сохраняя возможность иного решения. С моим мнением Александр Михайлович Коротков согласился, тем более, что он лично знал и «Сепа», и «Жанну» и сохранил о них самое положительное мнение. Он разделил мое доверие к «Сепу» и уверенность в выдержке «Жанны».

Получив указание Центра, «Сеп» и «Жанна» правильно поняли предоставленную им возможность решения вопроса их безопасности. От них был получен ответ, который вполне нас удовлетворил:

«Центру. Реально оценивая обстановку как в стране, так и вокруг нас, докладываем, что легализация в принципе прошла успешно, положение на работе в известной вам фирме прочное. Проявленное со стороны спецслужб внимание считаем профилактическим, вызванным общим нагнетанием кампании шпиономании. В связи с этим считаем возможным продлить наше пребывание здесь для решения поставленных задач. Просим вашего согласия. “Сеп”».[54]

В их предложении была уверенность как в себе, так и в том, что спецслужбы не будут долго вести их разработку, не получая никаких подтверждений их нелояльности.

В этом плане характерно, что одним из наиболее острых приемов их проверки было предъявление «Жанне» одним из знакомых записки с русским текстом. Она, повертев листочек, выразила полное равнодушие и недоумение. Именно этот прием проверки «с русским текстом» у нас в Центре был расценен как наиболее угрожающий безопасности нелегалов. Но «Жанна» оказалась молодцом, хладнокровно среагировав на эту провокацию.

Центр после длительного молчания, которое явилось довольно мучительным периодом неопределенности для обоих нелегалов, ответил согласием с их предложением не спешить с отъездом. Помню, что у нас были и перестраховщики, которые высказывали сомнение в разумности предложения нелегалов.

Давая согласие, мы санкционировали активизацию разведывательной работы «Сепа» и «Жанны» и завершение создания пункта двусторонней радиосвязи. В этом направлении «Сепу» разрешалось подобрать для проживания подходящий небольшой особняк.

Первые оперативные задания резидентуре «Сепа» касались розыска в европейских странах агентов внешней разведки, связь с которыми прервалась с началом войны. Кончился период, когда более трех лет местные спецслужбы держали их «под колпаком». Разведчики так оценили этот период:

«В итоге навязанный нам контрразведкой серьезный профессиональный экзамен был выдержан… И в последующие десять лет мы результативно выполняли самые острые операции, не чувствуя на затылке беспокойного дыхания контрразведки».[55]

Еще раз тщательному анализу положение «Сепа» и «Жанны» подверглось в Москве, куда они выехали для отчета и краткого отдыха. Тогда было однозначно определено, что они своей выдержкой, правильным поведением и реакцией на мероприятия спецслужб рассеяли их подозрения и, проявив тонкое понимание замыслов, переиграли спецслужбы. Было констатировано, что теперь ничто не мешало выполнению основного задания.

Первые задания по розыску агентов были получены «Сепом» и «Жанной» по Испании и Португалии, где внешняя разведка в то время не располагала другими возможностями. Из двух агентов в Испании — «Торреса» и «Баркони», первый был найден. Он оказался известным человеком, политическим обозревателем и согласился продолжить сотрудничество с внешней разведкой. «Баркони» же четыре года назад скончался.

Задание по Португалии касалось ответственной операции по встрече с ценным источником, которому надлежало передать инструкции Центра, крупную сумму денег и принять информационные материалы.

Такие задания стали поступать регулярно в шифровках по радио, а поступавшие от источников информационные сообщения «Сеп» и «Жанна» направляли в тайники по конспиративным адресам либо передавали через тайники.

Позднее поступило задание лично для «Жанны» — разыскать в Испании агента. Это была бывшая участница гражданской войны — «Венера», последний известный адрес ее был 15-летней давности. Розыск ее оказался затруднительным, но «Жанна» проявила настойчивость и сумела ее найти. Но «Венера» оказалась физически нездоровой и от ее дальнейшего использования пришлось отказаться.

Поступали и сложные поручения, вроде передачи через тайник в Барселоне инструкций Центра для некоего «Хосе». При этом полученную по радио инструкцию следовало перевести на язык «Хосе», заделать в камуфляж, провести через границу, подобрать тайник в Барселоне и заложить в него.

В своих воспоминаниях «Сеп» и «Жанна» пишут и о различных «нештатных» ситуациях, возникавших у них при многочисленных поездках по странам Европы. Таких, как при кратковременной поездке в Кельн, в Германию, где они встретились с агентом «Георгом» и получили от него важную информацию о западногерманской разведке. Тогда официант в поезде обратил внимание, что они «не успели доехать до Германии, а уже возвращались». И спросил их об этом. Федоровы оправдались. У «Сепа» и «Жанны» возникли опасения, не мог ли он известить об этом немцев, ведь они везли через границу «горячую информацию» о немецкой разведке. Но все обошлось.

После приобретения отдельного дома нелегалы оборудовали в нем надежный тайник для рации и, получив радиопередатчик, провели несколько пробных сеансов радиосвязи. Так началась регулярная работа пункта связи между Центром и нелегальным источником разведывательной информации, действовавшим в западноевропейских странах. Поток информации стал неуклонно возрастать.

Нагрузка на «Сепа» по работе на рации значительно увеличилась, и Центр разрешил обучить «Жанну» приему из Центра односторонних радиоматериалов. «Жанна» оказалась способной ученицей и скоро стала принимать шифровки в азбуке Морзе как заправский профессионал.

По завершении к 1958 году организации пункта радиосвязи «Сепу» поручили взять на связь и руководство ценного источника информации Брига, высокопоставленного сотрудника НАТО.

«Сеп» встречался с ним, как правило, раз в полтора — два месяца, за исключением тех нередких случаев, когда у «Брига» была срочная информация.

Материалы, полученные от «Брига», обрабатывались «Сепом» и «Жанной» и тут же передавались в Центр по радио. Все они являлись особо секретными, вскрывали замыслы и планы НАТО, направленные против СССР и стран социалистического содружества.

Документацию и материалы «Брига» нелегалы передавали через тайники.

Информация «Брига» была многообразной и сложной для обработки. Нелегалы пишут:

«После каждой встречи с ним, отложив все иные дела, мы с Жанной прочитывали полученные материалы, классифицировали их по степени важности и срочности: что необходимо сразу же передать по радио, а что отправить в Центр по другим каналам. За этим занятием проходили не только вечера, но и ночные часы».

Пример одной из информации «Брига»:

«Центру. В штаб-квартире НАТО в Эвере (источник Бриг) в обстановке полной секретности создан новый разведывательный и контрразведывательный орган, который по замыслу рассматривается как самостоятельная спецслужба, автономная от соответствующих национальных структур, имеющая наднациональный статус. Информация первичная. Работу в этом направлении продолжаю.

(Сеп».[56])

Работа с «Бригом» оставалась основной задачей нелегальной резидентуры в области разведывательной деятельности наряду с четким функционированием регионального пункта связи со всеми источниками информации, замыкавшимися на него по нелегальным, почтовым, тайниковым и иногда курьерским каналам связи.

При этом в резидентуру поступали эпизодические задания по установлению связи с агентами в других странах, куда «Сеп» и «Жанна» для этих целей совершали поездки. Однажды они встретились с курьером Центра в Германии. Наряду с инструкциями по работе он вручил им пачку личных писем от родных «для прочтения на встрече».

По этому поводу нелегалы вспоминают:

«Письма от родных всегда были для нас большим событием… ведь мы их получали, по понятным причинам не так часто. Тут же на клочке бумаги набросали несколько строк родным и передали товарищу».[57]

Было и такое непростое поручение центра — укрыть на своей вилле сотрудника, который прибудет в страну на 7 — 10 дней. Нелегалы успешно справились с задачей, встретив его и скрытно доставив к себе домой. Разместили гостя на втором этаже, поочередно дежуря все время его пребывания в укрытии. Затем, получив указание Центра, также скрытно вывезли и «выпустили» на волю.

Этот период также оказался не без внезапно возникавших опасных ситуаций, например, с приходом трубочиста. Но нелегалы успешно предотвратили возможное обнаружение спрятавшегося посторонним человеком.

Поскольку скрытые поездки в отпуск домой были крайне затруднены для «Сепа» и «Жанны», они за весь 13 — летний срок побывали дома лишь дважды. Причем один раз всего неделю…

Но ежегодные кратковременные отпуска для них были необходимы, чтобы выглядеть «как все» их уровня состоятельные люди.

Во время посещения Москвы для отдыха в 1962 году, они легендировали путешествие по Средиземноморью. Но и тогда их долгое отсутствие вызвало «беспокойство» соседей. Кроме того, на обратном пути им пришлось остановиться на несколько дней в Италии, чтобы загореть и не вызвать недоумения у знакомых своим бледным видом после столь продолжительного путешествия по жарким краям.

За время пребывания в стране нелегалам довелось пережить ряд международных кризисов, одимн из которых был Карибский. Они беспокоились не только о том, к чему этот кризис мог привести, но и об активной работе с «Бригом», поставлявшим им срочнейшую информацию о позициях и замыслах НАТО.

В этот период, как пишут они, «оперативная работа была поставлена на «военные рельсы».

Вот одно сообщение в этот период:

«Центру. По данным военного командования НАТО (источник Бриг), Белый дом располагает развединформацией о строительстве на Кубе стартовых площадок для ракет малого и 16-ти — среднего радиуса действия, из числа последнего типа 42 ракеты находятся на острове. По оценке Пентагона и ЦРУ, личный состав советских специалистов насчитывает 5000 человек. Конечное число ракет, намеченных к развертыванию, определяется в 64 единицы. “Сеп”.»

Во время Карибского кризиса, когда между СССР и США сложились очень напряженные отношения нелегалы вспоминают, что они ощущали необыкновенное внутреннее напряжение.

Заслуживают интереса размышления «Жанны» в период острого противостояния нелегалов спецслужбам в первые три года их пребывания в стране.

«В жизни разведчика, находящегося в зарубежной командировке, — пишет она, — как в калейдоскопе, одно событие сменяется другим, успехи чередуются неудачами, радости огорчениями. Увы, постоянной остается лишь опасность, подстерегающая на каждом шагу».[58]

Для того чтобы в готовности встретить любую неожиданность, они выработали для себя два правила. Первое — не спешить с реакцией на неожиданность, второе — хладнокровно взвешивать степень реальной угрозы. В зависимости от оценки — действовать по обстановке. Эти правила позволили им выходить из различных сложных ситуаций с «минимальными потерями», то есть не допуская ошибок, способных повлиять отрицательно на их положение в стране.

Основная нагрузка по обеспечению двусторонней радиосвязи и работе агентами — источниками информации лежала на муже «Жанны», ей же приходилось проводить всю техническую работу: составлять сообщения в Центр и зашифровывать их, а так же расшифровывать радиограммы из Центра. Позже самой их и принимать по радио, готовить тайнописные сообщения, подбирать места встреч и маршруты выхода на них; подыскивать новые тайники, изымать из тайников почту для себя и закладывать в тайники свои материалы для центра. Эта работа, особенно отработка тайников, требовала больших физических усилий. Особенно когда обрабатываемые тайники были подобраны не ею и не учитывали ее возможностей — невысокого роста или не такой большой физической силы.

В сложных повседневных взаимоотношениях с окружением «Жанне» часто помогал юмор, способность обратить в шутку что-то не совсем приятное для себя или ситуации, в которой она оказывалась, выполняя свои обязанности вне дома. Например, при неожиданной встрече с полицейским, когда его присутствие или задержка для нее были нежелательны, или с другим знакомым или незнакомым ей человеком. Находчивость, шутливое замечание сглаживали возможную напряженность и выправляли нежелательную реакцию или ситуацию.

Отсюда «Жанна» делает очень веский вывод о том, что юмор тоже является необходимым средством в «экипировке» нелегалов.

Когда однажды нелегалов вызвали на внеочередную встречу и с ними встретился прибывший в страну начальник нелегальной службы А. М. Коротков, для них этот неожиданный приятный эпизод явился сильным стимулом дальнейшей активизации разведывательной работы.

На вопрос к мужу «Жанны», как она помогает «Сепу» в работе, тот ответил:

«Здесь нужно признать, хотя и неудобно мне хвалить свою жену, в работе она упорная, трудолюбивая, всегда готова помочь. Большинство операций мы проводим вместе, иногда она подстраховывает. Более «женские» мероприятия проводит самостоятельно».[59]

«Жанна» очень взволнованно восприняла встречу с А. М. Коротковым, которого знала с 1942 года и не виделась с ним с момента отъезда в 1949 году. Она вспомнила как внимательно он слушал ее тогда, при «вербовке» в 1947 году на нелегальную работу.

При встрече в первый момент она взволнованно лепетала:

«Подумать только, сколько лет не виделись и вдруг встреча… и где «в наших» условиях… Прямо как в сказке… »

Наконец подошел срок возвращения на Родину. С момента, когда этот срок обсуждался в Москве в 1962 году, минуло пять лет.

За годы их пребывания в стране в мире произошло многое.

В 1956 году это были венгерские события, вызвавшие бешеную антисоветскую реакцию. Затем Суэцкий кризис в том же году, вновь накаливший международную обстановку.

Карибский кризис прошел с активным «разведывательным» участием нелегалов через информацию агента «Брига», при всеобщем беспокойстве и тревоге окружавшего их мира.

В 1963 году убийство президента США Кеннеди вновь взволновало международное общественное мнение.

Не «мирными» были эти годы и в разведывательном мире, затрагивавшие самочувствие нелегалов самым непосредственным образом.

Их потряс арест Абеля в США в 1957 году, арест разведчиков Лонсдейла (Молодого Т. К.) и Джорджа Блейка в 1961 году. Волны шпиономании, периодически возникавшие в западном мире, сопровождавшиеся шумными антисоветскими кампаниями, в том числе и в стране их пребывания.

В год отъезда «Жанны» и «Сепа» в Англии арестовали агента-нелегала «Ванно», во внедрении которого они принимали непосредственное участие.

Пришла телеграмма из Центра:

«Сепу. Считаем, что задачи, возлагаемые на региональный узел связи в Западной Европе в лице разведгруппы «Сепа» и «Жанны», успешно выполнены. С учетом этого предлагается завершить оставшиеся необходимые текущие дела по прикрытию и выехать на Родину по согласованному маршруту. Центр».[60]

Трудно описать их взволнованную радость.

Отъезд требовал многих дел по ликвидации прикрытия, продаже дома, легендирования «исчезновения» их из поля зрения многочисленных друзей и знакомых. Грустными были прощания с агентами, находившимися у них на связи, особенно с «Бригом», с которым у «Сепа» возникла настоящая дружба. Многое было связано у нелегалов со страной, домом, близкими искренними друзьями. На душе у них было «тихое состояние радости и легкой грусти».

В Центре были подведены итоги проделанной «Сепом» и «Жанной» огромной работы за долгие 13 лет нахождения в стране назначения. В сухих строчках их отчета это звучало так:

«За время нашего пребывания в зарубежной командировке было проведено не менее 300 конспиративных встреч, состоялось около 200-х радиосеансов с Москвой, по другим каналам мы переправили в центр примерно 400 важных секретных материалов».[61]

В итоге «Сеп» и «Жанна» могли заявить: «Главная жизненная цель достигнута». По их собственной оценке, они в меру сил скромно выполняли порученное им дело.

Возвращение из долгосрочной зарубежной командировки еще не завершало служебной деятельности нелегалов. «Жанна» продолжала находиться в Особом резерве нелегальной службы и ряд лет неоднократно выезжала вместе с мужем в нелегальные командировки для выполнения отдельных разведывательных задач, причем, как правило, на 1–2 месяца. Однажды они пробыли в такой командировке целый год.

Но наступил момент, когда их поблагодарили за усердную службу и предоставили возможность уйти в отставку. Появившееся свободное время они с пользой для нелегальной службы, ставшей делом их жизни, посвятили работе над своими воспоминаниями. Я с большим интересом прочитал их совместную книгу.

Сейчас же не могу не обратить внимание читателя на высказывание «Жанны» о роли женщин в разведке. Ведь она как разведчица почти четверть века работала в области разведывательной деятельности, где роль женщины была, есть и будет, я уверен, значительной.

«Меня часто спрашивают, правильно ли вообще, что женщин привлекают к делам разведки, а еще прямолинейнее — зачем они нужны разведке? У меня, наверное, есть некоторые основания судить о месте и роли современной женщины в разведывательной службе…».

Оговорившись далее о том, что ее суждения основываются лишь на собственном субъективном опыте, она продолжает:

«… Осмелюсь заявить и даже утверждать, что женщине в разведке принадлежит заметная роль…

Полагаю, что задача, которую мы выполняли за рубежом, могла быть поставлена только перед супружеской парой и с трудом представляю себе, как разведчик-одиночка, мужчина, мог бы создать условия для обеспечения регулярной связи с Центром на протяжении длительного периода…

Разведчики муж и жена — это уже коллектив. Поэтому есть возможность распределить обязанности в зависимости от того, кому какое дело «сподручнее», помогать друг другу».

Далее «Жанна» приводит примеры из их личного с «Сепом» опыта.

Она резонно добавляет, что в специфике западного мира к женщинам с большей, пусть только внешней, «галантностью» и предупреждением относится мужская часть общества, а спецслужбы с большим подозрением относятся к мужчинам. А посему порою в разведывательной практике ряд оперативных мероприятий легче осуществлять разведчицам. Это можно проследить в приведенных рассказах о деятельности многих разведчиц в прошлом и на Западе и в довоенной практике советских разведчиц.

Завершая рассказ о скромной, замечательной разведчице Галине Ивановне Федоровой хочу пожелать ей долгих счастливых лет жизни с Михаилом Владимировичем, ее верным спутником.

7 января 1972 года под вечер в столице США, Вашингтоне в двух важнейших специальных службах Центральном разведывательном управлении — ЦРУ и в Федеральном бюро расследований — ФБР произошел страшный переполох. Были подняты на ноги все руководящие сотрудники этих ведомств и столичная полиция. В городе в зимних сумерках усиленно закурсировали патрульные машины, вокруг советского посольства и торгпредства была усилена полицейская охрана и замаячили агенты ФБР. То же самое происходило и вокруг здания, где проживали советские дипломаты.

Что же случилось в этот январский вечер? Что могло так взволновать такие серьезные правительственные учреждения, как ЦРУ и ФБР?

Думаю, что за их суетливостью не без удовольствия наблюдали сотрудники вашингтонской резидентуры внешней разведки.

Чтобы лучше понять случившееся, достаточно констатировать факт, который прозвучит как фантазия психики нездорового человека, в которую не только невозможно поверить, но даже воспринять как заслуживающую внимания, казалось бы, нельзя.

Но на самом деле произошло действительно «фантастическое» событие, в которое трудно было поверить как американским спецслужбам, так и вашингтонской резидентуре внешней разведки. Да и Центру в Москве.

Когда через 13 лет в советское посольство в Вашингтоне неожиданно явился исчезнувший в Риме руководящий сотрудник внешней разведки Юрченко и заявил, что он сбежал от охраны ЦРУ и хочет вернуться в СССР, это событие стало всемирной сенсацией и позором для ЦРУ.

Но тогда дело шло об опытнейшем сотруднике контрразведки, хорошо знавшем обстановку в США и город Вашингтон и, главное, ЦРУ, против которого он вел работу. К тому же он уже больше месяца свободно разгуливал по столице в сопровождении всего одного охранника ЦРУ.

Несмотря на исключительную необычность события в январе 1972 года, оно сопровождалось полным молчанием в американских СМИ и соответственно, не стало известно мировому общественному мнению. Насколько оно могло скомпрометировать институт ЦРУ? Довольно тривиальный случай бегства Юрченко породил массу домыслов: что он был не просто «беглецом» от внешней разведки, а опытным «агентом» КГБ, засланным в ЦРУ. Видимо, январское событие могло дать любые постыдные для ЦРУ комментарии?

Итак, в 1972 году, за 13 лет до бегства Юрченко, произошло куда более необычное и трудно поддающееся пониманию событие. Оно явилось для ЦРУ да и ФБР настоящим ударом по престижу. А это — самые мощные на Западе специальные службы.

7 января 1972 года во второй половине рабочего дня в советском посольстве в Вашингтоне, расположенном на шестнадцатой улице, появилась женщина с двумя детьми — двух и семи лет. Это была советская разведчица Лариса Васильевна Майорова, псевдоним «Олегова», которая сбежала из-под контроля ЦРУ с виллы в пригороде столицы в 20 километрах от города. Там она находилась с мужем и детьми под круглосуточной охраной четырех сотрудников ЦРУ.

Ее муж, тоже советский разведчик, Вадим Михайлович Майоров следовал отдельно от жены и прибыл в советское посольство на час позже.

Теперь вернемся на 15 лет назад.

В 1957 году молодой разведчик окончил двухгодичный курс подготовки в разведывательной школе 101 и дал согласие службе внешней разведки на работу в нелегальных условиях. Это был Вадим Михайлович Майоров, псевдоним «Мартынов», 1932 года рождения, русский. До школы 101 он окончил Ленинградский институт иностранных языков, где изучал английский язык. В школе 101 он совершенствовал знания английского и изучал греческий язык.

С 1957 года началась его специальная индивидуальная подготовка для работы в США. Ему был присвоен псевдоним «Олег».

В 1959 году «Олег» познакомился с сотрудницей НИИ Ларисой Васильевной. К концу 1959 года они оформили брак, и по просьбе «Олега» нелегальная служба, проведя соответствующую специальную проверку Ларисы Васильевны, получила ее согласие на работу за рубежом вместе с мужем.

Была начата ее специальная подготовка в Центре в течение 1960 года. «Олегова» прилично знала английский язык и начала изучать немецкий, так как было решено готовить ее как немку по рождению, всю жизнь проживавшую в Германии. С этой целью в 1961 году она была направлена в ГДР и поселена там в немецкую семью, как якобы немка, вернувшаяся из СССР.

Проведя в Лейпциге полгода и более или менее освоившись с языком, «Олегова» переехала в Дрезден, где появилась уже по другим документам как дипломированная медсестра, проработавшая какое-то время в одной из больниц Лейпцига. При этом учитывалась русская специальность «Олеговой», окончившей в Москве медицинское училище.

На новом месте «Олеговой» уже никто не помогал. Выступая по-прежнему как русская немка с дипломом об окончании московского медучилища, она устроилась на работу в большой больнице, где ей предоставили жилье. Она вспоминает о первом дне работы:

«Это оказалось в своем роде боевым крещением. Много тяжелобольных, всю ночь напролет пришлось бегать из палаты в палату, делать уколы, выполнять работу санитарки и уборщицы».[62]

«Олегова» хорошо проявила себя за этот период. Одновременно с «трудовой» частью подготовки с ней работали опытные руководители, проводили встречи и тайные операции, обучали разведывательным методам решения разных задач, поручали отдельные оперативные операции.

«Со своим куратором и инструкторами, — пишет «Олегова», — я встречалась на явочных и конспиративных квартирах в Дрездене и Берлине. Иногда они передавали мне привет от мужа, а однажды даже письмо, написанное на английском языке и пересланное через тайник на непроявленной пленке. Мне говорили, что муж ждет меня не дождется, ведь поженившись, мы вместе были чуть больше года».

Перед выездом на Запад «Олегова» побывала в Москве, получила последние указания и инструкции. В середине 1963 года она с промежуточными документами направилась в Западный Берлин, чтобы оттуда самолетом вылететь на встречу с «Олегом», который должен был прибыть в Копенгаген из Аргентины.

«Олег» к этому времени завершил свою легализацию в Европе в качестве аргентинского гражданина по рождению, всю жизнь прожившего в Греции и Египте. Получив аргентинский паспорт в консульстве Аргентины в Александрии, выехал в 1961 году в Аргентину, где прошел службу в аргентинской армии. Теперь в качестве туриста он выехал в Европу для встречи с «невестой».

Благополучно прилетев в Копенгаген, «Олегова» встретилась с мужем только через три дня.

В августе и начале сентября 1963 года «Олеговы» наслаждались встречей после долгой разлуки, объехали места, где по легенде проживала и работала «Олегова». Затем они выехали в Англию, где им предстояло «заключить брак». Предварительно они посетили Швейцарию, где в Берне представитель легальной резидентуры передал документы «Олеговой», по которым она должна была выступать в качестве «невесты» «Олега».

Оформление брака в Англии потребовало немногим больше месяца, после чего они выехали в Грецию, где «Олег» должен был «обновить» свои «воспоминания» о проживании там по легенде и забывавшийся уже греческий язык.

К новому 1964 году «Олеговы» прибыли в Монтевидео, Уругвай, где по указанию Центра им предстояло осесть, завести соответствующее прикрытие, которое оправдывало бы источник средств на существование. Но не прошло и пяти месяцев, как Центр предложил им переехать в соседнюю Аргентину, где «Олег» должен был получить на жену аргентинское гражданство и осесть на постоянное место жительства, готовя свой будущий переезд в США — конечную цель их задания.

Дальнейшее пребывание «Олеговых» на нелегальном положении проходило вполне нормально. Они активно занимались созданием профессионального прикрытия, которое создавало бы возможность для будущего перебазирования в США, заводили связи и знакомства с американцами, проживавшими в Аргентине или посещавшими страну с деловыми целями.

В декабре 1966 года у них родилась дочь Сабина. Несмотря на некоторое беспокойство в связи с предстоящими родами, «Олегова» благополучно выдержала и этот экзамен как настоящая немка, рожавшая в немецком госпитале, где у нее был знакомый врач.

В процессе разведывательной работы «Олегова» участвовала самым активным образом. Она по очереди с мужем принимала радиограммы Центра, хорошо водила автомашину, обеспечивала контрнаблюдение за «Олегом» при его выходах на явки с представителями легальной резидентуры в Буэнос-Айресе, делала закладки в тайники сообщений для Центра, изымала почту для них из Центра.

Учитывая положительный ход выполнения «Олеговыми» их задания и то, что «Олег» уже семь лет не был на Родине, Центр разрешил им приехать в отпуск. Подготовив все необходимые условия, они выехали в 1967 году в Европу якобы с целью посещения «родственников» «Олеговой» в Швейцарии.

Связником, который их встретил на явке в Копенгагене, как они его восприняли тогда, был «обаятельный молодой человек». Именно ему они вручили свои настоящие аргентинские документы при посадке на советский корабль, следовавший в Ленинград. Они и мысли не могли допустить, что именно из-за этой встречи через три года начнутся их тяжкие испытания.

По прибытии в СССР им пришлось на время расстаться с дочерью, которую отвезли в ГДР в немецкую семью, чтобы она научилась говорить по-немецки.

После возвращения из отпуска «Олеговы» стали форсированно готовить свое перебазирование в США, получив в Центре все необходимые указания на этот счет. Свою первую поездку «Олег» планировал совершить в конце 1970 года, но их судьба, продиктованная предательством О. Гордиевского, того «обаятельного» связного в Копенгагене, распорядилась иначе. Они попали в США, но летом 1971 года, и не как свободные разведчики-нелегалы, а как пленники ЦРУ.

Еще до этого «Олегова» после рождения второй дочери в декабре 1969 года получила разрешение на короткий выезд в Москву, в связи с болезнью матери. Она побывала в Центре в августе 1970 года, где ей сообщили о зачислении ее в кадровый состав внешней разведки, присвоения воинского звания «лейтенант» и вручили юбилейную медаль, «Вознаменование «100-летия со дня рождения В. И. Ленина».

Девятого октября 1970 года семья «Олеговых» была арестована аргентинской контрразведкой СИДЭ. С первых же допросов «Олег» и «Олегова» поняли, что аргентинцы не знают существа их дела и действуют по какой-то наводке, судя по всему, от американцев. Чем дальше шли допросы, тем они больше убеждались, что за спиной аргентинских следователей стояли американцы. Из этого «Олеговы» сделали вывод о возможной утечке информации из Центра или периферийной внешней разведки к американцам. Это их убеждение все время укреплялось. Тем более что их пристрастное рассмотрение собственных действий и поведения не смогло дать хоть каких-то поводов полагать, что провал мог быть следствием их ошибок.

Все было похоже на то, что в руках аргентинцев оказалась какая-то достоверная информация о принадлежности «Олеговых» к внешней разведке. Вот некоторые заявления следователей:

«Мы о вас знаем все! Вы напрасно запираетесь! У нас есть доказательства, что вы русский шпион…»

Далее, заявление «Олегу»:

«В наших руках ваша жена и дети. Они здесь… Если вы будете продолжать упорствовать, то мы пытать, конечно, будем, но сначала не вас. Нет, не вас! Пытать будем ваших детей на глазах у вас и вашей жены. А тогда посмотрим, что вы предпочтете: говорить или иметь психически и физически изувеченных детей и ненормальную жену. А ведь она у вас вон какая красавица. Вы же не допустите, чтобы ее отдали в казарму солдатам? И если я вас не убедил, это приведет лишь к тому, что мы вас всех, в конце концов, прикончим и сбросим в какую-нибудь яму на свалке за городом, с детьми вместе. Вы проиграли…».[63]

Несмотря на то что «Олеговых» долго держали отдельно друг от друга, делая им провокационные заявления, что один из них «признался» во всем, они действовали удивительно согласованно. «Олег» принял тактику признавать только то, что они временно задержаны в Аргентине, не вели в этой стране никакой разведывательной работы против нее и имели задачу по работе против США, куда должны были перебраться.

На более поздней стадии допросов со стороны СИДЭ «Олегова» убедилась в правильности избранной линии, когда сотрудники ЦРУ стали рекомендовать им не «раздражать» аргентинцев, иначе ЦРУ не сможет защитить их. Такую линию проводил в основном «Олег», а «Олегова» сводила свою роль к скромно «привлеченной», не знающей его дел и занимающейся всецело детьми.

Уже в самом начале ареста «Олегова» проявила завидное хладнокровие и при аресте смогла уничтожить почти на глазах арестовывавших офицеров пленку с записью последней принятой ими радиограммы Центра.

В дальнейшем можно только удивляться, как молодая мать, услышав циничные угрозы аргентинских контрразведчиков, не поддалась панике и усиливали подавить в себе самый сильный, материнский, инстинкт, не позволить своим чувствам взять верх над сознанием. Тем более что за шесть предыдущих лет проживания в Аргентине «Олегова» немало видела и слышала о правовом беспределе военной хунты и отдавала ясный отчет в том, что следователь говорил не пустые угрозы. Для аргентинской спецслужбы в тот период ничего не стоило уничтожить человека, не оставив никакого следа.

Добившись благодаря такой тактике встречи они смогли подтвердить друг другу правильность взятой линии — действовать по согласованной еще в Центре отступной легенде, признавать то, что противник уже знал, и скрывать все остальное. Стремиться, чтобы ЦРУ взяло полностью их под свою опеку и увезло в США. А там искать путь домой.

Сейчас, читая их отчет-воспоминание, едва ли кто-нибудь может оспорить правильность их плана. И не только потому, что они преуспели с бегством от ЦРУ.

Даже если бы их оставили у себя американцы и, как они обещали, предоставили бы им политическое убежище — поселили бы где-то под другими именами, у них все равно оставалась возможность возвращения домой. Тем более что они доказали свои недюжинные разведывательные способности, обведя вокруг пальца две специальные службы.

Вот посмотрите, как ведет допрос «Олеговой» аргентинский следователь:

«Вы — русские шпионы, которые приехали в нашу страну заниматься подрывной деятельностью… Вам лучше сказать всю правду. Ваш муж нам уже все рассказал. Он во всем признался, и будет лучше, если вы тоже все по-хорошему расскажите…»

«Олегова», проигнорировав намеренную ложь о признании мужа:

«Что значит по-хорошему? Что, может быть еще и по-хорошему?

— Да! Может! Для начала мы у вас на глазах будем пытать ваших детей. А затем и за вас примемся…»

В ответ твердое заявление «Олеговой»:

«Ничего говорить не буду, пока не увижу мужа».[64]

Вот эпизод о том, как «Олегова» встретила американцев.

«Мы с вашего разрешения, мадам, хотели бы с вами переговорить, — сказал вновь пришедший на английском языке с заметным американским выговором.

— Вы американцы? — спросила я

— Да, мы американцы, — признал Густаво, — но это не имеет никакого значения.

— Как это не имеет? Нас арестовали аргентинцы, требовали во всем признаться, угрожали расправой над детьми, надо мной, и вдруг появляетесь вы, американцы, и хотите о чем-то со мной говорить.

— Видите ли, ваш муж да и вы тоже собирались работать против моей страны и, возможно, уже и начали эту работу здесь, в Аргентине. Вот почему мы здесь. И я прошу вас рассказать нам все, что вы знаете о работе мужа, о его связях, контактах…

— Еще что?! С какой это стати я буду вам что-то рассказывать?! Мы что, пришли к вам с поднятыми руками? Мы что — перебежали? Или мы просим у вас политического убежища? Арестовали. Назвали русскими шпионами. А доказательств — никаких. Только что и рассчитывали на психологическое давление. Вы что ли сказали им, что мы русские шпионы?…»

Думаю, что комментариев не требуется, виден боевой дух «Олеговой», которая действует как опытный профессионал-разведчик, а ведь она еще была начинающей разведчицей да к тому же матерью двоих детей, попавших вместе с родителями в тюрьму!

На все потуги сотрудницы ЦРУ Доры, посетившей «Олегову» вместе с Густаво, та заявила, что до тех пор, пока не увидится с мужем, ничего говорить не будет. Это привело к успеху и после более чем месячной разлуки им позволили увидеться.

С этой встречи они стали еще более согласовано действовать в направлении намеченной цели — США.

В процессе общения с аргентинскими охранниками Олегова расположила к себе некоторых из них, националистов, ненавидевших американцев, и те ей говорили:

«Мы, собственно, о тебе ничего не знаем, кроме того, что ты русский шпион. Это нам американцы сказали».[65]

На основании этих высказываний, по тому, как вели допросы аргентинцы, постоянно консультируясь с представителями ЦРУ, «Олегова» пришла к выводу, что информация о них к аргентинцам пришла из ЦРУ. То есть могла быть утечка из Центра внешней разведки в эту американскую службу.

Не случайно, сотрудник ЦРУ Густаво допытывался у «Олега», почему Олегова считала, что «вас кто-то предал?». Явно ЦРУ беспокоилось о безопасности вероятного предателя — «крота» во внешней разведке. Американцы, получив согласие «Олеговых» говорить с ними откровенно (в пределах отработанной в основном легенды), стали ориентировать их на осторожность во взаимоотношениях с аргентинцами. Густаво говорил им:

«Будьте осторожны с аргентинцами. Пока мы контролируем ситуацию, но ведь все может в любой момент выйти из-под нашего контроля. Не провоцируйте их».[66]

На определенном этапе допросов со стороны СИДЭ представитель ЦРУ Пепе как-то сказал:

«Что касается вашего будущего, то пока рано говорить об этом. Но по секрету скажу, в перспективе у вас, по-видимому, предстоит переезд в США. Вы как на это смотрите?

Положительно».[67]

Очевидно, для принятия окончательного решения ЦРУ направило в Аргентину двух психоаналитиков для бесед с «Олеговыми». Супруги были подвергнуты проверке на детекторе лжи, которую они, по-видимому, прошли более или менее сносно, так как никаких отрицательных последствий для них не последовало.

Наконец к середине 1971 года американец Густаво сообщил, что в отношении их принято решение. «И на очень высоком уровне. Вы поедете в Штаты».

Завершался девятый месяц со дня ареста «Олеговых». Этот период с точки зрения их поведения я бы оценил только положительно. Они в очень сложных условиях проявили высокую выдержку, стойкость и способность, наметив линию поведения сразу перед двумя западными спецслужбами, выдержать ее последовательно. Нельзя отрицать наличия у них решимости не отступать от намеченной цели и вернуться всем семейством на Родину.

Уже только по этому первому периоду у меня создалось твердое убеждение, что супруги были бы очень перспективными разведчиками-нелегалами, не попадись на их пути изменник О. Гордиевский. И винить их по аргентинскому периоду было совершенно не за что.

В США их поселили на загородной вилле, в 20 километрах от столицы. Круглосуточную охрану несла группа из четырех человек, внимательно присматривала экономка-кухарка, также сотрудница ЦРУ. Вилла была окружена лесом, где им разрешалось прогуливаться не удаляясь далеко в лес, под присмотром охранника.

Первые впечатления от нового места пребывания у «Олеговых» были неутешительными. Исчезнуть всей семьей представлялось совершенно невозможным. Но они наметили план систематического изучения ближайших окрестностей и всех других аспектов будущего возможного выполнения задуманного ими бегства.

Начались допросы, теперь со стороны более опытных следователей ЦРУ. Одновременно в плане приобщения их к американскому «образу жизни», регулярно стали вывозить на экскурсии по окрестностям, в столичные музеи и просто по городу и по магазинам.

Куратор «Олеговых» из ЦРУ Гарри сообщил им:

«Пока решается вопрос о предоставлении вам политического убежища вы будете жить здесь. Передвижение в пределах ста — двухсот метров свободное, режим — свободный, то есть можете заниматься чем хотите, но далеко от дома не уходите. У вас будет охрана, четыре человека. Нам бы хотелось приобщить вас к американскому «образу жизни», поэтому каждый день в сопровождении охранников вы можете отправляться на машине куда вам заблагорассудится… Вас везде и повсюду будут сопровождать наши сотрудники».[68]

Что поразительно, чем больше изучали обстановку «Олеговы», тем сильнее убеждались в невозможности уйти с виллы всей семьей. Несмотря на это, они все же ушли!

Конечно, потребовалось перебрать десяток возможных вариантов.

Решение их было вынужденным. За последний месяц 1971 года следователи ЦРУ начали все настойчивее подбираться к тем сторонам отступной легенды «Олеговых», которая могла лопнуть в любой момент и разоблачить их ложь, со всеми вытекавшими негативными последствиями.

Когда «Олеговы» оказались в США и полностью под контролем ЦРУ, «Олег», который за два года обучения в школе 101 обстоятельно изучил все имевшиеся во внешней разведке материалы о ЦРУ, гуляя по лесу вокруг виллы, предупредил «Олегову», чтобы она была весьма осторожной с сотрудниками ЦРУ.

Хотя у «Олеговой» в целом представление о ЦРУ было крайне негативное, она столкнулась на вилле с сотрудниками этого американского ведомства, которые были очень радушны, источали вежливость и доброжелательность. «Олег» разъяснил ей о чрезвычайном коварстве этих людей. Он подчеркнул, что даже в самом американском обществе крайне негативно относятся к методам провокаций и интриг, используемых ЦРУ. Ведь не случайно во всех детективных фильмах, где фигурируют сотрудники ЦРУ, они показаны в противовес героям-полицейским как скользкие типы, от которых можно ждать любых гадостей.

Разрешенные им свободные прогулки по окружающему лесу Олеговы решили использовать для обсуждения и разработки плана бегства.

В то время как старшая семилетняя дочь качала в коляске младшую двухлетнюю «Олеговы» тихо говорили на русском языке, которого не знала дочь и поэтому не могла узнать их планы. Они решили по одному из подготавливаемых вариантов ухода с виллы попытаться добраться до советского посольства, следуя раздельно, как предложила «Олегова». Она с детьми — прямо в свое посольство, а «Олег» — первоначально в болгарское, затем оттуда тоже в советское. Они полагали, что кому-то из них удастся достичь цели.

Для создания условий для более длительного нахождения вне контроля охраны они стали совершать продолжительные прогулки по лесу под предлогом того, что детям нужно дышать свежим воздухом.

Начав с получасовых послеобеденных прогулок, за прошедшие пять месяцев они довели их до нескольких часов — сразу после обеда и до самого ужина. Охрана привыкла к такому их распорядку и не проявляла беспокойства по поводу их долгого отсутствия.

Разработали они и детальный маршрут от виллы до советского посольства.

В начале января 1972 года «Олег» был встревожен серией попыток сотрудников ЦРУ и ФБР предъявлять ему для опознания фотографии советских разведчиков, которых он действительно знал, но по своей отступной легенде не мог знать.

Так, сначала показали фото сотрудника Ленинградского института иностранных языков, учившегося одновременно с «Олегом», который также был взят на работу во внешнюю разведку. Олег «не знал его», что несколько удивило сотрудника ЦРУ. Затем показали фотографию уже слушателя школы 101, учившегося там вместе с «Олегом». Его негативный ответ также, как отметил он про себя «Олег», был воспринят с сомнением. Наконец, утром 7 января 1972 года ему предъявили для опознания его первого куратора по спецподготовке нелегальной службе. Его «незнакомство» с этим человеком, имя и отчество которого сотрудник ЦРУ назвал правильно, заметно удивило последнего.

К этим фактам, которые, по мнению «Олеговых», свидетельствовали о том, что кто-то консультировал ЦРУ со знанием положения в Центре внешней разведки, прибавился еще один тревожный сигнал.

Кухарка выпытывала у старшей дочери: «Где это вы гуляете в лесу и что там так долго делаете?»

«Олеговы» пришли к однозначному выводу: им грозит разоблачение и решили действовать.

«Олегова» пошла собирать в дорогу детей, а «Олег» проконтролировал занятия охранников. Они расположились вокруг телевизора для просмотра футбольного состязания, кухарка была занята на кухне. Для «Олеговых» наступила новая экстремальная ситуация, требовавшая максимальной мобилизации всей их воли, выдержки и хладнокровных действий…

Вот краткий разговор «Олеговых» перед бегством:

«Надо уходить, — сказала «Олегова», выслушав меня.

— Когда?

— Сейчас. Немедленно. Мы слишком засиделись в «гостях». Пора и честь знать.

— Тогда иди и собирай детей, а я пойду посмотрю, где охранники».[69]

Этот краткий обмен мыслями свидетельствует о решительности разведчиков и уверенности в своих силах.

«Олеговы» вышли из дома, посадили младшую дочь в коляску и по лесной тропе отправились по заранее отработанному маршруту. Через час подошли к месту, где им предстояло расстаться.

«Мы распрощались с мужем на перекрестке дорог. «Кто знает, не навсегда ли?» — мелькнула мысль. Мы двинулись по лесной тропе в направлении видневшихся дорог».[70]

Встретившаяся им машина с двумя девушками подвезла их к торговому центру. Через десять минут они уже были там. Служащий бензоколонки помог выгрузить из багажника коляску, вызвал такси.

«Олегова» пережила несколько неприятных минут:

«Мимо проносились машины. В любой из них мог быть кто-нибудь из наших «друзей». А вот и они! Сердце замерло: к нам медленно приближалась машина с тремя молодыми людьми. Проехала мимо».

В это время к ним направился полицейский. Но он только спросил, может ли чем-то помочь? Полицейский с готовностью помог сложить и погрузить детскую коляску в багажник такси и пожелал счастливого пути.

Такси доставило «Олегову» на шестнадцатую улицу, где находилось советское посольство, и высадило вблизи него.

Был конец рабочего дня и из посольства то и дело выезжали машины.

«Олегова» распрощалась с водителем, который помог вынуть и разложить коляску. Посадив в нее дочь и взяв за руку старшую «Олегова» на виду у равнодушно взиравших на нее полицейских вошла в посольство.

Далее все было спокойно, огромное нервное напряжение спало и «Олегова» объяснила офицеру безопасности, кто она и что ее муж должен подойти в болгарское посольство. На поиски «Олега» немедленно была направлена машина. Он появился в советском посольстве только через час.

Оказавшись под защитой советского посольства, «Олеговы» успокоились и стали ожидать возвращения домой. Это оказалось не простым делом, но сложившаяся в тот момент ситуация в советско-американских отношениях способствовала благоприятному разрешению проблемы возвращения на Родину семьи разведчиков.

В январе — феврале 1972 года США и СССР готовили встречу в верхах и президент США Никсон собирался нанести визит в СССР. В этих условиях американцы избегали каких-либо неприятностей в отношениях с СССР, которые могли бы испортить атмосферу визита президента. Поэтому ЦРУ предпочло не препятствовать выезду «Олеговых» на Родину. Если бы не это обстоятельство, можно было ожидать больших трудностей.

Стоит только вспомнить доктрину Никсона. 25 июля 1969 года на пресс-конференции на острове Гуам Ричард Никсон изложил внешнеполитическую программу. Он подтвердил готовность вмешаться во внутренние дела тех стран, чью целостность они сочтут жизненно важной для собственной безопасности.

А ведь ЦРУ и СИДЭ под их руководством могли преподнести дело «Олеговых» как посягательство на безопасность Аргентины, которую США считали чуть ли не своей вотчиной.

Но все обошлось благополучно, и 2 февраля 1972 года «Олеговы» вылетели в Союз.

«Лариса Васильевна, скажите, что из всего пережитого вами в связи с нелегальной разведывательной работой было для вас наиболее тяжелым и болезненным?» — спросил я весной 1999 года.

«Самым болезненным, нестерпимо мучительным было то, что мы с Вадимом Михайловичем пережили по возвращении на Родину!»

Далее она пояснила. «Нам было неимоверно тяжело, когда нас и наших детей мучила СИДЭ. Но знали, за что страдали, и безмерно верили, что Родина нас не оставит в беде. Как это было с разведчиком Абелем, затем с Беном.

Но представить себе, что нас будут называть предателями только за то, что мы осмелились предположить наличие предателя во внешней разведке, покарать нас жестоко за это, выслать из родной мне Москвы и обречь на огромные моральные и материальные травмы, мы никогда бы не смогли.

Но действительность оказалась даже тяжелее для нас морально, чем в плену сразу у двух западных спецслужб».

Не желая повторяться в том, что с предельной ясностью изложено в книге воспоминаний «Олеговых» и о чем я уже писал в своих воспоминаниях, хочу очень кратко суммировать то, что лично считаю грубейшей ошибкой так близкой мне нелегальной службы внешней разведки в деле разведчиков «Олеговых» .

1. Как мне лично известно, по состоянию на 1957–1961 годы, когда я отвечал за организацию разведывательной работы с нелегальных позиций, в деле кандидатов в разведчики-нелегалы «Олеговых» и в отношении них самих все было положительно.

2. Ход их вывода в Аргентину и деятельность там по 9 октября 1970 года оценивались службой только положительно. Никаких, повторяю, никаких замечаний или просчетов с их стороны не отмечалось.

3. За время их нахождения в руках СИДЭ они не допустили ни одного, повторяю, ни одного действия, которое повредило бы внешней разведке или советско-аргентинским отношениям.

То, что не правомерно инкриминируется им с инцидентом выдворения из Аргентины двух сотрудников резидентуры внешней разведки в Буэнос-Айресе, было не их виной, а резидентуры, игнорировавшей несоответствие сигнала о якобы закладке тайника, и в известной мере Центра, отрабатывавшего с ними сигналы опасности и в целом отступную легенду.

4. Центр не мог винить «Олеговых» за переход на отступную легенду, когда они внезапно были арестованы СИДЭ. Ведь «Олег» вполне закономерно ссылался на пример Абеля, который по обращению к нему американских контрразведчиков как к советскому разведчику сразу сделал заключение, что он выдан изменником «Виком». Вот и они с «Олеговой», не найдя других объяснений провала когда их назвали сразу советскими разведчиками, сделали аналогичный вывод.

5. «Олеговы» подробнейшим образом изложили свои доводы о наличии утечки информации, о возможном предательстве.

Даже если Центр подозревал, что этой версией они могли прикрывать какие-то свои ошибки, необходимо было проверить самым тщательным образом все возможности ознакомления с их делом в Центре и в резидентурах. Нельзя исключать, что это помогло бы раньше выйти на предателя Гордиевского. Ведь именно он узнал их документальные данные в 1967 году.

Следовало уделить самое пристальное внимание к лицам, опознание которых по их фотографиям предъявлялось ЦРУ «Олегу» в 1972 году. Ведь едва ли кто еще, кроме Гордиевского, работавшего в нелегальной службе, мог знать первого куратора «Олега».

Во всяком случае расследование версии «Олеговых» должно было бы вестись с их активным участием.

Таким образом, работа с «Олеговыми» по их возвращении создает впечатление, что ее особой задачей было обвинение их почти в предательстве. Во всяком случае, их действия, в том числе и необычный побег от ЦРУ, были поставлены под сомнение и квалифицированы не если как предательство, то как моральное разложение. Отсюда и предложенные нелегальной службой руководству КГБ меры наказания, беспрецедентные по грубому нарушению прав разведчика во многих отношениях, в том числе выселение из Москвы под смехотворным предлогом заботы об их безопасности, оставление без материальных средств семьи из четырех человек, отказ в помощи с трудоустройством. Вызывает возмущение и исключение их из партии на основании грубо дезинформационных заключений об их поведении в зарубежной командировке.

Эта дезинформация усугублялась тем фактом, что члены партии, принимавшие решение, были лишены возможности ознакомиться с их делом и провести беседу с ними самими под предлогом секретности. Так создались условия для бесправия молодых коммунистов — сотрудников Особого резерва.

Как я уже сказал, все изложенное еще можно было как-то объяснить недостатком информации в распоряжении нелегальной службы и сомнениями в объективности докладов «Олеговых».

Но когда в 1985 году тот предатель, о котором с таким убеждением говорили «Олеговы», объявился в лице изменника О. Гордиевского, совершенно невозможно понять, почему не было поднято дело «Олеговых», восстановлена справедливость, почему они не были полностью реабилитированы. Перед ними даже не извинились за понятную для них профессиональную ошибку.

И тогда многое из незаслуженных обид и горечи было бы снято. Но, очевидно, честь мундира для некоторых оставалась дороже двух способных разведчиков.

А ведь «Олеговы» были еще способны поработать, им едва исполнилось по 50 лет, а богатейший, я бы сказал, уникальный, опыт был бы так полезен новому поколению разведчиков-нелегалов.

Нет, частичная реабилитация еще ждала их более 6 лет, а полной так и не было. Она остается до сих пор на совести нелегальной службы внешней разведки.

Я далек от мысли винить всю нелегальную службу и нынешних ее руководителей за ошибки прошлого. Но действия в отношении «Олеговых» не просто ошибка! Их принципиальный характер требует скорейшего исправления ради блага и престижа самой службы. Между прочим, книга воспоминаний «Олеговых» может явиться хорошим вспомогательным средством при подготовке молодых разведчиков, если, конечно, сопроводить ее исправлением финала, разъяснением, снимающим с «Олеговых» официально любые намеки на их вину и звучащем как признание допущенных службой ошибок.

Кстати, из книги бывшего начальника нелегальной службы Ю. И. Дроздова следует, что Гордиевский выдал еще и вторую семью нелегалов (Т. и Г.), о судьбе которых ничего не известно. Кроме факта, что разведчица в этом случае проявила также большое мужество и вывела больного мужа и троих своих детей из-под удара противника. Если это так, то было бы полезно поднять и их дело. Тем более, я не исключаю, что в их случае провал мог быть также отнесен не к Гордиевскому, а к их каким-то ошибочным действиям.

Тем важнее восстановить справедливость.

Заканчивая на этой грустной ноте рассказ о мужественной молодой советской разведчице Ларисе Васильевне Майоровой, хочу сказать, что ее опыт и действие вызывают у меня восхищение, и, надеюсь, те же оценки сделают другие разведчики-нелегалы да и все читатели.

В январе 1983 года на весь западный мир прогремело громкое «шпионское» дело двух агентов-нелегалов советской военной разведки (ГРУ), супружеской пары Герхард — Рут и Дитер .

Расследование и суд над этими советскими разведчиками продолжались почти год и вскрыли необыкновенную картину блестящего многолетнего агентурного проникновения военной разведки в самую мощную в Южном полушарии западную сверхсекретную военно-морскую базу в ЮАР.

В течение пятнадцати лет южноафриканский морской офицер Дитер Герхард поставлял ГРУ Генштаба Советской Армии секретные информации о военно-морской базе ЮАР в Саймонстауне, а его жена Рут в течение 13 лет усердно помогала ему в разведывательной работе.

Не углубляясь в характер разведывательной деятельности ее супруга, о чем было рассказано в моих прежних книгах воспоминаний, остановлюсь на роли в этом выдающемся успехе разведчицы Рут.

В 1968 году швейцарка Рут Йор вышла замуж за 32-летнего красивого, представительного южно-африканского морского офицера Дитера Герхарда. Они составили гармоничную супружескую пару, которая сразу вызвала общие симпатии в офицерском обществе военно-морской базы, где служил Дитрер. Эти симпатии укреплялись по мере проявления со стороны супругов щедрого гостеприимства в их доме, где стали бывать и высокопоставленные лица из правительственных кругов ЮАР, включая и премьер-министра Боту.

Через год счастливой и безмятежной жизни Дитер признался Рут, что уже несколько лет помогает Советскому Союзу в борьбе за мир и надеется на ее помощь в этом благородном деле. По существу он, действуя с согласия ГРУ, осуществил вербовку жены.

Как признавалась Рут в беседе с советским корреспондентом уже в 1992 году после освобождения из тюрьмы, отбыв срок заключения, она безмерно во всем доверяла мужу и без колебаний согласилась стать помощницей в его разведывательных делах .

При первой же возможности их совместного выезда в Европу под предлогом отдыха в Швейцарии и посещения там родственников Рут она была нелегально переправлена в СССР, где прошла необходимую подготовку по приему радиопередач и шифровальному делу. С ней были оговорены условия встреч в Европе, куда она как курьер должна была привозить разведывательные материалы Дитера. Ей был присвоен псевдоним «Лина» и сообщен псевдоним мужа — «Феликс». Она была проинструктирована о соблюдении максимальной конспирации, «чтобы не навредить мужу», и необходимых мерах безопасности при доставке в Европу материалов Дитера.

Начиная с момента завершения вербовки в 1969 году, она в течение 13 лет регулярно, дважды в год, выезжала в Европу с разведывательными материалами «Феликса», которые передавала связному Центра, встречаясь с ним в разных странах по явкам, о которых ей сообщалось по радио в шифротелеграммах.

За этот период «Лиина» еще раз побывала в Советском Союзе, где ей устроили поездку по стране и отдых на курорте.

Когда все неприятности — психологические и душевные — остались позади, за исключением переживания за «Феликса», отбывающего пожизненное заключение, «Лиина» с большой теплотой отзывалась о сотрудниках ГРУ, работавших с ней в Москве, и по-прежнему вспоминала свои впечатления от нашей страны, которые так поразила ее и вызывали восхищение.

На вопрос журналиста, были ли у «Лиины» опасения из-за участия в разведывательной деятельности, она ответила, что «Феликс» неоднократно ей говорил: «Не беспокойся. Ты ничего не знаешь, а все оставь мне. С тобой ничего не случится». То, что она делала, не было ее тайной.

«Все приходилось хранить в себе — и поездки в Москву, и ночные бдения Дитера, и те отчеты, которые он писал — словом, все… У меня была двойная жизнь, и вот внезапно тайная ее половина вырвалась наружу. Когда это случилось, с меня спала огромная ноша».

Когда был арестован «Феликс», находившийся в командировке в США, контрразведчики Швейцарии посетили мать Рут — фрау Йор и изъяли небольшой шпионский арсенал: оставленную дочерью на хранение микропленку и фальшивые паспорта.

Ужас и смятение, которые испытала при аресте «Лиина», она скрывала усилием воли, сохраняя видимое спокойствие. Тревога усиливалась тем, что она вынуждена была оставить пятилетнего сына, судьба которого длительное время оставалась неизвестной для нее. Тяжел был переход от всеобщего уважения и популярности, которыми они пользовались в стране среди сослуживцев «Феликса» и его многочисленных подчиненных, к положению преступников.

Командор «Феликс» в свои 47 лет был в зените своей славы! Его ожидало повышение в званию и должности.

Тем злее была реакция на обнаруженное «предательство» его и заодно с ним «Лиины», пользовавшейся не меньшей популярностью и доброй славой.

Основание для негодования и беспокойства у правительства ЮАР было. Достаточно сказать, как сообщали СМИ, во время суда над ними «информация, которую передавал Дитер Герхард советским хозяевам, явилась одним из самых чувствительных ударов по Западу со времени начала «холодной войны». Был выдан ряд самых важных военных и стратегических секретов ЮАР, Англии и НАТО… Для русских Герхард был самым ценным шпионом после Кима Филби».

Удивительно, как простая швейцарская женщина, которой было в день свадьбы 27 лет, быстро вошла в элитное общество, в котором жил и вращался ее муж «Феликс».

«Лиина» в момент знакомства с «Феликсом» работала секретарем в конторе известного швейцарского адвоката. Она происходила из пролетарской семьи, ее отец — рабочий фармацевтической компании, мать — модистка. До замужества «Лиина» никогда не соприкасалась с высшими социальными кругами.

Но, оказавшись в Саймонстауне, она очень скоро стала своей в среде, которая ее окружала. Молодая, хрупкая и невысокая женщина возглавила клуб офицерских жен, организовала курсы изучения иностранных языков (сама она говорила по-немецки, по-английски, французски, по-итальянски и на африканс), устраивала музыкальные вечера.

После всего что произошло после тринадцати лет агентурной работы с сопутствующими ей стрессами, молниеносной сменой благополучной светской жизни на суд и тюремное заключение, вызвавших чувства страха и безысходности, вины перед пятилетним сыном, после всех немыслимых испытаний, выпавших на ее долю, Рут Герхард осталась верна своему Дитеру.

Связав однажды свою судьбу с его судьбой, с человеком, посвятившем ее в свою глубокую тайну, Рут сама полностью включилась в необычное для нее дело. Причем, испытывала сильное увлечение, даже страсть, выполняя разведывательные поручения мужа и Центра с необычной охотой, каким-то удовлетворением.

Интересно, что доставляя в Германию, Голландию, Италию, Швейцарию или даже на Мадагаскар информацию в виде непроявленных фотопленок, находившихся в ее дамской сумочке, с которой она никогда не расставалась, «Лиина» никогда не испытывала страха.

Для нее это было чем-то вроде обычной безобидной игры, никак не отражавшейся на ее переживаниях. Может быть, поэтому, как говорила позже с гордостью Рут, таможенники при пересечении ею многочисленных границ никогда не досматривали ее сумочку.

В декабре 1984 года суд приговорил «Феликса» к пожизненному тюремному заключению, «Лиину» — к 10 годам тюрьмы.

Первое время нахождения в тюрьме «Лиина» вспоминает как самый мучительный период жизни.

«Перенести его было психологически особенно тяжело. Депрессия усугублялась суровым режимом — ни свиданий, ни писем, ни книг, вообще никакой связи с внешним миром. А главное, безысходность и мрак впереди».

«Если я выжила, — говорит Рут, — то благодаря тому, что унаследовала от матери способность внутри себя перебарывать несчастья, хоть краешком зацепиться за что-то хорошее».

И такие крохи «хорошего» случались и скрашивали мрачные тюремные будни. Одной такой каплей радости для нее явилась передача по тюремному телевидению московского балета, в котором она узнала виденный когда-то в Москве «Спартак».

«Москва осталась счастливейшим воспоминанием всей моей жизни», — сказала она журналисту.

Завершая этот короткий печальный по своим результатам, но бодрый по оценке роли этой маленькой разведчицы рассказ, невольно хочется отметить, что при всей кажущейся простоте 13-летнего служения Лины советской разведке, она оказалась удивительно подходящей партнершей в разведывательной деятельности выдающегося военного разведчика «Феликса». «Лиина» обладала такими сильными чертами характера, как способность беспредельной верности раз данному слову, смелость и выдержка при исполнении не легких обязанностей курьера по доставке совершенно секретных материалов. За 13 лет она не менее 30 раз выполняла подобные поручения. Наконец, мужество и стойкость, не сломленные длительным тюремным заключением и вынужденной разлукой с единственным сыном, помогли «Лине» оказаться достойной помощницей профессионального разведчика и самой подняться до мастерства неординарной разведчицы.

Не знаю, как сложилась ее судьба с 1992 года, когда с ней беседовал советский журналист, но надеюсь, что кардинальные изменения во внутриполитической жизни ЮАР помогли или помогут досрочному освобождению ее мужа Дитера. Во всяком случае, желаю воссоединения этим двум замечательным людям, вызывающим у меня профессиональное восхищение.

Рассказав о советских разведчицах, большинство из которых я знал лично или к делам которых имел отношение на протяжении службы во внешней разведке, не могу ограничивать свои воспоминания и размышления судьбами тех, действительно мужественных, женщин, которые непосредственно участвовали в разведывательной деятельности внешней разведки.

Да, разведывательная деятельность, как читатель мог убедиться, требует не просто наличия в характере таких качеств, как острота восприятия окружающего мира, большая выдержка и терпеливость, смелость и мужество. Проявление этих черт характера необходимо не только в какие-то отдельные моменты экстремальных ситуаций, а постоянно, ежечасно и ежеминутно на протяжении всей служебной командировки. А она, как мы видели, порою продолжается и десять, и пятнадцать лет.

Поэтому можно только удивляться такому огромному запасу мужества, которого хватило разведчицам «Бир», «Жанне», «Веге» на трудно вообразимый длительный период в полтора десятка лет.

Однако есть категория женщин, которые сами не участвуют в процессе разведывательной работы, но постоянно имеют самые непосредственные отношения с теми, кто осуществляет такую деятельность. И не просто отношение, а близость, кровные связи. Они ждут возвращения своих близких, окончания разлуки с ними, которая порою затягивается на еще большие сроки, чем служебная командировка, из-за неблагоприятного развития ситуации: арест и заключение в тюрьму.

Это мужество проявляют матери, жены, а порою и дети. Ожидание возвращения близкого человека наполнено тревожными думами, постоянным беспокойством и болезненными реакциями на поступающие известия из-за рубежа о происходящих там каких-то «нештатных событиях».

Оттого, что эти переживания приходится к тому же скрывать от окружающих, поскольку строгая конспирация причин отсутствия мужа, сына, отца обусловлена характером их разведывательной профессии, делает их еще тяжелее, лишая сочувствия и понимания.

Ведь подобные тягостные разлуки сотен тысяч солдатских жен во время войны немного облегчает общая судьба, переживаемая народом, а горе многих вдов находит живой отклик в сердцах не только близких им людей, а и всего общества.

В случае же разлук жен со своими мужьями-разведчиками им приходится затаивать глубоко в себе свои горестные думы и опасения.

Многолетние муки разлуки воспеты Гомером в греческой мифологической поэме об Одиссее.

Но Пенелопа переживала свою разлуку не в одиночестве. Ее окружение знало, что Одиссей отправился в долгое плавание, и разделяло с Пенелопой ее уверенность в его благополучном возвращении. Ей было куда легче переносить разлуку, оставаясь всеми уважаемой верной женой.

А каково было молодой жене Рихарда Зорге, Кате Максимовой, оставленной один на один в полной неопределенности сроков его возможного возвращения да к тому же еще с обрушившейся на нее необоснованной репрессией? Или семье В. Фишера — Елене Степановне и дочке Эвелине? Они долгие девять лет ожидали возвращения мужа и отца и вдруг узнали, что он арестован и осужден к тюремному заключению на тридцать лет!

И хотя таких разлук в нелегальной разведке было не так уж много, поскольку большинство разведчиков и разведчиц работали супружескими парами, доля их в балансе деятельности этой службы велика. Тем более что аналогичные переживания многочисленных разлук есть и у супружеских пар с их близкими — родителями, детьми.

Считаю, что деятельность внешней разведки, ее успехи связаны и с этой областью человеческих переживаний. Поэтому я и решил в этой заключительной главе обратить внимание на то, как матери, сестры и жены наших славных разведчиков «заочно» вместе с ними участвуют в их работе.

Молодой князь Андрей Яковлевич Хилков, родившийся в 1776 году в семье, принадлежащей к одному из наиболее древних и приближенных к царям родов России, в возрасте 21 года был направлен царем Петром I в Италию на обучение морскому делу.

Он был уже женат на дочери окольничего Василия Михайловича Ерохина, Марии Васильевне, и у них уже родилась дочь Ирина.

«Трудно было Андрею, которому едва минул 21 год, расставаться с молодой женой и новорожденной дочерью Ириной, которую и видеть-то практически не довелось».

Так, молодые супруги, не успев еще насладиться счастьем супружеской жизни, а Андрей — почувствовать себя отцом, вынуждены были расстаться почти на три года.

Для Андрея это были годы напряженной учебы, не оставлявшей времени для тоски по родным.

Но для молодой супруги и матери только забота о новорожденной и радость ее первых шагов в жизни смягчали тоску о любимом муже. Да и по тем временам не положено было Марии Васильевне вслух выражать свои переживания. Ведь муж выполнял царское задание и ее участь была как бы частью обязанностей мужа, находившегося на важной государевой службе.

Когда Андрей Яковлевич вернулся из Италии, царь Петр I был так удовлетворен его успехами, увидев в нем перспективного дипломата и разведчика, что в том же году в июле месяце направил А. Хилкова с ответственной миссией в Швецию . Эта долгосрочная командировка князя Андрея Хилкова оказалась не только длительной, почти восемнадцатилетней, но и бесконечной для него. Он так и не смог живым вернуться к своим родным. Не смог обнять молодую жену, порадоваться уже взрослой, 21-летней, дочери. Ирину он оставил в возрасте 3 лет, когда ребенок только начинает понимать и ценить наряду с любовью матери и авторитет отца.

Андрей Хилков прибыл в Швецию в начале августа, а 30 августа царь Петр I объявил Швеции войну, которая с небольшими перемириями продолжалась целых 18 лет. И все это время Андрей Хилков находился на важном для царя посту в Швеции, он успешно выполнял, прежде всего разведывательные задачи, хотя и был дипломатическим представителем Петра I. Царь не отзывал, а наоборот, задерживал его там, не обменивал ни на шведского посла, ни на шведских военнопленных, хотя возможность для этого предоставлялась не раз. Получилось, что исключительные разведывательные способности Андрея Хилкова, его старательность и стремление приносить максимальную пользу России в войне с Швецией способствовали продлению его личных переживаний и тоски по любимым Марии и Ирине.

Но чрезмерная занятость и нелегкие условия жизни в плену у шведов, которые он считал «хуже турецких», не давали ему возможности расслабиться. О том, как он скучал по семье, архивы умалчивают, хотя в них сохраняется обширная переписка, а вернее сообщения Андрея Хилкова о событиях в Швеции и добытых им разведывательных сведениях.

А вот каково было его молодой жене Марии Васильевне и дочке Ирине? Мария Васильевна только про себя испытывала порой нестерпимую муку тоски и нерастраченной любви к мужу. Лишь заботы и радости, доставляемые ей взрослеющей Ириной, как-то сглаживали ее переживания. Вслух выразить их она не могла, ибо в ту далекую эпоху непрерывной войны и длительной солдатской службы разлуки с мужьями, особенно находившимися на государевой службе, были обычным явлением. Ведь никому не положено было роптать на службу царю, а женщинам — тем более.

Когда подросла дочь, они могли только пожаловаться друг другу на их «сиротство», отсутствие мужчины дома. Ирине особенно не хватало отца, которого она очень смутно помнила, но увидеть которого все долгие годы разлуки страстно желала.

Читая сегодня историю самоотверженной службы Андрея Хилкова интересам России, становится обидно за его молодую семью, лишенную в силу сложившихся обстоятельств элементарного счастья жить вместе с любимым. И тем более глубоко соболезнуешь им, зная, что их ожидание увенчалось не воссоединением, а печальной встречей с гробом, доставленным с чужбины, где закончил свой жизненный путь славный российский разведчик-патриот Андрей Яковлевич Хилков.

Таков был горький финал этих спрятанных под покровом соблюдения тогдашних традиций грустных переживаний двух молодых женщин. Ведь Марии едва исполнилось 40 лет, а дочери — 21 год.

Некоторым утешением их были официальные почести, торжественное погребение Андрея Хилкова и похвальная оценка его службы самим царем Петром I.

В память о себе Андрей Хилков своим родным и всем россиянам оставил обстоятельный труд под названием «Ядро российской истории», написанный им совместно с другом Манкиевым в неволе, переданный Александром Ильичом Манкиевым перед смертью дочери Андрея. Эта их совместная работа была издана, оказалась очень популярной и выдержала три издания.

Сегодня мы чтим его патриотические заслуги перед Россией и с глубоким уважением отмечаем молчаливое мужество Марии Васильевны и Ирины Андреевны Хилковых.

Печальная судьба, постигла двух самых близких женщин выдающегося советского разведчика Дмитрия Александровича Быстролетова — его мать Клавдию Дмитриевну и жену — чешку — красавицы Иоланту. Д. А. Быстролетов, блестяще себя показавший за десятилетие разведывательной работы за рубежом, не избежал страшных ежовских репрессий и прошел шестнадцатилетний круг ада исправительно-трудовых лагерей, выйдя из него физически искалеченным, но психически не сломленным, сохранившим свой оптимизм, моральные и патриотические принципы. Но его близкие и горячо любимые женщины погибли. Их молчаливое мужество не выдержало тяжелого испытания.

Эти страшные страницы в истории России не должны оставаться в тени, о них надо кричать, чтобы зверские мучения, обрушенные Ежовым и Берией и сотнями их прихлебателей на наш народ, стали известны всем, невзирая ни на что!

В общем — «нет повести печальнее»… Судьба близких людей разведчика Д. А. Быстролетова аналогична трагедии Рихарда Зорге и многих других советских разведчиков. Об их личных судьбах я уже говорил. Но о судьбах их жен и матерей, детей и других близких родственников в нашем обществе мало что известно, кроме того, что они попадали под нечеловеческие указы Сталина, были посажены в лагеря, сосланы в Сибирь, а дети переданы в детские дома. Надеюсь, из приводимых мною отдельных историй читатель сможет представить хотя бы частично ту ужасающую картину страданий и мучений невинных жертв изощренной системы уничтожения сотен тысяч советских людей, созданной палачами Ежовым и Берией .

Дмитрий Александрович Быстролетов родился 3 января 1901 года в Крыму. Он был незаконнорожденным сыном графа Александра Николаевича Толстого и сельской учительницы Клавдии Дмитриевны Быстролетовой. В 1917 году, в 16-летнем возрасте, был удостоен по царскому указу графского титула.

Благодаря материальной поддержке отца он получил хорошее образование и воспитание, окончил гимназию и мореходное училище, изучил несколько иностранных языков.

В 1921 году он эмигрировал в Турцию, а в 1922 году перебрался в Чехословакию, где окончил юридический факультет университета и получил диплом доктора юриспруденции. Там он женился на чешской красавице Иоланте.

К 1925 году он привлек внимание резидента внешней разведки в Праге и стал использоваться легальной резидентурой для исполнения отдельных разведывательных поручений.

Увидев в нем большие способности к разведывательной работе, резидент рекомендовал его ИНО НКВД. В Москве, куда Быстролетов был направлен, его принял начальник ИНО А. Х. Артузов и зачислил в негласные сотрудники внешней разведки.

В течение пяти лет, начиная с 1925 года, на разведывательной работе в Праге Дмитрий Александрович зарекомендовал себя исключительно способным вербовщиком. Он сумел провести вербовку нескольких агентов, в том числе шифровальщика, добыв для внешней разведки французский шифр.

В 1930 году советское торгпредство рекомендовало его для поступления в Академию внешней торговли в Москве. Одновременно резидент внешней разведки, получив перевод в Берлин, предложил Д. А. Быстролетову выехать с ним в Германию для работы там в качестве нелегала.

Интересен эпизод, относящийся к этому времени, описанный Д. А. Быстролетовым в его воспоминаниях .

«Мы с женой не спали всю ночь. Она уговаривала меня не ехать в Москву. Я согласился с нею, но, когда явился резидент, неожиданно дал свое согласие… “Да, я отправляюсь с вами”.

У жены подкосились ноги».

Жена осталась временно в Праге, а он выехал якобы в Москву и исчез по дороге. С этого момента он на шесть лет перестал быть Дмитрием Быстролетовым и превратился в разведчика-нелегала под псевдонимом первоначально «Андрей», а затем под многими другими кодовыми именами. Жена Иоланта на каком-то этапе присоединилась к нему и также под разными именами помогала ему в разведывательной деятельности.

За эти шесть лет разведчик «Андрей» добился необыкновенных успехов. Он завербовал ряд шифровальщиков, в том числе двух в Англии (высококлассного английского специалиста в области шифра — «Арно» и шифровальщика британского МИД — «Мага»), добыл до десятка шифров европейских государств, в том числе Германии, Италии, Турции. Оценки его работы ИНО были самые высокие.

В 1936 году он был вызван в Москву для отдыха и подготовки очень ответственного нового задания по Германии. Там ему предстояло восстановить связь с ценным источником, офицером фашистских вооруженных сил.

После отдыха Быстролетов как один из лучших разведчиков внешней разведки был представлен Ежову начальником ИНО Слуцким. Он доложил наркому о новом задании Д. Быстролетова: выехать с женой под видом голландцев в Индию, легализоваться там в качестве владельца плантации и члена местной фашистской организации и затем переехать в Германию в качестве убежденного сторонника Гитлера.

Ежов утвердил задание, вручил ему личное оружие с надписью «За бесстрашие и беспощадность» и обещал всяческие награды. Однако отъезд разведчика затягивали. В Москве семью Быстролетова поселили в доме, где проживали сотрудники государственных учреждений, в том числе многие разведчики.

Когда Д. Быстролетов женился на Иоланте в 1927 году, ему было 26 лет. В тот период он писал:

«Наконец, план жизни, шлифующий острые камни, сгладил все, что мешало моей совместной жизни с любимой женой, мы духовно сблизились и растворились друг в друге. Наступили дивные дни для безоблачного счастья».[71]

В Москве они дружно готовились к путешествию в далекие края и оба не предполагали, что этот путь для Дмитрия Александровича окажется коротким. Иоланте же судьба приготовила три года мучительных переживаний вместе с престарелой матерью мужа, после 15-летней разлуки воссоединившейся с единственным сыном.

18 сентября 1938 года Д. А. Быстролетов был арестован и начал свой новый растянувшийся на 16 лет путь. Теперь уже не советского разведчика, а «иностранного агента».

Перед этим в дом, где они жили, каждую ночь приезжали сотрудники НКВД для ареста кого-нибудь из их соседей. Быстролетов пишет по этому поводу:

«Это ожидание, когда придет моя очередь, было мучительным.

Жена приготовила узелок теплых вещей, миску и ложку, кое-какую еду: сахар, масло. С вечера мы ложились в постель, но не спали до появления первой движущейся по стене полоски света от фар. Вскакивали и бросались к окну — лежать было невозможно».[72]

Когда в сентябре 1938 года пришли в их квартиру, он пишет о жене:

«Прости, милая. Они пришли. Не поднимая головы от подушки, я увидел все сразу: огромные блестящие глаза на мертвенно бледном лице жены. При обыске на жену я не смотрел: было нестерпимо больно видеть эти полные слез глаза и белые дрожащие губы. Она зябко куталась в легкий халатик.

— Не вздумай заплакать, Иола, — прошептал я.

— Не бойся, милый. Я выдержу.

Минуты испепеляющего молчания. Его не передать словами…

Сел на стул у стола. Жена стала сзади и положила дрожащие руки на мои плечи…

Производившие обыск нашли два пакета:

— Это старые письма моей матери, — я старался говорить спокойно».[73]

Далее Дмитрий Александрович добавляет:

«Жена набила для меня наволочку бельем и едой. Потом я опять почувствовал на плечах легкое прикосновение ее рук и, подняв свои, положил на них ладони. Мы молчали. Говорить было не нужно: бешено крутящийся вихрь мыслей и чувств передавался через пальцы. Про слова мы просто забыли. Они казались лишними».

Когда уходили, Дмитрий Александрович приоткрыл дверь в другую комнату и увидел плечо и руку спящей матери.

«Надо броситься на колени перед постелью или хотя бы здесь на пороге… Не положено», — усмехнулся я и вышел на крыльцо.

Тут взглянули друг другу в глаза… Что за глаза? Полные любви, огорчения, отрешенности. Я задержался. Торопливо поцеловал ей руку.

— Спасибо, Иола, за все.

— Вот… Платок… Сохрани на память.

Сорвала с головы платок и надела мне на плечи… Один последний взгляд огромных страшных глаз… и все».

Думаю, что эти строки из воспоминаний говорят действительно больше и лучше о чувствах, глубоко потрясших Иоланту, а потом мать. Это был последний момент пребывания в своей семье Дмитрия Александровича. Только три года спустя, когда он работал врачом в штабном лагерном пункте, за хорошую работу командование разрешило ему свидание с женой. Вот как он описывает эту грустную встречу, состоявшуюся 20 июня 1941 года:

«Жена была похожа на скелет, она умирала от бурной вспышки туберкулеза, начавшейся после его ареста, и приехала проститься перед смертью».

Когда жена обняла Дмитрия Александровича, надзиратель грубо оттолкнул ее и Иоланта упала на пол, из ее горла хлынула кровь.

Дмитрий Александрович набросился на надзирателя и избил его.

За это он мог тяжело заплатить, вплоть до расстрела, но вмешалась начавшаяся война. Его сняли с хорошей должности и заслали фельдшером в отдаленный лагерь.

Жена уехала, чтобы по возвращении найти Клавдию Дмитриевну уже мертвой: она отравилась, не в силах дальше переносить муки переживания за единственного сына.

Вместе с этим сообщением пришло и другое — жену с началом войны выслали вместе с сестрой из Москвы. Вскоре пришло новое печальное извещение — жена скончалась, недолго пробыв в ссылке.

Дмитрий Александрович пишет:

«Придя в барак, при свете мигающей коптилки я опять прочел открытку… Все до предела ясно и бесповоротно… Сомнений и надежд больше не оставалось… Иоланта умерла.

Потерю матери и жены я переживал тяжело. Расход душевных сил был слишком велик… мой мозг стал истощаться…»[74]

Прошлые победы Дмитрия Александровича на разведывательном поприще хорошо закалили его, подготовили к любым трудностям и опасностям, включая смертельные. Он прошел их за рубежом достойно. Прошел он их и на Родине — неслыханно трудный путь через адские испытания, хотя физически был измотан до предела: два инсульта, кровоизлияние в глаза, другие болезни. Но психологически победил и этот нечеловеческий предел — еще 20 лет после освобождения в 1954 году успешно трудился на сугубо гражданской работе, используя свои знания двадцати двух иностранных языков и медицины.

Но две близкие женщины — одна лишь соприкоснувшаяся с разведкой, а вторая только потому, что была матерью способнейшего разведчика, стали жертвами бесправия.

Что пережили эти женщины, чье молчаливое мужество трудно измерить, так велико оно было. Его можно сравнить с мужеством самого разведчика.

С именем Рихарда Зорге у нас связано представление о выдающемся советском разведчике, Герое Советского Союза, которому удалось в сложнейших условиях милитаристской Японии, в период господства фашистов в Германии успешно решить разведывательную двуединую задачу проникновения в фашистское посольство Германии в Токио и в высшие японские правительственные круги.

Это он первый сообщил о заключении германо-японского антикоминтерновского пакта, о подготовке японцами агрессии на острове Хасан и в районе Халхин-Гола. Это он предупредил советское командование и обеспечил тем самым разгром японцев, а в конце 1940 и начале 1941 года сообщал о подготовке Германией нападения на СССР, в апреле — начале июня 1941 года получил достоверные сведения о сроках германской агрессии.

Наконец, Рихард Зорге сообщил советскому военному командованию об отказе Японии от нападения на СССР в поддержку немецких армий, начавших наступление на Москву. Это позволило перебросить ряд отборных дивизий с Дальнего Востока под Москву и нанести немцам первые сокрушительные поражения.

О том, что Рихард Зорге был арестован японцами и казнен в ноябре 1944 года, а через четверть века ему было присвоено звание Героя Советского Союза, известно многим как у нас, так и за рубежом.

Но о трагической судьбе его жены, Екатерины Александровны Максимовой, и величайшей абсурдности ее гибели в результате бессмысленной жестокости бериевского произвола обычно умалчивается.

Но ведь нельзя восхвалять героизм человека и забывать, что он был лишен человеческого счастья с любимой им женщиной, которая к тому же была так безжалостно уничтожена. Только однажды газета, рассказывая о нем, упомянула об этом, еще одном постыдном акте бериевских сатрапов.

Поэтому считаю своим долгом написать об этой скромной русской женщине, чье ожидание любимого мужа не смогло завершиться их счастливым воссоединением.

Познакомился Рихард Зорге с Катей Максимовой, когда он работал в Коминтерне, приехав в СССР в 1924 году. Приняв советское гражданство, он стал изучать русский язык, коллега Вилли Шталь познакомил его с Катей.

Начались интенсивные занятия. Катя оказалась не только строгой учительницей, но и очень интересным человеком. Она читала ему русские стихи, а он любовался ею, слушал и мелодичный голос.

Как рассказала ему Катя, еще будучи студенткой 4-го курса института сценических искусств в Ленинграде, она «замечательно сыграла центральную роль Виринеи в пьесе Сейфуллиной. Однако жизнь сложилась иначе».

Они много вместе бродили по Москве, слушали музыку, рылись в книгах в магазинах. Сблизились и полюбили друг друга.

Вскоре Рихард уехал в Китай, оттуда он вернулся в конце 1932 года, вместе с Катей встретил новый, 1933 год и вскоре сыграли скромную свадьбу. Но наслаждаться им семейным счастьем удалось всего три месяца.

Теперь из Токио Рихард Зорге писал:

«Милая Катя! У меня все хорошо, дело движется… Очень тяжело, что я не знаю, как ты живешь… Держись мужественно, все опять будет, как и раньше. Когда-нибудь я вернусь и мы нагоним все, что упустили…»

Было ему тогда тридцать восемь лет.

Поступил вызов Р. Зорге в Москву для инструктажа. И вот он в Москве в июле 1935 года. Кате, работавшей на заводе «Точизмеритель», дали отпуск. Она уже бригадир.

«Они будут сидеть на диване. Уютно светит лампа под зеленым абажуром. Здесь все просто, даже бедновато…

Сейчас они мечтают с Катей о том времени, когда у них будут дети. Ика хочет иметь детей. Его идеал — стать добрым семьянином, заняться наукой, воспитывать детей, быть всегда рядом с милой Катей. Они придумывают имя будущего ребенка».

Из Японии Р. Зорге писал ей: «Помнишь ли ты еще наш уговор насчет имени?!!» Они мечтали быть вместе, всегда вместе… Разве они не заслужили этого права?»

Тогда начальник Разведывательного управления обещал переселить Катю из полуподвального помещения в хорошую квартиру. Это обещание он выполнил уже после отъезда Рихарда Зорге 16 августа 1935 года.

В Токио Р. Зорге получил от Кати письмо, в котором она сообщала, что ждет ребенка. Он был счастлив и сразу же написал ей:

«Я очень волнуюсь, как ты все выдержишь… позаботься, пожалуйста, чтобы я сразу получил известие…»

Но вскоре пришло печальное известие, что ребенка не будет. Впервые Рихард почувствовал себя старым.

Для них обоих был очень тяжелый период. Но если для Зорге чрезвычайная занятость не давала времени для мучительных раздумий, то для Екатерины Александровны потеря ребенка, одиночество были невыносимыми.

В этот период он писал:

«… Здесь очень тяжело… Я здесь ужасно одинок. Как не привыкаешь к этому состоянию, но было бы хорошо, если бы это можно изменить…

Я тебя очень люблю и думаю о тебе, не только когда мне особенно тяжело, ты всегда около меня…»

На встрече летом 1936 года курьер, прибывший из Москвы в Шанхай, куда к нему приехал Р. Зорге, рассказал, понимая, что творится в душе Рихарда, об Екатерине Александровне и привез «бодрое» письмо от нее. Но Рихард знал: бодрость Кати искусственная и виной тому он.

«В своем письме он задавал Кате вопрос «не лучше было бы, если она не встретила бы его?» Но тут же добавлял, что «хотя знаю, что я все больше и больше привязываюсь к тебе и более чем когда-либо хочу вернуться домой, к тебе».[75]

Курьер, который встречался с Р. Зорге не первый раз, впервые увидел слезы на глазах бесстрашного разведчика.

В конце 1938 года Р. Зорге писал жене:

«Дорогая Катя! Когда я писал тебе последнее письмо в начале этого года, то я был настолько уверен, что мы вместе летом проведем отпуск, что даже начал строить планы, где нам лучше провести его, однако…»

Он надеялся, что все же их «пятилетняя мечта» жить вместе осуществится. Он написал ей об аварии с мотоциклом, после которой он выжил чудом, получив многочисленные переломы. Но он уже целый год не получал от нее вестей.

В связи с ухудшением состояния здоровья в декабре 1940 года Р. Зорге обратился к руководству Разведывательного управления с просьбой предоставить ему отпуск на полгода.

В ответ ему предложили воздержаться от приезда. Он получил новое задание. В своем письме Р. Зорге писал:

«Дорогой мой товарищ! Получили ваше указание остаться еще на год. Как бы мы ни стремились домой, мы выполним его полностью и будем продолжать здесь свою тяжелую работу. С благодарностью принимаю ваши приветы и пожелания в отношении отдыха. Однако если я пойду в отпуск, это сразу сократит информацию…».[76]

Мне неизвестно, что в связи с отказом на его просьбу писал Р. Зорге жене. Можно только предполагать, что его утешения для Кати мало облегчали затянувшуюся разлуку.

Но то, что на самом деле лежало в основе отказа на обоснованную просьбу Р. Зорге, было страшной правдой тогдашней действительности. И хорошо, что ни он сам не знал этой «правды», ни Екатерина Александровна. Его уберегла от нее страшная для него японская действительность, завершившаяся его казнью, а ее — не менее страшная «бериевская правда».

Как сейчас стало известно, новое руководство ГРУ, сменившее уничтоженное Ежовым и Берием прежнее, хорошо знавшее Р. Зорге, самостоятельно не решилось принять решение о «подозревавшимся» Р. Зорге и запросило НКВД. Ответ гласил однозначный смертельный приговор разведчику:

«По нашим данным, немецкий журналист Зорге Рихард является немецким и японским шпионом, поэтому после пересечения государственной границы СССР он сразу будет арестован советскими органами…»

Думаю, что приезд Рихарда Зорге в Советский Союз, который стал его Родиной и о безопасности которой он заботился был бы для него куда большей трагедией, чем казнь в Японии. Там он шел на смерть сознательно как патриот, а здесь его превратили бы в ничтожного иностранного шпиона, последнего отброса общества, недостойного доброй памяти народа.

В Японии сохранилась его могила и достойная всемирного уважения надпись на могильной плите:

«Здесь покоится Герой, который отдал жизнь в борьбе против войны, за мир во всем мире»

А если бы Берия и его палачи получили в свои руки этого разведчика, они бы не только истязали его самыми изощренными пытками, но, ничего не добившись, захоронили бы в безвестной братской могиле вместе с другими загубленными ими искренними патриотами земли нашей.

Свидетельством тому и трагическая судьба его жены Екатерины Александровны Максимовой — Зорге.

Она ничего не знала о судьбе мужа, о том, что он арестован. Неизвестность была для нее очень мучительной. Она привыкла изредка получать от него ласковые письма, из которых видела, как сильно он ее любит, и сердцем понимала, как она ему необходима. Их чувства были взаимными и даже на далеком расстоянии смягчали боль разлуки.

Но бериевская печать ненависти легла и на нее, его палачи решили отыграться на бедной женщине, коль скоро их кровавые руки не успели дотянуться до ее мужа.

Когда японцы арестовали и судили Р. Зорге, он думал:

«Бедная Катя… Хотя бы одну — единственную весточку от нее! Это скрасило бы последние дни…

Не мог знать Рихард, что Кати больше нет в живых».[77]

«Осенью 1942 года ее арестовали. При обыске нашли крестик, карту Москвы и тетрадь стихов. Потом 9 месяцев одиночной камеры на Лубянке и приговор к высылке.

Родственникам Катя писала из ссылки, что перед отправкой в ссылку с ней разговаривал сам Лаврентий Берия. Он сказал, что с мужем все в порядке»

Из этой краткой констатации можно представить, что выпало пережить Екатерине Александровне за те девять месяцев в одиночной камере. Ведь ее неоднократно вызывали на допросы палачи-следователи, очевидно добиваясь компрометирующих показаний на мужа.

А ссылка? Вот несколько слов из сохранившихся двух ее писем к родственникам:

«Мама, пишите мне чаще, ради Бога, если не хотите, чтобы я сошла с ума. Ведь столько времени ни от кого ничего не слышала. Верю, что опять буду «на коне». Лишь бы не сдохнуть сейчас и продержаться…»

И сообщение тех незнакомых людей, что были рядом с Катей в ее последний час:

«Сообщаю вам, что ваша Катя 3 июля 1943 года, находясь на излечении в Мурманской больнице, умерла. Ваша дочь поступила с химическими ожогами… Иногда у нее со слезами срывался вопрос: «за что?»»

Ее реабилитировали после указа о присвоении Р. Зорге звания Героя Советского Союза. В постановлении говорится: «За отсутствием состава преступления».

В чем же ее обвиняли тогда, в 1942 году. Оказывается в неподтвержденных подозрениях о связях со «шпионом» Вилли Шталем, тем приятелем Р. Зорге, который познакомил Рихарда с Катей почти 20 лет назад.

К сожалению, могилу Кати отыскать не удалось.

Жаль только, что молчаливое мужество скромной советской женщины Екатерины Александровны Максимовой, вдохновлявшее в течение более восьми лет мужественного советского разведчика, мало кому известным.

Пусть же в архивах и истории советской разведки память о ней хранится как символ стойкости всех советских женщин, коим выпадает переносить порой очень тяжкие страдания.

Женой советского разведчика Арнольда Дейча, непревзойденного вербовщика агентов внешней разведки, в том числе одного из родоначальников «кембриджской пятерки» во главе с Кимом Филби, была Жозефина Дейч (в девичестве Рубель), сама работник Коминтерна и советская разведчица с пятилетним стажем разведывательной работы .

Арнольд Дейч начал работу во внешней разведке в 1932 году, куда был рекомендован руководством аппарата Коминтерна, где он работал в отделе международных связей (ОМС) вместе с женой.

В 1933 году, пройдя краткую подготовку по разведывательной работе, выехал в Европу, где в течение года уже успел завербовать для внешней разведки нескольких агентов. Оттуда в апреле 1934 года по указанию Центра прибыл в Англию для работы в нелегальной резидентуре «Шведа».

В этот период Жозефина проходила подготовку для работы в той же резидентуре в качестве радистки и фотографа. Она прибыла к мужу в 1935 году. В резидентуре помимо приема радиодепеш для резидента она занималась фотографированием и обработкой документов, поступавших от источников, и готовила материалы резидентуры для передачи в Центр.

21 мая 1936 года у них родилась в Лондоне дочь Нинет Элизабет.

В сентябре 1937 года в связи с нависшей над Арнольдом опасностью ареста они воспользовались болезнью дочери и выехали «на лечение ее» из Англии. В ноябре 1937 года А. Дейч на короткое время возвратился в Англию, чтобы законсервировать завербованных им агентов, и затем прибыл в Москву, где уже находилась Жозефина с дочкой.

В Москве новое назначение супругов затянулось, ими никто не интересовался. Это могло объясняться почти полной заменой кадров внешней разведки в результате репрессий. Наконец А. Дейча устроили на работу в гражданском учреждении. Жозефина оставалась домашней хозяйкой, занимаясь воспитанием дочери.

С началом Великой Отечественной войны Арнольд попросил отправить его на боевую работу.

Было решено командировать его на нелегальную разведывательную работу в Америку, куда он и отплыл на советском судне «Донбас» в составе союзного конвоя. Жозефина осталась с дочкой в Москве.

7 ноября 1942 года в Атлантическом океане судно было торпедировано немецкой подводной лодкой. Арнольд Дейч был смертельно ранен, но продолжал подбадривать уцелевших пассажиров и помогать их эвакуации с судна. Сам он погиб.

Судьба Жозефины и ее дочери мне неизвестна. Но Жозефина, ожидая вестей от мужа, конечно же, знала, какие опасности его ожидали на месте в стране назначения. Ее ожидания были тем более мучительны, что, будучи многие годы подпольщицей-революционеркой и имея, хотя и короткий, опыт разведывательной работы, она хорошо понимала грозившие ему опасности.

Получив известие о смерти мужа, ему было около 40 лет, она пережила тяжелый удар. Рухнули все надежды на закрепление в стране назначения. Но она была недаром женой отважного советского разведчика. Можно полагать, что она мужественно вынесла удар судьбы и вырастила дочь такой же стойкой и убежденной патриоткой, какой была сама.

Память об этой женщине, делившей трудности и опасности нелегкой разведывательной деятельности мужа в Англии, где он оставил исторический для внешней разведки след. Почти четверть века продолжалась деятельность Кима Филби и его «пятерки». Одну из ведущих ролей в этой группе играл Арнольд Дейч, который останется для советских разведчиков примером стойкости и мужества.

Об этой женщине, американке, сказать много не могу. В 1939–1942 годах, я курировал разведывательную работу в США и знал, чем занимается ее муж, разведчик-нелегал Яков Наумович Голос . О нем я уже писал в своих воспоминаниях, но о его жене узнал совсем недавно из «Очерков истории Р. В. Р.».[78]

С. С. Голос родилась в 1895 году в Вильно, эмигрировала с родителями в США и получила американское гражданство. В 1919 году вступила в американскую коммунистическую партию.

Ее муж, Яков Наумович Голос, родился в 1890 году в Екатеринбурге. В 1907 году, занимаясь революционной деятельностью, был сослан в Сибирь, оттуда бежал в США. Там в 1915–1919 годах был членом Коммунистической партии США. В 1919 году возглавил «Общество технической помощи Советской России». В 1926 году приехал в Советский Союз, где работал до 1929 года, затем вернулся в США.

К этому времени относится нелегальное сотрудничество Якова Наумовича с внешней разведкой, которое было официально оформлено рапортом на имя начальника ИНО ОГПУ А. Х. Артузова.

Когда С. С. Голос вышла замуж за Якова Наумовича, мне неизвестно. Но в 1936 году, когда их сын закончил школу, Яков Наумович с женой решили, чтобы он получал высшее образование в СССР. С. С. Голос, приняв в 1937 году советское гражданство уехала с сыном в Союз, жила в поселке Загорянка, работала в библиотеке.

Я. Н. Голос в 1937 году приезжал по делам своей турфирмы в СССР и виделся с женой и сыном. Ему удалось еще раз или два приехать на короткое время на Родину. Эти краткие встречи, конечно, скрашивали их разлуку.

В ноябре 1943 года Яков Наумович скоропостижно скончался. Неутешно было горе жены и сына. Но шла война и многие советские женщины испытывали такое же горе, теряя своих близких на фронтах сражений против германского фашизма.

Руководство внешней разведки не забыло семью Якова Наумовича. Его жене с 1 января 1944 года назначили пожизненную пенсию, за мужа; в деле Я. Н. Голова есть ходатайство от 18 января 1958 года об улучшении жилищных условий семье.

Совсем недавно мне представилась возможность повидаться с сыном Голоса. Он вспомнил, как я посетил их семью во время войны и передал от Якова Наумовича письмо. Очевидно, это было в 1941 или начале 1942 года, когда ему уже было около 15 лет. Но, признаться, я не смог вспомнить этот эпизод.

В очерках истории внешней разведки отмечается, что:

«Деятельность Голоса (его настоящая фамилия Рейзен) была настолько многогранной, что ее трудно свести к одному какому-то аспекту. След, оставленный Яковом Наумовичем Голосом в истории внешней разведки, настолько заметен и впечатляющ, что отдельные просчеты не могут бросить на него тень сомнения. Российские разведчики всегда будут чтить это имя и гордиться им»..[79]

Жена и сын прожили в разлуке с Яковом Наумовичем семь лет, и вместо долгожданного возвращения, семья получила горькую весть о его гибели.

В октябре 1957 года в США состоялся судебный процесс над советским разведчиком — нелегалом Вильямом Генриховичем Фишером, выступавшим под именем Рудольфа Ивановича Абеля .

С тех пор о нем появилось много публикаций в зарубежных и наших СМИ. Писал и я в своих воспоминаниях, как лично руководил разведывательной деятельностью В. Г. Фишера в США.[80]

С самим «Марком» (его служебный псевдоним) до его отъезда в США в конце 1948 года я встретился только однажды, на прощальном ужине. Но более обстоятельным общением была работа с ним во время его приезда в Центр для отчета, а также заочное через деловую переписку и беседы с его женой Еленой Степановной и дочкой Эвелиной с 1949 по 1957 год. Затем я лишь внимательно наблюдал за его делом с момента ареста вплоть до освобождения в феврале 1962 года.

Переход на другую работу, а вскоре выезд в долгосрочную командировку лишили меня возможности личного общения с этим удивительным человеком и его семьей.

Хотя сегодня уже многим известна жизнь и деятельность В. Г. Фишера, считаю уместным напомнить основные их этапы.

«Марк» родился в 1903 году в Англии, в 1920 году вместе с родителями прибыл в СССР. Один год проучился в Институте востоковедения, затем служил в Красной Армии в радиотелеграфном полку, где приобрел специальность радиста.

В 1927 году женился на студентке Московской консерватории Елене Степановне Лебедевой. Через два года, 8 октября 1929 года, у них родилась дочь Эвелина.

Буквально через несколько дней после женитьбы «Марк» был принят на работу в НКВД в отдел внешней разведки (ИНО).

Так счастливо началась одновременно семейная жизнь и служба в разведке, продолжавшаяся более 40 лет.

В 1931 году он был направлен в первую зарубежную командировку на полулегальном положении, так как выехал по своим британским документам вместе с женой и двухлетней дочкой. Через четыре года вернулся с положительной оценкой его работы и был назначен сотрудником центрального аппарата.

Вторая зарубежная командировка была уже полностью нелегальной и без семьи, но более кратковременная. Из нее «Марк» вернулся в Союз 19 мая 1936 года и был назначен старшим оперативным уполномоченным, а в ноябре этого же года ему впервые было присвоено звание лейтенанта государственной безопасности.

Тем временем Елена Степановна поступила на работу в детский театр арфисткой, а дочка Эвелина пошла в школу.

Во время относительно короткой второй командировки мужа, когда Елена Степановна оставалась одна с дочкой, разлука не была очень тяжкой. Тем более что с Эвелиной постоянно была одна из бабушек, сама Елена Степановна работала по своей специальности, постоянно вращаясь в близкой ей музыкальной среде.

Прошедшие полтора года были в тот период самыми счастливыми для молодых супругов, казалось ничто не сможет омрачить их жизнь. И вдруг после одиннадцати лет безупречной службы «Марка» в канун 1938 года уволили из НКВД без каких-либо объяснений. Для него это был удар, вызвавший растерянность.

Под новый год, узнав эту новость и почувствовав смятение мужа, Елена Степановна старалась успокоить его:

«Ну и что, подумаешь, уволили! Есть из-за чего убиваться… Теперь, по крайней мере, будем жить как нормальные люди. А то мы тебя и не видим — или по заграницам мотаешься, или просиживаешь на работе сутками. Дочка скоро невестой станет, а ты и не заметил, как она выросла».[81]

Когда под ее успокаивающие слова муж засыпал, сама она не могла сомкнуть глаз до утра. Теперь она сама терзалась тревогой за будущее семьи, благополучие которой ей было дороже всего.

Начались безрезультатные поиски работы. Никто не хотел брать человека, уволенного из НКВД. Так продолжалось целый год, пока «Марк» не обратился в Секретариат ЦК ВКП(б). Тогда НКВД быстро нашел ему работу. В 1939 году он стал старшим инженером на заводе № 230 Наркомата авиапромышленности.

С началом Великой Отечественной войны «Марк» снова был взят на работу в органы госбезопасности, он занимался подготовкой и заброской в немецкий тыл агентов и разведчиков. Его семья находилась в эвакуации до марта 1943 года. В этот двухгодичный период жена и дочь переживали такие же неудобства и тревоги, которые выпали на долю многих тысяч советских семей.

За работу в контрразведке во время войны он был награжден орденом Красной Звезды и медалями.

В самом начале работы во внешней разведке в условиях начинавшейся в 1946 году «холодной войны» «Марк» добровольно согласился выехать на нелегальную разведывательную работу. Этому предшествовал его обстоятельный разговор с женой. Первоначально Елена Степановна с большой тревогой отнеслась к намерению мужа, но его убедительная аргументация и перспектива нескорого отъезда, успокоили ее.

«Марк» считал, что дочь уже взрослый человек: заканчивала среднюю школу, будет поступать в Институт иностранных языков. Елена Степановна вполне справится с ее дальнейшим воспитанием; сама она работает, а если у семьи возникнут какие-либо трудности, коллеги с работы помогут.

Договорившись с женой, «Марк» приступил к специальной подготовке, которая была завершена к середине 1948 года.

В октябре 1948 года он отбыл на разведывательную работу в США. «Марк» быстро добился положительных результатов и уже в августе 1949 года был награжден орденом Красного Знамени.

Успешная работа «Марка» продолжалась восемь лет, пока его не выдал американской разведке его бывший помощник «Вик».

За этот период между ним и семьей регулярно поддерживалась письменная связь. Это хоть как-то скрашивало разлуку с женой и дочерью.

Будучи очень дисциплинированным человеком «Марк», прекрасно сознавая риск хранения писем от жены и дочери, пошел на нарушение строгих инструкций. Но… эти дорогие для него послания близких людей оказались в грязных руках американских контрразведчиков.

Когда 19 октября 1957 года начался судебный процесс над ним, американское обвинение пошло на циничное чтение захваченных личных писем жены и дочери. Этот грубый акт оскорбления человеческого достоинства был встречен очень неодобрительно присутствовавшими в зале суда американцами.

Что значили эти письма для «Марка» можно было понять по слезам на глазах. Будучи до глубины души возмущен таким антигуманным актом суда, он мысленно корил себя, что не уничтожил письма, как бы дороги они ни были для него.

«Марку» долго не предоставляли право на личную переписку. Наконец, в июле 1958 года он получил первое письмо от жены. Что было в этом письме, мы не знаем. Но оно явилось для него «эликсиром жизни» и одновременно свидетельствовало о том, что Центр теперь знал о его положении из тех писем, что он направлял семье.

К большому огорчению и семьи «Марка», и его самого, переписка опять была запрещена как средство давления на него.

Сообщение об аресте и осуждении «Марка» «жена и дочь восприняли мужественно, заявив, что внутренне они еще раньше готовили себя к возможному возникновению такой ситуации, в то же время они всегда были твердо уверены в нашей помощи и поддержке».[82]

В своем первом письме жене «Марк» писал:

«Милая Елена!…

Пожалуйста, не переживай слишком о том, что произошло: ведь, сняв голову, по волосам не плачут. Подумай лучше о себе и надейся на скорую встречу.

Важно, чтобы ты думала о своем здоровье. Напиши мне, не стал ли я уже дедом?

Остаюсь с любовью к вам, ваш муж и отец. Рудольф».[83]

С момента запрета переписки прошло десять месяцев. И вот в Советском Союзе сбит самолет-шпион У-2. Его летчик Пауэрс попал в плен и был осужден.

Гуманное отношение к Пауэрсу способствовало отмене запретов на переписку «Марка».

28 июня 1960 года на имя жены «Марка» пришло письмо начальника тюрьмы, где содержался «Марк».

«Уважаемая г-жа Абель!

Мы получили ваше письмо от 22 июня 1960 года вместе с приложенным к нему письмом на имя вашего мужа.

Мы передали ваше письмо вашему мужу и сообщили, что мы снова разрешаем вам с ним переписываться…

Вы спрашиваете о здоровье мужа и его настроении. Я рад возможности сообщить, что здоровье у него хорошее и он, естественно, весьма доволен перспективой снова переписываться с вами. Я уверен, что в ближайшем будущем вы получите его письмо, в котором он все о себе сообщит».[84]

Елена Степановна при помощи консультации внешней разведки действовала энергично в плане проводившихся разведкой усилий по освобождению «Марка» путем обмена на Пауэрса.

В январе 1961 года президентом США стал Д. Кеннеди, и от ее имени президенту было направлено письмо с просьбой о гуманном акте освобождения «Марка». Пока был получен отказ. Однако теперь сами американцы стали проявлять интерес к обмену Пауэрса.

Последовало письмо жены «Марка» к жене Пауэрса. Процесс пошел! И к началу 1962 года стали вырисовываться конкретные возможности, которые привели 9 февраля 1962 года к освобождению «Марка» в обмен на освобождение Пауэрса. Пока о деле разведчика «Марка» никто, кроме сотрудников внешней разведки, в Советском Союзе ничего не знал.

Только появление письма Елены Степановны и Эвелины в февральском номере газеты «Известия» с выражением благодарности за оказание помощи в освобождении мужа и отца оповестило широкую советскую общественность о судьбе отважного советского разведчика.

Спустя почти пять лет Елена Степановна и Эвелина смогли обнять дорогого им человека.

Возвращение «Марка» на Родину было тепло встречено руководством Комитета государственной безопасности и коллективом внешней разведки. Правительство наградило его орденом Красного Знамени.

Вильям Генрихович Фишер скончалсяна 68-м году жизни. На его могиле на Донском кладбище сооружен памятник в виде стелы из черного мрамора с выгравированным силуэтным портретом «Марка» и надписью:

Ф И Ш Е Р В И Л Ь Я М Г Е Н Р И Х О В И Ч (АБЕЛЬ РУДОЛЬФ ИВАНОВИЧ) 11 июля 1903 — 15 ноября 1971

Гордон Лонсдейл, советский разведчик-нелегал «Бен» — Конон Трофимович Молодый был моим первым кандидатом в нелегалы, когда в 1951 году я возглавил англо-американский отдел нелегальной службы во внешней разведке.

Тогда Конон Трофимович произвел на меня впечатление идеального кандидата в нелегальные разведчики.

Среди многих десятков кандидатов, с кем мне довелось заниматься в процессе двенадцатилетней организации нелегальных резидентур, он стоял отдельно.

В то время ему было только 29 лет, но он уже успел пройти суровую школу Великой Отечественной войны, был отмечен как отважный и смелый разведчик, не раз ходивший в тыл немцев за «языком». Конон успешно закончивший юридический факультет Московского института внешней торговли.

Мое личное знакомство и длительная беседа с Молодым произвела самое благоприятное впечатление. Его готовность посвятить себя разведывательной профессии была выражена с полным пониманием риска и ответственности, с которыми была связана эта новая жизненная дорога. Уже по завершении своей затянувшейся нелегальной командировки, закончившейся более чем трехгодичным тюремным заключением в Англии, Конон Трофимович признавался:

«К тому времени у меня уже была семья. Трудно решиться на долгие годы оставить жену с маленьким ребенком, не имея возможности сказать ей правду о причине отъезда и тем более о риске, сопряженным с этой поездкой».[85]

«Бен» закончил специальную подготовку к 1954 году и был направлен в Канаду, откуда должен был начать свой путь будущего канадского бизнесмена, намеревавшегося осесть в Англии.

До отъезда в Канаду я имел с ним ряд обстоятельных бесед о стране, обстановка которой была мне хорошо известна после пребывания там в течение четырех лет. Теперь «Бен» производил впечатление человека, глубоко осведомленного о теоретических основах разведывательной профессии и серьезно прочувствовавшего особенность предстоявшей ему работы.

Прибыв в Англию в начале 1955 года, он начал свою разведывательную деятельность, в том числе по руководству двумя агентами — источниками ценной военно-технической информации.

До начала 1961 года эта деятельность резидентуры Бена развивалась весьма успешно. 7 января 1961 года он был арестован британской контрразведкой вместе с двумя его помощниками, известными супругами Коэн, Леонтиной и Моррисом, проживавшими в Англии как новозеландские граждане Крогеры.

Суд и тюремное заключение продолжили срок нелегальной командировки «Бена» в Англии до апреля 1964 года, когда он был освобожден по обмену на английского шпиона Винца и вернулся домой.

27 апреля 1964 года Комитет государственной безопасности СССР поздравил К. Молодого с присвоением ему воинского звания «полковник» и награждением знаком «Почетный сотрудник органов государственной безопасности».

5 мая 1964 года Указом Президиума Верховного Совета СССР К. Т. Молодой был награжден орденом Красного Знамени: «за мужество и стойкость, проявленные при выполнении особых заданий».

На всем протяжении разведывательной карьеры «Бена» я внимательно следил за его деятельностью не только как руководитель подразделения внешней разведки, а и с личной заинтересованностью в дальнейшей судьбе начинающего разведчика. Он вызывал у меня большую симпатию своим оптимизмом и уверенностью.

Мы уже знаем, что когда «Бен» начинал свою деятельность разведчиком, у него была семья — жена Галина и маленькая дочка. Я не встречался с Галиной Молодой, так сложились обстоятельства, с ней поддерживали постоянную связь другие сотрудники. Но из высказываний «Бена» и его воспоминаний могу представить, как нелегко было ей одной воспитывать ребенка, а когда в апреле 1958 года родился сын Трофим, то уже и двоих детей.

До ареста в 1961 году «Бен» почти ежегодно выезжал в отпуск на Европейский континент, в том числе пару раз смог посетить и Москву. Тогда он имел возможность проводить время с семьей. Кроме того, его жена несколько раз выезжала на встречу с ним в одну из бывших социалистических стран.

«Бен» в своих воспоминаниях пишет:

«Должен признаться, что я неожиданно остро ощущал одиночество. При мысли о своих родных и близких, живущих за тысячи миль отсюда, мне становилось очень грустно. Но я всегда находил утешение в мысли, что моя работа полезна, в сущности, всем людям, включая и моих близких…

Да, я скучал по дому и мне страшно хотелось написать моим любимым жене и дочке. Однако я, естественно, не мог отправить им письмо обычной почтой».[86]

А какого было его жене, не имевшей такого утешения, вообще ничего не знавшей о том, где находится муж и чем там занимается?

При встрече с представителем Центра в Париже «Бен» узнал:

«Все в полном порядке. Ваша жена работает учительницей в интернате для детей-инвалидов. Дело это требует жертвенности, много душевных сил и, кажется, оно помогает ей легче переносить разлуку с вами. Дочку не узнаете, когда вернетесь — так выросла. ».

Читая привезенные письма жены, «Бен» вспомнил один разговор с ней:

— Неужели ты не можешь даже оставить мне свой адрес? — спросила моя жена. — Почему я должна передавать тебе письма через знакомых?

Я же мог лишь ответить неопределенное.

Так надо, дорогая. Ну, потерпи еще немного — осталось недолго.

Сколько? Год? Два? Десять?

Вечная неизвестность, постоянное ожидание. Как мог, я успокоил жену».[87]

Из приведенного «Беном» диалога видны безрадостные мысли его жены, с которыми ей приходилось ежечасно бороться. А впереди были еще годы и годы ожидания скорого возвращения, внезапно в 1961 году омраченные страхом и постоянной тревогой еще и за жизнь любимого мужа.

«Бен» пока сетовал на то, как трудно пишутся письма родным от нелегала:

«Родные ждут от тебя вестей, волнуются, тревожатся, хотят знать, как и где ты живешь, чем занимаешься. И ничего сказать нельзя. Обтекаемые, туманные фразы ложатся на бумагу, они ничего не должны раскрыть, если попадут в чужие руки. Но точно так же они мало что скажут и жене — просто будут приветом от родного человека».[88]

Когда «Бен» получил разрешение сказать жене, что он разведчик, думаю, что это «знание» едва ли успокоило ее. Скорее появились новые страхи и тревоги за его судьбу.

19 апреля 1958 года у «Бена» родился сын Трофим, об этом радостном событии «Бен» узнал из радиотелеграммы Центра. Естественно, что он не мог лично поздравить жену.

«Бен» пишет: «Мои дети не могли привыкнуть к тому, что рядом с ними никогда не бывает отца. Особенно остро они чувствовали это в праздничные дни, когда вся семья бывает вместе».[89]

«Бен» отмечает, что в принципе жена знала, какой работой он занимался. Она умела не задавать лишних вопросов и терпеливо ждала.»[90]

Когда «Бен» был арестован, его также тревожили мысли о семье. «Жена в то время ничего не знала об испытаниях, которые выпали на мою долю. Но я понимал, конечно, что Центр рано или поздно поставит ее в известность. Мысли о ней, о переживаниях матери — самых близких мне людей — угнетали».[91]

В феврале 1963 года «Бену» удалось направить жене письмо из тюрьмы:

«Тебе известно, — писал он, — что я неисправимый оптимист, и не только по натуре. Сама наша идеология основывается на оптимизме и вере в светлое будущее всего человечества…

Ты должна учесть, что лично я не считаю свои теперешние обстоятельства чрезвычайно трудными, невыносимыми или что-то в этом роде. Я, право, далек от этого. Это лишь довольно неприятное испытание твердости человека и его убеждений. Насчет этого ты не беспокойся. Рано или поздно мы снова будем вместе».[92]

Из одного раннего письма жене видны его собственные настроения:

«Когда вернусь — мы с тобой объедем всю нашу столицу. Будем останавливаться у каждого памятника — ночью — чтобы стояла тишина. И чтобы никто не мешал вновь встретиться с моей настоящей жизнью».[93]

Когда «Бен» в апреле 1964 года вернулся к семье, он смог осуществить свое это желание. Жизнь собравшейся, наконец, в полном составе семьи пошла своим счастливым путем.

В 1970 году, я вернулся из очередной зарубежной командировки и, к моему большому огорчению, узнал, что моего нелегального «крестника» проводили в прощальный путь. Жаль, что так быстро завершилась жизнь талантливого разведчика.

Его семье, прежде всего жене Галине, после почти десятилетней разлуки, к сожалению, так мало досталось счастливого времени совместных радостей с мужем.

О разведчике-нелегале, талантливом вербовщике Федоре Карповиче Парпорове я уже писал . Его путь во внешней разведке типичен для первого поколения разведчиков, многие из которых добивались выдающихся успехов в довоенное время на поприще нелегальной разведки, но, к сожалению, большинство из них стали жертвами ежовско-бериевских репрессий.

Вот и Парпоров чуть не стал такой же жертвой, отделавшись только одним годом допросов и следствия, что в те страшные времена было редким исключением.

Родился Федор Карпович Парпоров в 1893 году, участвовал в Гражданской войне в рядах Красной Армии. После демобилизации в 1920 году работал и учился на юридическом отделении МГУ, которое окончил в 1924 году.

Работая в Наркомвнешторге, выехал в Германию, где в 1930 году перешел на работу во внешнюю разведку. С этого времени он начал свою разведывательную деятельность с нелегальных позиций в Германии. Вместе с ним находились жена Раиса Иосифовна и сын Лев, родившийся в 1924 году.

За время работы в качестве нелегала, руководителя нелегальной разведывательной резидентуры Ф. К. Парпоров добился блестящих результатов как вербовщик, в том числе с позиций «чужого флага». Он завербовал сотрудницу МИД Германии «Эльзу», которая ряд лет поставляла очень ценную информацию.

Дальнейший ход успешной разведывательной деятельности этого талантливого разведчика был прерван внезапным отзывом в Москву в 1938 году. Вместе с ним вернулись домой жена и сын, которому уже было 14 лет.

Отзыв был вызван опасением за безопасность в связи с предательством военного разведчика, знавшего Ф. К. Парпорова. Но, 27 мая 1938 года, он был арестован. Как ему объяснили — в связи с тем, что он работал с арестованными сотрудниками ИНО, а также из-за рекомендаций, которые ему дали для работы во внешней разведке уже репрессированные к тому времени «шпионы» из числа руководства службы.

Началось следствие, которое длилось до конца 1939 года, со всеми теперь хорошо известными «демократическими» методами, установленными Ежовым и Берией.

Теперь мы можем представить, как себя чувствовали жена и сын. Зная о том, чем в подавляющем большинстве заканчивались в то время аресты НКВД, они каждый день ожидали неизбежного результата следствия. Это была не просто разлука с любимым человеком, с которым Раиса Иосифовна пробыла на нелегальном положении почти восемь лет. Тогда она тоже могла ожидать любых неприятностей от германских властей, но Федор Карпович по собственной воле пошел на разведывательную работу, делал ее, сознавая опасности, которые не скрывал от супруги.

Теперь же он попал полностью во власть исполнителей воли Ежова, они не стеснялись в средствах, чтобы «выбить» у подследственного «признание», что он иностранный «шпион».

Раисе Иосифовне требовалось огромная сила воли чтобы пережить случившееся с мужем. Но ее тревога за судьбу мужа, за свою, за сына не покидала ее все 18 месяцев, пока Ф. К. Парпоров выносил непрерывные допросы.

Но им всем повезло. Федор Карпович был освобожден в конце 1939 года «за отсутствием состава преступления».

После такого периода молчаливого мужества и отчаяния все остальные переживания семье разведчика могли показаться простыми трудностями.

Несмотря на освобождение, Ф. К. Парпорова во внешнюю разведку на работу не взяли и до 1940 года он работал юрисконсультом на одной из фабрик Москвы. Затем его снова взяли на работу в разведку.

Ему довелось до начала Великой Отечественной войны выполнить задание с нелегальных позиций по восстановлению связей с «Эльзой». Это был не очень длительный выезд за рубеж, беспокойство жены и сына было хотя и значительным, но не столь продолжительным. С его помощью работа с «Эльзой» продолжалась вплоть до войны.

Во время Великой Отечественной войны была сделана одна неудачная попытка направить Ф. К. Парпорова в нелегальную поездку в Швейцарию для ведения там разведывательной работы. После этого он работал по линии 4-го управления НКГБ СССР, которое занималось ведением разведывательно-диверсионной работой в тылу немцев.

В конце 50-х годов Ф. К. Парпоров в результате пережитых им испытаний, в том числе восемнадцатимесячного заключения, тяжело заболел. Он скончался в 1959 году.

На долю Раисы Иосифовны выпало еще одно тяжелое испытание, горе и тоска по безвременно ушедшему из жизни любимому человеку.

К глубокому моему сожалению, я не располагаю подробностями жизни и весьма активного участия Анны Глинской в многолетней разведывательной деятельности ее мужа — выдающегося советского разведчика Станислава Мартыновича Глинского, участника знаменитых операций «Синдикат 2» и «Трест», за успешные действия в которых он был награжден первым орденом Красного Знамени. Став в дальнейшем резидентом ИНО, он успешно действовал в Хельсинки, Риге, Варшаве, Праге был награжден вторым орденом Красного Знамени: за работу в Париже ему присвоили звание старшего майора госбезопасности, что соответствовало армейскому званию комбриг.

Несмотря на все свои заслуги перед советским народом С. М. Глинский был безжалостно репрессирован по распоряжению палача Ежова и погиб в возрасте 43 лет.

Его жена, Анна вместе с мужем принимала активное участие в разведывательной работе, начиная с революционных лет, когда ей приходилось с разведывательными заданиями нелегально отправляться в белогвардейские тылы. При этом она однажды была арестована и чудом избежала расстрела.

В дальнейшем Анна участвовала в разведывательной работе под руководством мужа, выезжая вместе с ним в страны, куда он назначался резидентом ИНО.

Разделяя с мужем все опасности и риск во многих ответственных закордонных операциях, она не избежала его участи. В 1937 году ее арестовали и осудили на 10 лет лагерей в Карагандинской области. Все эти годы она ничего не знала о том, что ее муж уже вскоре после ареста был расстрелян.

Отсидев свой срок, Анна в 1947 году вернулась, надеясь, что узнает о судьбе мужа. Но ее собственные страдания не окончились. Сразу по возвращении она вновь была арестована, теперь по указанию Берии, и направлена в сибирские лагеря. Повторное чудовищное осуждение сломило ее мужество, она поняла, что никогда больше не увидит мужа, и по дороге в лагерь скончалась.

Место ее захоронения осталось неизвестным.

Активная деятельность Анны Глинской, способствовавшая успехам разведчика Станислава Мартыновича Глинского, достойна доброй памяти и останется в истории внешней разведки вместе с памятью о ее славном муже.

История тяжелых переживаний этой женщины, аналогичная судьбе Анны Глинской, но без фатального для нее завершения, заслуживает глубокого сочувствия. Она является показательной для ряда советских разведчиков периода 1937–1940 годов, которые, попав под репрессии Ежова — Берии, отделались относительно короткими сроками осуждения или с последующей реабилитацией. То, что пришлось пройти жене разведчика Каминского, потребовало от нее великого мужества.

Иван Николаевич Каминский, прежде, чем стал разведчиком-нелегалом, успешно проработал в пяти легальных резидентурах: в Польше, Чехословакии, Латвии, Италии и Финляндии, при этом в трех последних был уже в качестве резидента ИНО.

В 1931 году он уже как нелегал, возглавил резидентуру в Германии. В 1933 году проходил подготовку в Центре, в 1934 году стал руководителем нелегальной резидентуры в Париже.

За мужественное поведение в швейцарской тюрьме, он был награжден вторым знаком «Почетного чекиста», был назначен начальником отделения ИНО в Центре.

Однако все его заслуги в борьбе за безопасность Родины не спасли его в 1938 году от ареста и осуждения на длительное заключение.

Ему повезло больше, чем другим разведчикам. В 1944 году Центру потребовались специалисты по борьбе с националистическим бандитизмом. Ивана Николаевича знали в руководстве 4-го управления НКВД как опытного разведчика и по ходатайству этого подразделения его вновь вернули в органы госбезопасности, после того, как он уже отсидел шесть лет в лагерях.

Что пришлось испытать разведчику во время следствия, а затем в лагерях от исполнителей репрессивного аппарата — известно. Только разведывательная закалка помогла ему сохранить боевое состояние и он с готовностью включился в борьбу с украинскими националистами на освобожденных от немцев землях.

Но пережитое близкими И. Н. Каминского во время следствия невозможно измерить никакими мерками. Ведь в 1938 году, когда его арестовали (сотрудникам НКВД было хорошо известно, что это означало почти верную смерть), среди сотен арестованных чекистов только нескольким из них, таким, как Быстролетов, Парпоров, удалось остаться живым.

Долгие месяцы страшной неопределенности дальнейшей судьбы Ивана Николаевича держали его супругу, в крайне напряженном состоянии.

Иван Николаевич, пройдя бериевский лагерный ад и выжив, к сожалению стал жертвой бандитской пули.

Имя Ивана Николаевича Каминского входит в Золотой фонд истории внешней разведки как пример беззаветной преданности своей профессии и мужественной стойкости и его самого, и его близких.

Представленная книга о советских разведчицах-нелегалах, хотя и не является исчерпывающим описанием того, как внешняя разведка использовала женские кадры, но дает достаточное представление о многообразных направлениях разведывательной деятельности.

Работая над выбранной темой, я стремился на конкретных примерах подтвердить следующие мои убеждения.

Во-первых, женщине-разведчице, особенно работающей нелегально, всегда найдется дело, которое в определенных условиях она может выполнить лучше чем мужчина-разведчик. Это убедительно продемонстрировали своей работой «Соня», «Вега», «Патрия» и Галина Федорова.

В том же плане специфика деятельности нелегальных связников-курьеров успешнее осуществляется и более конспиративна, когда курьерами являются разведчицы. Это видно на примере «Ады», «Анны», «Лиины».

Ко всему этому, разведчицы оказываются незаменимыми руководителями, когда требуется работа с агентами из числа женщин-иностранок. Такую успешную работу показали Е. Ю. Зарубина, «Ирина», М. И. Кирина, Ахмерова. Причем все они не менее успешно руководили и агентами-мужчинами.

Во-вторых, все описанные примеры разведывательной деятельности убедительно опровергают тезис о каких-то физиологических особенностях женщин, делающих для них разведывательную работу менее доступной. Во всяком случае это совершенно не серьезный аргумент для нелегальной разведки, которая, как известно, является наиболее сложной и совершенной разведывательной деятельностью.

Могу согласиться с указанным тезисом в известной мере для разведчиц, работающих с легальных позиций. Но и то скорее потому, что в силу действующих у нас традиций женщины крайне редко занимают высокие дипломатические или иные официальные посты во внешнеполитических и торговых представительствах за рубежом, удобных для прикрытия их разведывательной деятельности.

Однако, весьма успешная работа с легальных позиций разведчиц «Ирины», Е. Ю. Зарубиной, М. И. Кириной и других говорит о том, что они и с этих позиций способны не хуже мужчин решать разнообразные разведывательные задачи.

И наконец в-третьих. Внешняя разведка, и в первую очередь ее нелегальная служба, решая свои первоочередные задачи за рубежом, не может забывать и тем более игнорировать положение в тылах разведчиков-нелегалов, в их семьях как во время активной деятельности разведчиков в их служебных командировках, так и после ухода в отставку. Причем особую важность для будущего нелегальной службы приобретает эта забота после того как заслуженный разведчик или разведчица завершают свой жизненный путь, а остающиеся их близкие подчас испытывают большие трудности с адаптацией к возникающим у нас условиям. Они нуждаются в правовой и социальной защите.

Родилась в г. Гевгели (Болгария) в семье болгарского революционера Михаила Костова Анчева.

В 1925 г. после ареста за революционную деятельность ее отца была отправлена в детский дом Международной организации помощи революционерам (МОПР) в Германию, а в апреле 1928 г. — в СССР. В Москве окончила школу и в 1938 г. Станкоинструментальный институт.

В 1938–1940 гг. с мужем Гиню Георгиевым Стойновым проходила спецподготовку в Разведывательном управлении (РУ) Генштаба РККА и разведывательном отделе (РО) штаба Черноморского флота. Член Компартии Болгарии (КПБ) с 1940 г.

Из характеристики: «…Настойчива. Инициативна. Политически хорошо развита. Спокойна. В разговоре сдержана. Изучением языков дается легко. Скромна. О себе говорит мало. Добросовестно изучила радиодело. Может самостоятельно изготовить радиопередатчик и вести непрерывную двустороннюю радиосвязь. Показала умение и хорошую оперативность работы в эфире…»

В ноябре 1940 г. вместе с мужем направлена в Болгарию, где до февраля 1943 г. была радисткой разведгруппы «Дро», возглавляемой Г. Стойновым. Из служебной аттестации: «…На протяжении всей войны находится в тылу противника, выполняя задания особой государственной важности. Своей честной и безупречной работой, сопряженной ежедневно с исключительным риском… своевременно и регулярно информируя командование по интересующим вопросам, активно помогает разгрому немецко-фашистских захватчиков».

Арестована в феврале 1943 г. болгарской полицией. 8 сентября 1944 г. освобождена из тюрьмы. Ее муж Г. Стойнов погиб в бою.

Работала в системе МПС НРБ.

Награждена орденом Ленина (1966), двумя орденами Георгия Димитрова (1970, 1983).

Герой Социалистического Труда НРБ (1973).

Родилась в Мюнхене (Германия) в семье адвоката.

Член КСМ Германии с 1923 г. Член КПГ с 1925 г. Подруга немецкого коммуниста и советского разведчика Отто Брауна. Активистка коммунистического движения. Работала машинисткой в советском торгпредстве в Берлине (1926–1928).

В октябре 1926 г. арестована вместе с Отто Брауном по подозрению в шпионаже, но была отпущена. В апреле 1928 г. организовала побег из зала суда Берлинского полицай-президиума Отто Брауна, обвинявшегося в государственной измене. В июле 1928 г. нелегально выехала в СССР.

В 1930–1934 гг. — сотрудник РУ Штаба РККА. Неоднократно выезжала в зарубежные командировки в Германию, Англию, Францию.

Закончила Военно-воздушную академию им. Жуковского.

Осенью 1934 г. по указанию ИККИ сопровождала Л. К. Престеса в Бразилию. Участвовала в деятельности руководимого им Народно-освободительного альянса (НОА).

Арестована с Престесом 4 марта 1936 г.

Вместе с другой немецкой коммунисткой Эльзой Эверт 23 июня 1936 г. депортирована в гитлеровскую Германию по декрету президента Ж. Варгаса (несмотря на то, что она считалась гражданкой Бразилии и не могла быть выслана). Родила в тюрьме дочь Аниту Леокадию, которая в результате международной кампании была передана матери Престеса — Леокадии.

Находилась в концлагере Равенсбрюк. Погибла в газовой камере в концлагере Бернбург весной 1942 г.

Еврейка. Родилась в Петрозаводске. В детстве вместе с родителями выехала в США.

Образование высшее. Член Компартии США.

В 1927 г. прибыла в СССР, вступила в ВКП(б). Преподавала английский язык в Военной акдемии им. М. В. Фрунзе.

В 1928–1935 гг. находилась в распоряжении РУ РККА. В 1929–1931 гг. работала в Китае, сначала в резидентуре связи А. Гурвича-Горина, затем в шанхайской резидентуре Рихарда Зорге. После возвращения в СССР работала в центральном аппарате Разведупра.

Арестована 15 июля 1935 г. по так называемому кремлевскому делу. По постановлению Особого совещания при НКВД СССР в 1935–1937 гг. отбывала наказание в лагере. Военной коллегией Верховного суда СССР 9 октября 1937 г. по обвинению в «участии в антисоветской деятельности» приговорена к расстрелу, приговор приведен в исполнение в тот же день.

Реабилитирована в 1957 г.

Русская. Крестьянского происхождения.

Член компартии с 1917 г. Окончила школу РУ РККА (1935). В сентябре 1920 г. по партийной путевке прибыла в Иркутск в распоряжение Регистрационного отдела 5-й Краснознаменной армии. С сентября 1920 г. по январь 1923 г. — сотрудница РУ НРА ДВР. Находилась на нелегальной работе в Чите и на КВЖД.

В январе 1923 г. демобилизована. В 1928 г. за боевые заслуги была награждена орденом Красного Знамени. В распоряжении РУ РККА (1935–1938 гг.). В апреле 1938 г. уволена в запас РККА.

Болгарка. Родилась в г. Дряново (Болгария). Сестра Стефана Богданова.

В 1930–1940 гг. работала продавщицей в магазине пряжи Габрово в Софии. Через нее осуществлялась связь разведгрупп (в том числе и ее брата) с советским посольством. После 9 сентября 1944 г. находилась на ответственной секретной работе в органах МВД НРБ.

Русская. Родилась в Архангельской губернии.

Участница гражданской войны, партизанка, пулеметчица на Архангельском фронте. Член компартии. Сотрудница РУ штаба РККА. В 1934 г. награждена Наркомом обороны золотыми часами.

Арестована в 1937. В мае 1938 г. приговорена к восьми годам исправительно-трудовых лагерей и последующей ссылке.

Еврейка. Родилась в г. Мглин, ныне Брянской области.

Член компартии с 1922 г. Окончила гимназию в г. Рославле Смоленской губернии (1917), состояла в бунде (март-август 1917), работала корректором в газете «Известия Рославльского совета» (март 1917—июнь 1918). Секретарь, делопроизводитель, машинистка в учреждениях и воинских частях Москвы, Минска, на Западном фронте (июнь 1918—март 1923).

С октября 1923 г. сотрудница Разведупра РККА. Машинистка в центральном аппарате РО штаба РККА (октябрь 1923—март 1924). В марте 1924 г. направлена в Чехословакию в полпредство. С ноября 1929 г. легально работала в Берлине.

Помощник начальника сектора 2-го отдела РУ штаба РККА (июль 1931—июнь 1933), слушательница подготовительной группы Военно-химической академии РККА (июнь—декабрь 1933), секретарь отдела кадров Международной ленинской школы (декабрь 1933—март 1935), в распоряжении РУ РККА (март 1935—сентябрь 1937).

В сентябре 1937 г. уволена из РККА с обоснованием: «была секретарем Уншлихта, знакома с бывшей женой Мессинга, в 1917 была в бунде». Репрессирована.

Полька.

Член СДКП и Л и одновременно РКП(б) с 1917 г.

В 1914–1917 гг. жила в Саратове, куда был выслан ее брат Б. Б. Бортновский. После октября 1917 г. работала в Москве. С марта 1918 г. в комиссариате по польским делам Наркомнаца РСФСР. С 1919 г. в польском отделе Петросовета. В 1919–1920 гг. вместе с братом работала в разведотделе штаба Западного фронта.

В 1928 г. Берзин в представлении на присвоение ей ордена Красного Знамени писал: «Бортновская С. Б. принадлежит к числу основных работников Разведупра, которые участвовали в самом создании разведки РККА…»

В декабре 1920 г. выехала на работу в берлинскую нелегальную резидентуру. В 1921–1922 гг. — резидент в Данциге. В первой половине 1923 г. — нелегальный резидент в Праге. В 1923–1924 гг. работала в Парижской резидентуре. В 1925 г. — представитель Компартии Польши при Исполкоме Коминтерна. Вскоре вернулась на нелегальную партийную работу в Польшу под именем Янины Поплавской.

26 октября 1925 г. арестована в Лодзи и приговорена к восьми годам заключения. В тюрьме была старостой коммунистической группы и проводила занятия с заключенными. В конце 1927 г. в связи с обострившейся чахоткой освобождена польскими властями. Умерла в Берлине.

Немка. Родилась в г. Кольберг в семье почтальона. Жена графа Кая фон Брокдорфа, участника антифашистского Сопротивления.

В 1935 г. муж привлек ее к сотрудничеству с нелегальной КПГ. Во время войны Эрика фон Брокдорф вместе со своей подругой Элизабет Шумахер служила в Имперском бюро охраны труда, где они имели возможность добывать материал для антифашистской разъяснительной работы и для передачи разведывательных данных.

В августе 1942 г. Август Хёсслер, направленный для оказания помощи немецким антифашистам, свои сведения в СССР передавал из квартиры Эрики фон Брокдорф.

16 сентября 1942 г. Эрика фон Брокдорф была арестована и 19 декабря 1942 г. приговорена Имперским военным судом к десяти годам тюремного заключения. Однако этот приговор был отменен. В результате нового слушания дела в январе 1943 г. ее приговорили к смертной казни через обезглавливание. Казнена в берлинской каторжной тюрьме Плётцензее.

Награждена орденом Отечественной войны 1-й степени посмертно (6 октября 1969 г.).

Француженка.

Лейтенант (1936). В 1930 г. вступила в Коммунистический союз молодежи Франции и была отправлена на учебу в СССР. Член ВКП(б) с 1940 г.

В РККА с 1931 г. Прошла специальную подготовку, в апреле 1934 г. была направлена в Шанхай в качестве радистки нелегальной резидентуры Я. Г. Бронина. В Токио занималась проверкой рации группы Р. Зорге. После ареста и суда над Брониным покинула Китай. Была направлена на нелегальную работу в штаб генерала Франко в Испании.

За участие в гражданской войне на стороне Республиканской армии в Испании награждена орденом Ленина (1937).

В 1940 г. ушла из разведки и посвятила себя медицине. В 1949 г. защитила в 1-м Московском медицинском институте диссертацию «Ранняя диагностика коронарной недостаточности». В связи с арестом мужа уволена из клиники, жила с детьми на случайные заработки. В середине 1960-х гг. получила персональную пенсию союзного значения.

В 1978 г. вышла из КПСС.

Еврейка. Родилась в Витебске.

Политрук (1936). В РККА с 1918 г. Член компартии с 1918 г. Училась на командно-техническом факультете ВАХЗ РККА (июнь 1933—декабрь 1934). Участница гражданской войны.

Заведующая шифровальным отделом Оперативного управления Полевого штаба РВСР (1918–1919), начальник шифровального отдела штаба 12-й армии (1919–1921). Шифровалыцица, заведующая шифровальным бюро представительства сначала РСФСР, затем СССР в Литве, а затем СССР в Анкаре (Турция) (1921–1923), на партийной и профсоюзной работе в Москве (1923–1924).

С 1924 г. в распоряжении Разведупра Штаба РККА.

Секретарь военного атташе при полпредстве СССР в Италии (январь 1924—июнь 1927). Помощник начальника 2-го отдела (июль—октябрь 1927), на нелегальной работе в Италии (октябрь 1927—февраль 1931), помощник начальника сектора 2-го отдела (февраль 1931—июнь 1933) РУ штаба РККА.

1933–1934 гг. слушательница 1-го курса командно-технического факультета Военно-химической академии РККА.

Отозвана из академии в РУ РККА. Радистка нелегальной резидентуры в Италии (декабрь 1934—сентябрь 1936). Помощник начальника отделения РО штаба Закавказского военного округа (сентябрь 1936—июнь 1938).

Уволена из РККА в запас в июне 1938 г.

Работала в ЦНИИ Минздрава СССР.

Еврейка. Родилась в Варшаве.

Член Компартии Германии с 1918 г. Владела немецким, польским, идиш, французским и русским языками.

Одно время она была замужем за неким Петером Каспарном, имела от него дочь Тамару, но потом развелась, в 1918 г. выехала в Германию. Здесь она активно включилась в коммунистическое движение, став сначала членом Союза Спартака, а в декабре 1918 г. — членом КПГ. В 1921–1932 гг. работала машинисткой-стенографисткой в отделе агитпропа ЦК КПГ, именно в этот период на нее обратили внимание представители Разведупра РККА в Берлине и предложили сотрудничать с советской военной разведкой. Она дала согласие, и с тех пор числилась в Разведупре под псевдонимом «Сиси».

После прихода к власти Гитлера Р. Дюбендорфер пришлось эмигрировать в Швейцарию. Для того чтобы получить швейцарские документы, она вступила в фиктивный брак с местным рабочим коммунистом Куртом Дюбендорфером. Затем она устроилась на работу машинисткой в Международное бюро труда (МБТ) при Лиге Наций (1933–1934). Здесь ей помогло отличное знание французского и немецкого языков. Обеспечив себе таким образом надежное прикрытие, Дюбендорфер установила связь с сотрудниками Разведупра в Швейцарии и начала заниматься сбором разведывательной информации по Италии и Германии. Примечательно, что в этом ей активно помогала ее дочь Тамара, выполнявшая работу курьера.

Ближайшим помощником Р. Дюбендорфер являлся немецкий коммунист Пауль Бетхер («Пауль»). Он начал свою трудовую биографию наборщиком в типографии. Став в начале 1920-х гг. коммунистом, он вел активную партийную работу, его выбирают членом ЦК КПГ, а затем и депутатом Саксонского ландтага (парламента) и председателем его коммунистической фракции. Чуть позже он назначен начальником государственной канцелярии в Дрездене. Но в середине 1920-х гг. во время усилившейся фракционной борьбы Бетхер выходит из КПГ, а с установлением фашистской диктатуры в Германии эмигрирует в Швейцарию. Там он встретил Р. Дюбендорфер, которую знал и раньше, и стал ее любовником. В отличие от Дюбендорфер, Бетхер находился в Швейцарии нелегально, так как ему не удалось получить вид на жительство.

С мая 1941 группа «Сиси» входила в состав организации Ш. Радо. Благодаря Дюбендорфер и через сотрудника ее группы Х. Шнейдера («Тейлор»), Радо стал получать с ноября 1942 г. от Рудольфа Рёсслера («Люци») чрезвычайно важную информацию, источники которой находились в руководящих кругах рейха. В апреле 1944 г. Сиси и Бёттхер были арестованы швейцарской полицией, в сентябре освобождены и спустя девять месяцев бежали во Францию.

Дюбендорфер была арестована в СССР в феврале 1946 г., во время допросов сошла с ума и была помещена в психиатрическую больницу. В 1956 г. переехала в ГДР. Бёттхер жил в Германии (советская зона оккупации), потом в ГДР, занимался журналистикой. С 1956 г. — главный редактор газеты «Leipziger Volkszeitung». Бёттхер умер 17 февраля 1975 г. в Лейпциге. Дюбендорфер умерла 3 марта 1973 г. в Берлине.

Полька. Родилась в д. Смиловиць Влоцлавского уезда Варшавской губернии.

До 1916 г. жила с родителями, затем училась в Быдгоще. В 1917 г. поступила в среднюю школу в Берлине. Там начала посещать собрания социал-демократической молодежи и читать политическую и революционную литературу. В январе 1918 г. вступила в организацию «Фрайе Югенд», позднее преобразованную в комсомол. Началась ее активная революционная работа. В связи с этим была исключена из школы. Участница Ноябрьской революции в Германии.

Когда в начале 1919 г. началась реакция она уехала в Швейцарию, где работала сначала на фабрике электролампочек а потом прислугой в пансионе и училась. После сдачи экзаменов на аттестат зрелости (середина 1920 г.) Залесская отправилась в Вену, чтобы оттуда добраться до России. Но так как она знала французский и английский языки было решено использовать ее за границей.

Осенью 1921 г. получила самостоятельное задание — назначена резидентом РУ в Польше, в Кракове. Ей поручили найти подходы к штабу польской армии или дефензиве (охранке). Когда все связи по дефензиве были налажены Залесскую срочно вызвали в Берлин (март 1922 г.). В германской столице ее определили кухаркой к лидеру эсеров В. Чернову, где она проработала свыше 8 месяцев «в обстановке исключительного напряжения и тяжелого физического труда», по определению тогдашнего резидента в Германии Артура Сташевского. Сменивший его резидент военной разведки в Германии Бронислав Бортновский писал впоследствии, что свою задачу она выполнила весьма хорошо. В рапорте командования отмечалось: «в условиях ежеминутной опасности она в течение восьми месяцев освещала деятельность враждебного нам центра, сносясь с нами по ночам, после целого дня физического тяжелого труда».

Однако С. А. Залесская оказалась под угрозой провала, и руководство своевременно перебросило ее на Балканы, где она проработала до весны 1923 г нелегальным курьером по связи с Румынией и Болгарией. Потом серьезно заболела, но все же выполняла отдельные партийные и разведывательные задания. Осенью в Берлине перенесла тяжелую операцию и когда немного пришла в себя ей дали задание поддерживать курьерскую связь внутри германской резидентуры, а так же с Францией.

Отозвана в Москву в июле 1924 г. Начальство высоко оценило ее работу: «тов. Залесская прекрасный сотрудник для нелегальной работы» (Бортновский, июнь 1924 г.). К тому же «в личной жизни она чрезвычайно скромна и сумела уберечь себя от разлагающего влияния заграничной жизни» (Берзин, август 1924 г.). Принята в РКП(б) в августе 1924 г. с исчислением стажа с 1920 г.

В конце августа 1924 г. вновь направлена в Польшу помощником нелегального резидента, где проработала до лета 1925 г.

Постановлением ЦИК СССР от 21 февраля 1933 г. награждена орденом Красного Знамени «за исключительные подвиги, личное геройство и мужество». В декабре 1935 г. гражданка Залесская С. А. определяется в кадр РККА и зачисляется в распоряжение РУ РККА, а в июне следующего года ей присвоено военное звание «политрук».

Арестована 26 мая 1937 г.; 22 августа того же года расстреляна. Реабилитирована 14 сентября 1957 г.

Подполковник. Родилась в Тамбове в семье чиновника Лесного департамента. Окончила семь классов гимназии. Вместе с отцом была в Литве, где он работал по линии НКИД. В 1922–1923 гг. училась в Тимирязевской сельскохозяйственной академии.

В РККА и Разведупре с 1924 г. Член партии с 1928 г. В 1924–1931 гг. зав. делопроизводством 2-го отдела Разведупра-IV управления Штаба РККА, в 1927–1929 гг. находилась в спецкомандировке. В феврале июле 1931 г. пом. начальника 2-го сектора 2-го отдела IV управления Штаба РККА. В июле 1931—феврале 1933 гг. состояла в распоряжении IV управления Штаба РККА, находилась в 1931–1932 гг. в спецкомандировке в Австрии, сотрудница полпредства СССР в Вене. В феврале 1933—январе 1935 гг. сотрудник для особых поручений 2-го разряда Разведупра РККА. В январе 1935—январе 1936 гг. — секретарь начальника Разведупра РККА. В феврале 1936—июле 1938 гг. секретный уполномоченный в секретариате начальника Разведупра РККА. В 1936 г. награждена орденом «Знак почета». В июле—ноябре 1938 г. — ст. референт бюро прессы Редакционно-издательского отделения Разведупра РККА. Ст. политрук (1936). Владела немецким и французским языками. В ноябре 1938 г. уволена из РККА, долго не могла устроиться на работу, числилась в резерве НКО СССР.

В начале Великой Отечественной войны входила в состав разведгруппы, которая действовала в дальних районах Подмосковья. Затем до конца войны сотрудник 7-х отделов (пропаганда среди войск противника) политуправлений ряда армий. За период войны награждена орденами Ленина, Красной Звезды (2), Красного Знамени, Отечественной войны 2-й степени. В 1946 г. работала в советской комендатуре Берлина. Впоследствии подполковник в отставке.

Родилась в г. Кюстендиле (Болгария). Работала на табачной фабрике. Весной 1927 г. выехала в Париж к мужу Димче под именем Петраны Попилиевой, где была привлечена Николой Поповым к сотрудничеству с советской военной разведкой. В 1927–1936 гг. разведчица во Франции.

В 1936–1938 гг. работала в Польше в нелегальной резидентуре Монблан, которую возглавлял Никола Попов. Помогала Попову в его поездках по стране и за границей.

В 1938–1960 гг. работала во Франции. В 1960 г. вернулась с мужем на родину. Награждена высокими правительственными наградами. Умерла в Софии.

Полька. Родилась в Кракове в семье адвоката. Жена Ю. Красного. В 1917 г. окончила гимназию. Два года училась в Краковском университете на юридическом факультете. Член компартии Польши. С мая 1920 г. — в Швейцарии. В сентябре 1920 г. выслана в Польшу. С 1921 г. — в ВЧК. Была на нелегальной работе в Чехословакии, арестована, скрывалась в Австрии. С августа 1922 г. в СССР. Работала в центральном аппарате ИНО ОГПУ, затем преподавала литературу в Московском педагогическом институте новых языков. Доцент.

Арестована 9 февраля 1937 г.; 7 сентября 1937 г. «за участие в антисоветской террористической организации» приговорена Комиссией НКВД СССР к высшей мере наказания. Расстреляна 10 сентября 1937 г.

Реабилитирована 4 апреля 1957 г.

Немка. Родилась в Опене (Восточная Пруссия) в многодетной крестьянской семье. Окончила народную школу и торговое училище. В 1905 г. переехала в Берлин, вела домашнее хозяйство у родственников. В 1911 г. вышла замуж за венгра Иозефа Краусса, муж был призван в армию и погиб в начале Первой мировой войны.

22 ноября 1911 родился сын Рудольф, который умер в 1930 г. от газового отравления.

В 1918 г. Анна Краусс открыла швейную мастерскую. С 1936 г. была представителем фирмы по оптовой торговле лаками и краской.

В 1926 г. Анна Краусс познакомилась с журналистом Ионом Грауденцем, пробудившим в ней интерес к революционному рабочему движению. Анна Краусс не принадлежала ни к какой партии, но была ярой противницей фашизма и милитаризма, ненавидела войну, принесшую ей личное горе.

В годы фашистской диктатуры Анна Краусс стала членом организации Шульце-Бойзена — Харнака и предоставила свой дом в берлинском районе Штансдорф для собраний членов этой организации, сама участвовала в них, передавала нелегальные материалы.

Анна Краусс оказывала помощь действовавшим в рядах организации Шульце-Бойзена — Харнака разведчикам, которые поддерживали связь с Советским Союзом. Действуя как тонкий психолог, она умело использовала свой мнимый дар предсказывать судьбу, чтобы выведывать у офицеров и государственных служащих секретную информацию.

Арестована 14 сентября 1942 г.; 12 февраля 1943 г. Имперским военным судом приговорена к смертной казни через обезглавливание. Казнена в берлинской каторжной тюрьме Плётцензее.

Посмертно награждена орденом Красной Звезды (1969).

Эстонка. Родилась в г. Тарту. Из рабочих.

В Советской Армии с января 1942 г. Член ВЛКСМ с 1940 г. Окончила Таллинское педучилище.

Работала комсоргом ЛКСМ Эстонии в школе. В августе 1941 г. эвакуировалась в Челябинскую область, где работала в колхозе «Ленинский путь» в Нязепетровском районе.

Медсестра в эстонской стрелковой дивизии, в том же году зачислена в разведорганы Балтийского флота.

В период Великой Отечественной войны с сентября 1942 г. выполняла разведзадания штаба Балтийского флота в тылу врага, в районе Тарту. Регулярно обеспечивала штаб сведениями о вооружении и численности ряда гарнизонов противника в Эстонии, о наличии кораблей в некоторых портах.

Арестована тартуским гестапо 2 января 1943 г. на хуторе у поселка Луутснику (Выруский район), подвергнута пыткам, казнена 6 марта 1943 г.

Звание Героя Советского Союза присвоено 8 мая 1963 г. посмертно. Награждена орденом Ленина. Именем Кульман было названо Тартуское городское профессионально-техническое училище, там же установлен памятник, названы также улицы в Минске, Нязепетровске Челябинской обл., Тарту. Имя разведчицы было занесено в Книгу почета ЦК ВЛКСМ, присвоено многим пионерским дружинам и отрядам школ.

Немка. Родилась в Ральштедте (Шлезвиг-Гольштейн) в семье инспектора библиотек. Окончила десять классов в Ральштедте и затем два года обучалась в торговом училище.

После 1930 г. переехала в Берлин и там вплоть до брака с Ганс-Генрихом Куммеровом в 1939 г. работала консультантом страхового банка.

Ингеборг Куммеров была убежденной антифашисткой, она знала о секретной и опасной разведывательной деятельности своего мужа, одобряла ее и помогала ему в обобщении данных о технических изобретениях и в сборе военной информации.

Арестована вместе с мужем в ноябре 1942 г.; 28 января 1943 г. Имперским военным судом приговорена к смертной казни. Казнена в берлинской каторжной тюрьме Плётцензее.

Посмертно награждена орденом Отечественной войны 1-й степени (1969).

Родилась в Богемии, в семье аристократа, богатого шахтовладельца Макса Хейнсиуса фон Майенбурга. Она рано вышла замуж за такого же аристократа, как и она сама, однако уже тогда начала, кроме балов, интересоваться левым рабочим движением.

В 1929–1930 гг. изучала архитектуру в Дрезденской высшей технической школе, затем отправилась в Высшую школу мировой торговли в Вене, где окончательно определилась ее судьба. В 1932 г. Рут вступила в Социал-демократическую партию Австрии, стала членом «Социалистического молодежного фронта» и вышла замуж за известного социалиста, а позднее коммуниста Эрнста Фишера. (В брежневские времена Фишер, наряду с Роже Гароди, считался главным «ревизионистом» международного коммунистического движения.)

В феврале 1934 г. в Австрии произошло восстание рабочих, входивших в социал-демократическую военизированную организацию «Шюцбунд» (так называемое восстание шюцбундовцев), которая считалась образцовой, самой лучшей социал-демократической партией в мире. Рабочие протестовали против фашизации страны. Их протест был жестоко подавлен войсками. Это восстание еще раз показало всю гнилость австрийской социал-демократии, которая, после подавления восстания полностью развалилась. Часть партийцев эмигрировали, часть перешли к коммунистам, в том числе Эрнст Фишер и его жена.

К этому времени относится начало нелегальной деятельности Рут фон Майенбург. После подавления восстания Рут отправляется в Москву, участвует в знаменитом параде шюцбундовцев на Красной площади. Затем уезжает в Прагу. Сначала недолго работает в Коминтерне, потом переходит в Разведупр РККА и выполняет задания советской военной разведки. С 1934 по 1938 гг. она, выполняя задания, разъезжает по всей Европе. К 1938 г. «Лена» (ее псевдоним в разведке) уже имеет звание полковника РККА.

Рут восстанавливает связи с коммунистическим подпольем, собирает информацию. Ей удается внедриться в ряды оппозиционно настроенных кругов германской армии и военного министерства, чему способствует дружба с семейством генерала фон Хаммерштейна-Экворда. Кстати, дочка отставного шефа рейхсвера, Хельга фон Хаммерштейн-Экворд, тоже была коммунисткой и информатором разведывательного аппарата Компартии Германии, а сам генерал и два его сына входили в руководство антигитлеровского офицерского заговора. Благодаря связям с генералом, Рут смогла подготовить подробную информацию о планах немецкого руководства по развертыванию немецких вооруженных сил на ближайшие три года, состоянии обороноспособности страны, темпах перевооружения германской армии новой техникой, о расширении военного сотрудничества Германии с Италией, о тайных военных заводах. Сам нарком Ворошилов лично благодарил Рут фон Майенбург за оказанные услуги.

В 1938 г. Рут возвращается в СССР и под именем Рут Виден снова поступает на работу в Коминтерн. Здесь же, в Коминтерне, на руководящей работе под именем Питер Виден находится и ее муж Эрнст Фишер.

После нападения Германии на СССР Рут фон Майенбург работает референтом отдела печати Исполкома Коминтерна, диктором немецкой радиостанции. После роспуска Коминтерна ее направляют в распоряжение ГлавПУРа Красной Армии. С осени 1943 г. она руководит фронтовой пропагандистской группой на Белорусском фронте, с января 1944 г. работает уполномоченным по работе среди австрийских военнопленных, затем — в Институте № 99 при отделе международной информации ЦК ВКП(б).

В июле 1935 г. Рут фон Майенбург возвращается в Вену, где становится секретарем австрийско-советского общества. В 1946 г. рожает дочь Марианну. Затем, как и другая женщина разведчица — Зоя Воскресенская после ухода из ведомства, становится писательницей, работает в театре и кино. В 1955 г. она разводится с Эрнстом Фишером и в 1964 г. выходит замуж за Курта Дихтль-Димана. В середине 60-х годов графиня отходит от коммунистического движения. Последнее, что о ней известно — то, что она горячо поддержала горбачевскую «перестройку».

Она же Навроцкая, Кноппе. Жена Роллера.

Полячка. Родилась в Подольской губернии. Активная участница Киевской организации ПОВ. Участвовала в операциях польской военной разведки.

В 1920 г. арестована ВЧК и перешла на сторону Советской власти. Использовалась как секретный сотрудник в операциях КРО ОГПУ.

С 1926 г. — в загранкомандировке в Италии, затем уполномоченный КРО-ОО ОГПУ СССР.

С 1933 г. — домохозяйка.

Репрессирована.

Реабилитирована в 1958 г.

Дочь деятеля латышской социал-демократии Александра Зирниса, эмигрировавшего в Англию и активно участвовавшего в социалистическом движении и англичанки, активистки женского социалистического движения.

Оставшись после смерти мужа с двумя дочерми на руках, мать Мелиты переехала в городок Крайстчерн под Борнмутом, где проживала весьма значительная по численности колония русских политэмигрантов. Именно там Мелита, которую прозвали Маленькая Летти («Little Lettie» — Латышечка) получила первые уроки политической грамоты. А в 19 лет она стала членом женского профсоюза конторских работников и секретарш.

Училась в Саутгемптонском университете (изучала латынь и логику). С 1932 г. работала секретаршей в Британской ассоциации по исследованию цветных металлов (БАИЦМ). В 1933 г. вступила в Независимую партию труда (НПТ), после ее распада в 1935 г. — в Коммунистическую партию Великобритании.

В 1937 г. Мелита вышла замуж за учителя математики Хилэра Норвуда, который тоже был коммунистом. В этом же году начала работать на советскую военную разведку. Работала она исключительно по идейным соображениям, категорически отказываясь от любого материального вознаграждения.

Первоначально Норвуд не входила в число основных агентов, хотя была личным секретарем директора БАИЦМ. Но когда в сентябре 1941 г. в Англии начались работы по созданию атомной бомбы (проект «Тьюб эллойз»), ее ценность для советской разведки значительно возросла. Дело в том, что ассоциация проводила в рамках программы «Тьюб эллойз» исследования свойств цветных металлов, в частности урана. При этом большая часть документов, касающихся атомного проекта, проходили через руки начальника Норвуд. В результате она могла передавать своему оператору (вероятно, это была Урсула Кучински («Соня»), нелегальный резидент ГРУ в Англии с мая 1941 г.) большое число секретных документов, относящихся к программе «Тьюб эллойз». Позднее, говоря о причинах, по которым она пошла на этот шаг, Норвуд заявила: «Я хотела, чтобы Россия могла говорить с Западом на равных. Я делала все это, потому что ожидала, что на русских нападут, как только война с немцами закончится. Чемберлен же еще в 1939 г. хотел, чтобы на них напали, это же он толкал Гитлера на восток. Я думала, что русские должны быть тоже способны защищаться, потому что весь мир был против них, против их замечательного эксперимента. И потом, они перенесли такие страдания от немцев… В войне они воевали на нашей стороне, и было бы нечестно не дать им возможности создать собственное атомное оружие».

В 1946 г. была передана на связь резидентуре ПГУ, после чего оператором «Холы» (псевдоним Норвуд) стал сотрудник лондонской резидентуры ПГУ МГБ Николай Павлович Островский. В мае 1947 г. после объединения ГРУ и ПГУ МГБ в Комитет информации (КИ), военная разведка вернула себе контроль над Норвуд и ее операторами стали сотрудники ГРУ Галина Константиновна Турсевич и Евгений Александрович Олейник.

Однако в апреле 1950 г., после осуждения К. Фукса и расследования МИ-5 по делу успевшей уехать в ГДР «Сони», оператора Фукса и Норвуд во время войны, «Хола» в целях ее безопасности была временно законсервирована. Контакт с ней был возобновлен только в ноябре 1951 г., после расформирования КИ. Тогда же Норвуд вновь была передана на связь легальной лондонской резидентуре ПГУ МГБ.

В октябре 1952 г., на островах Монте Белло возле северо-западного побережья Австралии прошли успешные испытания первой английской атомной бомбы. Благодаря усилиям Норвуд в СССР были осведомлены как о ее конструкции, так и о ходе и результате самих испытаний. Разумеется, информация, передаваемая «Холой», не ограничивалась атомными секретами. Документальные материалы, добываемые Норвуд в БАИЦМ, практически всегда находили применение в советской промышленности.

Норвуд также действовала и как агент-вербовщик. Так, в 1965 г. она начала работу с гражданским служащим, проходившим в ПГУ КГБ под псевдонимом «Хант». Его вербовка состоялась в 1967 г., после чего он в течение 14 лет передавал в Москву научно-техническую документацию и сведения о продажах Великобританией оружия.

Из соображений безопасности Норвуд встречалась со своими операторами для передачи материалов только четыре-пять раз в году, обычно на юго-восточных окраинах Лондона. В период с 1952 по 1972 гг. связь с ней поддерживали следующие сотрудники лондонской легальной резидентуры: Евгений Александрович Белов, Георгий Леонидович Трусевич, Николай Николаевич Асимов, Виталий Евгеньевич Цейров, Геннадий Борисович Мякинков и Лев Николаевич Шерстнев. Однако в конце 1958 г. оператором «Холы» некоторое время был известный впоследствии разведчик-нелегал Конон Трофимович Молодый («Бен»).

В 1962 г. Норвуд получила от ПГУ КГБ пожизненную пенсию в размере 20 фунтов стерлингов в месяц. В 1972 г. после выхода на пенсию она отказалась получать деньги, заявив, что у нее достаточно средств и что она не нуждается в пенсии. Когда после подписания в 1975 г. Хельсинского соглашения между Востоком и Западом наступил период «разрядки», Норвуд дважды посетила СССР в качестве туриста. В 1979 г. во время второй поездки ей вручили орден Красного Знамени, которым она была награждена еще в 1958 г.

Прекратив в 1972 г. отношения с советской разведкой, Норвуд продолжала оставаться убежденной коммунисткой. После смерти мужа в 1986 г., она по-прежнему активно участвовала в левом движении.

11 сентября 1999 г. лондонская «Таймс» опубликовала огромную фотографию Норвуд на первой полосе и статью, в которой говорилось о ее работе на советскую разведку. Сами журналисты узнали об этом из только что вышедшей книги профессора Кембриджского университета Кристофера Эндрю и бывшего сотрудника ПГУ КГБ Василия Митрохина «Архив Митрохина: КГБ в Европе и на Западе».

Норвуд достойно встретила разоблачения перебежчика. В тот же день она вышла к журналистам, осаждавшим ее дом, и зачитала заявление, в котором говорилось:

«Я уже стара, поэтому не могу полагаться на свою память, я была всего лишь клерком, а не специалистом; я хотела предотвратить поражение той системы, которая дала простым людям хлеб, образование и медицинскую помощь. Я считала, что документы, к которым я имела доступ, могут быть полезны для России и она сможет быть наравне с Великобританией, США и Германией. Вообще я не одобряю шпионаж против собственной страны; я делала то, что делала, из лучших побуждений, хотя многим трудно это понять».

После этого в Англии разразился скандал. «Теневой» министр внутренних дел консерватор Энн Виддекомб потребовала от правительства немедленно представить разъяснения по делу Норвуд. В результате министр МВД Джек Стро был вынужден признать, что британская разведка еще в 1992 г. узнала имена, адреса и послужные списки бывших советских агентов, но не сообщала о них, так как ее руководству очень не хотелось признавать, что под носом у английских спецслужб работали шпионы, о которых они не знали. Судебного преследования против Норвуд возбуждено не было.

Беллорусска. Родилась в с. Серковицы, ныне Толочинского района Витебской обл., в семье рабочего.

Член партии с 1928 г. В 1935 г. окончила Высшую сельско-хозяйственную партийную школу в Минске, затем — Минский юридический институт. Была на комсомольской и партийной работе, являлась членом Верховного суда БССР.

В начале Великой Отечественной войны оказалась во временно оккупированном противником Минске. Руководила подпольной группой. С весны 1943 г. выполняла разведывательные задания. В сентябре 1943 г. пронесла в город две мины, полученные в партизанском отряде «Дима», возглавляемом Н. П. Федоровым, одной из которых был убит фашистский верховный комиссар Белоруссии В. Кубе. 29 октября 1943 г ей было присвоено звание Героя Советского Союза.

Была членом Верховного суда БССР, возглавляла группу по рассмотрению ходатайств о помиловании при Президиуме Верховного Совета БСС, член республиканского Комитета защиты мира. Неоднократно избиралась депутатом Верховного Совета БССР.

В настоящее время персональный пенсионер. Почетный гражданин Минска и г. Нурек (Таджикистан).

Награждена орденами Ленина, Отечественной войны 1-й степени, Трудового Красного Знамени, медалями.

Еврейка. Родилась в Санкт-Петербурге в семье рабочего. Училась в Германии и Англии, где в торгпредствах СССР работали ее родители. С 1925 г. проживала в Москве. В 1925–1932 гг. работала в КИМе референтом Информотдела. Неоднократно выезжала в зарубежные командировки. Член ВКП(б) с 1927 г.

С июня 1932 г. — в военной разведке. В 1932–1934 гг. — зам. нелегального резидента по связи в Германии. В 1936 г. окончила Школу Разведупра РККА.

В 1936–1937 гг. — нелегальный резидент Разведупра в Женеве (Швейцария). Покидая страну, «передала» своих людей Ш. Радо. Постановлением ЦИК СССР (не подлежащим оглашению) от 17 июля 1937 г. награждена орденом Красной Звезды.

В 1937–1946 гг. работала в центральном аппарате Разведупра РККА ГРУ Генштаба Вооруженных сил СССР: вводила в курс дела новых сотрудников, которые приходили на смену репрессированным, работала в подразделениях военно-технической и военной разведки на европейском направлении. В 1946 г. перешла на преподавательскую работу.

Эстонка. Родилась в Вильяндимааском уезде Эстонии в семье грузчика. Гимназисткой вступила в нелегальную революционную организацию. Работала гувернанткой.

В 1919 г. окончила медтехникум в Москве. Работала в Московском институте матери и ребенка.

Жена К. Римма. Вместе с ним находилась на нелегальной работе в Китае, шифровалыцица в группе Зорге. В 1935 г. один из товарищей К. Римма провалился. Римм вместе с Любовью Ивановной был вынужден покинуть Китай и через Японию на японском пароходе отплыть во Владивосток.

Позднее помощник начальника библиотеки Разведупра.

После 1957 г. избиралась членом Вильяндиского райкома КП Эстонии.

Награждена орденом Красной Звезды.

Еврейка. Родилась в г. Вильно (ныне г. Вильнюс, Литва). Член компартии с 1918. Окончила Военную академию РККА.

Участница гражданской войны.

Направлена в Китай. Военный советник Гуанчжоуской группы, начальник штаба группы, преподавала в школе Вампу.

После возвращения работала в РУ штаба РККА, возглавляла отдел, готовивший партизан и диверсантов. Награждена орденом Красного Знамени.

Начальник сектора 2 отдела, ном. начальника 4 отдела, в распоряжении IV Управления Штаба РККА (сентябрь 1926—февраль 1928).

Для особых поручений Научно-уставного отдела Штаба РККА, нач. учебного отдела Вечерней Военно-технической академии РККА (февраль 1928—август 1932). В распоряжении IV Управления Штаба РККА (август 1932—март 1934), занималась вопросами подготовки партизан для будущей войны и соответствующей подготовкой коминтерновских кадров.

В распоряжении Управления по начсоставу РККА (март 1934—март 1935) с прикомандированием к штабу Московской Пролетарской стрелковой дивизии.

В распоряжении Разведупра РККА (март—июнь 1935).

Начальник санаторного отделения Симферопольского военного госпиталя в Кичкинэ, начальник санатория Кичкинэ Киевского военного округа (июнь 1935—апрель 1937).

Исключена из компартии (1928) за принадлежность к троцкизму. Репрессирована в 1928 г. Особым совещанием при коллегии ОГПУ 05 января 1929 г. выслана в Сибирь на три года. 23 декабря того же года решение было отменено.

На момент ареста, 15 апреля 1937 г., занимала должность начальника санатория «Кичкинэ» Киевского военного округа.

Репрессирована 15 апреля 1937 г. Реабилитирована в 1959 г.

Капитан. Родилась в Киеве в семье директора крупного завода. В 1919 г. принимала участие в организации кружков красной молодежи. С 1920 г. — член КСМ. В 1921 г. — член укома КСМ в Белгороде. В 1921 г. поступила на юридический факультет Харьковского института народного хозяйства, который окончила в 1924 г.

В 1923–1926 гг. — на судебной работе. В 1925 г. вступила в ВКП(б). С 1926 г. — в органах ОГПУ, работала в ЭКУ, затем в ИНО. Лейтенант госбезопасности.

В 1938 г. арестована по показаниям ее мужа М. Е. Ревзина, с которым прожила 13 лет. На следствии вину не признала, осуждена на 8 лет по подозрению в шпионаже. Находясь в заключении, написала письмо Берии, после чего в сентябре 1941 г. была освобождена с прекращением дела.

С 16 октября 1941 г. по 27 июля 1942 г. Р. Р. Соболь — оперуполномоченный в Особом отделе Юго-Западного фронта. С августа 1942 г. — инструктор разведотряда штаба Северной группы партизан.

12 января 1944 г. КПК отказал Р. Р. Соболь в восстановлении в партии, разрешив вступить в ВКП(б) на общих основаниях.

В мае 1945 г. уволена в запас в звании капитана. Стала писательницей (литературный псевдоним — Ирина Гуро). В 1948 г. повторно вступила в ВКП(б). В 1958 г. принята в Союз писателей СССР.

Автор книг «В добрый путь, Кумриниса» (1950), «На суровом склоне» (1953), «Всем смертям назло» (1964), «Дорога на Рюбецаль» (1966), «Конь мой бежит» (1987, в соавторстве с А. Андреевым (псевдоним П. А. Судоплатова)), «Ольховая аллея. Повесть о К. Цеткин» (1989, издана посмертно). В 1985 г. издан двухтомник избранных произведений. Лауреат премии им. Николая Островского.

Награждена орденом Отечественной войны 2-й степени, двумя медалями «За отвагу», медалями «Партизану Отечественной войны» 1-й степени, «За оборону Москвы», «За победу над Германией» и другими.

Старший лейтенант. Родилась в г. Доблене Курляндский губернии в крестьянской семье. Окончила четырехклассную гимназию, пасла скот в деревне. В 1910–1911 гг. служила няней и училась, изучала немецкий язык. В 1911–1915 гг. работала продавщицей в кондитерской в Риге. Во время наступления немцев на Ригу, уехала в Киев вместе с другими беженцами. В 1915–1919 гг. служила воспитательницей в семье. В 1918 г. попала в среду большевиков. Член партии с июня 1919 г.

В марте—октябре 1919 г. — заведующая регистрацией Иностранного контроля, секретная сотрудница, уполномоченная Особого отдела ВУЧК в Киеве. В октябре 1919—декабре 1920 гг. — секретная сотрудница Особого отдела 12-й армии.

С декабря 1920 г. служила в военной разведке. В 1920–1921 гг. — начальник сектора Региструпра Полевого штаба РВСР. В апреле 1921—августе 1922 гг. работала в Германии, Чехословакии, Австрии и Румынии.

В сентябре 1922–1923 г. — машинистка, шифровалыцица полпредства РСФСР — СССР в Чехословакии. В 1923–1926 гг. — помощник резидента во Франции, которым был ее муж A. M. Тылтынь. В 1926–1927 г. работала в Германии. В 1927–1930 гг. — помощник резидента в США. Владела немецким, английским, французским и слабее чешским языками. В июне 1930—феврале 1931 гг. — начальник сектора 2-го отдела IV управления Штаба РККА. В 1931–1933 гг. — нелегальный резидент во Франции и Финляндии под именем Марии Луизы Мартин.

21 февраля 1933 г. постановлением ЦИК СССР награждена орденом Красного Знамени «за исключительные подвиги, личное геройство и мужество». «Не жалея и отдавая себя целиком любимому делу, она служит примером твердости и исключительности. Несмотря на возросшие трудности, за короткое время пребывания во Франции она добилась значительного расширения работы и выявила себя как разведчица с еще большей пользой» — отмечалось в ходатайстве руководства Разведупра о ее награждении.

Арестована в Финляндии в результате предательства вместе с возглавляемой ею группой (около 30 человек). В апреле 1934 г. осуждена на восемь лет каторжной тюрьмы. Ее 9-летний сын был задержан и использовался финской контрразведкой в качестве подсадной утки, однако был вывезен в СССР советским резидентом И. И. Болотиным. В июле 1936 г. представлена к военному званию «майор», но утверждена в звании «старший лейтенант». Уволена из РККА в июле 1938 г. Погибла в финской тюрьме в 1938 г.

Еврейка. Родилась в г. Екатеринославе в семье рабочих. Настоящая фамилия неизвестна.

Активная участница профсоюзного, а затем революционного движения с 1913 г.

В период Октябрьской революции на агитационно-пропагандистской работе в армии. В 1918–1920 гг. — сестра милосердия, рядовой боец, разведчица в тылу деникинских войск. По заданию советской военной разведки ушла вместе с частями Белой армии в Турцию. Вела работу по разложению войск Антанты.

В 1922–1923 гг. работала в Германии и Франции, в 1924–1925 гг. — в Италии. Действовала под видом эмигрантки-писательницы, выпустила книгу.

В январе 1926 г. состоящая в резерве РУ Штаба РККА Феррари Е. К. назначена сотрудником-литератором 3-й части 3-го отдела РУ, а в июле того же года уволена со службы в РККА. В 1926–1930 гг. находилась вне РККА.

С начала 30-х годов — на нелегальной работе во Франции, помощник резидента. Постановлением ЦИК СССР от 21 февраля 1933 г. награждена орденом Красного Знамени «за исключительные подвиги, личное геройство и мужество».

В июне 1933 г. состоящая в распоряжении IV Управления Штаба РККА Феррари Е. К. выдержала письменные и устные испытания по французскому языку, ей присвоено звание «военный переводчик 1 разряда» с правом на дополнительное вознаграждение.

Август 1935—февраль 1936 гг. — помощник начальника отделения 1-го (западного) отдела РУ РККА. В сентябре 1935 г. помощник начальника отделения РУ РККА Феррари Е. К. выдержала испытания по французскому и итальянскому языкам. В феврале 1936 г. назначена состоящей в распоряжении РУ РККА, а в июне ей присвоено звание капитана.

1 декабря 1937 г. арестована и расстреляна 16 июня 1938 г. по обвинению в шпионаже и участии в контрреволюционной организации.

Реабилитирована 23 марта 1957 г.

Родилась в Берлине в семье рабочих, членов социал-демократической партии. После окончания 8-летней народной школы работала продавщицей, а затем машинисткой и стенографисткой в Берлине и Бадене. В 1913 г. вступила в молодежную социалистическую организацию, в 1914 г. — в СДПГ. После начала первой мировой войны вошла в союз Спартак, примкнув к леворадикальной группе, возглавляемой К. Либкнехтом и Р. Люксембург. В 1918 г. становится секретарем Прусского Совета рабочих депутатов, в 1919 г. вступает в КПГ. В 1919–1920 гг. работала в Западноевропейском секретариате Коминтерна в Берлине, а в 1920–1923 гг. — в КИМе.

Во время подготовки вооруженного восстания в Германии в октябре 1923 г. Шаббель вместе с мужем Анри Робинсоном («Гарри») вела подрывную работу в Рурской области. С 1924 г. работала в Москве в центральном аппарате Разведупра РККА. Захват Гитлером власти застал ее в Берлине, где она жила со своим сыном Лео. Вместе с товарищами, с которыми она работала на Коминтерн с 1926 г., включилась в борьбу с нацистами. В то же время ее квартира использовалась Разведупром как конспиративная и как почтовый ящик.

Судьбы К. Шаббель и группы Хюбнера также сложилась трагически. Поскольку они были связаны с КПГ и поддерживали контакт с коммунистами, входившими в группу Харнака — Шульце-Бойзена, то их арест был неминуем. Шаббель арестовали 18 октября 1942 г. и по приговору Имперского военного суда от 30 января 1943 г. она была казнена 5 августа 1943 г.

Родилась в Берлине в семье рабочих. Окончила народную школу и торговое училище. Работала секретарем-машинисткой в берлинском издательском концерне Моссе, затем была журналистом.

С 1931 г. — сотрудница советской военной разведки. В 1932–1939 гг. — корреспондент немецких и швейцарских газет в Варшаве, откуда выезжала в другие страны. Член разведгруппы Р. Геррнштадта.

В 1939–1942 гг. — сотрудница Информационного отдела германского МИД в Берлине, отдела рекламы завода Лингнер в Дрездене. Руководила разведгруппой, радистом которой являлся К. Шульце, а основным агентом — видный дипломат Р. фон Шелиа. Связь с легальной резидентурой осуществлялась через Н. М. Зайцева. Группа сообщала о надвигающейся войне. Арестована 12 сентября 1942 г. и несмотря на пытки никого не выдала. 14 декабря приговорена к смертной казни, 22 декабря 1942 г. казнена в берлинской тюрьме Плётцензее.

В 1969 г. посмертно награждена орденом Красного Знамени «за активное участие в борьбе против фашизма, помощь Советскому Союзу в период Великой Отечественной войны и проявленные при этом мужество, инициативу и стойкость».

Мюрэз Э. Завещание для будущего мира. Париж: Юллиард, 1971.

Чародеев Г. Здесь готовят разведчиков XX века // Известия. 1998. 16 окт.

Фолиго Р., Коффер Р. Всемирная история разведывательных служб.

Сообщение агентства АП из Нью-Йорка // За рубежом. 1996. № 3.

За рубежом. 1994. № 4.

Павлов В. Сезам, откройся. М.: Тера — Книжный клуб, 1999.

Вейн А. Мозг и творчество // Наука и жизнь. 1983. № 4

Тойнби А. Перемены и привычки. Лондон: Оксфорд Университи Пресс, 1966.

Павлов В. Трагедия советской разведки «Секретная папка». М.: Центрполиграф, 2000.

Петролло Р. Логика завоевателей // За рубежом. 1995. № 36.

Рамоне И. Властелины мира на переломе века // Монд Дипломатик (Париж). 1995. Сент.

Гарсия Дж. Моральное общество — национальная альтернатива вымирания. М.: Прогресс, 1972.

Куупленд Н. Психология солдат. М.: Воениздат, 1957.

Стуруа М. Поход неудовлетворенных разведчиц // Известия. 1994. 27 апр.

Вульд В. Праведница и вечный шпик // За рубежом. 1998. № 14.

Руссель Э. Тройной агент графиня Манковская // За рубежом. 1994.

Роуан Р. Очерки секретной службы. СПб: Логос — СПб, 1992.

Павлов В. Операция «Снег». М.: Гея, 1996.

Голубев С. М. Очерки истории российской внешней разведки.

Вернер Р. Отчет Сони. Берлин: Новая жизнь, 1977.

Белоконь А. Помощница Рихарда Зорге // Новости разведки и контрразведки. 1996. № 14.

Царев О., Кастелло Д. Роковые иллюзии. М.: Международные отношения, 1995.

«Маклин № 83791». Архивное дело. Т. 2

Млечин Л. Алиби для великой певицы. М.: Гея, 1997.

Колесников М., Колесникова М. Рихард Зорге. М.: Молодая гвардия, 1980.

Гайсенок Ю. Голос «Рамзая» // Щит и меч. 1991. № 48.

Новиков И. Рукопожатие бесстрашных // Правда. 1974. 23 июня.

Дамаскин И. Разведчицы и шпионки. М.: ОЛМА-ПРЕСС, 1996.

Воскресенская З. Под псевдонимом «Ирина». М.: Современник, 1997.

Чиков В. Нелегалы. М.: Олимп, 1997.

Личное дело «Лесли» № 13676. Архив СВР.

Эратова М. Хатыга не была женой Штирлица // Правда. 1998. 11–13 февр.

Морозов И. Оперативный брак // Совершенно секретно. 1994. № 5.

Головачев В. Бир сообщает Центру // Труд. 1990. 2 марта.

Лоутер У. Нацистский уран помог США уничтожить Хиросиму // Мейп он Санди (Лондон). 1996. Февр.

Федорова Г., Федоров М. Будни разведки. М.: Дем, 1994.

Мартынов В. Явка в Копенгагене. М.: ОЛМА-ПРЕСС, 1996.

Пиляцкий Б. Феликс и Лиина. Они были агентами Москвы // Известия. 1992. 14–16 янв.

Рипс М. // Известия. 1992. 17 янв.

Иванов К. Очерки ИРВР. Очерк 10. Т. 1. М.: Молодая гвардия, 1996.

Быстролетов Д. А. Пир бесстрашных. М.: Граница, 1993.

Гоголь В. Бомба для Сталина. М.: Воскресение, 1993.

Черняк М. Тогда ему было тридцать восемь // Красная звезда. 1995. 4 нояб.

Кобяков Ю. Очерки ИРВР. М.: Молодая гвардия, 1999.

Тарасов Д. Жаркое лето полковника Абеля. М.: Тера, 1997.

Лонсдейл Г. Моя профессия — разведка. М.: Орбита, 1990.

Примечания:

1

3, т. 1, с. 80

2

8, с. 33

3

6, с. 341

4

6, с. 148

5

6, с. 148

6

12, с. 40

7

13 с. 21

8

3, т. 1, с. 93—94

9

Аболиционизм — в конце XVIII–XIX в. В США движение за отмену рабства негров.

10

17, с. 131

11

17, с. 131

12

17, с. 136

13

17, с. 139

14

3, т. 1, с. 92

15

17, с. 294

16

17, с. 295

17

3, т. 1, с. 93

18

17, с. 364

19

6, с. 440

20

9, 18

21

19, т. 3, очерк 9

22

22; 23, с. 154, 244—245

23

24, с. 115

24

24, с. 162

25

25, с. 189

26

25, с. 247

27

25, с. 280—281

28

25, с. 281

29

25, с. 283

30

25, с. 291

31

25, с. 248

32

28, с. 275

33

28, с. 275

34

29, с. 144

35

29, с. 341

36

30, т. 1 с. 57; 31

37

30, т. 1, с. 57; 31

38

30, 31

39

30, т. 1, с. 175

40

30, т. 1, с. 177

41

30, т. 1, с. 176

42

30, т. 1, с. 285–286

43

30, 31

44

30, т. 2, с. 70

45

30, т. 2, с. 96

46

3, т. 2, с. 62—63

47

36, с. 25

48

36, с. 25

49

36, 26

50

36, с. 35

51

36, с. 65

52

36, с. 215

53

36, с. 93

54

36, с. 94

55

36, с. 96

56

36, с. 112—114

57

36, с. 122

58

36, с. 141

59

36, с. 166

60

36, с. 218

61

36, с. 233

62

37, с. 181

63

37, с. 324

64

37, с. 332

65

37, с. 363

66

37, с. 371

67

37, с. 374

68

37, с. 393

69

37, с. 415

70

37, с. 424

71

42, с. 40

72

41, с. 10

73

41, с. 6, 7

74

41, с. 156

75

25, с. 182

76

25, с. 250

77

25, с. 299

78

44, т. 3, с. 180

79

44, т. 3, с. 190

80

18, 9

81

45, с. 78

82

45, с. 159

83

45, с. 161

84

45, с. 165

85

46, с. 25

86

46, с. 40

87

46, с. 74

88

46, с. 75

89

46, с. 112

90

46, с. 113

91

46, с. 228

92

46, с. 305

93

46, с. 65