Если в области восстановления деловой активности меры, принятые правительством в необычайной спешке, привели к неожиданно скорому улучшению, то в плане решения острейшей национальной проблемы, непосредственно касавшейся судеб миллионов людей, – проблемы занятости достижения администрации были весьма скромными. Многие исследователи говорят даже о провале программы борьбы с безработицей, осуществляемой под эгидой различных правительственных ведомств начиная с 1933 г.

В самом деле, главная цель всей социальной стратегии рузвельтовских демократов – обеспечение полной занятости или хотя бы приведение безработицы к докризисному уровню – осталась голубой мечтой. «Статистика… – пишет известный американский исследователь Милтон Дербер, – почти не нуждается в комментариях. Достаточно сказать, что лишь в самый разгар краткосрочного кризиса после Первой мировой войны уровень безработицы составлял 11,7 % от общего числа занятых. А чтобы еще яснее представить себе трагические масштабы Великой депрессии, надо вспомнить, что никогда после кризиса 1893–1896 гг. этот уровень не достигал и 9 %» {1}. Сравнение действительно не в пользу «нового курса». В 1939 г. уровень безработицы составил 17,2 % (9,5 млн человек), т. е. примерно в 6 раз превышал 1929 г. {2}. Незадолго до очередных президентских выборов 1940 г., которые сам Рузвельт рассматривал в качестве критического рубежа в своей политической карьере, в стране безработных было больше, чем в 1931 г., т. е. в апогее краха, в момент чрезвычайно низкой деловой активности и массовых увольнений. Фактически только мировая война спасла американскую экономику от очередного спада и нового увеличения массовой безработицы {3}.

Процесс обнищания и пауперизации больших масс городского населения страны так и не удалось приостановить полностью. Зимой 1934 г. число тех, кто получал прямую материальную помощь по безработице, составляло свыше 20 млн человек. Но размеры этой помощи не превышали 16 долл. в месяц на семью из четырех человек. К 1937 г. это пособие в связи с ростом стоимости жизни было несколько повышено (до 20 долл.), однако и эта сумма не покрывала самых скромных расходов на питание, не говоря о прочих статьях семейного бюджета {4}. Джон Льюис, бесспорно ведущая в ту пору фигура в прогрессивном крыле профсоюзного движения США, был не всегда объективен в оценке деятельности администрации Рузвельта (порой темперамент, болезненное честолюбие или чисто политические соображения мешали ему хладнокровно судить о сути происходящего). Но, выступая на съезде союза горняков в Коламбусе (штат Огайо) в 1940 г., он дал точную оценку сложившейся ситуации в области занятости, которую никто, включая и самого Рузвельта, не мог бы оспорить. «Мы вступаем в новый год, – говорил он, – с сознанием, что Демократическая партия не выполнила свои обязательства перед американским народом. Находясь семь лет у кормила власти, она так и не смогла решить главный вопрос – вопрос о безработице… По-прежнему над страной витает дух отчаяния…» {5}

Отмечая в целом положительное значение создания системы федеральных общественных работ, левые и прогрессисты критиковали администрацию Рузвельта сильнее всего именно за склонность к полумерам, стремление подчеркнуть временный характер государственного вмешательства, связать ограниченность помощи моральными соображениями, как многим казалось, совершенно неприемлемыми в возникшей обстановке {6}. А между тем признаки нарастания кризиса во всей системе организации помощи безработным, созданной администрацией «нового курса» и продублированной на местах, особенно заметно проявились с середины 1937 г. Ухудшение положения с наибольшей силой ощущалось в крупнейших промышленных штатах – Огайо, Пенсильвании, Иллинойсе и др. В Нью-Джерси власти отказали всем нуждающимся в помощи, предоставив взамен ее лицензии на право сбора подаяния {7}. Губернатор Огайо вынужден был отдать распоряжение организовать одноразовое питание тысяч голодных людей с помощью походных кухонь частей Национальной гвардии {8}.

Проведенные обследования подтвердили, что позорное явление коллективного нищенства и существования за счет городских свалок, с которым демократы торжественно обещали покончить еще в 1932 г., продолжало оставаться печальной реальностью. Миллионы американцев и общество в целом продолжали уплачивать тяжкую дань массовой безработице ослаблением семейных уз, искалеченными судьбами молодежи, упадком морали, ростом преступности, самоубийствами, тяжелыми недугами. Созданная ньюдилерами система общественных работ под руководством министра внутренних дел Г. Икеса и Г. Гопкинса (ВПА и СВА) смогла снять лишь часть груза проблем, и это проявило себя столь отчетливо, что даже среди многих ее политических сторонников возникло убеждение в тщетности усилий изменить положение к лучшему без создания мощного государственного сектора в промышленности и строительстве, способного развиваться на плановых началах и предоставить работу тем, кто лишился ее на частных предприятиях.

Оживление экономики, трудовое законодательство «нового курса» в сочетании с главным фактором – решительной борьбой рабочего класса более заметно сказались на положении занятой части трудящегося населения. Была сокращена (и в ряде случаев существенно) продолжительность рабочей недели, повышены минимальные ставки заработной платы низкооплачиваемых категорий работников, запрещен и ликвидирован детский труд, улучшены условия труда рабочих в ряде отраслей, где профсоюзы, воспользовавшись расширением своих прав, сумели добиться осуществления требований рабочих. Речь идет, разумеется, об известном улучшении в положении промышленных рабочих в целом. Однако «кодексы честной конкуренции», разработанные предпринимателями для отдельных отраслей, как известно, отличались друг от друга. Некоторые из них не включали пункты, предусматривающие минимальные ставки зарплаты, в других ничего не говорилось о снижении продолжительности рабочего времени.

Аграрное законодательство «нового курса», несмотря на каскад осуществленных нововведений и реализованных под эгидой правительства проектов, оказало двойственное влияние на положение сельскохозяйственного населения Америки {9}. Крупные и некоторая часть средних фермеров, получившие правительственные премии за выключение части земель из производства и обратившие полученные от государства средства на интенсификацию ведения хозяйства, смогли извлечь из них немалые выгоды, поскольку осуществление всех мероприятий в рамках ААА проходило при тесном взаимодействии с организацией крупного фермерства – Американской федерацией фермерских бюро. В то же время положение мелких фермеров и в особенности арендаторов, кропперов – издольщиков и сельскохозяйственных рабочих по-прежнему оставалось тяжелым, а во многих случаях ухудшилось в связи с тем, что программа сокращения производства означала для них либо разорение и принудительный сгон с земли, либо низведение до уровня натурального хозяйства {10}.

Ухудшение положения беднейшей части сельскохозяйственного населения и обострение ситуации в «хлопковом поясе» заставили правительство заняться проблемой «забытых фермеров». В апреле 1935 г. Рузвельт объявил о создании Администрации по переселению, на смену которой в 1937 г. пришла Администрация по сохранению фермерских хозяйств. Одновременно было принято законодательство об ассигновании 80 млн долл. для предоставления в виде займов фермерам-арендаторам с целью покупки собственных ферм. В теории эта программа должна была содействовать улучшению материального положения малоимущих групп сельского населения. На практике же предоставленными льготами смогло воспользоваться лишь незначительное меньшинство арендаторов {11}. Разорение фермерства и имущественное расслоение продолжались ускоренными темпами. Всего с 1935 по 1940 г. в США исчезло 716 тыс. ферм (10,5 % общего числа) {12}. Задолженность фермерства в 1940 г. достигла огромной цифры – 10 млрд долл. {13}. Неутешительный итог непрерывных семилетних усилий в попытке излечить сельское хозяйство страны от одолевавших его недугов! Лишь война, появление огромного рынка сбыта продовольственной продукции в воюющие страны, упадок сельскохозяйственного производства во многих регионах и сдвиги в экономическом развитии Юга в связи с военно-промышленной конъюнктурой приостановили кризис в сельском хозяйстве США и создали предпосылки к его модернизации и подъему. Отношения администрации «нового курса» с фермерством складывались сложно в силу непредвиденных поворотов в развитии аграрной экономики. А это, в свою очередь, приводило подчас к прямо противоположным результатам в реализации правительственных программ помощи. Но так или иначе в выигрыше всегда оставалось крупное, капиталистическое фермерство {14}.

И все же при проведении экономических реформ не было в США другого такого слоя населения, на положении которого осуществление «нового курса» сказалось бы столь же противоречивым образом, как это случилось с двенадцатью миллионами афроамериканцев. Во время избирательной кампании 1932 г. Рузвельт обещал отнестись с полным пониманием и беспристрастием к вопросу о включении американцев с черной кожей в сферу воздействия чрезвычайных мер помощи «забытому человеку» {15}. Однако на практике эти меры оборачивались для негритянского населения далеко не однозначными последствиями. Хотя более половины его в 30-х годах жило в сельской местности, главным образом в хлопкосеющих штатах Юга, только 20 % черных фермеров были собственниками земли, которую они обрабатывали. Остальные трудились на земле крупных землевладельцев в качестве арендаторов и батраков. Система кропперства и издольной аренды – своеобразная модификация рабского труда периода, предшествовавшего Гражданской войне, немногим улучшала материальный и правовой статус вчерашних невольников. Невзгоды же аграрного кризиса 20-х годов плюс экономическая катастрофа 1929–1933 гг. сделали положение этой беднейшей части сельскохозяйственного населения Америки просто безвыходным. Администрации «нового курса», таким образом, представился великолепный случай явить стране свой «непредвзятый» подход в вопросах помощи, политическое бескорыстие и гуманизм.

Однако первые же итоги претворения в жизнь Закона о восстановлении сельского хозяйства (ААА) показали, что мероприятия по сокращению сельскохозяйственного производства и изъятию из обработки части пахотной земли делали страдающей стороной прежде всего именно эту, самую нуждающуюся часть сельского населения. Они не могли принести никаких выгод тем, кто и без того владел ничтожной площадью земли или же вообще ничего не имел, всецело завися от прихоти лендлорда, его способности и заинтересованности вести расширенное воспроизводство. Черные фермеры, издольщики и батраки фактически не могли выправить положение, используя механизм арбитражных комиссий. Осуществлявшие все контрольные и распорядительные функции на местах представители белых лендлордов не оставили черным арендаторам и кропперам никаких шансов на справедливое рассмотрение их жалоб {16}. О решимость «кавалеров» не допустить ослабления зависимости арендаторов от хозяев плантаций разбивались все попытки толкования аграрного законодательства «нового курса» на беспристрастной, равноправной основе.

В свою очередь, федеральные чиновники стремились держаться «нейтрально» ради обеспечения поддержки лендлордов в реализации общей программы. Воспользовавшись этим, плантаторы не допускали к процедуре выработки рекомендаций и наблюдению за распределением правительственной помощи представителей черных арендаторов, обеспечив за собой все преимущества и льготы, предоставляемые ААА. Результаты не замедлили сказаться. Данные Бюро цензов за 1940 г. показывают, что в том году в США насчитывалось почти на 200 тыс. меньше черных арендаторов, чем их было в 1930 г. {17}. Бросая землю, черные американцы целыми общинами переселялись с Юга на Север, в промышленные центры, оседая в трущобах гетто и пополняя армию безработных.

И хотя реформы «нового курса», начиная с НИРА, внесли известные перемены к лучшему в положении городского черного населения {18}, однако размеры пособия во многих местах (особенно на Юге) были столь малы, что не покрывали и сотой доли расходов негритянской семьи на питание, одежду и кров, а на общественных работах черные сплошь и рядом подвергались унизительному обращению, дискриминации и разного рода ущемлениям {19}. Тем не менее в целом нужно признать, что положение афроамериканцев уже не было столь трагичным, как двумя годами раньше, в период правления республиканцев, хотя Рузвельт отказался предпринимать что-либо основательное с целью улучшения социально-правового положения черного населения. Этот аспект проблемы им даже не рассматривался.

Правда, шагом вперед был формальный отказ Национальной администрации восстановления включать в «кодексы честной конкуренции» положения, не признающие равенства прав белых и черных рабочих в вопросах зарплаты. И хотя предприниматели нашли тысячи лазеек, чтобы уклониться от распространения пункта о минимуме заработной платы на черных, тем не менее в целом правительственная регламентация условий найма налагала известные моральные ограничения на дискриминационную практику предпринимателей на крупных промышленных предприятиях, транспорте и в горнодобывающих отраслях. Однако большое число черных рабочих было занято на мелких предприятиях с устаревшим оборудованием или в сфере услуг, конкурентоспособность которых всецело зависела от затрат на переменный капитал. Удорожание рабочей силы в связи с введением новых правил нормирования и оплаты труда заставило предпринимателей идти либо по линии автоматизации производства, либо по линии его свертывания. В обоих случаях первой жертвой хозяйского произвола становились черные рабочие, пополнявшие ряды безработных. Таким образом, возникла прямо-таки парадоксальная ситуация: если в конечном счете рабочий класс США выиграл от правительственного регулирования трудовых отношений, то в ряде случаев на положении многих категорий как белых, так и черных рабочих его последствия сказались негативным образом.

Известное улучшение положения трудящихся США в связи с претворением в жизнь законодательства «нового курса» не коснулось большинства черных тружеников еще и потому, что они в основном были заняты в сельском хозяйстве, в сфере обслуживания, других отраслях экономики, на которые не распространялось действие этого законодательства. Это относится и к Закону о социальном страховании (1935 г.). Его статьи, предусматривавшие создание системы пенсионного обеспечения по старости и страхования по безработице, могли быть применены только к 10 % от общего числа черных в составе рабочей силы {20}. Сельскохозяйственные рабочие, прислуга, рабочие сезонных профессий (среди которых преобладали черные американцы) и т. д. попросту не были приняты в расчет при определении категорий трудящихся, которые могли претендовать на пособия и пенсии. Сохранить лояльность демократов-южан и не дать расистам повода для резких нападок на «новый курс» представлялось Рузвельту более оправданным, чем проявлять твердость и последовательность в принципиальных вопросах межрасовых отношений.

Все познается в сравнении. Положение американцев с черной кожей в период правления предшествующих республиканских администраций было столь трагичным, что самые незначительные достижения в годы «нового курса» могли рассматриваться ими как слабый луч надежды в конце длинного темного туннеля. В связи с этим питтсбургская негритянская газета писала в январе 1936 г.: «Существование на грани голодной смерти, которое стало их уделом при президенте Гувере, уже не грозит безработным негритянским рабочим. Они нашли работу на объектах ПВА, СВА, ВПА, ФЕРА и т. д. Критики еще скажут о практикуемой дискриминации цветных кропперов, квалифицированных и неквалифицированных рабочих-негров… Все это так. Было бы бесполезно пытаться отрицать это… Но какое другое правительство США в прошлом… смогло добиться чего-либо более значительного? Ответ, конечно, может быть только один – никакое» {21}. На президентских выборах 1936 г. 71 % черных избирателей отдали свои голоса Рузвельту, 67 % их голосовало за него и в 1940 г. {22}.

Благотворно реформы «нового курса» сказались на положении городских средних слоев. Однако и здесь у многих они вызвали двоякое к себе отношение. С одной стороны, различные слои интеллигенции, учащаяся молодежь, служащие, лица свободных профессии и т. д., несколько лет стоявшие на краю пропасти, смогли наконец почувствовать себя в относительно большей экономической безопасности благодаря реализации специальных правительственных программ помощи, предназначенных дать им минимум защиты от хаоса, всеобщего застоя в делах, от банкротств, падения спроса на интеллектуальный труд и т. д. С другой стороны, часть средних слоев, связанная с мелким бизнесом, поначалу поверившая обещанию Вашингтона восстановить права «независимого предпринимательства» и «честную конкуренцию» путем ограничения произвола крупного капитала, вскоре убедилась, что правительство, во-первых, бессильно приостановить процесс концентрации экономической мощи и, во-вторых, вообще не склонно этим заниматься. Недовольство и метания этой части городских средних слоев, экономически и идеологически связанных с мелким бизнесом, безошибочно указывали не только на то, что неудовлетворенность их своим экономическим статусом сохранялась, но и на то, что они могут отдать свои симпатии политическим лидерам экстремистского толка. Это, в свою очередь, предполагало новые изменения в расстановке политических сил, появление политиков-чудотворцев типа Хью Лонга на Юге или Чарльза Кофлина на Севере, чему «новый курс» призван был препятствовать.

Бесспорно. Рузвельт уже в конце первого срока пребывания в Белом доме начинал сознавать тщетность расчетов достигнуть чего-либо с помощью пожарных полумер и штопанья общественных «дыр» средствами, приносящими лишь временное облегчение тем, кто больше всего страдал от опустошений, связанных с почти полным расстройством экономики. Признание давящей тяжести нерешенных проблем и несоразмерности принятых мер с масштабами бедствия сквозило в каждой фразе его знаменитой речи, произнесенной 20 января 1937 г., в торжественный день церемонии по случаю вторичного вступления на пост президента. Он говорил: «Я вижу десятки миллионов граждан страны – значительную часть ее населения, которые в этот самый момент лишены большей части того, что, даже исходя из самого низкого на сегодняшний день уровня жизни, считается совершенно необходимым. Я вижу миллионы семей, ежедневно живущих на столь скудные доходы, что это становится уже семейным бедствием. Я вижу миллионы людей, чья будничная жизнь в городах и на фермах протекает в условиях, признанных недостойными цивилизованного общества еще полстолетия назад. Я вижу миллионы людей, лишенных образования, отдыха и возможности изменить к лучшему свою участь и участь своих детей. Я вижу миллионы людей, не имеющих средств на покупку продукции ферм и заводов и тем самым тормозящих возможность миллионов других производительно трудиться. Я вижу, что треть нации живет в плохих домах, плохо одета и плохо питается» {23}.

Статистика и специальные исследования показывали, что в некотором смысле дело обстояло даже хуже, чем представлял себе это президент. Экономический кризис 1937–1938 гг., обрушившийся внезапно и совершенно «некстати», как разрушительный повторный толчок землетрясения, грозил уничтожить до основания все, что с таким великим трудом удалось восстановить в 1933–1936 гг. Сильнейшие удары нового кризиса подавляли чуть окрепшие ростки благополучия. Оказалась замешана и политика. Однако объяснять ненадежность достигнутых к середине второго срока президентства Рузвельта результатов реформ отсутствием политической воли было бы верхом наивности. Справедливо между тем говорить, что президент стал заложником тактики лавирования и приспособленчества, которую он избрал, пытаясь не допустить раскола общества перед лицом сложнейших внутренних и внешних задач. Один решительно настроенный сторонник «нового курса» нашел, что именно в этой тактике лавирования таится источник бессилия либерализма, поверженного неисчезнувшей нищетой. «…Мы слишком охотно, – писал он, – идем на компромиссы с нашими врагами, полагая, что таким образом завоюем их симпатии и вынудим их быть справедливыми» {24}. Так думали очень многие новые демократы, всерьез полагавшие, что страна переживает мирную революцию при исключительно благоприятных условиях.

Рузвельт придерживался всегда более сдержанных оценок. Он не видел в «новом курсе» разрыва с традицией «Американского пути», считая вместе с тем, что выживание реформ во многом зависит от энтузиазма тех, кто обеспечил своими голосами ему победу в 1932 и 1936 гг. Печальная судьба прогрессизма и вильсоновского либерализма начала века всегда оставалась у него перед глазами. Не повторить ее означало для Рузвельта сохранение прямой и опосредованной связи с теми пластами электората, которые составляли его одновременно наиболее массовую, активную и организованную часть.

Бурные и драматичны сцены у зданий муниципалитетов, осаждаемых сотнями бездомных людей, или у ворот предприятий, захваты помещений законодательных собраний штатов участниками рабочих манифестаций, голодные походы безработных не вызывали такой тревоги в верхних этажах государственного здания, как поступающая информация о новых явлениях в организованном рабочем движении. Мятежный дух, который овладевал им снизу доверху, заставлял даже самых «надежных», с точки зрения предпринимателей и властей, конформистски настроенных лидеров переосмысливать идейные установки гомперсизма и заняться поисками новых ориентиров. Многие в руководстве АФТ чувствовали себя в растерянности, обманутыми и даже брошенными на произвол судьбы. Длительное время рекламируемое ими «процветание» рушилось, как карточный домик, как многоярусное сооружение при девятибалльном шторме, погребая под своими обломками красивые, но несбыточные обещания о царстве «социального мира» и «равенстве возможностей».

Один из самых последовательных пропагандистов мифа о «новом капитализме» в профдвижении США, вице-президент АФТ Джон Фрей, в разгар кризиса сделал следующую запись в своем блокноте: «Каждый сейчас хочет возврата процветания. Но появились огромные различия во мнении, каким оно должно быть. Предприниматели и банкиры, возможно, мечтают о том замечательном времени, когда богатство создавалось в невиданных еще размерах, а число миллионеров и мультимиллионеров возрастало за одну ночь. Что же касается тружеников, живущих на заработную плату, то они хотят такого процветания, которое дало бы им гарантию от безработицы и улучшило бы условия труда. И уж совершенно ясно, что рабочие не хотят возвращения такого процветания, которое было у нас в 1924–1929 гг., потому что оно создало предпосылки пугающей всех депрессии и породило невероятные страдания, вызванные безработицей. Если вернутся прежние времена, мы вновь столкнемся с подобной или еще худшей депрессией. Условия, порождающие перепроизводство, будут означать возврат еще большей нужды или голода. Сегодняшнее процветание, которое ведет к перепроизводству, затовариванию и голоду завтра, совершенно неприемлемо» {25}.

В письме от 12 сентября 1932 г. Фрей размышлял уже о том, каким должно быть обновленное рабочее движение США. «Цена, которую трудящиеся платят за некомпетентность, невежество и бесчеловечность капитанов финансов и промышленности, невероятно велика… Я не сомневаюсь, – писал он, – в способности тред-юнионистского движения выдержать шторм. Но я также убежден, что, когда наступят лучшие времена, мы должны проводить более наступательную и далеко идущую политику, чем прежде. Рабочий должен научиться полагаться только на себя и на свою организацию и ни на кого больше. Мы нуждаемся в новом трудовом законодательстве, особенно в таком, которое определяет и гарантирует права рабочих. Однако наиболее принципиальные вопросы не могут быть разрешены законодательным путем. Только опираясь на организацию, только путем продуманных боевых действий мы сможем найти путь к спасению» {26}.

Кто бы мог подумать двумя годами раньше, что такой верный сторонник гомперсистской ортодоксии, доктрины непротивления капиталу, как Фрей, способен возвысить свой голос до столь решительного тона? Правда, когда волна социального протеста поднялась еще выше, он, испугавшись размаха рабочего радикализма, заговорил иначе и даже обвинил рузвельтовских либералов в разжигании классовой ненависти. Это было уже явное преувеличение: партия Рузвельта не преследовала подобных целей. Совсем напротив: ее усилия с самого начала были направлены на то, чтобы сбить накал страстей, заблокировать и заглушить развитие политического радикализма в низах общества, прежде всего в рабочем движении.

Законодательство «первых ста дней» вопреки мнению некоторых историков о преобладании в нем чисто экономических задач над всеми другими призвано было создать прежде всего психологический перелом, внести успокоение, проще говоря, выпустить пар из котла, давление в котором достигло критического уровня. И надо сказать, что желаемый эффект, хотя и не полностью, был достигнут. В самом деле, многократное увеличение расходов на помощь безработным, создание системы общественных работ, меры помощи фермерам привели к снижению накала массового движения безработных во многих промышленных центрах {27}, к приостановке фермерских выступлений общенационального характера и стихийных бунтов молодежи. Однако желанной общей «передышки» не получилось. Напротив, рабочее движение в целом продолжало развиваться по восходящей линии, причем эпицентр активности сместился на территории действующих предприятий, в ведущие отрасли американской промышленности. Стачечная борьба, борьба за организацию профсоюзов становилась главной формой движения. Отныне его судьба находилась в руках тех, кто своим трудом поддерживал жизненный тонус нации, движения «рядовых», отвергнувшего старые методы борьбы, а вместе с ними и старых лидеров.

Воодушевленные тем пониманием, которое нашло у широкой демократической общественности страны требование признания за наемными работниками права на коллективную самозащиту, и отвергнув старую соглашательскую тактику гомперсизма, трудящиеся в солидарном порыве включались в прямые действия. Эта не прекращающаяся все десятилетие 30-х годов бескомпромиссная борьба, отмеченная драматизмом, мужественной решимостью и высоким идейным накалом, стала важнейшим фактором социальных перемен. Свыше миллиона американских рабочих бастовало уже в 1933 г., отстаивая сносные условия существования и право на организацию в профсоюзы. Но это было только начало. Кривая стачечного движения неуклонно шла вверх. В 1934 г. число участников забастовочного движения достигло 1,5 млн человек {28}. В борьбу включились десятки тысяч рабочих автомобильной промышленности (Детройт, Толидо), текстильщики (Фол-Ривер), шахтеры (Алабама), портовики Западного побережья, строители, рабочие алюминиевых предприятий, водители такси Филадельфии, швейники Нью-Йорка, Чикаго, Бостона, Сент-Луиса, Кливленда, обувщики Лина (Массачусетс), рабочие текстильной промышленности и т. д. На фоне всеобщего брожения в рабочих низах, кризиса доверия к политике «классового мира», проводимой лидерами АФТ, усиления влияния левых сил выступления трудовой Америки выглядели как предзнаменование важных перемен во всей системе классовых отношений в стране {29}.

Самой примечательной особенностью этого нового подъема было то, что рабочие не ограничивались чисто экономическими требованиями, а повсеместно добивались осуществления тех основных прав на коллективную защиту от предпринимательского произвола, которые формально (лишь формально) были гарантированы им НИРА. Используя недомолвки и разного рода недоговоренности в рабочих статьях НИРА (пункт 7А), предприниматели стремились увековечить систему «открытого цеха», воспрепятствовать созданию массовых профсоюзов в старых и новых отраслях. Целый арсенал средств, включая специальные частные полувоенизированные формирования, использовался ими для насильственного подавления рабочей инициативы и запугивания активистов {30}. Но все было напрасно. Уроки, которые рабочие США вынесли из опыта борьбы в предкризисные годы, не прошли даром. И главный из них состоял в осознании великой жизненной силы рабочей солидарности, необходимости действовать сообща, организованно в борьбе за улучшение условий существования и труда.

Движение безработных как нельзя лучше закрепило этот урок. Там, где существовали организации безработных, удавалось кое-что сделать для нуждающихся семей, а это «кое-что» в условиях кризиса часто являлось последним и единственным шансом не умереть с голоду, не оказаться в положении бездомных скитальцев. Тяготы, которые пришлось вынести рабочим в их борьбе со своекорыстным классом собственников, пекущимся лишь о собственном благополучии, могли быть значительно меньшими, если бы не было разобщенности и дезорганизации в их рядах. Три года страданий сделали этот вывод самоочевидным и оказали большое воздействие на психический склад рабочего класса. Именно эта спонтанно сознательная реакция рабочего на эгоистическое до жесткости поведение хозяев, демонстрировавших образцы антигуманности, и послужила самым мощным ускорителем того необычайного подъема движения за организацию рабочих в профсоюзы и их радикализации, который начался с 1933 г. и который не знала еще история американского рабочего движения {31}.

Вот образец документа, вышедшего из недр профсоюзного движения того времени. Мы цитируем воззвание Национального совета федеральных союзов рабочих автомобильной промышленности к рядовым членам и активистам профсоюзов от 1 марта 1935 г. Точки над «i» в нем поставлены четко и определенно, язык документа не допускает инотолкований, он лаконичен и предельно тверд. Это призыв к бескомпромиссной борьбе. «Нам противостоят хозяева предприятий, которые говорят языком джунглей. Их философия – это философия Бурбонов, которые, присвоив себе все права и привилегии, отказывают во всем тем, кто трудится на них. Выбор сделан. Нетерпимые условия труда, столь долго существовавшие на заводах автомобильной промышленности, должны быть изменены. Права человека стоят выше прибыли и права на эксплуатацию. Рабочие-автомобилестроители сейчас имеют возможность нанести мощный удар, который принесет им свободу и справедливость» {32}.

В процентном исчислении количество стачек в защиту права организации в профсоюз увеличилось с 19 % в 1932 г. до 45,9 % в 1934 г. Вплоть до 1942 г. забастовки такого рода составляли почти 50 % общего числа стачек {33}. За короткий промежуток времени был остановлен процесс сокращения численности тред-юнионов, неуклонно развивавшийся с начала 20-х годов, причем численность некоторых профсоюзов выросла в десятки и даже сотни раз. Если в 1933 г., согласно данным рабочей статистики, общее число членов тред-юнионов составляло менее 3 млн человек, то в 1940 г. их было уже свыше 7 млн {34}. По существу, впервые были пробиты глубокие бреши в антипрофсоюзных заграждениях, которыми корпоративный капитал окружил многие ведущие отрасли промышленности с сотнями тысяч занятых в них трудящихся – электротехническую, металлургическую, автомобилестроение, химическую, автомобильный транспорт, нефтяную, авиационную, станкостроительную, горнодобывающую и т. д.

Этот стремительный процесс высвобождения скрытой энергии рабочего движения имел своим источником рабочие низы и носил спонтанный характер. Он застал буквально врасплох не только предпринимателей, либеральных идеологов и политиков, но и воспитанных на догмах гомперсизма старых профсоюзных лидеров. Другая важная особенность – наиболее широкое распространение движения «нового тред-юнионизма» получило среди рабочих основных отраслей промышленности, т. е. там, где степень обобществления труда, рационализации производственных процессов, централизации капитала и концентрации рабочей силы достигла наивысшего для своего времени уровня. Уже сам характер поточного производства на основе конвейерной системы сделал очевидным в глазах занятых в нем рабочих все преимущества отказа от цеховой, замкнутой, элитарной структуры профдвижения и создания в этих отраслях массовых производственных профсоюзов, вовлекающих в свои ряды работников различных специальностей и разной квалификации – от подсобных рабочих до высококвалифицированного персонала. Перспектива ломки складывавшейся десятилетиями структуры профессионального движения, его демократизации и приобщения к решению социально-политических задач больших масс решительно настроенных белых и черных рабочих никак не устраивала верхушку АФТ. Таким образом, конфликт вокруг вопроса об организационной структуре тред-юнионизма перерос в борьбу двух тенденций в профдвижении – соглашательской, оппортунистической, с одной стороны, и классово-сознательной, последовательно демократической, нацеленной на ориентиры более высокого порядка, чем защита одних лишь экономических прав и интересов касты избранных, – с другой.

С каждым месяцем линия водораздела обозначалась все резче, все определеннее. «Новый тред-юнионизм» (или «социальный тред-юнионизм), привлекая под свои знамена большие массы неорганизованных рабочих, оказавшихся в наихудших, прямо-таки бедственных условиях, решительно отверг план мелких, разрозненных действий, предложенный руководством АФТ, которое открыто помышляло «утрясти» весь конфликт с отдельными группами корпоративного капитала путем кулуарных сделок в рамках старых формул гомперсизма о социальном партнерстве и единстве интересов рабочей аристократии и менеджмента. В полном согласии с этой стратегией руководство АФТ не желало, например, что-либо изменить в статусе черных рабочих, отклонив предложения начать кампанию за их вовлечение в профсоюзы {35}. В то же время в отличие от национальных и межнациональных союзов АФТ, стремившихся не допускать в свои ряды черных, «новый тред-юнионизм» сделал важный шаг к разрушению расистских барьеров, распахнув двери для «цветных» трудящихся, подвергшихся наиболее жестокому угнетению и дискриминации.

Господствующая в новых союзах атмосфера не имела ничего общего с апатией и пораженчеством, разъедавшими большинство цеховых тред-юнионов АФТ. У. Рейтер, будущий руководитель Объединенного профсоюза рабочих автомобильной промышленности и активный участник стачечных боев в защиту права на организацию в новые, производственные профсоюзы, отмечал в статье, опубликованной в марте 1933 г., что в них царил совсем иной дух. Они были организованы «на широкой индустриальной основе и руководствовались принципом классовой борьбы». Рабочие, писал он далее, «под левым руководством ведут упорную борьбу с целью создания мощного союза рабочих автомобильной промышленности, боевой классово сознательной организации. Стачки вселили в сознание рабочих Детройта дух мятежа против системы капиталистического феодализма и проложили дорогу к успеху движения, которое не знает параллели в истории автомобильной промышленности США» {36}. Таким видел молодой У. Рейтер подъем «нового тред-юнионизма». Он был близок к истине. В годы кризиса 1929–1933 гг. и «нового курса» американское профсоюзное движение в целом проделало большой участок пути в направлении к социал-демократическому выбору, о чем, впрочем, не принято было говорить с трибун {37}.

Ход событий способствовал росту классового самосознания рабочих, самодеятельности низов, обогащению всего движения наступательным духом, выдвижению целой плеяды молодых рабочих-вожаков, тесно связанных с рабочей средой. Их идейный и политический кругозор не был скован рамками узколобого профсоюзного практицизма, элитарной психологией рабочей верхушки. Особое место и роль среди них принадлежали коммунистам, явившимся буквально из подполья. В июле 1934 г. филиал АФТ в Детройте провел неофициальное обследование состава рабочих-активистов по идеологическому принципу и нашел, что следующие группы играют лидирующую роль: коммунисты, сторонники АФТ, члены ИРМ и социалисты. Коммунисты были названы первыми, а их деятельность охарактеризована следующим образом: «Компартия еще десять лет назад завоевала руководящие позиции в профсоюзе авторабочих и длительное время была единственной боевой силой в автомобильной промышленности» {38}.

Перечень отраслей, где коммунисты, действуя фактически поначалу в одиночку, очень часто маскируясь под кочующих агитаторов без определенной политической ориентации, заложили основы массовых профсоюзов, можно продолжить: в таких из них, как сталелитейная, электротехническая, химическая, резиновая, текстильная, мясоконсервная и др., коммунисты проявили себя не только мужественными организаторами и политическими вожаками масс, но и творцами новой тактики «промышленной войны», принесшей в конечном счете серьезные успехи {39}. Нельзя не учитывать вместе с тем, что коммунисты и другие левые группы руководили «обучением» рабочего класса стачечной борьбе в особо сложной ситуации – после длительного периода «отвыкания» от активных массовых действий и в условиях сохранения враждебного противодействия со стороны верхушки АФТ {40}.

Конец 1934 и начало 1935 г. на внутреннем фронте борьбы труда и капитала, демократии и реакции были ознаменованы рядом событий, которые не оставили сомнений, в каком направлении стремятся развиваться рабочее и демократическое движения. Радикализация широких масс и прямые действия с их стороны (всеобщие стачки, выступления безработных, фермерские волнения и т. д.) сочетались с качественно новыми явлениями – повышением уровня синхронизации движений социального протеста и усилением тенденции к их идейному и организационному сближению. Борьба рабочего класса получала определенную поддержку со стороны средних слоев, демократической интеллигенции, национальных меньшинств. Укрепились связи между фермерскими организациями и профсоюзами, организации безработных искали контактов с забастовщиками. Осенью 1934 г. и весной 1935 г. были сделаны первые важные шаги к объединению движения безработных {41}. Были сделаны также важные шаги к конституированию крупных отраслевых профсоюзов индустриального типа.

За всю свою историю рабочее движение как политический фактор никогда не приобретало такой высокой степени самостоятельности. Его давление на институты власти возросло многократно. Осенние выборы в конгресс в 1934 г. показали, что поддержка рабочего и демократического движения имеет для «нового курса» и рузвельтовских либералов, возможно, решающее значение. Из этого факта следовал и другой вывод: пассивность правительства в деле улучшения законов о труде и социального обеспечения грозила обернуться на президентских выборах 1936 г. сокрушительным поражением демократов и возникновением мощной политической оппозиции двухпартийной системе под левоцентристским руководством. Принимая во внимание успехи движения Народного фронта во Франции, Испании и ряде других стран, нетрудно было предвидеть, в каком общем направлении будут в этом случае развиваться события и в США.

Новая ситуация, возникшая в связи с поляризацией классовых сил в стране к середине 30-х годов и нарастанием сопротивления капитала и консервативных сил, потребовала от рабочего движения удесятерить усилия, с тем чтобы продвинуться вперед в деле создания массовых профсоюзов. Однако добиться этого оказалось совсем непросто, несмотря на то что права рабочих на создание независимых профсоюзов были как будто гарантированы историческим законом Вагнера (Закон о трудовых отношениях), инициированным правительством, с энтузиазмом поддержанным рабочим движением и принятым в 1935 г. конгрессом. Причина крылась не только в жесточайшем противодействии со стороны предпринимателей, но и в трудностях внутреннего порядка, являющихся результатом раскола рабочего движения, десятилетиями культивируемого всем комплексом общественно-экономических условий, всем укладом жизни американского общества.

Многонациональный состав, расовая рознь, отсутствие серьезного опыта самостоятельной политической деятельности, традиционные идеологические слабости американского профдвижения (подчинение двухпартийной системе, засилье профсоюзного экономизма и т. д.) – все это сильно затрудняло сплочение рабочего движения под знаменем борьбы за новое качество жизни, соответствующее американским стандартам. Вот почему, когда перед профдвижением США встал важный вопрос о расширении его массовой базы, оно оказалось вовлеченным в острейший конфликт, внутреннюю смуту, которые помешали ему играть еще более заметную роль в событиях.

Как известно, истоки этого конфликта восходят к идейным разногласиям между прогрессивным и консервативным течениями в организованном рабочем движении США, проявившимся еще в начале XX в. Но непосредственная причина заключалась в отказе большинства руководства АФТ оперативно откликнуться на жгучие проблемы, с которыми столкнулись в годы Великой депрессии широкие массы трудящихся. Однако появилась возможность выхода рабочего движения на качественно новый уровень, соотношение сил в профдвижении с каждым месяцем менялось не в пользу цеховых, кастово замкнутых союзов. Даже увеличение рядов самой федерации шло главным образом за счет производственных союзов, входивших в нее {42}.

С каждым годом все определеннее выявлялись интересы сторон, вовлеченных в эту тяжелую войну в «рабочем доме». В то время как рабочие массы в ведущих отраслях промышленности выступали за перестройку профдвижения на началах создания широких производственных союзов, сильных солидарностью входивших в них членов, консервативные лидеры в АФТ настаивали на увековечении принципов цеховщины, раскола профдвижения, его децентрализации. Лозунгом масс становилась последовательная борьба за улучшение своего материального положения и за социальные права с использованием широкого арсенала средств и методов борьбы (всеобщие и сидячие забастовки, голодные походы, демонстрации, политические кампании и т. д.). Напротив, для большинства лидеров АФТ эти методы были неприемлемы, ибо граничили в их понимании с бунтом и даже революцией. Большинство рабочего класса интуитивно, а иногда и сознательно настаивало на более решительном вмешательстве организованного рабочего движения в политику. Но с этим и подавно никак не могли примириться лидеры АФТ, которые усматривали в любой попытке создать специальный политический механизм, способный защищать интересы трудящихся, происки «красных», навязанный внешними силами умысел сбить их с дороги политического «нейтрализма», проложенной Гомперсом.

Лидеры АФТ делали все от них зависящее, чтобы отдалить неизбежное {43}. В 1934 г. в Сан-Франциско собрался очередной съезд АФТ. Уже здесь борьба между сторонниками организации рабочих в профсоюзы по производственному принципу и защитниками цеховщины приняла острый характер, хотя и не дала определенных результатов. Было очевидно, однако, что рано или поздно это произойдет. Те профсоюзные руководители, которые выступали за создание производственных союзов (Дж. Льюис, С. Хиллмен, Ч. Говард и др.), все лучше сознавали, что попытки чинить искусственные препоны почину, идущему снизу, ведут только к росту политического радикализма. И именно эта группа влиятельных лидеров решила форсировать разрыв с утратившим моральный кредит в глазах миллионов рабочих консервативным большинством в исполкоме АФТ. На 55-м съезде АФТ в г. Атлантик-Сити, после открытого столкновения между консервативным большинством и сторонниками производственных профсоюзов, в ноябре 1935 г. в рамках АФТ был создан Комитет производственных профсоюзов, целью которого объявлялось содействие объединению неорганизованных рабочих в производственные союзы. В общественной структуре США возник влиятельный центр притяжения для левоцентристских сил.

Исполком АФТ сразу же расценил случившееся как возрождение параллельного тред-юнионизма, как подрыв «основ». Однако это нимало не обескуражило тысячи молодых энтузиастов, по всей стране приступивших к организации в производственные профсоюзы рабочих в основных отраслях промышленности. Движение поднялось на новую ступень, вызвав замешательство даже у тех лидеров, которые не прочь были присвоить себе лавры «отцов-основателей» КПП. Приход левых сил к руководству ряда вновь созданных профсоюзов подлил масла в огонь. Борьба противоборствующих сил в американском профдвижении вступила в фазу острейшего конфликта. Сопротивление гомперсистов было не единственным, что пришлось преодолеть прогрессивным силам в борьбе за вовлечение миллионов рабочих в ряды профсоюзов. Сражения на предприятиях с хозяевами и менеджментом оказались еще более ожесточенными. Корпорации были полны желания не допустить вторжения производственных профсоюзов на территорию промышленных империй. Накал индустриальной войны в 1936–1938 гг. достиг высшей точки.

Опираясь на формальное подтверждение конгрессом своих прав, зафиксированных в Законе о трудовых отношениях (Закон Вагнера), рабочие повели лобовую атаку на позиции монополий в основных отраслях. Еще невиданная до того волна стихийно возникавших по инициативе снизу забастовок буквально захлестнула крупнейшие промышленные центры США. Главным лозунгом стачечников стало требование признания созданных ими самими профсоюзов, а отличительной особенностью всего забастовочного движения – широкое распространение так называемых «сидячих забастовок». Около полумиллиона рабочих приняло участие в таких забастовках с сентября 1936 по май 1937 г. {44}. В 1936 г. число таких стачек достигло 50, в 1937 г. – 170 {45}. Объявив стачку, рабочие не покидали территорию предприятия до тех пор, пока их требования не получали удовлетворения. Жестоким репрессиям полиции и частных охранных отрядов рабочие противопоставили стойкость, волю, высокий дух классовой солидарности.

Для Рузвельта используемые рабочими в широких масштабах новые формы борьбы создали чрезвычайно острую политическую проблему. Политический истеблишмент, предприниматели в один голос требовали от правительства подавить (любым путем, включая применение грубой силы) рабочий бунт, грозивший наградить вирусом незаконопослушания и анархии все общество. Президент колебался. У него как-то вырвалось: «Чума на оба ваши дома». Но стремление сохранить поддержку рабочих, принесшую ему уже внушительные победы на общенациональных выборах, заставило предпочесть сжатому кулаку сдержанность. На пресс-конференции 15 апреля 1937 г., на которой не было репортеров, но где присутствовали ведущие газетные издатели и редакторы, все как один безоговорочно отвергавшие «новый курс» и жаждущие провала Рузвельта, президент объяснил свой отказ публично осудить «сидячие забастовки» убеждением, что отношения между профсоюзами и предпринимателями должны пройти через эти испытания, прежде чем новые принципы будут усвоены и приняты обеими сторонами. Рузвельт как будто бы вспомнил уроки Вильсона, проповедовавшего терпимость к «заблудшим» душам.

В истории страны еще не было ничего подобного. Пресса писала о сходстве ситуации, возникшей во многих промышленных центрах США, с той, что имела место во Франции и Испании, где у власти в то время находились правительства Народного фронта, а еще ранее в Италии накануне фашистского путча в 1922 г. Реакцию владельцев монополий на эти события и (что поделаешь) само собой напрашивавшиеся параллели высказала 7 января 1937 г. в редакционной статье влиятельная «Детройт фри пресс». В статье под названием «Война против «Дженерал моторс» говорилось: «Президент корпорации Слоун сказал, что вопрос стоит так: либо заводы нашей корпорации будут управляться рабочими организациями, либо менеджмент сохранит свои полномочия. Вот какой представляется нам ситуация» {46}. Напротив, ликованием встречали успехи «сидячих забастовок» жители рабочих кварталов. Известная американская журналистка Мэри Хитон Ворс писала в своем репортаже об окончании стачки на заводах «Дженерал моторс»: «Рабочие вышли на демонстрацию со знаменами, распевая песни. Они остро сознают свой огромный созидательный потенциал. Они прошли путь от заводов до центра города, а затем вернулись к зданию, занимаемому штаб-квартирой профсоюза. Такой массы радостных, возбужденных победой людей Флинт еще не видел. Улицы полны народу. Мужчины и женщины, сидящие в машинах, участники демонстрации, говорят друг другу: «Присоединяйтесь к союзу! Мы свободны» {47}.

Успехи рабочего движения, его роль и влияние в политической жизни могли быть еще большими, если бы оно сумело найти пути к преодолению раскола в своих рядах. Однако ни руководство АФТ, ни традиционалистски настроенная часть общественного мнения не примирились с фактом организации независимого центра и с философией, исповедуемой его сторонниками. Несколько изменив свою собственную позицию в отношении вовлечения неорганизованных рабочих в профсоюзы, сделав ее более гибкой, лидеры АФТ тем не менее не отказались от мысли добиться ликвидации КПП.

Практически вопрос о конституировании КПП в самостоятельный центр профдвижения был решен на конференции Комитета в Атлантик-Сити (осень 1937 г.), которая приняла программу новой организации. Ее первый съезд, собравшийся в Питтсбурге в ноябре 1938 г., принял устав и официальное наименование – Конгресс производственных профсоюзов. Президентом КПП был избран Джон Льюис, президент профсоюза горняков. Раскол между «простым и чистым тред-юнионизмом» и течением, ориентирующимся на более широкие социальные цели, стихийно тяготеющим к антибуржуазности и политической самостоятельности, стал фактом, наталкивающим современников на далеко идущие выводы в отношении будущего.

КПП в первые годы своего становления и развития был боевой организацией, вобравшей многие прогрессивные черты и традиции американского рабочего движения. Своим демократическим духом и решимостью вести последовательную борьбу за экономические и социальные права рабочих, белых и черных, мужчин и женщин, квалифицированных и неквалифицированных, КПП обязан был тому, что он создавался в ходе схваток в промышленности и опирался на рабочие низы, выдвинувшие из своей среды сотни способных, преданных интересам своего класса руководителей новой формации. Самым же существенным было то, что КПП возник и некоторое время развивался как определенная идейная, политическая и организационная общность, одним фактом своего существования бросившая вызов гомперсизму, этому живому воплощению крайностей профсоюзного экономизма, засилия бюрократической машины старых, интегрированных в олигархическую структуру американского общества кастово-замкнутых цеховых союзов {48}.

В качественно новый этап своего развития вступило в 1935–1936 гг. и движение безработных. Внутри его усилились объединительные тенденции, в связи с чем в значительной степени расширился и диапазон его политического влияния на события. Весной 1935 г. на базе руководимых социалистами организаций безработных был создан Рабочий альянс Америки, который в январе 1936 г. принял решение о слиянии с самым крупным и влиятельным течением в движении безработных – советами безработных, во главе которых стояли коммунисты {49}. Уроки борьбы европейского рабочего движения против фашизма и реакции, опыт политики Народного фронта положительно сказались на процессе развития унитарных тенденций. В марте 1936 г. было выработано соглашение об объединении всего движения безработных под эгидой единой организации, принявшей название Рабочего альянса {50}. Коммунисты и социалисты в его руководстве были в большинстве, им принадлежало решающее слово. В принятой съездом (апрель 1936 г.) «Декларации принципов» говорилось о необходимости борьбы за «полную свободу» рабочих н фермеров, используя всю имеющуюся в их распоряжении «политическую и экономическую мощь». В документе высказывалась решимость добиваться установления «нового социального строя, при котором плановое производство в соответствии с нуждами людей заменит сегодняшний хаос в производстве, подчиненном принципу наживы» {51}. Рядовые участники движения едва ли что-либо слышали о стратегических замыслах руководства, но в политических кругах они не могли не остаться незамеченными.

Рабочий альянс приобрел значительное влияние и вес в общественно-политической жизни страны. И АФТ, и КПП поддерживали с ним тесные отношения. Правительство официально признало Рабочий альянс в качестве законного представителя рабочих, занятых на объектах ВПА (WPA). Используя в полной мере оружие непарламентских, массовых действий, Рабочий альянс превратился в одну из важных групп политического давления на правительство и конгресс. В этом факте нашла свое проявление одна из главных закономерностей общественного развития США в «бурное десятилетие» 30-х годов, выразившаяся в неуклонном возрастании роли трудящихся масс в борьбе за социальный прогресс. Многократно вырос объем массы, активно участвующей в историческом действии. Стачки и выступления рабочих охватывали уже не сотни и тысячи людей, а десятки и даже сотни тысяч участников. Поведенческие стереотипы рабочего класса претерпевали серьезные изменения. Этнический и расовый факторы уступали место рабочей солидарности {52}. Самое же главное состояло в том, что рабочее движение в целом поднялось на более высокий уровень политической деятельности.

Рабочее движение в своем подавляющем большинстве поддерживало Рузвельта и «новый курс», но вместе с тем в его рядах крепло убеждение в необходимости прибегнуть к независимому политическому действию. Уже своим участием в избирательных кампаниях в 1932 и 1934 гг. рабочий класс показал, что отныне он не собирается оставаться сторонним наблюдателем за дуэлью двух буржуазных партий, а, напротив, намерен активно вмешаться в нее и оказать поддержку лишь тем общественным деятелям, кто не на словах, а на деле доказал свою приверженность курсу на социальные перемены. Энергичные и решительные действия Рузвельта и его администрации в самый тяжелый момент национального кризиса обеспечили им поддержку миллионов трудящихся, хотя реальные результаты нововведений сказались не сразу и удовлетворили не всех. Когда пришло ощущение несоразмерности достигнутого ожиданиям, появилась и заинтересованность в более глубокой реконструкции общественных структур. Остановиться на полпути или идти дальше – на этот вопрос, вставший перед ньюдилерами во второй половине 30-х годов, у рабочих Америки был однозначный ответ: идти дальше. Воздавая должное усилиям администрации Рузвельта по части помощи безработным и в сфере трудового законодательства, рабочая Америка все более отчетливо сознавала, что все эти меры лишь начало, что они недостаточны и не снимают главного вопроса, как добиться радикального поворота к лучшему. Бюллетень бастующих рабочих компании «Хадсон мотор кар» в апреле 1937 г. так выразил эту мысль: «Мы переживаем переломный момент в истории нашей цивилизации. Пока цены будут расти, а заработки отставать от них, почва для рабочих волнений будет сохраняться. Стачки, рабочие беспорядки, локауты и сидячие забастовки в этих условиях будут учащаться. Современная промышленность похожа на человеческий организм. Есть болезни, с которыми он справляется сам, а есть болезни, которые нуждаются в специальном лечении. Тело человека сообщает о неполадках путем болевых ощущений, этим оно предупреждает об опасности и требует остановиться и прислушаться к тому, что происходит с ним. Конечно, можно принять аспирин и снять боль, но это не остановит развитие болезни. Промышленные волнения как бы являются болью нашего экономического и социального организма. Что-то в нем неисправно, если миллионы людей начинают выражать свой протест массовыми действиями и включаются в стачечное движение. Это предупреждение. Хотелось бы надеяться, что экономический аспирин не будет применяться там, где нужны серьезные усилия для определения средств, действительно решающих реальную проблему» {53}.

Показательно, что с каждым годом все сильнее ощущалась поддержка профсоюзами возродившейся идеи создания третьих, независимых от двухпартийной системы, рабоче-фермерских партий. И это обстоятельство, пожалуй, было самым серьезным доводом для Рузвельта и демократов в пользу налаживания более тесных контактов с рабочим движением. Сама же эта идея дебатировалась внутри рабочего движения еще начиная с 1932 г. Ее приверженцев, как показало развитие на местах, а также съезды АФТ в 1933, 1934 и 1935 гг., становилось все больше {54}. Такие партии были созданы во многих штатах (Висконсин, Миннесота, Монтана, Северная и Южная Дакота, Орегон, Массачусетс и др.) и сразу же заявили о себе весьма активным образом на политической арене. Наметилась тенденция, а кое-где предпринимались практические меры к объединению этого движения на общей платформе. В порядке политического зондажа ряд видных деятелей «нового тред-юнионизма» дал понять, что они даже не исключают возможности создания в скором будущем в национальном масштабе независимой рабочей партии. Об этом вскользь упомянул С. Хиллмен, президент Объединенного профсоюза швейников, в 1934 г. {55}. К его словам Рузвельт все чаще начинал прислушиваться.

В декабре 1935 г. Джон Льюис заявил в интервью: «Насколько мне известно, рабочие в годы администрации Рузвельта получили больше, чем при любом другом президенте. Совершенно очевидно, что их долгом является предложить Рузвельту стопроцентную поддержку на следующих выборах (на президентских выборах 1936 г. – В.М.). Но это вовсе не означает, что рабочие упустили время и не видят необходимости выставить свой собственный избирательный список. Не может быть двух мнений в отношении того, что в нашей стране больше не существует равенства возможностей…» {56} Профсоюзы, занятые войной в собственном доме, в действительности упустили время. Однако косвенное признание сохраняющихся настроений в пользу создания самостоятельной рабочей партии прозвучало и в речи Джона Льюиса накануне выборов 1940 г., когда он, выступая на съезде рабочих автомобильной промышленности, заявил об утрате в народе доверия «к двум существующим партиям», о росте популярности идеи формирования «его (рабочего класса. – В.М.) собственной партии» {57}. Кто-то с радостью приветствовал это заявление, кто-то отнес его к чисто риторической браваде, смахивающей на шантаж.

Несмотря на то, что социальные реформы и успех Рузвельта на выборах 1936 г. были использованы противниками создания самостоятельной рабочей партии в качестве довода, подтверждающего «мудрость» беспартийной политики, однако для очень многих рядовых членов профсоюзов он звучал не слишком убедительно. Попыткой компромисса между сторонниками и противниками независимого политического действия в профдвижении явилось создание в 1936 г. по инициативе Дж. Льюиса и С. Хиллмена Беспартийной рабочей лиги, специального политического механизма, призванного оказывать поддержку сторонникам Рузвельта в обеих партиях {58}. Та же тенденция нашла свое выражение и в образовании секции Беспартийной лиги в штате Нью-Йорк, так называемой Американской рабочей партии, горячо поддержанной всеми нью-йоркскими профсоюзами и оказавшей большое влияние на политическую борьбу в этом штате. Хотя лидеры партии всячески подчеркивали свою приверженность Рузвельту как национальному лидеру, в самом факте активного участия профсоюзов в деятельности партии сквозил намек на возможность осуществления в перспективе этой идеи в варианте «свободного полета» {59}.

Неотъемлемой частью подъема рабочего движения во второй половине 30-х годов явилась борьба за демократию, гражданские права, против войны и фашизма. Серьезный успех был одержан в деле подрыва позиций расизма в стране. Увеличившийся приток рабочих-негров в промышленность поставил много новых вопросов перед рабочим движением, требовавших безотлагательного решения. В ходе общей борьбы против мощи монополий расовые предубеждения и предрассудки постепенно уступали место растущему пониманию общности судьбы белых и черных рабочих. Уроки солидарности были усвоены в пикетных линиях, в колоннах голодных походов, в совместных акциях против выселений, в бараках лагерей безработных, в политических кампаниях в защиту жертв антинегритянского террора на Юге и антифашистских демонстрациях.

До 1935 г. только левые сравнительно малочисленные союзы Лиги профсоюзного единства на основе полного равноправия принимали в свои ряды негритянских рабочих. Из их среды выдвинулось впоследствии немало активных борцов за дело пролетарской солидарности, смелых и мужественных рабочих лидеров. Общий сдвиг наметился лишь с созданием Комитета производственных профсоюзов. Отношение «нового тред-юнионизма» к проблеме гражданских свобод и ликвидации расовых барьеров было сформулировано в программе КПП, принятой на конференции в Атлантик-Сити в 1937 г. В твердых выражениях в ней было заявлено, что КПП борется против ущемления гражданских прав черных американцев, видя в этом свой высокий долг и призвание {60}. Впоследствии руководство КПП создало специальный Комитет борьбы с расовой дискриминацией (переименован позднее в Комитет по гражданским правам) {61}.

Рабочий класс США не оказался в стороне и от важных проблем, связанных с развитием событий на мировой арене. С начала 30-х годов в Соединенных Штатах, как и в других странах, развернулось широкое антивоенное движение, роль рабочих организаций в котором была весьма заметна {62}. Антифашистские и антивоенные демонстрации уже в 1933 г. имели место во многих городах США. Со всей энергией демократическая общественность страны и многие профсоюзы поддержали созыв 1-го антивоенного конгресса в США (29 сентября 1933 г.). Среди более чем 2600 делегатов этого конгресса были представители ряда крупных профсоюзов и организаций безработных {63}. На конгрессе было положено начало деятельности Американской лиги борьбы против войны и фашизма, в работе которой приняли участие многие профсоюзы США {64}. В 1934 г. происходит дальнейший рост антифашистского движения в стране. На массовом митинге в Нью-Йорке в марте 1934 г. была принята резолюция «Цивилизация против гитлеризма». В ней, в частности, говорилось: «Мы заявляем, что гитлеровское правительство, установившее деспотическую диктатуру, толкает германский народ на путь варварства, что угрожает прогрессивному развитию человечества в направлении мира и свободы и представляет реальную опасность для цивилизации во всем мире» {65}.

Среди сознательной части американского рабочего класса зрело убеждение в необходимости активной борьбы организованного пролетариата против фашистской угрозы и подготовки новой мировой войны. Для нее все яснее становились причины прихода к власти германского и итальянского фашизма, истинный характер «умиротворительной» политики будущих европейских и американских мюнхенцев, потенциально конструктивные роль и значение Советского Союза в европейских и дальневосточных делах в контексте сложившейся к тому времени обстановки. Об этом свидетельствуют страницы рабочей печати, резолюции съездов федераций труда штатов и многих крупных профсоюзов. Журнал профсоюза швейников в передовой статье апрельского номера за 1935 г. писал, например: «За исключением Советского Союза, в Европе нет другого государства, которое с готовностью сделало бы все для поддержания мира. Как же в таких условиях может быть обеспечен прочный мир?.. Как было бы лестно для нас, если бы мы могли сказать, что США держатся в стороне от этой бешеной гонки военных приготовлений… Но мы не можем претендовать на что-либо подобное… И отнюдь не будет чем-то новым и неожиданным, если скажем, что только рабочие могут предотвратить войну… Именно нашу кровь и наши трудовые усилия война пожирает прежде всего» {66}.

В рабочей среде все более широкую известность получала деятельность Лиги борьбы против войны и фашизма, хотя ее слабая практическая связь с основной массой организованных рабочих серьезно ослабляла антивоенное и антифашистское движение в США {67}. Тем не менее уже второй и последующие конгрессы Лиги свидетельствовали, что это движение все более становилось реальной и весьма влиятельной силой во внутриполитической борьбе в стране. Лига и ее печатный орган журнал «Файт» критиковали политику «нейтралитета» {68}. Многие профсоюзы АФТ, а затем и КПП, поддерживавшие Лигу, выступали в защиту Испанской республики, народа Эфиопии, подвергшегося агрессии итальянского фашизма, суверенитета Австрии {69}. Между тем высшее руководство АФТ, осудив фашизм, безоговорочно поддержало политику «нейтралитета».

Выдвинувшаяся на волне подъема рабочего движения новая плеяда молодых профсоюзных лидеров, неплохо ориентируясь в сложных перипетиях тогдашней международной обстановки, понимала, из какого источника исходит военная опасность и каким должен быть ответ на нее сил, противостоящих агрессии. Голос этой части лидеров профдвижения и левых сил становился все явственнее, его не перекрыл громкий хор сторонников политического виджилянтизма. Важно также отметить, что стихийный изоляционизм и нейтральность народных масс, искренне сочувствовавших жертвам агрессии и фашизма, не имели ничего общего с известными принципами внешнеполитического изоляционизма, политики «умиротворения» агрессоров, прикрываясь которыми американские «антиинтервенционисты» стремились реализовать свои планы экономической и политической экспансии и обеспечить для себя наиболее выгодные позиции на международной арене. В 30-е годы изоляционизм народных масс питался их недоверием и ненавистью к крупному финансово-промышленному капиталу, нажившемуся на поставках вооружения в годы Первой мировой войны и втайне участвовавшему в подготовке новой мировой войны. Усилившаяся к концу 30-х годов критика внешнеполитического курса Рузвельта со стороны некоторых профлидеров объяснялась отчасти опасениями, что военные приготовления, отвлекающие внимание и средства правительства от выполнения социальных программ, сулили односторонние выгоды большому бизнесу, который не прочь был заработать на военных заказах и поправить свое финансовое положение. Скандальные разоблачения пушечных королей, нагревших руки на поставках оружия в годы Первой мировой войны, подлили масла в огонь, заставляя каждый шаг правительства рассматривать под этим углом зрения.

Антимонополизм, казалось бы изгнанный в годы «процветания» из всех уголков национального самосознания, стал вновь в 30-х годах наиболее существенным элементом всей общественной обстановки в США. Крупный финансово-промышленный капитал утратил свои привлекательные черты «великой созидательной силы» в глазах миллионов простых американцев. Мифы рушились, гении предприимчивости и наживы обретали свой первозданный вид «баронов-грабителей», беззастенчиво наживающихся на страданиях соотечественников, к бедствию и горю которых они относились с нескрываемым презрением и равнодушием. Обнаженность основного конфликта и восприятие его через критику эгоистических интересов корпоративного капитала делали распознавание главного источника американской трагедии доступным и понятным большинству рабочих, большой части фермерства, интеллигенции.

Антимонополизм многих общественных деятелей и в особенности новой плеяды рабочих лидеров был настроен по камертону развивающегося движения, которое к осени 1936 г. достигло высшей точки своего развития и стало важной приметой времени. Никто с ним не мог не считаться, оно проявляло себя повсеместно, в самых различных формах, обретая силу всенародного протеста. Росло убеждение, что национальные, материальные и интеллектуальные ресурсы, присвоенные монополиями, служат не благополучию народа, а чуждым его интересам целям – обогащению верхушки общества, внешнеполитической экспансии, военным приготовлениям и манипуляциям с парламентскими учреждениями в угоду политическим кликам власть имущих.

Сопоставление трагического хода событий в Италии и Германии, вскрывших связи монополистического капитала с фашизмом, с аналогичными явлениями в США содействовало формированию правильного представления о монополиях как носителях крайне опасного начала для демократических свобод и институтов. В целом рабочий класс с каждым годом бурного десятилетия 30-х годов все теснее связывал себя с преобразовательными стремлениями, во многих случаях весьма расплывчатыми, утопичными, но содержащими в себе общую идею о разумно организованном обществе, в котором труженик перестал бы быть рабом бесконтрольного хозяйничанья кучки финансово-промышленных магнатов, живущих в роскоши и не желающих ничего знать о судьбе эксплуатируемых ими миллионов {70}.

Антимонополистические настроения получили широкое распространение и в фермерской среде. Меры, принятые правительством Рузвельта с целью оказания помощи фермерству, носили крайне противоречивый характер и не устранили горючий материал, в избытке скопившийся в сельскохозяйственных районах. Очаги его самовозгорания проявили себя в разных местах по-разному, но повсюду господствующее настроение проявлялось в стремлении избавиться от гнета крупного финансово-промышленного капитала, опутавшего мелкое и среднее фермерство цепями экономической зависимости, обкрадывавшего его с помощью политики цен, кредита, жесткого контроля за рынком сбыта сельскохозяйственных продуктов и т. д. Именно в этом контексте возрождения популистских настроений в фермерских массах следует рассматривать появление в перечне требований ряда фермерских организаций лозунгов передачи в собственность государства гидростанций, национализации природных ресурсов, банков и некоторых корпораций в сфере коммунального обслуживания, линий электропередачи и т. д. {71}. Укрепление контактов фермерских и рабочих организаций на местах на почве их общей заинтересованности в создании третьей партии (в штатах и в общенациональном масштабе) указывало на расширение взаимопонимания рабочей и мелкобуржуазной демократии на основе признания общности их интересов в борьбе с засильем крупного капитала и контролируемого им механизма политической власти.

В целом аграрный радикализм на протяжении всех 30-х годов оставался активным фактором антимонополистического движения, хотя типичное для фермерской демократии явление – зависимость от условий экономической конъюнктуры и разного рода местных особенностей подчас увлекало фермерство на консервативные политические позиции. Между тем позитивные тенденции в борьбе фермеров нашли свое выражение в действиях ряда фермерских организаций, возглавляемых прогрессивными и левыми деятелями. К их числу следует отнести Лигу объединенных фермеров и Союз южных фермеров-арендаторов, возникший в 1934 г. в штатах Арканзас, Теннесси, Оклахома и Техас {72}. Они вели борьбу за углубление демократических начал аграрного законодательства «нового курса», за действенную помощь беднейшему фермерству. В этой борьбе приняли участие и многие рядовые члены Национальной фермерской стачечной ассоциации и Национального фермерского союза, отражавшие интересы мелкого и среднего фермерства. В то же время значительная часть руководства этих фермерских организаций отказала в доверии «новому курсу» и поддержала консервативную оппозицию, рассчитывая использовать свой политический вес для получения уступок после ее победы на очередных выборах.

Экономический кризис 1929–1933 гг. и последовавшая за ним депрессия поколебали доверие к капиталистическим институтам, к морали и этике буржуазного мира в самых широких слоях демократической интеллигенции, в городских средних слоях, среди престарелых граждан Америки и учащейся молодежи. Преимущественно социально-этический характер протеста этих слоев порождал не только неодинаковые представления об идеальной модели нового общества, свободного от кризисов, анархии производства и отношений господства, но и беспорядочные, несогласованные и несогласуемые усилия изменить положение, апеллируя исключительно к правосознанию классов и социальных групп с упором на резонерство и просветительство. Переход к «муниципальному социализму» мирным, ненасильственным путем, через серию реформ пропагандировала Лига независимого политического действия (ЛНПД), в деятельности которой принимали участие видные представители американской интеллигенции – философ Дж. Дьюи, экономисты П. Дуглас, С. Чейз, Г. Лейдлер и др. ЛНПД осенью 1933 г. выступила с инициативой создания Фермерско-рабочей политической федерации. Ее платформа провозгласила необходимость постепенного слома старого порядка, основывающегося на безраздельном господстве капитала, и переводе общества на рельсы всестороннего обновления, признания сосуществования различных форм собственности, внедрения плановых начал и т. д.

Критика «нового курса» социал-реформаторами толкала их к размежеванию с рузвельтовскими либералами, которые в глазах разночинной демократии не оправдали надежд на быстрый поворот к более эффективному управлению экономикой и восстановлению жизненного уровня народа {73}. На этой почве возникли многочисленные попытки возглавить движение за создание общенациональной третьей прогрессистской партии на базе местных рабоче-фермерских партий, которые в ряде штатов (Миннесота, Висконсин, Мичиган, Южная Дакота и др.) не только пустили основательные корни, но и добились серьезных успехов на выборах. В Миннесоте, например, рабоче-фермерская партия во главе с популярными лидерами Олсоном и Бенсоном сумела с 1930 до 1938 г. занять положение ведущей политической силы в штате, оттеснив обе буржуазные партии. На какое-то время всеобщее внимание привлекло широкое движение «Покончить с нищетой в Калифорнии» во главе с писателем Эптоном Синклером, рассчитывавшее подчинить своему влиянию Демократическую партию, сделав ее оплотом социал-демократии.

Первоначально многообещающим с точки зрения общенациональной перспективы был и процесс складывания предпосылок для победы коалиции левых и демократических сил в штате Висконсин, где весной 1934 г. при широкой поддержке рабочих и фермерских организаций прогрессисты братья Филипп и Роберт Лафоллеты, использовав давние прогрессистские традиции штата, основали новую Прогрессивную партию. Опираясь на довольно широкую массовую базу, партия в ходе ряда избирательных кампаний нанесла поражения демократам и республиканцам, сумев сохранить за собой на протяжении целого ряда лет большинство в законодательном собрании и пост губернатора штата. Прогрессисты открыто отмежевались от ведущих партий как представляющих одни и те же «реакционные интересы» и, сосредоточив свои усилия на обличении «жестокосердия и идиотизма» существующей в США экономической системы, в которой контроль всецело принадлежит «организованному богатству», пообещали отдать все силы строительству «нового порядка, где американцы будут чувствовать себя в безопасности и жить в условиях изобилия» {74}.

Однако из-за внутренних трений и фракционной борьбы не выработавшее четкой программы движение за создание третьей партии не смогло в 30-х годах подняться выше частичных успехов. Сказались колеблющаяся природа его социальной базы, неодинаковость устремлений лидеров и гибкие контрдействия администрации Рузвельта. Наталкиваясь на них, прогрессистское движение чаще всего пыталось достичь поставленных задач, не порывая с традиционной двухпартийной системой, а только стремясь как бы преобразовать ее изнутри, методом подчинения себе избирательного механизма обеих буржуазных партий.

Ни в коей мере не переоценивая масштабы радикализации, а тем более полевения широких демократических масс в США в годы «нового курса» – рабочих, фермеров, средних городских слоев, интеллигенции, молодежи, тем не менее следует сказать, что достигнутый ими уровень осознания природы общественных противоречий в национальном и международном масштабе и решимость переломить не контролируемый ими ход событий представляли собой качественно новый элемент всей общественно-политической обстановки в стране. Не считаться с этим в условиях расширения борьбы за Народный фронт во многих странах Европы и Америки на фоне роста экономики в СССР и неопределенности перспектив для США Рузвельт не хотел, да и не мог, несмотря на яростные атаки тех, кто находился справа.