Глава 18

Армада союзников уходит, хотя была близка к победе

Мы снова сели в автомобиль и поехали вдоль берега. Мое внимание было привлечено к минным полям, протянувшимся от Чанака к югу примерно на одиннадцать километров. В этом районе немцы и турки установили около 400 мин. Они с немалым удовольствием рассказали, что большинство этих разрушительных механизмов русские. День за днем русские эсминцы устанавливали мины на входе в Босфор в надежде, что они будут снесены течением и выполнят свою функцию. Каждое утро турецкие и немецкие минные тральщики выходили в море, вылавливали русские мины и устанавливали их в Дарданеллах.

Батарея в Эренкее также подверглась жестокому обстрелу, но почти не пострадала. В отличие от Дарданоса она была расположена с тыльной стороны холма и была скрыта от глаз. Как мне сказали, чтобы укрепить этот участок, туркам пришлось почти полностью демонтировать фортификационные сооружения внутреннего пролива – части водного пространства от Чанака до мыса Нагара. По этой причине этот последний участок Дарданелл был практически не укреплен. Орудия, которые были перемещены для этой цели, оказались устаревшими моделями Круппа образца 1885 года.

К югу от Эренкея, на холмах, граничащих с дорогой, немцы ввели новшество. Они нашли несколько гаубиц Круппа, оставшихся после болгарской войны, и установили их на бетонный фундамент. Каждая батарея имела четыре или пять таких огневых точек, а приблизившись, я заметил несколько прочных фундаментов, на которых не было орудий. Еще больше меня заинтриговало увиденное мной стадо буйволов – я насчитал шестнадцать животных, занятых в операции перетаскивания гаубицы с места на место. Это, судя по всему, было частью плана по организации обороны. Как только падающие снаряды показывали, что корабли союзников начинают пристреливаться, гаубицу с помощью буйволов перетаскивали на другое бетонное основание.

– У нас есть в запасе кое-что и получше этого, – сказал один из офицеров.

Он позвал сержанта и рассказал о его задумке. Этот солдат был «хозяином» некоего хитроумного приспособления, которое издалека выглядело как настоящее орудие, но, когда я осмотрел его вблизи, оказалось частью трубы канализационного коллектора. С тыльной стороны холма, в месте, не видном с кораблей, было установлено орудие, с которым сержант «сотрудничал». Между ними была протянута телефонная линия. Когда поступала команда открыть огонь, артиллерист, ответственный за гаубицу, выпускал снаряд, а сержант, отвечавший за канализационную трубу, сжигал несколько километров черного пороха, обеспечивая появление заметного облака темного дыма. Понятно, что англичане и французы на кораблях предполагали, что летящие в них снаряды и облако дыма имеют общий источник, и концентрировали на нем огонь. Пространство вокруг фальшивого орудия было все изрыто воронками от снарядов. Сержант, ответственный за трубу, вызвал на себя более 500 снарядов, а настоящая пушка осталась невредимой.

Из Эренкея мы снова вернулись в штаб генерала Джевада, где нас накормили. Джевад отвел меня на наблюдательный пункт, откуда можно было любоваться голубой гладью Эгейского моря. Я видел вход в Дарданеллы, Седд-уль-Бахр и Кум-Кале, стоявших как стражи ворот, а между ними сверкала и переливалась под лучами солнца поверхность моря. Вдалеке я видел английские и французские корабли, а еще дальше можно было различить очертания острова Тенедос, за которым, мы это знали, стоял флот союзников. Этот прекрасный вид вызывал тысячи ассоциаций, связанных как с реальными историческими событиями, так и с мифами, ведь вероятно, во всем мире нет другого места, столь же овеянного романтикой и поэзией. Очевидно, сопровождающий меня генерал Джевад тоже почувствовал нечто возвышенное, потому что он взял подзорную трубу и направил ее на открытое пространство, расположенное примерно в десяти километрах от нас.

– Взгляните туда, – сказал он и дал бинокль, – знаете, что это?

Я внимательно всмотрелся в даль, но не узнал пустынный песчаный берег.

– Это равнины Трои, – сказал он, – а река, которую вы видите, – добавил он, – мы, турки, зовем ее Мендерессу, но Гомер знал ее как Скамандр. Позади нас находится гора Ида.

Затем он повернул подзорную трубу в сторону моря, обвел взглядом пространство, где стояли английские корабли, и снова предложил мне взглянуть куда-то. Я немедленно направил бинокль на указанное место и увидел великолепный английский военный корабль, полностью готовый к бою, спокойно плывущий вдаль, как человек, вышедший в дозор.

– Это «Агамемнон», – пояснил он, – сейчас я сделаю выстрел по нему.

– Хорошо, – согласился я, – только если вы обещаете не попасть.

В штабе нас накормили обедом. С нами были адмирал Узедом, генерал Мертенс и генерал Помианковски – австрийский военный атташе в Константинополе. Все находившиеся за столом были совершенно уверены в будущем. Что бы ни думали дипломаты и политики в Константинополе, эти люди, турки и немцы, и мысли не допускали, во всяком случае вслух, что флот союзников пройдет их оборону. Они даже надеялись, что противник совершит еще одну попытку.

– Если бы только мы получили возможность сразиться с «Королевой Елизаветой», – сказал один ретивый немец, имея в виду крупнейший английский корабль, стоявший на входе в пролив.

По мере опустошения емкостей с рейнвейном боевой дух возрастал сверх всякой меры.

– Пусть только эти чертовы глупцы высадятся на берег! – воскликнул один из присутствующих.

Мне показалось, что турецкие и немецкие офицеры соперничают друг с другом в выражении готовности к бою. Ве– роятно, большая часть их показных бойцовских качеств была обычной бравадой, рассчитанной, чтобы произвести на меня впечатление, – по моим сведениям, ситуация была вовсе не простой. Теперь они велеречиво провозглашали, что эта война не предоставила возможности немецкому флоту скрестить шпаги с английским, и потому немцы в Дарданеллах рвутся в бой.

Посетив все важные участки на анатолийской стороне, мы отплыли на полуостров Галлиполи. Путешествие нельзя было назвать приятным. Когда мы подошли к берегу, рулевого спросили, знает ли он расположение минных полей и может ли пройти по каналу. Он ответил, что все знает, и направил наш корабль прямо на мину. Хорошо, что другой матрос, стоявший рядом, вовремя заметил ошибку, и мы прибыли в Килид-Бар в целости и сохранности. Здесь батареи были такими же, как на другой стороне; они являлись основными оборонительными сооружениями пролива. Здесь все, насколько, конечно, мог судить непрофессионал, было в превосходном состоянии, если закрыть глаза на тот факт, что артиллерийские орудия были устаревшими, да и боеприпасов было немного.

Повсеместно были видны признаки сильного обстрела. Батареи не были уничтожены, но повсюду виднелись воронки от разрывов снарядов. Мои турецкие и немецкие спутники отнеслись к увиденному со всей серьезностью и откровенно восхитились точностью огня союзников.

«Как им удается так точно определять расстояние?» Этот вопрос они задавали друг другу. Удивительная точность стрельбы объяснялась тем, что огонь велся не кораблями, стоявшими в проливах, а кораблями, находившимися в Эгейском море, по другую сторону полуострова Галлиполи. Артиллеристы не видели цели, но вели огонь на расстоянии около шестнадцати километров над холмами, и все же многие снаряды падали в опасной близости от батарей в Килид-Баре.

Когда я находился там, все было тихо – в тот день никто не стрелял. Специально для меня офицеры организовали учебные стрельбы для одного из орудийных расчетов, чтобы я мог получить представление о поведении турок в бою. Мысленно эти артиллеристы представляли идущие на них английские корабли, орудия которых направлены на последователей пророка. Сигнальщик подул в рожок, и расчет устремился на свои места. Вскоре были принесены снаряды. Одни открывали казенник, другие производили измерение расстояний, третьи укладывали снаряды на место – в общем, все были при деле. Турки демонстрировали активность и рвение, очевидно, немцы действительно были прекрасными инструкторами, но все же здесь было нечто большее, чем немецкое военное мастерство. Лица артиллеристов горели фанатизмом – основным источником стойкости турецких солдат. Солдаты представляли себе, что ведут огонь по ненавистным неверным – англичанам, и учебные стрельбы прошли на высоте. Слышнее криков солдат звучал монотонный голос командира, нараспев читающего молитву, с которой мусульмане бросались в бой уже тринадцать веков. «Аллах велик! Нет Бога, кроме Аллаха, и Магомет – пророк его!»

Вглядываясь в эти безумные лица, я отчетливо увидел в них неконтролируемую ненависть к неверным и вспомнил, как не далее чем утром немцы говорили о том, что проявили мудрость, не объединяя турецких и немецких солдат. Я совершенно уверен, что, будь это сделано, по крайней мере, здесь, священная война завершилась бы полной победой, поскольку турки обратили бы свою ненависть к христианам на тех, кто оказался под рукой, в своем фанатичном безумии позабыв, что они союзники.

Я вернулся в Константинополь в тот же вечер, а два дня спустя – 18 марта – союзники начали решающее наступление. Все знают, что оно завершилось катастрофой для союзников. Его итогом стало потопление «Буве», «Океана», «Неотразимого» и повреждение четырех других кораблей. Таким образом, из шестнадцати кораблей, участвовавших в сражении, семь было временно или навсегда выведено из строя. Естественно, немцы и турки ликовали. Полиция обошла дома и передала приказ каждому домовладельцу вывесить предписанное число флагов в честь этого события. У турок напрочь отсутствовал спонтанный патриотизм и энтузиазм, поэтому они никогда бы не стали украшать свои владения без соответствующего приказа. Между прочим, ни немцы, ни турки не устраивали грандиозного празднования, потому что все же не были до конца уверены, что одержали победу. Большинство из них не исключало возможности того, что союзникам все же удастся прорваться. Вопрос заключался лишь в том, готова ли Антанта пожертвовать определенным числом кораблей. Ни Вангенхайм, ни Паллавичини не верили, что печальный опыт 18 марта положит конец атакам военных кораблей, и они каждый день ожидали возвращения флота. Напряжение царило в течение нескольких недель после отпора 18 марта. Мы ежеминутно ждали нового наступления. Однако великая армада так и не вернулась.

А если бы вернулась? Смогли бы союзники захватить Константинополь? Мне часто задавали этот вопрос. Я не специалист в военном деле, и поэтому мое мнение не имеет большого значения, однако я знаком с мнением немецких генералов и адмиралов и турок – практически все они, за исключением разве что Энвера, были уверены, что предприятие завершилось бы успехом. Да и у Энвера эта позиция была по большей части бравадой. Поэтому я хочу еще раз подчеркнуть, что это мнение не мое, а тех лиц в Турции, которые имели больше права для вынесения суждения.

Во время нашей беседы на палубе «Юрука» Энвер заявил, что у него достаточно орудий и достаточно боеприпасов. Только это не было правдой. Достаточно одного взгляда на карту, чтобы понять, почему Турция не получала в это время боеприпасов из Германии и Австрии. Истина заключалась в следующем: Турция была так же полностью изолирована от своих союзников, как и Россия. Было две железнодорожные линии, ведущие из Константинополя в Германию. Одна шла через Болгарию и Сербию. В то время Болгария еще не была союзницей Турции, хотя и закрывала глаза на провоз через свою территорию орудий и боеприпасов. Эта линия не могла быть использована, потому что Сербия, в руках которой находился изрядный участок от Ниша до Белграда, сохраняла свою целостность. Другая железнодорожная линия шла через Румынию – через Бухарест. Эта ветка была независимой от Сербии, и дай румынское правительство свое согласие, она стала прямым путем от заводов Круппа к Дарданеллам. Тот факт, что военные грузы могли отправляться при попустительстве румынского правительства, должно быть, и вызвал подозрение, что орудия и снаряды действительно отправляются таким путем. День за днем французские и болгарские послы яростно протестовали в Бухаресте против такого якобы нарушения нейтралитета, на что следовали столь же гневные опровержения. Теперь уже нет сомнений в том, что румынское правительство не нарушало нейтралитет. Представляется, что подобные слухи могли распускать сами немцы, чтобы заставить союзников поверить в бесперебойное снабжение боеприпасами турок в Дарданеллах.

Предположим, союзники вернулись, скажем, утром 19-го, что бы тогда произошло? Один факт является очевидным: в фортах было очень мало боеприпасов. Когда вечером 18-го британский флот ушел, турки практически достигли предела своих возможностей сопротивления. Я достал разрешение посетить Дарданеллы для известного корреспондента агентства Ассошиэйтед Пресс Джорджа А. Шрейнера. Поздно вечером 18-го он обсудил ситуацию с генералом Мертенсом, который признал, что ситуация в обороне очень непростая.

– Мы ожидаем, что англичане завтра рано утром вернутся, и, если это произойдет, мы продержимся не более нескольких часов.

Генерал Мертенс не говорил о том, что боеприпасы на исходе, но мистер Шрейнер сам обнаружил, что все дело именно в этом. В форте Хамидие, самом мощном оборонительном сооружении на азиатской стороне, оставалось всего семнадцать бронебойных снарядов, а в Килид-Баре, основном оборонительном сооружении на европейской стороне, их оставалось десять.

– Советую вам встать завтра в шесть часов, – сказал генерал Мертенс, – и отправиться к анатолийским холмам. Именно это мы собираемся сделать.

Войска во всех фортах имели приказ оставаться у орудий до последнего снаряда, после чего покинуть их.

После того как форты станут бесполезными, задача флота союзников существенно упрощалась. Единственным препятствием для его продвижения вперед оставалось минное поле, которое тянулось от мыса в трех километрах к северу от Эренкея к Килид-Бару. Но в составе флота союзников было достаточно минных тральщиков, которые могли проложить канал всего за несколько часов. К северу от Чанака, как я уже говорил, стояло несколько орудий, но они были образца 1878 года и не могли стрелять современными бронебойными снарядами. Севернее мыса Нагара располагалось всего две батареи, причем обе были датированы 1835 годом. Поэтому, когда замолчали батареи во внешних проливах, ничто, кроме немецких и турецких военных кораблей, не могло преградить кораблям союзников путь в Константинополь. Из них единственным первоклассным боевым кораблем был «Гебен», да и он не смог бы долго противостоять «Королеве Елизавете». Диспропорция между противоборствующими флотами была столь сильна, что, скорее всего, боя бы не было.

Таким образом, флот союзников появился бы в Константинополе уже утром 20-го. Что бы случилось тогда? Мы слышали много рассуждений о том, был ли этот чисто морской штурм оправдан. Энвер в беседе со мной подчеркивал абсурдность отправки в Константинополь флота без поддержки силами, которые могли бы действовать на берегу, и в дальнейшем экспедицию в Дарданеллы критиковали именно из– за этого. Лично я считаю, что это чисто морской штурм был вполне оправдан. Мое мнение основывается на политической ситуации, которая в то время сложилась в Турции. При обычных обстоятельствах такое предприятие, вероятно, было бы глупым, но политические условия в Константинополе были далеки от обычных. В Турции тогда не было прочного правительства. Политический комитет, насчитывавший около сорока членов, возглавляемый Талаатом, Энвером и Джемалем, контролировал центральное правительство, но их авторитет в империи был в высшей степени слабым. Между прочим, вся Оттоманская империя в тот судьбоносный день 18 мая 1915 года, когда флот союзников прекратил штурм, находилась на грани развала. По всей Турции поднимались амбициозные лидеры, ожидавшие в любой момент ее падения и искавшие возможность захватить как можно большее наследство. Как уже было сказано раньше, Джемаль уже организовал практически независимое правительство в Сирии. В Смирне генерал-губернатор Рахми-бей часто игнорировал авторитет столицы. Существовало убеждение, что в Адрианополе Хаджи Адиль, один из самых мужественных турок того времени, плетет нити заговора с целью формирования своего собственного правительства. Аравия уже стала практически независимой. Среди подчиненных народов быстро распространялся бунтарский дух. Греки и армяне тоже были рады возможности укрепить ряды союзников. Ситуация, сложившаяся в промышленности и финансах, делала революцию неизбежной. У многих земледельцев не было зерна, но они не желали принимать его в дар от правительства, поскольку знали, что, как только урожай созреет, его непременно реквизирует армия. Что касается Константинополя, то его население, включая лучших из числа турок, не видело ничего плохого в приходе флота союзников и встречало бы его с радостью. Сами турки молились, чтобы англичане и французы взяли город. Это освободило бы их от пришедшей к власти банды, равно как и от ненавистных немцев, и принесло долгожданный мир, положив конец страданиям.

Никто не понимал это лучше, чем Талаат. Он не желал рисковать и делал приготовления к срочному отъезду на случай, если флот союзников подойдет к городу. В течение нескольких месяцев турецкие лидеры с откровенной завистью поглядывали на автомобиль «Минерва», стоявший в бельгийском посольстве с тех самых пор, как Турция объявила войну. В конце концов Талаату удалось получить вожделенный приз. Он где-то достал еще один автомобиль, который загрузил запасными шинами, емкостями с бензином и всевозможными прочими вещами, которые могли пригодиться в длительном путешествии. Второй автомобиль, очевидно, должен был сопровождать первую, более претенциозную машину, как своеобразное «судно снабжения». Талаат держал эти машины на азиатской стороне, причем водители находились всегда поблизости. Все было готово к срочному отъезду в глубь Малой Азии, как только возникнет такая необходимость.

Но великая армада союзников так и не вернулась, чтобы нанести решающий удар.

Через неделю после этого судьбоносного поражения я посетил немецкое посольство. У Вангенхайма был важный гость, с которым он попросил меня встретиться. Я зашел в его личный кабинет, там находился фон дер Гольц-паша, недавно вернувшийся из Бельгии, где он служил губернатором. Должен признаться, что, впервые встретившись с фон дер Гольцем в неформальной обстановке, мне было трудно совместить его личность со всеми доходившими до нас рассказами о Бельгии. В то утро этот вполне приятный господин в очках казался спокойным и абсолютно безобидным. Выглядел он значительно моложе своего возраста: тогда ему было уже 74 года, а шевелюра только начинала седеть, да и морщин на лице почти не было. Я бы ни за что не дал ему больше шестидесяти пяти. Аскетизм, бесцеремонность и высокомерие, обычно напускаемые на себя высокопоставленными немецкими чиновниками, не были заметны. Его голос был глубоким, напевным и довольно приятным, а манеры приятными и, я бы даже сказал, чарующими. Единственным свидетельством его высокого положения была форма. Он был облачен в форму фельдмаршала, на груди сверкали награды и золотая тесьма. Фон дер Гольц объяснил, как бы извиняясь за свои регалии, сказав, что только что вернулся с аудиенции у султана. Он прибыл в Константинополь, чтобы вручить его величеству медаль от кайзера, и увозит в Берлин кайзеру аналогичный знак уважения султана, а также имперский подарок – 10 тысяч сигарет.

Мы втроем некоторое время сидели за столом, пили кофе, ели немецкие пирожные и курили немецкие сигары. Я почти не принимал участия в беседе, но разговор фон дер Гольца и Вангенхайма дал мне много новой информации о немецком образе мышления и в особенности о достоверности немецких военных сообщений. Из всех аспектов сражения в Дарданеллах их больше всего интересовала искренность англичан при обнародовании данных о потерях. То, что британское правительство опубликовало официальное сообщение о потоплении трех кораблей и серьезном повреждении четырех других, показалось им самым замечательным. В таком сообщении я видел лишь обычное стремление англичан придать гласности худшее – мы, американцы, тоже считаем такую политику в военное время наилучшей. Однако такое вполне очевидное объяснение не могло удовлетворить этих премудрых и высокопарных тевтонцев. Нет, у англичан имелась некая скрытая цель, чтобы так открыто сказать правду. Но какова она?

– Это невероятно! – заявил фон дер Гольц, говоря об официальном признании Англией поражения.

– Это неслыханно! – вторил ему Вангенхайм.

Эти матерые дипломаты выдвигали одно объяснение за другим и в конце концов пришли к выводу, что такой жест отвечал высшим соображениям стратегии. Англия, считали они, без особого рвения решилась на этот штурм, потому что в случае успеха ей пришлось бы отдать Константинополь России – а это в ее намерения не входило. Опубликовав данные о потерях, Англия показала России, насколько трудна, даже, пожалуй, невозможна эта задача. Англия считала, что, узнав о катастрофических потерях, Россия должна понять, что уже сделана смелая попытка получить этот военный трофей и не следует настаивать на дальнейших жертвах.

После этого знаменательного военного эпизода наступила зима 1915/16 года. К этому времени Болгария уже присоединилась к державам оси, Сербия была сломлена, и немцы получили прямое беспрепятственное железнодорожное сообщение между Константинополем, Австрией и Германией. По этой линии с заводов Круппа в Дарданеллы пошли огромные орудия. Шестнадцать батарей, состоящих из орудий последней модели, были поставлены на входе, полностью контролируя Седд-уль-Бахр. Немцы дали туркам в долг 500 миллионов марок, и большая часть этой суммы была истрачена на защиту этого жизненно важного водного пути. Теперь проливы нельзя было сравнить с теми, которые я видел в марте 1915 года, они, как Гельголанд, имели мощные непроходимые укрепления. Полагаю, теперь через проливы не мог пройти ни один флот мира.