Глава 10

Турецкое правительство отменяет режим капитуляций – Энвер живет во дворце, обладает деньгами и невестой королевской крови

Еще одна проблема, которая обсуждалась в течение многих месяцев, теперь оказалась связанной с международным положением Турции: это проблема режима капитуляции, то есть договорных прав, которые в течение многих веков регулировали положение иностранцев в Турецкой империи. Турция никогда не имела положения равного с европейскими державами. В действительности она никогда не обладала независимостью и суверенитетом. Законы и порядки султана столь сильно отличались от европейских и американских, что ни одна немусульманская страна не могла и подумать о подчинении им своих граждан в Турции. Поэтому принцип экстерриториальности часто действовал в пользу граждан и субъектов стран, наслаждавшихся капитуляционными правами. Практически все европейские страны, как и Соединенные Штаты, в течение многих веков имели в Турции консульские суды и тюрьмы, где выяснялись обстоятельства преступлений и осуществлялось наказание. У нас у всех были собственные школы, и закон и защита в них были не турецкие, а той страны, которая их содержала. Так, Роберт– колледж и Константинопольский женский колледж, эти замечательные институты, построенные американскими благотворительными организациями на Босфоре, как и сотни других американских религиозных, благотворительных и образовательных учреждений, стояли практически на американской территории и считали американское посольство своим защитником. У нескольких стран были собственные почтовые службы, и им даже в голову не приходило, отправляя письма, пользоваться оттоманской почтовой службой. Также у Турции не было неограниченной власти в налогообложении иностранцев. Она не могла даже увеличить свои таможенные сборы без согласия иностранных государств. В 1914 году она могла взимать лишь 11 процентов пошлины и пыталась обеспечить себе право увеличить ее до 14. Мы всегда считали Англию единственной страной со свободной торговлей, не замечая, что ограничения турецких пошлин практически сделали Оттоманскую империю невольной последовательницей Кобдена. Так, Турции было запрещено развивать собственную промышленность; вместо этого она была вынуждена закупать огромное количество вещей плохого качества в Европе. В течение многих лет турецкие чиновники выступали против этого, заявляя, что эти ограничения являются оскорбительными для их национального достоинства и ограничивают их развитие. Однако соглашение было двусторонним, и Турция не могла изменить ситуацию без согласия остальных держав, подписавших соглашение. И все же ситуация, когда и Антанта, и силы стран оси пытались подружиться с Турцией, предоставляла прекрасную возможность для перемен. Как только немцы начали свой путь в Париж, появились слухи, что Турция пытается отменить режим капитуляций. Говорили, что Германия согласилась ввиду того, что может понадобиться помощь турецких войск в войне, а согласие Англии на отмену было платой за то, чтобы Турция продолжала сохранять нейтралитет. Ни один из этих слухов не был правдой. Очевидным было другое – паника среди иностранных граждан, вызванная всего лишь предположением об отмене режима капитуляций. Мысль, что придется подчиняться турецким законам и, возможно, даже оказаться в турецкой тюрьме, приводила их в ужас – и не без причины.

У меня была длительная беседа с Энвером относительно этого вопроса. Он попросил меня навестить его дома, где он лежал после незначительного хирургического вмешательства. Таким образом, я получил возможность увидеть военного министра en famille[12]. И действительно, этот скромный человек из народа поднялся очень высоко. Его дом, расположенный в одном из самых тихих и аристократических районов города, представлял собой роскошное старое здание, очень большое и искусно построенное. Меня провели через четыре-пять коридоров. Когда я проходил мимо одной из дверей, принцесса, жена Энвера, открыла ее и бросила на меня быстрый взгляд. Немного дальше другая турецкая женщина открыла другие двери и также мельком взглянула на фигуру посла. В конце концов меня привели в красивую комнату, в которой на диване полулежал Энвер. На нем был длинный шелковый халат, а ноги в чулках свисали на пол. Он выглядел гораздо моложе, чем в униформе. Это был холеный и опрятный человек, его лицо было бледным и гладким, что особенно сильно подчеркивали его черные как вороново крыло волосы. Его руки были белыми и мягкими, а пальцы – тонкими и длинными. В руке у него была скрипка, а рядом стояло пианино, что свидетельствовало о том, что Энвер любил музыку. Комната была роскошно убрана декоративной тканью. Однако самой заметной особенностью, вероятно, был помост, на котором стоял золотой стул – свадебный трон жены Энвера. Разглядывая эту роскошь, признаюсь, мне в голову пришли очень неприятные мысли. Я не мог не задаться вопросом, мучившим многих людей в Константинополе. Где Энвер взял деньги для устройства столь роскошного убранства? Собственного состояния у него не было – его родители были чрезвычайно бедны, а зарплата министра кабинета была где-то около 8 тысяч долларов. У его жены, как представительницы монаршей семьи, было небольшое денежное пособие, однако личного состояния у нее также не было. Энвер никогда не занимался бизнесом. Всю свою жизнь он был революционером, военным лидером и политиком. Но жил он при этом так, будто бы имел огромный личный доход. Многое другое также свидетельствовало о большом и внезапном преуспеянии Энвера. И я много раз слышал о его вложениях в дело, о котором говорил тогда весь город.

Энвер хотел обсудить режим капитуляций. В сущности, он сказал, что кабинет решил отменить его и что ему было бы очень интересно узнать отношение Соединенных Штатов к этому действию. Он добавил, что страна, которая боролась за свою независимость так, как наша, должна обязательно с симпатией отнестись к попытке Турции избавиться от этих кандалов. «Мы помогли Японии освободиться от похожего бремени, поможем ли мы теперь Турции? Ведь Турция не менее цивилизованная страна, чем Япония, не так ли?»

Я ответил, что Соединенные Штаты могут согласиться на отмену режима капитуляций, но только экономических. По моему мнению, Турция должна сама контролировать свои таможенные пошлины и иметь право взимать с иностранцев такие же налоги, как и с собственных граждан. Однако, пока не изменятся турецкие суды и тюрьмы, мы не согласимся на отмену режима судебных капитуляций. Турция должна разобраться с беспределом, творящимся в судах. Затем, когда суды примут европейскую модель правосудия, вопрос можно будет обсудить. Энвер ответил, что Турция очень хотела бы иметь смешанные суды и нескольких судей, назначенных Соединенными Штатами. Однако я ответил, что поскольку американские судьи не знали турецкого языка и турецких законов, то его план связан с определенными трудностями. Также я сказал ему, что американские школы и колледжи очень дороги американцам и что американские граждане не согласятся передать их под турецкую юрисдикцию.

Вопреки протестам послов кабинет сообщил об отмене 1 октября режима капитуляций. Это аннулирование было частью плана младотурок по освобождению Турции от иностранной опеки и созданию новой страны под девизом «Турция для турок». Это говорило о том, что главными пунктами турецкой политики были не только отношения империи с иностранными державами, но и отношение к ее собственным гражданам. Позиция Англии по этому вопросу была схожа с нашей: британское правительство могло согласиться на изменение только экономических ограничений. Вангенхайм был взбудоражен. Полагаю, его министерство иностранных дел сделало ему выговор за то, что отмена этого режима все– таки произошла, поскольку он вежливо попросил меня объявить, что это я был ответственен за все произошедшее! С приближением 1 октября настроение иностранных граждан становилось все более мрачным. После закрытия Дарданелл они были отрезаны от Европы. Они чувствовали, что оставлены на милость турецких судов и тюрем. Ввиду того, что в турецких тюрьмах существовала традиция сажать виновных к невиновным, к убийцам помещать людей, обвиненных в меньших преступлениях, но не изобличенных в них, и бить непокорных свидетелей палками, страхи иностранцев можно было легко понять. Работники образовательных учреждений также были напуганы, и в целях их защиты я обратился к Энверу. Он уверил меня, что у турок нет никаких враждебных намерений по отношению к американцам. На что я ответил, что он должен наглядно продемонстрировать, что американцам не будет причинено ни малейшего вреда.

– Хорошо, – сказал он. – Что вы предлагаете?

– Почему бы для вида 1 октября, в день отмены режима капитуляций, не навестить Роберт-колледж? – спросил я.

Предложение было довольно необычным, поскольку за историю существования института ни один важный турецкий деятель никогда не переступал его порога. Но я достаточно хорошо знал турецкий нрав, чтобы понять, что открытый и торжественный визит Энвера вызовет общественный резонанс. Эта новость быстро разлетится по всей стране и доберется даже до самых отдаленных уголков империи. Для турок этот визит будет означать, что один из двоих самых могущественных людей в Турции взял под свое покровительство этот колледж и все остальные американские учебные заведения. Такой визит гораздо лучше защитит американские колледжи и школы, чем целый армейский корпус. Поэтому я был очень рад, когда он сразу же принял мое предложение.

В день отмены режима капитуляций Энвер появился в американском посольстве. Нас ждали две машины. Одна была предназначена для него и меня, вторая – для его адъютантов. Все его адъютанты были при полном параде. Я был очень рад, что Энвер придал этому столько торжественности, поскольку хотел, чтобы это мероприятие получило широкую огласку. По пути в колледж я рассказал Энверу все об этих американских учебных заведениях и об их значении для Турции. В действительности он очень мало знал об этих институтах и, как и большинство турок, подозревал, что они построены здесь для каких-то политических целей.

– Мы, американцы, не ищем никаких материальных выгод в Турции, – сказал я. – Мы всего лишь требуем, чтобы вы хорошо обращались с нашими детьми в этом колледже, к которому американские граждане испытывают теплые чувства.

Я рассказал ему, что мистер Кливленд Г. Додж, президент попечительского совета Роберт-колледжа, и мистер Чарльз Р.

Крейн, президент попечительского совета женского колледжа, были близкими друзьями президента Вильсона.

– Это, – добавил я, – показывает, что лучшее в Америке – это прекрасный альтруистический дух, в природе которого использовать накопленные богатства для строительства колледжей и школ. Построив эти институты в Турции, американцы не будут обращать ваших людей в христианство, а помогут им обучиться наукам и искусствам, таким образом сделав их лучшими из граждан. Американцы чувствуют, что библейские земли дали им их религию, и пытаются отплатить самым лучшим, что есть в Америке, – образованием.

Затем я рассказал ему о миссис Рассел Сейдж и мисс Хелен Гоулд, которые сделали большие подарки женскому колледжу.

Затем я примерно час развлекал его историями из наших «американских ночей». Я рассказал ему, как Джей Гоулд прибыл в Нью-Йорк без денег, в оборванной одежде, и как он умер, оставив после себя состояние в 100 миллионов долларов. Я рассказал ему, как коммодор Вандербильт начал с работы паромщиком и стал величайшим железнодорожным «магнатом» Америки; как Рокфеллер начал свою карьеру с брокерской фирмы в Кливленде, получая 6 долларов в неделю, и заработал самое большое состояние, когда-либо накопленное одним человеком за всю мировую историю. Я рассказал ему, как Доджи стали нашими великими «медными королями», а Крейны – производителями железных труб. Энвер нашел эти истории гораздо более захватывающими, чем те, что когда-либо появлялись в Багдаде. Впоследствии я узнал, что он так часто пересказывал их, что эти рассказы услышали все важные люди в Константинополе.

Также Энвер был весьма впечатлен моим рассказом об американских учебных заведениях. Он обошел все корпуса и выражал свой восторг в отношении всего, что попадалось ему на глаза. Он даже предположил, что мог бы прислать сюда своего брата. С миссис Гейтс, женой президента колледжа Гейтса, он выпил чаю, обсудил учебные курсы и спросил, не могли бы мы рассказать ему, как проходит обучение науке ведения сельского хозяйства. А встреча с учителями, кажется, была для него большим откровением.

– Я полагал, что эти миссионеры выглядят так же, как их изображают в берлинских газетах, – признался он. – Длинные волосы, отвисшие челюсти, руки всегда сложены в молитвенном жесте. Но вот он, доктор Гейтс, который говорит по-турецки, как на родном языке, и ведет себя как светский человек. Я более чем доволен и благодарю вас за то, что привели меня сюда.

В тот вечер Энвер был в самом хорошем расположении духа. Моя идея, что подобный визит защитит колледжи от тревог, оказалась более чем удачной. В течение последних лет Турецкая империя была очень беспокойным местом, но у американских колледжей не было никаких сложностей ни с турецким правительством, ни с турецким населением.

Этот визит был интерлюдией к последующим событиям самого будоражащего рода. Энвер, который в данной ситуации старался быть как можно более дружелюбным, вполне сознательно решил, что Турция должна вступить в войну на стороне Германии. Сейчас Германия находилась в таком положении, когда уже невозможно было скрывать своих намерений. Когда однажды, до этого момента, я вмешался в ход событий, ради сохранения мира, Вангенхайм лишь поощрил меня. Как я уже говорил, причина заключалась в том, что тогда Германия хотела, чтобы Турция оставалась в стороне, поскольку немецкий Генеральный штаб надеялся победить без ее помощи. Но теперь Вангенхайм желал, чтобы Турция вступила в войну. Ввиду того, что я не работал в интересах Германии, но очень тревожился за американские учебные заведения, я все еще убеждал Энвера и Талаата остаться в стороне. Это разозлило Вангенхайма.

– Я полагал, что вы сохраняете нейтралитет? – воскликнул он.

– А я полагал, что вы были в Турции.

Ближе к концу октября Вангенхайм сделал все, чтобы военные действия начались; теперь все, что ему было нужно, – это подходящий момент.

Даже после того, как Германия закрыла Дарданеллы, задачу немецкого посла нельзя было назвать простой. Талаат еще не был полностью уверен, что лучшей политикой является война. И как я уже говорил, среди официальных лиц еще было множество тех, кто симпатизировал Антанте. План Талаата заключался в том, чтобы не захватывать все службы кабинета сразу, нет, он хотел медленно, шаг за шагом получить полный контроль. Во время этого кризиса самыми популярными и уважаемыми членами кабинета министров были Джавид, министр финансов, еврей по национальности, но мусульманин по вероисповеданию; Махмуд-паша, министр общественных работ, черкес; Бустани-эфенди, министр торговли и сельского хозяйства, крещеный араб; Оскан-эфенди, министр почты и телеграфа, армянин и конечно же христианин. Все эти лидеры, как и великий визирь, были против войны и предупредили Талаата и Энвера, что если Германия преуспеет в своих интригах, то они уйдут в отставку. Таким образом, атмосфера была довольно напряженной, и это убедительно доказывает один-единственный эпизод. Сэр Луи Маллет, британский посол, принял приглашение поужинать 20 октября в американском посольстве. Однако в последний момент он отправил записку, в которой сообщал, что заболел и не сможет прийти. Я заглянул к послу через час или два и обнаружил его в саду в полном здравии. Сэр Луи улыбнулся и сказал, что его болезнь была целиком дипломатической. Он получил письмо, в котором говорилось, что этим вечером его собираются убить, там называлось точное место и время предполагаемого преступления. Поэтому он решил, что будет лучше остаться дома. Не сомневаясь в том, что такое преступление действительно планировалось, я предложил сэру Луи защиту нашего посольства. Я дал ему ключ от задних ворот сада. Совместно с лордом Уэлсли, одним из секретарей, потомком герцога Веллингтона, мы все подготовили для бегства сэра Луи в наш штаб в случае, если это станет необходимым. Наши посольства были расположены так, что в случае атаки он мог незамеченным пройти от задних ворот своего посольства к нашим.

– Эти люди будто бы снова оказались в Средних веках, – сказал сэр Луи, – когда очень часто послов бросали в темницы.

Полагаю, сэр Луи ожидал, что современные турки именно так с ним и поступят. Я тут же отправился к великому визирю, проинформировал его о ситуации и настаивал, что только визит Талаата к сэру Луи, гарантирующий последнему безопасность, сумеет устранить последствия уже нанесенного вреда. Я вполне мог потребовать этого, поскольку мы уже договаривались действовать в британских интересах, если начнется война. В течение двух следующих часов Талаат нанес требуемый визит. Несмотря на то что одна из турецких газет очень грубо нападала на сэра Луи, среди турок он был очень популярен. Поэтому великий визирь выразил удивление и сожаление, причем абсолютно искренне, что подобные угрозы имели место.