Социализм черпает силу из двух разных источников. С одной стороны, онпредставляет собой этический, политический и экономико-политический вызов.Социалистическое устройство общества, которое реализует требования высшейнравственности, должно заменить "аморальную" капиталистическую экономику;"экономическое господство" немногих над массой должно уступить место строюсотрудничества, который один только сделает возможной истинную демократию;плановая экономика, единственная рациональная система, работающая согласноединым принципам, сметет прочь иррациональную частную экономику, анархическоепроизводство ради прибыли. Социализм в результате предстает в качестве цели, ккоторой следует стремиться ради ее моральной и рациональной желательности. Изадачей человека, желающего блага, становится преодоление сопротивлениясоциализму, поскольку оно держится только на непонимании и предрассудках. Таковаосновная идея того социализма, который Маркс и его ученики называют утопическим.

С другой стороны, однако, социализм предстает как неизбежная цель и конецисторической эволюции. Темная непреодолимая сила влечет человечество шаг зашагом ко все более высоким уровням социального и морального бытия. История естьпрогрессивный процесс очищения, который достигает совершенства в формесоциализма, и это -- конец истории. Такое направление мысли не противоречитидеям утопического социализма. Скорее оно включает их, поскольку предполагаеткак нечто самоочевидное, что социалистическая жизнь будет лучше, благороднее ипрекраснее, чем несоциалистическая. Это направление мысли идет даже дальше: онорассматривает движение к социализму как прогресс, как эволюционное восхождение кболее высокой стадии, нечто независимое от воли человека. Социализм -- природнаянеобходимость, неизбежное порождение сил, движущих общественную жизнь, -- таковаосновная идея эволюционного социализма, который в марксистской своей формевыбрал гордое имя "научного" социализма.

В недавний еще времена ученые пытались доказать, что основные положенияматериалистической или экономической концепции истории были выдвинутыдомарксистскими авторами, в том числе такими, которых Маркс и его сторонникипрезрительно называли утопистами. Эти исследования и содержащаяся в них критикаматериалистической концепции истории, однако, слишком сузили проблему. Онисконцентрировались на марксистской теории эволюции, на экономической природедвижущих сил этой эволюции, на вытекающем отсюда значении классовой борьбы изабыли при этом, что это также учение о совершенствовании, теория прогресса иразвития.

Материалистическая концепция истории содержит три элемента, образующихзамкнутую систему, но при этом обладающих и отдельной значимостью длямарксистской теории. Во-первых, особый метод исторических и социальныхисследований, призванный объяснить отношения между структурой экономики и всемиособенностями жизни изучаемого времени. Во-вторых, социологическая теория,поскольку она утверждает определенную концепцию классов и классовой борьбы.Наконец, теория прогресса, учение о предназначении рода человеческого, о смыслеи природе, о целях и задачах человеческой жизни. На этот аспектматериалистической концепции истории было обращено меньше внимания, чем на двадругих, при том, что только он один имеет отношение к теории социализма кактаковой. В качестве простого метода исследования, эвристического принципапознания эволюции общества материалистическая концепция истории не может ничегосказать о неизбежности социалистического строя. Из исследований экономическойистории нельзя с необходимостью заключить, что человечество движется ксоциализму. То же самое справедливо и относительно теории классовой войны. Еслиистория всех предыдущих обществ является историей борьбы классов, непонятно,почему эта борьба должна внезапно прекратиться. Почему не предположить, что то,что всегда было содержанием истории, останется им до самого конца. Толькоявляясь теорией прогресса, материалистическая концепция истории может поставитьвопрос о конечной цели исторической эволюции и высказать утверждение, что упадоккапитализма и победа пролетариата равно неизбежны. Вера в неизбежностьсоциализма больше, чем любая другая идея, ответственна за популярностьсоциалистических идей. Она зачаровала даже большую часть противников социализма:их сопротивление оказывается бессильным. Образованный человек боится упрека внесовременности, если он не выказывает близости к социалистическим идеям: ведьэра социализма, исторический день четвертого сословия уже наступили, и всякий,кто все еще привержен идеям либерализма, -- реакционер. [226]Каждая победа социалистической идеи, приближающая нас к торжествусоциалистического способа производства, оценивается как прогресс; каждоемероприятие по защите частной собственности -- как отступление. Одна сторонавызывает сожаление или еще более сильные эмоции, другая -- восхищение: эпохачастной собственности уходит, и все убеждены, что история осудила ее наокончательное уничтожение.

Как теория прогресса, выходящая за пределы опыта и практики,материалистическая концепция истории представляет собой не науку, но метафизику.[227] Существом всякой исторической и эволюционнойметафизики является доктрина начала и конца, происхождения и назначения вещей.Все эти темы воспринимаются либо космически, с охватом всего мироздания, либоантропоцентрически, сосредоточиваясь лишь на человечестве. Метафизика может бытьрелигиозной или философской. Метафизические теории антропоцентрической эволюцииизвестны как философия истории. Религиозные теории эволюции неизбежно являютсяантропоцентрическими, поскольку высокое значение человека в религиозном ученииможет быть оправдано только антропоцентрической доктриной. Эти теории, какправило, предполагают райское начало, Золотой век, из которого человек уходитвсе дальше и дальше, чтобы прийти, наконец, к столь же, а если возможно, и ещеболее блаженному времени совершенства. Обычно во всем этом участвует идеяспасения. Возвращение Золотого века спасет человека от грехов, которые довлелинад ним в эпоху зла. И вся доктрина в целом оказывается посланием о земномспасении. Ее не следует путать с теми доктринами, в которых спасение ожидаетчеловека не в этой жизни, а в ином мире, и которые представляют собой самоевозвышенное выражение религиозной идеи. Согласно этим доктринам земная жизньчеловека не есть конец всего. Это просто приготовление к иной -- лучшей илишенной страданий -- жизни, которая может быть даже предвосхищена в состояниинесуществования, в растворении во всем или в разрушении.

Для нашей цивилизации весть о спасении, идущая от иудейских пророков,приобрела особую значимость. Иудейские пророки не обещали спасения в лучшемпотустороннем мире, они провозглашали царство Божие на земле. "Вот наступят дни,-- говорит Господь, ~ когда пахарь застанет еще жнеца, а топчущий виноград --сеятеля; и горы источать будут виноградный сок, и все холмы потекут"[246*]. "Тогда волкбудет жить вместе с ягненком, и барс будет лежать вместе с козленком; и теленок,и молодой лев, и вол будут вместе, и малое дитя будет водить их. И корова будетпастись с медведицею, и детеныши их будут лежать вместе, и лев, как вол, будетесть солому. И младенец будет играть над норою аспида, и дитя протянет руку своюна гнездо змеи. Не будут делать зла и вреда на всей святой горе Моей: ибо землябудет наполнена ведением Господа, как воды наполняют море." [247*] Такое послание принимается свосторгом только когда спасение обещано в ближайшем будущем. И на самом деле,Исайя говорит, что "еще немного, очень немного", отделяет человека от заветногочаса [248*]. [228] Но чем больше приходится ждать, тем нетерпеливеестановятся верующие. Что за благо для них в Царстве спасения, если они недоживут до этой радости! В силу этого обещание спасения должно претвориться вдоктрину воскрешения мертвых, так что каждый предстанет пред Господом, чтобывзвесили его добро и его зло.

Иудаизм был полон такого рода идеями в то время, когда Иисус явился средисвоего народа как Мессия. Он пришел не только для того, чтобы провозгласитьблизкое спасение, но и во исполнение пророчества -- как податель царства Божия.[249*] Он ходит среди людей иучит, но мир следует старыми путями. Он умирает на кресте, но все остается каквстарь. И это поначалу глубоко потрясло веру его учеников. На какое-то время онисникли в изнеможении, и первая малая община верующих распалась. Только вера ввоскрешение распятого Христа вернула им воодушевление, наполнила новым восторгоми дала силы завоевывать новых приверженцев доктрины спасения [250*]. Они проповедуют то же послание о спасении, что иХристос: Господь близок, а с ним и великий Судный день, когда мир обновится, ицарство Божие займет место земных царств. Но по мере того как надежды на скороевторое пришествие не оправдывались и умножившиеся общины настраивались на долгоеожидание, вере в спасение также пришлось изменяться. Устойчивая мировая религияне могла быть основана на вере в близость царства Божия. Каждый деньнеисполненного пророчества вел бы к подрыву авторитета церкви. Фундаментальнаяидея первоначального христианства, что царство Божие уже рядом, должна былапреобразиться в культ Христа: в веру в то, что воскресший Господь таинственноприсутствует в общине верующих и что Он спас этот грешный мир. Только так моглабыть создана христианская церковь. С момента этой трансформации христианскоеучение порывает с ожиданием царства Божия на земле. Идея спасения быласублимирована в учение о том, что в результате крещения верные становятся частьюХристова тела. "Уже в апостольские времена царство Божие сливается с церковью иместо ожидания царства Божия занимает прославление церкви, презрение к земному исуетному и освобождение сияющего сокровища из смертной оболочки. В остальномцарство Божие было заменено эсхатологией Рая, Ада и Чистилища, бессмертия ипотустороннего бытия -- какой контраст с превозносимыми Евангелиями. Но дажеэтот компромисс перестал действовать, и наконец место церкви заняла идеяЗолотого века [251*].

Был, однако, и другой способ выйти из трудности, созданной долгимнеисполнением обещанного пророчеством. Верующие могли найти прибежище в учении,которое некогда поддерживало пророков. Согласно этому учению будет установленоземное тысячелетнее царство спасения. Осужденное церковью как ересь, это учениео зримом возвращении Христа постоянно возрождается не только как религиозное иполитическое верование, но, прежде всего как идея социальной и экономическойреволюции. [229]

От христианского хилиазма, который прошел сквозь столетия, постоянно находяновые источники силы, лишь один шаг до философского хилиазма, ставшего в XVIIIвеке рационалистической интерпретацией христианства, а от него, последовательно,через Сен-Симона, Гегеля и Вейтлинга, -- к Марксу и Ленину [252*]. [230]Достаточно забавно, что именно эта разновидность социализма, возникшая измистических идей, происхождение которых теряется во мраке истории, назвав себянаучным социализмом, пыталась ославить как "утопический" тот социализм, которыйвозник из рациональных построений философов.

Во всех существенных моментах философская антропоцентрическая метафизикаэволюции напоминает религию. В ее пророчестве о спасении обнаруживается та жестранная смесь экстатичной и экстравагантной фантазии с тусклой пошлостью игрубым материализмом, что и в большинстве древних мессианских пророчеств.Подобно христианской литературе которая стремится истолковывать Апокалипсис, онапытается доказать свою жизненность истолкованием конкретных историческихсобытий. В этих попытках она часто выставляет себя в смешном виде, когда спешитистолковать каждое значительное событие с помощью доктрины, претендующейодновременно быть конкретным знанием и описанием истории всего мироздания. Скольмного таких систем философии истории возникло во время мировой войны!

Следует отчетливо различать метафизическую философию истории и рациональную.Последняя строится исключительно на опыте, стремится к получению результатов,согласующихся с логикой и практикой. Когда рациональной философии приходитсявыходить за эти пределы, она выдвигает гипотезы, но никогда не забывает, гдекончаются пределы опытного знания и начинаются гипотетические толкования. Онаизбегает концептуальных фантазий там, где возможно опытное знание, и никогда непытается подменить его собой. Единственная цель ее -- систематизировать нашепонимание социальных событий и хода исторической эволюции. Только таким путемможно выявить закон, управляющий изменениями общественных условий. Устанавливаяили пытаясь установить силы, определяющие рост общества, рациональная философияистории стремится открыть закон социальной эволюции. Предполагается, что этотзакон всегда проявляет свою силу, иными словами, он действует на всем протяжениисуществования общества. В противном случае нужно выдвинуть другой закон ипоказать, при каких условиях управляет первый, а при каких -- второй. Но этоозначает всего лишь, что конечным законом общественной жизни будет закон,определяющий границы действия и смены законов социальной эволюции.

Установить закон, в соответствии с которым общество растет и изменяется,совсем не то же самое, что определить направление общественной эволюции. Ведьвсякое данное направление развития по необходимости ограничено. Оно имеет началои конец. А область действия закона принципиально не ограничена: не имеет ниначала, ни конца. Это последовательность движения, а не отдельное событие. Еслизакон определяет только часть общественной эволюции и перестает действовать заопределенной границей, он несовершенен. В таком случае он перестает бытьзаконом. Развитие общества прекращается только вместе с исчезновением самогообщества.

Телеологический подход описывает ход развития со всеми отклонениями. [231]Типичным результатом является теория стадий развития. Она рисует сменупоследовательных стадий цивилизации вплоть до той, которая неизбежно оказываетсяпоследней, которую уже нечем заменить. Когда эта точка достигнута, дальнейшеготечения истории вообразить невозможно. [253*]

Хилиастическая философия истории принимает "точку зрения Провидения, лежащуюза пределами человеческой мудрости"; она стремится провидеть то, что можетпровидеть только "божественное зрение" [254*]. Чембы мы ни признали такое учение -- поэзией, пророчеством, выражением веры илинадежды -- оно никогда не будет ни знанием, ни наукой. Его можно признатьгипотезой не с большим основанием, чем прорицания ясновидца или гадалки.Марксисты сделали невероятно умный шаг, назвавши свое хилиастическое учениенаучным. Этот ход был заведомо удачен в эпоху, когда люди привыкли доверятьнауке и отвергли метафизику (хотя, стоит признать, лишь для того, чтобынекритично попасться на удочку метафизики природы Бюхнера и Молешотта). [232]

Закон общественного развития гораздо менее содержателен, чем метафизикаразвития. Он априорно ограничивает свои утверждения признанием того, чтоего действие может оказаться перечеркнутым вмешательством иных сил, не описанныхзаконом. В то же время он не признает никаких границ своего применения. Онпретендует на то, чтобы быть истинным всегда и везде; у него нет ни начала, никонца. Но при этом он не ссылается на некий рок, "безвольными и бессильными"жертвами которого мы являемся. Он раскрывает только внутренние, побудительныесилы наших стремлений, устанавливает обусловленность их законами природы. Кактаковой, закон выступает как Провидение, но предопределяющее не предназначениечеловека, а его действия и поведение.

Поскольку "научный" социализм представляет собой метафизическое учение,хилиастическое обетование спасения, бесполезно и бессмысленно вести с нимнаучные дискуссии. Разум не может победить мистические догмы. Фанатиков ничемунельзя научить, пока они не разобьют голову о стену. Но марксизм -_ это нетолько хилиазм. Он находился под сильным влиянием научного духа XIX века ипытался рационально обосновывать свое учение. С этими, и только этими, попыткамимы будем иметь дело в следующих главах.

Понимание общественной жизни древними определялось идеей судьбы. Обществодвижется к предначертанной божеством цели. Такое понимание вполне логично, если,говоря о прогрессе и регрессе, о революции и контрреволюции, действии ипротиводействии, использовать подход, столь популярный у многих историков иполитиков: история оценивается согласно тому, приближает ли она человечество кцели или, напротив, удаляет.

Наука об обществе, однако, начинается в тот момент, когда мыслительосвобождает себя от такого подхода и вообще от каких бы то ни было оценок. Наукаоб обществе телеологична в том смысле, в каком и должно быть каждое каузальноеисследование волеизъявления. [233] Но при этом представление о цели должно полностьюсодержаться в каузальном объяснении. В науке об обществе причинность остаетсяфундаментальным принципом познания, и ущерб ее высокому положению не может бытьнанесен телеологией [255*]. Поскольку наука не выносит суждений о целях, онане может ничего сказать об эволюции к более высокой стадии в том смысле, скажем,как об этом говорили Гегель и Маркс. [234] Ведьникак не доказано, что все развитие идет по восходящей или что каждаяпоследующая стадия является более высокой, чем предыдущая. Не в большей степениможно согласиться и с пессимистической концепцией истории, которая видит висторическом процессе только упадок, прогрессивное движение к дурному исходу.Поставить вопрос о движущих силах исторического развития -- значит задатьсявопросом о природе общества и о причинах изменения условий общественной жизни.Что такое общество, как оно возникло, как изменяется, -- только такие вопросыможет ставить перед собой научная социология.

Еще древние подметили, что общественная жизнь человека напоминаетбиологический процесс. Это уподобление лежит в основе знаменитой легенды оМенении Агриппе, донесенной до нас Ливием. [235] Общественная наука мало что приобрела, когда под обаяниемтриумфального развития биологии в XIX веке эта аналогия была доведена вмноготомных трудах до полного абсурда. Что пользы называть результатчеловеческой деятельности "межклеточной социальной субстанцией"? [256*] Что добавили к нашему пониманиюспоры ученых о том, какой орган общественного тела соответствует центральнойнервной системе? Лучшим комментарием к такого рода социологическим штудиям былозамечание одного политэконома, что уподобление денег крови, а денежногообращения -- кровообращению принесло экономической теории столько же пользы,сколько дало бы биологии уподобление крови деньгам, а кровообращения -- системеденежного обращения. Современная биология позаимствовала у науки об общественекоторые из своих важных понятий, как, например, развитие, разделение труда иборьба за существование. Но она не остановилась на метафорах и выводах поаналогии, а к своей пользе развила благоприобретенное. Биологическая социология,напротив, всего лишь развлекалась пустой словесной игрой со взятыми взаймысобственными понятиями. [238] Романтическое направление с его"органической" теорией государства, сделало еще меньше для уяснения социальныхвзаимоотношений. [239] Умышленное пренебрежениеважнейшим из достижений науки об обществе -- системой классической политическойэкономии -- лишило его возможности освоить ее часть -- учение о разделениитруда, которое должно быть исходным пунктом всей социологии так же, как онообразует исходный пункт новейшей биологии. [257*]

Одно только сравнение с биологическим организмом должно было бы научитьсоциологию, что организм может быть постигнут только как система органов. Новедь это означает именно то, что сущность организма составляет разделение труда.Только разделение труда делает из частей члены, в совместной работе которыхраспознается единство системы, организма [258*]. Это верно как для жизни растений и животных,так и для жизни общества. Именно в терминах разделения труда общественныйорганизм может быть уподоблен биологическому. Разделение труда есть tertiumcomparationis [240] давнишних аналогий.

Разделение труда есть фундаментальный закон организации всех форм жизни[259*]. Сначала он былустановлен в сфере общественной жизни, когда политэкономы подчеркивали значениеразделения труда в общественном хозяйстве. Сначала этот принцип был воспринят вбиологии -- в 1827 г. Мильн-Эдвардсом. [241] Тот факт, что разделениетруда можно рассматривать как общий закон, не должен мешать пониманию, что ондействует совсем по-разному на уровне организмов животных и растений и на уровнеорганизации человеческого общества. Как бы мы ни представляли сe6eпроисхождение, эволюцию и значение физиологического разделения труда, это неимеет ничего общего с природой разделения труда в обществе. Процессыдифференциации и интеграции однородных клеток совершенно отличны от процессов, врезультате которых самодостаточные индивидуумы соединяются в человеческоеобщество. Во втором случае разум и воля способствуют объединению прежденезависимых групп и превращению их в часть некоего целого, тогда как в первомслучае вмешательство этих сил невообразимо.

Даже в "животных сообществах" пчел и муравьев все движения и измененияпроисходят инстинктивно и бессознательно. Вполне возможно, что инстинкт такжеиграл ведущую роль в начале и на ранних стадиях образования общества. Копачеловек проявляет себя в качестве мыслящего, волеизъявляющего творения, он ужеявляется членом человеческого общества, поскольку невозможно представитьмыслящего человека потерянным одиноким существом". "Только среди людей человекстановится человеком" (Фихте). [242] Развитие разума и развитие общества -- один и тот жепроцесс. Весь дальнейший рост общественных отношений есть исключительныйрезультат действия воли. Общество есть продукт мысли и воли. Оно не существуетпомимо мысли и воли. Его бытие -- внутри человека, а не во внешнем мире. Изнутрионо проецируется наружу. Общество -- это сотрудничество, это общность вдействии. Определить общество как организм -- значит определить его как системуразделения труда [260*]. Чтобы оценить значимость этой идеи, нужно представить себе всецели, которые человек ставит перед собой, и все средства, которые он используетдля достижения этих целей. Сюда входят все взаимосвязи мысли и воли человека.Современный человек есть общественное существо не только в том смысле, что егоматериальные нужды не могут быть удовлетворены вне общества, но также в томотношении, что развитие его разума и способностей восприятия было бы невозможнымвне общества. Нельзя представить себе человека в виде изолированного существа;человечество существует только как общественное явление, и род людской вышел запределы животного мира только в силу того, что сотрудничество устанавливалообщественные связи между индивидуумами. Эволюция от человека-животного кчеловеку разумному была возможна и была осуществлена только благодаряобщественному сотрудничеству. Только так мы можем понять высказываниеАристотеля, что человек есть ???? ????????? [243].

Мы еще далеки от понимания последних и самых глубоких тайн жизни, законовпроисхождения живого. Раскроем ли мы их когда-либо? Сегодня нам известно лишьто, что при образовании организма из отдельных форм создается нечто, прежде несуществовавшее. Растения и животные представляют собой нечто большее, чемскопление отдельных клеток, а общество больше, чем сумма составляющих егоиндивидуумов. Мы еще не осознали полного значения этого факта. Наше мышление всееще ограничено механистической теорией сохранения энергии и вещества, которая неспособна помочь нам в понимании того, как один превращается в два. И опять длятого, чтобы расширить наше знание о природе жизни, понимание общественныхпроцессов должно опередить понимание биологических процессов.

Исторически разделение труда имеет два природных источника: неравенствочеловеческих способностей и разнообразие внешних условий жизни человека наземле. В действительности два этих факта сводятся к одному -- разнообразиюприроды, которая не повторяет себя, но творит бесконечную и неисчерпаемо богатуювселенную. Особенность нашего исследования, нацеленного на социологическоезнание, оправдывает отдельный анализ этих двух аспектов.

Очевидно, что как только поведение человека становится сознательным илогичным, оно подпадает под действие этих двух условий. В общем-то, они таковы,что буквально навязывают человечеству разделение труда. [261*] Старые и молодые,мужчины и женщины в сотрудничестве находят подходящее использование для своихразнообразных способностей. Здесь же зародыш и географического разделения труда:мужчина идет на охоту, а женщина к ручью за водой. Если бы сила и способностикаждого, так же как и внешние условия производства, были везде одинаковыми, идеяразделения труда никогда бы и не возникла. Сам по себе человек никогда бы недодумался до того, чтобы облегчить себе борьбу за существование сотрудничествоми разделением труда. Общественная жизнь не смогла бы возникнуть у людей содинаковыми от природы способностями в мире, наделенном географическимоднообразием [262*]. Может быть, люди бы объединялись поройдля решения задач, непосильных для отдельного человека, но подобные союзы ещедалеко не образуют общества. Такие отношения кратковременны и длятся, лишь покане решена общая задача. Для происхождения общественной жизни эти альянсы важнытолько тем, что, сближая людей, приносят осознание различий в природныхспособностях, а это в свою очередь дает начало разделению труда.

Как только разделение труда стало фактом, оно становится фактором дальнейшейдифференциации. Делается возможным дальнейшее совершенствование индивидуальныхспособностей, а благодаря этому сотрудничество становится все более и болеепроизводительным. Сотрудничая, человек оказывается в состоянии выполнять то, чтоему одному было бы не по силам, а посильные труды делаются болеепроизводительными. Понять значение всего этого можно лишь после того, какусловия роста производительности в условиях сотрудничества формулируются сдостаточной для анализа точностью.

Теория международного разделения труда представляетсобой важнейшее достижение классической политэкономии. Она показывает, что дотех пор, пока движение труда и капитала между странами не свободно,географическое разделение труда определяется не абсолютными, а относительнымирасходами на производство [263*]. Когда тот жепринцип был приложен к разделению труда между индивидами, обнаружилось, чтопреимущество возникает не только от сотрудничества с теми, кто превосходит тебяв том или ином отношении, но и от сотрудничества с теми, кто решительно во всехотношениях тебе уступает. Если благодаря своему превосходству над В Анужно 3 часа труда для производства единицы товара p и 2 часа дляпроизводства единицы товара q, а В соответственно нужно 5 и 4часа, тогда А выгодно сосредоточиться на производстве q, апроизводство р предоставить В. Если они оба затратят по 60 часовна каждый товар, тогда А произведет 20p+30q, В --12p +15q, а совместно они произведут 32p+45q. Если,однако, А затратит 120 часов на производство р, а В -- напроизводство q, тогда они произведут 24p+60q. Поскольку дляА меновая ценность р равна 3:2p, а для В --5:4q, общий результат будет больше, чем в первом случае, --32p+45q. Отсюда ясно, что углубление разделения труда всегдавыгодно для его участников. Тот, кто сотрудничает с менее одаренным, менееспособным и менее прилежным, выигрывает столько же, как и тот, кто сотрудничаетс более одаренным, более способным и более прилежным. Преимущество, даруемоеразделением труда, имеет общий характер; оно не ограничено теми случаями, когданужно выполнить работу, непосильную для одного.

Рост производительности в результате разделения труда способствуетобъединению. Этот рост учит человека смотреть на каждого скорее как на товарищав общей борьбе за благосостояние, чем как на конкурента в борьбе за выживание.Этот опыт обращает врагов в друзей, войну в мир и создает из разрозненных людейобщество. [264*]

Организм и организация столь же несхожи, как жизнь и машина, как цветокестественный и искусственный. В естественном растении каждая клетка живет своейсобственной жизнью и при этом находится в функциональном взаимодействии сдругими клетками. Как раз это самостоятельное и самодостаточное существование мыи называем жизнью. В искусственном растении отдельные части входят в целоетолько в той мере, в какой были успешны усилия того, кто соединил их. Только вмеру эффективности этой воли взаимосвязаны различные части в организации. Каждаячасть занимает выделенное ей место и покидает его лишь, так сказать, всоответствии с инструкцией. Внутри этой структуры части могут жить, т. е.существовать ради самих себя, только в той степени, в какой создатель структурыпредоставил им такую возможность. Лошадь, запряженная кучером, продолжает житькак лошадь. В организации, в "команде", лошадь столь же чужда повозке, какдвигатель автомобиля кузову. То, что происходит с частями, может бытьпротивоположно "организации", в которую они входят. Лошадь может выйти изповиновения, тонкая ткань, из которой сделаны искусственные цветы, можетраспасться под действием кислоты. С человеческими организациями дело обстоит неиначе. Подобно обществу, они представляют собой результат целенаправленногодействия. Но при этом они оказываются живыми не в большей степени, чем бумажнаяроза. Организация сохраняет единство только до тех пор, пока остаетсядейственной создавшая ее воля. Части, из которых составлена организация, связанытолько в той мере, в какой они удерживаются вместе волей создателя организации.Для батальона на параде существует лишь одна воля -- воля командира, в остальноморганизация, именуемая "батальон", является безжизненным механизмом. Вподавлении воли отдельного солдата, поскольку она не нужна для целей воинскогосоединения, и заключается суть военной муштры. При линейной тактике боя, когдаотряд не выступает как организация, действующая по команде, необходимо, чтобысолдат уже был "выдрессирован". В войсковой части нет жизни индивидуума: онможет жить как личность вне части, возможно, -- в борьбе с ней, но никогда вней.

Современная военная доктрина, предполагающая самостоятельные действияучастника схватки, пытается поставить на службу своим целям мысль и волюотдельного солдата, словом, его жизнь. Она рассчитывает на солдата не стольковымуштрованного, сколько обученного.

Организация основывается на господстве, организм -- на взаимности. Древниевсегда рассматривали мир как нечто организованное внешней силой и никогда -- какнечто само возникшее, органическое. Человек видел выструганную им стрелу. Онзнал, как сделал ее, как привел ее в движение. Поэтому про все остальное онспрашивал: как оно сделано и кто привел все это в движение. Он искал создателядля каждой формы жизни, автора -- для каждого изменения природы и находиланимистические объяснения. Так возникли боги. [246] Человеквидит организованную общину с ее правителями и подчиненными и соответственнопытается понять жизнь как организацию, а не как организм. Отсюда древнеепредставление о голове как о господине тела и использование того же термина"глава" для обозначения руководителя в организации.

Одним из величайших достижений науки стало осознание природы организма ипреодоление концепции организации как основной модели понимания мира. При всемуважении к мыслителям ранних эпох нужно сказать, что в области общественных наукосновные достижения датируются в основном XVIII веком, и главную роль в этомсыграла классическая политэкономия и ее непосредственные предшественники.Биология продолжила эту великолепную работу, отбросив все анимистические ивиталистские верования. [247] Для современной биологии голова больше не являетсяправителем тела, его венцом. В живущем теле больше нет ведущих и ведомых, нетконтраста цели и средства, господина и исполнителя. Есть только члены, органы.

Стремление "организовать" общество есть намерение столь же безумное, какпопытка расщепить живое растение на части, чтобы из этих мертвых частейсоставить новое. Вопрос об организации человечества можно поставить только послетого, как живой общественный организм будет убит. Уже в силу этогоколлективистские движения обречены на неудачу. Может быть, удастся создатьорганизацию, которая охватит всех людей. Но она навсегда останется толькоорганизацией, рядом с которой будет продолжаться общественная жизнь. Этаорганизация будет изменяться и подрываться силами общественной жизни, и она,конечно же, будет разрушена, как только предпримет попытку противопоставить себяэтим силам. Чтобы осуществить строй коллективизма, нужно сначала покончить совсякой жизнью общества, а уж затем строить коллективистское государство.Большевики, таким образом, вполне логичны в своем желании разорвать всетрадиционные общественные связи, разрушить здание общества, которое созидалосьбесчисленными столетиями, чтобы на руинах воздвигнуть новую структуру. Онитолько не учитывают того, что изолированные индивидуумы, между которыми несохранилось никаких общественных отношений, уже не являются хорошим материаломдля организации.

Организации возможны только до тех пор, пока они не направлены противорганического, не разрушают его. Все попытки принудить живую волю человекаслужить чему-то, чему он служить не хочет, обречены на провал. Организация можетпроцветать до тех пор, пока она опирается на волю тех, кого организует, и покаона служит их целям.

Общество -- это не только взаимодействие. Взаимодействуют и животные,например, когда волк ест ягненка или когда волк и волчица спариваются. Однако мыне говорим об обществе животных или об обществе волков. Волк и ягненок, волк иволчица являются членами одного организма -- организма природы. Но у этогоорганизма отсутствуют специфические характеристики общественного организма: онпребывает вне воли и деятельности. По той же причине отношения между полами неявляются сами по себе общественными отношениями. Когда мужчина и женщинасходятся, они следуют закону, который предписывает им место в природе. В этотмомент они подчиняются инстинкту. Общество существует только там, гдеволеизъявление делается совместным, а действие превращается в содействие.Совместно стремиться к целям, которые для отдельного человека недостижимы вовсеили достижимы с меньшей эффективностью, кооперироваться -- вот в чем общество.[265*]

Таким образом, общество является не целью, но средством, с помощью которогокаждый отдельный член общества стремится достичь собственных целей. И само-тообщество возможно лишь потому, что воля одного человека и воля другого находятсвязь в общем стремлении. Общая работа возникает из стремления к одному и томуже. Поскольку я могу получить желаемое, только если и мой ближний получитжелаемое, его воля и его деятельность становятся для меня средствами, с помощьюкоторых я достигаю собственных целей. Поскольку моя цель с необходимостьювключает его цель, моим намерением не может быть разрушение его воли. На этомфундаментальном факте строится вся общественная жизнь. [266*]

Принцип разделения труда пролил свет на природу общественного бытия. Кактолько было осознано значение разделения труда, знание об обществе стало быстроуглубляться, что легко видеть, сравнив Канта с теми, кто пришел после него.Выдвинутое экономистами в XVIII веке учение о разделении труда было еще далеконе разработано в тот период, когда писал Кант. Доктрине еще не доставалоточности, которую внесла рикардовская теория международной торговли. [250] Но учение о гармонииинтересов уже содержало все далеко идущие приложения, столь важные для теорииобщества. Кант не был затронут этими идеями. У него было единственное объяснениеобщества: существует некий импульс, побуждающий людей жить в обществе, ипротивоположный импульс, направленный к расколу общества. Противостояние этихдвух тенденций используется природой, чтобы вести человека к конечным,предустановленным ею целям [267*]. Трудно вообразить нечто более плоское,чем эта попытка представить общество турниром двух импульсов: к "общественнойжизни" и к "самоизоляции". [251] Она столь жеглубока, как объяснение действия опия его virtus dormitiva, cuius est naturasensus assupire [252].

Поскольку возникновение общества происходило по ту сторону пробуждениячеловеческой мысли и воли, под господством инстинктов, -- оно не может бытьпредметом социологического рассмотрения. Но это не значит, что социология должнапередать объяснение становления общества другой науке и принять сетьобщественных связей как данность. Ведь если мы решим, -- а таковнепосредственный вывод из отождествления общества и разделения труда, -- чтообразование общества не завершилось с появлением мыслящего и целеполагающегочеловеческого существа и что этот процесс продолжался в ходе историческогоразвития, то нам следует найти принцип, который бы сделал всю эту эволюциюумопостижимой. Этот принцип дает нам экономическая теория разделения труда.Существует высказывание, что цивилизация стала возможной в силу счастливогослучая, который сделал хозяйство с разделением труда много более продуктивным,чем без разделения. Сфера использования принципа разделения труда расширяетсявместе с осознанием того, что, чем дальше зашел этот процесс, темпроизводительнее сам труд. В этом смысле расширение сферы применения принципаразделения труда означает прогресс хозяйства, его приближение к цели --максимально возможному удовлетворению потребностей. Это одновременно является исоциальным прогрессом, поскольку предполагает интенсификацию общественныхотношений.

Только в этом смысле, при полном исключении всех телеологических илиэтических оценок, можно использовать термин "прогресс" в исследовании историиобщества. Мы предполагаем, что условия общественной жизни изменяются вопределенном направлении, и мы подвергаем каждое такое изменение отдельномуисследованию, чтобы проверить, действительно ли и в какой степени оно совпадаетс нашим предположением. Может случиться, что будут выдвинуты разныепредположения, каждое из которых окажется в той или иной степени соответствующимопыту. Возникнет проблема об отношениях между этими предположениями: независимыли они друг от друга или между ними есть внутренняя связь. Затем нам придетсяидти дальше и выяснять природу этой внутренней связи. Но все это останется врамках научного исследования, свободного от ценностных суждений, основанного нагипотезах о направлении последовательных изменений.

Если отбросить наивные теории эволюции общества, основанные на ценностныхсуждениях, в большинстве остальных мы найдем два крупных недостатка, которыеделают теории совершенно неудовлетворительными. Первый недостаток состоит в том,что принцип эволюции никак не связан с самим обществом. Ни закон Конта о трехстадиях развития интеллекта, ни пять стадий социально-психического развитияЛампрехта не дают нам ключа к пониманию внутренних и внешних зависимостей междуэволюцией разума и эволюцией общества. [253] Нам показывают, как действуетобщество, когда оно переходит на новую ступень развития, но нам-то нужно знатьбольше: какой закон управляет созданием и изменением общества. Измененияобщества истолковываются такими теориями как результат воздействия извне; нонам-то нужно понять их как действие неизменного закона. Второй недостатоксостоит в том, что все эти теории являются теориями стадий. В стадиальныхконцепциях на самом деле нет места для эволюции, т. е. для непрерывныхизменений, в которых мы могли бы усмотреть определенное направление. Этиконцепции не выходят за пределы утверждений об определенной последовательностисобытий; они не доказывают наличия причинных связей, которые объясняли бы этупоследовательность. В лучшем случае они устанавливают параллелизм развитияразных народов. Но одно дело -- разделить человеческую жизнь на детство, юность,зрелость и старость и совсем другое -- найти закон, управляющий ростом и упадкоморганизма. Каждой концепции стадий свойственна некая произвольность, иопределение стадий очень изменчиво.

Современная немецкая история народного хозяйства сделала, конечно же,правильный выбор, положив в основу теории эволюции принцип разделения труда.[254] Но она не сумела освободиться отстарой традиционной схемы стадиального развития. Ее теория до сих пор остаетсятеорией стадий. Так, Бюхер различает стадию замкнутого домашнего хозяйства(производство только для собственного потребления, хозяйство, не знающееобмена), стадию городской экономики (производство по заказу, стадия прямогообмена) и стадию народного хозяйства (производство на рынок, стадиятоварооборота) [268*].Шмоллер различает периоды деревенского, городского, территориального игосударственного хозяйства [269*]. Филипповичразличает замкнутое домашнее хозяйство и торговое хозяйство, а в рамкахторгового хозяйства он усматривает эпоху местной торговли, эпоху торговли,контролируемой государством и ограниченной территорией государства, и эпохусвободной торговли (развитое национальное хозяйство, капитализм)[270*]. Противэтих попыток загнать эволюцию в общую схему было выдвинуто много серьезныхвозражений. Не стоит обсуждать ценность таких классификаций для обнаружениясвойств определенных исторических эпох или степень полезности их каквспомогательного средства представления общей картины. В любом случаепользоваться ими нужно с большой разборчивостью. Бесплодный спор о хозяйственнойжизни древних народов показывает, сколь легко страсть классифицировать ведет кподмене исторической реальности схоластической игрой в слова. Длясоциологических исследований теории стадий бесполезны [271*]. При рассмотрении одной из самых важных исторических проблем -- онепрерывности исторического развития -- они заводят нас в тупик.

Решение этой проблемы пытаются найти обычно, либо принимая, что общественноеразвитие (под которым мы понимаем развитие разделения труда) представляет собойнепрерывную восходящую линию, либо утверждая, что каждый народ всегда долженпроходить заново все ступени прогресса. Оба предположения несообразны. Абсурдноговорить о непрерывности эволюции, когда мы отчетливо различаем в историипериоды упадка, периоды регресса в разделении труда. В то же время прогресс,достигнутый отдельными народами в совершенствовании системы разделения труда,никогда полностью не утрачивался. Достижения схватывались другими народами, чтоускоряло их развитие. Крушение античного мира, конечно же, отбросило на векаразвитие хозяйства. Но недавние исторические исследования показали, что связимежду экономической культурой античности и культурой средневековья были гораздосильнее, чем принято думать. Экономика обмена, конечно же, сильно пострадала отвеликого переселения народов, но пережила его. Города, служившие центрамиобмена, не были полностью разрушены, а бартерный обмен стал соединительнымзвеном между остатками городской жизни и новым развитием торговли[272*]. Городская культурасохранила фрагменты социальных достижений античности и перенесла их в жизньсредневековья.

Прогресс системы разделения труда целиком зависит от реализации еепреимуществ, т. е. -- более высокой производительности. Эта истина впервые былавысказана во фритредерских доктринах физиократов и в классической политэкономииXVIII века. [255] Но элементы ее обнаруживаются во всех аргументах в пользумира, прославляющих мир и осуждающих войну. История являет нам борьбу двухпринципов: принципа мира, способствующего развитию торговли, и принципамилитаристско-империалистического, который трактует человеческое общество не какдружелюбную систему разделения труда, но как насильственное подавление однихчленов общества другими. Империализм побеждает вновь и вновь. Либерализм неможет устоять до тех пор, пока свойственная массам склонность к мирному труду небудет осознана как важнейший закон эволюции общества. Там, где господствуетимпериализм, мир может быть только локальным и временным явлением: он длится недольше, чем позволяют обстоятельства. Интеллектуальная атмосфера империализма неблагоприятна для развития и расширения системы разделения труда внутригосударственных границ и практически враждебна распространению системыразделения труда через воздвигнутые между государствами военно-политическиебаррикады. Система разделения труда нуждается в свободе и мире. Только когдалиберальная мысль в XVIII столетии выдвинула философию мира и общественногосотрудничества, был заложен фундамент удивительного развития экономическойцивилизации того периода, который позднейшие империалистические исоциалистические доктрины заклеймили как эпоху грубого материализма, эгоизма икапитализма.

Нет ничего более превратного, чем вывод, который в этой связи сделалисторический материализм: общественный строй зависит от достигнутой ступенитехнического развития. Совершенно ошибочно широко известное высказывание Маркса:"Ручная мельница дает вам общество с сюзереном во главе, паровая мельница --общество с промышленным капиталистом". [273*] Этот вывод дажеформально некорректен. Попытка истолковать развитие общества как результатразвития техники является просто способом обойти проблему, никак ее не решая.Как в рамках такой концепции можно объяснить само развитие техники?

Фергюсон [256] показал, чторазвитие техники зависит от общественных отношений и что каждый век развитиятехники дает лишь то, что позволяет достигнутая ступень общественного разделениятруда [274*]. Технические усовершенствования возможнылишь там, где разделение труда создало почву для их использования.Механизированное производство обуви предполагает такое общество, где нанебольшом числе предприятий можно сконцентрировать производство обуви длядесятков тысяч или миллионов человек. В обществе самодостаточных крестьянскиххозяйств нет места для паровой мельницы. Только разделение труда можетнатолкнуть на мысль о механизации мукомольного производства. [275*]

Сведение всех общественных явлений к развитию системы разделения труда неимеет ничего общего с грубым и наивным материализмом технологических и другихматериалистических концепций истории. Но это не означает и недопустимогоограничения концепции общественных отношений, как склонны утверждатьпоследователи идеалистической философии. Такой подход не сводит общество толькок материальным аспектам бытия. Находящаяся вне хозяйственных отношений, сфераобщественной жизни представляет собой конечную цель, но продвижение к целинеобходимо подчинено закону всякого рационального действия; когда необходимоопределить путь -- мы попадаем в сферу экономического поведения.

Самым важным результатом системы разделения труда является то, что онапревращает независимого индивидуума в зависимое общественное существо. Поддействием системы разделения труда общественный человек изменяется подобноклетке, которая приспосабливается к жизни организма. Он приспосабливает себя кновым способам жизни, отбрасывает некоторые прежние силы и органы и развиваетдругие. Он делается односторонним. Целое племя романтиков, непреклонныхlaudatores temporis acti [257], оплакивало этот факт. Для них человекпрошлого, чьи силы были "гармонически" развиты, является идеалом, которомубольше не соответствует наше выродившееся племя. Они сторонники свертываниясистемы разделения труда, чем и объясняются их похвалы сельскохозяйственномутруду, а в конечном счете -- самодостаточному крестьянскому хозяйству.[276*]

В этом деле современные социалисты оказываются впереди всех. Маркс обещает,что при достижении высшей стадии коммунизма "исчезнет порабощающее человекаподчинение его разделению труда ... исчезнет вместе с этим противоположностьумственного и физического труда". [277*] Будет учитываться "потребностьчеловека в разнообразии". "Чередование умственного и физического труда""обеспечит гармоничность развития человека" [278*].

Мыуже имели дело с этой иллюзией [279*]. Если бы можно было осуществить все цели с затратой лишь тогоколичества труда, которое не тяготит человека и одновременно избавляет его отраздражения, вызываемого бездействием, тогда труд вовсе не был бы экономическимфактором. Даже независимый в экономическом отношении работник должен, какправило, трудиться и тогда, когда трудовые усилия уже не приносятудовлетворения. Можно предположить, что труд для него менее тягостен, чем дляспециализированного рабочего. В отличие от последнего он в начале каждого видадеятельности получает свежее чувство удовольствия от деятельности самой по себе.Но человек, несмотря ни на что, все дальше уходит по пути специализации труда впервую очередь потому, что рост производительности специализированного трудаболее чем вознаграждает его за потерю удовольствия от самого труда. Системаразделения труда не может быть ограничена без снижения производительности труда.Это справедливо для всех видов труда. Ошибочно думать, что можно сохранитьдостигнутый уровень производительности труда и одновременно уменьшить уровеньспециализации труда.

Упразднив систему разделения труда, мы не устраним вреда, причиняемого душе ителу работника специализацией, без общественного регресса. Заботиться о полнотечеловеческого бытия надлежит самому индивидууму. Средство от болезни -- впреобразованиях в сфере потребления, а не труда. Игра и спорт, наслаждениеискусством, чтение -- вот очевидные пути избавления.

Поиски гармонично развитого человека у истоков хозяйственного развития --тщетная задача. Почти совершенно независимый в экономическом отношении человек,каким мы его знаем на примере дальних хуторян, ничем не напоминает тоблагородное, гармонически развитое существо, которое воспето романтиками.Цивилизация есть продукт досуга и душевного мира, которые становятся возможнымитолько благодаря системе разделения труда. Нет ничего более ложного, чемпредположение, что человек появляется на арене истории с уже развитой,независимой индивидуальностью и только в ходе развития, ведущего к великомуобществу, он утрачивает вместе с материальной свободой и свою духовнуюнезависимость. Все исторические свидетельства, факты и наблюдения запримитивными обществами прямо противоречат этому предположению. У человекапримитивного общества вовсе отсутствует индивидуальность в нашем смысле слова.Два полинезийца похожи друг на друга гораздо больше, чем два современныхлондонца. Личность не была дарована человеку изначально. Она была приобретена входе эволюции общества [280*].

Эволюция общества в смысле развития системы разделения труда есть результатволи: она целиком зависит от воли человека. Мы не будем вдаваться в вопрос,можно ли каждый шаг в развитии системы разделения труда, а значит, и каждоеусиление общественных связей рассматривать как подъем на высшую ступень; намследует задаться другим вопросом: является ли такое развитие необходимостью?Является ли поступательное развитие общества содержанием истории? Возможны лиостановка развития или регресс общества?

Мы должны a priori отбросить любое предположение, что историческоеразвитие имеет цель в соответствии с "намерением" или "скрытой целью" природы,как это воображали Кант и Гегель и предполагал Маркс; но нам не обойтись безисследования вопроса: нет ли какого-либо закона, который делает рост обществанеизбежным? Первым требует рассмотрения закон естественного отбора. Болееразвитые общества становятся богаче, чем менее развитые. В силу этого у нихбольше возможностей предохранить своих членов от нищеты и убожества. Они лучшеснаряжены для защиты от врагов. Нас не должно вводить в заблуждение то, чтоболее богатые и более цивилизованные народы часто терпели поражение в войнах отнародов менее богатых и менее цивилизованных. Народы, пребывающие на болеевысоком этапе общественного развития, всегда были способны, по крайней мере,устоять перед превосходящими силами менее развитых народов. Только клонящиеся купадку народы, внутренне разложившиеся цивилизации поддавались натискувосходящих народов. Там, где более организованное общество уступало под ударамименее развитого народа, дело кончалось тем, что побежденные средствами культурыподчиняли себе победителей -- те принимали хозяйственный и социальный порядок идаже язык и веру покоренного племени.

Превосходство более развитого народа определяется не только материальнымблагосостоянием, но также численностью членов общества и качественно болеевысокой, надежностью внутренней структуры. Ведь более высокое развитие обществасостоит именно в расширении сферы общественной жизни, включении в системуразделения труда большего числа людей и более сильном захвате этой системойкаждого индивидуума. Развитое общество отличается от менее развитого болеетесным союзом своих членов; это предотвращает насильственное разрешениевнутренних конфликтов и создает замкнутую линию обороны перед любым внешнимврагом. В менее развитых обществах, где общественные связи слабее, а союз междуразличными частями общества представляет собой скорее конфедерацию на случайвойны, чем истинную сплоченность, основанную на совместном труде и экономическомсотрудничестве, разногласия разрушают общество легче и быстрее. Ведь военнаяконфедерация не создает такой уж прямой и сильной связи. По самой своей природеэто просто временный союз, который скрепляется перспективами минутногопреимущества, но распадается тотчас после победы над врагом, когда начинаетсясхватка за добычу. В борьбе против менее развитых обществ важнейшимпреимуществом более развитых всегда оказывалось отсутствие единства во вражескихрядах. Пребывающие на низших ступенях развития народы только изредка умудрялисьорганизовать сотрудничество ради больших военных начинаний. Внутренняяраздробленность всегда бывала причиной быстрого распада их армий. Примером могутслужить набеги монголов на центрально-европейские страны в XIII веке и попыткитурок проникнуть на Запад. [258] Превосходство промышленного общества над военным, еслииспользовать выражение Герберта Спенсера, определяется главным образом тем, чточисто военные союзы всегда распадаются в силу отсутствия внутреннего единства.[281*]

Развитию общества способствует и еще одно. Доказано, что все члены обществазаинтересованы в расширении влияния общества. Для высокоразвитого общественногоорганизма далеко не безразлично, продолжают ли другие народы вести экономическисамодостаточное существование, оставаясь на низшей ступени развития общества.Более развитые организмы заинтересованы в том, чтобы вовлечь менее развитые вхозяйственную и социальную общность, даже несмотря на то, что неразвитостьделает их в политическом и военном планах безвредными, а оккупация ихтерриторий, отличающихся, допустим, неблагоприятными природными условиямипроизводства, не обещает немедленных преимуществ. Мы видели, что расширениекруга вовлеченных в разделение труда всегда выгодно, так как и более развитыенароды могут выигрывать от сотрудничества с менее развитыми. Именно это стольчасто подталкивает народы высокоразвитых обществ к расширению радиусахозяйственной деятельности за счет поглощения прежде недоступных территорий.Преодоление замкнутости отсталых регионов Ближнего и Дальнего Востока, Африки иАмерики расчистило путь для создания мирового хозяйственного сообщества, так чтонакануне мировой войны нам уже грезилось вселенское общество. Прекратила ливойна полностью развитие в этом направлении или просто на время приостановилаего? Возможно ли, что это развитие может прекратиться и что общество может дажерегрессировать?

При подходе к этой проблеме не обойти другую -- проблему смерти народов.Принято говорить о том, что народы стареют и умирают, о молодых и старыхобществах. Сравнение хромает, как и все сравнения. При обсуждении такого родавещей следовало бы избегать метафор. В чем же сердцевина этой проблемы?

Ясно, что мы не должны путать ее с другой, не менее трудной проблемойизменения национальных особенностей. Тысячу или полторы тысячи лет назадгерманцы говорили не на таком языке, как сегодня, но в связи с этим мы и неподумаем сказать, что средневековая культура Германии "умерла". Напротив, мывидим в культуре Германии непрерывную цепь развития, идущего от "Хелианда" и"Евангелия" Отфрида (не говоря об утраченных памятниках литературы) до нашихдней. [259] Мы и на самом делеговорим о народах Померании и Пруссии, которые были ассимилированы в ходегерманской колонизации, что они вымерли, но вряд ли кто-либо заявит, что этинароды были "дряхлыми". [260] Чтобы избежать путаницы, приходитсяговорить о народах, умерших в молодости. Нас здесь не интересует трансформациянаций; наша проблема иная. Не идет разговор и об упадке государств. Это явление,хотя иногда и выглядит как результат одряхления народов, нередко вызваносовершенно иными причинами. Падение древнего польского государства не связано скаким-либо упадком польской цивилизации или польского народа. Оно не остановилоразвитие польского общества.

Факты, упоминаемые при разговоре о старении культур, обычно таковы:сокращение населения, уменьшение благосостояния и упадок городов. Историческаязначимость всех этих явлений делается ясной, как только мы начинаем видеть вдряхлении народов процесс свертывания системы разделения труда. Упадок древнегомира, например, был результатом движения общества вспять. Упадок Римской империибыл всего лишь результатом распада древнего общества, которое сначала достигловысокого уровня разделения труда, а затем скатилось к почти безденежнойэкономике. В результате этого города обезлюдели, деревенское населениеуменьшилось, а нищета и убожество распространились повсеместно просто потому,что хозяйство, стоящее на более низкой ступени развития системы разделениятруда, менее производительно. Постепенно технические навыки были утрачены,искусства пришли в упадок, научная мысль иссякла. Слово, наиболее адекватноописывающее этот процесс, -- разложение. Классическая культура умерла, потомучто классическое общество регрессировало [282*].

Смерть народа -- это регресс общества и деградация общественного разделениятруда. Что бы ни было причиной этого, в каждом отдельном случае в конечном счетевсе определяется ослаблением воли к общественному сотрудничеству. Прежде этомогло представляться нам непостижимой загадкой, но теперь, когда мы с ужасомнаблюдаем, как это происходит, нам легче понять проблему, хотя мы по прежнему нев силах осознать самые глубокие, конечные причины изменений.

Дух общества, дух общественного сотрудничества -- это то, что определяетвозникновение, дальнейшее развитие и сохранение общества. Как только он утрачен,общество распадается на составные элементы. Смерть народа есть результатрегресса общества, возврат от системы разделения труда к экономическойсамодостаточности отдельных производителей. Общественный организм распадается наклетки, с которых он и начинался. Человек остается, но общество погибает[283*].

Ничто не свидетельствует о том, что развитие общества должно идти повосходящей прямой. Стагнация и регресс общества -- исторические факты, которыемы не можем игнорировать. Мировая история представляет собой кладбище умершихцивилизаций, и сейчас в Индии и Восточной Азии мы видим масштабные примерыстагнирующей цивилизации.

Наша литературная и художественная клика, чье преувеличенное мнение о своейпустяковой продукции столь противоположно скромности и самокритичностидействительно великих художников, заявляет, что не столь уж важно сохранениеэкономического развития, если растет внутренняя культура. Но ведь любаявнутренняя культура требует внешних средств ее реализации, а эти внешниесредства могут быть добыты только хозяйственными усилиями. Когда в результатерегресса общественного сотрудничества падает производительность труда, следомидет падение внутренней культуры.

Все прежние цивилизации возникли и расцвели, не осознавая вполне внутренниезаконы развития культуры и значимость системы разделения труда и сотрудничества.В ходе своего развития им часто приходилось противостоять тенденциям идвижениям, враждебным цивилизации. Нередко они выходили победителями, но раноили поздно сдавались. Они подпадали под власть духа распада. Через социальнуюфилософию либерализма человек впервые пришел к осознанию законов развитияобщества и, также впервые, уяснил, на чем основывается прогресс культуры. В тотпериод можно было смотреть в будущее с большими надеждами. Казалось, чтооткрываются огромные перспективы. Но случилось иное. Либерализму пришлосьстолкнуться с противодействием милитаристско-националистических и прежде всегосоциалистическо-коммунистических доктрин, которые традиционно являютсяисточниками сил, разлагающих общество. Националистическая теория называет себяорганической, социалистическая называет себя социальной, но в действительностиобе по своему действию являются дезорганизующими и антисоциальными.

Среди всех претензий к системе свободной торговли и частной собственности нетболее дурацкой, чем обвинение, что это антиобщественная и индивидуалистическаясистема, ведущая к атомизации общества. Торговля не разъединяет, как утверждаютромантические энтузиасты автаркической организации небольших районов, аобъединяет. Первым источником общественных связей является система разделениятруда: это чистый и простой источник социальности. Защитники хозяйственнойсамодостаточности государств и народов стремятся к разложению общемировогообщества. Стремление к тому, чтобы методами классовой войны разрушить системуразделения труда в обществе, есть стремление антисоциальное.

Упадок общемирового общества, которое медленно формировалось два последнихстолетия под влиянием постепенного распространения либерализма, был бы абсолютнобеспрецедентной мировой катастрофой. Ни один народ не будет пощажен. Кто жебудет отстраивать разрушенный мир?

Разделение людей на собственников и не имеющих собственности возникло врезультате разделения труда.

Вторым великим достижением классической политэкономии и"индивидуалистической" теории общества было осознание в XVIII веке социальнойфункции частной собственности. До этого частная собственность всегдарассматривалась как что-то вроде привилегии немногих, как захват общегодостояния, как нечто хотя и неизбежное в некоторых ситуациях, но дурное сморальной точки зрения. Либерализм первым осознал, что социальная функциячастной собственности на средства производства заключается в передаче благ вруки тех, кто лучше умеет ими распоряжаться, т. е. в руки наиболее опытныхменеджеров. Отсюда следует, что нет ничего более чуждого существу собственности,чем особые привилегии для некоторых видов собственности и особая защита длянекоторых производителей. Любые ограничения вроде исключительных прав и другихпривилегий производителя затрудняют отправление социальных функций частнойсобственности. Либерализм борется против таких установлений с той же решимостью,что и против попыток ограничить свободу рабочих.

Собственник ни у кого ничего не отнимает. Никто не может оправдывать своюнищету богатством другого. Зависть толпы разгорается сильнее от подсчетов выгод,которые получили бы бедняки, если бы собственность была распределена равномерно.При этом не понимают, что объемы производства и национального дохода сутьвеличины не постоянные, а существенно зависящие от распределения собственности.При вмешательстве в эти дела возникает опасность, что собственность можетпопасть в руки тех, кто не столь уж умеет ее поддерживать, кто менее способен кпредвидению, кто хозяйствует менее рачительно; все это неминуемо приведет ксокращению производства. [284*] Идеи коммунистическогораспределения -- идеи атавистические. Они возвращают нас к временам, когдаобщества либо вовсе еще не существовало, либо оно было не столь развито, кактеперь, и когда объем производства был соответственно много ниже теперешнего. Вобществе, не знающем обмена, безземельный человек действовал вполне логично,когда центром своих притязаний делал перераспределение земель. Когда жесовременный пролетарий страстно жаждет подобного перераспределения, он проявляетполное непонимание природы общественного производства.

Социалистической идее передать средства производства в руки организованногообщества либерализм противопоставляет утверждение, что социалистическоепроизводство будет менее производительным. В ответ социализм гегелевской школыстремится доказать, что историческое развитие неизбежно ведет к упразднениючастной собственности на средства производства. [261]

Лассаль полагал, что "вся история законов состоит, вообще говоря, во всебольшем ограничении собственности индивидуума и в выведении все большего числаобъектов за рамки частной собственности". Тенденция к увеличению свободысобственности, просматриваемая в исторической эволюции, -- только видимость.Сколь бы "ни было парадоксальным представление о все ускоряющемся сокращениисферы частной собственности как принципа, определяющего культурное иисторическое развитие права", данное представление, согласно Лассалю, выдержалосамые придирчивые проверки. К сожалению, Лассаль не сообщает никакихподробностей этих проверок. По его собственным словам, он "уделил ему <этомупредставлению> лишь самое поверхностное внимание" [285*]. И никто другой после Лассаля непопытался представить нужные доказательства. Но если бы даже такая попытка былапредпринята, никакие факты служить доказательством необходимости такого развитияне могли бы. Концептуальные конструкции спекулятивной юриспруденции, погруженнойв море гегельянских идей, в лучшем случае смогли бы продемонстрировать прошлыетенденции. Предположение, что выявленные тенденции развития должны снеобходимостью продлиться и в будущее, весьма произвольно. Искомымдоказательством может быть лишь демонстрация того, что силы, определявшиеразвитие в прошлом, все еще действуют. Гегельянец Лассаль ничего такого несделал. Для него весь вопрос исчерпывается соображением, что "поступательноесужение сферы частной собственности не имеет другого основания, кромеположительного развития человеческой свободы" [286*]. Подогнавши свой закон эволюции к великой гегелевскойсхеме исторического развития, он выполнил все, что могла потребовать его школа.

Маркс видел недостатки гегелевской схемы развития. Он также полагалбесспорной истиной то, что ход исторического развития ведет от частнойсобственности к общественной. Но в отличие от Гегеля и Лассаля его не занималиидея собственности и юридическое понятие собственности. Частная собственность вее "политико-экономических аспектах" движется к полному уничтожению, "но онаделает это только путем развития, независящего от нее, бессознательного, противее воли происходящего и природой самого объекта обусловленного; только путемпорождения пролетариата как пролетариата -- этой нищеты, сознающей свою духовнуюи физическую нищету, этой обесчеловеченности, сознающей свою обесчеловеченность"[287*]. Так на сцену выводитсядоктрина классовой борьбы в качестве главного движущего элемента историческогоразвития.

Простейший способ изобразить развитие общества -- показать различие междудвумя тенденциями эволюции, которые можно условно назвать интенсивным иэкстенсивным развитием. Общество развивается и как субъект, и по отношению кобъекту. Развитие общества как субъекта -- это умножение числа членов общества;развитие по отношению к объекту -- это умножение целей деятельности. Системаразделения труда, которая первоначально была ограничена самым узким кругом,ближайшими соседями, постепенно становится все более универсальной, пока,наконец, не охватывает все человечество. Этот процесс еще далеко не завершен, ноон конечен. Когда все население земли включится в единую систему разделениятруда, цель будет достигнута. Наряду с расширением сети общественных связей идетпроцесс их интенсификации. Круг целей совместных действий все более расширяется;область заботы индивидуума только о собственном потреблении оказывается всеболее узкой. Не будем останавливаться здесь на вопросе, не приведет ли этотпроцесс, в конце концов, к специализации всякой производительной деятельности.

Развитие общества всегда означает сотрудничество в совместных действиях;общественная жизнь всегда предполагает мир, а не войну. Война и убийство всегдаантисоциальны. [288*] Все теории, которые рассматривали прогрессчеловечества как результат межгрупповых конфликтов, игнорировали эту истину.

Судьба индивидуума однозначно определена его бытием. Все, что он имеет, снеобходимостью определено его прошлым; а все, что будет, есть необходимыйрезультат того, что есть. В каждый данный момент ситуация представляет собойзавершение истории [289*]. Кто до конца понимает все это,сможет предвидеть будущее. Долгое время считалось необходимым, чтобычеловеческие воля и действия не могли воздействовать на ход вещей, поскольку небыло понято особое значение "вменения", этого хода мысли, неотъемлемого отвсякого рационального действия. Полагали, что причинное объяснение несовместимос идеей вменения. Теперь это не так. Экономическая теория, философия права иэтическое учение прояснили проблему вменения достаточно, чтобы устранить прежнеенепонимание.

Для упрощения исследования мы можем вычленить из единства, называемогоиндивидуумом, некоторые функциональные механизмы, но только помня, что этаоперация оправдана желанием облегчить анализ и никакого другого смысла не имеет.Попытки разделить, ориентируясь на некоторые внешние характеристики, то, чторазделено, в сущности, быть не может, в конечном счете, не выдерживаютиспытания. Только помня об этих ограничениях, можно попытаться выделить факторы,влияющие на жизнь индивидуума.

То, с чем человек рождается в этом мире, т. е. врожденное, мы называемнациональными, расовыми особенностями [290*]. Врожденное в человеке есть то, что накопленоисторией всех его предков, их судьбой и всем их опытом. Жизнь и судьбаиндивидуума не начинаются в момент рождения; они тянутся из бесконечного,невообразимого прошлого. Потомки наследуют предкам; этот факт не имеет отношенияк спору о наследовании приобретенных свойств.

После рождения начинается непосредственный опыт. Индивидуум начинаетиспытывать влияние окружения. Взаимодействуя с врожденными свойствами, этовлияние определяет бытие индивидуума в каждый момент его жизни. Окружениечеловека включает природу (почву, климат, питание, растительный и животный мир)и общество (социальные факторы и явления). К последним относят язык, положение впроцессе производства и обмена, идеологию и силы принуждения (неограниченное иупорядоченное насилие). Упорядоченную организацию насилия называют государством.

Со времен Дарвина мы склонны рассматривать зависимость человека от природногоокружения как борьбу с враждебными силами. Возразить на это было нечего до техпор, пока образное выражение не применили в сфере, где оно оказалось совершеннонеуместным и вызвало тяжкие ошибки. Когда формула дарвинизма, возникшая из идей,заимствованных биологией у общественных наук, вернулась в общественные науки,люди забыли о первоначальном значении этих идей. Так возникло это чудовищноеобразование -- социал-дарвинизм, который выродился в романтическое прославлениевойны и убийства и который в особенно большой степени ответствен за подавлениелиберальных идей и создание той интеллектуальной атмосферы, которая и привелачеловечество к мировой войне и сегодняшней социальной борьбе.

Хорошо известно, что Дарвин пребывал под сильным влиянием книги Мальтуса"Опыт о законе народонаселения". [263] Но Мальтус былдалек от того, чтобы видеть в борьбе необходимое общественное установление. ДажеДарвин, когда говорит о борьбе за существование, не всегда имеет в видусмертельную битву, борьбу на жизнь или смерть за места кормления или за самку.Он часто использует это выражение метафорически, чтобы указать на зависимостьживых существ друг от друга и от окружения [291*].Это метафора, и понимать ее буквально не следует. Путаница усугубляется, когдауравнивают борьбу за существование с войной на уничтожение, которая нередка улюдей, и стремятся соорудить теорию общества, основанную на борьбе засуществование.

Не имеющие социологического образования критики просто не знают того, чтомальтузианская теория народонаселения является лишь частью либеральной теорииобщества и может быть понята только в этих рамках. Сердцевиной либеральнойтеории общества является теория разделения труда. Лишь с ее учетом можноиспользовать закон народонаселения для истолкования общественных явлений.Общество представляет собой союз отдельных людей для лучшей эксплуатацииприродных условий существования; по самой сути своей эта концепция предполагаетне борьбу за существование, а взаимопомощь, которая является важным мотивом длявсех членов единого организма. В пределах общества борьбы нет, есть только мир.В действительности каждый акт борьбы прерывает общественные связи. Общество вцелом как организм ведет борьбу за существование с недружественными силами. Новнутри его, если общество полностью включило индивидуумов, царит толькосотрудничество. Ведь общество и есть не что иное, как сотрудничество. Всовременном обществе даже война не в силах разорвать все узы. В войне междугосударствами, признающими обязательность международного права, некоторые узысохраняются, хотя и ослабленными. Частицы мира выживают даже во время войны.

Частная собственность на средства производства образует в обществе механизмрегулирования, который поддерживает равновесие между имеющимися ограниченнымисредствами существования и менее ограниченными возможностями потребления.Установление зависимости доли каждого члена общества в общественном продукте оттого, что может быть ему экономически вменено, т. е. вменено его труду и егособственности, меняет механизм изменения численности членов общества. Вместоборьбы за существование, царящей в растительном и животном мире, регуляторомчисленности населения делается ограничение рождаемости под воздействиемобщественных сил. "Нравственное ограничение", ограничение числа детей всоответствии с положением в обществе, -- вот что приходит на смену борьбе засуществование.

В обществе нет борьбы за существование. Тяжкая ошибка предполагать, чтологично развитая либеральная теория общества может вести к другому выводу.Отдельные фразы в работе Мальтуса, которые могут быть истолкованы иначе, легкообъяснить тем, что первоначальный набросок своей знаменитой работы Мальтусзавершил до того, как он полностью постиг дух классической политэкономии. Вдоказательство того, что его учение не допускает иного толкования, можно указатьна тот факт, что до Спенсера и Дарвина никто и не помышлял рассматривать борьбуза существование (в современном значении этого выражения) как закончеловеческого общества. Дарвинизм первый выдвинул теории, в которых борьбаиндивидуумов, рас, народов и классов предстала основным фактором общественнойжизни; и именно в дарвинизме, который развился в кругах либеральнойинтеллигенции, теперь находят люди оружие для войны с ненавистным либерализмом.В гипотезах Дарвина, долго считавшихся неопровержимыми, марксизм [292*], расовый мистицизм и национализм нашли, как им кажется,несокрушимую основу своих учений. Особенно привержен популярным лозунгамдарвинизма современный империализм. [293*]

Дарвинизм, а точнее говоря, псевдодарвинистские теории общества, никогда несознавал той главной трудности, которая возникает при попытке применить кобщественным отношениям их лозунг борьбы за существование. В природе засуществование борется индивидуум. В природе исключительно редки явления, которыеможно было бы истолковать как проявление борьбы между группами животных.Конечно, бывают войны между группами муравьев, -- хотя вполне возможно, чтооднажды нам придется принять совсем другое объяснение тому, что мы здесьнаблюдаем [294*]. Теория общества, основанная на идеях дарвинизма, должна прийти ктому, чтобы объявить войну всех против всех естественной формой отношений междулюдьми и, таким образом, отвергнуть возможность каких-либо общественных связей.Либо эта теория должна объяснить, с одной стороны, почему в некоторых группахцарит и должен царить мир, а с другой стороны, почему принцип мирногообъединения, который и сделал возможным возникновение таких групп, не действуетвне их, так что группы обречены на взаимную вражду. Именно на этот рифнаталкиваются все антилиберальные теории общества. Нельзя признать закон,который управляет объединением всех немцев, всех долихокефалов [264]или всех пролетариев в особую нацию, расу или класс, действенным тольковнутри некоего коллектива. Антилиберальные теории общества предполагают,что совпадение интересов внутри групп самоочевидно и может быть принято безвсякого обсуждения, а потому и сосредоточивают все внимание на доказательстветого, что существуют межгрупповые конфликты интересов и что этот род конфликтовнеобходим как единственная движущая сила исторического развития. Но если войнаесть мать всех вещей, плодотворный источник исторического прогресса, тогданепонятно, зачем пресекать действие этого плодотворного фактора внутригосударств, народов, рас и классов. Если природа нуждается в войне, почему тогдане в войне всех против всех? Почему всего лишь в войне всех групп друг противдруга? Единственная теория, которая объясняет, как возможен мир междуиндивидуумами и как общество создается из объединения индивидуумов, -- этолиберальная теория общества как системы разделения труда. Но принятие этойтеории делает невозможной веру в то, что враждебность между группами есть некаянеобходимость. Если ганноверцы и бранденбуржцы мирно живут в обществе бок о бок,почему не могут так же жить немцы и французы? [265]

Социологический дарвинизм неспособен объяснить явление роста общества. Это нетеория общества, а "теория несоциальности" [295*].

Об упадке социологической мысли в последние десятилетия ясно свидетельствуеттот постыдный факт, что социальный дарвинизм начали теперь опровергать примерамивзаимопомощи, симбиотических отношений, которые биологи только недавнообнаружили в мире животных и растений. Кропоткин, дерзкий противник либеральнойтеории общества, никогда не понимавший, что именно он отрицает и с чемсражается, обнаружил у животных рудименты общественных связей и выдвинул их какпротивоположность конфликта. [266] Он противопоставил благоприятный принципвзаимопомощи разрушительному принципу войны на истребление [296*]. Биолог Каммерер[267], захваченный идеями марксистского социализма,продемонстрировал, что в природе принцип конфликта дополняется принципом помощи[297*]. В этом вопросе биологиявновь присоединяется к своему истоку, к социологии. Она несет с собойзаимствованный некогда у социологии принцип разделения труда. Она не учитсоциологию ничему новому, что не было бы уже ранее включено в теорию разделениятруда, как ее сформулировала презираемая классическая политэкономия.

Теории общества, основанные на естественном праве, начинают с догмы оравенстве всех людей. Раз все равны, за каждым естественное право требовать,чтобы к нему относились, как к полноправному члену общества, и попытка отнятьжизнь была бы нарушением естественного права на жизнь. Так формулируютсяпостулаты мира, всеохватности общества и равенства всех его членов. В то жевремя либеральная теория выводит эти принципы из концепции полезности. Длялиберализма понятия "человек" и "общественный человек" тождественны. Обществоготово принять в качестве своего члена каждого, кто готов жить в мире исовместном труде. Всем выгодно, чтобы к каждому относились как к полноправному иравноправному гражданину. Но с теми, кто пренебрегает преимуществами мирногосовместного труда, предпочитает раздор и отказывается от приспособления кобщественному порядку, следует сражаться, как с опасным животным. Следуетпринять такую установку в отношении антиобщественных преступников и дикихплемен. Либерализм одобряет только оборонительные войны. Он рассматривает войнувне ситуаций защиты как антиобщественное явление, которое ведет к уничтожениюобщественного сотрудничества.

Отказываясь замечать фундаментальное различие между войной и конкуренцией,антилиберальные общественные теории стремятся дискредитировать либеральныйпринцип мира. В исходном смысле слова бой означает схватку не на жизнь, а насмерть между человеком и животными. Общественная жизнь человека начинается спреодоления инстинктов и иных побуждений к схватке на смерть. Историядемонстрирует нам постепенный отказ от стычки как формы общественных отношений.Драки становятся более редкими и менее напряженными. Побежденного больше неуничтожают; если общество может включить его в свои ряды, жизнь ему сохраняют.Появляются правила войны, что смягчает их. Тем не менее, войны и революцииостаются средствами разрушения и уничтожения. По этой причине либерализм никогдане упускает случая, чтобы подчеркнуть их антиобщественный характер.

Когда конкуренцию называют конкурентной войной или просто войной -- этометафора. Цель войны -- уничтожение; цель конкуренции -- созидание.Экономическая конкуренция ведет к тому, чтобы производство осуществлялось самымрациональным способом. Здесь, как и везде, задачей является отбор лучшего. Этофундаментальный принцип общественного сотрудничества, без которого немыслимаобщественная жизнь. Без той или иной формы конкуренции, хотя бы в видеэкзаменов, не может существовать даже социалистическое общество. Эффективностьсоциалистического строя жизни будет зависеть от того, сумеют ли сделатьконкуренцию достаточно жесткой и энергичной, чтобы осуществлять надлежащийотбор.

Значение метафоры, уподобляющей конкуренцию сражению, раскрывается следующимитремя сравнениями. Во-первых, ясно, что между сражающимися сторонами существуюттакие же враждебность и конфликт интересов, как и между конкурентами. Ненавистьмелкого лавочника к своему более удачливому сопернику может быть не менеенапряженной, чем ненависть южных славян к мусульманам. [268] Но чувства, которые побуждают человека кдействию, не имеют отношения к социальной функции этих действий. Чувства неимеют значения до тех пор, пока действия ограничиваются нормами общественногопорядка.

Во-вторых, и война, и конкуренция осуществляют функцию отбора. В какойстепени война осуществляет отбор наилучших -- неясно; ниже мы покажем, что, помнению многих людей, войны иреволюции отбирают наихудших. В любом случае, несмотря на тождество функций,не следует забывать о существенном различии между войной и конкуренцией.

В-третьих, сравнивают последствия поражения для побежденных. Говорят часто обуничтожении побежденных, но при этом не отдают себе отчет, что в одном случаеслово "уничтожен" используется как метафора. Потерпевший поражение в боюдействительно убит, хотя в современной войне выживших пленников щадят,все-таки льется кровь. Говорят, что в конкурентной борьбе уничтожаютсяхозяйственные единицы. Но в действительности ведь это означает просто то, чтопроигравшим навязывают в структуре общественного разделения труда совсем иноеположение, чем им хотелось бы. Это никоим образом не обрекает их на голоднуюсмерть. В капиталистическом обществе для каждого есть хлеб и место. Егоспособность к росту обеспечивает каждому работнику средства к существованию.Постоянная безработица нехарактерна для свободного капитализма.

Война в исходном, действительном значении этого слова есть антиобщественноеявление. Среди воюющих сотрудничество -- основной элемент общественных отношений-- делается невозможным, и оно разрушается там, где оно уже существовало.Конкуренция, напротив, есть элемент общественного сотрудничества, она являетсяруководящим принципом организации общественной жизни. С социологической точкизрения конкуренция и война являются крайними противоположностями.

На этом должна базироваться оценка всех теорий, для которых сущностьобщественного развития представляется войной противостоящих групп. Классоваяборьба, расовые конфликты и национальные войны не могут быть созидательнымпринципом. На фундаменте разрушения и уничтожения никакого здания не построишь.

Язык -- важнейший посредник в общественном сотрудничестве. Язык прокладываетмосты через пропасти, разделяющие индивидуумов, и только с его помощью человекможет сообщить другому, что им движет. Не стоит здесь обсуждать более широкозначение языка для мысли и воли: как он обусловливает мысль и волю и какобезъязыченная мысль обращается просто в инстинкт, а лишенная языка воля -- впобуждение [298*]. Мысль также есть общественный феномен; она не продуктизолированного духа, но дитя взаимовлияния и взаимообогащения людей,стремящихся, объединив свои силы, к одним целям. Труд одинокого мыслителя,размышляющего в уединении о мало кого заботящих проблемах, также есть разговор,диалог с богатствами мысли, которые как плоды духовной работы многих поколенийзапечатлены в языке в виде понятий повседневной речи и в литературной традиции.Мысль связана с языком. Здания концепций сооружаются из элементов языка.

Дух человека живет только в языке; только благодаря Слову человексовершает прорыв от темной неопределенности и смутности инстинкта к казавшейсянедостижимой ясности. Мышление и мысль неотделимы от языка, в котором они берутначало. Когда-нибудь мы, быть может, придем к единому мировому языку, но,конечно, не тем путем, который пытаются проложить изобретатели волапюка,эсперанто и иных подобных "изделий". [269] Трудности созданияуниверсального языка и общего взаимопонимания людей не могут быть разрешеныметодом подбора идентичных комбинаций слогов для повседневного словаря, которымбудут пользоваться люди, не думающие о том, что они говорят. Непереводимыйкомпонент понятий, вибрирующий в их словах, разделяет языки в не меньшейстепени, чем разнообразие звуков, которые допускают любые перестановки. Дажекогда по всему миру научатся одинаково произносить слова "официант" или "порог",это не уничтожит пропасти, которая разделяет народы и языки. Но есликогда-нибудь мы придем к тому, что все сказанное на одном языке сможет бытьпередано на другом без малейших потерь смысла, то это и будет обретением единогоязыка, даже если при этом мы не достигнем одинакового звучания слогов. Тогдаразличные языки обратятся просто в разные диалекты одного языка, инепереводимость слова перестанет быть препятствием передачи мысли от одногонарода другому.

Пока этот день не настал -- а он, быть может, никогда не настанет, -- средирядом живущих и говорящих на разных языках людей неизбежно будут возникатьполитические напряжения, которые могут привести к развитию серьезныхполитических противоречий [299*]. Прямо или косвенно, но эти раздорыответственны за современную "ненависть" между народами, на которой иосновывается новейший империализм.

Теория империализма упрощает свою задачу, когда ограничивает еедоказательством того, что конфликты между народами существуют. Для полнотыаргументации следовало бы также показать, что существует и солидарностьинтересов внутри народов. Националистическо-империалистическая доктринапоявилась как реакция на учение о вселенской солидарности, бывшее частьюфритредерской доктрины. Она застала духовную атмосферу космополитической идеимирового гражданства и братства народов, и ей казалось, что необходимо лишьдоказать наличие противоречивых интересов разных народов. При этом просмотрелитот факт, что все аргументы, свидетельствующие о несовместимости национальныхинтересов, можно с тем же основанием использовать для доказательстванесовместимости региональных и даже личных интересов. Если немцам вреднопотреблять английские ткани и русское зерно, то точно так же берлинцам должнынаносить вред баварское пиво и рейнские вина. Если дурно допускать, чтобыразделение труда перешагивало за государственные границы, то в конце концоввообще лучше всего было бы вернуться к самодостаточности домашнего хозяйства.Лозунг "Долой иностранные товары!", если принять все выводы из него, приведетнас к полному упразднению системы разделения труда. Ведь принцип, согласнокоторому представляется выгодным международной разделение труда,универсален и действителен по отношению к разделению труда вообще.

Не случайно, что из всех народов именно немцы обладали наименьшим чувствомнациональной сплоченности и последними из всех европейских народов пришли кпониманию идеи политического объединения всего народа в одном государстве. Идеянационального объединения есть плод либерализма, свободной торговли и системыlaisser faire. [270] Немецкий народ, немалаячасть которого живет на положении национального меньшинства среди иноязычныхнародов, одним из первых ощутил ущерб от национального притеснения. Но так какон отвергал либерализм, у него не было духовных средств для преодолениярегионального сепаратизма и особых устремлений различных групп. И опять-таки неслучайно, что чувство национальной сплоченности ни у кого не развито стольсильно, как у англосаксов -- у классического народа либерализма.

Империалисты впадают в фатальное заблуждение, когда считают, что возможноусилить национальную сплоченность отрицанием космополитизма. Они не понимают,что основная антиобщественная компонента их доктрины должна при логическипоследовательном ее применении расколоть любую общность.

Научное знание о врожденных качествах человека пока еще только зарождается. Онаследственных свойствах индивидуума нам известно лишь, что одни люди отрождения одарены больше других. Мы не знаем, где искать причины разницы междухорошим и плохим. Мы знаем только, что люди различны по своим физическим ипсихическим свойствам. Мы знаем, что некоторые семьи, племена и группы племенимеют сходные характерные особенности. Мы знаем, что есть основания различатьрасы и расовые особенности индивидуумов. Но пока что попытки обнаружитьсоматические характеристики рас были безрезультатными. Одно время думали, чточерепной индекс может служить показателем расовой принадлежности, но теперьясно, что нет никакой связи между черепным индексом и психическими и умственнымиособенностями индивидуума и что антропологическая школа Ляпужа заблуждалась.[271] Недавние измерения показали, чтодлинноголовые люди не всегда блондины, добрые, благородные и культурные, акруглоголовые не всегда брюнеты, злые, посредственные и некультурные. Самыедлинные головы имеют австралийские аборигены, эскимосы и кафры. Среди величайшихгениев было много круглоголовых. Черепной индекс Канта был равен 88[300*]. Появились основания считать, что изменениячерепного индекса могут и не быть результатом смешения рас, а иметь причинойизменения образа жизни и географического окружения [301*].

Зла не хватает для описания процедур, используемых "расовыми экспертами". Ониустанавливают критерии расовых различий совершенно произвольно. Больше думающиео звонких лозунгах для политической борьбы, чем о прогрессе знания, онипренебрегают всеми требованиями научного исследования. А критики этогодилетантизма относятся к своей задаче легкомысленно. Они обращают вниманиеисключительно на конкретный облик, который придают расовой теории отдельныеавторы, на высказывания об отдельных расах, их физических и умственных признакахи свойствах. Даже когда доказывается, что произвольные, лишенные всякогооснования и противоречивые гипотезы Гобино и Чемберлена должны быть отброшеныкак пустые химеры, при этом не затрагивается корень расовой теории, не связанныйс разделением рас на благородные и подлые. [272]

В теории Гобино раса есть начало всего; созданная особым актом творения, онанаделена особыми качествами. Влияние окружения оценивается как незначительное:смешение рас создает ублюдков, у которых хорошие наследственные свойстваблагородной расы затухают или исчезают вовсе. Чтобы оспорить социологическую"ценность" расовой теории, недостаточно доказать неосновательность подобныхутверждений или показать, что расы есть результат эволюции, протекавшей подвоздействием чрезвычайно различных факторов. Этому возражению можнопротивопоставить тезис, что длительно действовавшие факторы способствовалипоявлению одной или нескольких рас с чрезвычайно благоприятными свойствами и чтопредставители этих рас благодаря этим преимуществам настолько далеко обошливсех, что другие расы должны признать их первенство. В своем современном видетеория рас и на самом деле выдвигает аргументы такого рода. Необходимопроанализировать эту форму расовой теории и выяснить, как она соотносится сразвитой в данной книге теорией трудового общественного сотрудничества[302*].

Совершенно ясно, что расовая теория не враждебна учению о разделении труда.Они вполне совместимы. Можно предположить, что умственные и волевые качества расразличны, а потому они весьма неравны по своей способности создавать общество, иболее того, что совершенные расы отличает как раз особая склонность к усилениюобщественного сотрудничества. Эта гипотеза бросает свет на некоторые аспектыэволюции общества, которые при другом подходе понять нелегко. Она позволяет намобъяснить развитие и упадок системы общественного разделения труда, процветаниеи упадок цивилизаций. Мы оставляем открытым вопрос о логичности этой гипотезы идругих, выстроенных на ее основе. Сейчас нас занимает иное. Нам нужно здесьпоказать, что расовая теория легко совместима с теорией общественногосотрудничества.

Когда расовая теория сражается с постулатом естественного права о равенстве иравных правах человека, она не затрагивает либеральную концепцию свободнойторговли. Ведь либерализм выступает в защиту свободы рабочих не с позицийестественного права, а потому, что считает несвободный труд (т. е. отсутствиеполного вознаграждения работника в соответствии с продуктом, экономическивменяемым его труду, и отрыв дохода от производительности труда) менеепроизводительным, чем свободный. Аргументы расовой теории не опровергаютутверждений теории свободной торговли относительно роли расширения системыобщественного разделения труда. Можно утверждать, что расы отличаются по своейталантливости и свойствам характера и что нет надежд на выравнивание этихразличий. Но теория свободной торговли показывает, что даже самые одаренные расывыигрывают от объединения усилий с менее способными и что общественноесотрудничество приносит им преимущества более высокой производительности впроцессе общего труда [303*].

Расовая теория вступает в конфликт с либеральной теорией общества, когда онаначинает проповедовать борьбу между расами. При этом она использует те жеаргументы, что и другие милитаристские теории общества. Высказывание Гераклита о том, что "война есть отец всех вещей",является недоказуемой догмой [273].Невозможно показать, каким образом общественные структуры возникают изразрушения и уничтожения. Нет, адепты расовой теории -- в той мере, в какой онипытаются быть беспристрастными, а не просто следовать своей склонности кидеологии милитаризма и конфликта, -- должны признать, что война должна бытьосуждена как раз с точки зрения отбора. Ляпуж показал, что только у примитивныхплемен война осуществляет отбор самых сильных и одаренных; у цивилизованныхнародов она ведет к упадку расы в силу неблагоприятного отбора. [304*] Скореебудут убиты пригодные к военной службе, чем непригодные, которые попадают нафронт позже всех, если попадают вообще. Выжившие на войне с меньшей вероятностью-- из-за различных увечий -- дадут здоровое потомство.

Результаты научного исследования рас никоим образом не могут опровергнутьлиберальную теорию развития общества. Они скорее подтверждают ее. Расовые теорииГобино и многих других возникли из чувств горечи и обиды военных и дворян набуржуазную демократию и капиталистическую экономику. Для обслуживания насущныхпотребностей современного империализма они впитали старые теории насилия ивойны. Но их критические суждения могут затронуть только лозунги старойфилософии естественного права. Они совершенно непригодны применительно клиберализму. Даже расовая теория не может пошатнуть утверждения, что цивилизацияпредставляет собой результат мирного сотрудничества.

В каждый данный момент положение индивидуума в общественном хозяйствеопределяет его отношения с другими членами общества. Он связан с нимиотношениями обмена как дающий и получающий, как продавец и покупатель. Положениев обществе не предопределяет однозначно его деятельность. Можно бытьодновременно землевладельцем, капиталистом и получать заработную плату; другойможет быть одновременно предпринимателем, служащим и землевладельцем; третий --предпринимателем, капиталистом, землевладельцем и т. д. Можно производить сыр икорзинки и при этом подрабатывать поденщиной. Но даже положение тех, ктозанимает примерно одинаковые позиции, не вполне идентично. Даже в качествепотребителя один человек отличается от другого своими особыми нуждами. На рынкевсегда выступают отдельные индивидуумы. В свободной экономике рынок даетпроявиться индивидуальным отличиям; как не без сожаления порой говорят, -- рынок"атомизирует". Даже Марксу пришлось отметить это: "Так как куплии продажи совершаются лишь между отдельными индивидуумами, то недопустимо искатьв них отношения между целыми общественными классами". [305*]

Обозначая термином "класс" всех тех, кто занимает примерно одинаковые позициив обществе, важно помнить, что мы так и не ответили на вопрос: принадлежит ликлассам какая-либо особая роль в общественной жизни. Сами по себе схемы иклассификации не обладают никакой познавательной ценностью. Научное значениепонятия определяется его местом в теории; вне теоретического контекста этопросто интеллектуальная игрушка. Ссылка на то, что различие общественныхположений людей делает бесспорным существование классов, вовсе не доказываетполезности теории классов. Важен ведь не сам факт различий в общественномположении индивидуумов, но то, какое значение этот факт имеет в жизни общества.

Давно признано, что противоположность между богатыми и бедными подобно всемдругим экономическим оппозициям играет важную роль в политике. Столь же хорошоизвестно значение кастовых и сословных различий, т. е. различий в правовомположении, в неравенстве перед законом. Классическая политэкономия не отрицалаэтого. Но она показала, что все эти противоположности суть результатыизвращенных политических установлении. Согласно классической политэкономии,интересы индивидуумов, будучи правильно понятыми, никогда не бывают полностьюнесовместимыми. Вера в противоположность интересов, столь важная прежде,проистекает из непонимания естественных законов общественной жизни. Стоит толькоосознать, что все верно понятые интересы совпадают, -- старые аргументыперестают служить в политической борьбе.

Но классическая политэкономия, которая провозглашала солидарность интересов,сама заложила краеугольный камень новой теории классовых противоречий.Меркантилисты центром экономической теории, которая была для них теориейобъективного богатства, сделали экономические блага. Великим достижениемклассиков в этом отношении было то, что за благами они увидели хозяйствующегочеловека. Этим они подготовили путь для современной политической экономии,которая центром системы сделала человека с его субъективными ценностнымипредпочтениями. Система, в которой человек и экономические блага рассматриваютсяв одной плоскости, неизбежно распадается на две части. Одна становится теориейпроизводства богатства, а другая -- распределения. Чем ближе экономика к точнойнауке, чем в большей степени она превращается в каталактику [275], тем менее удовлетворительна эта концепция. Но понятиераспределения еще остается, и с ним невольно связано представление о границемежду процессами производства и распределения: блага сначала общественнопроизводятся, а затем распределяются. Неразрывность производства и"распределения" в капиталистической экономике может быть уяснена лишь в тоймере, в какой вытесняется это злополучное словцо [306*].

Но если термин "распределение" принят и проблема вменения истолковывается какпроблема распределения, недоразумений не избежать. Ведь теория вменения, или,если использовать термин, более соответствующий классической постановкепроблемы, теория дохода должна различать разные категории факторов производства,при том, что на деле ко всем этим факторам равно применим основной законформирования ценности. "Труд" отделяется от "капитала" и от "земли". При такомподходе нет ничего естественней, чем рассматривать работников, капиталистов иземлевладельцев как отдельные классы, что и сделал первым Рикардо в предисловиик своим "Началам политической экономии". Тот факт, что классики не расщепили"прибыль" на составные части, только усилил эту тенденцию, и в результате мыполучили картину общества, разделенного на три основных класса.

Рикардо пошел и дальше. Показав, как "на разных стадиях общественногоразвития" [307*] изменяются пропорциипроизведенного продукта, поступающие в распоряжение каждого из трех классов, онсделал возможным динамическое рассмотрение классовых противоречий. В этом у негонашлись последователи. Именно здесь Маркс выступил со своей экономическойтеорией, которую он выдвинул в "Капитале". В своих ранних работах, особенно вовведении к "Коммунистическому Манифесту", Маркс рассматривал классы и классовыепротиворечия в прежних терминах -- как противоположность правовых позиций иблагосостояния. Связь между двумя идеями была обеспечена благодаря представлениюо современных отношениях в промышленности как о господстве капиталиста надрабочими. Но даже в "Капитале" Маркс не дает точного определения понятия"класс", несмотря на фундаментальную важность этого понятия для его теории. Несформулировав понятия "класс", он ограничивается перечислением "основныхклассов", на которые делится современное капиталистическое общество[308*]. Здесь он следуетклассификации Рикардо, хотя для последнего деление на классы было лишь элементомтеории каталактики.

Успех марксистской теории классов и классовой борьбы был грандиозным. СегодняМарксовы положения о делении общества на классы и постоянстве непреодолимыхклассовых противоречий приняты почти всеми. Даже те, кто желает классового мираи стремится к нему, как правило, не оспаривают утверждения о реальнойпротивоположности классовых интересов и классовой борьбы. Но сама концепцияклассов остается столь же неопределенной, как и прежде. Для последователейМаркса, как и для него самого эта концепция переливается всеми цветами радуги.

Если в соответствии с логикой "Капитала" эта концепция строится напроводившемся классической школой разделении факторов производства, тогдаклассификация, которая была изобретена для нужд теории обмена и только в нейправомерна, становится основой общего социологического знания. Упускается извиду, что объединение факторов производства в две, три или четыре большие группыбыло произведено только для удобств экономической теории и только в этомконтексте имеет какой-либо смысл. Классификация факторов производствапредставляет собой классификацию функций, а не людей или групп людей; разделениеподчинено исключительно целям каталактики, которую оно и должно обслуживать.Выделение земли, например, вызвано особым положением земельной ренты вклассической теории. В соответствии с теорией особенность земли как блага в том,что при некоторых предпосылках она может приносить рентный доход. Подобнымобразом положение капитала как источника прибыли и труда как источниказаработной платы определяется особенностями классической системы. В позднейшихрешениях проблемы распределения, когда "прибыль" классической школы быларазделена на предпринимательский доход и на процент с капитала, группировкарешительно изменилась. В современной теории вменения группировка факторовпроизводства в соответствии со схемами классической теории не имеет болееникакого значения. То, что раньше называлось проблемой распределения, теперьпревратилось в проблему образования цен на блага высших порядков. Стараятерминология сохранилась только в силу консерватизма научной классификации. Духутеории вменения гораздо больше соответствовала бы совершенно другая группировка,например разделение источников доходов на статические и динамические.

Существенно важно то, что никакая политэкономическая система не выделяетопределенную группу производственных факторов как некое единство по природнымсвойствам или по способу их применения. Непонимание этого и составляет тягчайшуюошибку теории экономических классов. Эта теория исходит из наивногопредположения о природности внутренних связей тех факторов производства, которыебыли выделены в единую группу только для аналитических целей. Она конструируетнекую однородную землю, которая пригодна для любых сельскохозяйственных целей, инекий однородный труд, который может производить что угодно. Ради большейреалистичности теория пошла на уступки и ввела различение сельскохозяйственнойземли, земли для горных разработок и городской земли, так же какквалифицированного и неквалифицированного труда. Но эти уступки не улучшилиситуации. Квалифицированный труд -- такая же абстракция, как и труд вообще, асельскохозяйственная земля не более конкретна, чем просто земля. Особенносущественно, что эти абстракции не охватывают как раз те характеристикиобъектов, которые являются решающими для социологического осмысления. Если речьидет об особенностях ценообразования, мы можем при некоторых условияхпротивопоставить три следующие группы: землю, капитал и труд. Но отсюда вовсе неследует, что эта группировка приемлема и в тех случаях, когда мы рассматриваемсовсем другие проблемы.