НАРОД Создав «Общероссийский народный фронт», Путин объявил символическую ...

ШАНТАЖ расщеплением

Как устроены были доходы Российского государства во второй половине 1990-х годов, когда его расходы финансировались помощью МВФ? Несомненно, Россия, не получала бы стабилизационных кредитов от МВФ, если бы критерии фонда строго выдерживались. Россия, тем не менее, получала значительные суммы. (Кстати, заложившие основу для формирования в будущем двух раздельных схем финансирования – общества и его правящей элиты. Последняя перешла на теневую ликвидность при освоении кредитов МВФ.)

Под что правительство Ельцина получало довольно большие кредиты? Почему под эти долги росли российские ценные бумаги, а на их рост ориентировались игры азартных инвесторов? Нефть не была этим залогом. Промышленность и банки сдулись. Земля не стала этим залогом. В России до сих пор нет земли, в точном смысле находящейся в частной собственности бесспорно. Тогда что же?

Деньгами МВФ заливали российские ядерные активы и ракетно-пусковые шахты. Команда Ельцина прекрасно сыграла на ядерных страхах США. Ядерный страх и был реальным обеспечением кредитов МБ и МВФ.

Боялись не пуска ракеты в направлении США – боялись выхода расщепляющихся материалов, кадров и ноу-хау российских ядерных сил на рынки третьего мира. Как это сделали Пакистан и Северная Корея для Ирака, Ливии и т. д.

Тогда не было обвинений России в petrol state. Но едва ли это была респектабельная форма получения денег. Ядерное запугивание – очень плохой залог. Чтобы продолжать извлекать из него выгоду, стране пришлось бы нагнетать страхи (с риском разделить судьбу Саддама Хусейна). Шантажируя США своей невменяемостью, Москва теряла способность контролировать территорию и место на мировых рынках. Ликвидность России целиком зависела от западных займов, но МВФ не бездонен, и не бездонно терпение стран-руководителей.

Итак, Российская Федерация давно ищет путь простого извлечения ликвидности из внешнего мира. Этот поиск определил мышление и построение российской власти. Оставаясь нерешенной, задача перешла к Путину. Он искал надежную схему построения государства и его финансирования. Искал вместе с коллегами по команде, мастерами построения коммерческих и посреднических схем. Вместе с низкими ценами на нефть Путин 2000 года получил на руки советский нефтегазовый комплекс, но тот был крайне неоднороден.

Представим, что Путин решился бы реализовать вариант Чавеса или нефтяных диктатур Центральной Азии. Ему пришлось бы строить неустойчивую диктатуру в очень неудобном месте. Petrol state – это не только популизм, основанный на легких доходах, но и содержание государственного аппарата, силовых структур с подконтрольностью их комплекса тем, кто торгует нефтью. Путину пришлось бы выбирать между деньгами на репрессивный аппарат и деньгами на народ. Денег и на то и на другое не хватило бы – государства не было вовсе, а страна велика, мы не Казахстан. Ему пришлось бы срочно профинансировать контроль над территорией – для чего отсутствовали кадры и средства. Остатки советской машины были слишком слабым пунктиром реальной власти.

А без контроля над территорией нельзя строить petrol state – сразу возник бы спор, чья это НЕФТЬ и чьи доходы. Доходы надо было ПУСТИТЬ внутрь системы, не теряя их целиком. Погрузить предательски ненадежную региональную БЮРОКРАТИЮ в море денежных выгод и предоставить ей строить ВЛАСТЬ – отняв, однако, у нее всякую финансовую самостоятельность.

А без контроля над территорией нельзя строить petrol state – сразу возник бы спор, чья это нефть и чьи доходы. Доходы надо было пустить внутрь системы, не теряя их целиком. Погрузить предательски ненадежную региональную бюрократию в море денежных выгод и предоставить ей строить власть – отняв, однако, у нее всякую финансовую самостоятельность.

Решить эту задачу в тогдашней России можно было лишь танками. Путин решает ее иначе – бюджетными трансфертами, так устроенными, чтобы коалиция выгод в целом совпадала с местным истеблишментом. Для этого средства должны были быть значительными и регулярными. Губернаторы не поверили бы разовой премии. Они должны были увидеть, что перед ними открывается перспектива. Ведь проблемой регионального истеблишмента была и лояльность населения, им надо было что-то дать; а это «что-то» откуда-то взять.

Схема Путина давала им такую возможность. Местные политические вожди получали в свои руки – намного раньше, чем это могла обеспечить местная экономика, – инструмент умиротворения масс, а с другой стороны – личной выгоды. Два эти фактора так славно сцеплялись между собой, что со временем склеились намертво. Появился тип политического тяжеловеса, уверенного, что при поддержке федерального центра он всегда сможет кормить население и, что немаловажно, в общем потоке ресурсов получит и свою львиную долю.

Власть, выступая в роли суверенного (и безальтернативного) участника рынка, ПРОДАЕТ нефть и газ как эманацию ее тождества территории.

Но это не petrol state.

Принципиальное отличие России от нефтегосударств там же, где и формальное сходство, – в слабости государственных институтов: институты России действительно слабы, слабее некуда. Это так часто повторяли, что уже не спрашивают – действительно ли эти институты находятся там, где висят их вывески? Не действуют ли реальные институты в совершенно других местах? Можно ли назвать авторитарным политический строй, где центральная власть не производит авторитаризма, а является его потребителем? Наш авторитаризм симулируется местными бюрократиями. Они изображают покорность, и возникает чувство, будто власть чрезвычайно сильна. Ведь если не споришь с силой, значит, ее боишься, а раз боишься, значит, она сильнее.

Сила Путина производна от дисциплины, но не он сам и не центр дисциплинировал эти режимы. Путин приобретает у них знаки покорности, имеющие точную цену в деньгах, в межбюджетных трансфертах с широкими взглядами на их целевое использование. Губернатор, который завел собственный бизнес – молодец, он делает то, что надо; это не коррупция. Власть, конечно, приказывает местным боссам, но не раньше, чем выяснит, что они на самом деле исполнят. И только уяснив последнее, отдает приказ.

Так нефть и газ создали место для централизованного контроля – теневого, но действенного. Банки и финансовые центры у нас не места, где финансы аккумулируются, а места, где в финансы конвертируют связи с полезными людьми. Центр не может ничего навязать, у него нет таких сил, он вынужден торговать, что-то продавая. И центральная власть продает – первым нефть и газ, вторым участие в доходах и выгодах, а третьим, что, возможно, всего важнее, продаются связи – связи, влияющие на власть и ею самой являющиеся.

Власть, выступая в роли суверенного (и безальтернативного) участника рынка, продает нефть и газ как эманацию ее тождества территории.

Но это не petrol state.