Проблема знаменитого врага

Британский разведчик и историк Лен Дейтон свидетельствует: «Как только стало известно о начале операции «Барбаросса», практически все до одного военные специалисты предсказали скорый крах России. Американские военные эксперты рассчитали, что Советский Союз продержится не больше трёх месяцев. Черчилля засыпали такими же неточными прогнозами: фельдмаршал сэр Джон Дилл, начальник Имперского генерального штаба, дал Красной армии всего шесть недель. Посол Великобритании в Москве Стаффорд Криппс считал, что она продержится месяц. Самыми неточными были оценки английской разведки: она считала, что русские продержатся не больше десяти дней.

Прорицатели могли смело запечатывать конверты со своими предсказаниями скорой победы вермахта: Польша была завоёвана за 27 дней, Дания — за 24 часа, Норвегия — за 23 дня, Голландия — за 5, Бельгия — за 18, Франция — за 39, Югославия — за 12, Греция — за 21 день и Крит за 11. С другой стороны, Красной армии потребовалось больше трёх месяцев, чтобы разгромить финнов. Разве этих цифр было недостаточно для того, чтобы подсчитать, что Гитлер будет в Москве задолго до Рождества?»

А вот свидетельствует министр вооружений нацистской Германии Альберт Шпеер, время подслушанного им разговора — июнь 1940 года: «Гитлер прогуливался перед своим домом по усыпанной гравием дорожке с Йодлем и Кейтелем, когда адъютант доложил ему, что я хотел бы попрощаться. Меня велели позвать, и, приблизившись к этой группе, я услышал, как Гитлер, в продолжение разговора, произнёс: «Теперь мы показали, на что мы способны. Поверьте моему слову, Кейтель, русский поход по сравнению с этим всего лишь штабная игра». В отличном настроении Гитлер попрощался со мной, передал сердечные приветы моей жене и посулил в самом непродолжительном времени приступить к обсуждению со мной новых планов и макетов».

Германия не только не победила Советский Союз к рождеству 1941 года, но и, потеряв семь из каждых своих восьми дивизий на Восточном фронте, вынуждена была сдаться на милость СССР. Что же из вышеприведённых цитат следует — что Гитлер и все эти высокопоставленные специалисты британских и американских штабов идиоты? Не без того, конечно, но если они и идиоты, то только в том, что не понимали, до какого величия Сталин поднял советский народ. А что касается оценки русской (советской) армии и её полководцев, то что во всём мире могли о нас думать? Ведь последние цари довели русскую военную машину до полного маразма.

Ещё за 100 лет до Второй мировой войны, в 1854–1855 годах вся русская армия не сумела сбросить в море англо-французский десант, высадившийся в Крыму. Русско-турецкая война 1877–1878 годов была хотя и победной формально, но явила такую беспомощность русской военной машины, что русская военно-историческая комиссия, которая должна была бы оценить итоги этой войны для изучения их в военных заведениях, не смогла этого сделать вплоть до Первой мировой, не смогла сделать хоть какие-то выводы даже для Академии Генштаба. В 1904–1905 годах Россия позорно проигрывает войну существенно более слабой Японии. Полный маразм явила Россия и в Первую мировую войну, как в плане организационном, так и в плане военном, включая качество генералитета и офицерства русской армии. Скажем, по итогам войны на 13914 убитых и раненых в боях офицеров, 14328 человек спокойно ожидали конца войны в плену у немцев, а русские генералы были ещё и почище офицеров: на 33 убитых генерала 73 сидело в плену. Строили-строили перед войной линию крепостей для защиты России от немцев — Ковно, Вильно, Гродно, Осовец, Ломжа, Остроленка, Рожаны, Пултуск, Зегрж, Новогеоргиевск, Варшава и Ивангород, — а ни одна из них и не подумала защищаться. Гарнизоны русских крепостей или сбежали при виде немцев, или сразу же сдались. Ну как их сравнить даже с австрийской крепостью Перемышль, которую русские войска осаждали 6 месяцев? А как это позорное поведение русских войск по защите своих крепостей сравнить с отчаянностью французов и с решимостью немцев в «Верденской мясорубке»? Семьдесят дней немцы штурмовали французскую крепость Верден и её форты, потеряв 600 тысяч человек, а защищавшиеся и потом контратаковавшие французы потеряли 358 тысяч! Русскую армию во всём мире презирали и у мира были на то основания.

Гражданская война 1918–1920 годов не в счёт, поскольку русские дрались с русскими и даже победители в гражданской войне свои победы не ценили как военные достижения. Не ценили уже потому, что первое же столкновение с иностранной армией, а это была армия всего-навсего Польши, окончилось крахом для красных полководцев.

Никто не принимал во внимание то, что маршал Блюхер куплен японцами, и его дикую неспособность сбить шесть японских батальонов с сопок у озера Хасан все воспринимали как уже традиционную неспособность русских к войне. Бои на Халхин-Голе, которые велись по представлению европейцев где-то в пустыне на краю мира, не впечатлили даже крохотную Финляндию, нагло развязавшую войну с СССР с целью захватить Карелию и Кольский полуостров, а то, что Финляндия держалась против СССР четыре месяца, произвело впечатление не только на англичан и немцев. Сколько советских полководцев после этой войны окончательно разуверились, что они способны воевать? Ведь именно на этой войне генералы Павлов и Мерецков сговаривались предать Родину в надежде, что когда немцы захватят СССР, то «хуже нам от этого не будет».

Традиционное низкопоклонство российской интеллигенции перед Западом, так или иначе распространяемое и на армию, производило парализующее действие на генералитет и офицерство — куда нам, сиволапым, с немцами тягаться! И в сумме с отсутствием опыта в принятии собственных смелых боевых решений, этот паралич приводил к тяжелейшим последствиям. Средний генерал Красной Армии на первом этапе войны панически боялся командовать.

Вот сравните, как в июле-сентябре 1941 года руководили войсками немецкий генерал Г. Гудериан и советские генералы И.С. Конев и А.И. Ерёменко, командовавшие в этих боях объединениями примерно одинаковой с войсками Гудериана численности. Гудериан вспоминает:

«Рано утром 25 августа я отправился в 17-ю танковую дивизию, чтобы присутствовать при форсировании ею р. Судость и р. Рог, протекающей южнее.

…По сравнению с 24-м танковым корпусом 17-я танковая дивизия продвигалась слишком медленно. на это обстоятельство я указал командиру дивизии генералу фон Тому и прибывшему сюда командиру корпуса. Для того, чтобы ознакомиться с положением противника, я отправился в 63-й мотострелковый полк, наступавший в первом эшелоне, и некоторое время продвигался вместе с ним. Ночь я провёл в Почепе.

…Рано утром 15 сентября я посетил передовой отряд 3-й танковой дивизии, которым командовал майор Франк; этот отряд накануне отбросил русских в районе Лохвица на запад и в течение ночи захватил пехоту противника, следовавшую на 15 автомашинах. С наблюдательного пункта майора Франка, расположенного у Лубны, местность очень хорошо просматривалась и можно было наблюдать за движением транспортных колонн русских с запада на восток. Однако это движение вскоре нами было приостановлено. Во 2-м батальоне 3-го мотострелкового полка я встретил Моделя, который доложил мне свой план дальнейших действий. В заключение я посетил ряд подразделений 3-й танковой дивизии и беседовал с командиром 6-го танкового полка подполковником Мюнцелем. В этот день Мюнцель имел в своём распоряжении только один танк Т-IV, три танка T-III и шесть танков T-II; таким образом, полк имел всего десять танков».

А вот вспоминает И.А. Толконюк.

«В армии снова появился заместитель командующего Западным фронтом генерал А.И. Еременко. Он отстранил от должности командира 34 ск генерал-лейтенанта Хмельницкого, возмущенный сдачей врагу Смоленска, хотя его корпус не имел к этому прямого отношения. И тот сидит в машине «М-1» с шофером и адъютантом на нашем КП без дела. Командование корпусом, оказавшимся к 20–25 километрах юго-восточнее Смоленска к западу от Днепра, временно взял на себя по совместительству И.С. Конев. Как-то среди ночи меня вызывает генерал Еременко, заночевавший на нашем КП. Он передает мне письменное приказание командования фронтом, адресованное лично генералу Хмельницкому. Бумага написана от руки за подписями маршалов С.К. Тимошенко и Б.М. Шапошникова. Приказание обязывало Хмельницкого, под его личную ответственность, с утра перейти в наступление с задачей к исходу дня овладеть юго-восточной частью Смоленска. Бумага заканчивалась суровым предупреждением о личной ответственности генерала, если задача не будет выполнена. Мне поручалось вручить приказание адресату, хотя это лучше было сделать самому Еременко. Но он, видно, не нашел нужным встречаться с Хмельницким.

— Товарищ генерал, ведь Хмельницкий Вами отстранен от должности и корпусом не командует, — напомнил я высокому начальнику в недоумении.

— Ему приказано, пусть и выполняет. Отстранение отпадает само по себе.

— Разрешите пригласить генерала Хмельницкого к Вам, может, у него будут вопросы…

— Мне с ним не о чем говорить. В приказании все сказано. Идите, не теряйте времени! Скоро утро.

Генерал Хмельницкий, при свете карманного фонарика, поданном адъютантом, медленно прочитал суровое приказание и проговорил вслух, как бы сам про себя:

— Это писал лично Борис Михайлович, почерк знакомый. На лбу генерала выступили крупные капли пота. — Вы хорошо знаете дорогу в корпус? — спросил генерал, сделав полуоборот в мою сторону всем телом, не вылезая из машины.

— Знаю, но ездил туда днем. А сейчас ночь, темно. Но могу найти.

— Поехали! — скомандовал комкор, взглянув на часы. Я втиснулся в машину, и мы тронулись. Я знал, что надо переправляться ветхому мостику через Днепр в районе В. Немыкари. Рассвет застал нас на подъезде к переправе. Навстречу по сторонам от проселочной дороги, пригибаясь и поеживаясь в виду нашей машины, по тропам и межам через дозревавшее пшеничное поле небольшими группами и в одиночку тянулись безоружные солдаты.

— Бредут в тыл, подлецы! — задумчиво молвил генерал и приказал остановиться. Он вышел из машины на обочину дороги и подозвал первых попавшихся дезертиров. Проверив документы и выяснил, из каких частей эти солдаты, генерал порывисто сел в машину, пояснив с беспокойством, что бегуны из частей его корпуса. Я заметил на глазах бывалого и видавшего виды военачальника обильные слезы. Некоторые дезертиры, оказавшиеся вблизи нашей машины, замешкались и повернули обратно, но большинство продолжило путь в тыл. Я глубоко понимал генерала Хмельницкого и сердечно сочувствовал ему. Много лет он состоял для особых поручений при наркоме обороны К.Е. Ворошилове. В среде высшего командного состава он был широко известен и пользовался большим уважением.

С трудом переправившись по обломанному мостику, фактически плававшему на воде, мы сразу же наткнулись на штаб корпуса. И.С. Конев, находившийся в необорудованной будке машины, заменявшей автобус, ознакомился с приказанием, глубоко вздохнул и распорядился:

— Ну и вступайте в командование. А у меня и своих дел много. Желаю удачи, — пожал он руку комкору с явным сочувствием. — А мы поехали, — кивнул мне командарм.

Корпус, почти лишенный артиллерии и без всякой авиационной поддержки за день тяжелого боя вышел на подступы к Смоленску, но был остановлен ожесточенным огнем и контратаками противника и задачу не выполнил. Он не ворвался в город и не освободил его юго-восточную часть. Тем не менее, угроза в адрес командира корпуса выполнена не была. Генерал Хмельницкий был ранен и отправлен тыл на лечение. Ходили слухи, что он во главе передовых подразделений кинулся в атаку как рядовой солдат и был ранен в руку».

Ответим на вопрос — где находились генералы в этих боях?

Немецкие генералы — Гудериан, Том, Модель — находились на том поле боя или в том месте, где решалась судьба сражения. Зачем — чтобы покрасоваться? Нет, чтобы вовремя принять собственное решение. Может в этом месте надо прекратить наступать, может надо ударить в другом месте, может сюда нужно стянуть добавочные силы, которым только данный генерал имеет право отдать приказ, да мало ли что ещё «может»? Они генералы, их работа — принимать решения и они находятся там, где эти решения можно отдать с наименьшим риском ошибиться и наиболее быстро.

А где находились советские генералы? Там, где принятие этого решения удобнее всего свалить на другого. Судьба сражения 19-й армии, которой командовал Конев, и Западного фронта, замкомандующего которым был Ерёменко, решалась в Смоленске. Но если бы они были там — на командном пункте 34-го стрелкового корпуса, — то кто бы был виноват, что Смоленск не отбит у немцев? Правильно, Ерёменко и Конев, поскольку Смоленск не был бы отбит их полководческими решениями. Посему их под Смоленском не было. Вот вам образец полководческого малодушия, приведшего к огромным потерям в той войне, и если вы не поняли, в чём оно, то поясню анекдотом.

Студент, весь в поту и дрожа, садится сдавать экзамен профессору. Тот спрашивает:

— Вы что — боитесь моих вопросов?

— Нет, профессор, я боюсь своих ответов!

Это на парадах Ерёменко и Конев были генералами, а в реальном бою они боялись своих ответов на те вопросы, которые зададут немцы, и искали, кого бы назначить отвечающим. Ерёменко, вместо того, чтобы броситься к месту боя, как Гудериан, засел за десятки километров от Смоленска в штабе 19-й армии и на вопрос: «Что ты сделал для освобождения Смоленска?» — мог бодро продемонстрировать своё полководческое решение: «Снял с должности Хмельницкого и послал к Смоленску Конева. Ох, я и мудрый полководец!» Но как только Тимошенко и Шапошников, не зная о мудром решении Ерёменко, дали приказ взять Смоленск Хмельницкому, то Ерёменко мгновенно отменил собственное полководческое решение, так как теперь ответственность за решение приняли на себя маршалы — они дали приказ, и теперь они отвечают за то, что Смоленск не освобождён. Значит, они и дураки, а Ерёменко умный.

Конев тоже умный — не поехать к Смоленску он не мог, иначе такие, как Мехлис расстреляют. Поехал, но даже мер к тому, чтобы дезертиров остановить, не принял.

Спрятался в пустую будку, из которой ни поля боя не видно, ни связи ни с кем нет, и ждал, пока Ерёменко уедет из штаба армии и Конев сможет в него вернуться. И как только приехал Хмельницкий, Конев, вместо того, чтобы организовать ему помощь в выполнении задачи другими частями и соединениями своей армии, тут же удрал с места событий — с поля боя. Не дурак, небось.

Думаю, что Толконюк по-другому оценил бы Конева, если бы знал, что в Центральном архиве министерства обороны в городе Подольске хранится документ, подписанный Коневым:

«Главкому Западного направления Маршалу Тимошенко. Представление. Командир 34 СК генерал-лейтенант Хмельницкий в бою показал неустойчивость, плохо руководил войсками, снят с занимаемой должности. Предан суду. 27.07.1941 г.»

То есть, Конев поручил освободить Смоленск человеку, которого сам только что признал до такой степени негодным командовать, что только расстрелом можно эту негодность исправить. И, тем не менее, Конев оставил на него корпус — столкнул Хмельницкому боевую задачу вверенной Коневу армии, а сам, повторю, удрал.

Вот из-за таких мудрых полководцев мы и потеряли миллионы солдат. Ведь для боя нужно связать все войска воедино решениями командиров, но если этих решений нет, то нет и единого войска, а есть тысячи разрозненных батальонов, которые немцы щёлкали, как орехи даже тогда, когда в их танковых дивизиях, как вспоминает Гудериан, вместо 200 танков оставалось всего лишь четыре средних танка и шесть лёгких. Для разгрома советского батальона этого достаточно. Виноват ли в этом Сталин? Да, виноват. Если такие полководцы не были расстреляны перед войной, то как за это снимешь вину со Сталина? Ведь если бы он их расстрелял, то бабы новых нарожали бы. Бабам солдат нарожать трудно, потому что их много надо, а маршалов, особенно таких, — запросто!

И такая ситуация с малодушием советских полководцев продолжалась если не всю войну, то очень долго. Вот вспомните уже процитированные мною строки из воспоминаний Рокоссовского о начале Курской битвы: «У нас был Г.К. Жуков. Прибыл он к нам вечером накануне битвы, ознакомился с обстановкой. Когда зашёл вопрос об открытии артиллерийской контрподготовки, он поступил правильно, поручив решение этого вопроса командующему фронтом».

Разберем ситуацию. Сотни тысяч снарядов были выпущены в сторону немцев в предположении, что они, изготовившись к атаке, уже подошли к линии фронта — вошли колоннами предбоевых порядков в пределы досягаемости советской артиллерии. А если разведка ошиблась, а если немцы собрались наступать не 5, а 6 июля? Снаряды были бы израсходованы по пустому месту и чем было бы встретить назавтра немецкий удар? При такой ошибке немцы могли бы и победить. Кто тогда бы был виноват? Правильно, Рокоссовский. Это же он принял решение открыть огонь. А поскольку, как мы уже знаем, Рокоссовский не ошибся, то кто является главным победителем в Курской битве? Правильно, Жуков! Он же там тоже был. А зачем он там был? Полководец нужен для принятия решения, а Жуков от принятия решения уклонился, тем не менее, наши историки восхищаются: «Ах, Жуков, ах, демократ, мог бы сам решение принять, но от щедрот душевных Рокоссовскому его поручил!»