Смелость

Повторю, если человек по своей натуре трус и находится в условиях непосредственной опасности для жизни, то ему уже не до рискованных решений — не до смелости. Но полководцы, принимая рискованные решения (а их боевые приказы являются таковыми по своей сути), редко находятся в условиях непосредственной опасности для жизни и им нужна просто смелость, смелость даже без храбрости. Но вот отдал полководец боевые приказы, а в результате их исполнения не победа, а поражение. Кто виноват? Тот, кто принял эти рискованные решения — полководец. И что толку в его оправданиях, что противник был силён, что свои войска не обучены или что начальники ему не помогли?

Если генерал действительно полководец, если цель его жизни в победе над врагами, то для него возможность воплотить в бою своё собственное решение — это то, зачем он жил и живёт. И такой генерал всю свою жизнь, даже мирную, будет неустанно учиться тому, как воевать, причём учиться будет сам, ему не потребуются для этого училища и академии, как не потребовались они ни одному гитлеровскому фельдмаршалу — ведь в Германии училищ и академий, в советском понимании, просто не было. Такой генерал учится сам, потому что если он в возможном бою примет решение, не зная, как воевать, то это решение закончится крахом и его войск, и его лично.

А если генерал пошёл в армию не для того, чтобы воевать, а чтобы иметь большую зарплату и пенсию, красивый мундир и уважение общества, то зачем ему учиться, как побеждать? Тогда ему надо учиться не воевать, а тому, что обеспечит его карьеру в мирное время, — как закончить военное училище, чтобы иметь диплом, обеспечивающий получение офицерского звания, как окончить академию, чтобы её диплом помог стать генералом, как провести парад или учения, чтобы понравиться начальству, кого, как и в какое место лизнуть, чтобы получить очередное звание, и т. д. и т. п.

Но вот начинается война, и тут сразу же выясняется, что дипломами и погонами противника разбить невозможно, что для принятия решения на бой нужны военные знания, а их-то и нет! И вот тут возникает страх за последствия своих решений, такой страх, что для смелости уже не остаётся места, — такого человека переполняет малодушие.

Вот строки из воспоминаний Рокоссовского: «Весьма характерен случай самоубийства офицера одного из полков 20 тд. В память врезались слова его посмертной записки. «Преследующее меня чувство страха, что могу не устоять в бою, — извещалось в ней, — вынудило меня к самоубийству». Как видите, у этого офицера хватило храбрости застрелиться, но не хватило смелости воевать.

Фельдмаршал Кейтель в ходе Нюрнбергского трибунала возмущался Гитлером — тот всё время утверждал, что ответственность за действия немецкой армии полностью лежит на нём, главнокомандующем, а когда подошло время отвечать, он просто застрелился и этим переложил ответственность на своего начальника штаба — Кейтеля. Адвокат Кейтеля вспоминал: «Кейтелю даже в самом страшном сне не могло привидеться, что Гитлер избегнет ответственности, покончив самоубийством. Уход Гитлера из жизни глубоко потряс Кейтеля, ибо он, самоотверженно борясь до конца, воспринял это как трусость». Но Гитлер не покончил бы с собой и принял бы смерть от петли трибунала, если бы у него было, что достойно трибуналу ответить, однако что отвечать, Гитлер не знал. Это пример того, что где бы то ни было, но малодушие (отсутствие смелости) имеет общие корни — отсутствие знаний для принятия решений.

А вот характерный эпизод из воспоминаний Толконюка. Начало октября 1941 года. Немцы окружают под Вязьмой четыре наши армии. Капитан Толконюк в это время служил в оперативном отделе 19-й армии, которой командовал генерал-лейтенант М.Ф. Лукин. В один из моментов, когда штаб 19А находился в лесу, отделённом от дороги полем около 300 м шириной, на дорогу выехали немецкие танки с десантом и открыли по лесу огонь. Лукин приказывает собрать всех офицеров штаба, числом около двухсот, и через поле с пистолетами в руках атаковать немецкие танки, а Толконюку поручают командовать правым флангом цепи. Офицеры рассыпались вдоль опушки, и назначенный Лукиным майор поднял цепь в атаку, а сам вернулся в лес. Само собой, изумлённые немцы подождали, пока цепь добежит до середины поля, и шквальным огнём расстреляли её. Оставшиеся в живых и раненые залегли в бороздах и лежали часа три, пока немцы не ослабили внимание, после чего отползли обратно в лес.

Однако Лукин уже удрал из леса, не оставив для посланных им в бой людей ни связного, ни санитаров. Группа офицеров, среди которых было 12 раненых, не способных ходить, и до десятка легкораненых, остались и без командира, и без приказа, но они пока ещё были связаны дисциплиной и, следовательно, стояли перед необходимостью разыскать свой штаб. Чтобы действовать вместе, им, как людям военным, требовался командир, но этот командир стал бы отвечать за судьбу всех. И вот тут случилась интересная ситуация, которую Толконюк вряд ли выдумал.

«— Пробираться к своим войскам, — предлагали одни. — Искать штаб, — высказывались другие. — Разбиться на группы по два-три человека и лесами идти на восток, — раздавались голоса. — А как же мы? — забеспокоились тяжело раненые.

Выслушав такую разноголосицу, я снова взял слово: «Так мы ничего не решим. Прения разводить не время и не место. Здесь требуется единая воля, которой все должны беспрекословно повиноваться. Среди нас есть старшие по званию товарищи: одному из них и следует взять на себя командование и ответственность…».

Но меня прервали голоса: — Я инженер, а не строевой командир, — возразил майор инжвойск. — А я связист и не смогу командовать… — А я политработник и мои обязанности известны, — высказался офицер с двумя шпалами на петлицах. — В любой обстановке моя обязанность — политобеспечение. Поэтому связывать руки командованием мне не следует. Ты, хотя и младше по званию некоторых из нас, — обратился ко мне на ты выдавший себя за политработника, — но ты окончил академию, оператор, тебе и карты в руки. Да и зачем нам выбирать командира? Мы пока не партизаны, чтобы выбирать руководителя. Тебе командующий поручил командование правым флангом при обороне штаба, а это значит, что ты назначен старшим, и не увёртывайся: всё равно за нашу группу отвечать тебе.

Откровенно говоря, мне не хотелось вручать свою судьбу людям, не желающим брать на себя ответственность, и я согласился. «Хорошо, я беру на себя командование. Но потребую подчинения и высокой дисциплины как законный единоначальник, отвечающий за свои решения и действия только перед старшим командованием. Кто не согласен, говорите сразу». Несогласных не нашлось. «Молчание — знак согласия. Решение принято», — подытожил я короткую дискуссию. «Подготовиться к походу на поиски штаба! Раненых будем нести. За каждым из них закрепляю по два человека. Носилки сделать из подручного материала».

Несколько часов назад эти люди безоружными храбро бежали на немецкие танки, а смелости взять на себя ответственность, как видите, у них не было. И дело не в образовании — командовать стрелковым взводом и ротой учат во всех училищах (Толконюк окончил артиллерийское). Но в училищах эти офицеры не воевать учились, а сдавали экзамены, поскольку без сдачи экзамена офицерского звания не получишь и, следовательно, не получишь вожделенных денег, полагающихся за то, что ты, якобы, в случае войны, будешь защищать Родину. Но вот война пришла, и выяснилось, что как именно Родину защищать, даже командуя взводом, мало кто знал.

Тогда как же они воевали, не имея смелости принять собственное решение? А вот так и воевали — что начальник сказал, то и нужно тупо заставить выполнить своего подчинённого. Скажет: «Вперёд!» — гони подчинённых на пулемёты, скажет: «Ни шагу назад!» — заставляй рыть окопы. Ведь в нашей мемуарной литературе надо ещё поискать воспоминания военачальников (таких как Горбатов или Архипов), в которых бы описывалось, как и когда эти военачальники по своей инициативе принимали решение нанести потери немцам, а не просто тупо бежали туда, куда их пошлют, и только тогда, когда их пошлют.

Наше военное образование, надо отметить, достигло больших успехов в производстве импотентов военного дела.