Шанхайская клика

Партия и коррупция

Людей раскидывали как попало. Многим из нас пришлось выносить незаконную слежку, домашние обыски, принудительную репатриацию, аресты, «перевоспитание» трудом, заключение в психиатрические больницы, прослушивание телефонов, издевательства и прочие формы репрессий.

(Чжэн Энъчун, шанхайский адвокат)

Если я не ошибаюсь, частные предприятия дают свыше 40 % ВВП нашей страны. А здесь, в Шанхае, вклад госкомпаний в ВВП составляет почти 8о%. Ну и кто более привержен к принципам социализма? Разве не Шанхай?

(Чэнь Лянъюй, секретарь шанхайского горкома)

Как оно и бывает сплошь и рядом, первый по счету протест вырос из вроде бы незначительного дела. Летом 2002 г. небольшая группа горожан неторопливо двигалась к зданию горсуда по улочкам старого Шанхая, из-за жары стараясь держаться поближе к стенам, в тени. В первом ряду шел сорокалетний ресторатор. Высокий, худощавый, с мягкими и изысканными манерами, Сюй Хаймин выглядел таким же скромным, как и его протест.

Дело, которое Сюй открыл в квартале Цзин в центре города, тоже было без особых претензий: чайная и ресторанчик, оформленные в контркультурном тибетском стиле. Своего рода хиппи-шик, модный среди городской молодежи, которая, внезапно обретя возможность делать деньги, задумалась об альтернативе повседневным крысиным бегам, столь характерным для наиболее богатых мегаполисов Китая, иными словами, захотела расслабиться. Сюй купил этот домик двумя горами ранее; он располагался на углу большого квартала в старом колониальном городе, неподалеку от самой знаменитой в Шанхае торговой улицы, Нанкинской, которая рассекает территорию бывшей Французской концессии и вьется до самой набережной реки Хуанпу. Он заплатил 50 тыс. долларов, а остатки сбережений потратил на ремонт.

Сюй никогда не пытался превратить свое заведение в некую сцену для политагитации. На стенах не висели фотографии далай-ламы, тибетского духовного лидера; здесь вообще не было ничего, что могло бы возбудить раздражение властей. Проблема заключалась не в тибетологических склонностях Сюя, а в том, когда происходила эта история. Едва бизнес Сюя набрал обороты, как он получил приказ властей района очистить помещение. Выяснилось, что местные чиновники, по сути дела, продали дом в обмен на участие в проекте застройки на этом месте. Чтобы работы могли начаться, а чиновники получить свою долю, Сюй должен был убраться восвояси. «Они меня даже не спрашивали, — сказал он. — Просто сообщили, что дом подлежит сносу».

В 1990-е гг. и в начале текущего столетия были снесены десятки старых шанхайских кварталов, где проживало многотысячное население. Город стал напоминать Берлин после налетов союзнической авиации. Последовавшая затем реконструкция по темпам и масштабам была одной из самых значительных в истории. Только за период 2001–2005 гг. в городе застроили 20 миллионов кв. метров земли, что эквивалентно трети Манхэттена. За короткое время выросли буквально сотни небоскребов и жилых кварталов, в довесок к и без того массивной строительной программе предыдущего десятилетия. На восточном берегу реки Хуанпу, где некогда располагался небольшой поселок, «под ключ» возводился новехонький финансовый квартал, ровно напротив сердца мегаполиса.

Здесь имелись все шансы сколотить громадное состояние. Жители вроде Сюя, которому хватило мужества встать на пути бульдозеров и денежной лавины риелторского бизнеса, рисковали не просто источниками средств к существованию. Они оказались врагами городских властей, извлекавших колоссальные прибыли из продажи земельных участков, не говоря уже про девелоперов и отдельных чиновников, которые рассчитывали серьезно погреть руки на будущих проектах в этой зоне. Перейти дорожку риелторам — все равно что замахнуться кинжалом на могущественнейшего местного босса, первого секретаря горкома по имени Чэнь Лянъюй, и целую армию продажных бюрократов.

Шанхайский адвокат, взявшийся представлять интересы жителей, неоднократно подвергался арестам. В преддверии партсъезда 2007 г. он направил на имя Ху Цзиньтао письмо, где изложил факты вопиющего произвола со стороны высших городских чиновников, причем ничуть эти факты не преувеличил. «Людей раскидывали как попало, — сообщал Чжэн Эньчун, имея в виду насильственное переселение из центра в крохотные квартирки пригородных новостроек. — Многим из нас пришлось выносить незаконную слежку, домашние обыски, принудительную репатриацию, аресты, «перевоспитание» трудом, заключение в психиатрические больницы, прослушивание телефонов, издевательства и прочие формы репрессий».

В зале судебных слушаний Сюй на глазах многочисленных сторонников показал судьям пачку документов на права собственности. «Любое решение властей о нашем выселении является незаконным, поскольку законы страны защищают нашу собственность, — заявил он. — Мы решили обратиться в суд, потому что до сих пор верим в правовую систему и честность наших судей». На самом деле Сюй знал, что никогда не сможет найти сочувствия в глазах судебной системы. Те же самые парткомы и районные власти, с которыми сражался Сюй, назначали судей и платили им зарплаты. Речь Сюя была лишь благородно звучащей декларацией, пиар-уловкой, которой он надеялся вынудить город и девелоперов предложить ему более выгодные условия. Как бы то ни было, любой шум, который Сюй мог поднять в СМИ, работал ему на руку: он привлекал внимание единственного органа внутри самой системы, который был способен призвать к ответу Чэнь Лянъюя и шанхайские власти в целом. Речь шла об антикоррупционном подразделении КПК, ее Центральной дисциплинарной комиссии.

Одного намека на подобное расследование достаточно, чтобы у любого партийного функционера по спине побежали мурашки. Когда речь заходит об уголовных преступлениях, высокопоставленные китайские партийцы напоминают американских военных. Гражданские правоохранительные органы и иные службы не имеют права их арестовывать, пока обвинения не будут рассмотрены партией. Это разрешается делать только дисциплинарной комиссии. «Допустим, в стране есть общие законы для всех, — сказал мне один чиновник, когда объяснял принципы работы этой системы. — Но в своем собственном доме ты следуешь своим внутренним правилам, и они-то важнее всего».

Эти «внутренние правила» очень просты. Прежде чем разбирать дело кадрового работника, надо заручиться разрешением вышестоящего партийного органа. Другими словами, чем выше чиновник, тем сложнее получить такую санкцию. Лавина коррупционных дел в Китае и безжалостные наказания для тех, кто нарушил правила системы, порой создают впечатление, что КПК всемерно нацелена искоренять взяточничество без каких-либо поблажек. Однако комиссию нельзя считать современной китайской версией «Неприкасаемых» в духе Элиота Несса, поскольку структура этого органа не дает своим работникам полной власти. Процесс получения санкции, защищающий высший эшелон от каких-либо расследований, означает, что комиссия постоянно натыкается на политические ограничения.

В случае Шанхая планка стояла особенно высоко. Этот мегаполис является не просто коммерческой столицей Китая. В рамках партийной иерархии Шанхай обладает статусом целой провинции, и вот почему Чэнь Лянъюй, будучи секретарем горкома, входил и в Политбюро. Единственный способ, позволявший расследовать махинации Чэня и его камарильи, предписывал действовать через их голову. Здесь требовалась санкция самого Ху Цзиньтао и всех девяти членов Постоянного комитета Политбюро, где имелось множество выдвиженцев именно из Шанхая. Сюю очень повезло, что его борьба с местными чиновниками совпала с периодом, когда влияние шанхайской клики в Пекине пошло на убыль. Впрочем, скандал и вызванные им политические пертурбации затянулись на несколько лет.

В сентябре 2008 г. бывший пекинский вице-мэр Лю Чжихуа был осужден за получение взяток на сумму порядка 1 миллиона долларов. Местные кибернавты принялись над ним посмеиваться. «Ну разве это деньги?! — написал один блоггер, обсуждая мздоимство Лю, который отвечал за строительство олимпийских объектов. — Да его вообще можно считать безгрешным. И не надо никаких судилищ. Отпустите бедного чиновника!»

Апокалиптические предостережения насчет подрыва коррупцией партийной власти, исходящие из уст китайских вождей, стали обыденным явлением за последние два десятилетия. В 2006 г. в речи к антикоррупционной комиссии Ху Цзиньтао открытым текстом сказал, что произвол партийных бюрократов вызывает рост социальной напряженности и общественные протесты. «Эта мина, заложенная под наши социальные устои, может привести к цепной реакции взрывов, которые посеют хаос и парализуют административную работу», — заявил он. При всей своей драматичности, высказывание Ху не слишком отличалось от столь же мрачных пророчеств Цзян Цзэминя, его предшественника. Откровения, всплывавшие при каждом новом скандале, давно уже вызывали бурю возмущения в официальных СМИ, после чего наступала очередь хмурых заявлений старшего партийного руководства: партия-де ведет «смертельный бой» с коррупцией. Каждый потом клялся работать лучше, а жизнь как шла, так и идет, потому что не меняется антикоррупционная система, по сути, позволяющая высшим чиновникам быть контролерами самих себя. Впрочем, с течением времени одно изменение все-таки произошло: размер взятки стал исчисляться миллионами долларов даже в случаях с представителями относительно низкого управленческого звена.

В конце 1990-х гг. печально знаменитое сямыньское дело потрясло как обычных граждан, так и центральное правительство. Один малообразованный, но весьма пройдошистый бизнесмен сумел подкупить чуть ли не весь городской муниципалитет, а также пограничников грузового порта, и ввез беспошлинной контрабанды на 6 миллиардов долларов. Впрочем, нынче о коррупционных историях во всех — даже самых бедных — уголках страны так часто сообщается в печати, что их и не замечают, как привычный шумовой фон.

За несколько месяцев 2009 г., пока я писал эту главу, начальник ж/д управления Урумчи (Западный Синьцзян) был осужден за казнокрадство в объеме 3,6 миллионов долларов; в Шанхае чиновник среднего звена, отвечавший за муниципальную собственность, проворовался на 1 миллион долларов и по решению суда лишился заодно и недвижимости стоимостью 6 миллионов долларов; в небольшом уездном городке неподалеку от Чэнду (провинция Сычуань) секретарь горкома и глава местной риелторской компании были казнены за взятки на сумму 2,5 миллионов долларов; во время обыска в доме начальника милиции самого бедного города провинции Гуандун было обнаружено наличности на 4,4 миллиона долларов; в Чунцине (Западный Китай) глава местной промзоны оказался на скамье подсудимых за растрату 32,1 миллиона долларов и за взятки на сумму 1,4 миллиона долларов, причем численность его подельников-бюрократов достигла тридцати человек; в Чанчуне (северо-восточный промышленный пояс) начальник милиции одного из округов держал в своем доме наличность на 1,9 миллиона долларов; а вице-мэр Сучжоу, отвечавший за городскую строительную программу, был осужден за одну-единственную, но рекордную взятку в размере 12 миллионов долларов. Когда речь идет о таких суммах, не приходится удивляться, что пекинский вице-мэр, державший под контролем многомиллиардный строительный бюджет, подвергся насмешкам за очень уж скромные «достижения».

В стране, ежегодно кующей новых миллионеров, неотразим соблазн попользоваться служебным положением. Китайский бюрократ имеет высокий статус, полномочия и все льготы, присущие административной системе с тысячелетними традициями. Однако конкуренция за обладание административной должностью обусловлена не только тягой к престижу и власти. Многие хотят получить такую работу именно оттого, что она поддается «монетизации». Ван Мингао, руководивший группой по изучению так называемого синдрома честного бюрократа (название, которое лишь подчеркивает редкость такого явления), утверждает, что «идея стать чиновником подразумевает стремление к обогащению». Если бы должности не обладали денежным потенциалом, не было бы и черного рынка, где продаются и покупаются места в органах государственного управления.

Скудная официальная зарплата чиновника — еще один стимул взяточничества. Сведения об окладах высшего административного и партийного эшелона не публикуются, однако они явно невелики, потому что даже министры не стесняются выражать свои жалобы на публике. Когда на одной из конференций в 2007 г. некий университетский профессор посетовал, что зарабатывает менее 13 тыс. долларов в год. Чэнь Чжили, бывшая в ту пору министром культуры, спросила у своего коллеги, министра по науке и технике Сюй Гуаньхуа, сколько зарабатывает он. Сюй ответил, что его месячный оклад составляет порядка 1350 долларов. От себя Чэнь Чжили добавила, что ее зарплата примерно такая же, 1450 долларов в месяц. Даже с учетом соцпакета и льгот типа государственной квартиры, служебной машины и гарантированной пенсии, официальный заработок высших управленцев попросту жалок, и его неизменно подкрепляют незаконными доходами. «Каждый чиновник ведет тройную жизнь, — разоткровенничался предприимчивый бюрократ, угодивший в тюрьму за взятки. — Публичная жизнь, личная и, наконец, тайная».

Автор одного весьма едкого и крайне популярного блога назвал коррумпированных чиновников «новым классом черных воротничков», которые прячут свои делишки под завесой непроницаемой секретности. «Они разъезжают на машинах представительского класса. Ходят по эксклюзивным барам. Спят на самых мягких постелях в самых фешенебельных гостиницах. Вся их мебель из резного красного дерева. За окнами их домов самые красивые виды в самых тихих местах. Они играют в гольф, путешествуют за общественный счет и вообще ведут роскошную жизнь, — гласила анонимная запись от июля 2009 г. — Это и есть новый класс «черных воротничков». Почему «черных»? Потому что у них черные машины. Черные доходы. Теневая жизнь. И все их дела теневые. Ни зги не видно, словно они стоят, закутавшись в черный плащ, в непроглядном ночном мраке».

Коррупция процветает в сферах с высокой долей государственного участия и значительным потенциалом для административного произвола: таможенная служба, налоговая, продажа земли, инфраструктурное развитие, госзакупки — да и прочие направления, которые зависят от госрегулирования. Данные показывают, что в 2008 г. наиболее привлекательными должностями в органах власти были отнюдь не элитные позиции типа МИДа, столичного аппарата Минфина и так далее. Судя по числу заявлений с просьбой принять на работу, десятку наиболее популярных ведомств страны возглавили территориальные налоговые управления в приморских регионах (и в первую очередь провинция Гуандун), а еще две позиции заняли таможенные службы в Шанхае и Шэньчжэне. Нижние десять строчек, то есть наименее привлекательные места, достались провинциальным статистическим управлениям.

Центральная дисциплинарная комиссия (ЦДК), размещенная в неброском современном комплексе в Пекине, обладает довольно скромным штатом: 800 человек. Под стать Орготделу и Отделу пропаганды ЦК, работа этого антикоррупционного органа децентрализована посредством сети отделений на каждом уровне и охватывает все государственные ведомства страны. Во всех провинциальных, муниципальных и уездных органах власти, включая любые подчиненные госорганизации, сформированы местные антикоррупционные комиссии или как минимум имеются их представители, надзирающие за поведением членов партии. На крупных госпредприятиях есть свои комиссии. На первый взгляд, столь широкий охват предоставляет дознавателям доступ к любой проблемной точке. Увы, действительность не столь радужна.

ЦДК, сформированная в своем нынешнем виде еще в конце 1970-х гг., была рассчитана на реалии давно минувших дней, когда чиновники и горожане сосуществовали в рамках единых трудовых коммун, когда не было потоков рабочей силы, товаров и капитала, и когда «коррупцией занимались индивидуальные лица или немногочисленные группы». По словам Флоры Сапио, эксперта по вопросам работы ЦДК, типичный штатный сотрудник комиссии — это, так сказать, «коммунист общего профиля», то есть с невысоким уровнем образования, слабой или вовсе отсутствующей юридической подготовкой и скудным набором специализированных следственных навыков. Коррупция в современном Китае — с его разбухающим богатством, непрерывно развивающейся бизнес-структурой, неприступными правительственными империями, массивными монополиями и глобальным размахом — попросту оставила традиционные коммунистические методы плестись в кильватере.

Официальные антикоррупционные кампании невольно укрепляют такое впечатление; сотрудники комиссии выглядят изнуренными героями, которые преодолевают немыслимые трудности и чуть ли не в одиночку сражаются с окопавшимися взяточниками. В 2005 году широкий отклик в местных СМИ получило интервью с Ли Юсином, старшим антикоррупционным работником провинции Чжэцзян. Ли посетовал, что на протяжении восьми лет подряд у него ни разу не было выходного дня. Он до сих пор обитает в ветхом деревянном домишке в Тайчжоу, довольно богатом городе. Вся его мебель — залатанный диван, ржавый холодильник и сломанный телевизор. Угрозы не дают жене спать: она то и дело просыпается и кричит от страха. Но Ли не сдается. «Когда личные потребности кадрового работника вступают в конфликт с нуждами организации, он обязан подчиниться интересам организации, — говорит Ли. — Если кто-то боится смерти или опасается потерять свою должность, такому человеку противопоказано работать начальником дисциплинарной комиссии».

Чтобы уравнять шансы сторон, партия позволяет ЦДК работать весьма жестко. Право проводить административные аресты — самое пугающее оружие в арсенале дисциплинарной комиссии. Когда она стучится к тебе в дверь, можно забыть про юридический антураж и процессуальные нормы. Следуя процедуре, именуемой шуангуй (двойной регламент), комиссия, по сути, похищает подозреваемое должностное лицо и держит его до тех пор, пока не будет вынесен вердикт: передавать дело в прокуратуру или нет. В случае шуангуя человек не может ни сообщить об этом семье, ни нанять адвоката, причем срок задержания разрешено продлевать до шести месяцев — без какого-либо участия правоохранительных органов.

Впрочем, забота о благополучии злосчастного чиновника все-таки проявляется. Такие паралегальные ограничения свободы, напоминающие домашний арест, дозволяется осуществлять где угодно: на работе, в общежитии, да хоть в больничной палате, но только при одном условии. Задержанный должен постоянно находиться в одноэтажном здании (или, по крайней мере, на первом этаже), а то в конце 1990-х гг. уж очень много чиновников свели счеты с жизнью, выпрыгивая из окон своих высотных узилищ. По сообщению мисс Сапио, сотрудники комиссии следят за «шуангуйцами» даже в туалетах. «Лишение сна, круглосуточные допросы и умелое сочетание грубого и мягкого обхождения» (то есть все методики, что вошли в политический обиход благодаря установке администрации Буша на безжалостное преследование террористов) давно уже получили статус легитимной практики в Китае, когда речь идет о подозреваемых, задержанных решением партии. В редких случаях, если чиновники проявляют особо активное желание сотрудничать, им дозволяется вернуться на прежнюю должность. Но очень мало сыщется тех, чья карьера шла в гору после шуангуя. Вообще говоря, такие мероприятия могут быть опасны для жизни и уж как минимум навсегда оставляют психологические рубцы. В то же время шуангуй, как ни парадоксально, является последним шансом спасти свою шкуру.

При полном отсутствии судей и присяжных вердикты комиссии выносятся на публику посредством необычного механизма: объявлением об исключении из партии. Лишь тогда дело передается в прокуратуру. Исключение из партии в связи с коррупцией равносильно судебному решению о виновности подсудимого, хотя собственно процесс и формальное вынесение приговора вполне могут состояться лишь несколько месяцев спустя. Как только чиновника передадут в судебную систему, его судьба практически определена. «Во время шуангуя человек еще пытается обрести личную свободу или хотя бы отделаться понижением по службе, — говорит пекинский адвокат Цянь Леян, работающий госзащитником обвиненных чиновников. К тому моменту, когда дела попадают к судьям, — продолжает Цянь, — спор ведется не о виновности или невиновности, а о длительности тюремного срока. — После передачи в руки судебной системы чиновник теряет всякую надежду. Это означает конец политической карьеры. Как правило, когда я принимаю такое дело, клиент находится в состоянии глубочайшей депрессии».

Партия — или, по крайней мере, ее подразделения, которые контролируют антикоррупционный орган на текущий момент — наслаждается страхом, который вызывает ЦДК и ее темная сила. Своих шпионов она именует «песчинками», которые рассеиваются по любому ведомству, попавшему на мушку комиссии. Редактор одной из шанхайских газет признался мне, что совершенно точно знает: в редакции есть один такой шпион, но вот кто именно… «Может, это уборщик. А может, и мой личный заместитель», — вздохнул он.

Комиссия по определению работает втайне и опирается на широко распространенную в китайской культуре практику доносительства. Ежедневно кипы анонимок и петиций поступают в ее офисы. Отдельные случаи коррупции вскрываются в ходе разбора судебных дел, возбужденных против китайских предприятий за рубежом. Однако самый активный помощник дисциплинарных комиссий — это отнюдь не публичное и прозрачное расследование. По оценкам Ван Мингао, от 60 до 70 % всех дел начинаются с подачи информантов. «Жэньминь жибао» сообщает, что в отдельных провинциях эта цифра достигает 90 %. «Глаза рядовых граждан — самый зоркий инструмент, — говорит Ван. — Многие расследования проводятся именно после сигналов от населения».

Конечно, зачастую информант только выдает себя за «рядового гражданина». В действительности такие доносы могут быть продиктованы соперничеством между противоборствующими группами. В ходе политических баталий на очень высоком уровне, как это было в шанхайском деле, анонимный компромат обязательно просачивается в китайскоязычную прессу Гонконга, западные СМИ, а в последние годы — и на китайскоязычные веб-сайты, размещенные за пределами КНР. Подобная утечка преследует одну цель: информация должна попасть в официальные круги непосредственно в Китае. Анонимки — единственный безопасный способ, которым рядовой гражданин или младший управленец может сообщить о фактах коррупции начальства и при этом не подвергнуться притеснению, а то и аресту.

Еще один прием, популярный среди политических конкурентов — заляпать соперника грязью посредством публикации какого-нибудь опуса, замаскированного под детектив. В Китае этот литературный жанр процветает благодаря общественному цинизму и презрению в адрес разложившихся кадровых работников, их алчных родственников и содержанок. Заодно такие детективы могут играть и вторую, более изощренную и подрывную роль, рассказывая о реальных случаях мздоимства, подавая их в беллетризованной, приключенческой форме. К примеру, «Гнев небес», наиболее известный roman a clef,[9] повествует о низвержении в 1995 г. Чэнь Ситуна, тогдашнего мэра Пекина. Книга насыщена красочными фактами, которые невозможно найти в сухих сообщениях официальных китайских СМИ. В частности, в «Гневе небес» рассказывается о распущенном сынке секретаря пекинского горкома, который обкрадывает казну для покупки роскошного особняка; устроив гнездо плотских утех в пятизвездочной гостинице, отец и сын делят между собой общую любовницу, заодно снимая весь процесс на видео, и так далее. Цзян Цзэминь, самолично запустивший расследование похождений Чэнь Ситуна, своего заклятого политического врага, поначалу высоко отозвался о книге, но затем, когда власти решили, что грязное белье уже достаточно проветрилось, «Гнев небес» был запрещен к продаже на территории КНР.

Опасность попасть под выстрел из анонимки объясняет, отчего чиновники с таким тщанием скрывают любые свои поступки, могущие навести на подозрение. Когда в 2002 г. Чжан Эньчжао, тогдашний президент и председатель правления «Стройбанка» Китая, входящего в тройку крупнейших кредиторов страны, получил приглашение одного американского финансиста сыграть в гольф в знаменитом калифорнийском клубе «Пеббл-бич», он попросил своих хозяев купить ему комплект клюшек. Как и по всей Азии, гольф стал невероятно популярен среди бизнес-сообщества КНР, хотя власти неодобрительно относятся к этому виду спорта: дескать, землю и воду надо бы использовать для сельского хозяйства. В одной из регулярно проводимых кампаний гольф даже назвали «зеленым опиумом», вредным для внутренней политики. Свою просьбу господин Чжан мотивировал тем, что не хотел привлекать «излишнее внимание», садясь в самолет с объемистым спортинвентарем. Будет лучше, настаивал он, приобрести клюшки непосредственно в игровом клубе.

Застенчивая дальновидность Чжана все же не помогла. Дисциплинарная комиссия задержала банкира в марте 2005 г., а основанием послужил зарегистрированный в США судебный иск, в котором Чжана обвинили в получении взятки в размере 1 миллиона долларов от фирмы, которая развлекала его в клубе «Пеббл-бич». Одним ранним мартовским вечером, когда Чжан вернулся с работы, ему позвонили и велели никуда не выходить из дома. Тогда он набрал номер своего банка и попросил подменить его на совещании, которое было намечено через два дня. Как вспоминают его коллеги, Чжан буркнул: «Я прийти не смогу», после чего повесил трубку. В восемь вечера за ним приехали и увезли в офис дисциплинарной комиссии. Больше Чжан на публике не появлялся. Примерно через полтора года он наконец предстал перед судом и получил пятнадцать лет за взяточничество.

«Услышав обвинения в адрес Чжана, Вэнь Цзябао пришел в бешенство», — рассказывает один из финансовых консультантов. Понять негодование руководства «Стройбанка» несложно: через несколько месяцев предстояла регистрация акций на иностранных биржах, и скандал ставил под угрозу плоды многолетних усилий по реформированию финансовой системы. Впрочем, успокоившись, Вэнь вполне мог бы поздравить правление банка с тем, что Чжана вообще удалось вычислить. Несмотря на успешную поимку, дело Чжана лишний раз подчеркивает еще один коренной недостаток антикоррупционной системы: высшие управленцы по большей части надзирают сами за собой.

Как в любой крупной организации, в наблюдательном совете Стройбанка Китая имеется представитель антикоррупционной комиссии. Этот человек отправляет стандартные политические функции, распространяя среди сотрудников последние постановления и предписания партии по борьбе со взяточничеством. Кроме того, он отвечает за рассмотрение внутренних жалоб, касающихся коррупции. Одним словом, любые обвинения в адрес коррупционеров обязательно проходят через него.

Инцидент с Чжаном прекрасно иллюстрирует врожденную слабость этой системы. Дело в том, что антикоррупционный сотрудник был подотчетен именно Чжану, который, будучи секретарем парткома банка, занимал высший пост. Другими словами, представитель антикоррупционной комиссии контролировал весь персонал банка и — теоретически — своего босса, то есть Чжана, который и назначил его на это место. Чжану просто не повезло: жалоба пришла из-за границы и попала на стол начальника центральной комиссии в Пекине. А вот если бы скандал начал разгораться не в Штатах, а непосредственно внутри банка, Чжану пришлось бы открывать расследование собственных темных делишек, на что, понятное дело, рассчитывать не приходится.

Эта система беспрестанно мучается поисками эффективного метода надзора за «кадровыми работниками номер один» типа Чжана из «Стройбанка» или секретаря шанхайского горкома Чэня Лянъюя. Ню Юйцин, эксперт при Центральной партшколе в Пекине, утверждает, что секретари парткомов — как на госпредприятиях, так и на провинциальном и муниципальном уровнях — почти не привлекаются к ответственности за свои махинации. «Эти люди словно витают над системой, существуют вне ее рамок», — говорит он. Представители комиссии, работающие в министерствах и на предприятиях, за редким исключением сообщают вышестоящим органам о выявленных нарушениях, потому что боятся последствий, оказавшись один на один с коррупционерами. Они «либо не осмеливаются [информировать руководство], либо просто не желают это делать», — говорит Ли Юнчжун, еще один сотрудник партшколы. Ли рекомендовал сформировать самостоятельный кадровый механизм для антикоррупционный комиссии, но эта идея провалилась, так как КПК никогда не допустит существование независимого органа. Все прочие предложения были отвергнуты по той же причине. «Один-единственный рот не заткнешь и двадцатью документами, — говорит Ню. — А с одной-единственной свиньей не справится и десяток кадровых отделов».

Китайские эксперты типа Ню и Ли выпустили множество критических докладов о том, как структура антикоррупционной системы подрывает ее независимость и эффективность. Вместе с тем, являясь сотрудниками партшколы, они вынуждены отступить перед лицом очевидного вывода: до тех пор, пока КПК и ее отдельным членам позволено контролировать самих себя, системная коррупция будет процветать. Один из тайваньских ученых выявил фундаментальную логическую ошибку рассуждений своих континентальных коллег. «Если бы партия последовала их рекомендациям, — писал тайваньский эксперт, — то получилось бы «разделение властей» в духе Монтескье, а этот принцип КПК давно забраковала как декадентский и буржуазный».

Условие, что комиссия должна заручиться разрешением на открытие расследования, особенно успешно играет на руку высшему руководству страны. Нет механизма, посредством которого комиссия могла бы получить санкцию возбудить дело в отношении любого из девяти членов Постоянного комитета Политбюро. Для этого подойдет разве что гражданская война, или сами члены Постоянного комитета должны будут явиться с повинной. Как сказал мне сын одного из бывших вождей, «эти люди как бы по умолчанию стоят над законом». Выходит, высшая должность также оберегает ближайших родственников и укрепляет табу, согласно которому запрещается любое публичное обсуждение частной и деловой жизни высшего руководства и членов их семей.

Фурор, вызванный интервью с одним тайваньским ювелиром, лишний раз подчеркивает строгость табу, которое охраняет родственников китайских вождей. Ювелир рассказал о своей встрече с Чжан Пэйли, супругой Вэнь Цзябао, в 2007 г. посетившей ювелирную выставку в Пекине. Госпожа Чжан долгие годы была вице-президентом Ювелирной ассоциации КНР и, судя по всему, держала акции компаний в сфере алмазной торговли на внутреннем рынке. Ювелир, польщенный высокими отзывами госпожи Чжан о качестве его драгоценностей, в свою очередь с восторгом поведал одному тайваньскому телеканалу о браслете, который увидел на руке супруги китайского премьера: вещице, по его словам, стоимостью около 300 тыс. долларов. Наивный торговец, который всего лишь пытался разрекламировать свой товар, очень скоро понял, до какой степени прокололся, ступив на запретную территорию. Через два дня после того как гонконгские и тайваньские газеты вышли с сенсационными заголовками, тайваньские ювелиры скинулись и выкупили целые полосы в этих изданиях, коллективно извинившись перед госпожой Чжан и заодно обвинив местные СМИ в искажении фактов.

Чжан Пэйли привлекла столь большое внимание потому, что ее роль в сверкающем алмазном бизнесе разительно отличается от имиджа честного и скромного премьера китайского народа, культивируемого ее супругом. В любой прозрачной политической среде очевидный конфликт интересов между должностью Вэня и богатством его супруги (приобретенном, к слову сказать, в особо контролируемой сфере) стал бы зерном для обмолота на мельнице публичных дебатов. Однако всевидящее око Отдела пропаганды ЦК проследило, чтобы деловые аспекты жизни госпожи Чжан сгинули в черной дыре. Сам Вэнь никогда не появляется с женой на публике, а китайским СМИ строжайше запрещено рассказывать о ее делах. «Это противоречит пропагандируемой китайским правительством атмосфере гласности. Кстати, на Западе публичное появление вместе с супругой давно стало нормой, — говорит Цзинь Чжун, редактор гонконгского политического журнала «Кайфан» («Гласность»). — У Цзян Цзэминя пожилая супруга, но он до сих пор повсюду берет ее с собой. То же самое относилось к Чжу Жунцзи и Ли Пэну, а теперь вот и к Ху Цзиньтао. Отчего же Вэнь так не поступает? По какой причине не появляется его жена? Ни один китаец не осмеливается коснуться такого вопроса».

Информационная блокада, которую мы наблюдаем на примере госпожи Чжан, повторилась и в другом случае, когда обвинения в коррупции были предъявлены компании, которую в свое время возглавлял Ху Хайфэн, сын Ху Цзиньтао. Инцидент оказался особенно неприятным для Ху, потому что незадолго до этого его восхваляли в прессе за способность держать свою семью в узде, в отличие от его предшественника Цзян Цзэминя. После того, как в июле 2009 г. компромат всплыл в Намибии, китайская интернет-полиция назначила высший приоритет цензуре любых публикаций на эту тему и добилась впечатляющих успехов, сумев заблокировать сообщения на веб-сайтах. Говоря конкретнее, как таковой доступ к сайтам типа «Нью-Йорк Таймс» или «Файнэншл Таймс» не ограничивался, зато отсекалась любая информация, где упоминался мистер Ху-младший. Точно так же подписной и запароленный новостной сервис «Фактива» вполне нормально работал внутри КНР, но стоило послать поисковый запрос о коррупционном скандале в Намибии, как тут же срабатывал цензорский фильтр.

Пока вожди и их семьи ведут себя осмотрительно, не выставляя свою власть и богатство на всеобщее обозрение в Китае — или, как в случае деловой активности госпожи Чжан и Ху-младшего, вообще не упоминаются в СМИ — их можно считать лицами неприкосновенными по определению. «Если император не хочет, чтобы дознаватели копались в тех или иных коррупционных делах, так тому и быть, — говорит Ван Мингао. — А то ведь они могут наткнуться на членов его семьи, и это пойдет вразрез с интересами монарха. По сути дела, речь была бы о попытке следователя-одиночки справиться с целым социальным классом». Единственная вещь, способная сместить баланс, — это политическая воля на высшем уровне.

Коррупционный скандал и низвержение пекинского мэра Чэнь Ситуна в середине 1990-х гг. символизировали тот факт, что Цзян Цзэминь наконец-то берет столичное руководство под контроль. Цзян поначалу выглядел чуть ли не марионеткой своих старших предшественников, однако вскоре начал умело и последовательно консолидировать власть, создав на вершине центрального аппарата целую лоялистскую базу, куда вошли выдвиженцы из Шанхая. Эта «шанхайская клика» сидела на пекинском насесте почти десять лет, осыпая свой родной город всяческими привилегиями и вызывая глухое раздражение в прочих регионах Китая. Власть этой фракции достигла зенита в 2002–2003 гг. — и начала убывать, сделав город и его руководство как никогда уязвимыми.

В колониальную эпоху Шанхай слыл «жемчужиной Востока» и являл собой средоточие меркантильных и торгашеских настроений, место, где «было трудно провести грань между властями и бандитами». Когда в 1949 г. полубосая армия Мао заняла город, коммунисты окрестили его «продажной девкой империализма» и взялись за кнут, закрывая частную торговлю, арестовывая или высылая предпринимателей, гангстеров, а заодно и иностранцев. К середине 1960-х гг. колесо истории совершило полный оборот. Шанхай, некогда «гангстерская малина», превратился в цитадель партийных ультрарадикалов. Колдовские чары двух этих антагонистических течений рассеялись лишь к 1989 г. По иронии судьбы Шанхай, который нынче ослепляет как заезжих провинциалов, так и иностранцев, своим возрождением обязан военному подавлению демонстраций, что в тот год прошли в Пекине и других городах страны.

В 1966 году Мао Цзэдун и его третья жена Цзян Цин прибегли к помощи шанхайских радикалов, чтобы запустить «культурную революцию», за которой скрывался путч, направленный против пекинских оппонентов Председателя. «Банда четырех», как впоследствии стали именовать Цзян Цин и трех ее шанхайских соратников, взялась за радикальную переделку экономики и искусства. Когда Мао умер, они попытались распространить свою власть на весь аппарат центрального правительства. Даже после того, как «банду четырех» удалось прижать к ногтю и в октябре 1976 г. арестовать, шанхайский горком продолжал сражаться, причем в буквальном смысле: мобилизовал местную милицию и предпринял попытку вооруженного мятежа против нового пекинского режима. Городские боссы опомнились лишь тогда, когда Пекин всерьез организовал войсковую операцию, а жители Шанхая, которым осточертели ультралевые начальники, вышли на улицы в поддержку нового центрального правительства.

В наказание партия превратила Шанхай в бастион государственной промышленности и заставила городские предприятия перечислять центру всю прибыль, ничего не оставляя для местных капиталовложений. В одном лишь 1983 г. Шанхай перечислил Пекину налогов больше, чем получил от него инвестиций за все предыдущие тридцать три года. Свыше четырех десятилетий город стонал под большим пальцем Пекина, но с наступлением 1990-х гг. вмешались новые политические веяния, на сей раз в пользу Шанхая.

Дэн Сяопин, подыскивая способ оживить национальную экономику и отразить нападки левых в связи с кровавой бойней на Тяньаньмэнь, вернулся из южного турне с козырной картой. Вновь очутившись на политической сцене в 1992 г., он пожаловался, что в конце 1970-х гг. совершил крупную ошибку: не включил Шанхай в список зон, где разрешено развивать рыночную экономику. Минуло не менее десяти лет после внедрения политики Дэна, прежде чем с Шанхая сняли поводок.

Новые шанхайские лидеры унаследовали город с великой, но выхолощенной торговой историей. Не теряя времени, они засучили рукава и взялись за дело. К началу XXI века город вернулся к жизни, подстегиваемый десятилетиями неудовлетворенных потребностей. Очевидные плоды этого роста — сверкающие небоскребы, величественные общественные здания, многоуровневые развязки и эстакады, напряженнейший деловой ритм — служат ярким свидетельством обновления Шанхая и Китая в целом. О коренном переломе в жизни города говорит его нынешний символ: финансовый квартал Пудун, своими небоскребами напоминающий Манхэттен, а ведь всего несколько лет назад на этом месте стояла бедная деревушка.

Панорама Пудуна поражает иностранных туристов, что чокаются бокалами на террасах фешенебельных ресторанов, устроенных в старинных, колониальной эпохи зданиях, которые выстроились на противоположном берегу, на набережной Вайтань.

Впрочем, имидж Шанхая, вновь переживающего расцвет коммерческого предпринимательства, — обманчив. В отличие от Южного Китая и бассейна Янцзы, где политика Дэн Сяопина начала пестовать рискованную рыночную экономику, Шанхай изначально развивался в качестве витрины достижений социализма. Мало кто из восхищенных гостей города знает, что большинство небоскребов построено муниципальными компаниями. В отличие от распространенного, но неверного мнения, что в Шанхае преуспевает свободная торговля, город в действительности представляет собой партийный идеал: своего рода Сингапур на стероидах, сочетание коммерческого процветания и госконтроля.

Сюй Куанди, шанхайский мэр начала нынешнего столетия, олицетворял дух этого суматошного города. Встречая группы посетителей в дверях своего кабинета, он торопливо пожимал человеку руку, после чего молча подталкивал его к креслу и немедленно переключался на соседнего визитера. Вот уж действительно, сильно занятая личность. Сюй, один из наиболее либеральных чиновников в городском правительстве, не очень-то беспокоился из-за нехватки местных частных предпринимателей. Напротив, он вскоре усмотрел в этом и положительный момент. «Я всегда считал родительские наставления очень важным делом, особенно в подростковом возрасте, — сказал он мне в 2001 г., причем сказал бессознательно снисходительным тоном, характерным для весьма могущественных бюрократов. — Конечно же, правительство не имеет права терять контроль над госсектором; мы ведь не стоим за шоковую терапию, как, например, в России. Взгляните на Японию. Когда ее экономика была здорова, правительство играло в ней сильную роль. То же самое относится к Тайваню и Южной Корее. А потом, когда они внедрили у себя рыночные принципы, эффективность упала». По словам Сюя, к 2010 г. доля частного сектора в экономической отдаче Шанхая должна достигнуть 20 %, в то время как в 1992 г. она составляла мизерный 1 %.

Позднее Чэнь Лянъюй сделал аналогичное хвастливое заявление, защищая город от нападок оппонентов, которые обвиняли Шанхай в излишней склонности к капитализму. «Если я не ошибаюсь, частные предприятия дают свыше 40 % ВВП нашей страны. А здесь, в Шанхае, вклад госкомпаний в ВВП составляет почти 80 %. Ну и кто более привержен к принципам социализма? Разве не Шанхай? — восклицал он, о чем свидетельствует неофициальный сборник его высказываний, циркулировавший среди чиновников после смещения Чэня. — Шанхай построил модель социалистической рыночной экономики нашей страны. Шанхай и не практиковал капитализм. Такой колпак на голове Шанхая был бы совершенно неуместен. Не тот фасон».

Факты свидетельствуют, что за пятнадцать лет политика сильного госконтроля сработала согласно плану. Яшэн Хуанг, экономист при Массачусетском технологическом институте, опубликовал очень интересное исследование, в котором показал, что в 2004 г. в целом по стране удельное количество частных предприятий в расчете на число домохозяйств поставило Шанхай на третью строчку — причем снизу. Этот показатель был ниже только в двух других регионах КНР, а именно в Пекине и Тибете, где в первую очередь заправляли, соответственно, центральные власти и армия. Отсюда следует вывод, что подавляющая доля денег, генерируемых в Шанхае, уходит в карман правительства (которое таким образом оплачивает свои инфраструктурные и прочие нацпроекты), ну и, разумеется, на коррупционные откаты. «Шанхай-то богат, — замечает Хуанг, — но этого нельзя сказать о его рядовых жителях».

Впрочем, с конца 1990-х гг. у Шанхая имелся иной козырь: мощная политическая поддержка в Пекине в лице Цзян Цзэминя и его союзников, сформировавших самую крупную, влиятельную и наиболее сплоченную фракцию в составе Политбюро. Доктрина, которой руководствуется город, приобрела общенациональную славу, подчеркивая важность могучего, богатого государства, которое является перманентным балансиром стремительно растущего частного сектора. Успех Шанхая, ставшего бастионом государственной власти, в сочетании с его политическими мускулами в столице заработал ему статус испытательного полигона, на котором проходит апробация ключевых реформ в области частного жилищного строительства, формирования рынков капитала, создания госпредприятий и развития системы соцобеспечения.

Как ни парадоксально, влияние столичной «шанхайской клики» привело к ужесточению политических ограничений в этом приморском городе. Центральное правительство не хочет, чтобы остальная часть страны выискивала в шанхайских газетах намеки на происходящее в Пекине. В отличие от столицы, с ее многочисленными противоборствующими государственными ведомствами и политическими устремлениями, в Шанхае имеется единое, всемогущее и вездесущее городское правительство и строжайшим образом контролируемый отдел пропаганды. Столичные беспорядки 1989 г. пошли Шанхаю только на пользу; город принял этот урок очень близко к сердцу и стал прямо-таки образцовой моделью поведения в глазах Пекина.

По ходу дела Шанхай не забыл заручиться и кое-какими политическими гарантиями. Во многих провинциях и городах КНР действуют правила, запрещающие чиновникам занимать высшие административные должности в своих родных населенных пунктах; этот механизм не дает местным властям окопаться и устроить себе удельное, неподконтрольное Пекину княжество. Так вот, Шанхай намеренно проигнорировал этот принцип, гарантируя призовые должности как раз для лояльных, выращенных на местной почве кадров. Результат можно сравнить со сбором разведданных, когда едешь по неприятельскому городу в машине с плотно тонированными окнами: видишь всех и вся, сам оставаясь незаметным. Точно так же Шанхай следил за политическими событиями вне своих стен, но весь остальной Китай не мог заглянуть за эти стены.

Шанхайцы всегда отличались клановым менталитетом, с надменным упрямством держались за свой диалект, а соотечественниками интересовались меньше, чем внешним миром. С точки зрения жителей Шанхая, возрождение города совершенно естественным и заслуженным образом вернуло их на позиции превосходства и старшинства, раз уж они обладают таким невероятным умом и изумительной деловой хваткой. За рассматриваемый период город умчался вперед галопом, оставив прочие регионы страны далеко позади. Разница в объеме ВВП на душу населения между Шанхаем и беднейшими провинциями типа Гуйчжоу практически удвоилась в сравнении с 1990 г. Однако в то время как шанхайцы весело праздновали свой тяжким трудом заработанный успех, остальной Китай угрюмо поглядывал в их сторону и ворчал о политических подачках. В ту пору в очередях была популярна такая издевательская шутка: «Ты что, из Шанхая, чтобы лезть без очереди?!» Недобрые настроения означали, что когда волна политического влияния в столице пошла на убыль, Шанхай вдруг оказался в особо уязвимом положении. Атака на город принесла Ху Цзиньтао немало выгод. Укреплялся его авторитет, а заодно и образ талантливого экономического вождя-антикоррупциониста. Снобистская репутация города привела к тому, что у всей страны чесались руки надавать Шанхаю оплеух.

Когда Цзян Цзэминя назначали на пост генсека в мае 1989 г., то есть буквально за несколько недель до появления танков на улицах Пекина, — его пришлось чуть ли не тайком везти из аэропорта на «Фольксвагене-Сантана», машине для рядового китайца, а вовсе не на приличествующем высшему руководству лимузине «хунци» («Красное знамя»). К тому же его попросили переодеться рабочим, чтобы добиться уже полной неузнаваемости, не то разгневанная толпа демонстрантов могла натворить бед. Вот в каком виде Цзян въехал в город для встречи с Дэн Сяопином.

И напротив, когда Цзян передавал бразды правления Ху Цзиньтао на съезде 2002 г. (то есть примерно в то же время, когда шанхайскому Сюй Хаймину доставили первое по счету уведомление о выселении), это событие в истории КПК стало поистине эпохальным. И дело даже не в том, что на место одного генсека сел его преемник по фамилии Ху, а в том, что Цзян согласился уступить свою должность, «не поднимая волн». Впервые за всю историю современного Китая, начиная с 1949 г., процесс передачи власти прошел совершенно мирным путем, что само по себе примечательно. Мало того: такое явление впервые наблюдалось и в истории любой иной крупной коммунистической страны. Далее, смена руководства произошла согласно эволюционирующему набору внутрипартийных правил, которые предусматривают возрастной потолок для вождей и министров, а также новый неофициальный лимит пребывания на посту генсека и премьера: не более двух раз по пять лет.

Гладкая передача власти от Цзяна к Ху была событием колоссальной важности, коль скоро речь шла об авторитарной партии, чья история пронизана турбулентными эпизодами. Каждая смена руководства в Советском Союзе, начиная от Ленина и заканчивая Горбачевым, происходила либо после смерти прежнего вождя, либо после его принудительного смещения. Если взять Китай, то Мао в свое время назначил преемника, злополучного Хуа Гофэна, которого в свою очередь задвинул Дэн Сяопин. Сам Дэн отказался занять пост генсека, однако сохранил закулисное влияние и позднее лично проследил за низложением двух своих бывших протеже Ху Яобана и Чжао Цзыяна, причем последний с 1989 г. и до конца жизни содержался под домашним арестом. На освободившееся место Дэн и тогдашний «совет старейшин» КПК выписали из Шанхая Цзян Цзэминя. «С приходом Ху к власти китайское правительство наконец оставило позади имперскую эпоху и отказалось от принципа единоличного правления, — говорит Чжоу Жуйцзинь, бывший редактор печатного органа шанхайского горкома партии. — С этого момента никто не считает вождя современным богдыханом».

Впрочем, нельзя сказать, чтобы Цзян сразу покинул свой кабинет вчистую. Он еще двадцать месяцев оставался на посту гражданского руководителя вооруженных сил, будучи Председателем Центрального военного совета КНР, чем сильно раздосадовал многих кадровых работников, которые считали это решение потаканием тщеславию и суетным слабостям. Среди девяти членов Постоянного комитета Политбюро также осталось немало его сторонников из «шанхайской клики», в частности, Хуан Цзюй, который вместе с Цзяном работал в Шанхае в 1990-е гг., после чего попал в Пекин в кильватере своего покровителя. Далее, повышение получил и пресловутый Цзя Цинлинь, наиболее знаменитый друг Цзяна. И все же присутствие шанхайских лоялистов в составе Постоянного комитета было запаздывающим индикатором власти этой группы, чей расцвет пришелся на 2002 г. когда состоялся XVI съезд КПК.

Перед тем как стать генсеком, Ху Цзиньтао десять лет скрупулезно культивировал скромный образ жизни и всячески избегал открытого противостояния оппонентам. Высший эшелон КПК помнил о тех публичных стычках в своей среде, которые едва не привели к перевороту в 1989 г., и теперь вожди старались хотя бы на публике работать сообща. Новый коллективный стиль руководства сделал Ху первым среди равных, раз уж он все равно был лидером, могущим диктовать политику и принимать кадровые решения. При всем при этом, подспудная внутрипартийная борьба двух высших лиц государства сохранилась; точно так же сохранились и лагеря их сторонников. Пока Цзян был у власти, никто в Шанхае не хотел видеть Ху. Уехав из города в 2000 г., он ни разу не посетил его вплоть до июля 2004 г., что можно уподобить ситуации, когда кандидат в президенты США не бывает в Нью-Йорке на протяжении всей избирательной кампании. Столь длительное отсутствие отражает преднамеренный политический расчет. Ху намеревался посетить Шанхай на своих собственных условиях, став Генеральным секретарем.

Еще в 2001 г. до Пекина начали доходить слухи о махинациях на шанхайском рынке недвижимости и отъявленном лихоимстве местных чиновников. Эти сведения поступали в основном через анонимки и обращения граждан; немалую роль сыграла китайскоязычная пресса Гонконга, постарались также и зарубежные англоязычные СМИ. Ху был вынужден держать Цзяна на своей стороне, однако это не сбило с толку его последователей, которые отлично разобрались в возможностях, предоставленных шанхайским скандалом. «Коррупционные расследования всегда служат рычагом, — сказал мне один из бывших чиновников, побывавший в тюрьме за взятки. — Это важная составляющая борьбы за власть». Сторонники Ху стали отслеживать сор, выносимый из шанхайской избы. Неторопливо, но настойчиво они принялись собирать улики с целью в будущем подрезать городу крылышки. Через три года станет уязвимым и сам Чэнь Лянъюй, назначенный новым секретарем шанхайского горкома в октябре 2002 г. Вместо того чтобы вести себя тихо и осмотрительно, Чэнь даст Пекину все поводы атаковать.

Чэнь вступил в Народно-освободительную армию в возрасте семнадцати лет, закончил армейское училище по специальности военный строитель, после чего был демобилизован и направлен в Шанхай, где ему предписывалось трудиться на машиностроительном заводе. Сын состоятельного инженера, получившего образование в Чикаго, Чэнь вступил в партию лишь в 1980 г. Дело в том, что раньше он не мог этого сделать; как говорят в Китае, ему «мешало ущербное социальное происхождение», а если конкретнее, американское образование отца. Кстати, об отце: во время «культурной революции» он был излюбленной мишенью на покаянных собраниях, где его малевали американским шпионом, а затем и вовсе вышвырнули из собственного дома возле Нанкинской улицы. Хунвэйбины сильно негодовали: подумать только, 1949 г. давно прошел, а в доме Чэня-старшего полно роскошных вещей, есть даже холодильник! И слуга-индус, как в колониальные времена!

Когда Чэню-младшему наконец разрешили вступить в партийные ряды, присущая ему уверенность в своих силах поставила его на путь ускоренного карьерного роста. К середине 1980-х гг. Чэнь стал начальником Управления отставных кадровых работников, что и позволило приобрести связи среди влиятельных пенсионеров от КПК, чье покровительство ценится на вес золота. Вслед за этим он возглавил районную управу в наиболее процветающем уголке Шанхая, рядом с рекой. Пока он был на этом посту, вверенный ему район Хуанпу прославился своей ночной иллюминацией, которая расцвечивает колониальные здания на живописной набережной и до сих пор поражает воображение туристов. Своего рода светозарный автограф, оставшийся на память от Чэня. Затем, пользуясь поддержкой Цзяна, он возвысился до уровня партийного руководства городом и наконец стал первым секретарем горкома. Мэр Сюй Куанди, его потенциальный конкурент и популярный кандидат на тот же пост, выбыл из гонки в 2001 г.: безо всяких объяснений его вызвали в Пекин и задвинули в сторону.

Сюй тоже вступил в партию в зрелом возрасте, в данном случае оттого, что питал отвращение к идеологическому фанатизму КПК, и не пользовался полным доверием «шанхайской клики». Непредвзятый и сговорчивый человек, он был горячим и красноречивым защитником интересов города и, желая продвинуть свой план развития Шанхая, часто выступал на радио, где в прямом эфире отвечал на звонки горожан. Чэнь же, напротив, отличался косноязычием и не обладал дипломатическими способностями. «Отец Чэня — весьма рафинированный и образованный человек, — говорил один из его друзей. — Ожидалось, что и в сыне не будет неотесанности, но… уж такова система». Чэнь со своими приспешниками прибрал город к рукам очень плотно — мэру Сюю с его рыхлой партийной сетью такое и не снилось. «Все вращалось вокруг Чэня, — сказал один из городских управленцев. — Пожалуй, в Шанхае он был посильнее Цзян Цзэминя и Хуан Цзюя».

Чэнь окружил себя лояльными клевретами из района Хуанпу, так сказать, сколотил себе «хуанпуйскую банду», которая пережила метаморфозу под стать своему главарю. Политический секретарь Чэня по имени Цинь Юй, арест которого сигнализировал о неминуемом падении босса, был в свое время скромным научным сотрудником при городском университете, зато после выдвижения переродился, приобрел наглые и хамские замашки, которые лишь отталкивали знакомых. Его подчиненные рассказывают, что однажды Цинь пошел в ресторан с бывшим коллегой-наставником, но вместо прежнего почтительного отношения весь ужин громко разговаривал по мобильнику и практически не замечал своего сотрапезника — гротескное нарушение этикета в обществе, где пожилые учителя традиционно пользуются особым уважением.

Перечисленные факты не имели бы существенного значения, если бы не два взаимообусловленных события, произошедших с разницей в несколько лет. Речь идет о склонности Чэня и всего Шанхая к грандиозным проектам и о стремлении добиться быстрой динамики роста любой ценой, невзирая на диктаты Пекина, который не одобрял торопливых и дорогостоящих планов. Впрочем, еще раньше шанхайские власти оказались замешаны в скандале с местным риелторским магнатом по имени Чжоу Чжэнъи, свежеиспеченным миллиардером, какие расплодились в предыдущее десятилетие благодаря буму на рынке недвижимости.

Чжоу провинился отнюдь не тем, что был богатым и напористым девелопером: недостатка в таких людях Шанхай не знает. Нет, падение Чжоу было вызвано его алчностью и недальновидностью. Подобно прочим опальным бюрократам и бизнесменам в Китае, он совершил смертный грех, опозорив систему — вот почему система его наказала. По ходу дела он превратился в нечто еще более опасное и стал политической мишенью. Когда жалобы на Чжоу начали проникать в Пекин, многие столичные враги Шанхая увидели здесь отличный шанс. «Если бы не Чжоу Чжэнъи, — говорит ресторатор Сюй Хаймин, — мы вполне могли оказаться в еще более сложной ситуации».

Сын фабричного рабочего, Чжоу Чжэнъи начал свое быстрое восхождение в 1995 г., когда на деньги, вырученные от успешной торговли лапшой в уличном ларьке, купил акции госпредприятий, которые те выдавали своим сотрудникам непосредственно перед частичной приватизацией и выходом на биржу. Следующий бизнес-ход Чжоу был столь же своевременным и удачным: он вложил прибыль в шанхайские земельные участки, когда рынок частной собственность только-только стартовал. Вскоре Чжоу заработал яркую и рискованную репутацию как в Шанхае, так и в Гонконге, где приобрел себе «бентли», шикарную подругу (позднее ставшую ему женой) и ряд открытых акционерных обществ. Потакая своей страсти к торговле драгметаллами, он держал на письменном столе монитор с текущими котировками Лондонской биржи металлов. «Молодой, до крайности самоуверенный и гениальный трейдер, — говорит о нем шанхайский аудитор Руперт Хугверф, встретившийся с Чжоу во время составления списка самых богатых китайцев. — Все свои трейдерские позиции он держал в уме». В отличие о множества прочих предпринимателей, Чжоу с нескрываемым удовольствием узнал, что появится в списке Хугверфа. В зените своей деловой карьеры он занимал одиннадцатое место в этом рейтинге.

За несколько недель до ареста Чжоу побывал на банкете, где присутствовали сэр Кристофер Хам, тогдашний посол Великобритании в КНР, а также ряд представителей зарождающегося класса шанхайских предпринимателей. С очаровательной непосредственностью Чжоу рассказывал о проблемах китайских нуворишей; к примеру, в отличие от своих более искушенных западных коллег, им очень трудно научиться изящным манерам и сделать жизненный стиль более утонченным. «Когда я еще только разбогател, — признался он, — то понятия не имел о чувстве меры и разукрасил ванную комнату золотом». Поняв позднее, до чего это вульгарно, он сменил интерьер, обставив свой дом вещами лишь самых изысканных брендов. В ту пору его сын жил в Англии, учился там в платном интернате. Чжоу спросили: «А в каком именно?» Тут он запнулся, полез за мобильником, набрал гонконговский номер жены, но и она не смогла дать ответ. Тогда Чжоу позвонил в Англию сыну, который и сообщил название учебного заведения: Миллфилд, одна из самых эксклюзивных школ в Великобритании. Сотрапезники поинтересовались: «А почему именно Миллфилд?» «Потому что там самая высокая плата за учебу», — последовал ответ.

На публике Ху Цзиньтао и Цзян Цзэминь всегда подчеркивали свое cooperation, как на праздновании 18-летней годовщины основания Партии, однако на самом деле боролись друг с другом за влияние на людей и на политику

И Ху Цзиньтао, и Цзян Цзэминь усиленно добивались доверия военных. Оба взращивали Народно-освободительную армию на щедрых бюджетах, и оба соответствующим образом одевались для военных парадов

Во время банковского кризиса в США и Европе Ван Цишань, член политбюро, ответственный за финансовый сектор, читал Западу лекции о превосходстве китайской системы

Эдвард Тянь был успешным предпринимателем, когда согласился возглавить только что образованную государственную телекоммуникационную компанию. Сперва Тянь был раздражен, когда Партия отказалась предоставить ему тот же статус, что и аналогичным чиновникам. Покидая компанию, он уже пел хвалы партийному стилю руководства

Для Чэнь Лянъюя не было достаточно крупного проекта, когда он возглавлял Шанхай. С Берни Экклстоуном, руководителем «Формулы-1», Чень курировал строительство в рекордные сроки великолепной гоночной трассы. «При демократии такое было бы невозможно», — поразился после инспекции трассы Джеки Стюарт, бывший чемпион мира по автогонкам в классе «Формула-1». Впоследствии Чэнь Лянъюй был посажен в тюрьму за взятки.

Визитная карточка Чжоу Хайцзяна, богатого предпринимателя из Цзянсу, как и у многих других бизнесменов, больше говорила о его политической лояльности, чем о его бизнесе.

Неугомонный Ли Жуй, один из самых видных критиков Партии, выжил благодаря своим былым революционным заслугам и связям, наработанным в бытность заместителем руководителя Орготдела ЦК.

Иностранцы потрясены панорамой Шанхая, устремившегося ввысь за несколько отчаянных лет, когда Пекин в начале 90-х позволил городу войти в рыночную экономику. Мало кто из поклонников Шанхая понимал, что для Китая это модель развития под руководством Партии

В бизнесе Чжоу отличался менее очаровательными повадками. Он и так уже едва выкрутился из коррупционного скандала вокруг Ван Сюэбина, одного из самых известных китайских банкиров. Разбирательство по этому делу вывело следователей на шанхайский филиал Банка Китая, который выдал Чжоу ряд сомнительных кредитов. Сам девелопер не пострадал, однако наглость Чжоу сыграла с ним злую шутку в его самом крупном бизнес-маневре — попытке получить права на застройку так называемого Восьмого восточного квартала в центре города. Этот участок Западной Пекинской улицы отличало множество невысоких особняков в стиле шикумэнъ («каменные врата»), модном в колониальную эпоху. Жилища подражали европейскому стилю конца XIX века, имели террасы и были украшены изящной каменной резьбой. Впрочем, по истечении семи десятилетий их элегантность изрядно поблекла. Как и весь город, эти дома пришли в упадок за годы коммунистического правления. Там, где раньше жила одна семья, сейчас обитали три, а то и четыре; во время «культурной революции» людей немилосердно уплотняли.

Чжоу одержал верх над самыми Опытными и могучими девелоперами региона, включая гонконгского Ли Цзячэна, одного из богатейших людей планеты, и добился права снести ветхие дома, чтобы застроить этот престижнейший район по-новому. Сделка, заключенная с шанхайским муниципалитетом в 2002 г., была вполне легитимной; Чжоу брал участок в аренду на семьдесят лет по невысоким ставкам, но в ответ был обязан уплатить местным жителям компенсацию и обеспечить их жильем в другом районе. Вскоре тысячи семей поняли, что Чжоу изначально не собирался держать слово: первые 2160 домохозяйств получили скудную денежную подачку, а квартиры им предоставили в отдаленном пригороде.

Разгневанные жители начали протестовать. В гонконгском доме Шэнь Тин раздался телефонный звонок. В 1930-е гг. ее бабушка купила угловой дом в Восьмом восточном квартале за три золотых слитка. Сама Шэнь родилась в Шанхае, выросла в этом доме, причем там до сих пор жила ее матушка, а теперь выясняется, что мать вот-вот выселят. Тогда Шэнь оставила двух своих детей на попечение супруга и отправилась в Шанхай, чтобы добиться для матери лучших условий. Она ходатайствовала перед местным жилищным бюро и даже попыталась самостоятельно подать судебный иск. Ей отказали. Стало ясно, что без профессионального адвоката не обойтись, но, в какую бы юридическую фирму Шэнь не обращалась, никто не хотел браться за ее дело. «Снос домов и переселение?! Да никто не решится воевать с таким проектом», — сказал один адвокат. Ему вторил другой: «Меня могут запросто уволить». Наконец, в апреле 2003 г., на следующий день после принудительного выселения матери, Шэнь постучалась в кабинет Чжэн Эньчуна.

Чжэн был полной противоположностью Чжоу Чжэнъи. Выглядел он как типичный городской адвокат средней руки, всегда ходил в одном и том же неброском костюме и с неизменным потертым портфелем. Но, характеризуя его облик прилагательным «серый», лучше добавлять существительное «металлик», потому как Чжэн взялся за это дело со стальной решимостью. Выслушав Шэнь, он согласился представлять интересы трехсот жителей, в том числе ее матери, в коллективном судебном иске против районных властей. Заодно он начал работу и по делу Сюй Хаймина, ресторатора-активиста. Чиновники тут же решили дать ему по рукам: стоило Чжэну оформить иск, как к нему пришли налоговики. Не обнаружив никаких нарушений, они надавили на фирму, где работал Чжэн, и начальство уволило своего адвоката под тем предлогом, что тот «согласился взять клиента, не проконсультировавшись с партнерами». Когда Чжэн нашел себе другое место работы, власти стали намеренно затягивать переоформление его адвокатской лицензии на новую фирму. Как вспоминает Чжэн, райкомовский работник, надзиравший за регистрацией адвокатов, сказал ему: «На вас и так уже жалуется 90 % районных управ». Вслед за этим Чжэну прозрачно намекнули, что лицензию он получит не раньше, чем откажется от этого дела. Впрочем, он все равно продолжал консультировать жителей и помогал им оформлять бумаги, отлично зная, что помощь Восьмому восточному кварталу не сулит ничего хорошего. «Шэнь Тин, меня ждут большие неприятности, и вам придется меня спасать, — сказал он своей клиентке. — Похоже, Чжоу — это наш шанхайский Лай Чансин». (Лай Чансин, ныне прячущийся в Канаде, был организатором сямыньской контрабандной аферы на 6 миллиардов долларов).

Словно зловонная жижа, вытекающая из-под плотно закрытой двери, из города начали просачиваться слухи о многочисленных земельных махинациях. Чиновники районных управ, не привыкшие к критическому вниманию в свой адрес, неуклюже реагировали на любые свидетельства их личной финансовой заинтересованности. Сунь Цзинкань, секретарь партийного комитета района Цзинь, где находился эпицентр городских земельных скандалов, по дешевке сумел приобрести акции проекта застройки. Когда я обратил его внимание на ряд нарушенных правил, он только отмахнулся: дескать, ничего подобного. «И вообще, правительство поощряет развитие частной экономики», — сказал Сунь. Риелторские сделки были сладким пирогом для чиновников. Одна ветвь районной власти получала дешевые акции за утверждение проекта. Вторая ветвь, а именно Жилищно-кадастровое бюро, вознаграждалась за выселение людей и установление компенсаций гораздо ниже рыночной стоимости теряемой жителями недвижимости.

Шанхай, преподносящий себя в образе космополитанского мегаполиса, который ничем не уступает Нью-Йорку или Лондону, был крайне обеспокоен утечкой информации о неприглядных делишках в риелторской сфере. На вокзалах появились сотрудники полиции в штатском, которые отлавливали жалобщиков, решивших искать справедливость в Пекине. Журналист агентства «Синьхуа», посылавший скандальные репортажи в столицу, где они попадали на стол партийным начальникам, был вызван в городской отдел пропаганды и получил запрет на дальнейшее освещение этой темы. Гонконговские газетчики, с особой страстью выносившие грязь материкового Китая на всеобщее обозрение — особенно в случае Шанхая, раз уж город был их бизнес-конкурентом — стали жаловаться, что за ними ведут неприкрытую слежку и мучают телефонными угрозами. Наблюдение было установлено и за иностранными корреспондентами, а всех, кто с ними контактировал, обязали сообщать полное содержание бесед органам госбезопасности. После того как я сам начал освещать цзиньские скандалы, ко мне тоже стали регулярно наведываться сотрудники службы безопасности в штатском, требуя отчитаться, что именно я собираюсь писать в следующих репортажах.

И все же тяжкая длань городских властей оказалась слишком медлительной: птичка вылетела и обгадила Шанхаю весь сияющий фасад. В конце мая 2003 г. в Шанхай была десантирована группа следователей из Центральной дисциплинарной комиссии, которые разбили лагерь в гостинице «Моллер Вилла». Появление дознавателей стало четко рассчитанным щелчком по носу горкома и выговором в адрес его собственного антикоррупционного органа. Да и место они выбрали с особым изяществом. «Моллер Вилла», известная своими сказочными башенками, которые в 1930-е гг. были вдохновлены сновидениями дочери первого владельца гостиницы, норвежца Мёллера, на протяжении долгих лет являлась также штаб-квартирой шанхайского отделения Союза коммунистической молодежи, оплота Ху Цзиньтао. Не прошло и нескольких дней, как следователи арестовали Чжоу Чжэнъи. В том, что здесь замешана серьезная политика, никто не сомневался. Пекин превратил Шанхай в образцово-показательный случай наказания коррупционеров, а заодно продемонстрировал свою способность вмешиваться в дела города, который годами захлопывал дверь перед носом чужаков. Впрочем, если налет эскадрона следователей и стал тревожным звонком, Чэнь Лянъюй его не услышал.

Первым делом город мобилизовал оборонительные ресурсы. Цзян Цзэминь, который в ту пору все еще возглавлял вооруженные силы КНР, использовал остатки влияния, чтобы дело Чжоу Чжэнъи вернули под шанхайскую юрисдикцию. За работу взялись и подручные Цзяна в отделе пропаганды. Десятки тысяч экземпляров бизнес-журнала «Цайцзин» с большой статьей об этом скандале были изъяты из киосков по всей стране. Впервые за свою историю это издание подверглось столь масштабной репрессивной акции. Несколько недель спустя шанхайское руководство закрепило результат, арестовав Чжэн Эньчуна. Непокорного адвоката обвинили в разглашении государственной тайны — обычный прием властей, желающих расправиться с критиками по политическим мотивам. Чжэн получил трехлетний тюремный срок. Пекин, вернув дело Чжоу на рассмотрение в Шанхай, пригасил зарождающийся конфликт, грозивший расколоть руководство страны. Однако поведение Чэнь Лянъюя вскоре заставило столицу вновь обратить взор на этот город.

Первая ошибка Чэня состояла в том, что он показал кукиш Пекину, когда Чжоу Чжэнъи был привлечен к ответственности за весьма незначительные нарушения, совсем не касавшиеся риелторского скандала. Отсидев только два года из трех, Чжоу получил условно-досрочное освобождение и вернулся в бизнес. Теперь он вел дела из небоскреба в центральной части города. Кстати, впоследствии выяснилось, что Чжоу умудрился подкупить даже тюремщиков: ему разрешалось отлынивать от обязательной работы, принимать визитеров, пользоваться телефоном и смотреть телевизор в кондиционированном кабинете старшего надзирателя. Вполне возможно, что эти поблажки и привилегии так и остались бы в тайне, не открой Чэнь в войне с Пекином новый фронт, на сей раз экономический.

Не было такого проекта, который не смог бы осилить Шанхай, пока Чэнь сидел в своем кресле. Город, одержимый стремлением вернуться на международную авансцену, брался за все новые и новые мегапроекты. За пару лет проложили гоночную трассу для «Формулы-1» стоимостью в миллиард долларов, чтобы привлечь толпу фанатов, которые носятся по планете вслед за своими любимыми спортсменами. «Ни одна демократическая страна не смогла бы такое себе позволить!», — изумленно восклицал Джеки Стюарт, чемпион Ф-1. Новый теннисный комплекс за 300 миллионов долларов, построенный для проведения матчей мирового тура «Мастере», вызвал не менее восторженные отзывы. Еще десятки миллионов были потрачены на строительство первой в истории ж/д линии для поездов с магнитно-левитационной подвеской, хотя весь маршрут составляет каких-то 33 километра, и прибывшие из аэропорта пассажиры сходят довольно далеко от деловых кварталов. Старинное оперное здание в центре города было в буквальном смысле оторвано от своего фундамента и перенесено на 70 метров в сторону, чтобы освободить место для новой автомагистрали. Кроме того, город приступил к переговорам с диснеевской студией, желая открыть в Шанхае тематический парк; аналогичные переговоры велись с Парижем для создания шанхайской версии Центра им. Жоржа Помпиду.

В прибрежной океанической зоне, но подальше от заиленного мелководья в устье Янцзы, город занялся строительством крупнейшего в мире торгового порта. Порт должен охватить вереницу островов, соединенных насыпной дамбой. Дамба, в свою очередь, будет смыкаться с городом по уникальному мосту длиной 32,5 километра, пролеты которого протянутся над открытым морем. Никого не волнует, что в юо километрах к югу есть весьма развитый портовый город Нинбо с естественной глубоководной бухтой, и дальнейшее освоение этого города обошлось бы во много раз дешевле. Нет, Шанхаю хочется иметь свою собственную, современную портовую базу.

Но зато никто не может поставить Шанхаю плохую оценку за его амбициозность и энергию при реализации столь колоссальных планов. Любой из этих проектов напрочь истощил бы ресурсы многих крупных городов или стал бы жертвой бесконечных согласований и споров. За несколько коротких лет Шанхай, не переводя дух, разделался с целой серией таких «твердых орешков» — гоночная трасса для «Формулы-1», теннисный стадион, железнодорожная линия «Маглев» и первая очередь порта, — не говоря уже об остальных инфраструктурных проектах типа новых линий метро, новых мостов и резкого всплеска прочих направлений гражданского строительства. А вот по части политических навыков город отнюдь не столь искусен.

Поворотный момент наступил в мае 2004 г., через год после ареста Чжоу Чжэнъи, когда Пекин возвестил о резком ограничении кредитования в общенациональном масштабе. Норма инвестиций — макроэкономический показатель, за которым центр следил особенно внимательно, — взлетела выше крыши, показывая доселе неслыханную динамику роста: 50 % в год. Центральное правительство отреагировало без проволочек. Банкам приказали урезать кредиты, а местные власти отныне должны были согласовывать с Пекином любые крупные проекты. С начала 1990-х гг. Шанхай поставил себе целью развиваться как минимум на 2 % быстрее, чем другие китайские города. Для относительно богатого мегаполиса в условиях активно растущей экономики эта задача не так уж и сложна. Вскоре после решения центра Чэнь Лянъюй дал ясно понять, что не собирается замедлять динамику городского развития, что бы там ни говорил Пекин. Многие муниципальные начальники по всей стране наверняка питали аналогичные настроения, но лишь Чэнь осмелился их озвучить.

Когда премьер Вэнь Цзябао докладывал Политбюро о результатах ограничения кредита, Чэнь выступил с резкой критикой. Он утверждал, что эта политика наносит ущерб Шанхаю и прочим быстрорастущим приморским центрам. Если в результате инициативы Вэня обанкротятся предприятия и удлинятся очереди безработных, премьеру «придется принять на себя ответственность» за вызванную нестабильность. Конец спору положило лишь вмешательство Ху Цзиньтао, который вновь подчеркнул приоритеты центра. Впрочем, смелое поведение Чэня изменило расклад: открытая конфронтация с Вэнем привела к тому, что разница во взглядах на экономику превратилась в опасную политическую междоусобицу на высшем уровне.

Вплоть до этого момента Чэнь еще пользовался политической протекцией Цзян Цзэминя, крестного отца «шанхайской клики», который сохранял контроль над военной машиной. В сентябре того же года Цзянь наконец покинул свой последний пост и вернулся в Шанхай, где въехал в просторный уединенный особняк где-то в тупике старой Французской Концессии — места настолько загадочного, что оно не прорисовано на городских картах. Отныне Ху Цзиньтао занимал все три высших должности в стране: Генеральный секретарь КПК, Председатель Госсовета КНР и Председатель Центрального военного совета КНР. Вознесение Ху оставило Чэня без серьезного прикрытия. Теперь Ху для атаки на Чэня требовалось только согласие девяти членов Постоянного комитета, неофициальное одобрение Цзяна и, разумеется, улики коррупционных махинаций.

Не было недостатка в людях, желавших помочь Пекину устроить головомойку шанхайскому руководству. Даже после ареста Чжоу Чжэнъи возмущенные домовладельцы продолжали агитировать против шанхайского горкома и муниципалитета. В 2003 и 2004 гг. группы жалобщиков, в том числе и Шэнь Тин, регулярно просачивались мимо агентов полиции на железнодорожном вокзале и доставляли свои заявления в столицу, где обивали пороги, требуя расследований. Сначала они пошли в Государственное петиционное бюро, затем в Комиссию ЦК КПК по политическим и законодательным вопросам, а там и в Законодательный отдел Государственного Совета. Однажды, когда их прямо в Пекине задержали сотрудники шанхайской службы безопасности, к ним обратился Чай Цзюньюн, один из высших городских чиновников. По словам Шэнь, он сказал следующее: «Значит, вы хотите опозорить муниципальные власти Шанхая, навредить Хуан Цзюю и Чэнь Лянъюю? Что ж, вы своего добились. Сейчас ЦК все знает, так что можете больше не усердствовать. Мы решим ваш вопрос, как только вернемся домой».

Жалобщики пропустили советы Чая мимо ушей и продолжили свою работу: обращались в центральные органы госбезопасности, в министерство строительства, да и в прочие инстанции, лишь бы привлечь к себе внимание. Сюй Хаймин, который тоже ездил в столицу, устроил личную микродемонстрацию протеста прямо на площади Тяньаньмэнь, встав с плакатом, который требовал остановить зарвавшиеся шанхайские власти, «нагло прибирающие к рукам частную собственность». Понятное дело, полиция быстро навела порядок на самой главной площади страны, но, как говорит Сюй, «одну минуту мы все-таки продержались». В тот период Пекин был перенасыщен шанхайскими агентами полиции в штатском. Конечно, все инициативы или протестные выступления подавлялись, однако результат превзошел самые смелые ожидания искателей справедливости. Каждый такой инцидент еще больше портил имидж Шанхая и лил воду на мельницу его столичных врагов.

Журналисты Боб Вудворд и Карл Бернстайн, расследовавшие обстоятельства Уотергейтского скандала, руководствовались знаменитым принципом «следуй за деньгами», а вот в случае Чэня дознаватели взяли себе на вооружение несколько иную максиму, которая характерна для коррупционных дел в Китае: «следуй за семьей». Многие обвинения, которые Шэнь и другие жалобщики на протяжении нескольких лет выдвигали против Чэня — дескать, он помогает обогащаться своим родственникам — полностью подтвердились. В обмен на заключаемые контракты компании пристраивали супругу и сына Чэня на фиктивные должности, отец и младший брат получали преференции при оформлении дорогостоящих риелторских сделок, в том числе и через Чжоу Чжэнъи. Шурин Чэня, отвечавший за строительство гоночной трассы для «Формулы-1», тоже погрел на этом руки.

Один за другим арестовывались лояльные чиновники, окружавшие Чэня, что свидетельствовало о неизбежности его падения. Следственная комиссия работала методично, как по учебнику. В 2005 и 2006 гг. процедура шуангуй была применена к десяткам ближайших муниципальных помощников Чэня. Эти «так называемые добрые друзья», как позднее окрестила их официальная пресса, «охотно передавали все необходимые материалы», которые требовались дознавателям. Помимо потворства обогащению родственников, Чэнь был обвинен в незаконном переводе 270 миллионов долларов из городского пенсионного фонда на счета компании, принадлежавшей доселе неизвестному местному бизнесмену. Его арест в августе 2006 г. стал сигналом, что вот-вот разразится крупнейший скандал. А как только в конце того же месяца был задержан Цинь Юй, личный референт Чэня, все поняли, что та же судьба ждет и секретаря горкома.

Вскоре появился и самый яркий признак того, что решение о смещении Чэня принято на высшем уровне, да еще и в типичной китайской манере. В августе 2006 г. Цзян Цзэминю исполнялось 80 лет, и по случаю юбилея одно государственное издательство анонсировала сборник «Избранных трудов» бывшего генсека. Фанфарами дирижировал сам Ху Цзиньтао. «Публикация «Избранных трудов» товарища Цзян Цзэминя — это крупное событие в политической жизни партии и государства в целом», — заявил он. Партячейки всей страны взялись организовывать кружки по изучению теорий Цзяна, а пресса целую неделю исходила славословиями в их адрес. С учетом реалий Китая это означало, что Ху и Цзян наконец достигли консенсуса по шанхайскому делу. Раз теперь и Цзян был не против, Политбюро официально утвердило расследование коррупционного дела Чэня. Это согласие сопровождалось оговоркой, что следствие никоим образом не затронет ни Цзяна, ни членов его семьи, про которых уже давно циркулировали слухи: мол, их бизнес-сделки пользуются политическим покровительством.

«Когда начинает рушиться стена, на нее тут же наваливается десять тысяч человек», — гласит старая китайская пословица. Едва задержали Чэня, как официальные СМИ захлестнула волна публикаций о темных делишках бывшего секретаря горкома, уличенного в казнокрадстве и взяточничестве. В Интернете началась травля бывших и предполагаемых любовниц Чэня, которым пришлось всячески от него открещиваться. Если речь заходит о бичевании падших чиновников, отдел пропаганды всегда очень охотно рассказывает об их половой распущенности. Так коррупцию легче выдать за моральное разложение индивидуума, нежели высветить ее истинную, системную природу.

Заключительный эпизод — суд над Чэнем — состоялся восемь месяцев спустя, в марте 2008 г., в Чанчуне, бывшей столице японской Маньчжурии на северо-востоке. Он также имел политический привкус. Партия не случайно выбрала именно Чанчунь, ведь этот город является чуть ли не самым удаленным от Шанхая. Власти знали, что шанхайские судьи своими местами обязаны Чэню и его клике, а посему вряд ли стали бы следовать линии Пекина при разборе дела. По вынесении приговора (18 лет тюрьмы) Чэнь ограничился очень короткой речью. «Я подвел партию», — заявил он со скамьи подсудимых. — Я подвел жителей Шанхая, и подвел свою семью». По виду Чэня сразу было понятно, что он длительное время подвергался шуангую. Не имея возможности красить волосы, как заведено у китайских высших чиновников, некогда жгуче черный Чэнь предстал совсем седым.

Его посадили в тюрьму Циньчэн, расположенную в пригороде Пекина и предназначенную для важных политзаключенных. Эту роль тюрьма играла с момента прихода к власти КПК. Как и прочим сидельцам, Чэню отвели одиночную камеру, а на прогулку выпускали раз в день, на один час. Было установлено круглосуточное наблюдение через специально устроенные окошки, в том числе и в уборной. Однако, по сравнению с другими китайскими тюрьмами, условия содержания в Циньчэне неплохие. Один китайский журнал сообщил, что Чэнь просил разрешить ему из личных денег разнообразить свое меню орехами и красным вином, но ему было отказано. С другой стороны, его тридцатидолларовые суточные на еду намного превосходят средний заработок обычного рабочего. Кроме того, тюремный персонал традиционно относится к своим подопечным вполне адекватно, потому как из собственного опыта знает, что бывшие опальные чиновники имеют свойство порой возвращаться к власти.

Многие шанхайские руководители с негодованием восприняли столь демонстративные гонения на свой город. В конце концов, все деньги, выведенные из пенсионного фонда, были успешно возвращены на место. Кроме того, говорили они, по части коррупции Шанхай ничем не отличается от других регионов страны. Увы, городу все же пришлось проглотить свою горькую пилюлю. Последним актом публичного покаяния стала организованная городскими властями демонстрация видеозаписей, на которых арестованные чиновники с рыданиями признавались в грехах. Последствия коррупционного скандала не заставили себя ждать. Был назначен новый секретарь горкома, ранее не входивший в «шанхайскую клику». Далее, в Шанхай десантировали нового начальника местного антикоррупционного органа, который также не имел никакого отношения к городу. Чжоу Чжэнъи арестовали повторно, и на сей раз он получил целых шестнадцать лет. Интересный факт: когда из тюрьмы вышел адвокат Чжэн Эньчун, мстительные местные власти вскоре снова его арестовали.

А вот история Сюй Хаймина, который тоже пользовался услугами этого адвоката, увенчалась более счастливым концом. Он добился лучшей компенсации за отчужденную недвижимость, а чиновники районной управы получили выговоры и приказ избавиться от всех акций, приобретенных ими в проекте застройки. «Нам вернули примерно четверть рыночной стоимости, но все равно это больше, чем мы первоначально заплатили за свою собственность, — сказал Сюй. — Зато чиновникам района Цзин пришлось вернуть акции за ту же цену, по которой они их приобретали. Один из них жаловался мне, что лишился ожидаемой 900 %-ной прибыли».

Даже мытарства Шэнь Тин принесли кое-какие плоды — ее мать получила более просторную квартиру по сравнению с первоначальным вариантом. Впрочем, сама Шэнь осталась недовольна результатом и излила гнев на страницах книги, где в красках описала историю сражений с бюрократами. В ноябре 2007 г., незадолго до намеченной публикации в Гонконге, ей позвонил мужчина, представившийся сотрудником шанхайского горкома по фамилии Ван.

«Если вы осмелитесь опубликовать свою книгу, мы покажем вам, что к чему, — пригрозил он. — Вы уже никогда не получите въездную визу [которая, по идее, должна автоматически выдаваться любому жителю Гонконга]».

«Ху Цзиньтао сказал, что страной управляет закон, так что ваши угрозы мне не страшны!», — ответила Шэнь.

«Ах вот как? Ну тогда пусть Ху Цзиньтао и выдает вам эту визу, — заявил чиновник. — У нас только одна Коммунистическая партия. Это вам не базар, где можно ходить от одного прилавка к другому».

Таинственный незнакомец сдержал слово. После выхода книги в свет Шэнь так и не смогла получить въездную визу. С другой стороны, кислое замечание чиновника — дескать, есть «только одна партия» — было совершенно верным. Масштабы коррупционного скандала в Шанхае, как и по всей стране, подрывали авторитет КПК и ее монополистическую власть, так что расследование в конце концов свернули. Партия хватает и убивает — а также защищает — по своим собственным политическим причинам. Выдача своих членов на растерзание посторонними недопустима, коль скоро это сродни утрате власти. Как охотно признают чиновники (правда, только в приватных разговорах), независимая антикоррупционная кампания, выходящая за пределы контроля КПК, грозит развалом всей системы.

В «зашифрованном романе» о похождениях Чэнь Ситуна в середине 1990-х гг. автор приводит метафору, иллюстрирующую ритуалистические этапы практически любого антикоррупционного расследования. Строгие и пугающие меры постепенно мягчеют и наконец вовсе сходят на нет. «Что такое антикоррупционное расследование? Это когда рычащий тигр делает доклад, лисица, посмеиваясь, хлопает в ладоши, муха беззаботно жужжит, и только мыши в панике носятся по улице».

В этой книге один продажный, но безымянный пекинский чиновник дает более подробное, сугубо прагматичное обоснование, отчего антикоррупционные кампании вскоре обязательно сворачиваются — оттого, что подрывают власть партии. «В наши дни антикоррупционная кампания производит много грома и мало дождя, — сказал этот философствующий казнокрад. — А всякая гроза рано или поздно обязательно проходит. Когда шторм нас минует, мы еще будем слышать гром, но ливень сильно ослабнет. А потом и гром затихнет. Антикоррупционную кампанию вообще нельзя довести до конца, так как в это дело вовлечено слишком много людей».

Упомянув несколько известных коррупционных скандалов, этот чиновник продолжает:

«Допустима ли эра гласности и реформ, которые отнимут у нас власть и поставят на наше место капиталистические классы? Нет, такой подход не годится. Мы не можем проводить антикоррупционные кампании до бесконечности. Ведь на кого опирается режим? Лишь на массу кадровых работников среднего звена. Если их лишить преимуществ, то с какой стати они будут обязаны посвящать себя служению такому режиму? Они поддерживают его лишь потому, что получают от системы определенные выгоды. Коррупция делает нашу политическую систему более стабильной.

Сравните китайских чиновников с их коллегами в Гонконге. Или на Тайване. Или в развитых странах. Там оклады государственных служащих в десятки, а порой и в сотни раз превышают заработок китайских чиновников. Мало того: длительная антикоррупционная кампания выявит и темную сторону Коммунистической партии. А если подобные вещи начнут демонстрироваться сплошь и рядом, массы утратят веру в КПК. Кто захочет принять на себя историческую ответственность за такое развитие событий?»

Шанхайское дело стало одним из самых резонансных в истории КНР. К апрелю 2008 г. за решеткой оказалось три десятка чиновников и бизнесменов. Масштабы и безжалостность расследования были напрямую обусловлены ценностью политических ставок. Шанхайские бюрократы правильно указывали, что их город коррумпирован ничуть не больше, чем другие регионы страны. Однако при взгляде сквозь политическую призму их поведение вело к последствиям, которые выходили далеко за рамки этого города.

Основания для утверждений вымышленного бюрократа из «Гнева небес» — дескать, партия не допустит внедрения антикоррупционной системы, лишенной политических ограничений — сохраняются в полной мере и до сих пор. К примеру, куда могло бы привести обстоятельное расследование в отношении семьи Цзян Цзэминя? Что именно могло бы вскрыть независимое изучение фактов фуцзяньской биографии Цзя Цинлиня и бизнес-занятий супруги Вэнь Цзябао? Такие вопросы партии бы не понравились. Тут только начни дергать за ниточки — сам не рад будешь, что связался.

Примерно такая же логика объясняет поведение КПК в одном из крупнейших скандалов прошлого десятилетия: деле «Саньлу», имевшем место чуть ли не во время Пекинской олимпиады. В отличие от Шанхая, упомянутый скандал не касался коррупции на высоком уровне. Однако попытки муниципальной молочной компании скрыть факты отравления десятков тысяч младенцев имеют кое-что общее и с шанхайским делом. В обоих случаях местные чиновники пользовались неограниченной властью и получили по шее от центра, когда вред уже был нанесен. Децентрализованная природа КПК и государственных органов стала фундаментом, на котором выросло китайское экономическое чудо. Но когда эта система выходит из-под контроля, последствия могут быть летальными.

Примечания:

9

Roman a clef(фр.) — «зашифрованный роман», где под вымышленными именами выведены реальные люди.