Глава 2

ПРОТИВОСТОЯНИЕ

Критики сталинизма подчеркивают то, что оппозиционеров лишили права свободно обсуждать и, тем более, осуждать политику Сталина, высказывая собственное мнение. Но это либо заблуждение, либо преднамеренная ложь.

Дело в том, что до весны 1929 года Бухарин был главным редактором «Правды» — центрального органа партии, а также руководил (до июля) Коминтерном. 30 сентября 1928 года он опубликовал в «Правде» свои «Заметки экономиста», излагая программу правой оппозиции. Он указал на допущенные руководством страны ошибки, и никто его за это открытое выступление не наказывал.

В октябре того же года Троцкий призвал коммунистов всех стран на борьбу с политикой Сталина (в Коминтерне у него было немало сторонников). Только после этого Политбюро, расценив его призыв как переход к антисоветской деятельности, а также имея сведения о его подпольной оппозиционной деятельности, постановило выслать Троцкого за пределы СССР. 21 января 1929 года его отправили в Турцию.

В тот же день в «Правде» появилась статья Бухарина о «Политическом завещании Ленина». Он решительно критиковал сталинский план коллективизации как основанный на принуждении и противоречащий представлениям Ленина о постепенном и добровольном приобщении крестьян к социалистическому строительству. Как пишет Н. Верт (будем ссылаться на антисталинистов): «Эта статья не вызвала особой реакции Сталина. А вот появившиеся на следующий день сообщения, что 11 июля 1928 года имели место контакты Бухарина и Сокольникова с Каменевым, значительно подорвали престиж лидеров оппозиции. Теперь они должны были объясняться перед ЦКК и выслушивать обвинения в «двурушничестве» и «фракционности». Апрельский пленум ЦК партии 1929 года завершил разгром наконец-то публично разоблаченной оппозиции».

Ну, а что еще можно было ожидать? Когда союзник Троцкого Каменев тайно встречается с лидером «правых» Бухариным, это естественно наводит на мысль о том, что они, несмотря на собственные коренные противоречия, готовы объединиться в борьбе за власть против большинства ЦК и лично Сталина. Такая версия веско подтверждается сведениями, приводимыми Джузеппе Боффа:

«В этих условиях Бухарин доверительно сказал своему другу швейцарскому коммунисту и секретарю Коминтерна Жюлю Эмбер-Дро, что он готов пойти на блок со старыми оппозиционерами и согласился бы даже на использование против Сталина террористических методов».

Значит, со Сталиным уже велась борьба не на жизнь, а на смерть и «слева», со стороны Троцкого, и «справа», со стороны Бухарина и их сторонников.

Вновь предоставим слово Н. Верту: «ЦКК предприняла всеобщую проверку и чистку рядов партии, которая за несколько месяцев привела к исключению 170 тыс. большевиков (11 % партсостава), причем треть из них — с формулировкой «за политическую оппозицию линии партии». В течение лета 1929 г. против Бухарина и его сторонников развернулась редкая по своей силе кампания в печати… На ноябрьском пленуме ЦК полностью дискредитированная оппозиция подвергла себя публичной самокритике. Бухарин был исключен из Политбюро».

Обратим внимание — исключенных оппозиционеров было около 4 %. Кем же были остальные? В большинстве — запятнавшие себя недостойным поведением, стремившиеся к личным выгодам.

Все это укрепило не только единство партии, но и ее авторитет в народе. Как бы ни доказывал Бухарин блага возвращения к НЭПу, для большинства граждан в этом не было ничего заманчивого. Большинство понимало, что выгадают от этого тайные капиталисты, спекулянты, торговцы, зажиточные крестьяне. Призывы Бухарина не нашли отклика в массах.

Как пишет Д. Боффа: «Мощным стимулом для множества людей служила мысль о том, что за короткий срок, ценой изнурительно тяжелых усилий можно создать лучшее, то есть социалистическое будущее… В то время, когда в остальном мире свирепствовал кризис, «молодежь и рабочие России, — как заметил один английский банкир, — жили надеждой, которой, к сожалению, так недостает сегодня в капиталистических странах». Подобные коллективные чувства не рождаются путем стихийного размножения. Несомненно, суметь вызвать и поддержать волну энтузиазма и доверия само по себе немалая заслуга; и эта заслуга принадлежала партии и сталинскому руководству, которое отныне полностью взяло в ней верх. Нельзя отказать в обоснованности рассуждению Сталина, когда он в июне 1930 г. на ХVI съезде ВКП(б) заявил, по сути дела выдавая свою сокровенную мысль, что, не будь идеи «социализма в одной стране», не был бы возможен и этот порыв».

Все это справедливо. Надо иметь в виду, что в то время, как промышленность и народное хозяйство в целом в СССР последовательно укреплялись и набирали темпы, в ведущих капиталистических странах наблюдалось падение производства или в лучшем случае застой. Положение трудящихся там было отнюдь не такое прекрасное, как полагают те, кто основывается на данных второй половины XX века. Капиталистические страны сотрясали кризисы. Примером для трудящихся всего мира в 30-е годы богатая, нажившаяся на Первой мировой войне Америка, впавшая в депрессию, могла служить в меньшей степени, чем полунищая Россия (СССР), набирающая темпы социалистического строительства. Не случайно поддерживали социалистическое строительство и политику Сталина такие разные люди, но все трое, крупнейшие писатели XX века: М. Булгаков, М. Шолохов, А. Платонов. Они понимали, что у советского (русского) народа в той исторической ситуации это был единственно возможный способ сохранить свою страну и культуру. Самое удивительное, что нечто подобное сознавали и почти все крупнейшие деятели культуры капиталистических государств.

Мы еще коснемся этой темы. А теперь еще раз подчеркнем: оппозиция была лишена опоры как на партийные массы, так и на трудящихся. Крестьяне если и были недовольны — в разной степени, вплоть до лютой ненависти, — советской властью, то оставались неорганизованными. Им приходилось вести тяжелейшую борьбу за выживание, и разбираться в политических проблемах было некогда, да и непривычно.

Когда в 1929 году было начато активное колхозное строительство и наступление на кулака, отпор был очень сильный, потому что зажиточных крестьян поддерживали их родственники. Считалось, что в стране было около миллиона кулацких семей (примерно 5 млн. человек), но вместе с сочувствующими это уже было не менее 15–20 млн. человек. Да и остальные крестьяне, за исключением немногих, главным образом из числа молодежи, были настроены по отношению к колхозам по меньшей мере настороженно, стараясь все лучшее оставлять в личном владении.

Все это происходило не столько от «темноты» малообразованной и привыкшей к традиционным ценностям крестьянской массы, но и по объективным причинам. Если крестьянин снабжал горожан реальными продуктами, жизненно необходимыми, то город, промышленность не были еще в состоянии обеспечить крестьян хотя бы ширпотребом, не говоря уж о комбайнах, тракторах, удобрениях.

В 1929 году в СССР было выпущено 3300 тракторов и ни одного комбайна. Закупать сельхозтехнику за рубежом было накладно, да и на какие средства? Если бы еще деньги были обеспечены товарами, золотом, крестьяне были бы заинтересованы в их накоплении. А так деньги были ничем не обеспечены, это лишь бумажки, из техники — почти одни обещания, промышленных товаров мизерное количество, а вот обещаний и лозунгов — сколько угодно!

Идеологические стимулы для крестьян, в отличие от рабочих, не имели серьезного значения. Тем более что начиная со времен Гражданской войны и военного коммунизма крестьяне привыкли бояться вооруженной власти, а не доверять ей. Прокормить себя можно было, а вот кормить других, да еще за пустые посулы, крестьянину не было резона.

Примерно такая, схематически, складывалась ситуация в сельском хозяйстве. И чтобы изменить ее коренным образом, требовались решительные и крутые меры. Надо было спасать от голода рабочих и Красную армию.

Подчеркивая массовое сопротивление коллективизации, Д. Боффа пишет: «Раз его заставляли вступить, крестьянин подчинялся, но в коллективное хозяйство он собирался принести возможно меньше. Тайный забой скота начался летом 1929 года. В последующие месяцы он приобрел немыслимый размах, достигая порой катастрофических размеров. Да, впрочем, у молодых колхозов не было еще коллективных коровников и конюшен. Крестьянин стал набивать утробу мясом. Он резал коров, телят, свиней, лошадей — всё. Несмотря на то, что январское постановление 1931 года угрожало высылкой и конфискацией имущества за хищнический убой скота, он продолжался в течение всей коллективизации и был одним из самых тяжелых ее последствий.

Сопротивление к тому же не было лишь пассивным. По селам вновь загулял «красный петух» — поджог, оружие всех крестьянских бунтов в России. В 1929 году по одной только РСФСР было зарегистрировано около 30 тысяч поджогов, то есть без малого по сотне в день. На Украине в том же году было отмечено в четыре раза больше «террористических актов», то есть эпизодов вооруженного насилия, чем в 1927 году. Порой троцкисты и бухаринцы провоцировали крестьянские восстания, чтобы на их волне свергнуть сталинское руководство.

Однако это наступление на крестьянство не было, как мы знаем, материально подготовлено, да и организационно тоже не продумано всерьез.

В «Правде» от 2 марта 1930 года появилась статья Сталина «Головокружение от успехов». Он писал о значительных успехах колхозного движения и о том, что «коренной поворот деревни к социализму можно считать уже обеспеченным». Но он отдавал себе отчет, что на этом крутом повороте можно напрочь разорвать связи партии и рабочих с крестьянами. Вряд ли он верил в головокружительные успехи, нормальные достижения вскрыли поистине головокружительные проблемы и противоречия. Поэтому он подчеркнул необходимость добровольной коллективизации с учетом местных особенностей.

«Дразнить крестьянина-колхозника «обобществлением» жилых построек, всего молочного скота, всего мелкого скота, домашней птицы, когда зерновая проблема еще не разрешена, когда артельная форма колхозов еще не закреплена, — разве не ясно, что такая «политика» может быть угодной и выгодной лишь нашим заклятым врагам?.. Я уж не говорю о тех, с позволения сказать, «революционерах», которые дело организации артели начинают со снятия церковных колоколов».

Спустя ровно месяц он вновь вернулся к поднятой теме, еще определеннее подчеркивая перегибы в ходе колхозного строительства, а также необходимость своевременно произвести сев. Руководители на местах умерили свой «колхозный энтузиазм», и многие крестьяне, воспользовавшись принципом добровольности, покинули артели. Так или иначе, но посевная кампания прошла успешно, а год 1930 оказался благоприятным для урожая зерновых. За счет целины в ряде совхозов были получены неплохие урожаи, подтвердившие рентабельность крупных хозяйств. Однако в дальнейшем укрупнение совхозов стало давать отрицательный результат, а общее производство зерна уменьшилось.

При первых же недородах (а неурожайным стал уже 1931 год) колхозы стали расшатываться, а колхозники — заботиться о личном благосостоянии, при случае присваивая обобществленную собственность. В противовес этому процессу был принят жесткий закон, направленный против хищений в колхозах и совхозах, в котором предусматривались самые жестокие кары — вплоть до расстрела.

К этому времени в стране было покончено с безработицей — не только на словах, но и на деле, в чем вновь проявилось преимущество социалистической системы перед капиталистической. Некоторые историки говорят о скрытой безработице, но с ними трудно согласиться. При развороте интенсивного индустриального строительства (к тому же, добавим, при низкой заработной плате и достаточно высоком энтузиазме масс) избытка в рабочей силе быть не могло. Правительство даже издало постановление, обязывавшее колхозы не препятствовать переходу на другое место работы.

А вот положение в деревне после очередного неурожайного года стало критическим. Многие хозяйственные крестьяне были не только раскулачены, но и переселены, депортированы, а то и заключены в тюрьмы и лагеря. В общем, число их было не меньше 2 млн. и вряд ли больше 5 млн. Цифры, конечно, огромные.

Наиболее страшным испытанием стал голод зимой 1932–1933 годов. Количество погибших от голода и болезней составило, скорее всего, около 3 млн. (называют цифры от 1 до 6 млн.). Во всяком случае, с 1932 до 1937 года население страны, в отличие от предшествующих и последующих мирных лет, практически не увеличилось. Впрочем, эти данные требуют проверки, иначе последующий рост населения до 1941 года получается чересчур быстрым.

Это бедствие было вызвано не только природными факторами, сильными засухами в южных районах, но прежде всего проводимой политикой коллективизации и административного давления на крестьян. Это была, можно сказать, малая крестьянская война. Участвовали в ней все — от Сталина до самых бедных крестьян. Но в то же время вина каждого определялась почти исключительно объективными обстоятельствами. Строительство общества нового типа было неизбежно сопряжено с немалыми жертвами. Отказ от этого строительства и возврат к НЭПу, как мы уже говорили, грозил еще более страшными последствиями.

Из двух (или трех) зол было выбрано наименьшее. При страшных невзгодах страна выстояла, разруху и развал удалось предотвратить.

Правда, промышленное производство выросло примерно на 5 % — втрое меньше, чем планировалось, но все-таки больше (в процентном выражении), чем в других странах. Тем более что в 1932–1933 годах США пребывали в кризисе.

То, что страна пока еще выдерживала и преодолевала трудности в сельском хозяйстве, еще не гарантировало ее от скорого краха. Ведь задачи, стоявшие перед ней, были фантастическими. В начале 1931 года Сталин сказал: «Задерживать темпы — это значит отстать. А отсталых бьют… Мы отстали от передовых стран на 50-100 лет. Мы должны пробежать это расстояние в десять лет. Либо мы сделаем это, либо нас сомнут».

Пробежать со скоростью спринта явно стайерский отрезок и не рухнуть уже в начале пути? Как поверить в выполнимость поставленной задачи?

Создается впечатление, что Сталин был готов насмерть загнать русский народ в этой сумасшедшей гонке. А его «правые» противники, и прежде всего Бухарин, пытались противостоять столь губительной линии.

Нечто подобное предполагали Э. Вериго и М. Капустин в статье «Гибель и воскресение Николая Бухарина»: «По нашему мнению, это был идейный спор, писали они, — в высочайшем (полузабытом) смысле этого слова — Бухарина — со Сталиным… Спор Жизни со Смертью, Христа с Сатаною… Сталин — еще более крайний, еще худший революционист, чем Троцкий, одним словом Сатана… Так что Париж-36 для Бухарина, находившегося тогда на вершине славы (его знал уже весь Запад) и семейного счастья (любви последней, особенно жгучей от тяжких предчувствий), — это не столько «Булонский лес», сколько «Гефсиманский сад». Наверное, у него была здесь своя минута «моления о чаше», и он мог бы выбрать жребий жизни, но он выбрал иной».

Если учесть, что М. Капустин доктор философских наук (Вериго драматург), то весь этот пассаж выглядит диковато, даже если учесть их благородное намерение высветить образ Бухарина, а заодно и очернить злодея Сталина. Тут не учитываются святотатственное сопоставление Бухарина с Христом (тем более, если вспомнить его собственное сравнение себя с Антихристом) и явное расхождение с Евангелием (не было спора Христа с сатаною, если не считать эпизода искушения в пустыне). Кстати, в воспоминаниях, кажется, В.В. Шульгина с сатаной сравнивался Троцкий.

Ну, а если оставить эти придирки и обратиться к сути дела? Тогда можно вспомнить, что на процессе 1937 года Бухарин признал себя виновным в измене социалистической родине, в принадлежности к подпольной антисоветской организации. «Я говорил и повторяю сейчас, — заявил он, — что я был руководителем, а не стрелочником контрреволюционного дела» и «виновным в злодейском плане расчленения СССР».

Его признание звучит странно (тем более, что он фактически предавал и своих последователей, учеников и соратников, которые тоже — с его слов оказывались в антисоветском лагере). Но ведь он не согласился с некоторыми пунктами обвинения. Это очень показательно. Если бы он клеветал на себя, то имело смысл делать это с максимальными преувеличениями, доходящими до абсурда, огульно соглашаясь с обвинением. Тогда бы иностранные независимые наблюдатели, присутствовавшие на процессе, могли бы с полным правом усомниться в его искренности.

Вернемся на три года назад, когда на ХVII съезде ВКП(б) Бухарин заклеймил правый уклон свой и своих сподвижников: «Группировка… к которой я когда-то принадлежал… неминуемо становилась центром притяжения всех сил, которые боролись с социалистическим наступлением, т. е. в первую очередь наиболее угрожаемых со стороны социалистического наступления кулацких слоев, с одной стороны, их интеллигентских идеологов в городах — с другой». Более того, победа «правых», по его словам, «ослабила бы до крайности позиции пролетариата, привела бы к преждевременной интервенции, которая уже нащупывала своими щупальцами слабые и больные места, и следовательно, к реставрации капитализма» (отметим: вполне правдоподобная картина).

Наконец, полезно вспомнить, что в этой речи Бухарин называл Сталина «наилучшим выразителем и вдохновителем партийной линии», который «был целиком прав, когда разгромил… целый ряд теоретических предпосылок правого уклона…» И еще: «Предпосылкой победы нашей партии явилась выработка Центральным Комитетом и товарищем Сталиным замечательно правильной генеральной линии».

Перечень покаяний в своей антисоветской деятельности и восхвалений Сталина можно было бы продолжить. Все это никак не вяжется с образом Христа, но более смахивает на Антихриста. Правда, в своем саморазоблачении Бухарин не дошел до последней черты, как Каменев, заявивший: «Я хочу сказать с этой трибуны, что считаю того Каменева, который с 1925 по 1933 год боролся с партией и с ее руководством, политическим трупом, что я хочу идти вперед, не таща за собою по библейскому (простите) выражению эту старую шкуру».

Возможно, подобные покаяния вызваны были боязнью репрессий. В любом случае их высказывания никак не отвечают тем иконописным образам, под которые рисуют их некоторые публицисты. Как тут не вспомнить благородные слова молодого коммуниста Павла Когана: «Нас не надо жалеть. Ведь и мы никого не жалели».

Не исключено, что раскаяние их было внешним (тактическим приемом в борьбе за власть). Тем сильней становилась их ненависть к тем, перед которыми пришлось унижаться.

Если эта ложь была во имя сохранения своего привилегированного положения, из лицемерия и подхалимажа, ради личных выгод и боязни репрессий (учтем, что смертная казнь тогда, в 1934 им не угрожала), то эти люди выглядят, как говаривал незабвенный Паниковский, жалкими ничтожными личностями.

Все-таки хочется думать, что у них оставался «идейный камень» за пазухой, и они надеялись в следующий раз, когда сталинская политика полностью обанкротится, перейти в наступление и взять реванш. В пользу этой версии свидетельствуют некоторые факты, которые мы обсудим в дальнейшем.

Характерная деталь: в своем «покаянном» выступлении Зиновьев привел слова Сталина, однажды сказавшего ему: «Вам в глазах партии вредили и вредят даже не столько принципиальные ошибки, сколько то непрямодушие по отношению к партии, которое создалось у вас в течение ряда лет». Справедливое замечание. И если и на этот раз раскаяние оппозиционеров было притворным, то это должно означать, что они выступили в последний и решительный бой против Сталина и его сторонников; в этом случае они пошли на огромный риск, но по идейным соображениям и надеясь на то, что СССР потерпит поражение или из-за внутреннего разлада, или в результате внешней агрессии, которую, безусловно, поддержали бы немалые силы внутри страны.

Бухарина сближало с Троцким неверие в русский народ и нелюбовь к нему, а потому его симпатии к зажиточным крестьянам, которых он призывал к обогащению, определялись, по-видимому, политическими соображениями. Ведь он писал вполне определенно: «Реакционные собственнические, религиозные, националистические и хулиганские элементы поэзии Есенина закономерно стали идеологическим знаменем контрреволюции, сопротивляющейся социалистической реконструкции деревни». Русских он называл «нацией Обломовых» и клеймил рабское азиатское прошлое России. Как можно было всерьез верить в то, что такой народ действительно способен на великие исторические деяния?!

Справедливости ради надо сказать, что подобное мнение было достаточно широко распространено среди руководства партии еще с ленинских времен. На это указывает и тот факт, что в руководящих органах партии и страны русские были представлены в меньшинстве. Это особенно поражает, если учесть, что речь идет о нации, составляющей основу страны, государствообразующей и единственной, обладающей культурой мирового значения. (Это не шовинизм, а факт!)

Кстати, примерно на позициях Бухарина в «национальном вопросе» стоял Демьян Бедный (Придворов). В письме к нему Сталин в конце 1931 года высказал свое возмущение: «Вы стали возглашать на весь мир, что Россия в прошлом представляла сосуд мерзости и запустения… что «лень» и стремление «сидеть на печке» является чуть ли не национальной чертой русских вообще… Нет, высокочтимый т. Демьян, это не большевистская критика, а КЛЕВЕТА на наш народ, РАЗВЕНЧАНИЕ СССР, РАЗВЕНЧАНИЕ пролетариата СССР, РАЗВЕНЧАНИЕ русского пролетариата… И Вы хотите, чтобы я молчал из-за того, что Вы, оказывается, питаете ко мне «биографическую нежность!»

Сталин верил в русский народ. И русский народ — как целое — верил в Сталина. Именно это доказала Великая Отечественная. Хотя в начале 30-х годов немалая часть населения СССР не имела веских оснований доверять ему или была ему враждебна, что вполне естественно.

Народ пошел за партией и за Сталиным не потому, что его подгоняли штыки и нагайки, не из страха и по рабской подлой своей натуре, а только потому, что это был единственный путь к спасению. Такова наша версия. Иначе отечество было бы расчленено на части, а народ был бы превращен в тупое и покорное новым хозяевам «быдло». Не случайно же и левотроцкистские, и правобухаринские уклонисты считали его таковым. Именно Троцкий предлагал создать из страны единый трудовой концентрационный лагерь, а Красную армию превратить в передовой и обреченный на гибель штурмовой отряд мировой революции.

Еще раз повторим: политика Сталина в наибольшей степени объективно отвечала подсознательной борьбе русского (советского) народа за самосохранение, за свое достоинство, за свою Родину. Только этим можно сколько-нибудь убедительно объяснить его успехи. Или тогда придется признать его достижения чудом, проявлением поистине всевышней воли.

2 ноября 1929 года, за день до смертного приговора, находясь в камере внутренней тюрьмы на Лубянке, этот человек писал последнее свое послание: «Родился в 1900 году в марте месяце в бедной еврейской семье. Отец мой, бывший ранее рабочим лесных фирм в Полесье, ко времени моего рождения стал мелким коммерсантом…»

За 29 лет своей жизни он стал известен не только на родине. Знаменитый поэт Николай Гумилев некогда не без гордости написал о нем: «Человек, среди толпы народа застреливший императорского посла, подошел пожать мне руку, сказать, что любит мои стихи». Правда, убийство произошло в помещении Германского посольства, и посол Мирбах был взорван гранатой, и не толпа была, а два террориста против безоружного посла, а также двух его сотрудников…

Таков был этот настоящий авантюрист от революции, бывший и левым эсером, и большевиком, сотрудником Троцкого, и работником ОГПУ.

И вот 3 ноября Коллегия ОГПУ постановила: «За повторную измену делу Пролетарской революции и Советской Власти и за измену революц. чекистской армии Блюмкина Якова Григорьевича РАССТРЕЛЯТЬ».

Потрясающая быстрота процесса: ордер на его арест был выдан 31 октября, за подписью зам. председателя ОГПУ Г. Ягоды. Скоротечность тем более странная, если учесть, что Блюмкин сразу же стал давать весьма интересные показания о тайных встречах в Турции с Троцким и его сыном, а в заявлениях секретных агентов и знакомых Блюмкина были указания на то, что он готовился к каким-то важным мероприятиям в СССР.

Вот выписки из двух донесений Б. Левина, члена редакции журнала «Чудак»:

«Я узнал следующее, что Я. Блюмкин приходил к моим знакомым, хвастался о своей связи с оппозицией (знакомые беспартийные), говорил, что его преследует О.Г.П.У., просил у них приюта и ночевал в ночь на 15-е. Просил разменять доллары, причем, открывая портфель, видна была у него куча долларов…»

«Вчера 15/Х в 3 часа ночи я был вызван на квартиру к Идельсон (жена художника Фалька) и в присутствии еще двух художниц Рабинович и Назаревской мне было рассказано, что Яков Блюмкин, 14 с/м явился к ним и просил гр. Идельсон спасти его от ГПУ. Он говорил, что его преследуют, что «кольцо суживается». Что он является представителем оппозиции в ГПУ…»

Очень важное признание. Оказывается, в ОГПУ существовала тайная оппозиция существующей власти! Уж не по этой ли причине некоторые руководящие работники этой организации поторопились отправить на тот свет одного из тех, кто, возможно, кое-что знал об этом заговоре? В том же письме-доносе Левин сообщил: «Когда ему сказали, что оппозиционеров не расстреливают, он ответил — вы не знаете, тех, которые работают в ОГПУ, расстреливают».

Действительно, политикам, состоявшим в «левой оппозиции», была уготована в худшем случае ссылка, во время которой они могли занимать достаточно высокие посты в местных учреждениях и получать немалое довольствие. Чтобы не быть голословными, приведем свидетельство Я. Меерова, участника социал-демократического движения 20-х годов и побывавшего в ссылках, о положении репрессированных троцкистов в 1928 году: «Это были скорее не ссыльные, а опальные вельможи, которые соответственно себя и вели… Если, например, безработные ссыльные социалисты получали 6 р. 25 к. месячного пособия, то ссыльное оппозиционеры получали не то 70 р., не то даже больше».

Но, может быть, отчаянный авантюрист Блюмкин не мог бы выдать своих сообщников из ГПУ (если он что-то о них знал)? В этом есть основание усомниться. Е.В. Горская, работавшая в ОГПУ, за которой Блюмкин ухаживал, в своем рапорте начальнику Секретного отдела Я.С. Агранову сообщила, между прочим: «Тут я уже окончательно убедилась в том, что он трус и позер и не способен на большую решительность… Он заявил мне, что решил не идти «ни туда, ни сюда», что у него на это не хватает силы воли, что тяжело погибать от рук своих же, что товарищи его не поймут и что он решил исчезнуть на время…»

Не совсем ясно, почему запаниковал Блюмкин. Возможно, порученное ему дело было слишком ответственным и рискованным (не стоял ли вопрос о покушении на Сталина, которое прославленный террорист мог бы, по мнению левых, осуществить?)? Зачем он рассказал о своих встречах с Троцким крупным партийным деятелям (и оппозиционерам) К.Б. Радеку (Собельсону) и И.Т. Смилге? И почему они не заявили о его откровениях в соответствующие органы?

Вопросов возникает немало. По словам Блюмкина, его встреча в Константинополе с сыном Троцкого Львом Седовым произошла случайно, в чем нетрудно усомниться. Затем были долгие беседы с самим Львом Давидовичем и его сыном. О чем? Блюмкин успел написать об этом лишь в нескольких словах. Значит, у него были в запасе важные сведения, которые он, пожалуй, припас про запас, рассчитывая, что его будут и далее допрашивать, и тогда появится возможность сохранить свою жизнь с помощью выдачи ценной секретной информации. Но этого-то и могли опасаться высокопоставленные оппозиционеры в ОГПУ! Не потому ли они поспешили приговорить Блюмкина к расстрелу?

То, что его задание, полученное от Троцкого, было нешуточным, свидетельствует не только его паника, но и крупная сумма денег, о которой сообщали все доносители: по-видимому, тысячи долларов и немало рублей. А ведь Блюмкин находился на секретной службе и не был беден.

Кстати, откуда были у Троцкого такие суммы? И почему его не убили в Турции белогвардейцы? Ведь у них для такой акции были все основания, да и вряд ли это было бы трудно сделать. И почему Троцкие с таким абсолютным доверием отнеслись к Блюмкину, хотя знали о его работе в ОГПУ?

Чем пристальнее всматриваешься в обстоятельства последней авантюры Блюмкина и его смерти, тем больше возникает вопросов. Ответ на них в общих чертах представляется таким: Троцкий являлся одной из центральных фигур крупного заговора, в котором прямо или косвенно участвовали зарубежные и внутренние враги того курса, который проводила сталинская партийная группировка. В заговоре принимали участие — на первых порах пассивное некоторые крупные работники ОГПУ, и в их числе скорее всего Генрих Ягода.

Почувствовав, что ему грозит разоблачение, Блюмкин запаниковал, но решил продолжить «игру», выдавая несущественные детали своей антипартийной (точней, антисталинской) деятельности и постепенно выведывая, что еще известно в ОГПУ о нем как участнике заговора именно в рядах этой тайной организации. Полагая, что допросы будут продолжены, он давал дозированные показания, выгадывая время. Но в этом-то и ошибся: он слишком много знал (или мог знать), его показаний боялись какие-то очень влиятельные люди.

Интересно отметить, что в том же 1929 году 11 января был застрелен бывший белогвардейский генерал Я.А. Слащёв, перешедший на службу в Красную армию и связанный с некоторыми военными руководителями СССР, в частности с М.Н. Тухачевским. Официальная версия: его убийца Коленберг сказал, что отомстил генералу за его зверства («белый террор») в годы Гражданской войны. Но ведь в ту пору амнистированный Слащёв служил в Красной армии (преподавал). Историк и литературовед В.И. Лосев предположил: «Скорее всего, это убийство было «приурочено» к травле Булгакова (на писателя это преступление не могло не произвести самого тягостного впечатления) и рассмотрению вопроса о «Беге» в верхах». Речь идет о пьесе Михаила Булгакова, в которой один из главных героев генерал Хлудов «списан» со Слащёва. В те годы Булгаковым вплотную интересовались ОГПУ и лично Г. Ягода, а «Бег» обсуждался на заседании Политбюро ЦК ВКП(б).

Трудно поверить, что столь громкое убийство было совершено на «литературной» почве. Более правдоподобно предположение, что Слащёва пытались привлечь к тайной оппозиции (ведь была еще и явная, о которой обычно ведется речь) и, получив его отказ или отметив его колебания, вынуждены были поскорее избавиться от него. Почерк просматривается тот же, что и в деле Блюмкина.

В то же время была развернута такая травля Булгакова, которая имела целью уничтожить его как писателя и драматурга или даже привести к самоубийству. В этой травле принимали активнейшее участие не только литературные критики, но и председатель Главреперткома Ф. Раскольников, драматурги В. Киршон и Билль-Белоцерковский. Кстати, последний написал письмо Сталину с доносом на Булгакова. В ответе от 2 февраля 1929 г. (впервые опубликованном в 1949 году) Сталин отметил: «Я считаю неправильной саму постановку вопроса о «правых» и «левых» в художественной литературе (а значит и в театре)… Странно было бы… применять эти понятия к такой непартийной и несравненно более широкой области, как художественная литература, театр и пр.». Сталин достаточно твердо защищал «Бег» и его автора от наветов Билль-Белоцерковского, предлагая, не без скрытой иронии, вступить в соревнование с Булгаковым и представить пьесы лучшего качества, более интересные и более художественные, чем у него, «ибо только в обстановке соревнования можно будет добиться сформирования и кристаллизации нашей пролетарской художественной литературы». О пьесе «Дни Турбиных» он сказал, что это «есть демонстрация всесокрушающей силы большевизма».

Иногда считается, что Сталин уже тогда был всесилен (каким он не был, пожалуй, никогда) и под его руководством совершалось все то, что происходило более или менее существенного в стране. Чтобы понять, что это было далеко не так, что многими событиями — в частности травлей Булгакова руководили его противники, достаточно обратиться к стенограмме встречи в феврале 1930 года делегации украинских писателей со Сталиным. При этом генсек старался оставаться в рамках литературно-просветительской дискуссии, а впервые приехавшие к нему на прием украинские писатели упорно переводили русло разговора на проблемы политики и главным образом «контрреволюционного» творчества Булгакова.

А. Десняк заявил: «Когда я смотрел «Дни Турбиных», мне прежде всего бросилось то, что большевизм побеждает этих людей не потому, что он есть большевизм, а потому, что делает единую неделимую Россию. Эта концепция, которая бросается всем в глаза, и такой победы большевизма лучше не надо».

Можно представить, какая волна возмущения накатила на Сталина. Выходит, эти люди — за расчлененную Россию?! Они же враги государственности Российской! Однако он не выдал негодования и продолжал защищать Булгакова: «Там изображены русские люди — Турбины и остатки из их группы, все они присоединяются к Красной Армии как к русской армии. Это тоже верно (Голос с места: «С надеждой на перерождение».) Может быть…»

Сталин вынужден выступить в непривычной для него роли оправдывающегося, верней, оправдывающего писателя от злобного наскока на него коллег-литераторов. В конце он не выдержал и раздраженно спросил: «Вы что хотите, собственно?» И тогда приезжие с Украины потребовали снять пьесу Булгакова и взамен поставить пьесу Киршона о бакинских комиссарах, добавив, что это единодушное мнение и ради него они совершили «проникновение в Москву».

Вновь Сталин вынужден был защищаться: «…Легко снять и другое, и третье. Вы поймите, что есть публика, она хочет смотреть… (сам он много раз смотрел эту пьесу. — Авт.) Вы требуете от Булгакова, чтобы он был коммунистом, — этого нельзя требовать…» Дискуссию вынужден был прервать присутствовавший здесь же Каганович, по-видимому, ощутивший раздражение Сталина. (Можно добавить, что в последующие годы почти все из числа присутствовавших на этой встрече писателей, а также тех, кто травил Мастера, были репрессированы (Воланд в булгаковском романе «Мастер и Маргарита» был той темной силой, которая свершала свой суд, во многом справедливый и направленный не столько против личных врагов, сколько против врагов «общего дела».)

Надо отметить, что Сталин сыграл в судьбе Булгакова примерно ту же роль, что и Воланд в судьбе Мастера. В конце марта 1930 года он писал в письме Правительству СССР: «Ныне я уничтожен». Неожиданно для него последовал телефонный звонок Сталина. Генсек сказал: «Мы Ваше письмо получили. Читали с товарищами. Вы будете по нему благоприятный ответ иметь… А может быть, правда — Вы проситесь за границу? Что, мы вам очень надоели?

После недолгой растерянности писатель ответил:

— Я очень много думал в последнее время — может ли русский писатель жить вне родины. И мне кажется, что не может.

— Вы правы. Я тоже так думаю. Вы где хотите работать? В Художественном театре?

— Да, я хотел бы. Но я говорил об этом, и мне отказали.

— А вы подайте заявление туда. Мне кажется, что они согласятся…»

Это было еще одно доказательство нечеловеческой прозорливости Воланда: на следующий день Мастера приняли во МХАТе с восторгом и умилением, тотчас зачислив ассистентом-режиссером.

А вскоре на стол начальника Секретного отдела ОГПУ Агранова легла совершенно секретная сводка, в которой говорилось, что разговор Сталина с Булгаковым стал широко известен в интеллигентских кругах Москвы и горячо обсуждается. В сводке еще говорилось:

«Такое впечатление, словно прорвалась плотина и все вдруг увидали подлинное лицо тов. СТАЛИНА. Ведь не было, кажется, имени, вокруг которого не сплелось бы больше всего злобы, ненависти, мнений как об озверелом тупом фанатике, который ведет к гибели страну, которого считают виновником всех наших несчастий, недостатков, разрухи и т. п., как о каком-то кровожадном существе, сидящем за стенами Кремля. (Точно такое мнение внедрено за последние два десятилетия в сознание масс. — Авт.) Сейчас разговор:

— А ведь СТАЛИН действительно крупный человек. Простой, доступный… Никогда не было никакой кичливости.

А главное, говорят о том, что СТАЛИН совсем ни при чем в разрухе. Он ведет правильную линию, но кругом него сволочь. Эта сволочь и затравила БУЛГАКОВА, одного из самых талантливых советских писателей. На травле БУЛГАКОВА делали карьеру разные литературные негодяи, и теперь СТАЛИН дал им щелчок по носу. Нужно сказать, что популярность Сталина приняла просто необычайную форму. О нем говорят тепло и любовно, пересказывая на разные лады легендарную историю с письмом БУЛГАКОВА…»

Судя по всему, сведения собирал агент, хорошо знавший интеллигентские круги Москвы и относящийся с симпатией к Булгакову. Обращает внимание поворот общественного мнения настолько крутой, что даже те, кто еще недавно ненавидел и презирал Сталина, стали отзываться о нем с восторгом и даже делая обобщения, вовсе не вытекающие из эпизода с Булгаковым: о непричастности Сталина к разрухе.

Несколько странно, что ОГПУ не постаралось по своим каналам позаботиться о том, чтобы всемерно улучшать «имидж», как теперь говорят, Сталина. Сделать это можно было, обеспечив «утечку» информации о письмах Демьяну Бедному и Билль-Белоцерковскому, о беседе с украинскими литераторами и т. п. В этом отношении руководство ОГПУ занимало, по-видимому, в лучшем случае нейтральную позицию.

Нет сомнения, что восторги по поводу защиты Сталиным Булгакова высказывали преимущественно представители русской творческой интеллигенции. Ведь подавление русской национальной идеи было одним из ведущих идеологических направлений левой оппозиции, так же как идеи великой России-СССР. Такая позиция Сталина определила существование немалого количества его врагов среди руководства партии, правительства, ОГПУ. Но она же обеспечила ему поддержку широких масс партийцев и беспартийных.

Был ли это со стороны Сталина хитрый политический ход: использование в целях сохранения личной власти великодержавного шовинизма, русского национализма? Тем, кто так думает, полезно ознакомиться с многочисленными работами Сталина по национальному вопросу, опубликованными еще до того, как он стал генсеком. В этих взглядах его полностью поддерживал Ленин, который не признавал никогда национализм (несуществующий) великороссов, да и всякое русское национальное проявление. Просто, в отличие от Ленина, Сталин никогда не считал русский народ (или какой-то иной) тупым темным стадом, «быдлом», руководить которым следует представителям других, более высокоинтеллектуальных наций (тем более что таких наций не было и нет!).

Общую характеристику этого периода предельно кратко постарался дать историк Н.В. Стариков в энциклопедическом словаре «Россия. XX век. Политика и культура» (1999). Эта работа предназначена для студентов, школьников и всех, кто интересуется историей России. Будем основываться на тексте Старикова, с комментариями и критическими замечаниями.

Эти годы в упомянутой монографии названы: «Расцвет большевистской цивилизации». К сожалению, подобная узкая политизация понятия «цивилизация» стала достаточно распространенной. Понятие «цивилизация» несравненно более широкое, чем какие-нибудь дополнительные определения типа «большевистская», «меньшевистская», «социал-демократическая» и т. п. О типах цивилизаций писали многие мыслители, в частности, у нас Н.Я. Данилевский (вслед за ним — немец О. Шпенглер). Но никто, однако, не доходил до такого примитивизма в определении этого понятия.

Какая же могла складываться цивилизация в России после свержения монархии? Научно-техническая, индустриальная — безусловно. Но такая же к тому времени сложилась и на Западе, в США. Там она основывалась на буржуазно-демократических ценностях при господстве капитала. В СССР была официально провозглашена диктатура пролетариата, трудящихся масс, а не капитала. Строй в отличие от капиталистического был назван социалистическим. Вряд ли есть какие-то резоны для отказа от подобных характеристик в пользу вульгарной политизации.

Интересно, что Н.В. Стариков назвал советское общество миром людей, идущих «навстречу дню». И дальше: «Смешение не утраченных пока иллюзий с искренней убежденностью в их осуществимости. Великая увлеченность. Порывы первооткрывателей (покорение мирового океана, экспедиции на Северный полюс, освоение техники)». К этому добавим: героическое освоение Северного морского пути, труднодоступных районов Севера, Сибири, Дальнего Востока, Средней Азии. Одни только открытия геологов не имеют аналогов в мире, учитывая кратчайшие сроки и трудности изучения и освоения многих регионов.

«Страх и Вера как основания системы. Жесткость властной вертикали. Мобилизационные формы активности… Стремление «верхов» к обеспечению духовного сплочения народа вокруг задач модернизации. Подавление свободы и совершенство «дисциплинирующего насилия». Изменение функций и символов политической системы. Принятие новой конституции. Утверждение новых советских политических традиций…»

Характерное для перестроечной идеологии очернение этого героического периода в жизни советского общества выразилось здесь в таких понятиях как «страх», «подавление свободы», «насилие». Надо заметить, что при любой цивилизации неизбежно и устрашение определенных групп населения, и подавление свободы (формы и принципы такого подавления изменчивы, но суть остается), и насилие. Странно, что автор не заметил, что выше он говорил о великой увлеченности, порыве первооткрывателей, которые как-то не вяжутся с тотальным страхом, насилием и пр.

«…Психология «осажденной крепости». Харизматическое лидерство Сталина, насаждение культа его личности. Волны антибюрократического популизма. Подготовка к восприятию военной угрозы».

Тут все как-то невнятно, уклончиво сформулировано, прямо-таки в духе популизма горбачевско-ельцинского периода. Надо прямо сказать: страна была на положении осажденной крепости, при постоянной угрозе войны. Был культ личности (но, как говаривал Михаил Шолохов, и личность была; насаждался еще более изощренно и упорно культ Хрущева, Брежнева, Горбачева, Ельцина, но ведь народ этого не принял!).

Из других характеристик отметим «Русский поворот» конца 30-х годов. По-видимому, имеется в виду определенное отступление от принципов интернационализма и мировой революции к политике патриотизма, признания величия русской-российской истории.

«Реализация стратегии усиления классовой борьбы. Убийство Кирова. Расправы и «чистки». Беспрецедентность политического предупредительного террора. Психоз «заговоров» и «вредительства». «Ежовщина». Московские судебные процессы…»

Выходит, террор был «предупредительным», а заговоры — мнимыми, вызванными общественным (или личным — Сталина) психозом. Согласиться с таким мнением трудно: оно основано на идее, внедренной в общественное сознание (преимущественно так называемых интеллектуалов) не только антисоветской пропагандой извне, но и установками, которые были даны во времена Хрущева и его последователей.

Интересный психический феномен: тот же автор в этой же книге приводит факты об экономическом, социальном и культурном развитии страны, о создании в эти годы многочисленных научных учреждений и, наконец, замечательных достижениях в области культуры. А в общей характеристике утверждает о «принижении интеллигенции», «падении культуры власти», «торжестве политической целесообразности», «крайней слабости материальной базы».

Происходит резкое расчленение идеологической установки (типа «империи зла») и фактов; исследование, основанное на фактах, подменяется набором фактов при заранее заданной идеологической установке.

Справедливости ради надо отметить, что такой подход сформировался в советской историографии еще с ленинской поры, когда существовала идеологическая установка на «единственно верное» учение Маркса-Энгельса. В угоду этому учению подбирались и группировались факты (благо, что история народов и государств предоставляет богатые возможности для подбора сведений, «подтверждающих» самые разные, противоречивые, а то и просто бредовые идеи).

Но все-таки Маркс и Энгельс были скрупулезными исследователями и незаурядными мыслителями, поэтому в их концепции исторического процесса содержится немало дельных, обоснованных положений. Этого никак не скажешь о тех, кто продолжает не столько изучать и осмысливать, сколько охаивать историю СССР.

Итак, после такого вступления попробуем вспомнить некоторые события 30-х годов, связанные с нашей темой, а также отчасти, более широко, с историей СССР.

При оценке ситуации в СССР и мире в 1930-е годы очень важно определить общие положения, без которых понять происходившее практически невозможно. Современные историки антисоветского направления невольно или сознательно сопоставляют, скажем, уровень жизни и положение трудящихся в СССР с теми условиями, которые были созданы на Западе для трудящихся (и безработных) в 1960-1970-е годы.

В действительности в первой половине 30-х годов Западная Европа и США находились в жестких тисках экономического кризиса. Это обстоятельство, помимо всего прочего, давало возможность «левым», главным образом троцкистам, рассчитывать на победоносную мировую революцию.

Однако опасность такого оборота событий, т. е. перманентной революции, заставляла в свою очередь развитые капиталистические страны консолидировать свою борьбу с большевизмом, с СССР, вести ее во всех областях — в экономике, политике, в информационной сфере. Противостоять этим усилиям молодой неокрепшей стране было чрезвычайно трудно.

Но если экономический кризис ведущих капиталистических держав заставлял их прибегать к жестким мерам перед лицом действительной или мнимой угрозы со стороны «революционного пролетариата», то в то же время капиталисты не могли отказаться от выгодных сделок с быстро развивающимся экономически СССР. (Как некогда говаривал Ленин, капиталист ради выгоды продаст вам веревку, на которой его можно будет повесить.)

Таким образом, для Запада была невыгодна полная экономическая блокада Советского Союза. Однако его очевидные успехи в социалистическом строительстве вынуждали искать некий «противовес» этой угрозе. И он был найден: фашистская Германия и милитаризованная Япония. Они с двух сторон «блокировали» СССР.

…Мы, конечно, не можем утверждать, что именно такими соображениями руководствовались правители ведущих капиталистических государств. У них, конечно, были собственные частные интересы и противоречия, к тому же международная ситуация была в значительной степени запутана. Но в самом общем виде она выглядит такой, какой мы ее охарактеризовали. Это объективная реальность.

Таким образом, на международной арене СССР вел достаточно сложную игру, причем ставка была велика — выживание первого в мире государства, где у власти находились представители народа, а не наиболее знатных, богатых, обладающих властью социальных слоев. Создавалось впечатление, что оправдываются прогнозы марксизма о неизбежности краха буржуазных государств и установления диктатуры пролетариата если не во всех, то по меньшей мере в промышленно развитых странах. Было бы наивно предполагать, что интеллектуальная элита, находясь в услужении капиталистов, не разрабатывала и не пыталась претворить в жизнь самые изощренные планы уничтожения СССР.

Подчеркнем: в тот период «экономические факторы» были благоприятны именно для страны социализма и крайне неблагоприятны для капиталистических ведущих держав. Следовательно, обстоятельства заставляли их делать ставку на насильственное свержение социалистического строя, на усугубление противоречий между классами, правящей партией и народными массами, между группировками внутри партии.

Насколько серьезны были внутренние силы, противостоящие строительству социализма? Есть все основания полагать, что они были очень значительными. Насильственное свержение существовавшего недолго после царизма «демократического» Временного правительства значительно увеличило число недовольных в стране. Среди «бывших» были сравнительно немногие, решившиеся поддержать советскую власть. Большинство было настроено активно против нее.

Недооценивать антисоветские настроения было бы крайне легкомысленно. Число подобных внутренних врагов режима исчислялось миллионами! И хотя они были разрознены, однако были готовы в любую благоприятную минуту выступить против советской власти даже с оружием в руках. Кстати сказать, за рубежом находилось около миллиона белогвардейцев, готовых взять реванш у Красной армии. Ненависть к большевикам у многих переросла в ненависть к России, которая стала для них злой мачехой.

Официально в СССР оставалась одна господствующая партия. Однако в стране были миллионы людей, политические интересы которых простирались в самом широком спектре: от крайних анархистов-индивидуалистов до буржуазных демократов и анархистов. Всех этих людей объединяла неприязнь, а то и ненависть к коммунистической партии.

Наконец, в самой коммунистической партии еще со времен Ленина существовали острые противоречия. Победившие большевики, в свою очередь, сравнительно быстро разделились на несколько фракций и группировок.

Ни Политбюро, ни ЦК ВКП(б), ни другие руководящие партийные и государственные органы не представляли собой монолитного единства. Помимо идеологических расхождений, немалое значение имела борьба за власть, за ключевые посты в правительстве и партаппарате.

Некоторые современные историки явно или неявно исходят из того, что Сталину и его группировке приходилось яростно, а то и судорожно бороться за власть со своими политическими конкурентами. Такие «исследователи» по какой-то причине не замечают самого главного, с чем приходилось сталкиваться постоянно руководству СССР и что мы в самом упрощенном виде упомянули выше.

И еще одно существенное обстоятельство. Сталину удалось распутать, а где-то и разрубить сложнейший клубок проблем, в которых политические, и тем более межпартийные, не были самыми важными. Он боролся не столько за власть, сколько за свою идейную линию во внутренней и внешней политике, в экономике, культуре, идеологии. Он оказался победителем. И вовсе не потому, что был коварней и жесточе своих врагов. Такая версия была придумана только для того, чтобы не признать очевидное: его правду, правоту, подтвержденную не какими-то умозрительными рассуждениями, а реальностью: построением великой державы и победой в Великой Отечественной войне, созданием надежной базы для успехов 50-х и начала 60-х годов.

Справедливости ради надо подчеркнуть, что враги у Сталина были значительно коварней, беспринципней и более жестоки, чем он. Во внешней политике достаточно вспомнить историю Британской или Германской империй, Японии и США, чтобы понять, с помощью каких коварных и кровавых ухищрений они отстаивали свои интересы и расширяли сферы своего влияния. И разве не Антанта напала на юное социалистическое государство? Или через десяток лет хищные империалистические державы превратились в скромненьких травоядных?

Если говорить о внутренних врагах Сталина и его соратников, то и они ни правые, ни левые — никогда не были непротивленцами. Напротив, Троцкий или Зиновьев были (во всяком случае, если верить осведомленному писателю Марку Алданову, да и многим другим) не менее жестоки, чем Сталин… Уцелевшие оппозиционеры заявляли, что если бы победили они, их террор был бы страшнее сталинского.

Надо очень не верить в здравый смысл народа, чтобы утверждать, будто великие свершения можно осуществить единственно путем интриг, хитрости, коварства, злобности, жестокости, террора. На зыбком фундаменте лжи и подлости могучую державу не выстроишь, — а вот разрушить ее таким образом как раз нетрудно, как показал опыт СССР конца XX века. Устойчивость любой великой страны зависит не от прочности тюремных оград, а от надежности экономической базы и духовной силы народа.

Сталинский курс развития СССР привел страну к небывалым во всей всемирной истории успехам.

Правда, можно услышать возражение: но ведь СССР после Сталина не просуществовал и полвека. Значит… Это значит, что созданная система была чрезвычайно устойчива: ведь ее всячески расшатывали и «перестраивали» или даже откровенно крушили такие деятели как Хрущев, Горбачев, Ельцин и множество их сподвижников в стране и за рубежом. То, как много было злобных врагов у советской власти, показало время распада СССР. Нет никаких оснований полагать, будто в 30-е годы этих врагов было меньше. Напротив, их было больше, и сопротивление их надо было преодолеть.

В те далекие годы в СССР, а тем более за рубежом существовало огромное количество людей, ненавидевших советскую власть, партию большевиков, лично Сталина. Часть из них безусловно была организована и готова на самые решительные действия по свержению советской власти, отстранение от власти или уничтожение большевиков и Сталина. Такова была объективная ситуация, и она не могла быть иной.

В период «перестройки» (антисоветской и антикоммунистической) распространилась достаточно странная на непредубежденный взгляд версия о том, что при советской власти массовые репрессии были организованы по указанию Сталина и для них не было никаких объективных причин. В таком случае пришлось выдвигать версию о причине субъективной, заключавшейся в личных отвратительных и страшных чертах характера Сталина, обуянного, с одной стороны, дикой жаждой власти, с другой — острой манией преследования, паническим страхом за свою жизнь и неукротимой жестокостью.

Безусловно, ни один здравомыслящий человек вроде бы не может поверить в то, что такой маньяк, к тому же мало образованный и умственно ограниченный, мог практически единолично (как принято утверждать) руководить огромной страной в труднейшие периоды ее истории, причем руководить успешно. Да такое деяние под силу только гению из гениев; тут действительно возникают серьезнейшие основания для культа личности Сталина.

Мы далеки от такой версии. Ее популярность можно объяснить только возможностью массового внушения нелепейших идей в современную эпоху электронной наркоцивилизации. Внушение вместо доказательств! Самое печальное, что «авторитетному внушению» подвержены главным образом те, кто считает себя интеллектуалами (для них главное — быть причастными к интеллектуальной моде, тем более если это сулит определенные выгоды).

Вот, к примеру, свидетельство весьма осведомленного автора, ветерана органов госбезопасности генерала П.А. Судоплатова, которое подтверждается и другими высказываниями очевидцев: «До убийства Кирова Сталина нередко можно было встретить на Арбате в сопровождении Власика — начальника личной охраны и двух телохранителей. Он часто заходил к поэту Демьяну Бедному, иногда посещал своих знакомых, живущих в коммунальных квартирах».

Маршал Г.К. Жуков вынужден был исправить и дополнить свои мемуары, изданные в хрущевскую пору, признав: «В руководстве вооруженной борьбой в целом И.В. Сталину помогали его природный ум, опыт политического руководства, богатая интуиция, широкая осведомленность. Он умел найти главное звено в стратегической обстановке и, ухватившись за него, оказать противодействие врагу, провести ту или иную наступательную операцию. Несомненно, он был достойным Верховным Главнокомандующим» (да ведь это доказывает более убедительно победа СССР под его руководством. — Авт.).

Правда, можно подозревать, что маршал Жуков, как подчиненный, не мог объективно оценить качества своего авторитетного начальника. Но вот свидетельство У. Черчилля, которого никак нельзя заподозрить в симпатиях к СССР и Сталину. Осенью 1941 года английский премьер прибыл в Москву и сообщил о готовящейся англо-американской операции «Торч». Сталин быстро оценил продуманность этой операции, перечислив доводы в ее пользу. «Это замечательное заявление, — писал Черчилль, — произвело на меня глубокое впечатление… Очень немногие из живущих людей могли бы в несколько минут понять соображения, над которыми мы так настойчиво бились на протяжении ряда месяцев. Он все это оценил молниеносно».

Короче говоря, версии о субъективных причинах репрессий в СССР при Сталине, коренящихся в особенностях его личности, не имеют под собой никаких существенных оснований, не говоря уж о том, что они по сути своей антиисторичны. Подобные авторы обсуждают закономерности исторического развития, существования и упадка государств с позиций кумушек, сплетничающих о своих соседях, или маниакальных кляузников, строчащих доносы.

Надо отметить, что и у противников Сталина, его курса, партии большевиков и советского строя были, безусловно, веские объективные причины объединяться, устраивать тайные организации и заговоры, стараться консолидировать свои силы. Хотя и между ними были свои противоречия, порой непреодолимые. Если бы дело касалось только лично Сталина, то с ним покончили бы сравнительно быстро. Если бы группа сталинистов была невелика, то и ее свергнуть не представляло бы большой трудности. Тем более, как известно, руководство партии и страны вовсе не представляло собой монолитную глыбу или хотя бы прочный конгломерат.

…Во время Второй мировой войны Сталин поделился с Черчиллем своими воспоминаниями о первой половине 30-х годов, признавшись, что это был период самой ожесточенной борьбы за власть, когда ему угрожали наибольшие опасности.

Сталин 1931 года был совсем не тем диктатором 1941 и уж тем более 1951 года, когда он многое мог решать по собственному усмотрению. В тридцатые годы, выйдя победителем из ожесточенной межфракционной борьбы, он оказался опутан густой сетью внутри- и внешнеполитических проблем. Вал за валом обрушивались на него все новые трудности, которые максимально использовали оппозиционные силы.

В Политбюро Сталин мог твердо рассчитывать на Молотова, Кирова, Кагановича, Косиора. Этого нельзя было сказать о Калинине, Куйбышеве, Орджоникидзе, Рудзутаке.

Вот, к примеру, шуточное посвящение Калинину, написанное рукой Сталина 21 января 1933 года:

Бокля, Миля, Конта, Канта
Сто раз легче прочитать
И дойти до их субстанта,
Чем тебя, мой друг, понять.

Ясно, что намек не на психологические тонкости характера Калинина, а на его политическую колеблющуюся позицию.

Даже, казалось бы, верный и давний сталинский друг.

К.Е. Ворошилов на январском пленуме ЦК ВКП(б) заявил, что он верит Бухарину «во сто крат больше, чем Рыкову, и в тысячу раз больше, чем Томскому. Томский хитрит, Рыков пытается быть искренним, но пока у него ничего не получается. Бухарин искренен и честен».

Однако в действительности Бухарин был вовсе не так прост и откровенен, как полагал Ворошилов. На том же пленуме ЦК Бухарин счел нужным утверждать, в угоду создавшейся ситуации: «Исторически сложившееся руководство нашей партии во главе с товарищем Сталиным, этой энергичной железной фигурой, целиком завоевало себе право на руководство всем дальнейшим процессом».

Тут проскальзывает некоторая ирония по поводу «энергичной железной фигуры» Сталина. Да и не слишком удачное упоминание руководства партией, завоевавшего право на руководство процессом. Но в общем вся эта риторика призвана показать, что никаких существенных противоречий в Политбюро и ЦК партии нет и что под предводительством Сталина все продолжают движение в одном направлении. Реальность была иной. Бухарин и Рыков, имевшие свой взгляд на дальнейшее развитие страны, пользовались авторитетом у Куйбышева, Калинина, Орджоникидзе, Ворошилова, Рудзутака.

Существовавшие разногласия и колебания не были секретом для Сталина. Он был убежден, что партийное руководство должно быть максимально сплоченным. Он перевел Орджоникидзе с партийной на хозяйственную работу: возглавлять индустрию. Куйбышева предполагалось сделать наркомом иностранных дел, но его направили руководить Госпланом. Рудзутак был снят с поста 1-го заместителя председателя Совнаркома (Молотова) и руководства наркоматом путей сообщения. Ворошилов был отправлен в длительный отпуск и заменен И.П. Уборевичем, делавшим в 20-х годах блестящую карьеру.

Вряд ли можно сомневаться, что Сталин стремился к единоличной власти, а не коллегиальному руководству. В этом нет ничего удивительного. Можно провести аналогию с управлением крупным судном в неизвестной акватории при неустойчивых ветрах и подводных течениях, порой с внезапными штормами, когда требуется принимать решения без долгих дискуссий и когда приходится полагаться во многом на интуицию, а не только логически выверенный расчет.

В обстановке, сложившейся после Гражданской войны, когда надо было принимать решения при постоянном недостатке информации (ведь шло строительство во многом невиданной социальной системы), в состоянии неопределенности наиболее рациональной была стратегия, основанная на вере в непререкаемые авторитеты, в исключительную личность. Короче говоря стратегия религиозного типа*.

Именно такая стратегия сложилась (по-видимому, стихийно) в системе управления курсом «гигантского корабля» — СССР, когда Ленина превратили в пророка с теоретическими предтечами Марксом и Энгельсом. Причем на этого коммунистического пророка истово ссылались и Сталин, и почти все оппозиционеры его курсу. Реальная ситуация «подгонялась» под соответствующие высказывания Ленина, нередко относившимся или к абстрактно-теоретическим коллизиям, либо к иному историческому периоду.

Сталин не только был теоретиком, способным предвидеть будущее. Он сам «организовывал» это будущее, опираясь на единственно рациональный в подобных случаях — иррациональный религиозный метод. Но при этом он ссылался постоянно на теоретические НАУЧНЫЕ (якобы) положения марксизма-ленинизма. Ибо в XX веке слово «научное» приобрело религиозный оттенок, как бы олицетворяя неоспоримую истину.

Выбор верной стратегии — важнейший фактор в политической борьбе. И Сталин, сам того, возможно, не сознавая, осуществлял именно такую стратегию.

В хрущевское и горбачевско-ельцинские времена появилось у нас и за рубежом множество публикаций, в которых утверждалось, что едва ли не все процессы над антисоветскими, антипартийными и оппозиционными группами и организациями были фальсифицированы ОГПУ, НКВД, партийной верхушкой по личным указаниям Сталина.

Надо сразу сказать, что вопрос этот не так прост, как может показаться с первого взгляда. Убедительно опровергнуть такую версию не менее трудно, чем доказать. Заговоры и тайные организации на то и тайные, чтобы оставлять как можно меньше документов, фактических свидетельств своего существования. Сведения о них приходится получать или от агентов, внедренных в такие организации, или от «отщепенцев», предателей данной идеи, или по косвенным данным, или, наконец, в результате признаний подозреваемых. Во всех этих случаях несомненных доказательств добыть практически невозможно, и только тогда, когда сходится весь комплекс полученных сведений… Впрочем, и тогда может оставаться место для сомнений: а вдруг материалы подбирались под заранее заготовленную версию?

При расследовании такого рода политических дел часто случается, что есть возможность преувеличить масштабы «заговора» или влиятельность тайной организации, привлечь к ответственности тех, кто лишь косвенно относился к «преступному сообществу», не принимая в нем активного участия. По-видимому, в разгар политических репрессий в СССР так и происходило. Так происходит в определенных ситуациях и в самых разных странах.

Например, в январе 1920 года в США было арестовано 10 тысяч человек, считавшихся членами компартии. Как позже сообщил Рузвельт Гуверу, секретная служба «заверила его, что она имеет информаторов во всех коммунистических группах». А во время войны с Японией в США были без суда и следствия, да и без какой-то особой необходимости заключены в концентрационные лагеря 112 тысяч американцев японского происхождения, включая женщин и детей. И все это — в стране, считающей себя оплотом буржуазной демократии (и вопреки ее конституции).

Особый вопрос: а допустимы ли вообще политические репрессии, подавление инакомыслия насильственными методами?

Эта проблема весьма непростая, и мы лишь вскользь коснемся ее. Она не имеет абсолютно верного на все времена и любые ситуации ответа. Только явные демагоги или наивные фантазеры, далекие от общественных реалий, могут утверждать, будто политические права граждан на распространение оппозиционных идей и мнений, на их массовое обсуждение и пропаганду должны удовлетворяться в любых условиях. Разве во время войны какое-нибудь государство позволяет своим гражданам высказываться в пользу противника?

Надо иметь в виду, что СССР с момента своего создания жил в условиях военного положения. Объективно! Угроза войны была практически постоянной: и от внешних врагов, и от внутренних противников, которых было немало и многие из которых были настроены решительно.

Распространенная версия о том, что репрессии 30-х годов были необоснованны, прежде всего не делает чести непримиримой оппозиции, выступавшей против сталинского курса во внутренней политике и против диктаторства Сталина. Нет, у сталинцев и их вождя были не мнимые, а реальные враги. Они имели собственные убеждения и, кстати говоря, нередко называли себя истинными ленинцами, искренне веря в это.

Показательный пример: оппозиционер М.Н. Рютин. Впрочем, он несколько лет упрямо отстаивал сталинскую линию, был непримиримым противником левой оппозиции. В 1925 году он был избран секретарем Краснопресненского райкома партии Москвы. В работе «Портреты революционеров» Троцкий назвал Рютина «одним из видных деятелей партии, руководившим в столице борьбой с оппозицией, очищающим все углы и закоулки от троцкизма» (обратите внимание на стилистические «красоты» этого публициста). 7 ноября 1927 года, когда оппозиционеры попытались открыто обратиться к народным массам, Рютин с группой верных сталинцев вступил в рукопашную стычку с оппозиционерами (Смилгой, Преображенским и др.). Но уже в следующем году он пришел к мысли о необходимости идейной борьбы с линией Сталина. Его сняли с поста секретаря райкома «за примиренческое отношение к правому уклону». Выступавшие на этом пленуме райкома говорили, что Рютин зазнался и перестал признавать авторитет ЦК.

Тем не менее вскоре, после того как он направил в Политбюро письмо о недостатках и перегибах в колхозном движении (предполагается, что некоторые его предложения использовал Сталин в своей статье «Головокружение от успехов), Рютина назначили председателем кинообъединения, членом президиума ВСНХ и коллегии Наркомпроса.

Осенью 1930 года в ЦК ВКП(б) поступило заявление А.С. Немова, члена партии с 1917 года, сообщавшего, что находясь на отдыхе в Ессентуках, Рютин, встречаясь с ним, вел антипартийные разговоры. Биограф Рютина Б.А. Старков высказал свое мнение: «Все это походило на хорошо продуманную и организованную провокацию». Такое мнение не только ничем не подтверждено, но и противоречит тому, что стало совершенно очевидно уже в 1932 году, когда была обнародована обстоятельная работа Рютина (анонимная, ввиду ее оппозиционности): «Сталин и кризис пролетарской диктатуры».

То, что Рютин не мог выступить с «открытым забралом», — понятно и оправдано: в таком случае его бы непременно забрали соответствующие органы. Вот что писал он в упомянутой работе:

«Сталинская политическая ограниченность, тупость и защита его обанкротившейся генеральной линии являются пограничными столбами, за черту которых отныне не смеет переступить ленинизм… Подлинный ленинизм отныне перешел на нелегальное положение, является запрещенным учением…

…Сила сталинского террора (на основе централизации руководства и мощного аппарата) при первом же серьезном толчке обнаружит и все свое банкротство… при первом же серьезном испытании она обнаружит невиданное внутреннее разложение…

…Ошибки Сталина и его клики из ошибок переросли в преступления…

…Самый злейший враг партии и пролетарской диктатуры, самый злейший контрреволюционер и провокатор не мог бы лучше выполнить работу разрушения партии и соц. строительства, чем это делает Сталин…

…Сталин объективно выполняет роль предателя социалистической революции…

…Было бы непростительным ребячеством тешить себя иллюзиями, что эта клика, обманом и клеветой узурпировавшая права партии и рабочего класса, может их отдать добровольно обратно. Это тем более невозможно, что Сталин прекрасно понимает, что партия и рабочий класс не могут простить ему ужасающих преступлений перед пролетарской революцией и социализмом. При таком положении вещей у партии остается два выбора: или и дальше безропотно выносить издевательства над ленинизмом, террор и спокойно ожидать окончательной гибели пролетарской диктатуры, или СИЛОЮ УСТРАНИТЬ ЭТУ КЛИКУ и спасти дело коммунизма…

…Само собою разумеется, что в этой работе нужна величайшая конспирация, ибо Сталин, несмотря на то, что мы последовательные ленинцы, обрушит на нас все свои репрессии…

…Для борьбы за уничтожение диктатуры Сталина надо в основном рассчитывать не на старых вождей, а на новые силы. Эти силы есть, эти силы будут быстро расти…

Борьба рождает вождей и героев…»

На роль такого вождя и героя и мог с полным основанием претендовать Рютин. Он составил политическое обращение «Ко всем членам ВКП(б)», в котором призывал к насильственному свержению «Сталина и его клики», которые за последние пять лет отсекли от руководства «все самые лучшие, подлинно большевистские кадры партии», поставив «Советский Союз на край пропасти… Развал и дезорганизация всей экономики страны, несмотря на постройку десятков крупнейших предприятий, приняли небывалые размеры. Вера масс в дело социализма подорвана, их готовность самоотверженно защищать пролетарскую революцию от всех врагов с каждым годом ослабевает…

Ненависть, злоба и возмущение масс, наглухо завинченные крышкой террора, кипят и клокочут…

Политбюро, Президиум ЦКК, секретари областных комитетов…превратились в банду беспринципных, изолгавшихся и трусливых политиканов, а Сталин — в неограниченного несменяемого диктатора, проявляющего в десятки раз больше тупого произвола, самодурства и насилия над массами, чем любой самодержавный монарх…

Мы призываем истинных ленинцев всюду и везде на местах организовывать ячейки Союза защиты ленинизма и сплотиться под его знаменем для ликвидации сталинской диктатуры…

От товарища к товарищу, от группы к группе, от города к городу должен передаваться наш основной лозунг: долой диктатуру Сталина и его клику, долой банду беспринципных политиканов и политических обманщиков! Долой узурпатора прав партии! Да здравствует ВКП(б)! Да здравствует ленинизм!

Всесоюзная конференция «Союза марксистов-ленинцев». Июнь 1932 г. Прочитав, передай другому. Размножай и распространяй».

Правда, упомянутая «всесоюзная конференция» была ограничена количественно (не более двух-трех десятков человек). Но уже по этим отрывкам можно судить, что настроение Рютина и его группы было нешуточным и, конечно же, ни о какой «хорошо продуманной и организованной провокации», устроенной ОГПУ, говорить не приходится.

К открытию январского пленума ЦК ВКП(б) в 1933 году Сталину стало ясно, что оппозиция — как «левая», так и «правая» — не разоружилась. Многие ее члены, считавшиеся «отошедшими» и «раскаявшимися», сложили оружие только на словах, для маскировки, в целях продолжения — уже на новом этапе антисталинской борьбы. И даже считавшиеся твердыми сталинцами члены Центрального Комитета 16-го созыва Голощекин, Леонов, Колотилов и некоторые другие примкнули к ней.

Летом-осенью 1933 года Троцкий круто изменил свою политическую стратегию. До этого он призывал своих сторонников к борьбе за устранение Сталина в порядке партийной реформы. А вот что писал он в октябре 1933-го:

«После опыта последних лет было бы ребячеством думать, что сталинскую бюрократию можно снять при помощи партийного или советского съезда…

Для устранения правящей клики не осталось никаких нормальных, «конституционных» путей. Заставить бюрократию передать власть в руки пролетарского авангарда можно только силой».

Сталину пришлось спешно укреплять свои позиции. Поэтому среди членов ЦК ВКП(б) 17-го созыва появились такие его выдвиженцы как Ежов, Берия, Хрущев, а среди кандидатов — Булганин, Мехлис. В руководство Политбюро Сталин выдвинул Кирова (а его беспардонные перестроечные СМИ превозносили как главного конкурента Сталина!).

Стремясь перебросить идеологический мостик от 30-х годов к 90-м, тот же упомянутый выше Б.А. Старков утверждал, будто «работы Рютина свидетельство того, что, несмотря на жесточайший режим подавления и репрессий, в обществе жили идеи демократизма и свободомыслия. Это прямое доказательство, что современные процессы демократизации имеют прочные корни» (написано в 1992 году). Это высказывание — поучительный пример того, как некоторые современные авторы понимают «идеи демократизма». Ведь у Рютина постоянно звучат ссылки на ленинизм как единственно верное учение и на диктатуру пролетариата. Тут даже и свободомыслия по сути нет. Насколько можно понять, Рютин стоял за расширение внутрипартийной «демократии», а также смену правящей группировки.

Мы не станем разбирать положения, высказанные Рютиным. Отметим только их радикальность, а также то, что за них он тогда был осужден на 10 лет.

Идеи Рютина не нашли сколько-нибудь широкой поддержки среди партийцев (не говоря уж о беспартийных). Они абсолютно не оправдались в действительности. Генеральная линия Сталина и его окружения доказала свою правоту и на фронте социалистического строительства, и на фронтах Великой Отечественной войны. Можно как угодно разглагольствовать о том, «что бы могло произойти, если бы…», рассуждая или о троцкистах, или о зиновьевцах, или о бухаринцах, или о рютинцах. Но факт остается фактом: ничего подобного не произошло. Было то, что было, и нам следовало бы не выступать судьями исторического процесса, а постараться понять его закономерности.

Отметим, что Рютин кое в чем был полностью солидарен с Троцким, который в том же 1932 году писал в «Бюллетене оппозиции»: «Сталин завел вас в тупик. Нельзя выйти на дорогу иначе, как ликвидировав сталинщину… Надо — убрать Сталина».

Как видим, практически в одно и то же время Рютин и Троцкий выступили с призывом к свержению — насильственному! — правящей группировки.

Можно, конечно, считать совпадение текстов Рютина и Троцкого смысловое и хронологическое — чистой случайностью. Можно вдобавок толковать слово «убрать» в достаточно невинном смысле «снять с поста». Хотя из контекста работы Рютина и призыва Троцкого вытекает чрезвычайно жесткое отношение к Сталину как преступнику, гонителю ленинизма, предателю дела диктатуры пролетариата. А «убрать» предателя и тирана означает в лучшем случае — отправить за решетку.

Несколько слов о Мартемьяне Никитиче Рютине. Он был коренным сибиряком, сыном крестьянина. Окончил Иркутскую учительскую семинарию. В период Гражданской войны выдвинулся в средний руководящий слой партии. Стал ортодоксальным сталинцем. Разгонял митинги и демонстрации оппозиционеров (Троцкий называл его «паровым катком»). Был избран кандидатом в члены ЦК партии. Вошел в руководство Московской партийной организации — опоры Бухарина и Рыкова — и стал «правым», за что был снят с руководящих партийных постов. В 1930 году стал выступать за союз с троцкистами. Осенью того же года был исключен из партии, в январе 1931-го был арестован, но вскоре выпущен на свободу.

В августе 1932-го в ОГПУ поступило сообщение: «Группа харьковских активных троцкистов, поддерживавшая связь с московскими троцкистами, обсуждала обращение ко всем членам партии».

По мнению серьезного исследователя В.З. Роговина, Рютин вышел на авансцену, за кулисами же стояли троцкисты, а также Зиновьев и Каменев. Главной задачей было объединение всех оппозиционных сил против Сталина. Анализируя «рютинскую платформу, Роговин пришел к выводу: «Этот документ обнаруживает глубокое знакомство с тщательно скрывавшимися партийной верхушкой событиями в партии и стране. Едва ли столь детальная информация об этих событиях могла быть известна Рютину, на протяжении двух предшествующих лет оторванному от активного участия в политической жизни». Сам факт создания рютинской организации показал консолидацию самых разных антисталинских сил в партии, и даже тех, кто еще недавно был ортодоксальным сталинцем.

Таким образом, все указывает на то, что выступление Рютина и Троцкого не случайно были синхронизированы, как не случайным было и их идейное единство.

Осужденный на 10-летнее заключение, Рютин активно занимался самообразованием и не изменил своих взглядов (об этом можно судить по его письмам жене, где имеются на этот счет косвенные, но вполне определенные намеки; к примеру, он писал о Кромвеле — двуликом Янусе: революционере и контрреволюционере, убийце короля и тиране).

Правда, в письме Президиуму ЦИК СССР 4 ноября 1936 года он утверждал, что «от своих взглядов, изложенных в «документах», я уже четыре года тому отказался… От всякой политической борьбы и политической деятельности навсегда отказался… Статьи Уголовного кодекса, по которым я был осужден, обнимали и обнимают, несомненно, всю совокупность совершенных мною преступных деяний и моих преступных взглядов…» Однако следует учесть, что в этот момент он вынужден был бороться за свою жизнь, ибо его дело пересмотрели, выдвинув обвинение в терроризме (расстрельная статья). Рютин имел все основания отвергнуть такое обвинение, но понимал, что машина государственного террора, запущенная на полный ход, вряд ли остановится перед еще одной жертвой. Поэтому он подчеркнул: «Я заранее заявляю, что я не буду просить даже о помиловании, ибо я не могу каяться и просить прощения или какого-либо смягчения наказания за то, чего я не делал и в чем я абсолютно неповинен».

10 января 1937 года на вопрос прокурора Ульриха: «Признает ли подсудимый себя виновным?» — Рютин отказался отвечать и в тот же день был расстрелян.

Надо учесть, что еще на первом процессе коллегия ОГПУ приговорила его к расстрелу. Тогда Киров возражал против столь сурового приговора, его поддержали Орджоникидзе и Куйбышев, а Молотов и Каганович воздержались.

Но с той поры, как известно, ситуация в корне изменилась, в особенности после убийства Кирова. Свирепствовала «ежовщина», и отношение даже к бывшим оппозиционерам было самое беспощадное.

А в начале 30-х годов обстоятельства складывались так, что трудно было предугадать, чем все может завершиться: полным поражением или окончательной победой Сталина и его сподвижников. Усиливалась конфронтация с белогвардейский эмиграцией. Обострилась борьба внутри партии.

«Левые» продолжали считать ХV съезд ВКП(б) (декабрь 1927 года), исключивший их лидеров из партии, «мелкобуржуазным переворотом», поправшим внутрипартийные нормы. Троцкий создал заграничный центр левой оппозиции, поддерживая связи со своими сторонниками в СССР.

Неудачи насильственной коллективизации и трудности индустриализации активизировали правую оппозицию. Фронт внутрипартийной борьбы расширялся. Постепенно два основных крыла оппозиции сознательно или невольно объединяли свои усилия в борьбе против сталинской генеральной линии.

Все это опровергает версию, пущенную в ход со времен хрущевской «оттепели», о том, что массовые репрессии были вызваны паранойей Сталина, а жертвы этих репрессий были почти все лояльны к Сталину, были некой покорной толпой, которая шла навстречу своей гибели. Такая версия возродилась и широко распространилась в годы «перестройки» и после нее.

Теперь проясняется другая версия: далеко не все пострадавшие тогда были невинными жертвами коварных наветов и провокационных фальсификаций ОГПУ-НКВД. Не было односторонней бойни партийцев, покорно идущих на гибель.

Была острая внутрипартийная борьба между сторонниками и противниками сталинского курса и лично Сталина. Среди тех и других были свои герои и свои подлецы, свои мученики и свои проходимцы. И эта борьба шла непрерывно на протяжении 30-х годов, все более ожесточаясь. И шла она не на жизнь, а на смерть.

Еще раз надо подчеркнуть: это не была борьба за власть над страной и народом. Это была борьба за страну и народ, за путь дальнейшего развития, за сохранение государства в данный момент — под угрозой новой гражданской войны, и в ближайшем будущем — при постоянной угрозе военного вторжения извне.

Обратимся к некоторым современным определениям «антипартийных» группировок начала 30-х годов: Слепкова и др., Эйсмонта, Толмачева и др., правотроцкистского блока, всесоюзного троцкистского центра, параллельного троцкистского центра, троцкистской группы И.Н. Смирнова и др. Все они называются «искусственно созданными» или «якобы существовавшими». Так сказано, в частности — в «Энциклопедическом словаре: Россия, XX век. Политика и культура» (1999, автор Н.В. Стариков).

Вот что сказано о группе И.Н. Смирнова, В.А. Тер-Ваганяна, Е.А. Преображенского: «Искусственно созданная ОГПУ «контрреволюционная организация», по делу которой в 1933 было привлечено 89 человек. Лица, давшие название «группе», — старые большевики, участники революции. Источником послужили письма И. Смирнова, давшие толчок к самой «разработке» организации. Подсудимые обвинялись в «троцкистской деятельности»… Особым совещанием и ЦКК члены группы были осуждены по уголовным статьям, исключены из ВКП(б) и впоследствии расстреляны. Реабилитированы в 1954–1988».

Получается, что никакой организации антисталинского толка не было (о том, что она «контрреволюционная», говорить не приходится: троцкисты, в отличие от сталинистов, были за мировую революцию; с этой точки зрения Сталин был более «контрреволюционен», во всяком случае, в мировом масштабе). По такой версии, И.Н. Смирнов и его единомышленники оставались верными сталинцами или, во всяком случае, мирились с его диктатурой и генеральной линией, позволяя себе лишь некоторые «кухонные» разговоры по аналогии с многими диссидентами 1960-х годов.

Эта версия наносит, как нам представляется, идейный удар прежде и более всего по тем непримиримым оппозиционерам, которые противостояли Сталину и его курсу. Есть все основания полагать, что это были достаточно смелые и принципиальные противники Сталина.

Расскажем об одном из идейных руководителей упомянутой группы — об Иване Никитиче Смирнове (были еще два его однофамильца, ушедших в оппозицию: В.М. и А.П. Смирновы). Это была крупная и колоритная личность. Выходец из крестьянской семьи (после пожара отец стал чернорабочим, а мать прислугой), он, окончив городское училище в Москве, работал на железной дороге, затем на фабрике. В 1898 году вступил в социал-демократическую партию. Стал большевиком; неоднократно арестовывался и ссылался. В 1905 году участвовал в московском декабрьском вооруженном восстании. В Февральскую революцию 1917 года был одним из руководителей военной организации большевиков в Сибири. Перед октябрем создал партийное издательство «Волна». Затем в Гражданскую войну состоял членом РВС Восточного фронта, возглавлял Сибирское бюро ЦК РКП(б).

Его называли «победителем Колчака» (на эти лавры не по праву претендовал Тухачевский) и «Сибирским Лениным». Правда, кремлевский Ленин не ладил с Сибирским и выступил в 1921 году против переизбрания Смирнова в состав ЦК. Однако через год Троцкому удалось добиться назначения Смирнова на пост руководителя Петроградской губернской партийной организации, а также членом президиума ВСНХ, начальником управления военной промышленности. После резкого ослабления власти Троцкого, Иван Никитич в 1923–1927 годах стал возглавлять Наркомат почт и телеграфов СССР.

Он входил в состав руководства троцкистской, а с 1926 года троцкистско-зиновьевской оппозиции. Был исключен за фракционную деятельность из партии и отправлен в ссылку. Смирнов гораздо дольше отказывался капитулировать, чем Пятаков и Радек, а тем более Зиновьев и Каменев, «раскаявшихся» уже через считанные дни после отправки в ссылку.

Но в 1930 году «раскаялся» и Смирнов. Еще перед этим, осенью 1928 года, из своей ссылки в Сухуми он писал И.Н. Радеку: «Обостряющаяся нужда в городах: недостаток товаров и хлеба — создадут острую реакцию в них… Мне пишут из Москвы и Ленинграда о росте антисоветских настроений среди рабочих… Озлобление, растущее на почве усиливающейся нужды, сопровождается уменьшением доверия к руководству… Рабочий устал физически и морально. Его давит чудовищная безработица… Перспективы на рост его жизненного уровня нет… Мне смешна мысль, что они смогут держаться и делать политику. Вся экономическая обстановка против них».

В этом письме он предлагает «при наступлении кризиса выступить посредником между рабочим классом и руководством».

После того как Смирнов подверг себя самокритике (притворной), он был восстановлен в партии. И сразу же приступил к созданию антисталинской группировки. Вполне возможно, что в этом отношении он принципиально отличался от таких «капитулянтов», как Зиновьев, Каменев, Угланов, Смилга, Преображенский, которые вернулись к оппозиционной деятельности, по-видимому, только через 3–4 года после «раскаяния», когда обострилась экономическая и политическая ситуация в стране.

Судя по имеющимся в настоящее время данным, именно И.Н. Смирнов (а не Рютин или кто-то иной) был инициатором и одним из главных организаторов объединенного блока антисталинских подпольных групп.

В 1931 году произошло событие, долгое время хранившееся в тайне. Летом в торговом зале одного из берлинских универмагов «случайно» встретились два человека, которые давно знали друг друга. Один — Лев Седов, сын Троцкого и его правая рука, главный редактор «Бюллетеня оппозиции» (троцкистского печатного органа). Он еще подростком сопровождал отца в его поездках по фронтам Гражданской войны в знаменитом тогда бронепоезде председателя Реввоенсовета. Седов был членом ЦК комсомола и Исполкома Коммунистического Интернационала молодежи. Другой — командированный из СССР начальник строительства Нижегородского автомобильного завода… Иван Смирнов.

О чем могли беседовать — тайно — эти два человека? Судя по всему, они обсуждали планы совместной антисталинской (а не антисоветской) подпольной деятельности, договорившись о взаимных контактах и координации действий.

В.З. Роговин в своей обстоятельной книге «Власть и оппозиции» подробно рассказал о связниках между смирновцами и заграничным троцкистским центром. Среди них: старый большевик Н.П. Гавен, еще в 20-х годах публично заявивший о своем отказе Сталину в политическом доверии; бывшая чекистка Островская; полпред СССР в ряде европейских столиц Аросев (личный друг тогдашнего главы правительства В.М. Молотова) и другие.

Среди них выделялся Э.С. Гольцман — ответственный работник Наркомвнешторга. По своей работе он часто бывал за границей и регулярно встречался с Седовым.

После зиновьевско-каменевского процесса 1936 года Седов подчеркивал: «Эти два факта — то есть то, что свидания Смирнова и Гольцмана с Седовым действительно имели место, — единственные крупицы правды в море лжи Московского процесса».

Но единственные ли? «Троцкий и Седов были опытными конспираторами», писал французский историк и специалист по внутрипартийной борьбе в СССР П. Бруэ. Через них в Советский Союз попадало значительное количество «Бюллетеня оппозиции», в котором под псевдонимами печатались «смирновцы». От них Троцкий и Седов получали обширную информацию о многих сферах жизни в СССР. Ведь среди членов организации Смирнова были представители разных специальностей: рабочие, инженерно-технические работники, экономисты, преподаватели вузов, журналисты, хозяйственные руководители. Смирновцы работали во многих наркоматах и других высших советских учреждениях, имея доступ к очень важным сведениям «не для широкого пользования».

Кроме троцкистских существовали разрозненные зиновьевские малочисленные группы, порой не связанные между собой. С этим их состоянием было покончено после налаживания связей с Троцким. Например, Зиновьев действовал во многом через Рут Фишер, которая в 1924–1925 годах была генсеком ЦКК Германии (тогда Зиновьев был председателем Коминтерна).

Седов в «Бюллетене оппозиции» (1936 год) компетентно свидетельствовал о том, что в 1931 году произошло «оживление» групп троцкистов и зиновьевцев: «Люди из разных групп и кружков искали личного сближения, связей друг с другом… Поговаривали о том, что хорошо бы создать блок».

Но этими двумя направлениями вовсе не ограничивался фронт левой оппозиции. Крайний левый фланг занимали «шляпниковцы» («рабочая оппозиция») и децисты («демократические централисты»). В отличие от троцкистов, децисты никогда не «раскаивались» (искренне или притворно) и не отрекались от своих взглядов, не признавали своих «ошибок».

Одновременно с «левыми» подпольными организациями возникали и группы «правых». Среди них наиболее многочисленными были организации Н.Б. Эйсмонта — А.П. Смирнова и М.Н. Рютина — В.Н. Каюрова. Кроме них были представители «бухаринской школы» (его ученики), группа Яна Стэна.

По мнению П. Бруэ, в 1931 году Зиновьев и Каменев считали возможным и необходимым лишить Сталина поста генсека, а также установить связь с Троцким. Они делегировали Г.Е. Евдокимова (бывшего секретаря Ленинградского губкома партии) на встречу со «смирновцами», которая произошла на одном из московских вокзалов в служебном вагоне С.В. Мрачковского, работавшего тогда начальником строительства БАМа. Там Смирнов сообщил о своих встречах с Седовым. Об этом, основываясь на документальных данных, писал В.З. Роговин. Он ознакомился с рассекреченной частью архива Троцкого за границей, в частности, доказывая, что «именно И.Н. Смирнов стал инициатором создания широкого антисталинского блока, объединившего все основные старые и новые оппозиционные группы…» Блок этот «был настолько хорошо законспирирован, что органы НКВД узнали о его существовании только при подготовке первого Московского процесса в 1936 году».

В.З. Роговин делает следующий вывод: «Знакомство Сталина с письмами из СССР, печатавшимися в «Бюллютене оппозиции», с материалами следственных дел и агентурными сводками ГПУ… показывало, что против его политики резко настроены не только многие бывшие оппозиционеры, но и многие коммунисты, в 20-х годах не участвовавшие ни в каких оппозициях».

Арестованный в 1933 году И.Н. Смирнов был выведен на зиновьевско-каменевский процесс летом 1936-го и оказал самое длительное сопротивление следователям. Его жена — видная оппозиционерка Сафонова стала сотрудничать с НКВД. За это она получила свободу. После XX съезда партии она обратилась к Хрущеву с письмом, в котором признавала, что значительная часть того, в чем обвинялись ее муж и его сопроцессники, действительно имела место.

Это дало основание В.З. Роговину утверждать, что политические процессы 1936–1938 годов носили амальгамный характер. То есть, фальсификации были наложены на реальные события и заговоры.

…На примере оппозиционной деятельности И.Н. Смирнова можно видеть, насколько предвзято подошли многие отечественные историки, публицисты, политики к оценке внутрипартийной борьбы 1930-х годов. С нелегкой руки Хрущева (активнейшего, порой неистового участника репрессий) для того, чтобы всеми правдами, а более неправдами развенчать деятельность Сталина, его партийных противников стали изображать невинными жертвами. Но тем самым идейные противники Сталина и те, кто боролся с ним за власть, предстали людьми недалекими, идейно незрелыми, не имевшими самостоятельных убеждений. Это не соответствует истине.

Что касается «фальсификаций» или «амальгам», которые, как считается, были характерны для процессов 30-х годов, то об этом хотелось бы сказать особо. Надо прежде всего иметь в виду, что речь шла не о неопытных шаловливых юнцах, а о крупных партийных работниках, прошедших в большинстве своем школу конспиративной работы еще в дореволюционные времена. Даже сейчас, когда открылись ранее засекреченные документы (не все), многое остается неясным и спорным. Что же тогда говорить о том времени и о тех, кто пытался в меру своих сил и возможностей, опираясь на разрозненные и достаточно скудные данные, восстанавливать хотя бы в общих чертах подпольные связи.

В таких случаях признания обвиняемых, сообщения свидетелей и секретных агентов, а также косвенные улики становятся основой следствия и обвинения.

Можно возразить: но ведь подобные шаткие основания придают всем политическим процессам, на них основанным, фарсовый характер, дают огромные возможности для фальсификаций и подтасовок, ложных наветов и несправедливых решений.

В таком мнении есть свой резон. Однако со временем выясняется на документальной основе, что у Сталина и его курса были не мнимые, а реальные враги, что они были достаточно хорошо организованы и профессионально законспирированы (по крайней мере часть из них). Жестокость того времени определяет и жестокость оппозиционной борьбы.

Сейчас, когда мы знаем, чем завершились «сталинские» пятилетки и Великая Отечественная война, можно утверждать, что генеральная линия партии была верной, себя оправдала. Следовательно, оппозиция была не права, стояла на ложных позициях.

Однако кто мог догадываться об этом в те далёкие годы? Разве мало было событий — трудностей в сельском хозяйстве и промышленности, острый дефицит товаров ширпотреба и сельхозпродукции и многое другое, — которые свидетельствовали о том, что сталинское руководство вот-вот приведет страну к полному краху? Таких событий было предостаточно. Остается только удивляться, что оппозиционеров было сравнительно немного, они составляли меньшинство партийцев.

Понять искренних оппозиционеров можно. Они не верили Сталину. Мы уже говорили, что политика объективно строилась на основе религиозного метода*. Ведь надежной, проверенной опытом научной основы строительства социализма в одной стране не было и не могло быть, сколько бы Сталин ни пытался ссылаться на объективные закономерности общественного развития, открытые Марксом-Энгельсом и претворенные в жизнь Лениным.

А почему, действительно, надо было верить Сталину, а не Троцкому или Бухарину? Чем уж так он отличался от других «верных ленинцев»? Какие у него были особые интеллектуальные качества или знания? Многих раздражало уже одно то, что он постоянно оставался на посту генсека, постепенно становясь вождем и диктатором. Культ личности — преклонение перед авторитетом проявления религиозного метода — уже по сути своей вызывают острое неприятие со стороны людей, не желающих безоглядно верить вождю.

«Ныне, увы, очень популярны попытки осмыслить историю XX века в «альтернативном» плане, — писал глубокий русский мыслитель В.В. Кожинов. Ставится, к примеру, вопрос, что было бы, если бы в 1929 году победила линия Бухарина, а не линия Сталина?..

Изучение прошлого с точки зрения возможных «альтернатив» поистине безнадежно затмевает и извращает наше историческое зрение, ибо мы начинаем понимать и оценивать события и явления не в их реальной сущности, но как некую тень от сконструированного нами…

Нам необходимо подлинное понимание, а не запоздалые эмоции и проклятья, которые, между прочим, не требуют от тех, кто их произносит, никакого умственного труда и никакой ответственности…

Критика прошлого — и вполне «безопасное» (в сравнении с критикой современности), и, строго говоря, совершенно бесплодное дело. Ибо критиковать следует то, что еще можно исправить, а прошлое исправить уже никак нельзя. Его надо не критиковать, а понимать в его подлинной сущности и смысле».

Вот и наша задача в данной работе — не критика или оправдание, а стремление понять прошлое нашей родины в ее один из наиболее героических и трагических периодов (что обычно совмещается в истории). Однако встает и другая задача: исправление прошлого.

Конечно, речь идет не о прошлом самом по себе, которое действительно миновало, а об его сущности, о том, каково оно в самом деле, а это, как говорится, одному Богу (или Всемирному Разуму) известно. Люди весьма смутно разбираются в настоящем, даже в том, что происходит в текущий период в их собственной стране. Прошлое в этом отношении видится по-разному в зависимости от угла зрения, перспективы, знаний, убеждений и т. д.

Некогда В.И. Вернадский — великий естествоиспытатель и историк науки убедительно доказал, что история знаний изменчива со временем; исследователи каждый раз заново осмысливают значение тех или иных идей, концепций, гипотез, теорий. Не исключено, что то же относится к истории общества. Она предстает перед нами как свершившийся факт, но понимается как один из многих возможных вариантов событий. Нет ничего крамольного в том, что мы умозрительно попытаемся представить себе некоторые «альтернативы» реальности.

Прежде всего согласимся с мнением В.В. Кожинова: «Сталинизм смог восторжествовать потому, что в стране имелись сотни тысяч или даже миллионы абсолютно искренних, абсолютно убежденных в своей правоте «сталинистов». Конечно, как это и всегда бывает, имелись и заведомые приспособленцы, карьеристы, дельцы, которые думали только о собственной выгоде и, скажем, участвовали в различного рода репрессивных акциях не потому, что были убеждены в их необходимости и — для искренних сталинистов дело обстояло именно так! — высокой целесообразности (ведь речь шла о создании совершенного общества!), а ради того, чтобы выслужиться или, в лучшем случае, чтобы обезопасить самих себя, хотя это нередко и не помогало…

Но будем последовательными и признаем, что приспособленцы возможны лишь потому и тогда, когда есть к чему приспосабливаться. И неизмеримо важнее проблема, так сказать, истинных сталинистов, нежели тех, кто в низменных, корыстных целях «притворялся» идейным сталинистом».

Надо ли оспаривать это мнение Кожинова? Нам оно представляется справедливым.

Итак, согласимся с тем, что наряду с определенным (немалым) числом оппозиционеров в ВКП(б) и вообще в стране имелось еще больше искренних сталинистов, которые верили своему вождю. Что могло произойти, если бы оппозиция добилась свержения этого «кумира»?

Трудно усомниться в том, что произошел бы сильнейший социальный взрыв. В психологии подобный феномен достаточно хорошо изучен. Резкая смена установки, жизненных и общественных ориентиров вызывает в обществе сильнейшее брожение, не говоря уже о растерянности.

Ну, предположим, этот общественно-психический стресс удалось бы преодолеть. Предположим, энтузиазм бухаринцев был бы искренним и заразительным, а большинство населения осознало, что им предлагается обогащаться, всемерно улучшать свое благосостояние не в более или менее отдаленном будущем, как обещал Сталин, а теперь, сразу, безо всех этих ужасов коллективизации и непомерного напряжения индустриализации. Для этого надо было поощрять крестьян (прежде всего из числа зажиточных, производящих наибольшее количество сельхозпродукции), а также легкую промышленность. Кстати, она, вырабатывая товары ширпотреба, стала бы стимулировать крестьян к взаимовыгодной торговле с городом.

Такова, в самых общих чертах, заведомо упрощенная «альтернатива» сталинскому курсу с позиций «правого» уклона. Надо только удивляться, что она не прельстила партийное и беспартийное большинство. Или она была заманчива, о ней мечтали многие, но панически боялись репрессий?

Но ведь к началу 30-х годов никакого пресловутого разгула репрессий не было. Да и чего бояться людям, которые призывают продолжать строительство социализма, но уже ориентируясь на насущные нужды так называемого «простого человека», на скорейшее повышение благосостояния трудящихся? В конце концов, почему бы и самому Сталину не принять и одобрить такой курс? Он мог бы и в таком случае оставаться у власти если не в качестве единственного вождя, то одним из немногих вождей?

Короче говоря, «правая альтернатива» на первый взгляд выглядит вполне реалистичной.

Тут можно сделать небольшое отступление и задаться вопросом: а почему тогда, в конце 20-х и начале 30-х годов, в России не было сколько-нибудь серьезных и популярных группировок, ориентированных на монархию или буржуазную республику? Это ведь удивительно: в конце XX века в России вдруг стали популярны монархические идеи и символы среди людей, весьма туманно представляющих себе реалии царской России. В то же время Россия советская, социалистическая рухнула всего лишь десять лет назад, и ее реалии были прекрасно известны по собственной жизни десяткам миллионов взрослых людей.

То же можно сказать о буржуазных республиках Запада. Неужели их пример не вдохновлял натерпевшихся всяческих бед жителей России?

Факт остается фактом: монархическая идея не вдохновляла сколько-нибудь значительную часть советского общества. Люди стремились вперед, не оглядываясь в прошлое. Надо иметь в виду, что и белое движение было по сути своей «демократическим», ориентированным на буржуазные ценности, а не на восстановление царизма. Даже зверский расстрел бывшего царя Николая II и его семьи не вызвал «бури протеста» и возмущения в народе.

Другое дело, как теперь говорят, «либеральные реформы». Вот что пишет Р. Конквист: «В январе 1929 года Бухарин, Рыков и Томский представили на рассмотрение Политбюро свою политическую платформу. Этот документ нигде и никогда не был опубликован, но его смысл может быть частично восстановлен по различным ссылкам. Платформа правых содержала протест против планов выжимания соков из крестьянства и резко критиковала отсутствие внутрипартийной демократии. В ней было такое заявление: «Мы против того, чтобы единолично решались вопросы партийного руководства. Мы против того, чтобы контроль со стороны коллектива заменялся контролем со стороны лица, хотя бы и авторитетного». «В этом положении платформы оппозиции, — заявил Рудзутак, приводя полтора года спустя эту цитату, — имеется не только протест против существующего в партии режима, но имеется и прямая клевета на партию, прямая клевета на т. Сталина, против которого пытаются выдвинуть обвинение в попытках единоличного руководства нашей партией».

Постоянное внимание Сталина к организационным деталям приносило плоды. В Центральном Комитете правых поддерживала теперь только горсточка членов. На пленуме ЦК в апреле 1929 года позиция правых была осуждена…»

Выходит, принципы партийной демократии не были попраны: предложения и замечания «правых» обсуждались и в Политбюро, и в ЦК партии. Большинство высказалось против. Какое же это «единоличное руководство» или диктаторство? Вот если бы меньшинство поддерживало сталинскую политику, а она несмотря на это восторжествовала, это было бы антидемократично. А тут все, как говорится, по закону.

Антисоветский автор Конквист ссылается на постоянное внимание Сталина к организационным деталям. Это надо понимать, судя по всему, как умение вводить в руководящие партийные органы своих сторонников. Но ведь это и есть принцип любого сколько-нибудь разумного политического деятеля. Вот если бы Сталин физически устранял своих противников, ставя на их место собственных «сатрапов», то это была бы преступная политика. А если он содействовал укреплению своей «центристской» позиции в партии демократическим путем, волеизъявлением большинства (а так повелось еще при жизни Ленина), то это — умелое политическое руководство.

Вот что пишет дальше Р. Конквист: «В том же апреле на ХVI партийной конференции были одобрены принципы ускоренной индустриализации и коллективизации крестьянства. После того, как их позиция была осуждена, правые отступили… Они опубликовали весьма общие отречения от своих взглядов по ряду политических и тактических вопросов».

Позицию «отреченцев» понять можно: поступайте, как считаете нужным, а там посмотрим, кто из нас прав. А пока мы, меньшинство, вынуждены подчиниться мнению большинства.

А теперь предположим, что предложения правых были бы признаны правильными. Это привело бы, в общем, к реанимации НЭПа. В изменившихся социально-экономических условиях такая политика означала бы признание ошибочности прежнего курса партии на социалистическое строительство. Ее авторитет в обществе сильно бы пошатнулся, так же как и авторитет партийного руководства в глазах миллионной армии рядовых партийцев. Для общественной системы, основанной, как мы (и не только мы) уже отмечали, на религиозных принципах, это стало бы катастрофой.

В жизни общества психологические факторы играют огромную и пока еще недостаточно оцененную специалистами роль. Они во многом определяют эффективность экономики, не говоря уж о военном времени.

Ну, а если пойти на заведомое упрощение ситуации и отстраниться от духовной жизни общества, рассматривая государство главным образом как некий «экономический механизм». Что тогда? Разве не была платформа правых обоснована именно экономически? Может быть, именно экономическая безграмотность стала основанием для отказа от бухаринской модели развития СССР?

Сталин к 1929 году по меньшей мере 5 лет находился на вершине власти в государстве. За это время он прекрасно освоил практическую экономику (которая порой разительно отличается от теоретической). В противном случае страна быстро бы оказалась в тупике и развале.

Какие же могли быть последствия принятия модели развития бухаринцев?

Возможно, деревня избежала бы многих бедствий, которые принесла с собой насильственная коллективизация. Но что произошло бы в городах, на промышленных предприятиях? Перестройка этого сектора, переход к приоритету легкой промышленности сопровождался бы ростом безработицы и появлением множества мелких предприятий частного сектора. Оживилась бы мелкая торговля. Крестьяне, а точнее — посредники, торговцы, спекулянты — смогли бы диктовать горожанам цены на сельхозпродукцию и товары ширпотреба. Это вызвало бы рост цен и быстрое обнищание малоимущих трудящихся…

Путь «либеральных реформ» по типу бухаринского правого уклона был опробован на практике при правлении Ельцина-Гайдара. Это было сделано в период расцвета государства, когда имелась возможность получать огромные прибыли от эксплуатации природных ресурсов и можно было использовать тот экономический потенциал, который был накоплен предшествующими поколениями во времена СССР. И что произошло в результате? Полнейший экономический крах!

Нет никаких оснований считать, будто полвеком ранее, в 30-е годы, в бедной стране, только еще оправлявшейся от бедствий мировой и гражданской войн, результаты сходных реформ оказались бы хоть в чем-то более эффективными.

Наконец, следовало бы учесть и внешнеполитическую ситуацию. Индустриально «недоразвитое» государство неизбежно оказывается под экономическим (поначалу) прессом со стороны индустриально развитых буржуазных государств. Учтем решающую роль техники в войне. Страна, не имеющая в вооружении значительного количества танков, самолетов, орудий, автоматов, боеприпасов, легко становится жертвой хорошо оснащенного агрессора.

Все эти наши рассуждения, безусловно, не могут претендовать на достоверность, даже несмотря на то, что опыт последних десятилетий свидетельствует в их пользу. Но могла ли быть другая «альтернатива»? Насколько нам известно, никто ее не обосновал сколько-нибудь серьезно, обстоятельно, объективно.

Тем более что «сталинский» курс развития страны на практике, в исторической реальности доказал свои колоссальные возможности как в социалистическом строительстве, так и в смертельной схватке с врагами.

Остается еще так называемый «левый» уклон, троцкистский по преимуществу. Но мы уже о нем говорили. Там — разгул демагогии, не говоря уж о бредовой концепции мирового революционного пожара. Кстати, по идее Троцкого (в этом с ним расходился, в частности, И.Н. Смирнов) крестьянство должно было быть предельно закабалено, а русский рабочий стал бы жертвой трудовых лагерей; народные массы России использовались бы в качестве «пушечного мяса» в борьбе за мировую гегемонию вождей пролетариата (того же Троцкого).

Конечно, находясь в своей роскошной эмиграции на Западе (кто и каким образом оплачивал его колоссальные расходы?), он существенно откорректировал свои взгляды в сторону «демократизма». Но это уже были ничем реально не подкрепленные заявления. Вряд ли случайно Троцкий вынужден был «поступиться принципами» и вступить в блок со своими идейными противниками — «правыми». Тем самым и те, и другие показали чрезвычайную шаткость своих идейных убеждений, свою непринципиальность в вопросах общественного развития и единство только в борьбе за собственную власть и свержение Сталина.

Союз Троцкого с «правыми» помимо всего прочего показывает ослабление его авторитета, отход от его теоретических взглядов значительного числа тех, кто их поддерживал. И это несмотря на то что никакого террора против троцкистов до 30-х годов не практиковалось. Даже в ссылках, как мы уже знаем, их руководители жили как привилегированные лица, можно сказать, как номенклатура. Идейное поражение троцкизма было вызвано не репрессиями, а отходом партийных масс и руководства от них. То, что этот курс по сути своей авантюристический и бесперспективный, очевидно для всякого непредубежденного человека.

Правда, в конце 20-х — начале 30-х годов это еще не было так ясно видно из-за экономических кризисов, которые сотрясали промышленно развитые страны. Это обстоятельство, в частности, содействовало приходу к власти в Германии фашистов. А вот коммунисты не смогли победить ни в одной стране, кроме России. Следовательно, объективные обстоятельства складывались не в пользу идеи мировой пролетарской революции пусть даже при полной поддержке СССР. Отказ Сталина от «экспорта революции» был мудрым решением, которое нашло полную поддержку в народе и партии.

Судя по всему, наиболее сильный удар по советскому народу был нанесен в период голода 1932–1933 годов. Некоторые историки полагают, будто голод был вызван «искусственно».

Сталина нередко критикуют за коллективизацию. Однако создание крупных коллективных сельских хозяйств — само по себе мероприятие, необходимейшее для обеспечения страны продуктами питания. Мелкие хозяйства, как известно, едва в состоянии прокормить самих себя. Когда нынешние «политпублицисты» утверждают, будто в развитых капиталистических странах 5 % сельского населения кормят всех остальных, да еще и отправляют свою продукцию на экспорт, то это либо наивное заблуждение, либо злонамеренная ложь. Индустриализация сельского хозяйства, резко поднимающая его продуктивность, основана на создании и применении самой разнообразной техники, а также научных методов ведения хозяйства в соответствии с данными природными условиями. Разного рода мелиорации, применение удобрений и различных химикатов, использование горючего, перевозки и многое другое вовлекает в сельскохозяйственное производство — прямо или косвенно — не менее 15–20 % от общего количества трудящихся, включая, конечно, служащих и научных работников. И это — в наше время, а вовсе не 65–75 лет назад.

Другое дело, что проведение коллективизации в СССР было недостаточно подготовлено, велось ускоренными темпами и жесточайшими методами, с многочисленными злоупотреблениями. Ничего удивительного в этом нет: никакого опыта в этом отношении не было, приходилось действовать во многом методом проб и ошибок, да еще максимально быстро, чтобы индустриализация сельского хозяйства хоть как-то соответствовала стремительной индустриализации промышленности.

…На наш взгляд, имеющиеся факты и сам исторический процесс показали, что в общих чертах при тех условиях, которые сложились к 30-м годам, генеральная линия, проводимая руководством СССР, была наиболее целесообразной, если учитывать комплекс внутренних и внешнеполитических процессов.