Этнограф вытесняет биолога

Павловским овладела неспокойная мысль: он должен обследовать границы распространения злополучного клеща – переносчика возвратного тифа, предупредить об опасности всех лечащих врачей, которые принимают эту болезнь за малярию. Такой огромной работы ему одному не проделать, он привлечет себе в помощь других.

Ученый с пятью своими помощниками отправился в Среднюю Азию. В последних числах мая 1928 года экспедиция прибывает в Ташкент, и тут начинается ее горячая деятельность. В Среднеазиатском университете Павловский читает лекцию «О современных взаимоотношениях между зоологией и медициной»; в Ашхабаде другую – «Очередные задачи паразитологических исследований в Средней Азии»; в городе Душанбе, столице Таджикистана, – третью, на общую тему; тут же четвертую – о среднеазиатской экспедиции; пятую – общему собранию членов профсоюзов «О животных – вредителях здоровья человека в Таджикистане». В перерывах между лекциями он совершает поездки по кишлакам, делает обширные записи литературного характера. «Дорога в Ромит, – напечатал он потом в биологическом журнале свои впечатления, – каменистой тропой ведет через отрог, упирающийся в реку, с подпертыми карнизами на обрывистых скалах, частью заложенный у основания скалы прямо в реке, переход которой вброд невозможен, а через колеблющиеся мосты – тяжел и опасен…» Увлеченный панорамой, ученый продолжает на страницах журнала: «…Ромит оказался живописно расположенным горным кишлаком, лежащим на стыке трех узких горных долин…» Все это понадобилось автору, чтобы сообщить об одном случае слоновой болезни в этом районе.

У железнодорожного полустанка Репетек, «в стране чудесных барханов и сыпучих песков Каракумов», занятия ученого получили новое направление. Он весь уходит в охоту за скорпионами; ловит змей, извлекает их ядовитые железы и перекрестно заражает этими ядами тех и других. Он трудится настойчиво, страстно, словно за этим лишь приехал сюда. «Условия жизни, – пишет автор в этой статье, – довольно трудные здесь… Питьевой воды нет, воду привозят поездом в цистернах со станции Чарджуй. Туда же приходится посылать за провизией, но некоторые лишения и неудобства с лихвой покрываются обилием материала для изучения и своеобразной подлинной красотой места – моря застывших песчаных волн».

В нем словно проснулась его давняя страсть к путешествиям, неутолимая жажда везде побывать, все узнать и увидеть. Он искренне верит, что Каракумы – животворный источник для научных исканий. Есть ли более плодовитое, более радующее сердце место на свете! Кругом кишит жизнь, сколько простора для наблюдений, для фотографирования и зарисовок! Раскладывай палатку, готовь препараты и работай.

Члены экспедиции с тоской глядели на барханы, не спешили соглашаться, что пустыня счастливейшее место на земле, и страстно рвались от этого благополучия прочь.

В Таджикистане с новой силой обнаружилась энергия ученого, его страстный интерес к вещам и природе, жажда все разглядеть, ничего не пропустить мимо. Никто не видел его ни минуты без дела, спокойно сидящим на месте. Двигался ли он по улицам кишлака, бродил ли по горам или сидел у себя в лаборатории – руки его, словно заведенные, продолжали охотиться за насекомыми. Проворно мелькали пробирки, рассованные у него по карманам, принимая то мушку, то комара, неосторожно севших ему на руку или легкомысленно попавшихся на глаза. До того как отправить в пробирку жука, он изучит его норку, обследует подстилку, поковыряется в ней. Он не знает усталости и, должно быть, не верит в нее. Только что экспедиция прибыла сюда, проделав далекий, утомительный путь. Стоит мучительный зной, ни ветерка, ни струйки свежего воздуха. Надо бы отдохнуть, а ему не сидится. Захватив свой сачок и фотоаппарат, ученый пускается в дорогу. В военном костюме и сапогах, он будет часами бродить по горам и не скоро вернется в лагерь. В сумке у него пустые пробирки, бутылочка спирта, ватка, смоченная в хлороформе, и пинцет. Исполненный любопытства ко всему, что ползает и летает, он не пройдет мимо дупла, чтобы не осмотреть его, присядет у норки неведомого зверька и будет там вылавливать насекомых. Страстный охотник не скоро устанет бродить и вернется домой лишь поздно ночью. Тут он займется своим материалом, приведет его в порядок, рассортирует, учтет и только потом согласится поужинать.

Картина не очень изменится оттого, что с ним рядом будут сотрудники. Маршрут все равно будет трудным и сложным, и не всякий поймет, почему, например, они бродят по горам, когда предмет их исканий в долине. «Когда я был студентом, – вдруг вспомнит он, – я заметил на Зеравшане нечто крайне занятное. Хорошо бы подняться туда. Ледник очень доступный, взобраться не стоит большого труда». Он сегодня же готов потянуть своих спутников туда, немедленно повести к Зеравшану. Не все ли равно, сейчас или позже, если рано или поздно предстоит там побывать.

Наблюдая за занятиями спутников и не выпуская пробирок из рук, ученый будет следовать своему направлению. Вот он остановился у древнего мазара – места захоронения киргизов – и на старых могилах ищет клещей. У мечети его внимание привлек самый храм. Он осмотрел здание, мысленно сравнил резную работу с той, которую встречал в Бухаре, поковырял пальцем мозаику стен, заодно сфотографировал всех нищих вокруг мечети и выудил на надгробье огромного ядовитого клопа. По ту сторону храма много могил, – легко ли пройти длимо, не осмотрев их? Он приподнимет плиту, заглянет под нее и наловит в пробирку комаров. Когда придет время расставаться с замечательным местом, снова скажет свое слово фотоаппарат: гора, где воздвигли святилище, и кладбище вокруг этого святилища будут запечатлены на фотопленке.

В долине Павловского привлекла нора дикобраза. Хорошо бы узнать, кто еще, кроме зверя, в ней обитает. Он встает на колени и руками выгребает землю из норы. Какой богатый улов! Чего только здесь нет: и клещи, и мухи, и москиты… Дальше, у болота, ему попалась жаба. В лаборатории он снимет кожу и отдаст ее сотруднику.

– Собирайте и сушите эти шкурки, – советует он ему, – они пригодятся нашим фармакологам.

У речки он ловит ядовитых жучков, фотографирует берега и роется в иле – наслаждается природой и трудом.

Миновал день. Все возвращаются. Ученый принес богатую добычу, все собрал и все снял, заставил себя и других поработать.

Как это похоже на былого гимназиста, некогда бродившего по Кавказу с тетрадью в руках, увлеченного то видом горной вершины, то развалинами храма, работой ремесленника на шумном базаре, зрелищем невиданного жука. По-прежнему ли сильна у него тяга к новым местам, разъездам и путешествиям? Так ли сильна, что порой затмевает творческую цель его жизни?

«Да, безусловно», – скажут одни, наблюдавшие близко Павловского. Какое-нибудь озеро или складка в горах способны его отвлечь от чрезвычайно важного дела. Какой, к примеру, толк в его фотографиях и зарисовках? Вот он заснял свадебный кортеж и самую свадьбу, – так ли это важно для паразитологии? Или чему, например, служит коллекция уборных, заснятых им в различных кишлаках?

Иначе думают другие. Они видели его в кибитках туркменов и таджиков: засучив рукава, он с пинцетом в руках выслеживал переносчиков болезней, искал их в скотных дворах, в свинарных помещениях, в стенах домов, в щелях полов, в мусоре и отбросах хозяйства – всюду, где только враг мог гнездиться. Собрав домашний сор и сухой навоз в кибитке и в скотнике, ученый часами просеивал этот мусор до последней пылинки. Когда поиски не давали результатов, вдохновенный искатель приходил в жилье ночью, ложился на разостланную на земле простыню и, зажигая время от времени свечу, собирал на себе насекомых. Он рылся в хламе и грязи на смрадных задворках скотных дворов, не гнушаясь и не брезгая ничем.

В жилищах таджиков его действительно интересовал не один только переносчик болезней. Домашняя утварь, убранство и мебель, ковры и предметы хозяйства занимали его не меньше. Заметив нечто новое в бытовой обстановке, необычную ли дверь, удивительный замок или причудливого вида строение, он спешил с фотоаппаратом к новинке. Обнаружив под кроватью клеща, он тут же вытягивал книжку из кармана, набрасывал план всего помещения и отмечал звездочкой место находки.

Все было так, здесь нет ни слова преувеличения. И как можно утверждать, что это не важно для дела?

В течение долгого времени ему приходилось видеть в различных местах Средней Азии шершней. Аппарат и карандаш запечатлели их. Вот несутся эти насекомые над рынком, садятся на дыни, на другие продукты питания. Вот они снова над кучей отбросов. Шершни на нечистотах выгребной ямы. Опять они на продуктах питания. Из разрозненных наблюдений стало очевидно, что шершни – возможные переносчики человеческих болезней.

Много раз ему встречались в деревне колодцы, и если обстоятельства позволяли, он охотно фотографировал их. Как будто праздное дело. Тем важнее находки, обнаруженные в них. В одном потонули копрофаги – жуки, питающиеся человеческими нечистотами; в другом плавали мертвые шершни; в третьем мухи и осы слоем лежали на поверхности воды. Каждая капля в колодце могла стать источником заразы, занесенной сюда насекомыми. Фотография запечатлела еще один путь передачи человеку болезней.

Пусть говорят что угодно, он будет по-прежнему изучать переносчика с фотоаппаратом в руках, рыться в хламе и мусоре, исследовать места обитания насекомых, снимать и зарисовывать каждую мелочь, чтобы вернее описать наблюдаемые факты, суметь показать их на докладе, в музее. Знать одну лишь биологию и строение клеща – не слишком ли это мало? Наука требует знания бытовой обстановки и жизни народа, в сердце которого находится враг…

Фотографирование стало частью нового метода, изучение среды – его основой.

Давняя страсть к разъездам и путешествиям не оставила Павловского, но теперь эта страсть служила науке. Каждая новая область, невиданный край были единственно тем интересны, что в них мог быть открыт новый вид переносчика, зараженного в естественной среде, и, возможно, выявлен путь передачи возбудителя человеку. И фотографирование, и склонность к литературе, и этнография вошли в паразитологию, вошли и сочетались с ней.