Вдохновенная искательница

Была еще в разгаре таежная охота, когда стало известно, что у берегов океана, в Приморье, появилась новая болезнь, схожая с энцефалитом, но более губительная, чем открытая в тайге. Она вспыхивала не весной, подобно клещевому энцефалиту, а к концу лета, поражая людей до глубокой осени. Экспедиция из микробиологов и медиков, посланная на самолетах в Приморье, изучила природу заболевания, нашла переносчика и вернулась в Москву, довольная успехом.

Вначале все шло у них хорошо. Врачи сопоставили течение болезни с мозговыми страданиями, известными в литературе, и определили ее как японский энцефалит. Так как болезнь в Японии передается комарами, микробиологи собрали их несколько тысяч, растерли и… совершили грубую ошибку, впрыснув кашицу мышам. Животные погибли от энцефалита. Ученые сочли свою работу оконченной и благополучно оставили Приморский край.

– Какие же комары, – спросили их, – передают человеку заразу? Какие виды обитают в Приморье? С кем из них именно надо бороться?

Чтобы сразиться с врагом, надо знать его силу и слабость, обстановку, при которой он нападает. Часто ли, где именно и при каких обстоятельствах враг зимует, днюет и ночует, плодится и гибнет? Впрыскивать животным растертых насекомых, не зная точно, из каких микробов кашица состоит, – какой толк из подобной работы? Мало ли каких микробов можно в насекомом найти! Надо еще убедиться, что кровосос способен их передать. Американские исследователи нашли заразное начало так называемого «энцефалита Сан Луи» в организме одного из видов комаров. Насекомое сохраняло его в течение всей жизни, не будучи способным кого-либо заразить.

Повторилось то же самое, что бывало уже не раз, когда микробиологи, игнорируя паразитологов, пытались сами разрешить задачу. Исправить ошибку мог только отряд из паразитологов, – но где его Павловскому взять? Все с весны находились на Дальнем Востоке, близились занятия в Военной академии, и кафедру нельзя было оставлять без людей. Послать в Приморье Петрищеву? Прекрасная идея, ничего лучшего придумать нельзя. Но Павловский не мог этого ей предложить. Она придет в возмущение – и будет права. Опять не дают ей кончить начатое дело, снова не считаются с нею. Что он на это ответит? Возражать будет трудно, почти невозможно. С другой стороны, никто, как она, не подходит к этой задаче. Всем хороша, что и говорить: и опыта много и способности ориентироваться в трудной обстановке, смелости, мужества…

Сколько ученый ни рассчитывал и ни размышлял, выходило, что Петрищева, и только она, должна поехать в Приморье. Нужно ей объяснить, рассказать толком, и она согласится. Вся беда в том, что он не может подобрать нужных слов, все доводы ему кажутся неубедительными. Ну, что ей сказать? Просить и доказывать? Сказать ей, к примеру: «Вы должны на этот раз уступить. Я не могу лишить вас, конечно, огня и воды, не накажу, как ослушницу. Не поедете – воля ваша, бог с вами». На это она спокойно ответит: «Я много раз вам уступала, будьте ко мне снисходительны».

Можно попробовать ей возразить: «Вы тысячу раз правы, но что прикажете делать, – мы должны служить людям прежде всего. Быть полезными там, где от нас ждут поддержки, хотя бы пришлось сегодня делать одно, а завтра другое, учиться на ходу, между делом». – «Это вы теперь так говорите, – ответит она, – а вспомните, чему вы нас учили, как отзывались о людях, мечущихся из крайности в крайность, от одного дела к другому. Ученый Реомюр создал термометр, изучал кристаллизацию металлов, получение фарфора, способы обработки сортового дерева и стали, короче, делал все – и, возможно по этой причине, написал много глупостей о насекомых. Человек, говорили вы, должен все доводить до разумного конца, знать прежде всего собственное дело…»

Что он ей на это ответит? Он действительно смеялся над всезнайкой Реомюром и процитировал ей однажды отрывок:

– «Размеры животного, – писал этот фантазер, – не мешают нам считать животное насекомым. Мы имеем бабочек, размах крыльев которых превосходит размах крыльев некоторых птиц… Крокодил, несомненно, свирепое насекомое, – я без затруднения даю ему это название… Ящерицы, которые так мало поднимаются над землей, когда передвигаются, также являются ветвью класса насекомых. Лягушку и противнейшую из творений жабу следует отнести к насекомым…»

Они посмеялись над этим, и больше всех хохотала Петрищева. Теперь она припомнит весь разговор и обязательно процитирует Реомюра,…

Вопреки всем опасениям, Полина Андреевна явилась к нему и неожиданно сказала:

– Я поеду в Приморье, если хотите. Работа с малярией потерпит. У вас ведь некого туда послать.

Павловский был счастлив. Он первым делом горячо ее поблагодарил и стал восторженно говорить о предстоящей поездке.

– Вы прекрасно решили, положительно мудро. Увидите наши русские джунгли и Тихий океан… Комаров лучше вас никто не знает. Жаль, москитов там нет, зато другого гнуса сколько угодно. Послушайте, что пишет Пржевальский.

Он раскрыл блокнот и прочитал:

– «…Вообще не видевшему собственными глазами и не испытавшему на себе всех мучений от здешних насекомых невозможно поверить, какое безмерное количество их появляется здесь, особенно в дождливое лето… Разнообразие видов довольно велико.,. Тут можно составить из этих дьяволов коллекцию, собрав ее на самом себе…»

Я знаю, – продолжал Павловский, – что вы, как и я, одурманены ориентальным туманом Средней Азии. Побудете в джунглях Приморья и смените эту страсть на другую. Прекрасная идея, превосходная, нечего сказать. Чего зря сидеть в лаборатории, – продолжал он, забывая, что Петрищева в ней почти не бывает, – место паразитолога на колесах… Я мечтаю о вагоне-лаборатории с грузовой прицепкой, в которой, между прочим, должны находиться мотоцикл и катер. Надоело тащиться по рельсам, отцепился от паровоза – и марш вниз по реке или пешеходом куда-нибудь в горы. Собрал трофеи, огляделся – и снова в путь…

Павловский ошибался, полагая, что Петрищева охотно отправляется в Приморье. Не так легко было ей оставить незаконченным свой труд. Несколько лет тому назад исследовательница обнаружила в Киргизии любопытное явление. В Чуйской долине, недавно еще ужасном очаге малярии, стала падать заболеваемость среди населения. Причиной этому, как выяснилось потом, был рост поголовья домашнего скота. Коровы и свиньи, лошади и овцы отвлекали комаров на себя. Насекомые предпочитали заполнять стойла и не беспокоить людей.

Четыре года спустя Петрищева попала в Ташаузский округ, в низовьях Аму-Дарьи, некогда известный как источник малярии. Минувшие десять лет сделали округ неузнаваемым: в нем не оказалось новых маляриков. По-прежнему разливы Аму-Дарьи и высокое стояние подпочвенных вод способствовали размножению насекомых; оросительная система, заболоченная и ветхая, озера и разбросанные рисовые поля служили рассадниками заразы, а люди не заболевали.

Хлевы и конюшни раскрыли исследовательнице эту тайну. Грозные анофелесы паслись на коровах, овцах и конях, не проявляя обычного влечения в человеку. Изменились ли с годами расы комаров и хищники со склонностью к крови животных вытеснили кровососов человека или изменилась сама природа комара, ставшего неполноценным переносчиком? Петрищева не успела решить. Она находила у анофелеса малярийных паразитов в слюнной железе, но они ей казались малоактивными, с явными признаками вырождения. Исследовательница задалась целью оздоровить один из пораженных малярией районов, используя опыт Ташауза. Она составила план, провела совещание с руководством Ста-ро-Чарджуйского округа, мысленно видела уже проект осуществленным, когда в Приморье разразился осенний энцефалит. Не хотелось оставлять начатое здесь дело. Эта тема уже второй раз ускользала из ее рук, но обстоятельства требовали – надо было прийти на помощь ученому и исполнить перед обществом свой долг.

Ученица Павловского начала с составления плана. Так делал обычно учитель, и примеру его следовали ученики. Был конец октября, отъезд предполагался скоро, и Петрищева решила не терять времени, начать подготовку в Москве. Она вызвала своих неутомимых помощниц и объяснила им:

– Японский энцефалит переносят в Японии пять видов комаров. В наших широтах водятся некоторые из них. Пройдитесь по подвалам и овощехранилищам, где зимуют комары, и соберите их как можно больше.

Тысячи комаров из зимовок Подмосковья перекочевали в лабораторию. Здесь исследовательница кормила их сладким сиропом и кашицей из растертого мозга животных, павших от энцефалита. От зараженных насекомых требовался единственный ответ: как долго они способны сохранять возбудителя в своем организме?

Работа ее увлекла. Она забыла о Ташаузе с его безобидными комарами, о Чуйской долине с ее крылатым незлобивым воинством, забыла и больше не вспоминала. Когда самки одного из видов комара подтвердили, что они способны хранить возбудителя энцефалита четырнадцать дней, Полина Андреевна была счастлива. Взволнованная удачей, она в тот день, возвращаясь домой, пропустила свою остановку и очнулась на конечной станции метро. На обратном пути мысли снова увлекли ее к сопкам Приамурья, к болотам, где стаями летают комары, и она с вагоном угодила в подземный парк метрополитена…

В двадцатых числах апреля Петрищева отправилась в путь. С ней были две помощницы и две лаборантки, неизменные спутницы ее. В поезде она штудировала географию, фауну Приморья и тщательно отрабатывала свой план.

Ученый в телеграмме пожелал ей успеха и счастливого возвращения в Москву, обещая навестить ее в Приморье. Незадолго до отъезда в тайгу он полушутя ей сказал:

– Не слишком полагайтесь на посмертную славу; пока вы живы – берегите себя. Церковь, канонизировавшая до семидесяти врачей, не удостоила еще вниманием ни одного паразитолога.

В далеком Приморье начиналась уже весна, когда Петрищева с отрядом прибыла туда, где прошлой осенью пронеслась эпидемия. Еще дули холодные ветры, солнце скупо прогревало остывшую землю, и в воздухе не было комаров. Их личинки, рассеянные по болотам и водоемам, не завершили еще своего превращения, чтобы окрыленными явиться на свет.

Ждать Петрищева не любит. Нет комаров – она будет заниматься личинками. Не все ли равно, с чего начинать. Рано утром грузовая машина увезла ее и помощниц за триста километров туда, где осенью был очаг эпидемии. Переносчики болезни, вероятно, оставили там в водоемах потомство, – верный случай разведать, какие именно виды здесь распространяли заразу.

Собрать тысячу-другую личинок – для энтомолога несложное дело. Но как довезти личинки живыми? Они не могут оставаться долго без воздуха в сосудах, наполненных водой, и всплывают время от времени, чтобы подышать. Личинки захлебнутся на тряской машине, погибнут в непрерывно встряхиваемой воде. Ведь ехать придется по бездорожью почти двое суток. Ни в одном из учебников нет указаний, как в таком случае поступить.

– Будем держать банку на весу, – предложила Петрищева. – Может быть, кто-нибудь посоветует другое?

Это была тяжелая поездка, самая трудная в жизни Полины Андреевны и хлебнувших уже горя помощниц. Затекавшие руки цепенели от усталости, боль в плечах становилась невыносимой. Банки с личинками поочередно переходили из рук в руки, все реже оставаясь на одном месте. К концу первого дня измученные женщины едва держались на ногах, бессильные следовать дальше. Все чаще приходилось останавливать машину, чтобы дать передышку онемевшим рукам, поднять в них кровообращение.

Доставленные столь тяжким трудом личинки благополучно окрылились и принесли отряду кучу новых хлопот. Пока холодные ветры не утихали и солнце скупо посылало тепло, надо было обогревать комаров, строить для них отопительные приборы. Пищей служил им сахарный сироп, местом обитания – удобные садки. Время от времени им давали человеческой крови – крови Петрищевой и лаборанток, пролитой на ватный тампон. Сколько волнений и тревог вызывали насекомые у своих нянек!

Наступил наконец долгожданный час, пришло время решать, что собой представляют питомцы. Исследовательница села за микроскоп и приступила к работе. Она накрывала пробиркой комара и усыпляла его эфиром. Обезжирив насекомое спиртом, Петрищева клала его на предметное стекло. Определив вид, отделив голову кровососа, она легким нажимом выдавливала наружу три доли слюнной железы. Ловким движением иглы извлекался желудок, за ним кишечник, и начиналась новая стадия работы – поиски и выделение заразного начала. Результаты были неутешительны: в двукрылом зверинце оказалось восемнадцать видов комаров – и ни одного из тех, которые в Японии переносят заразу. Все насекомые были стерильны и не содержали в себе возбудителя болезни.

В эту пору случилось, что аспирантки, увлеченные поисками клещей – переносчиков сыпного тифа, оказались от Петрищевой очень далеко, отстали от отряда. Исследовательница осталась одна с лаборанткой. Кругом лежал край, пораженный новой, неизученной болезнью. Где-то в этой стране полей и лесов, вдоль берегов океана, среди миллиардов двукрылого гнуса, жил виновник людского несчастья. Надо было найти, настигнуть его, имея в своем распоряжении всего две пары рук.

Логика подсказывала начать с изучения тех видов комаров, которые известны как переносчики энцефалита в Японии. Но их не оказалось даже там, где недавно прошла эпидемия. Может быть, они вовсе не обитают в Приморье?

Заниматься бессистемным сбором насекомых не в правилах Петрищевой. Ждать, пока случай не пришлет ей удачи и в садок не попадет естественно зараженный комар, она не станет. Петрищева должна управлять операцией, быть творцом своего дела до конца. «Опыт создал искусство, – как бы повторяет она Аристотеля, – а неопытность – случай». Надо снова попытаться найти виды комаров, способных хранить в себе возбудителя болезни. Эти насекомые, всего вероятней, и служат переносчиками энцефалита. Чтобы вернее ответить на этот вопрос, она соберет много тысяч комаров и исследует их.

Петрищева и лаборантка пустились в дорогу. В темном комбинезоне, в резиновых сапогах и белой панамке, с сеткой, надетой поверх головы, с сачками, ловушками и лову-шечками она бродила по осоковым болотам, где между кочками в застойной воде плодятся личинки и превращаются в куколки, по зыбким мочажинкам открытых полян, насыщенных ключами и дождевой влагой, по кочковатым болотам, лишенным травы, руслам мелких речушек с заводями среди камней, по каналам, по лужам, сырым низинам на лесосеках. Ее внимание привлекали прикорневые ямы со старым, полусгнившим листом, сваленные деревья с прогнившей сердцевиной, поймы речек, лужайки, прогреваемые солнцем и гостеприимно открытые для откладки яиц.

С трудом пробираясь по топким болотам, проваливаясь по пояс в трясине, Полина Андреевна проделывала десятки километров в день. Обсушившись под солнцем, она продолжала свой далекий, казалось нескончаемый, путь, собирала личинки в великом водоеме природы и отмечала свои трофеи в полевом дневнике.

Стаи гнуса летали следом за ней, но она их словно не замечала. Сосредоточенны, почти торжественны ее движения во время работы, ни одной лишней фразы или усмешки. Молча идут сборы, ученая и лаборантка почти не говорят. Изредка прозвучит ее приказание:

– Выберите из водоема все куколки…

Или к вечеру она скажет:

– Кажется, начался лёт комаров, оставим личинки в покое.

Лаборантка неподвижно останавливалась, и Петрищева, вооруженная вершевидной ловушкой, принималась на ней собирать насекомых. С каждой минутой лёт нарастал, кровососы шли стеной, словно разрушилась плотина, сдерживавшая поток хищников в течение дня. Исследовательница стояла под градом уколов, не прерывая своего лова. Спокойно и уверенно продолжалась работа, пока ночь не заставляла вернуться в деревню, искать для себя и помощницы кров.

Случалось, что неожиданно подоспевала серьезная поддержка со стороны. Увидят ее в лесу или на поле дети и пойдут следом за ней. Она расскажет им тайны своего дела, и они бросятся ей помогать. Пройдет день, другой, и уже десятки помощников будут ее окружать. Оставляя эту местность, она с каждым попрощается и обязательно завернет к ним на обратном пути.

Не всегда дружба начиналась именно так, случалось и по-другому. Пробродив однажды весь день по болотам, усталая Петрищева заметила группу детей. Было время цветения пионов, и малыши собирали цветы. Увидев двух женщин, увешанных загадочными сачками и банками, в комбинезонах и сетках поверх головы, ребята поспешили их окружить. Облик пришельцев, видимо, не пришелся детям по вкусу, и старший из малышей, пионер с алым галстуком, подозрительно и строго спросил:

– Вы откуда взялись?

Исследовательница сбросила сетку и открыла лицо; ниже среднего роста, с широким лицом и чуть косым разрезом глаз, она своим видом еще больше усилила их подозрения.

– Ваши документы! – скомандовал юный патриот.

Обстановка осложнялась, пришлось предъявить паспорта.

Конфликт разрешился, и наступило примирение. Потянулась беседа – предвестница будущей дружбы, и залогом ее был чудесный букет из алых пионов, подаренный ей новыми друзьями.

Прошло много дней с тех пор, как Петрищева пустилась в дорогу. Она исходила и исколесила несколько сот километров, побывала в самых различных местах. Верная своему правилу оперировать десятками тысяч насекомых, она неутомимо продолжала охотиться днем за личинками, а вечерами и на рассвете – за комарами. Тяжелые испытания не прошли даром. Она вернулась с солидным уловом. Среди трофеев были два вида тех комаров, которые в Японии переносят заразу.

Десять тысяч комаров восемнадцати видов – вся ее добыча – была с помощью микробиологов подвергнута лабораторному испытанию. Их кормили кашицей из мозга погибших от энцефалита мышей и вспаивали кровью больных животных. Наделив таким образом насекомых заразой, их выдерживали некоторое время, растирали и вводили в мозг здоровым мышам. Результаты на первый взгляд показались утешительными. Три вида комаров, в том числе два из переносчиков энцефалита в Японии, вызвали у животных заболевание. Остальные комары не удерживали заразного начала. Уже к моменту, когда их растирали, они были стерильны. Передать возбудителя энцефалита укусом комара не удавалось.

В этих опытах Петрищева неожиданно натолкнулась на загадку. Те виды комаров, которые могли сохранять в себе возбудителя, эту способность проявляли далеко не всегда. Самки, вскормленные и вспоенные в одинаковых условиях, одновременно зараженные энцефалитом, вдруг становились стерильными. В одном случае две трети небольшой партии утратили возбудителей вскоре после того, как их заразили, в другом – половина, в третьем – девять десятых. Такое непостоянство в способности хранить возбудителя нельзя было ничем объяснить.

«Они плодятся в водоемах, – подумала Петрищева, – в различных температурных, пищевых и химических режимах. Неодинаковое питание в солоноватых и пресных озерах, в дождевых лужах и подпочвенной воде может предопределить их большую или меньшую стойкость к инфекции».

Действительно ли это так? Нет ли тут какой-нибудь ошибки?

За этими сомнениями следовали другие: «Мы охотимся за комарами – переносчиками болезни в Японии. Но где уверенность, что энцефалит этот действительно японский? Где гарантия, что возбудитель болезни в Приморье не тот же, что и в тайге? Введенный в организм человека укусом клеща, он, возможно, вызывает один тип заболевания, а укусом комара – совершенно другой».

Петрищева спешит проверить это предположение. Она заражает животных таежным энцефалитом и пускает затем на них комаров. Кровососы вместе с кровью заглатывают возбудителя, но не сохраняют его. На четвертые сутки уже ни одно из насекомых, растертое и введенное в мозг белой мыши, не могло ее заразить.

Заразное начало энцефалитов было совершенно различно.

Шел месяц за месяцем. Сорок тысяч насекомых были всячески испытаны Петрищевой. Десятки тысяч она растерла и ввела под кожу мышам. Много тысяч комаров пустила на подопытных зверьков.

Опыты не дали результатов. По-прежнему исчезал из организма насекомых возбудитель болезни – мыши не заболевали.

Петрищева позволила себе передышку. Она занялась другой, более благодарной работой. К ней давно уже прислали на практику сотрудников противочумных и малярийных учреждений Приморья. Жадные к знаниям, они прилежно учились, но исследовательница, занятая своими делами, недостаточно уделяла им внимания. Теперь, когда опыты завели ее в тупик, она всерьез принялась за практикантов. Если ей не придется открыть переносчиков энцефалита, возможно, это сделают они. У них будет больше времени и опыта. То, что сегодня не удается одному, может завтра удаться другому.

Она читает им лекции, ведет семинары, учит их изобретать капканы и ловушки, определять насекомых и манипулировать ими. Они следуют за ней по лесам и оврагам с банками, сачками и полевыми дневниками в руках. В эти минуты она забывает обо всем: об упрямых комарах – носителях зловещей болезни, прячущих тайну энцефалита, о своих неудачах, о грядущей эпидемии, которая неумолимо придет. Занятия проходят в недрах природы, лаборатория разместилась на болоте. На речушке плавает домик-приманка и клетка с кроликом в нем. Комары прилетают пить кровь животного и заодно откладывают здесь яйца. В роще стоит корова под пологом – другая приманка для комаров. Они облепили покорную жертву, отяжелели, и теперь из-под полога им не уйти…

Она учит практикантов бесстрашию, мужеству и равнодушию к лишениям.

– Мы, паразитологи, – говорит она им, – должны ко всему быть готовыми. Никто из нас не желает стать самоубийцей, но от опасности мы не бежим. Вы спрашиваете, опрыскиваем ли мы нашу палатку веществом, отпугивающим комаров, ограждаем ли себя и жилище от заразы. Мы не бежим от комаров, наоборот – мы ждем их и ищем. Мало ли какие сомнения разрешит их прилет. Мы работаем лишь там, где возникает риск и угроза для жизни; мы не боимся их. Во время работы мы забываем обо всем на свете. Ничто, кроме насекомых, нас не способно тогда занимать. Я только не пойму: как наши лаборантки не страшатся опасностей, связанных с нашей профессией, к которым мы, паразитологи, успели привыкнуть?

Увлечение педагогикой скоро прошло, и Петрищеву потянуло к прежней работе. Она снова бродила по полям и болотам, собирала комаров для экспериментов. Дни проходили в томительных опытах, мучительных сомнениях, бессонные ночи – в тревоге. Так длилось до тех пор, пока не случилось именно то, чего она так долго добивалась: беленькая мышка, которой впрыснули кашицу из найденных в природе комаров, заболела энцефалитом. Никто этих комаров не заражал, их не кормили мозгом павших животных, не поили кровью больных людей, – сама природа наделила их заразным началом. Капелька мозга зверька, погибшего от этих естественно зараженных насекомых, была введена другому животному и вызвала у него такое же заболевание. Переносчиком оказался один из трех видов комаров, которые на опытах дольше всех сохраняли возбудителя в своем организме.

– Наконец-то, – вздохнула с облегчением Петрищева, – с этим видом покончено! Мы нашли у него заразу вне стен лаборатории, в естественном его состоянии. Один враг открыт, будем искать другого.

Увы, вывод оказался поспешным. Петрищева скоро это поняла. Пойманный комар был словно единственным среди своих собратьев по виду, она ни одного зараженного больше не находила. Тысячи самок этого вида отрицали свое участие в покушении на человека. После трех месяцев напряженной работы исследовательница по-прежнему стояла перед загадкой, с печальным сознанием, что ей до сих пор ничего не удалось.

Миновал июнь, подходил конец июля, и пришли первые тревожные вести. В различных местах, далеко отстоящих друг от друга, возникли заболевания. Эпидемия разгоралась, поражая десятки, сотни людей. Жестокая болезнь в два-три дня калечила несчастную жертву либо безжалостно убивала ее. До семидесяти процентов больных не выживали: воспаление мозга и его оболочек протекало с беспощадной быстротой.

Полина Андреевна бросилась к очагам заболевания. Ее видели всюду, где эпидемия отбирала свои жертвы, где страшная опасность сеяла ужас среди людей. Она выслеживала и собирала комаров, охотилась за ними в скотных дворах, во всех тайниках природы. Бесстрашная исследовательница оставалась на ночь в домах, где умирали больные, чтобы по свежим следам обнаружить убийцу-кровососа.

Удачи перестали сопутствовать ей: двадцать тысяч комаров, собранных на себе и в помещении больных энцефалитом, не могли заразить ни одной белой мышки. Кругом свирепствовала болезнь, переносчики творили свое черное дело, а насекомые оставались стерильными. Где искать разгадку: в организме ли человека или в свойствах самого комара?

В полевом дневнике появляются грустные записи. Печально звучат ее признания: «Сборы на себе ни к чему не привели… Найдены комары с брюшками, полными крови… Заражение мышей не удалось… Еще погибло пятнадцать больных… Комары-переносчики не обнаружены…»

«Что бы это значило? – спрашивала себя Петрищева. – Откуда такая непоследовательность? Удивительно, до чего эта история непонятна. Ни один опыт не проходит без того, чтобы не смешать и не спутать то, что казалось уже понятным и ясным. Так было вначале с первым экспериментом. Микробиологи нашли возбудителя болезни и вызвали у животного энцефалит. Попытки сделать еще раз то же самое не привели ни к чему». Петрищевой это также не удавалось. Из восемнадцати видов комаров, собранных ею в лесах и болотах, ни один не оказался естественно зараженным. Три вида из них обнаружили способность, будучи накормленными заразой, сохранять возбудителя, но и тут была своя непоследовательность. В одном случае паразит выживал в насекомом, а в другом – бесследно утрачивался. Найденный, наконец, естественно зараженный комар – первая серьезная удача – оказался исключением для своего вида, чем-то вроде уникума. Можно было надеяться, что во время эпидемии удастся обнаружить переносчика, но прошел месяц – и все оставалось по-прежнему.

Как всегда, когда препятствия казались Петрищевой неодолимыми, она и теперь окунулась с жаром в работу. Исследовательница трудилась что было сил. Ценой неслыханного напряжения она собрала новые десятки тысяч комаров. На этот раз ее труд не оказался напрасным: она нашла второй вид переносчика, поймала его на коне во время кровосо-сания. Снова в природе что-то случилось: ей стали встречаться зараженные самки этих видов – у прежнего уникума оказались зараженные собратья. Число тех и других сейчас было огромно.

Настало время приступить к изучению врага: узнать, где он плодится, где обитает и в каком состоянии зимует. С этим Петрищева справилась. Она многое могла теперь рассказать о переносчиках, знала их как старых знакомых.

«Один – истинный хищник, – записала она, – беспощадный кровосос и агрессор. Обитая в зарослях трав, он залетает в дома, чтобы напиться человеческой крови. Докучливый насильник одинаково назойлив ночью и днем, подавляя жертву своей многочисленностью. Его потомство развивается в солоноватых и пресноводных озерах, в ямах, канавах, противопожарных кадках, заброшенных колодцах… Хищник тяготеет к лугам, где во время сенокоса нападает на косцов и поражает их энцефалитом. Убийца зимует в подвалах, землянках, в траве под снежным покровом…

Другой отличается иными чертами. Его больше влечет к людскому жилищу, к скотному двору. Менее многочисленный и не слишком назойливый, он является на свет вблизи поселений, где проводит всю свою жизнь».

В поисках и исследованиях миновало лето. С октябрем пришла осень. Комары еще тучами висели над головой, но ни одного зараженного среди них уже не было. Эпидемия кончилась. Насекомые снова были стерильны. Даже искусственно не удавалось их заразить. Заведомые переносчики, насытившись в лаборатории мозгом павших мышей, не могли передать заразу.

Теперь Петрищева уже знала причину своих злоключений, нашла виновника путаницы и неразберихи, преследовавших ее. Источником ее бед было солнце. Жаркие лучи его пробуждали возбудителя к жизни, а прохлада угнетала. Оттого так непоследовательны были ее удачи и неудачи. В августе и сентябре, когда тепло здесь достигает двадцати градусов и выше, заразное начало обретает способность поражать людей и вызывать эпидемию.