и «заскорузлыми большими преступными руками». Щетинин сразу стал обещать Жуковс...

и «заскорузлыми большими преступными руками». Щетинин сразу стал обещать Жуковской, что если та дождется его после ссылки, то станет солью земли:

сначала шепотом, потом, вдохновлясь все больше и больше, говорил уже громко, жестикулируя, прыгая, подскакивая, то хватаясь за решетку, то отталкивая ее. Невозможно было уследить за этим неистовым фонтаном слов, вырывавшихся с клокотанием из его мохнатой, настежь раскрытой груди. Вначале я [...] по отдельным вырвавшимся из общего хаоса словам следила с трудом за основной мыслью, которая, как всегда в хлыстовской речи, вьется однообразным мотивом по канве самого запутанного рисунка [...] Но очень скоро я потеряла и эту последнюю нить, связывавшую меня с неистовой речью Щетинина, а еще немного погодя вокруг меня с боков и перед глазами закачалась блистающая пелена, где, прорываясь как сквозь темные тучи луч месяца, нестерпимым блеском горели стоящие неподвижно глаза Щетинина — вот так же как тогда на Светлом озере во время ночного радения [...] И сладкое мучительное блаженство поднималось все выше и выше к горлу1.

ЧЕРЕМШАНОВА

Близкая к Кузмину Ольга Черемшанова, автор единственного сборника любовной лирики2, с 1926 года стала заниматься систематическим исследованием и стилизациями хлыстовского фольклора. Эти стихи опубликованы лишь недавно3.

Ох ты, братец, порадей, Своей плоти не жалей! [...] На земле на радостной Нет утехи сладостной...4

Кузмин поддерживал ее в этих темпераментных попытках. В посвященных Черемшановой стихах он рассказывал о «волнах черного радения»5, а в 1930 году подарил ей свою книгу, надписав: «после того, как она прочитала мне свои прекрасные тайные стихи о Богородице и прочие тайные вещи»6.

БОЖЬИ ПИСЬМЕНА

Черемшанова относится к народной вере русских сектантов как к утраченной, прекрасной, экзотической родине. Ее знакомство с ис-

горическими источниками очевидно. Она обильно использует хлыстовские и скопческие образы, например 'седьмые небеса' и 'святое кружение'. Лирическая героиня тут — хлыстовская богородица, с которой идентифицируется поэтесса. Она великолепна и жертвенна; она подлинный центр этих стихов и предполагаемой ими жизни. Героиня уверена в своей способности улучшать, очищать и спасать мир:

Во славу, во божию, пляшите. Богородицу почаще хвалите, [...] Через мои, богородицыны, кровавые реки, Не преступят грешные человеки.

Вряд ли такая уверенность была у автора этих стихов, даже не пытавшегося опубликовать их. Черемшанова не дифференцирует между хлыстами и скопцами. Иногда ее версия кажется ближе к хлыстовской:

Ноги босы, грудь гола, Тебе, Господи, хвала! ...Слышу серафимий смех, Сгубим, сгубим лютый грех!

В других стихах ее версия ближе к скопческой:

Взошла богородица на престольный порог — Отлетел от тел наших предвечный порок. Открывала богородица уста — И от этого всякий грешить перестал'.

В отличие от подлинной героини фольклорных распевцев, этой богородице знакома внутренняя динамика. Под пером Черемшановой она проходит через настоящую метаморфозу, одним из средств которой оказываются розги. Автор верит в миссионерские истории о самобичеваниях хлыстов и разделяет концепцию физического страдания, которую корректно назвать даже не мазохистской, а мазоховской:

Узрите Вы, отступники, мое преображение [...j Размахнитесь, черные нагаечки, Будьте тайными мне помогальщиками! Усмирите греховную мою, соблазную плоть. Помогите через вас мой грех перебороть2.

И в другом стихе еще выразительнее:

А ты, мила, порадей —

Меня розгами ты бей (...)

Раны те да ссадины — божьи письмена'.

Автор перелагает в стихи рассказ Гакстгаузена и Мельникова о том, как вновь избранной хлыстовской богородице отрезали грудь и прича-щатись ее кровью, и как потом она зачинала Христа во время радения: