место в его статье в Вехах занимает история английского пуританина Джона Беньян...

место в его статье в Вехах занимает история английского пуританина Джона Беньяна, проповедовавшего духовное перерождение; такой же путь Гершензон рекомендует своим читателям1. Тут он присоединяется к устойчивой традиции: народники и их последователи, от Виктора Данилова до Горького, надеялись моделировать русскую революцию по примеру английской с ее 'святыми' лидерами, мистическими перерождениями и союзом религиозных движений против государства (а не по образцу французской революции с ее атеизмом и гильотиной). Публика, которая в отличие от Гершензона могла и не читать Беньяна, все же понимала смысл его послания. То перерождение, к которому призывает Гершензон, наделе подобно религиозному обращению; такими же «резкими переходами к новому бытию богата и летопись русского сектантства», — писал в рецензии на Вехи К. К. Арсеньев. Но в современном культурном обществе, замечал он с иронией, ничего похожего обычно не происходит2.

Идеи автора Пепла, радикального критика Бесов, поклонника «кремневых людей» отличались от взглядов автора и организатора Вех. Но под влиянием общения с Гершензоном настроения Белого изменились. Как с сожалением вспоминал Валентинов,

к концу 1908 г. от его революционности не осталось ни малейшего следа. Гершензон ее выпотрошил из его головы. Прежде в речах и писаниях Белого [...] присутствовали антикапиталистические настроения и фразеология. [...] Все исчезло в процессе общения с Гершензоном3.

Для примера Валентинов описывает драматическую сцену своей беседы с Белым и Гершензоном: автор писавшегося тогда СГ во всем соглашался с автором составленных уже Вех, а тот от слов Валентинова приходил «в бешенство»4. Если в сентябре 1908, во время памятной поездки в Петровское-Разумовское, Белый был несравненно радикальнее Валентинова, то к концу 1908 он оказался куда правее его. Валентинов своих взглядов не менял ни тогда, ни много лет спустя. Все это значит, что Белый коренным образом пересматривал свои политические взгляды как раз во время работы над Серебряным голубем5.

ГЕРШЕНЗОН

Но и идеи Гершензона оказываются противоречивы и изменчивы. Всего за несколько лет до Вех сам Гершензон верил во что-то вроде

«кремневых людей, пахнущих огнем и серою». Во время революции 1905 года историк рассказывал, как любимые им Чаадаев и Герцен предвидели победу социализма в России. «И так чудно воплощаются пророчества наших мыслителей [...] Социализм, как действительно массовый инстинкт — вот зрелище, которое в таких размерах Россия нпервые показывает западному миру»1. Гершензон повторял тогда крайние идеи народнических агитаторов, подтверждавших свои революционные проекты русским фольклором. Социализм, писал Гершензон — «не теоретическая формула, даже не мысль, а смутное, но могучее влечение, проявляющееся в быте, в песнях и сказках народных». Это ключевая формула народничества: русский народ имеет природную склонность к социализму, общинный инстинкт есть в нем до всякой пропаганды. Гершензон верил тогда в то же, во что вместе верили Ставрогин и Шатов, Кудеяров и Дарьяльский, Степка и Дудкин: «не суждено ли действительно этому могучему инстинкту русского народа, вооруженному всей силою западной мысли, обновить мир?»2 Забавно, что в подтверждение своих слов Гершензон ссылался как раз на своего будущего врага Валентинова:

Когда агитатор приходил в рабочую квартиру — ему оставалось только оформить то, что в бессонные ночи неясными отрывками приходило в голову каждому из присутствующих [...] И быстро внедрялись в умы великие истины социализма, властно овладевая всем существом пролетария3.

После выхода Вех уже Валентинов писал о статье Гершензона: «противоречия, пошлости, напыщенное кликушество и сидящее на кончике языка народолюбие и славянофильство»4. Он видел в Гершензо-не классового врага, идейного реакционера и к тому же успешного соперника по влиянию на Белого. По-видимому, почву для сближения между Белым и Гершензоном давала не только непоследовательность позиции Белого, но и двойственность позиции Гершензона. Быстрое разочарование в революционных идеях изменило многие взгляды, но старая идея народа-природы оставалась центральной. Гершензон по-прежнему видел в 'народе' естественного и целостного субъекта, наделенного сильными чувствами и единой волей, вроде литературного героя эпохи романтизма. Интеллигенция должна отказаться от своих претензий на просвещение народа, а вместо этого сама должна работать и думать, как народ: «чтобы сознание образованных жило такою же существенной жизнью, как и сознание трудящейся массы». Достигается это внутренним освобождением от груза культуры, своего рода метафизическим аутотренингом. «Мне нужно не узнать научно цель бытия, а воспринять ее органически, то есть