Древнерусская книжность не знала стихотворства. В отдельные произведения проникали элементы стиха фольклорного — песен, поговорок; признаки стихотворной организации иногда заметны во фрагментах богослужения, но молитвословный стих еще мало изучен. Лишь в XVII в. начинает развиваться литературный стих. В нем отчетливо прослеживаются две различные струи.
Одна — анонимная демократическая поэзия, опирающаяся на фольклор. Один ее вид восходит к исторической песне, духовному стиху (VI, 1) — это преимущественно 3-ударный тактовик {Гаспаров, 352–371}, в котором рифма появляется время от времени как следствие синтаксического параллелизма, но организующей роли не играет. Другой вид, в сатирических произведениях, восходит к скоморошьим прибауткам, к раёшному стиху (VI, 2). Это стих рифмованный, со смежной рифмой, причем рифмующаяся пара всегда составляет синтаксическое единство — именно поэтому в приведенном здесь «Сказании…» зарифмованная пара писалась в одну строчку. Созвучие может быть и точным (попом — дураком), и весьма отдаленным (зделалося — учинилося); вернее, точная рифма — частный случай допустимого созвучия. Количество ударений в стихе непостоянно, как и слоговой объем. Традицию именно такого стиха подхватил Пушкин в «Сказке о попе и о работнике его Балде».
Другая струя — поэзия книжников, просвещенных людей, преимущественно духовенства. Их произведения большей частью дидактичны, связаны с церковной культурой или же являются стихотворными посланиями. Примыкают к ним по содержанию и произведения образованных «мирян» {Панченко, 26–62}.
Ранний стих XVII в. (VI, 3) имеет черты сходства с раёшным стихом: это стих фразовый, со смежной рифмой и тесной синтаксической связью рифмующихся пар. Рифма почти всегда грамматическая, как следствие синтаксического параллелизма, созвучие может быть приблизительным. Количество ударений и слогов в стихе тоже неопределенно.
Во второй половине XVII в. трудами Симеона Полоцкого утверждается силлабическая система стихосложения, главный признак которой — равносложность стихов. Наиболее употребительные размеры — цезурованные 13-сложник (7 + 6) (VI, 5, 7) И 11-сложник (5 + 6) (VI, 6). Реже встречаются 8-сложник и другие размеры.
Как мог на три четверти столетия утвердиться силлабический стих с неопределенным количеством ударений? Наиболее правдоподобной представляется гипотеза Б. В. Томашевского: большинство стихотворцев — лица духовные; вероятно, стихи декламировались на лад обычного при богослужении речитатива, в котором слоги выравниваются по силе произношения и сходит на нет различие между ударными и безударными.
С таким особым стилем произношения стихов связаны и поражающие наш слух разноударные рифмы: себ?е — по потре?бе, нау?чится — роди?тся, глаго?лати — рассужда?ти и т. п. (VI, 5, 6, 7) {Томашевский, 98–101; Панченко, 209–233}. Однако под влиянием польской поэзии, в которой силлабика утвердилась с XVI в., преобладает женская рифма.
Сохраняется грамматическая рифма. Синтаксическая связь рифмующихся стихов подчеркивалась графикой: первый стих писался с прописной буквы, второй, рифмующийся, — со строчной и с отступом.
Популярны были акростихи; в конце стихотворения Германа «Ангелскую днесь вси радость…» (VI, 4) начальные буквы (кроме рефрена) составляют фразу: «Герман сие написа».
В первой трети XVIII в. силлабика достигает вершины своего развития и претерпевает кризис. Новое светское содержание приходит в противоречие с церковно-речитативной декламацией. Короткий 8-сложник заметно тонизируется; «За Могилою Рябою» Феофана Прокоповича (VI, 8) звучит почти чистым хореем, что особенно ясно слышно при сравнении с 8-сложником Германа (VI, 4). Феофан экспериментирует и с рифмовкой: «За Могилою Рябою» написано тройными созвучиями, а «Плачет пастушок…» (VI, 9) — первая в XVIII в. перекрестная рифмовка, к тому же неравных стихов: чередуются 10-сложники (5 + 5) и 4-сложники.
А. Д. Кантемир в своих сатирах раскрепостил силлабический стих, освободил его от обязательной синтаксической связи зарифмованных строк, допускал переносы, и, как следствие, у него появились разнородные рифмы: многи — ноги, дети — разумети и т. п. (VI, 10). Однако стопной теории и практики Тредиаковского он не принял, упорядочив лишь ударения перед цезурой: в отличие от Симеона, у которого преобладали женские предцезурные окончания, Кантемир во второй редакции сатир допускал только мужские и дактилические. Это была запоздалая полумера. В поэзии Кантемира русский силлабический стих достиг вершины и на этом прекратился.
Наживал молодец пятьдесят рублев, залез он себе пятьдесят другов, честь его яко река текла. Друговя к молодцу прибивалися — <в> род-племя причиталися. Еще у молодца был мил н<а>дежен друг, назвался молодцу названой брат, прельстил его речми прелестными, зазвал его на кабацкой двор, завел его в избу кабацкую, поднес ему чару зелена вина и кружку поднес пива пьяного, сам говорит таково слово: «Испей ты, братец мой названой, в радость себе и в веселие и во здравие, испей чару зелена вина, запей ты чашею меду сладкого. Хошь и упьешься, братец, допьяна, ино где пил, тут и спать ложися. Надейся на меня, брата названого, я сяду стеречь и досматривать. В головах у тебя, мила друга, я поставлю кружку ишему сладкого, вскрай поставлю зелено вино, близ тебя поставлю пиво пьяное, сберегу я, мил друг, тебя накрепко, сведу я тебя ко отцу твоему и матери». В те поры молодец понадеяся на своего брата названого, не хотелося ему друга ослушаться, принимался он за питья за пьяные и испивал чару зелена вина, запивал он чашею меду сладкого, и пил он, молодец, пиво пьяное. Упился он без памяти и где пил, тут и спать ложился, понадеялся он на брата названого. Как будет день уже до вечера, а солнце на западе, от сна молодец пробужается, в те поры молодец озирается: а что сняты с него драгие порты, ч<и>ры и чулочки все поснимано, рубашка и портки все слуплено и все собина у его ограблена, а кирпичек положен под буйну его голову, он накинут гункою кабацкою, в ногах у него лежат лапотки-отопочки, в головах мила друга и близко нет. И вставал молодец на белые ноги, учал молодец наряжатися, обувал он лапотки-<отопочки>, надевал он гунку кабацкую, покрывал он свое тело белое, умывал он лицо свое белое. Стоя молодец закручинился, сам говорит таково слово: «Житие мне бог дал великое, ясти-кушати стало нечего, как не стало деньги ни полуденьги, так не стало ни друга не полдруга, род и племя отчитаются, все друзи прочь отпираются»…
Послушайте, миряне и все православные християне, что ныне зделалося, великое чудо учинилося над долгим попом, над прямым дураком, от Козмы и Дамияна из-за реки, а в приходе у него богатые мужики. А зовут его, попа, Савою да не мелок он славою. Аще живет и за рекою, а в церкву ни ногою. Люди встают — молятся, а он по приказам волочится, ищет, с кем бы ему потегаться и впредь бы ему с ним не видаться. Да он же по площади рыщет, ставленников ищет и много с ними говорит, за реку к себе манит: у меня-де за рекою стойте, а в церкви хотя и не пойте, я-де суть поп Сава, да немалая про меня и слава. Аз вашу братью в попы ставлю, что и рубашки на вас не оставлю. Сам я, Савушка, хотя и наг пойду, а вас что бубнов поведу. Людьми он добрыми хвалится, а сам от них пятится, как бы обмануть и за Москву-реку стянуть. По тех мест он ставленников держит, как они деньги все издержут, а иных домой отпускает и рукописание на них взимает, чтоб им опять к Москве приползти, а попу Саве винца привезти. А хотя ему кто и меду привезет, то с радостию возьмет И испить любит, и как все выпьет, а сам на них рыкнет: «Даром-де у меня не гуляйте, подите капусту поливайте». А когда он изволит спать, а ставленникам прикажет баню топить. И как над ними наругался, только сам в беду попался. Когда жена ему говорила и о всем ему предвозвестила: «Лихо-де им от тебя ныне потерпеть, а после-де и сам от них станешь… Сколько тебе, Савушка, не жить, а головою своею наложить. Добро бы тебе от церкви не отбыть и смертны час не забыть. Глас божи — глас народа. Где твоя, Савушка, порода? Хотя тебе непригоже, тут твоя и рожа. Сколько ты ни плутал, а ныне на цепь попал. Добро бы тебе не воровать и добрых людей ворами не называть». Ставленников посылает обедни служить, а сам на постели лежит. Кто к сему подобно не творит, тот все головою наложит, кто друга съедает, тот всегда сам пропадает, а кто за ябедою гоняется, тот скоро от нее погибается. А кто за крамою ходит и как ему не вспитаться, только у ворот его никто не стучится, а кто к нему ни ходит, и он к нему сам выходит и там простится и паки в дом возвратится. А ты бы сам, Савушка, шел да простился, с кем вчера побранился.
Сих же разумом прочитаем И слагателя книги сея потом уразумеваем. Изложенна бысть сия летописная книга О похождении чюдовскаго мниха, Поне же бо он бысть убогий чернец И возложил на ся царский венец, Царство великие Росии возмутил И диадиму царскую на плещах своих носил. Есть бо то во очию нашею дивно, Предложим писанием, чтоб во веки незабытно. И наши приклады в книги сей имаем, И того в забытии не оставляем. Тогда бо мятежные времена были, И славные роды отечества своего отступили. Мы же сему бывшему делу писание предлагаем И предидущий род воспоминанием удивляем. По сем предние строки углядаем И трудолюбца дела сего познаваем. Есть же книги сей слагатай Сын предиреченнаго князя Михаила роду Ростовскаго сходатай, Поне же бо он сам сие существенно видел И иные его вещи от изящных безприкладно слышел. Елико чего изыскал, Толико сего и написал, Всяк бо что разумевает И дела толикие вещи не забывает. Сие писание в конец преити едва возмогох И в труде своем никоея ползы обретох.
Кто есть царь и кто тиран, хощеши ли знати, Аристотеля книги потщися читати. Он разнствие обою сие полагает: царь подданым прибытков ищет и желает, Тиран паки прижитий всяко ищет себ?, о гражданстей ни мало печален потреб?.
Птицу из клетки скоро мощно испустити, но труд есть паки в тужде ону возвратити. Точне без труда слово из уст ся пущает, но никоим образом воспят ся вращает. Егда убо хощеши нечто глаголати, потщися прежде оно умом рассуждати, Да не како печаль ти велику содеет, егда в ушесех людских везде ся рассеет.
За Могилою Рябою. над р?кою Прутовою было войско в страшном бою. В день нед?лный ополудны стался нам час велми трудный, пришол турчин многолюдный. Пошли навстр?чь козацкия, пошли полки волоския, пошли загоны донския. Легкий воин д?лав много, да что был числа малого, не отнял м?ста лихаго. Поял то был город близкий, врагом добрый, бо был ниский, дал бы на вас постр?л р?ский. Пришли на Прут коломутный, тут же то был бой окрутный, тут же то был нам час смутный. Стали рядом уступати, иншаго м?ста искати, а не всуе пропадати. Скоро померк день нед?лный, ажно российския силы на отворот загрим?ли. Страшно гр?мят и облаки, да страшный там Марс жестокий грим?л на весь пляц широкий. Зоря з моря выходила, ажно поганская сила в тыль обозу зашум?ла. Всю нощь стуки, всю ночь крики, всю ночь огонь превеликий: во всю нощь там Марс шел дикий. А скоро ночь уступила, болшая злость наступила, вся армата загрим?ла. Не малый час там стреляно, аж не скоро заказано, «На мир, на мир!» — закричано, Не судил бог христианства освободить от поганства, еще не дал збить поганства. Магомете, Христов враже, да что далший час покаже, кто от чиих рук поляже.
Коли дождусь я весела ведра и дней красных, Коли явится милость прещедра небес ясных? Ни с каких сторон св?та не видно, — все ненастье. Н?т и надежды. О многоб?дно мое щастье! Хотя ж малую явит отраду и поманит, И будто н?что полготить стаду, да обманит. Дрожу под дубом; а крайним гладом овцы тают И уже весма мокротным хладом исчезают. Прошол день пятый, а вод дождевных н?т отм?ны. Н?т же и конца воплей плачевных и кручины. Потщися, боже, нас свободити от печали, Наши нас д?ды к теб? вопити научали.
Уме недозрелый, плод недолгой науки! Покойся, не понуждай к перу мои руки: Не писав летящи дни века проводити Можно, и славу достать, хоть творцом не слыти. Ведут к ней нетрудные в наш век пути многи, На которых смелые не запнутся ноги; Всех неприятнее тот, что босы проклали Девять сестр. Многи на нем силу потеряли, Не дошед; нужно на нем потеть и томиться, И в тех трудах всяк тебя как мору чужится, Смеется, гнушается. Кто над столом гнется, Пяля на книгу глаза, больших не добьется Палат, ни расцвеченна марморами саду; Овцу не прибавит он к отцовскому стаду. Правда, в нашем молодом монархе надежда Всходит музам немала; со стыдом невежда Бежит его. Аполлин славы в нем защиту Своей не слабу почул, чтяща свою свиту Видел его самого, и во всем обильно Тщится множить жителей парнасских он сильно. Но та беда: многие в царе похваляют За страх то, что в подданном дерзко осуждают. «Расколы и ереси науки суть дети; Больше врет, кому далось больше разумети; Приходит в безбожие, кто над книгой тает, — Критон с четками в руках ворчит и вздыхает, И просит, свята душа, с горькими слезами Смотреть, сколь семя наук вредно между нами; Дети наши, что пред тем, тихи и покорны, Праотческим шли следом к божией проворны Службе, с страхом слушая, что сами не знали, Теперь, к церкви соблазну, библию честь стали; Толкуют, всему хотят знать повод, причину, Мало веры подая священному чину; Потеряли добрый нрав, забыли пить квасу, Не прибьешь их палкою к соленому мясу; Уже свечек не кладут, постных дней не знают; Мирскую в церковных власть руках лишну чают, Шепча, что тем, что мирской жизни уж отстали, Поместья и вотчины весьма не пристали». Силван другую вину наукам находит. «Учение, — говорит, — нам голод наводит; Живали мы преж сего, не зная латыне, Гораздо обильнее, чем мы живем ныне; Гораздо в невежестве больше хлеба жали; Переняв чужой язык, свой хлеб потеряли. Буде речь моя слаба, буде нет в ней чину, Ни связи, — должно ль о том тужить дворянину? Довод, порядок в словах — подлых то есть дело, Знатным полно подтверждать иль отрицать смело…»
1 Ткт3, народный, восходящий к устной традиции былин, духовного стиха; окончания д с частыми дополнительными ударениями на последнем слоге. 2 Стих демократической сатиры, восходящий к скоморошьему раёшнику, рифмованный. Зарифмованы только связанные синтаксически пары, рифма только смежная; стихотворной единицей были зарифмованные пары, почему и писали их в одну строку. Рифма может быть неточной и точной.
И. М. Катырев-Ростовский. 3 Досиллабический фразовый стих, рифмованный, стихи соединяются попарно синтаксической связью, рифма только грамматическая. В последнее время авторство И. М. Катырева-Ростовского ставится под сомнение.
Монах Герман. 4 Силлабический 8-сложник. В силлабике XVII в. сохраняется попарная связь стихов, что подчеркнуто графически: 2-й стих — с отступом и со строчной буквы. 4-ст из двух смежных пар + рефрен. Рифма грамматическая, преобладает ж, но встречаются м и д. Акростих: в конце стихотворения начальные буквы (не считая рефрена) составляют фразу: Герман сие написа.
Симеон Полоцкий. 5 13-сложник ц (7 + 6); смежная рифмовка, связь стихов в пары; разноударные рифмы (себе — потребе). 6 11-сложник ц (5 + 6); разноударные рифмы. 7 13-сложник, ц (7 + 6). Во всех приведенных стихотворениях преобладают ж цезуры и рифмы, но встречаются м и д цезуры, разноударные рифмы.
По изд.: Полоцкий Симеон. Избр. соч. М.; Л., 1953.
Феофан Прокопович. 8 Светская тематика. 8-сложник хореизированный; рифмы тройные (ААА), только ж, разноударных у Феофана нет. Как в украинском языке, произносит ? как и (рифмы близкий, ниский, р?зкий и т. д.), что встречалось и у Симеона. 9 Чередование 10-сложников ц (5 + 5) и 4-сложников. Первая в XVIII в. перекрестная рифмовка (АБАБ). ? рифмуется с и.
А. Д. Кантемир. 10 13-сложник (7 + 6), рифмы только ж, (АА), ц только м и д (ср. стихи 4-й и 5-й); в первоначальной редакции (не позже 1831 г.) встречались также и ж. Не приняв реформы Тредиаковского, Кантемир все же упорядочил ударения предцезурные и в рифме. Стих освобожден от синтаксической связи пар, появляются разнородные рифмы (многи — ноги и т. п.), внутристиховые паузы и переносы.
