Конец охоты и начало траурной церемонии

Когда Петропавел начал основательно уставать, он позволил себе еще раз остановиться – естественно, остановились и преследователи.

– Я хочу спросить…

– Не много ли вопросов для жертвы? – не дали ему спросить как следует.

– Меня просто интересует то, что касается данной охоты… – ее вы задумали как удачную?

– Смотря для кого удачную, – неудачно, по мнению Петропавла, сострил Пластилин Бессмертный. – Ну, скажем, вариант пленения тебя более или менее устроит?

Вот тебе раз! Он, Петропавел, избавивший их всех от страшного плена Муравья-разбойника, в честь чего даже учредили хоть и мимореальный, но все же Музей Бревна, Убивавшего Муравья-разбойника… стало быть, сам он теперь пленник? У них же?

– Хороша благодарность… – сказал он усмехаясь.

– Благодарность… за что? – живо поинтересовались в толпе.

– За избавление от рабства, – не стал темнить Петропавел.

– Мы не рабы, рабыни мы! – пошутила Шармоська – симпатичная, но сильно склонная к полноте дамочка без возраста и национальной принадлежности, а Смежное Дитя выстрелило в Петропавла из рогатки, попав ему камнем в ухо. Ухо несильно заболело.

– «За избавление от рабства»! – расхохоталось Дитя. – Заява, конечно, крутая. У меня буквально забрало упало.

– Ты хочешь сказать, мальчик, что не я освободил вас?

– Ты Еж, – напомнил ему ребенок (или старик), – а косишь под героя. Еж классный клиент, но отнюдь не с героическим прошлым.

– Я не всегда был Ежом…

– Да и я не всегда был смежным, дурилка ты картонная!

– Вообще все уже изменилось, – философически заметило Безмозглое-без-Глаза.

– Но я ведь не окончательно стал Ежом… – полуспросил Петропавел.

– Время покажет, – тут же утомилось Безмозглое-без-Глаза, с удовольствием закрывая оба глаза.

Между тем остальные, не участвовавшие в разговоре, каким-то образом успели уже сгруппироваться вокруг Петропавла подозрительно тесным кольцом.

– Уносите ноги, Еж или кто Вы там! – промелькнул слева направо Блудный Сон.

– Поздно, – в пространство ответил Петропавел и понял, что он почти уже в плену.

«Итак, я Еж, – сказал он теперь уже себе, – и не просто Еж, но Еж плененный… Интересно, долго ли будет продолжаться эта игра?»

– Почему Вы употребляете такое странное слово – «игра»? – Блудный Сон промелькнул в обратном направлении. – Все по-настоящему.

– Давно ли?

– Это уж как Вам угодно.

– Но Вы же сами говорили про инсценировку… Разве все это больше не инсценировка?

– Для них, может быть, все еще и инсценировка. Но не для Вас.

«Для них?»… Петропавел едва успел поймать последнее высказывание Блудного Сона за этот коротенький хвостик. – Постойте! – хотел он крикнуть Блудному Сону, единственному из всех здешних обитателей, который, оказывается, был вне этой компании, – иначе откуда в его речи «они»? «Они», а не «мы»!

– Прошу прощения, дорогой Еж, – не дал ему крикнуть Остов Мира, – но я вынужден прервать Ваш незаслуженный отдых и официально заявить, что Вы окружены. Для Вас, по сценарию, настало время метаться из стороны в сторону. Мечитесь, пожалуйста, и тут же прекращайте бесполезное это занятие.

– Угу, – сказал Петропавел, упал вперед и сильно-сильно замахал руками. Однако домахивал руками он уже на земле. Полет не состоялся.

– И неудивительно, – как бы откомментировал его падение Остов Мира. – Ежи не летают. Это и Ежу понятно. Эй, Еж!

– Да? – Петропавел поднялся с земли и, предупреждая очередной вопрос, устало сказал: – Мне все понятно.

– Итак, будем рассматривать данный полет в качестве попытки метаний. С метаниями, стало быть, покончено. Клетку, пожалуйста! – Голос Остова Мира звучал как голос конферансье на арене цирка.

Из-за ближайшего угла Смежное Дитя легко выкатило металлическую клетку на колесиках, чрезвычайно тесную. Дверца распахнулась – Петропавел, ни о чем не спрашивая, протиснулся внутрь: кажется, клетка была предназначена для ежа натуральной величины. Дверца захлопнулась.

– Гуманисты! – сказал он изнутри. – Чем отличается Ваш поступок от моего, с курткой, когда я поймал Ежа… первого Ежа?

– Ну, то был далеко не первый Еж – и не последний, как мы видим. А потом, если прежняя охота действительно должна была закончиться неудачно, это еще не говорит о том, что и данная охота – тоже. Данная-то как раз предполагалась как удачная. С удачной охотой вас! – И автор сего спича, опять же Остов Мира, громко зааплодировал.

– Надо у самой жертвы спросить, как прошла охота! – весело предложил Ой ли-с-Двумя-Головами – предложение, естественно, прозвучало дуэтом.

– Как прошла охота? – спросили у Петропавла практически все сразу.

– Спасибо, плохо, – буркнул Петропавел, согнутый в три или в четыре погибели. – Но меня интересует, что дальше?

– Дальше? – почти не используя голоса, ответил Боще Таинственный.

– Ну… тебя немножко подрессируют – дрессировке ты, скорее всего, хорошо поддаешься, – а потом… потом, скорее всего, будут водить.

– Разве это Ежа водить должны? – заозирался по сторонам Петропавел. – Это Слономосъку водить должны!

– Слономоськи у нас больше нет, – тихо, как на кладбище, ответил Воще Таинственный и смахнул со щек девять-десять скупых мужских слез. Остальные кто тяжело вздохнул, кто разрыдался в голос. – Сразу же после охоты начнется траурная церемония…

Петропавел кисло усмехнулся:

– Тут никого из тех, кто был, больше нет… хоть по каждому траурную церемонию устраивай!

– Зачем же по каждому – нервы-то трепать? Нам и одной пока хватит. И потом… если ты сам уже вызвался быть Слономоськой… – с коня сказал Всадник Лукой ли.

– Я же Еж! – запротестовал Петропавел, не припоминая, когда это он вызывался быть еще и Слономоськой.

– Что Вы несете! – ужаснулся Блудный Сон, появившись и исчезнув одновременно.

В ответ на ответ Петропавла все удовлетворенно крякнули, словно стая уток.

– Еще недавно – до того, как стать Ежом, ты утверждал с такой же категоричностью, что ты не то Петр, не то Павел, – сказал довольно большой по размеру, с Голиафа, Центнер Небесный. – И что же? Сделался Ежом как миленький. Теперь пришло время как тому же миленькому стать Слономоськой… Если ты сам настаиваешь на том, что водят не ежей, а исключительно слономосек.

– Я ни на чем не настаиваю, – махнул рукой Петропавел («Слава Богу» – пронесся мимо Блудный Сон), – кроме одного («Ну вот!» – разочаровался он же): выпустите меня из клетки.

– Почему? – искренне удивились присутствующие.

– Мне это унизительно. Я… я клянусь, что никуда не убегу.

– Унизительно? – заволновались все сразу, проигнорировав факт клятвы. – Непонятно тогда, зачем Вы там сидите и унижаетесь! Выходите, пожалуйста: клетка ведь не заперта. Охота прошла удачно, Еж был пойман и был посажен в клетку… чего ж еще?

Петропавел вышел на свободу, разминая онемевшие члены. Едва он закончил с членами, как издалека вблизь подъехал роскошный лимузин – и все принялись приветствовать невысокого господина, одетого в красное, словно палач.

– Кто это? – с опаской спросил Петропавел у стоявшего рядом Пластилина Бессмертного.

– Это Творец Съездов или кто-нибудь еще, – без опаски ответил Пластилин Бессметрный и принялся расцеловываться с вновь прибывшим.

– Так-так-так-та-а-ак, – засуетился господин в красном, нацеловавшись с Пластилином и остальными вдоволь. – Съезд, посвященный траурной церемонии, разрешите считать закрытым.

Стало быть, все же Творец Съездов… Правда, Петропавлу на минуту подумалось, что съезда как такового не будет, раз его закрыли, не успев открыть, но оказалось иначе. «Закрытый» на языке Творца Съездов означало, что по­сторонние на съезд не допускаются.

– Мне уйти? – с надеждой спросил Петропавел у внушавшего безграничное доверие Центнера Небесного.

– С какой стати, когда ты Еж?.. Кстати, это Еж, – обратился он к Творцу Съездов, указывая на Петропавла.

– Я так и думал, – ответил тот парадным голосом и полез целоваться. Целовался он долго и страстно, как когда-то Шармен.

– Итак, мы закрыли съезд от посторонних глаз, – наконец продолжал он, с удовольствием утирая губы, словно только что съел сахарную вату, – дабы в узком кругу отметить печальное событие, а именно безвременный уход от нас Слономоськи… или как его там звали, неважно. Поскольку все, наверное, забыли, кто такой Слономоська и как он выглядел, я нарисую его словесный портрет. Слономоська был ребенок пяти-шести лет от роду, когда уходил от нас. И не просто ребенок, а очаровательный ребенок.

– Это неправда! – само собой вырвалось у Петропавла. – Я совсем недавно видел его… зрелым!

– Утухни, Еж! А то я мусоров приглашу, с позволения присутствующих! – взвилось Смежное Дитя.

– И я приглашу! – беззвучно подхватил Воще Таинственный, серым волком глядя на Петропавла. – Ну и что из того, что ты видел Слономоську совсем недавно? Творец Съездов, может быть, воще никогда его не видел, но это нисколько не мешает ему иметь о Слономоське собственное мнение… Простите, что прервали Вас на самом интересном для нас месте, – поклонился Воще Таинственный Творцу Съездов.

– …а очаровательный ребенок! – как ни в чем не бывало повторил Творец Съездов. – Ребенок с золотыми волосами и небесно голубыми глазами, поразительно хрупкое и нежное существо. Ребенок этот жил в ладу с самим собой и со всем миром, он был сама гармония…

Петропавел хмыкнул – против воли.

– До каких же пор! – Бон Слонопут, косо глядя на Петропавла, стукнул кулаком по спящему Безмозглому-без-Глаза. – Вы мешаете оратору, ме-ша-е-те!

– Извините, – оробел за Безмозглое-без-Глаза Петропавел. – Я просто подумал… не лучше ли дать слово какому-нибудь очевидцу, чтобы тот рассказал, каким действительно был Слономоська?

– Да кому это нужно? – всхлипнула Шармоська. – Кому тут нужен образ толстого, зажравшегося да ещё и аморального борова со всеми его невестами? Слономоська был… был закадычным другом многих из нас – так к чему напоминания о нем, которые так больно ранили бы сердце!

– Если он был другом, то тем более странно и даже кощунственно…

– Да ладно Вам, моралист! – вмешался Остов Мира. – Вам непонятно разве, что господин Творец Съездов предлагает свое, художественное, я бы даже сказал высокохудожественное, видение Слономоськи? Он показывает нам его таким, каким мы его не знали, открывает в нем новые, неожиданные стороны, что для всех нас чрезвычайно ценно… Продолжайте, пожалуйста, господин Творец!

– …сама гармония, – нимало не смущаясь, действительно продолжил оратор.

– Вы еще не устали тут распоряжаться? – мелькнул в отдалении Блудный Сон.

А Петропавел действительно устал. Он уже не воспринимал ничего из того, что слышал.

– …в почетный караул у словесного портрета Слономоськи, – это он все-таки воспринял, – назначаются Бон Слонопут и Шармоська.

«Бред какой-то! – сказал себе Петропавел. – Получается сам Слономоська по частям стоит в почетном карауле у своего портрета, причем словесного!»

А Творец Съездов от посредственных обязанностей приступил к непосредственным. Откуда ни возьмись возникли столы со всевозможной снедью – и участники церемонии принялись есть как заведенные, забыв про все на Белом Свете. Петропавел даже не подозревал, что тут могут так объедаться. Его самого к трапезе не пригласили, Бон Слонопута с Шармосъкой – тоже.

– Сколько же они вот так будут стоять в почетном карауле на пустом месте? – спросил он у шедшего за катившимся апельсином Тридевятого Нидерландца.

– А пока не свалятся! – ответил тот, догнал апельсин и съел его на месте преступления, пожаловавшись Петропавлу: – Не сытный апельсин. Я хотел что-нибудь болееутоляющее!

После обильной еды гастрономическая оргия превратилась наконец в церемонию, в ходе которой все церемонились страшно: никто не ходил – все прохаживались, никто не разговаривал – все беседовали, никто не плакал – все проливали слезы. Кроме того, церемонившиеся интенсивно обменивались взглядами… Какие-то удивительно вежливые дети из другой оперы, имея в маленьких руках большие гирлянды из живых и мертвых цветов, на цыпочках медленно ходили вокруг да около, исполняя наиболее грустные песни народов мира.

– Церемонней, еще церемонней! – поддавал жару Творец Съездов, демонстрируя истинное мастерство в деле, которому он был предан как могучей душой, так и тщедушным телом. Время от времени он читал специально отобранные из сокровищницы мировой поэзии стихотворные строки – причем особенно выразительно звучали те, в которых были слышны мотивы смерти (безвременной или своевременной), ухода (по собственному желанию или по желанию родных и близких), погребения (обычного или заживо). Стихотворные строки изысканно перемежались с небольшими докладами Творца Съездов – наиболее впечатляли доклады на вечные темы, словно подчеркивавшие бренность всего живого и ценность всего мертвого.

Нацеремонившись, все проголодались и опять принялись за еду, причем за ту же самую.

Бон Слонопут и Шармоська, вцепившись друг в друга, валились со всех ног.

Внезапно Петропавел услышал стук копыт в отдалении. Мимо проскакал… сначала Петропавлу показалось, что это Ой ли-с-Двумя-Головами на коне Всадника Лукой ли. Но Ой ли-с-Двумя-Головами в две глотки пожирал блюдо за блюдом.

А фигура проскакавшего мимо была печальна, печальна, печальна…

Трудно сказать, что заставило Петропавла упасть вперед и опять сильно замахать руками.

– Еж улетает на фиг! – заорало Смежное Дитя, бросаясь к Петропавлу, который опять оказался на земле, теперь уже с разбитым до крови носом. Однако, не обращая внимая на нос и на Смежное Дитя, он поднялся и решительно направился к Летучему Жуану, который пытался за один присест на край стола съесть телячью ногу.

– Почему я не могу взлететь? – строго спросил он с Летучего Жуана.

– Ужи и ежи, как мы знаем из классики… – поверх телячьей ноги намекнул тот и отвернулся.

Петропавел обошел его с другой стороны.

– Может быть, мне объяснит это Тридевятый Нидерландец?

– Может быть… если там у них в Тридевятых Нидерландах этому учат!

– Понятно, – сказал Петропавел, направился прямиком к Ой ли-с-Двумя-Головами и бестактно поинтересовался:

– Откуда у Вас две головы?

– От рождения и не твое дело откуда, – ответили две головы по-разному.

– На коне поскачем? – предложил Петропавел беззаботным голосом.

– Вот ещё и я не сумасшедший, – последовал двойной ответ.

Ага… Но у проскакавшего мимо всадника было две головы, причем то был определенно не Ой ли-с-Двумя-Головами: Ой ли-с-Двумя-Головами находится в поле зрения! Всадник Лукой ли тоже в поле зрения, да и голова у него одна единственная!.. А, кроме того, совсем недавно я умел летать – теперь же не умею! Значит…

– Ну вот, дошло наконец! – совсем интимно, в самое ухо, шепнул вездесущий Блудный Сон.