Т. Г. Ивлева. Анализ одного рок-стихотворения: Борис Гребенщиков «Аделаида» (альбом «Равноденствие», 1987 г.)

г. Тверь

Ветер, туман и снег —
Мы одни в этом доме.
Не бойся стука в окно, это ко мне;
Это северный ветер,
Мы у него в ладонях.
Но северный ветер — мой друг,
Он хранит то, что скрыто.
Он сделает так,
Что небо будет свободным от туч
Там, где взойдет звезда Аделаида.
Я помню движения губ,
Прикосновенья руками.
Я слышал, что время стирает все…
Ты слышишь стук сердца —
Это коса нашла на камень;
И нет ни печали, ни зла,
Ни гордости, ни обиды;
Есть только северный ветер,
И он разбудит меня,
Если взойдет звезда Аделаида[160]

Неоднозначность понятия «рок» — следствие сложной природы самого явления, включающего в себя не только определенное направление в современной музыке, «неомифологические» тексты, но и, как справедливо отмечают все пишущие о роке, «фоновое» оформление исполняемых композиций, имидж самого исполнителя и даже — в определенной степени — образ его жизни. Несомненным, однако, представляется положение: одна из «составляющих» любой рок-композиции — текст (по аналогии с текстом драматическим) — может и должна стать объектом литературоведческого исследования.

Поэзия Бориса Гребенщикова (БГ) — классика русского рока — свидетельствует о том, что сложность восприятия и интерпретации рок-текста заключается прежде всего в иной по сравнению с «магистральной» линией поэзии XX в. природе образности, в иных принципах создания художественного образа. Один из них связан с несомненным влиянием на творчество БГ нетрадиционного для Запада мироощущения — Дзэн. Следуя утверждению Д. Судзуки, Дзэн (китайская «ветвь» Буддизма) не является ни философией, ни религией. Это достижение целостного восприятия окружающего мира (без логической или эмоциональной его «окрашенности») через просветление (сатори). «Основная идея Дзэна — войти в контакт с внутренними процессами нашего существа, причем сделать это самым прямым образом, не прибегая к чему-либо внешнему или неестественному. В связи с этим все, что связано с внешней стороной, в Дзэне отрицается, так как единственный авторитет в нем — это наша собственная внутренняя природа… Дзэн — это дух человека. Дзэн верит во внутреннюю чистоту этого духа и его божественность».[161]

Тексты альбома БГ «Равноденствие» (1987), в том числе «Аделаида», фиксируют столкновение в сознании лирического субъекта двух ощущений бытия: обобщенно-«западного» (конца XX в.) и Дзэн. Причем мироощущение движется от «западного» к «восточному».

Первые три строки реализуют пространственную модель обобщенно-западного типа сознания:

Ветер, туман и снег
Мы одни в этом доме.
Не бойся стука в окно…

Она предполагает, во-первых, существование враждебного, чуждого человеку мира (приметы непогоды: «ветер, туман и снег» становятся знаками этой враждебности); во-вторых, наличие альтернативного (замкнутого, отграниченного от чужеродного окружения) пространства — «дома». Знаком изолированности, противопоставленности этих двух типов пространств, становится закрытое окно.[162] Именно эта традиционная (и для бытового, архетипического, и для самого широкого национально-хронологического контекста) оппозиция «дом — стихия» является в данном случае средством создания «сгущенного», обобщающего, образа.

Не менее важной для автора оказывается «философская» примета западного типа сознания: категория «памяти», ощущение линейности времени, сформулированные в начальных строках третьей строфы

Я помню движение губ,
Прикосновенья руками.
Я слышал, что время стирает все…

Обобщенность образа достигается БГ благодаря проецированию индивидуального опыта отдельной личности («Я помню…»)[163] на предшествующий опыт человечества («Я слышал…»). Само высказывание при этом представляет собой вариацию известного изречения царя Соломона.

Дзэн, описанный словами, перестает быть Дзэном. «Один древний учитель Дзэна, желая показать, что такое Дзэн, поднял вверх палец, другой — толкнул ногой шар, а третий — ударил вопрошающего по лицу… Дзэн не имеет ничего общего с буквами, словами или сутрами. Он просто требует от вас непосредственного постижения истины».[164] В этой непосредственности ощущения и принципиальной невыразимости в слове-понятии Дзэн сродни лирике. Поэтому БГ моделирует Дзэн при помощи определенных образов-«знаков», и прежде всего образа ветра.

С одной стороны, «ветер» в «Аделаиде» это эквивалент Дао — непрерывного, цикличного потока жизни, в который в равной степени вовлечены человек, звезды, камни, растения и насекомые; образ, означающий размыкание границ обособленного существования человека.

Это северный ветер,
Мы у него в ладонях.

С другой стороны, образ «ветра», несомненно, восходит к «Алтарной сутре», где он является символом достижения мудрости: «Солнце и луна всегда ярко сияют. Когда же их закрывают тучи. то внутри они остаются светлыми, а снаружи — темными, и тогда невозможно отчётливо рассмотреть солнце, луну, звезды и планеты. Но если вдруг подует ветер мудрости и рассеет тучи и туманы, то сразу проявляются все формы Вселенной. Чистота природы человека в этом мире подобна голубому небу, мудрость подобна солнцу, знание подобно луне. Хотя знание и мудрость всегда чисты, если вы привержены ко внешним проявлениям, то плывущие облака ложных мыслей окутают их и чистота нашей природы не сможет проявиться»:[165]

Он хранит то, что скрыто. Он сделает так,
Что небо будет свободным от туч
Там, где взойдет звезда Аделаида.

В приведенном отрывке БГ достаточно традиционен: перелагая текст сутры, он опирается прежде всего на опыт использования библейских образов, сюжетов и мотивов классиками русской лирики.[166] Образ «звезды Аделаиды» при этом оказывается достаточно неожиданно итертекстуальным. «Женское» имя звезды, значение этого имени (от древнегерманского «благоуханная») и, в особенности, «мистические» дополнения к нему: «Планета — Венера. Заветное растение — лилия. Камень — жемчуг»[167] — свидетельствуют, вероятно, о том, что мудрость, истина и любовь сливаются в сознании лирического героя. Вполне возможным представляется отметить здесь христианские (образ Богородицы) и символистские (Вечная Женственность) традиции.

Моделируя Дзэн, БГ констатирует мгновение просветления:

Ты слышишь стук сердца —
Это коса нашла на камень[168]

и дает описание его следствия:

И нет ни печали, ни зла,
Ни гордости, ни обиды.
Есть только северный ветер.

«Этот момент представляет собой то, что называют „абсолютным настоящим“ или „вечным теперь“. Это абсолютная точка времени, где нет ни прошлого позади, ни будущего впереди… Фактически это и есть тот самый момент, что означает жизнь саму по себе».[169]

Таким образом, лирической доминантой текста становится образ ветра, «сдвиг» в его смысловой наполненности, «мерцание» его смыслов: «разбушевавшаяся стихия» > «вечность, непрерывное течение жизни» > «постижение истины».

Однако едва ли не большую смысловую нагрузку в тексте нес условный союз «если»:

Есть только северный ветер,
И он разбудит меня,
Если взойдет звезда Аделаида.

Рефлексия — свойство рационального мышления — разрушает Дзэн, ставя под сомнение перемены, произошедшие в сознании лирического героя.

Итак, следует констатировать расширение границ интертекстуальности рок-поэзии. Она апеллирует не столько к литературному своему «окружению» (прошлому и настоящему), сколько к более широкому культурному фону, соотнося и сталкивая между собой в пределах единого художественного образа самые разные национально — культурные реалии.

Примечания:

1

Лихачев Д. С. Внутренний мир художественного произведения // Вопросы литературы, 1968.№ 8.

16

Hemingway E. Big Two-Hearted River: Part H // Hemingway E. The Fifth Column and the First Forty Nine Stories. London, 1939. P.321. «Пока вода нагревалась. Ник взял пустую бутылку и спустился к реке. Луг был мокрый от росы, и Ник хотел наловить кузнечиков для наживки раньше, чем солнце обсушит траву. Он нашел много отличных кузнечиков. Они сидели у корней травы. Некоторые сидели на стеблях. Все были холодные и мокрые от росы и не могли прыгать, пока не обсохнут на солнце. Ник стал собирать их; он брал только коричневых, среднего размера и сажал в бутылку. Он перевернул поваленное дерево, и там, под прикрытием, кузнечики сидели сотнями. Здесь был их дом. Ник брал в бутылку не меньше пятидесяти штук коричневых, среднего размера. Пока он их собирал, остальные отогрелись на солнце и начали прыгать в разные стороны. Прыгая, они раскрывали крылышки. Они делали прыжок и, упав на землю, больше уже не двигались, словно мертвые» (пер. О. Холмской).

160

Цит. по: Гребенщиков Б. Песни. Тверь, 1997.

161

Судзуки Д. Основы Дзэн-Буддизма // Дзэн-Буддизм. Бишкек, 1993. С.31.27.

162

Как справедливо замечает Н. А. Корзина, «ощущение того, что жизнь за окном неприглядна, сурова и неизбежна», что «человек стремится уйти в себя, закрыться в своем доме. как в раковине», является характерной приметой позднеромантического мироощущения (Корзина Н. А. «Тема окна» в литературе немецкого романтизма // Проблемы романтизма. Тверь, 1990. С.60).

163

Характерно, что модель построения высказывания апеллирует к опыту классической русской лирики, и прежде всего к известным стихотворениям Ф. И. Тютчева («Я помню время золотое…», «Душа моя — Элизиум теней…», «Я встретил вас…» и т. д.), для которого мотив «памяти» и пессимистическая его реализация были принципиальны.

164

Судзуки Д. Указ. соч. С.32;33.

165

Дюмулен Г. История Дзэн-Буддизма: Индия и Китай. СПб., 1994. С.153.

166

В одном из последних опытов словаря литературоведческих терминов С. М. Прохоров говорит о двух вариантах русской литературной библеистики: переложениях и медитативной лирике (Литературоведческие термины. Коломна, 1997. С. 7–8). Хотя представляется все же, что грань между ними весьма условна и определение «лирическое переживание, переданное с помощью известных образов», вполне можно распространить на оба названных варианта.

167

Грушко Е., Медведев Ю. Словарь имен. Н. Новгород, 1996.

168

Для выражения этого ощущения автор использует гротеск: сопряжение двух несовместимых начал (русская поговорка, воплощающая сатори), которое станем доминирующим приемом более позднего его творчества.

169

Судзуки Д. Указ. соч. С.204.