А. Н. Анисова. О «хмеле» и «вакханалии» у позднего Б. Пастернака

г. Москва

Перечитывая в очередной раз цикл стихотворений из романа Б. Пастернака «Доктор Живаго», я вдруг наткнулась на стихотворение «Хмель». Именно наткнулась. То есть оно-то всегда было тут, но присутствие его в этом цикле словно бы и не осознавалось в полной мере. И действительно, самое короткое из всех 25, всего 8 строк — кажется, где здесь развиться даже лирическому сюжету, — читалось оно как-то мимоходом. Каким же образом, почему попала эта изящная «безделка» в цикл, где большинство стихотворений затрагивают важнейшие проблемы бытия, посвящены творчеству, творению, жизни, смерти и бессмертию (и, конечно, любви, но обязательно в связи со всеми другими темами), а почти треть текстов связана с христианской тематикой: Рождеством («Рождественская звезда»), последними неделями земного пути Христа и Страстной неделей («Дурные дни», «Чудо»), гефсиманской тоской («Гамлет», «Гефсиманский сад»), тайной вечерей («Земля»), смертью Христа и надеждой на воскресение Бога, природы и человеческого в человеке («На Страстной». «Рассвет», «Магдалина I», «Магдалина II»).

Задавшись этим вопросом, перечитаем текст.
Под ракитой, обвитой плющом,
От ненастья мы ищем защиты.
Наши плечи покрыты плащом,
Вкруг тебя мои руки обвиты.
Я ошибся. Кусты этих чащ
Не плющом перевиты, а хмелем.
Ну так лучше давай этот плащ
В ширину под собою расстелим. (1953)

Настойчивость, с которой повторяется мотив «перевитости (обвитости)», сразу бросается в глаза. А вместе с тем приходит на память и еще одно стихотворение, на важность того же мотива в котором уже давно обратили внимание исследователи.[148] Это стихотворение К. Н. Батюшкова «Вакханка»:

Эвры волосы взвевали,
Перевитые плющом;
Нагло ризы поднимали
И свивали их клубком.
Стройный стан, кругом обвитый
Хмеля желтого венцом…

И здесь хмель — одно из ключевых слов. И появление плюща и хмеля у Пастернака столь же не случайно, как и в «Вакханке». В батюшковском стихотворении о вакханалии, экстатическом шествии, посвященном греческому богу вина, винограда, виноделия, плодоносящих сил земли и растительности вообще, Дионису, или Вакху (в частности «растительное прошлое этого бога подтверждается его эпитетами: Эвий („плющ“, „плющевой“), „виноградная гроздь“,[149] плющ и хмель возникают как совершенно необходимые аксессуары культа).

И финал „Хмеля“ соотносится с батюшковским,

ср.:

…Ну так лучше давай этот плащ
В ширину под собою расстелим. („Хмель“)

и

Я настиг — она упала! И тимпан над головой!..(„Вакханка“)

По поводу финала „Вакханки“ Ю. М. Лотман заметил, что паузой (пропуском ударения в метрической схеме — А.А.) достигается чисто батюшковский прием: „в эротической сцене действие внезапно обрывается и внимание переносится на детали эстетизированного антуража, которые тем самым получают значение эвфемизмов…“.[150]

Финал „Хмеля“ тоже можно воспринять как своего рода эвфемизм, вообще-то Пастернаку несвойственный, ибо за поэтом закрепилась, и не без основания, репутация „все смело говорящего вслух“. При этом, что удивительно и особенно редкостно, никакого эффекта снижения чаще всего не возникает. Он свободно может закончить стихотворение такой, например, пуантой: „Пахнет свежим воздухом навоз“, — поставив в сильную позицию абсолютного конца слово, прямо скажем, не очень поэтическое. Нет надобности приводить всем известные „Скрещенья рук, скрещенья ног“ или „как женщину берут“ и т. д.

Но вернемся к „Вакханке“ и заметим, что название и основной пафос ее прямо отзовутся еще в одном тексте Пастернака, написанием пятью годами позже „Хмеля“. Речь идет о „Вакханалии“, одном из важнейших стихотворений в книге лирики „Когда разгуляется“ (1956–1958), да и у позднего Пастернака в целом. Оно непосредственно обнажает прочные связи, установившиеся в пастернаковском поэтическом мире между мотивами (темами) творчества и страсти, причем последняя берется в обоих главных, столь разнящихся своих значениях: страсть как страдание и страсть как любовный порыв. Состояния же творческого вдохновения и влюбленности, в свою очередь, часто (и вполне традиционно) предстают у Пастернака в виде священного опьянения. Например:

Нипочем вертихвостке
Похождений угар,
И стихи, и подмостки,
И Париж, и Ронсар…
………………………
То же бешенство риска,
Та же радость и боль
Слили роль и артистку,
И артистку и роль.
Сколько надо отваги,
Чтоб играть на века…
…Как играет вино,
Как играть без отказа
Иногда суждено…
………………..
Средь гостей танцовщица
Помирает с тоски.
Он с ней рядом садится,
Это ведь двойники.
Эта тоже открыто
Может лечь на ура
Королевой без свиты
Под удар топора.

Об этом стихотворении, в котором с одинаковой силой звучат как христианская, так и дионисийская темы

(У Бориса и Глеба
Свет и служба идет.
Лбы молящихся, ризы
И старух шушуны
Свечек пламенем снизу
Слабо озарены.
…………..
Где-то пир, где-то пьянка,
Именинный кутеж.
Мехом вверх, наизнанку
Свален ворох одеж
……………..
… буйство премьерши…),

сам Пастернак писал: „Я это задумал под знаком вакханалии в античном смысле, т. е. в виде вольности и разгула того характера“ который мог считаться священным и давал начало греческой трагедии, лирике и лучшей и доброй доле ее общей культуры».[151]

По поводу другого пастернаковского стихотворения Т. Венцлова замечает, что тема вина ведет к дионисийской карнавальной стихии, связанной с семантикой смерти и возрождения, а пиры Евангелия ведут к кульминации — тайной вечере.[152]

Собственно, в таком соположении для историка мировой культуры нет ничего неожиданного и нового. Так, например, многие исследователи христианства считают «Иисуса Христа мифическим образом, созданным на основе тотемических верований или земледельческих культов (особенно культов умирающего и воскресающего бога), подобно культу Осириса, Диониса, Адониса и др.»[153]

Итак, можно с достаточной долей уверенности сказать, что стихотворение «Хмель», косвенно напоминая о Вакхе-Дионисе, таким образом, содержит в подтексте и темы Христа, крови и страдания и по праву занимает свое место в одном из лучших поэтических циклов Б. Пастернака.

Примечания:

1

Лихачев Д. С. Внутренний мир художественного произведения // Вопросы литературы, 1968.№ 8.

14

Об эзотерических интерпретациях Евангелия от Иоанна см.: Успенский П. Д. Новая модель вселенной. СПб., 1993. С. 162–220. См. также замечание Дм. Мережковского в «Иисусе неизвестном»: «Знает-помнит все, что было и будет, но людям не может сказать; мучается мукой вечной немоты, несобщимости» (Мережковский Д. Иисус неизвестный // Домашнее чтение. 1997. № 9 (117). С.6.

15

Слово жизни. Новый завет в современном переводе. М., С.113.

148

См., например: Гуковский Г. А. Пушкин и русские романтики, М., 1965.

149

Мифы народов мира. М., 1991. T.I. С. 380.

150

Лотман Ю. М. Анализ поэтического текста. Структура стиха. Л., 1972. Гл. 17.

151

Пастернак Б. Л. Собрание сочинений: В 5 т. М., 1989–1990. Г. 2. С. 639 (см, об этом: Якобсон А. «Вакханалия» в контексте позднего Пастернака // Почва и судьба. Вильнюс; М., 1992. С. 101–153).

152

Венцлова Т. О подтексте «Пиров» Пастернака // Cultural Mythologies of Russian Modernism. Berkley, 1992. P. 382–393.

153

Мифы народов мира. Т. 1. С.499.