Джеральд Смит (Англия). «КОЛЫБЕЛЬНАЯ ТРЕСКОВОГО МЫСА» (1975)

Колыбельная Трескового мыса (фрагмент)
XII
Дверь скрипит. На пороге стоит треска.
Просит пить, естественно, ради Бога.
Не отпустишь прохожего без куска.
И дорогу покажешь ему. Дорога
извивается. Рыба уходит прочь.
Но другая, точь-в-точь
как ушедшая, пробует дверь носком.
(Меж собой две рыбы, что два стакана.)
И всю ночь идут они косяком.
Но живущий около океана
знает, как спать, приглушив в ушах
мерный тресковый шаг.
Спи. Земля не кругла. Она
проста длинна: бугорки, лощины.
А длинней земли — океан: волна
набегает порой, как на лоб морщины,
на песок. А земли и волны длинней
лишь вереница дней.
И ночей. А дальше — туман густой:
рай, где есть ангелы, ад, где черти.
Но длинней стократ вереницы той
мысли о жизни и мысль о смерти.
Этой последней длинней в сто раз
мысль о Ничто; но глаз
вряд ли проникнет туда, и сам
закрывается, чтобы увидеть вещи.
Только так — во сне — и дано глазам
к вещи привыкнуть. И сны те вещи
или зловещи — смотря, кто спит.
И дверью треска скрипит.

1975 (Англия)

Поэма «Колыбельная Трескового мыса» (дальше — КТМ) была написана в 1975 году и включена в сборник, составленный Вл. Марамзиным и JT. Лосевым из стихов Бродского, сочиненных после изгнания в 1972 году[72]. Большое значение этого произведения в творческом развитии Бродского давно получило признание[73], но ему пока не уделяли должного внимания, особенно его стиховой форме; нет ни одной статьи, в которой бы подробно освещался этот аспект[74]. В настоящей статье мы сначала предлагаем систематический анализ формальной стороны поэмы, начиная со структурного уровня стихотворной строки. Затем рассмотрим отношения между данными, выявленными в процессе этого анализа, и синтаксисом произведения на уровне предложения. Нужный методологический подход был выработан нами несколько лет тому назад при изучении еще одного крупного произведения Бродского[75], на основе общепринятых квантитативных методов современного русского стиховедения[76].

Текст КТМ разделяется типографически на 12 частей, пронумерованных автором римскими цифрами. В каждой части по 5 строф из шести строк каждая[77]. Хотя эти строфы одинаковы по количеству строк, их рифмовка неодинакова. Уже без помощи подсчетов ясно, что строки в нечетных частях, как правило, длиннее, чем в четных. Длина и ударяемость строк в частях обоих типов меняются так, что при общем единообразии возникают непредсказуемые вариации. Более того, ударяемость этих строк не совместима ни с двухстопными, ни с трехстопными размерами стандартного метрического репертуара современной русской поэзии. Чтобы выяснить стихотворную структуру КТМ, перечисленные признаки будут подвержены количественному анализу.

Для начала было подсчитано количество слогов в каждой строке. При этом были оставлены без внимания безударные слоги после рифмующего гласного в конце строки, в то время как безударные слоги в начале строки включились в подсчет; эти признаки составят предмет особого изучения на более поздней стадии работы. Оказалось, что 360 строк, из которых состоит текст, слагаются в общей сложности из 3927 слогов.

Из этого следует, что среднее число слогов на каждую часть — 327,2; среднее число слогов на строфу — 65,4; среднее число слогов на строку — 10,9. Эти цифры дают некий знаменатель, на фоне которого можно оценить вариации на более низких уровнях структуры произведения.

Самым заметным элементом вариантности в КТМ, как уже было сказано, является разница между четными и нечетными отрезками по отношению к длине строки. С тем чтобы уточнить эту разницу, были проведены подсчеты для каждой из двух типов отрезка отдельно. Результаты даны в таблице 1.

По таблице видно, что действительно существует хорошо выделенная разница между четными и нечетными частями с точки зрения силлабического веса: нечетные части всюду имеют перевес примерно на 25 %.

Помимо этого, силлабический вес меняется на протяжении произведения, по-разному в разных частях. Силлабический вес нечетных частей уменьшается прогрессивно с начала до конца произведения, но с перебоем в части V, где налицо небольшой подъем. Четные же части уменьшаются в целом, но с двумя перебоями: между IV и VI, и опять между VI и VIII, где в обоих случаях происходит легкий подъем. Самая последняя часть, четный, на два слога тяжелее части IV. Но последняя нечетная часть (XI) все еще превышает первую четную (II) на целые 40 слогов. На уровне части, следовательно, Бродский устанавливает два типа ритма в произведении как целом: альтернирующий ритм с одной части до следующей и всеобъемлющий ритм облегчения с начала до конца. Это облегчение непрямолинейно в четных частях; здесь в конце появляется противоречивый момент, с целью, наверное, отметить конец произведения, но также, можно предположить, чтобы избежать той предсказуемости, которую, как известно, автор не чтил.

Возникает вопрос о том, почему Бродский захотел придать структуре произведения такой четко выраженный облик, и ответ нетрудно найти: различия между нечетными и четными частями призваны формально маркировать противопоставление в содержании этих двух главных составных частей. В этом отношении они различаются достаточно однозначно с начала вплоть до отрезка VIII, т. е. на протяжении двух третей текста. В нечетных отрезках Бродский со всей свойственной ему проницательностью описывает природные и человеческие черты названной в заглавии произведения местности, — Тресковой мыс на берегу штата Массачусетс. В четных же частях автор прежде всего оценивает свои мысли и ощущения о недавнем своем перемещении из старого дома, России, в новый дом, США, и уделяет больше внимания первому, чем второму. В нечетных частях его манера в общем описательна, конкретна и безлична, в то время как в четных частях он аналитичен, абстрактен и субъективен. В нечетных частях стоит жаркая душная погода, особенно когда подступает темная ночь; в четных же частях тоже часто темно, но широта более северная и температура низкая[78].

В качестве примера мы возьмем по одной строфе из каждой серии частей. В первой строфе части V преобладают имена нарицательные, что особенно характерно для нечетных строф. Здесь тоже можно оценить характерный синтаксис КТМ в целом: перед ядром главного предложения с переставленными глаголом и подлежащим размещаются причастный и деепричастный обороты, и вслед за ним идет еще один деепричастный оборот и придаточное предложение, заканчивающееся не в конце строфы, а в середине ее последней строки

В городках Новой Англии, точно вышедших из прибоя,
вдоль всего побережья, поблескивая рябою
чешуей черепицы и дранки, уснувшими косяками
стоят в темноте дома, угодивши в сеть
континента, который открыли сельдь
и треска. Ни треска, ни

[сельдь, однако же, тут не сподобились гордых статуй…]

В начальной строфе части VI синтаксис такой же сложный, но здесь существительные относятся не к предметам, а к понятиям:

Потому что поздно сказать «прощай»
и услышать что-либо в ответ, помимо
эха, звучащего как «на-чай»
времени и пространству, мнимо
величавым и возводящим в куб
все, что сорвется с губ,

[я пишу эти строки, стремясь рукой…]

На основании этих двух примеров можно предположить, что вышеупомянутая средняя длина строки в двух сериях частей (12,4 слогов в нечетных, 9,4 в четных) прикрывает определенные вариации между шестью индивидуальными строками, из которых составляется каждая строфа. В таблице 2 показана средняя длина строк по порядку в строфе:

Таблица 2. Средняя длина строк в строфах двух серий

Можно заключить, что средняя длина строки (без клаузул, как уже было сказано) в двух сериях меняется, зато последовательно и целесообразно, по образцу прогрессивного убавления. Таким образом, вариации в длине строк в строфе выражают на более низком структурном уровне тот самый ритм, который наблюдается в силлабическом весе частей на протяжении произведения как целого. В 2-й и 3-й строках между тем происходит небольшой перебой, поскольку в нечетных частях 3-я строка чуть длиннее 2-й строки, а в четных частях 2-я и 3-я строки равны, притом короче 1-й строки меньше чем на один слог. В обеих сериях наблюдается крутое снижение с 5-й строки на 6-ю, последняя строка везде явным образом самая короткая в строфе, притом равная в четных и нечетных частях. Соответственно в двух сериях масштаб уменьшения варьируется на протяжении строфы по-разному: в нечетных первая строка длиннее последней почти на 9 слогов, в то время как в четных разница не больше 4 слогов. Перечисленные перебои не вредят ясности основополагающего облика строфы. Конечно, в тексте КТМ как целом можно найти достаточно много явно аномальных строк; реальная длина строки достигает 20 слогов на одном конце диапазона и 4 слогов на другом[79].

На 1444 из 3927 слогов текста КТМ падает ударение: это дает в среднем 120,3 на часть, 24,1 — на строфу, 4,0— на строку. Соотношение ударных и безударных 1:2,7, т. е. близко к соответствующему соотношению в нейтральной, метрически не урегулируемой, русской прозе и меньше, чем в двухстопных размерах[80]. Естественно ожидать, что ударяемость на часть, на строфу и на строку будет меняться в соответствии с количеством слогов в этих подразделениях, и это ожидание оправдывается на самом деле. В нечетной серии 770 ударений, что дает в среднем 128,3 на часть, 25,6— на строфу, 4,3— на строку; в четной же серии всего 674 ударения, в среднем 112,2 на отрезок, 22,4— на строфу, 3,7 — на строку.

Опять было бы естественно ожидать, что ударяемость строк будет прямо соответствовать их длине, уменьшающейся, как мы видели, в течение строфы. В таблице 3 представлены средние числа ударений на каждую строку в строфе:

Таблица 3. Средняя ударяемость строки в двух сериях

Такое распределение соответствует распределению разных по длине строк (см. таблицу 2), но не прямо пропорционально ему. Между 1-й строкой и 5-й средняя ударяемость падает, но незначительно (меньше, чем единица), и затем резко падает в последней строке строфы. Зато ударяемость последней строки чуть выше в более коротких строках четных частей, чем в более длинных строках нечетных частей.

Вариации в длине и ударяемости строки явно не могут не влиять на соотношение ударений/слогов в двух сериях. Соответствующие данные расположены в таблице 4.

Таблица 4. Соотношение ударений/слогов на строку в строфе

По данным таблицы 4 можно заключить, что общая ударяемость значительно выше в четных частях, чем в нечетных, которые «тяжелее» четных по отношению к числу слогов в строке. На протяжении нечетных строф ударяемость поднимается с 1-й строки на 2-ю, затем держится приблизительно на том же уровне на три строки, потом падает в 5-й строке и опять поднимается в 6-й. Ударяемость четных частей неизменно выше, чем в нечетных, за исключением 5-й строки, которая является аномальной, как мы уже видели, в строфах четных частей. Процитируем в качестве хотя бы одного примера того, как функционируют вышеуказанные «нормы», — в данном случае от обратного, — 7-ю строку XI части, которая выступает как 1-я строка в строфе. Тут Бродский очень эффективно располагает высокую ударяемость (7 ударений на 14 слогов) там, где ее меньше всего ожидают, с тем чтобы предварить появление самой дерзкой метафоры в КТМ как целом:

Состоя из любви, грязных снов, страха смерти, праха,
<…> тело служит <…> крайней плотью пространства…

С тем чтобы продемонстрировать вышеупомянутые качества нечетных частей, можно цитировать 3-ю строфу III части, в которой счет слогов в строках по порядку 14, 14, 12, 13, 10 и 9, и в них соответственно 5, 5, 6, 5, 4 и 2 ударения. Соотношение ударяемость/слоги, следовательно, такое: 2,8; 2,8; 2,0; 2,6; 2,5; 4,5. Точно так же, как в предыдущих примерах, тут наблюдается своеобразная игра между синтаксисом и стихосложением: одно законченное предложение начинается и кончается в середине строки, а вокруг него окончания придаточных предложений совпадают с окончаниями строк. Строфа заканчивается на безударном рифмующем слоге — прием, особенно характерный в стихотворной практике Бродского после 1972 года[81]. Строфа начинается в середине предложения после фразы «И надо» (предлог):

всем пылают во тьме, как на празднике Валтазара,
письмена «Кока-Колы». В заросшем саду курзала
тихо журчит фонтан. Изредка вялый бриз,
не сумевши извлечь из прутьев простой рулады,
шебуршит газетой в литье ограды,
сооруженной, бесспорно, из

[спинок старых кроватей,]

Как пример четных частей можно взять первую строфу IV части, в строках которой счет слогов 14–11—10—11–10—6 и ударяемость 5–4—4—4–3—2; соотношение ударяемость/слоги, следовательно, 2,8–2,7—2,5–2,7—3,3–3,0. Здесь опять конец предложения находится в середине строки:

Перемена империи связана с гулом слов,
с выделеньем слюны в результате речи,
с Лобачевской суммой чужих углов,
с возрастанием исподволь шансов встречи
параллельных линий (обычной на
полюсе). И она,

[перемена, связана с колкой дров…]

Прочтя вышецитированные строфы, нетрудно заметить, что в КТМ словесные ударения расположены не произвольно, а, наоборот, как правило, сосредоточиваются в некоторых определенных местах в строке. Чтобы определить, где именно в строке находятся ударения, мы рассчитали, сколько раз каждый слог в строке несет ударение, притом начиная не с начала строки, а с ее конца, справа налево. В таблице 5 мы предлагаем соответствующие цифры отдельно для нечетных и четных отрезков, принимая в расчет последние 13 мест. Цифры даются как % от 180, т. е. от общего числа строк в каждой серии частей, несмотря на то, реально или нет имеется слог в данном месте левее от 4-го слога с конца (длины самой короткой строки).

Эти цифры подтверждают, что расположение ударений в строках обеих серий частей образует четкий ритмический рисунок. Как и следует ожидать, самым сильным является рифмующий слог в конце строки (но вспомним, что он не всегда несет ударение); перед ним неизменно стоит безударный слог. 3-й слог с конца занимает третье место по ударяемости в обеих сериях. Перед ним идут два слабых слога, 4-й и 5-й, притом 5-й значительно слабее 4-го, 6-й слог с конца занимает второе место но ударяемости, и перед ним еще раз идут два более слабых слога, 7-й и 8-й, но на этот раз первый слабее второго, 9-й слог занимает четвертое место в строке по ударяемости, но перед ним строки четных и нечетных частей расходятся, очевидно, потому, что четные в среднем короче нечетных. В строках четных частей, более длинных, продолжается прежнее расположение: два более слабых слога, 10-й и 11-й, перед которыми идет сильный 12-й слог; затем ударяемость падает в 13-м слоге. В четных же частях недостает строк, имеющих 10 слогов или больше, чтобы статистика была бы значима. В целом различие между сильными и слабыми слогами увеличивается к концу строки.

Возникает вопрос о том, до какой степени такое чередование сильных и слабых мест появляется в отдельных строках строфы; можно a priori предположить, что, между прочим, уменьшение в длине и ударяемости к концу строфы может подействовать на ритмический рисунок. В таблице 6 представлена ударяемость последних 13 слогов в строке, каждый отдельно. Поскольку тут количества низкие, даются не %, а чистые цифры.

Бросается в глаза аномальность последней строки в нечетных частях: здесь сильное ударение падает на 4-й слог с конца, а не на 3-й с конца, и в этом отношении еще раз различаются друг от друга нечетные и четные части[82]. Всё остальное совпадает с общим рисунком, за исключением 8-го и 9-го слогов 4-й строки и 8-го слога 5-й строки. Разница в рисунке здесь несомненно связана с тем, что эти строки короче остальных; в них появляется в более левых местах строки слабое упорядочение, характерное для начала строки, вместо более высокого упорядочения, характерного для конца и середины. В четных же частях последняя строка не аномальна, и неизменно сохраняется общий рисунок, ослабевая, как и можно было ожидать, в 9-м слоге 5-й строки, где опять приближаемся к началу строки.

Всё, что было сказано пока о профилях ударений в разных строках строфы и в КТМ в целом, имеет отношение прежде всего к окончанию строки. Если обратить внимание на начало строки, то необходимо прежде всего классифицировать первые 3 слога по признаку ударяемости (+) и неударяемости (—). В таблице 7 даны результаты такой процедуры; здесь даются отдельные цифры для строк в четных и нечетных частях.

Еще раз наблюдается определенная закономерность в стихосложении КТМ: самый частый зачин, появляющийся более чем в половине всех строк, — анапестический (Ь); дактилический зачин (+) появляется примерно в одной четверти всех строк, и на третьем месте стоит двухударный НК

Все, вместе взятые, эти три типа зачина насчитывают больше чем 90 % всех строк. Общее свойство у них — слабый второй слог. Сильный второй слог (— + —) появляется не более чем в 16 из всех 360 строк КТМ.

Расположены эти зачины неодинаково в нечетных и четных частях. В то время как анапестический зачин встречается чаще всех других в обеих сериях, он появляется вдвое чаще в нечетных, чем в четных частях. Это происходит из-за расположения дактилического зачина, который появляется в четных частях почти на 25 % чаще, чем в нечетных. Такую тенденцию можно объяснить в терминах компенсации между более длинными и более короткими строками: когда в зачине два слабых слога, укорачивается длина строки от первого до последнего ударения в более длинных нечетных частях, но если строка начинается с ударным слогом, увеличивается длина более коротких строк в нечетных отрезках.

Мы не будем обсуждать распределения зачинов по шести строкам строфы. Зато стоит обратить внимание на два признака. Во-первых, поскольку анапестический зачин присутствует только в 6 из 30 строф, его встречаемость значительно ниже среднего в концевой 6-й строке четных частей; еще раз аномальной оказывается 6-я строка. Во-вторых, в 3-х и 4-х строках нечетных частей появляется анапестический зачин только в 12-й и 13-й соответственно из общего количества 30 строф КТМ. Во всех трех случаях разница возникает из-за повышения дактилических и двухударных зачинов.

Господствующий зачин ярче всего выступает в 9-кратном употреблении одного и того же анапестического слова как окончания предложения по меньшей мере один раз в каждой нечетной части; эта структура никогда не появляется в первой строфе данной части, но всегда открывает первую строку строфы:

Духота. Светофор мигает, глаз превращая в средство (I, строка 13)

Духота. Сильный шорох набрякших листьев, от (I, 25)

Духота. На ступеньках закрытой биллиардной некто (III, 7)[83]

Духота. Человек на веранде с обмотанным полотенцем (V, 13)

Духота. Неподвижность огромных растений, далекий лай (V, 25)

Духота. Толчея тараканов в амфитеатре тусклой (VII, 7)

Духота. Даже тень на стене, уж на то слаба (VII, 25)

Духота. Так спросонья озябшим коленом пиная мрак (IX, 19)

Духота. Только если, вздохнувши, лечь (XI, 19)

В четных частях КТМ точного эквивалента нет, но есть контрастная параллель, по которой в начале строки находится целый ряд утверждений от первого лица (первое лицо полностью отсутствует в нечетных отрезках)[84]:

Я сменил империю. Этот шаг (II, З)[85]
я прошел сквозь строй янычар в зеленом (II, 8)
Я заснул. Когда я открыл глаза (II, 25)
Я увидел новые небеса (II, 27)
я пишу эти строки, стремясь рукой (VI, 7)
я имел искусство деленья литра (VI, 21)

По поводу явных вариаций в тексте КТМ раньше было сказано, что рифмовка не везде одинакова. При подробном разборе оказывается, что эти перемены строго урегулированы. Для начала, различается рифмовка в четных и нечетных частях, и в этом отношении они отличаются друг от друга настолько же, насколько по признаку средней длины строк. Четные части неуклонно рифмуются аВаВсс (прописные буквы означают мужские рифмы, строчные — женские), т. е. после четверостишия следует двустишие. В нечетных же частях эта общая схема реализуется наоборот, т. е. за двустишием идет четверостишие. При этом клаузулы меняются в течение части и по строгому порядку: в первых трех строфах схема ААВссВ и в пятой и шестой ааВссВ (есть одно исключение, о котором речь пойдет ниже). Выбирая рифмовку, Бродский работает в контексте твердо установленных условностей русского стихосложения, по которым применяются разные сочетания мужских и женских окончаний, но в подавляющем большинстве строфа заканчивается мужским окончанием. В КТМ Бродский маркирует четные и нечетные части посредством рифмовки, более тесно связанной с концовкой, и отсюда естественно вытекает, что последняя строфа последней, XII части заканчивается мужской клаузулой. Как мы вскоре убедимся при разборе синтаксического строя КТМ, выбор рифмовки тоже имеет значение для относительного веса двух серий частей.

Нелегко решить, как лучше подытожить и сформулировать набор формальных признаков, выявленных до сих пор. КТМ — явно полиметрическая композиция в силу различий между четными и нечетными частями, но она не полисистемная. Раньше было замечено, что структура строки в обеих сериях не укладывается ни в двусложные, ни в трехсложные схемы стандартного метрического репертуара современной русской поэзии[86]. Но в дольник же она укладывается, ввиду того что интервалы между сильными местами в строке почти все или односложные, или двусложные, или же, если какой-то потенциально сильный слог и не носит словесного ударения, интервал колеблется преимущественно в рамках от 3 до 5 слогов. В подавляющем большинстве русские стихотворения XX столетия, написанные дольником, имеют постоянное число сильных мест в строке, чаще всего 3 или 4[87]. Встречается и чередующийся 4—3-иктный дольник, особенно у Маяковского. Но нет какой-либо твердой традиции сочетаемости такого типа, который встречается в КТМ. Как мы видели, число сильных слогов в строке в общей сложности уменьшается на протяжении 6-строчной строфы, но при этом нет никакого жесткого упорядочения. Стихотворная форма КТМ как будто располагается где-то между двумя типами метрических структур, стандартных в силлаботоническом стихосложении, — разностопной (с постоянным чередованием) и вольной (без постоянного чередования). Можно условно сформулировать метрическую схему нечетных отрезков КТМ как Dk666543AABccB/aaBccB и четных отрезков как Dk555443aBaBcc. Такие формулировки, однако, не отражают высокометризованного окончания строки в двух сериях. Несмотря на хорошо известную тенденцию в дольнике к установлению постоянных интервалов, метризованное свойство конца строки в КТМ напрашивается на классификацию скорее как логаэд, чем как дольник.

Какие соображения привели Бродского к изобретению такой своеобразной стихотворной формы? Основные соображения как будто очевидны. С одной стороны, он сохраняет общепризнанные (и часто воспетые им самим) преимущества строгой формы. С другой стороны, он создает уникальную форму, специфическую для этого одного произведения; найдя эту форму, он индивидуализирует текст, т. е. отделяет его от современных и более ранних текстов с их установленными семантическими ассоциациями[88]. К тому времени, когда он приступил к сочинению КТМ, Бродский как будто считал, что выразительный потенциал стандартного силлаботонического репертуара для него исчерпан; он уже свыше 15 лет работал с ним (в своем собственном своеобразном варианте). Он пришел, кажется, к логическому выводу, что пора отойти от двусложников и трехсложников, заменить их дольником, но «взять нотой выше» посредством отхода от обыкновенных равноиктных строк и вместо них выработать внутри дольника разноиктные и вольные категории, которые с XVIII века выступают как хорошо усвоенные, но оставшиеся маргинальными подгруппы двусложных и трехсложных размеров. В случае КТМ он вдобавок решил, что нужно формальным способом отметить два главных тематических центра произведения.

Уже было замечено, что в одном случае наблюдается уклон от порядка рифмовки в нечетных частях: 3-я строфа I отрезка рифмуется ААЬССЬ; таким образом, это уникальный случай, где в нечетных частях строфа заканчивается на мужской клаузуле. Неудивительно, что эта строфа выполняет специальную тематическую роль: в ней появляется субъективный момент, характерный для четных отрезков, в контексте преимущественно объективной тематики нечетных строф, и притом место действия переходит от пейзажа на внутренность дома. Мы уже цитировали первую строку этой строфы:

Духота. Светофор мигает, глаз превращая в средство
передвиженья по комнате к тумбочке с виски.
Сердце замирает на время, но все-таки бьется: кровь,
поблуждав по артериям, возвращается к перекрестку.
Тело похоже на свернутую в рулон трехверстку,
и на севере поднимают бровь.

Перемена рифмовки в последних двух строфах каждой нечетной части тоже связана с этим тематическим ходом, который происходит всё чаще и чаще на протяжении текста КТМ. В I отрезке, после перемены в 3-й строфе, только первая строчка 4-й строфы продолжает личную тему, и сразу же после нее возвращается описательная тема:

Странно думать, что выжил, но это случилось. Пыль
покрывает квадратные вещи. Проезжающий автомобиль <…>

В III части субъективная тема присутствует в 1-й строфе и отсутствует в 4-й и 5-й. В V отрезке 4-я и 5-я строфы переходят полностью на абстрактную тематику; процитируем их первые три и последние три строки:

Потому что часы продолжают идти непрерывно, боль
затухает с годами. Если время играет роль
панацеи, то в силу того, что не терпит спешки <…>

В настоящих трагедиях, где занавес — часть плаща,
умирает не гордый герой, но, по швам треща
от износу, кулиса.

VII часть перекликается с III частью: начальная строфа касается субъективного, последние две строфы — описательны.

Начиная с VIII части меняется тематический план, но не совсем: например, в 3-й строфе XI части тема Трескового мыса суммируется вкратце, с буквальным повторением первого предложения произведения, на этот раз с добавочной фразой:

Восточный конец Империи погружается в ночь — по горло.

Как мы уже видели, в остальных нечетных частях (IX и XI) сохраняется лейтмотив духоты; в четной X части продолжается исключительный признак этих частей, речь от первого лица:

Опуская веки, я вижу край (X, 1)
Местность, где я нахожусь, есть рай (X, 3)
Местность, где я нахожусь, есть пик (X, 13)

Но в то время как до VIII отрезка проводится ряд контрастов между тематикой нечетных и четных частей, текст КТМ теперь переходит на контрасты внутри обеих. В четных частях появляется тема Америки, связанная с ощущением героя — пусть непрочным, — что ему удалось выжить. Эти контрасты даже более абстрактны, чем предыдущие контрасты в четных частях; они удаляются оттого, что условно можно назвать реальным, и приближаются к фантастическому или мифическому:

Есть крылатые львы, женогрудые сфинксы. Плюс
ангелы в белом и нимфы моря, (VIII, 7–8)

КТМ решительно уходит от правдоподобия в двух последних строфах этой части; они передают знаменитую песню трески. На самом деле важнейший элемент, с помощью которого остальные части продолжают первые семь частей, — это постоянное сравнение. Но теперь, вместо сравнения между описанием и размышлением, характерным для начальной части произведения, Бродский приводит сравнения между двумя отвлеченными категориями, самые важные среди которых имеют дело с двумя измерениями, например, в первой строке песни трески: «Время больше пространства, Пространство — вещь». Развивая понятия, выраженные в песне, автор теперь раскрывает смысл заглавия произведения: он убаюкивает самого себя в своем новом местожительстве, внимая без тревоги треске, которая, а за ней другие стучат в его дверь, прося милостыни. Как явствует из вышесказанного, тематический переход в VIII части не подчеркивается с помощью какой-либо перемены формальных приемов; Бродский предпочитает довести до конца произведения то чередование частей, с которого оно начинается, и тем самым подчеркнуть его целостность.

Целостность достигается не только посредством стихосложения, но равным образом посредством синтаксиса. Выше было сказано в связи с несколькими приведенными цитатами, что в КТМ часто наблюдается противопоставление синтаксических и метрических единиц. Подробное изучение этого приема опять выявит некоторые закономерности, как и в случае структуры произведения на других уровнях.

Текст КТМ состоит из 194 предложений. При разборе этих предложений будут учтены те слоги, которые составляют женские окончания, тем самым доведя общее число слогов в тексте до 4083 вместо прежних 3927. Большинство из этих добавочных слогов, возникших в результате употребления разных рифмовок, находится в нечетных частях, что усиливает разницу между ними в отношении слогового веса; среднее число слогов на нечетную часть теперь достигает 389,5, на строфу 77,9; и на четную часть 291,0, на строфу 58,2 слога. В таблице 8 даются распределение и длина предложений на отрезок.

Оказывается, что в двух сериях почти равное количество предложений. Еще замечательнее, что диапазон числа предложений на строфу почти равен в двух сериях: максимум 22 в нечетных и 23 в четных, минимум 10 в обеих; эти крайности притом расположены симметрично, — максимум находится в первой нечетной части (I) и в последней четной (XII), минимум же в предпоследней нечетной части (IX) и во второй четной с начала (IV). В IV части в обеих сериях (VII и VIII) по 19 предложений. Неудивительно, что предложения значительно длиннее в нечетных частях, чем в четных. Разница особенно велика в крайних случаях; в частях из 22/23 предложений средняя длина предложения превышает среднюю длину в частях из 10 предложений примерно на целые 6 слогов.

Если посмотреть не на абстрактную статистику, а на реальные предложения, составляющие текст, то выходит, что их длина значительно варьируется. Самое длинное предложение в КТМ содержит 115 слогов; оно занимает первые две строфы VI части. Средние цифры, проставленные в таблице, скрывают тот факт, например, что одно из трех односложных предложений находится в начале последней строфы той же самой части; второе из них находится в 1-й строке последней строфы XI части, и третье — в начальной строке 3-й строфы XII части.

С точки зрения стихосложения не менее важно, чем длина предложения, расположение в строке его начала и конца, т. е. отношение между его границами и границами стихотворных единиц на разных уровнях. При изучении КТМ оказывается, что часть является не только метрической единицей, но и синтаксической. Такое совпадение не наблюдается на более низких уровнях стихотворной структуры; как легко можно было убедиться на примерах, процитированных выше, границы строф не всегда совпадают с границами предложений, а с границами строк — еще реже. Информация об этом представлена в таблице 9, для двух серий отдельно. Здесь не учтено, где именно в строке заканчивается предложение.

Вырисовывается ритм уменьшения по отношению к числу окончаний предложений на строку, напоминающий то, что происходит на других уровнях структуры КТМ: падая в общем прогрессивно с 1-й по 5-ю строку, он в последней строке в строфе резко поднимается. В этом отношении предсказуема весомость последней строки, поскольку примерно каждое четвертое из общего числа предложений заканчивается где-то в последней строке или в конце ее. Из остальных данных в таблице 9, однако, немногое совпадает с тем, что можно назвать «нормальной практикой» во взаимоотношениях между окончаниями предложения и шестистрочной строфой, за возможным исключением того, что 5-й строке количество окончаний низкое. В этом отношении было бы естественно ожидать, что главные синтаксические подразделения текста будут прямым способом соотноситься с подразделениями строфы, указанными рифмовкой. Оказывается, однако, что второе место по частоте окончаний предложений занимает 1-я строка строфы, на которой никогда не заканчивается подразделение рифмовки. В нечетных частях, в которых структура рифмовки — 2+4, предложения оканчиваются чаще в 1-й строке, чем во 2-й; и на третьем месте после 6-й и 1-й строк стоит 3-я же строка, на которой начинается катренная часть рифмовки. В четных частях, где структура рифмовки — 4+2, предложения заканчиваются гораздо чаще в 5-й строке, чем в нечетных частях, тем самым подсказывая, что 5-я и 6-я строки не стремятся образовать некую синтаксическую единицу, которая отражала бы двустишие, находящееся в рифмовке на этом месте. Также заметно, что общее количество окончаний предложений в 4 строках гораздо ниже, чем в 1 и 2 строках, которые принадлежат к одной и той же рифменной структуре.

Можно предположить, что границы предложений будут совпадать не только с подразделениями рифмовки, но что они также будут совпадать с концами строк. Мы уже видели несколько примеров того, как Бродский часто предпочитает оканчивать предложение в середине строки. В таблице 10 размещены статистические данные об этом признаке. Здесь подсчитано число окончаний предложений после каждого слога в строке и еще в конце строки (и для мужских, и для женских клаузул) в двух сериях.

Итак, больше чем одна половина всех предложений в КТМ (109 из 194) заканчиваются в конце строки; зато 85 из 194, чуть меньше 44 %, тем не менее заканчиваются в каком-то другом месте. Мы не располагаем какими-нибудь подробными статистическими данными по этому признаку в стихах других авторов, но можно предположительно утверждать, что замеченное отличие крупных метрических единиц от крупных синтаксических единиц — исключительное и составляет специфический признак стиля Бродского[89]. Особенно заметно, что присутствуют синтаксические границы после 5-го слога и даже после последнего слога перед рифмующим слогом, — места в стихе, где реже всего ожидается такая граница. Концентрируются синтаксические границы тоже в начале строки. В таблице 11 мы пересчитали цифры таблицы 10, с тем чтобы счет шел слева направо, с начала строки, а не с конца. Исключены здесь концы предложений, которые совпадают с концом строки.

Можно видеть, что те 9 строк, которые начинаются с анапестом длиной в одно предложение, не уникальны: строк этого типа не меньше шестнадцати. Еще замечательнее тот факт, что Бродский шесть раз заканчивает предложение после 2-го слога в строке, и в трех случаях даже после ее 1-го слога.

Созданный разной длиной предложений и расположением их пределов ритм становится еще сложнее и тоньше из-за взаимодействия с более низкими уровнями структуры предложения. В качестве примера того, как работает Бродский в этом отношении, можно процитировать 3-ю строфу с конца произведения. Строфа состоит из пяти предложений, ни одно из которых не совпадает с какой-нибудь метрической единицей; среди них только второе и пятое заканчиваются в конце строки. Вместо этого как всё предложение, так и его составные части постоянно вступают в конфликт с метрическими единицами. В данной строфе встречаются два из большого количества сравнений в последней трети КТМ; из них второе, между землей и океаном, с одной стороны, и временем — с другой, хорошо иллюстрируют типичные черты мышления Бродского с его склонностью к смешению измерений:

Спи. Земля не кругла. Она
просто длинна: бугорки, лощины.
А длинней земли — океан: волна
набегает порой, как на лоб морщины,
на песок. А земли и волны длинней
лишь вереница дней.

Как и в случае метрики, остается мало места для сомнения в том, почему Бродский предпочитает такой синтаксис. Дело в том, что предсказуемость силлаботоники на уровне структуры строфы и строки сопровождается заметной предсказуемостью на уровне синтаксиса[90], притом возникает значительная доля тавтологии (или «балласта») в процессе наполнения поэтом нужным числом слогов, предусмотренных избранными размером и строфой[91]. В стихотворной форме, изобретенной Бродским в КТМ и многих других крупных произведениях, написанных после 1972 года, не остается ни равносложности, ни равноударности; вдобавок довольно часто отсутствует обязательное ударение в рифме, тем самым раскрепощая окончание строки. Значительно снижена поэтому доля предсказуемости; разъединение синтаксических единиц от метрических еще усиливает эту непредсказуемость. Преимущества, полученные посредством такого подхода к построению стиха, конечно, подлежат неизбежному ущербу и могут, по мнению некоторых читателей, разлагаться, превращаясь в конце концов не больше чем в личную причуду.

Само собой разумеется, что свойства строф, длина строки, ударяемость, расположение ударений в строке, расположение окончаний предложения, выявленные выше, — всего лишь отвлеченные понятия, полученные посредством анализа соответствующей статистики. Несмотря на то что на фоне современного русского стихосложения КТМ отличается пониженной урегулированностью этих элементов, она все равно замечательно сделана ритмически на уровнях отрезка, строфы и строки, а также в отношении силлабической организации и ударяемости[92]. В ней очень высокая степень того, что можно назвать геометрической изящностью. Как явствует из процитированных примеров, реальные отрезки, строфы и строки КТМ и подтверждают и отрицают главные закономерности, выявленные нами здесь. На самом деле ни в нечетных, ни в четных частях нет ни одной строфы, которая бы строго демонстрировала каждую разновидность обнаруженных здесь общих тенденций. Текст КТМ представляет собой серию индивидуальных случаев; точно так же, как большинство других приемов стихосложения, эти случаи можно истолковать в разной степени как подтверждения или отрицания того ритмического фона, который можно выразить эффективнее всего в итоговых или средних цифрах. Помимо этой индивидуальной эстетической и экспрессивной функции общие и частные свойства, выявленные здесь, имеют еще одну функцию, может быть в конце концов самую важную: Бродский регулярно попирает некоторые нормы стихосложения и синтаксиса, господствующие в современной русской поэзии, и тем самым объявляет произведение своим собственным. Но в то же время, удаляя свой текст от общепринятых форм с их хорошо установленными семантическими ассоциациями, он сохраняет достаточное количество стандартных формантов, чтобы произведение осталось в рамках магистральной русской традиции строгой формы.

Перевод с английского автора

Примечания:

7

Бродский И. Сочинения: В 4 т. СПб., 1992. Т. 1. С. 172. Далее поэтические тексты Бродского цитируются по этому изданию, том и страницы указываются в тексте.

8

Куллэ В. «Поэтический дневник» И. Бродского 1961 года // Иосиф Бродский: творчество, личность, судьба. Итоги трех конференций // Журнал «Звезда». СПб., 1998. С. 104.

9

Мотив ухода из родительского дома был намечен уже в поэме «Гость»: «Друзья мои, вот комната моя. / Здесь родина. Здесь — будто без прикрас, / здесь — прошлым днем, и нынешним театром, / но завтрашний мой день не здесь» (I; 56). В 3-й главе той же поэмы, но уже более скрыто, тот же мотив, по всей вероятности навеянный поэмой Марины Цветаевой, выражен образом Крысолова. В цветаевском варианте легенды Крысолов уводит с собой детей жителей Гаммельна. В поэме-мистерии «Шествие» Бродский еще раз, уже открыто, «Романсом для Крысолова и хора» вернется к этой теме: «Город спит, / спят отцы, обхватив / животы / матерей. / В этот час, / в этот час, / в этот миг / над карни— / зами кру— / жится снег, / в этот час мы ухо— / дим от них, / в этот час / мы ухо— / дим навек» (I; 143–144).

72

Бродский И. Часть речи. Стихотворения 1972–1976. Ann Arbor, 1977. С. 99—110; в настоящей статье автор пользуется этим текстом. Поэма была опубликована впервые в журнале «Континент» (1976. № 7. С. 25–36) и перепечатана несколько раз; см., например: Бродский И. Сочинения: в 6 т.]. СПб., 1997. Т. 3. С. 81–91.

73

Алексей Парщиков однажды заявил: «Для меня существует два Бродских: Бродский до «Колыбельной Трескового мыса» и после»; см. интервью «Абсолютное спокойствие при абсолютном трагизме» в кн.: Полухина В. Бродский глазами современников. СПб., 1997. С. 237.

74

См.: Bethea D. 1) The American Seashore Poem: Lowell, Mandelstam and Cape Cod // The Harvard Review. 1994. Spring. P. 115–122; 2) Joseph Brodsky and the Creation of Exile. Princeton, 1994. P. 90 и 207, где КТМ объявлена «шедевром». В своей книге «Styles of Ruin: Joseph Brodsky and the Postmodernist Elegy» (Ann Arbor, 1996) Дэвид Эрл Ригсби (David Earl Rigsbee) посвящает целую главу КТМ (P. 176–203), но так мало уделяет внимания вопросам формы, что заявляет, будто в ней не двенадцать частей, а одиннадцать.

75

Смит Дж. Версификация в стихотворении И. Бродского «Келломяки», в кн.: Поэтика Бродского: Сб. статей / Под ред. j1.B. Лосева. Tenafly, N.Y., 1986. С. 141–159; перевод статьи: Smith G.S. The Versification of Joseph Brodsky's «Kellomiaki» в кн.: Russian Verse Theory / Ed. by B.P. Scherr and D.S. Worth. Columbus, Ohio, 1988. P. 377–393.

76

Общий обзор этого метода и его результатов см.: Гаспаров M.Л. Лингвистика стиха // Славянский стих. Стиховедение, лингвистика и поэтика / Под ред. М.Л. Гаспарова и Т.Л. Скулачевой. М., 1996. С. 5—17.

77

О строфике Бродского см.: Шерр Б. Строфика Бродского // Поэтика Бродского. С. 97—120; (ср.: наст. изд. С. 269–289) и Лотман М.Ю. Гиперстрофика Бродского // Russian Literature. 1995. Vol. XXXVII. P. 303–332.

78

Сравним КТМ со своей «Большой элегией Джонну Донну», сам Бродский однажды указал, что КТМ он писал «не как стихотворение, имеющее начало и конец, а как некую лирическую последовательность. Это скорее партия фортепиано, чем ария. Я написал это стихотворение по случаю двухсотлетия [Соединенных Штатов], понимаете, подумал и я: почему бы мне не написать что-нибудь?» (Бродский И. «Поэт боготворит только язык» (Интервью с Дэвидом Монтенегро // Бродский И. Большая книга интервью / Сост. В. Полухина. М., 2000. С. 265; несколькими годами позднее он опять упомянул о посвящении КТМ двухсотлетию США, определил ее значение безотносительно к автобиографическим соображениям (вопреки официальному посвящению сыну Андрею: «А.Б.»), еще указав, что «Кейп Код здесь, в общем, случайно» (Бродский И. Комментарий // Он же. Пересеченная местность. Путешествия с комментариями. М., 1995. С. 150).

79

В самой длинной строке в КТМ 20 слогов и 8 ударений; она открывает 3-ю строфу IX части: «Чу, смотри: Аладдин произносит «сезам» — перед ним золотая груда…» Самая короткая строка заканчивает 5-ю строфу VII части; у нее 4 слога и женская клаузула: «[И некому навести] взгляда на резкость».

80

О метрическом словаре стихов этого типа см.: Смит Дж. Версификация в стихотворении И. Бродского «Келломяки». С. 390–392.

81

См.: Smith G.S. Singing without Music (Пенье без музыки) // Joseph Brodsky: The Art of a Poem / Ed. by V. Polukhina and Lev Loseff. Hound-mills, 1999. P. 1—25, особенно P. 17–18.

82

Бродский обрабатывает эту строку следующим образом: в I части только одна 6-я из всех строк (24-я) имеет ударение на 4-м слоге с конца; в III части два таких случая (24-я и 30-я); в V части — 5-я; в VII части — 4-я и в IX и XI частях по пяти.

83

Это ключевое слово появляется второй раз в III части, перемещенное в середину строки, но строка здесь — № 19, опять — первая строка в строфе: «спинок старых кроватей. Духота. Опирающийся на ружье».

84

Компенсируя отсутствие первого лица, в нечетных отрезках (I, III, VII, IX, XI) появляется местоимение «ты» и большее количество метонимий, чем в четных. В I: лицо, грудь, глаза, сердце, кровь, артерий, тело, пот; в III: кожа, спина, рука, суставы, лицо, руки; в V: человек, горло, полушарий мозга, голова, сустав; в VII: тело, нога, рука, лоб, мысль, череп, кость; в IX: человек, мысль, мозг, локоть; в XI: тело, лицо, ум, кость, пах, человек. Ср. во II: рот, темя, глаза; в IV: мозг, глаза, мысли, руки; в VI: губы, рука; в VIII: человек; в X: локоть, глаза; в XII: мысль, глаза. За это ценное замечание я благодарен проф. Валентине Полухиной.

85

Согласно с установленной практикой в статистическом анализе русских стихов, имена существительные в этих предложениях считаются безударными (так как они неэмфатичны), и зачины всех этих строк, следовательно, считаются анапестичными.

86

Непосредственный метрический контекст КТМ описан в статье: Smith G.S. The Metrical Repertoire of Shorter Poems by Russian Emigr6s, 1971–1980 // Canadian Slavonic Papers. 1985. Vol. 28. № 4. P. 385–399; для более обобщенного описания см.: Гаспаров М.Л. Современный русский стих. Метрика, ритмика, строфика. М., 1974.

87

В своем раннем творчестве Бродский пользовался такими размерами: среди крупных произведений 3-иктным дольником написаны «Холмы» (1962); 4-иктным — «Прощайте, мадмуазель Вероника» (1967), «Речь о пролитом молоке» (1967), «Памяти Т.В.» (1968) и «Письмо генералу 3.» (1968). Размер КТМ классифицируется Б. Шерром просто как «4-иктный дольник» (Шерр Б. Строфика Бродского. С. 115; ср.: наст. изд. С. ООО).

88

Об этих ассоциациях в магистральном метрическом репертуаре русской поэзии см.: Гаспаров M.Л. Метр и смысл: Об одном из механизмов культурной памяти. М., 1999.

89

Подобный анализ синтаксической структуры стихов Бродского, основанный на выборе метрически сходных строк разных текстов, см.: Семенов В. Ритм и синтаксис позднего шестииктного стиха Бродского (по адресу в Интернете) http://mthenia.ru:8082/document/179790.html.

90

См.: Гаспаров М.Л. Ритмический словарь и ритмико-синтаксические клише // Проблемы структурной лингвистики (1982). М., 1984. С. 169–185; Он же. Ритмико-синтаксическая формульность в русском 4-ст. ямбе // Проблемы структурной лингвистики (1983). М., 1986. С. 181–199; Дозорец Ж. Синтаксис и ритмическая композиция: Ритм синтаксических конструкций в стихотворном тексте // Язык и композиция художественного текста / Под ред. Л.Ю. Максимова. М., 1986. С. 18–27.

91

Остроумный разбор этого явления см.: Гаспаров М.Л. Верлибр и конспективная лирика // Гаспаров М.Л. Записи и выписки. М., 2000. С. 189–219; М.Л. Гаспаров здесь переводит верлибром ряд французских стихотворений, написанных разными строгими размерами, и тем самым выбрасывает балласт, привнесенный в стихотворения требованиями строгой формы.

92

Все приведенные здесь данные убеждают нас в том, что изобретательное мастерство Бродского в вопросах стихотворной формы явно противоречит выводу: «Поэт настолько выходит из рамок силлаботонического стихосложения, что стихотворная форма уже как бы (или явно) мешает ему. Он все более превращает стих в прозу (но и тоже очень нелегкую для чтения). Начинаешь воспринимать так: да зачем же он вставляет в прозу рифмы? Бродский революционно сотрясает русское стихосложение» (Солженицын А.И. Иосиф Бродский — избранные стихи (Из «Литературной коллекции») // Новый мир. 1999. N9 12. С. 185).