«Пату Харрису нравилась его должность: еще бы — капитан единственного судна на Луне! Глядя на пассажиров, которые, поднявшись на борт «Селены», спешили занять свои места у окон, он спрашивал себя, как пройдет сегодняшний рейс…». Так начинает Артур Кларк фантастическую повесть «Лунная пыль»[1], действие которой происходит, по всей видимости, в начале следующего века. Корабль-пескоход совершает обычный туристский рейс по Морю Жажды. И вдруг — как обойтись без этого «вдруг» в приключенческом сюжете? — в тот момент, когда ничто не предвещает опасность и пассажиры спокойно любуются красотами лунного пейзажа, «Селена» проваливается в невидимую до того воронку и ее засыпает песком. Люди оказываются в отчаянном положении. Неизвестно, удастся ли вызвать спасателей, потому что радио, разумеется, выходит из строя. И тогда, чтобы отвлечься от мрачных мыслей, наиболее мужественные из потерпевших бедствие разрабатывают план развлечений. Первым пунктом в нем значится чтение «университетского издания классического вестерна «Шейн». Книге предпослано предисловие, первая же фраза которого содержит следующее утверждение: «Одним из наиболее неожиданных литературных событий нашего столетия оказалось возрождение, после полувековой опалы, жанра, известного под названием «вестерн».

Итак, по мнению весьма уважаемого английского ученого и писателя, вестерну, какие бы временные невзгоды его ни подстерегали, суждена еще долгая жизнь. Этот прогноз интересен и сам по себе и еще потому, что повесть, попавшая в будущее, действительно принадлежит к классике жанра. Так давайте же вслед за пассажирами «Селены» раскроем ее и мы.

«…Он появился в нашей долине летом восемьдесят девятого года, — начинает свое восхищенное повествование о запомнившемся ему на всю жизнь герое Джои Старрет, которому во время описываемых событий было всего восемь лет и который с фотографической точностью детского зрения запечатлел облик незнакомца. — На нем были высокие сапоги с заправленными в них «техасами», узорчатый пояс, рубаха с открытым воротом, черный шелковый шейный платок и черная шляпа с полями, затенявшими лицо. По этой его одежде, по тому, как держался он на лошади, был сразу виден человек из другого мира. Он был невысок и худощав, составлял единое целое со своей лошадью, и чувствовались в нем сдержанная сила и привычная настороженность…».

Режиссер Джордж Стивенс, экранизировавший повесть Джека Шеффера «Шейн», не сделал никаких серьезных отступлений от литературного первоисточника, и нам удобнее будет теперь, когда герой уже представлен, перейти со страниц книги на экран.

Вот он снова — точно такой же, каким запомнил его мальчик, — появляется возле ворот уединенной фермы, выросшей где-то в пустынных глубинах Вайоминга, и с безукоризненной вежливостью просит дать ему воды и разрешить напоить коня. Каждый новый человек в такой глуши — редкость, и отец мальчика, Джо Старрет, приглашает проезжего переночевать. Тот охотно соглашается, и за ужином завязывается неторопливый разговор о том о сем, о видах на урожай и местных новостях. Фермера и его семью интересует, что делается на белом свете. И гость охотно рассказывает про все, что он увидел и услышал во время долгого своего пути. Неизвестно только, откуда начался этот путь и кто он сам такой, этот ловкий всадник в ковбойском наряде. Но законы гостеприимства запрещают расспрашивать человека, пока он сам не подаст к этому повода. И единственное, что узнают о нем Старреты, — это его имя: Шейн. Так вместе с ним поселяется в доме некая тайна.

На следующее утро Шейн — в благодарность за радушие и ночлег — помогает хозяину корчевать пни. Он делает это умело, с жадностью человека, наконец-то получившего работу, которая ему по душе. Старрет замечает это и предлагает загадочному пришельцу пожить у него до зимы. И снова тот сразу же, без всяких околичностей отвечает согласием.

Бегут дни, похожие один на другой, заполненные все той же нелегкой работой, все теми же неспешными, приятными и ни к чему не обязывающими беседами за ужином. И чем долее Шейн погружается в это бесхитростное фермерское бытие, в простые радости труда и семейного уюта, тем меньше в нем остается той внутренней напряженности, той постоянной готовности мгновенно реагировать на опасность, которую заметил мальчик в день первого знакомства. Он больше не носит при себе револьверов, хотя и следит, чтобы они всегда были заряжены и смазаны. И только одна странность не оставляет его: во время еды Шейн обязательно садится лицом к двери и передвигается по комнате так, чтобы его силуэт не вырисовывался в окне. Но пройдет и это, считают Старреты, и окружают его еще большим вниманием. Маленький Джои безоговорочно влюблен в своего нового друга и старается не отходить от него ни на шаг. Старрет не представляет себе, что он станет делать, если Шейн все-таки захочет их покинуть. А Мариан — его жена — явно неравнодушна к Шейну, хотя всячески старается это скрыть. И он в свою очередь по-настоящему привязывается ко всей семье.

«Но позвольте! — может воскликнуть иной читатель. — А где же…». Будет, все будет — и выстрелы, и драки, и борьба не на жизнь, а на смерть. Настоящий вестерн всегда начинается буднично и неторопливо, это один из законов жанра… И вскоре в мирной дотоле долине появляется банда старика Рэггара. Ее главарь хочет получить во владение самые плодородные земли, получить задаром. И чтобы добиться этого, устанавливает климат террора и насилия. Противостоять шайке некому: фермеры разобщены, каждый из них — сам по себе, да и живут они далеко друг от друга. Может быть, говорят они между собой, поможет тот человек, что поселился у Старретов: он не такой, как мы, и — похоже — управляться с оружием ему так же привычно, как нам управляться с плугом. Но Шейн не торопится схватиться с Рэггаром и его молодцами. Наоборот, он молчаливо отходит в сторону, когда один из бандитов оскорбляет его в салуне.

Положение становится все напряженнее. Шайка наглеет. Ее жертвы не смеют и пикнуть. Однажды, в воскресенье, Старреты вместе с Шейном отправляются в соседний городок, чтобы сделать покупки, заказать кое-какие инструменты и немного развлечься. Едва Джо и Шейн располагаются у стойки салуна, как, оттеснив фермера в сторону, на его друга набрасываются бандиты. И тогда тот показывает, на что способен. Он дерется сразу с шестью здоровенными верзилами, дерется хладнокровно и профессионально. Правда, потом Старрет бросается ему на помощь, но все равно главным героем в этой жестокой схватке остается Шейн. Бандитов выкидывают из салуна.

Победа окрыляет. И фермеры весело празднуют День независимости, а Старреты к тому же — еще и десятилетие своего брака. Однако спокойствие оказывается обманчивым и недолгим. И вот уже на экране — скорбная сцена похорон молодого парня, убитого наемниками Рэггара. Скулящая собака обхватывает лапами гроб, не давая опустить его в могилу, оркестр заменяет губная гармоника, выводящая жалобную мелодию, женщины с трудом уводят отчаянно бьющуюся невесту…

Это убийство — последняя капля, переполняющая чашу страха. Фермеры бросают дома и землю и уезжают кто куда. Но у Старрета нет больше сил, чтобы все начинать заново. Ему остается только одно: победить или погибнуть. И он собирается найти Рэггара. Но Шейн останавливает его и говорит, что поедет сам. Джо не соглашается и пытается задержать друга. Тогда Шейн прибегает к крайней мере — избивает его так, что тот не может пошевелиться. «Вы делаете это ради меня?» — спрашивает его Мариан. «Нет, — отвечает он, — могу ли я даже в мыслях разлучить вас и после этого считать себя мужчиной?»

Мальчик Джои, стоя рядом с матерью, провожает взглядом отъезжающего Шейна. И он опять предстает перед ним таким, как в первый день, — таинственным чужаком, предельно собранным и напряженным, человеком-клинком, способным разить мгновенно и без промаха.

Нам не нужны здесь подробности того, как Шейн расправился с бандитами — а он, конечно, с ними расправился — и убил Рэггара. Таких или подобных им сцен будет еще немало в книге, потому что без них нет вестерна. Обратим лишь внимание на последние слова Шейна, сказанные им Джои перед отъездом в неизвестность: «Человек должен быть самим собой. Я пытался стать кем-то иным, но ничего не вышло». Он возвращался к своей жизни скитальца, странствующего рыцаря в ковбойских доспехах, готового прийти на помощь всякому, кто нуждается в защите. После его отъезда осталась легенда, которую все рассказчики заканчивали одинаково: «Он приехал в нашу долину из самого сердца великого Запада и, сделав дело, вернулся обратно».

Вот такой рассказ писатель Артур Кларк и выбрал для того, чтобы вселить мужество в пассажиров «Селены», попавших в беду. И придумал предисловие к «Шейну», начало которого мы уже цитировали. «Мне известно из достоверных источников, — говорится в нем от имени профессора английского языка Карла Адамса, — что вестерны стали наиболее популярным родом литературы в библиотеках межпланетных лайнеров, бороздящих космос… Представьте себе огромную, теряющуюся в туманной дали равнину, окаймленную мглистыми горами. По этой равнине невыносимо медленно ползет караван громоздких фургонов… Чтобы добраться до гор, фургонам понадобится больше времени, чем лучшим современным лайнерам на перелет Земля — Луна. Вот почему просторы прерий были для людей той поры столь же обширны, сколь для нас просторы солнечной системы. Это одно из звеньев, соединяющих нас с вестернами; есть и другие, более важные…».

Итак, у жанра — не только богатое прошлое, прочные традиции в настоящем, но и, как утверждает Кларк, весьма перспективное будущее. Мы не беремся с такой же уверенностью, как английский фантаст, предсказывать популярность вестерна через сто или более лет. Однако законы его драматургии и его принципы конструирования характеров и ситуаций еще долго будут занимать заметное место в романах и фильмах приключений. Не случайно, что, подобно самому вестерну, в период своего становления воспринявшему многие каноны авантюрной литературы, приспособившему их к своеобразному материалу, связанному с освоением Дальнего Запада, американская фантастика уже лет двадцать назад приняла эстафету у него самого.

Не так давно, например, у нас переведен роман Гарри Гаррисона «Неукротимая планета», написанный в 1969 году, главный герой которого Язон дин Альт, профессиональный игрок, разительно схож со знаменитым бретгартовским благородным авантюристом мистером Джоном Окхерстом, а ситуации мало чем отличаются от тех, с которыми мы сталкиваемся в вестерне. Планета Пирр, где происходит действие, по существу, тот же Дальний Запад. Половина персонажей, живущих в осажденном городе, по всем своим повадкам, по необычайной ловкости в обращении с оружием — вылитые переселенцы, заменившие фургоны космическими кораблями. А другая половина — некие «корчевщики», нашедшие общий язык с грозными силами природы и ненавидящие жестоких покорителей планеты, — не кто иные, как индейцы из вестерна, переодетые в другие наряды. Поистине редкое постоянство типологических признаков!

Эта приспособляемость жанра, его способность выживать и укореняться в новых условиях, в резко отличной от прежней среде достаточно красноречива. Она свидетельствует о том, что причины приверженности американцев к вестерну связаны не только с сугубо национальным характером эпопеи освоения Дальнего Запада, но и лежат глубже — в догматах воспитания, определяющих основные черты массовой психологии, в системе общепризнанных нравственных ценностей, основанной на смешении положений прагматизма, постулатов христианства и «джентльменского кодекса чести», наконец, в том комплексе господствующих идей, которые руководят общественным сознанием.

Следует также помнить: вестерн составляет духовную пищу миллионов людей отнюдь не только в Америке.

Жанр этот далеко не прост и не однозначен. Он находится в непрерывном движении и исполнен противоречий. В лучших своих образцах вестерн прежде всего — увлекательное, динамичное зрелище (или чтение), и как раз это одна из важнейших гарантий его непреходящей популярности. Нужно быть очень уж угрюмым и скучным человеком, чтобы остаться равнодушным, когда показывают, скажем, «Дилижанс» Джона Форда или «В самый полдень» Фреда Циннемана. Но есть и другая сторона медали — массовая продукция или, как называют ее сами американцы, «продукция класса Б», и отношение к ней не может быть иным, кроме как резко отрицательным, ибо она не только антихудожественна, но зачастую аморальна, идейно и нравственно спекулятивна.

Не удивительно поэтому, что у вестерна — ив критике и среди зрителей — есть вполне искренние противники, горячо доказывающие принципиальную его вредность. Многие их аргументы, звучащие рядом с контрдоводами его поклонников, приближают нас к пониманию двойственности жанра, несущего в себе и хорошее и дурное. Попытаемся же представить, избрав испытанную форму гипотетического диалога, столкновение крайних точек зрения. Тем более что конкретный материал для полемики, во всяком случае для начала спора, у нас уже наготове — недаром столь подробно было рассказано о «Шейне».

Первый. Вы называете это искусством?

Второй. Несомненно. А вы думаете иначе?

Первый. Еще бы! Ведь, по существу, нас полтора часа кормили ложью. Какая идиллия! Просто пастораль в духе Лонга, в которую въехал на своем верном Коне один из рыцарей круглого стола. Дафнис и Хлоя после десяти лет брака — с добродетельной душой и библией на комоде. Классический голливудский вариант. И сэр Ланселот, прервавший поиски святого Грааля, чтобы расправиться с дерзкими разбойниками. Только вместо меча и копья у него — в духе времени — два восьмизарядных кольта. Кроме того, он еще и мастер раздавать зуботычины — и друзьям и врагам. Я же активный противник того, чтобы зрителей угощали сусальными сказками, приправленными для остроты синяками и револьверным дымком.

Второй. Тем не менее вестерны с неиссякающим удовольствием смотрят миллионы. И от этого факта нельзя отгородиться никакими сердитыми фразами.

Первый. Помилуйте! Сколько раз люди заблуждались, с готовностью поддаваясь умелому, точно рассчитанному обману… Я полагаю, вы достаточно знаете американскую историю, чтобы признать, что ничего похожего на то, что показывают нам в вестернах, на самом деле не было. Там, в реальности, существовали грубые, жестокие, невежественные переселенцы, с оружием в руках, не щадя себя и других рвавшиеся на Запад на даровые и необычайно плодородные земли, сулившие богатство. И на гребне своем эта волна несла мутную пену авантюризма самого дурного пошиба. Аферисты, шулеры, бандиты — кто только не пустился в поход через прерии. Если в нем и участвовали рыцари, то лишь определенного ранга — рыцари большой дороги. А теперь на все это неприглядное прошлое накидывают романтический покров и показывают нам милых, добрых, кристально честных людей, живших в умилительном единении с природой, как будто бы и не они варварски истребляли бизонов, вырубали леса, хищнически охотились. Бандиты, конечно, были. Но их, как куропаток, подстреливали неуязвимые и безупречные джентльмены ковбойского типа, наподобие Шейна, и скакали дальше — к таинственному «сердцу Запада» — для свершения новых подвигов. К тому же порядок наводили мужественные шерифы, и после недолгих треволнений и нескольких убийств второстепенных персонажей все приходило в норму. Порок наказывался, добродетель торжествовала. Вот это и есть вестерн, если взглянуть на него трезвыми глазами.

Второй. Но ваш подход к проблеме удивительно односторонен. Откуда этот странный снобизм? «Грубые, жестокие, невежественные…». Можно подумать, что говорит какой-нибудь придворный эпохи «короля-солнца», почитающий быдлом все третье сословие. И если уж обращаться к истории, стоит прежде всего вспомнить, что в освоении новых земель участвовали не тысячи и даже не- десятки тысяч, а миллионы, то есть значительная часть нации. И как раз такие семьи, как Старреты, составляли типичное большинство переселенцев. Здесь и повесть и фильм верны фактам. Что вам, собственно, не понравилось? Их порядочность, их стремление следовать десяти заповедям, наконец, их доброжелательность к другим? «Библия на комоде»! А что, по-вашему, у них должно лежать — «Похвала глупости» или, быть может, энциклопедия Дидро и Д’Аламбера? Да, это были люди не слишком-то образованные, они вряд ли везли в фургонах томики стихов Эдгара По и «Век разума» Томаса Пейна. Да, обстоятельства бытия, постоянный упорный труд в жестоких условиях освоения новых территорий не оставляли времени для овладения этическими тонкостями. Пионеры были и суровы, и чрезмерно прямолинейны в общении, и излишне категоричны в определении добра и зла. Ни в «Шейне», ни в других вестернах этого никто не скрывает: идилличность вам просто почудилась. Но при всех — с сегодняшней точки зрения — недостатках переселенцы в массе своей были честны, трудолюбивы и отнюдь не чужды доброты и милосердия.

Первый. О каком милосердии вы говорите? По-вашему, получается, что освоение Запада измеряется лишь количеством трудового пота, орошавшего новые земли. Нет! Там была и кровь. Много крови. Никакими вестернами не смыть ее с той позорной страницы американской истории, на которой записаны преступления белых против индейцев. Милосердие? Как бы не так! Беспощадная и неравная война с коренным населением континента — вот что было и что известно всем. Заметьте, индейцы в вестернах всегда изображаются кровожадными дикарями и стрельба по ним выдается чуть не за цивилизаторскую миссию. Пионеры защищают себя, своих жен и детей, их принуждают к этому — такую мысль хотят внушить вестерны потомкам этих переселенцев. Во всем — по экранной версии событий — виноваты сами краснокожие.

Второй. Поверьте, что и я ничуть не симпатизирую генералу Кастеру, учинившему расправу над индейцами сиу. Кто станет отрицать очевидные факты? Произошла неизбежная, но от этого не менее страшная трагедия: столкновение двух цивилизаций, двух уровней материальной культуры — первобытного и индустриального, и индейцы, конечно же, оказались пострадавшей стороной. Молодая нация, стремительно растущая, не могла не проложить путь на Запад — это было исторически предопределено. Как и то, что индейцы, защищая свой рушащийся под мощным напором миллионов переселенцев мир, свое право на самостоятельность, на землю, им принадлежащую, должны были оказать нравственно справедливое, но безнадежное с самого начала и потому особенно ожесточенное сопротивление. Кровь — и немалая — была пролита обеими сторонами. Я не оправдываю жестокость белых, проявленную в этой борьбе сверх всякой меры, жестокость тем более постыдную, что сила была на их стороне, но и не разделяю вашего однозначного подхода к событиям. Что же касается бичевания вестерна за тенденциозное освещение индейской темы, то и эта позиция далеко не бесспорна. Во-первых, нельзя клеймить весь жанр хотя бы потому, что он насчитывает много разновидностей и фильмы с индейцами — лишь одна из них»

Во-вторых, эта тема претерпела существенные изменения. Последние четверть века все чаще — по нарастающей — появлялись картины, в которых индейцы не только не «кровожадные дикари», но — люди благородные, честные, добрые, то есть такие, какими их полтора века назад узнал и представил миру Фенимор Купер. Мало того. Многие мастера американского кино открыто и прямо показывают преступления бледнолицых братьев против индейцев, развенчивают былых героев, хотя бы того же генерала Кастера. Вам нужны примеры? Пожалуйста: «Сломанная стрела», «Голубой солдат», «Маленький Большой человек»…

Первый. Суть отнюдь не в этих нескольких фильмах, ибо они теряются в море массовой продукции, как всегда спекулирующей темой, а не стремящейся к истине.

Второй. Я вынужден констатировать, что вы постепенно подменили предмет разговора. Мы начали с несогласия в оценках вестерна как явления искусства, а у вас все упорно сводится к историческим параллелям и социологическим выкладкам.

Первый. Но как же иначе? Они-то и помогают постичь подлинную цену фильмов, которые вы так ревностно защищаете.

Второй. Защищаю? Да они не нуждаются в этом! Я лишь проясняю свою точку зрения. Мы еще не доспорили с вами по нескольким важным пунктам. Прежде всего — по поводу героя в вестерне.

Первый. О чем же тут спорить? Вы знаете, конечно, что такое эскапистское искусство. Вы знаете также, что, несмотря на кажущуюся свою безобидность, безвредность, оно — одно из сильнодействующих средств идеологической обработки масс. Вестерн целиком подпадает под это определение. От сложностей, противоречий, драм современной жизни он уводит своего зрителя в выдуманное романтическое прошлое, он действует, как наркотическое средство, одурманивающее сознание. И герои в этом прошлом — выдуманные, мифические, как Шейн. Кто они такие, откуда приходят, куда уезжают? Ничего не известно, ничто не связывает их с подлинной исторической реальностью. Культ сильной личности, проповедь индивидуализма, кулак и пуля как единственный веский аргумент собственной правоты — такова философская рецептура вестерна и характеристик его героев.

Второй. Вы все время стремитесь перевести вестерн в разряд чисто исторических картин, а после этого уже, естественно, нетрудно предъявлять ему грозные обвинения. Между тем вестерн — национальный эпос Америки и судить о нем объективно можно лишь с этой точки зрения. Здесь свои законы. Есть история, требующая точности в описании людей и событий, и есть род искусства, в котором история — лишь первоначальный материал для создания на ее канве героико-роман-тических сказаний, былин, легенд. Я хочу привести коротенькую цитату: «Знакомясь с былинами, мы сразу же оказываемся в каком-то особом мире, не похожем ни на ту действительность, которая окружает нас, ни на ту историческую действительность, которая воссоздана наукой на основании различных исторических источников». Эта формулировка, принадлежащая известному советскому литературоведу Путилову и взятая из его предисловия к сборнику «Былины», может быть целиком отнесена и к вестерну. У вас, я полагаю, нет претензий к Илье Муромцу, Робин Гуду, Зигфриду или Тариэлю? Так почему вы с такой страстью набрасываетесь на того же Шейна? Ведь и он, подобно любому эпическому герою, защищает справедливость, борется со злом, им руководят не менее благородные мотивы, лишенные даже привкуса корысти. Культ силы? Но, по-моему, никто из названных героев не церемонился с врагами. Револьвер и кулак вместо убеждения? Но со злом, угрожающим многим жизням, не дискутируют, его стараются уничтожить. Кто — палицей, кто — мечом, кто — кольтом: все зависит от эпохи

Первый. Ваша концепция весьма и весьма уязвима. Если даже — условно — я соглашусь, что вестерну свойственны черты эпоса, то дальше начнутся сплошные недоумения и неувязки. Мы действительно — я все время об этом и толкую — оказываемся в каком-то особом мире. Только особенности у него довольно своеобразные, связанные скорее с принципами фордовского конвейера, чем с тем высоким художественным вдохновением, которое лежало в основе каждого национального эпоса — будь то фольклор или авторское произведение. Илья Муромец был один. Один был и Робин Гуд. А вот шейнов — великое множество, хотя им и дают в каждом фильме новые имена. Стандартизованные события, стандартизованный герой, который, всегда оставаясь индивидуалистом, не имеет индивидуальности. Эпос, изготовляемый подобно консервам, автомобилям или бутылочкам с кока-колой?

Второй. Вы опять совершаете подмену, на этот раз — принципов — количеством. Разумеется, вестерны так называемого класса Б, то есть массовая продукция, в большинстве своем ужасны, находятся за границами искусства и компрометируют жанр. Но следует ли из этого, что вестерн того направления, которое я бы назвал классическим и которому отдали и отдают свой талант крупнейшие мастера американского кино, также никуда не годится, вреден и порочен?

Первый. Повторю лишь уже сказанное: дело не в отдельных примерах, а в том, что…

Но — достаточно. Все главное как будто нашими диспутантами уже сказано, а дорога предстоит дальняя, и потому не станем задерживаться в предисловии. Всего лишь…

Так что же, вестерн — это хорошо? Или плохо? Кто прав в споре антагонистов? Вероятно, каждый, кто прочитал предыдущий раздел, уже успел составить собственное предварительное мнение о круге проблем, затронутых в нашей гипотетической дискуссии, соглашаясь с одними аргументами, не признавая убедительными другие. Но, стремясь к всестороннему анализу явления, основанному на диалектическом методе, никак нельзя безоговорочно стать на чью-либо сторону, хотя здравые суждения, свободные от пристрастности, встречаются у обоих участников диалога. Мы постараемся избежать и излишнего социологизирования и намеренного крена в область чистой эстетики, ибо и тот и другой путь приведет к неплодотворной односторонности. Только сочетание конкретно-исторического рассмотрения вестерна с параллельным выяснением его жанровой специфики может принести необходимые результаты. Причем вестерн берется не как застывшая форма, а в процессе длительной, измеряемой уже многими десятилетиями эволюции, ибо на каждом этапе своего развития он тесно связан с эволюцией общественного сознания.

Такой подход тем более обязателен, что, на наш взгляд, вестерн со всеми видами и подвидами, разнохарактерными персонажами и типичными конфликтами — явление слишком сложное, многозначное, чтобы быть исчерпанным простейшими оценочными категориями. Ведь как раз это и побудило нас к написанию диалога антагонистов, то есть к столкновению крайних, несовместимых взглядов на жанр. Лишь при условии, что круг споров о нем очерчен с достаточной определенностью, мы получаем право на вхождение в этот круг с собственной концепцией, обоснованию которой и посвящена книга.

Но почему, спросит читатель, именно вестерн? Потому, ответим мы, что нет другого жанра в американском кино, который был бы в равной мере тесно связан и с историей страны, определившей сегодняшний духовный облик нации, и с конгломератом современных идей, общественной психологией и массовым вкусом. Понять взаимоотношения жанра и десятков миллионов его приверженцев и почитателей — значит во многом понять и самое нынешнюю Америку. Здесь и потребность в твердых моральных ценностях, которые вестерн утверждает своими легендами о прошлом, о молодости страны и нации, и поиски былого оптимизма, и стремление к преодолению кризиса идеалов, и, наконец, попытка ухода от действительности в иллюзорный, никогда не существовавший мир, всячески поддерживаемая и направляемая сотнями стандартных изделий киноширпотреба…

Впрочем, пора погрузиться в конкретный материал.

Примечания:

1

Все ссылки на источники даются в конце книги.