Гпава 4

Брешь в обороне

Мы уже рассмотрели ряд примеров, демонстрирующих возможности кибервойны, — в основном атаки с целью нарушения нормальной работы различных систем. Мы видели, что Соединенные Штаты, Китай, Россия и другие страны инвестируют огромные средства в кибервоенные подразделения. Мы представили, какими были бы первые минуты разрушительной полномасштабной кибератаки на США. И узнали, что такое кибертехнологии и как с их помощью организовать такие атаки. Но почему же никто ничего не сделал, чтобы укрепить уязвимые места? Почему мы делаем акцент на способности других атаковать нас, а не отдаем приоритет защите? Попытки выстроить кибероборону США были. Очевидно, они не увенчались успехом. В этой главе мы рассмотрим, какие меры предпринимались, чтобы защитить нашу страну от кибервойны (а также киберпреступности и кибершпионажа), и почему они потерпели полный провал. Итак, пристегните ремни. Сначала мы быстро пронесемся сквозь 20 лет попыток США сделать что-нибудь в сфере кибербезопасности. Затем поговорим о том, почему это оказалось бесполезным.

На заре 1990-х Пентагон начал беспокоиться об уязвимости, которая появилась в результате зависимости от новых информационных систем в управлении военными действиями. В 1994 году Министерством обороны США была создана Объединенная комиссия по безопасности, которая занялась новой проблемой, вызванной распространением сетевых технологий. В заключительном отчете комиссии было сформулировано три важнейших принципа:

— «технологии информационных систем… развиваются быстрее, чем технологии систем информационной безопасности»;

— «безопасность информационных систем и сетей — главная задача в сфере безопасности этого десятилетия и, возможно, следующего века… при этом мы недостаточно осознаем высокие риски, с которыми сталкиваемся в этой сфере»;

— в отчете отмечалась возросшая зависимость частного сектора от информационных систем, вследствие чего уязвимым становится не только Пентагон, но и вся страна.

Сегодня эти три момента справедливы и еще более актуальны. Пророческая статья из журнала Time (1995 год) показывает, что проблемы кибервойны и уязвимых мест в обороне нашей страны серьезно занимали Вашингтон еще 15 лет назад. Но мы продолжаем изобретать велосипед. В статье 1995 года полковник Майк Тэнксли поэтично описал, как в будущем конфликте с менее могущественной державой Соединенные Штаты заставят врага сдаться без единого выстрела. Используя хакерские приемы, которые тогда возможны были разве что в боевиках, американские воины смогут вывести из строя систему телефонной связи противника, разрушить железнодорожную систему, отдать ложные команды войскам неприятеля, захватить радио и телевидение. Согласно фантастическому сценарию Тэнксли, в результате использования этой тактики конфликт закончится, не успев начаться. В материале говорилось, что логическая бомба «будет бездействовать в системе врага до заранее определенного момента, когда она сработает и начнет уничтожать данные. Такие бомбы смогут атаковать компьютеры, которые управляют системой ПВО или центральным банком страны-противника». В статье сообщалось, что у ЦРУ есть «секретная программа, способная внедрять подрывные ловушки-микросхемы в системы вооружения, которые иностранные производители оружия будут поставлять потенциально враждебной стране (чипирование)». Источник из ЦРУ рассказал репортерам, как это делается: «Вы внедряетесь в цепочку поставок иностранного производителя, затем быстро переходите в режим офлайн, вставляете „жучок“, который отправляется в другую страну…  Когда эта система вооружения попадает к противнику, кажется, что все работает отлично, но боеголовки не взрываются».

Статья в Time — прекрасный образец журналистики: в ней проанализированы и сложные технические вопросы, и проистекающие стратегические проблемы, которые стали очевидными для большинства чиновников из правительства лишь много лет спустя. Подзаголовок гласил: «США стремятся превратить компьютеры в завтрашнее оружие массового поражения. Но так ли неуязвим наш тыл?». Этот вопрос сегодня столь же уместен, как и тогда, и, что удивительно, ситуация мало изменилась. «Соединенные Штаты рискуют проиграть информационную гонку вооружений потому, что они так уязвимы перед подобными атаками», — заключают авторы. «В самом деле, — продолжают они, — кибермодернизация, на которую так уповают военные в ущерб традиционным вооружениям, может расколоть американскую оборону». Итак, к середине 1990-х журналисты видели, что Пентагон и разведывательные службы приветствуют возможность создания кибероружия, но не понимают, что это палка о двух концах, один из которых может быть направлен против нас самих.

Тимоти Маквей и Терри Николс в 1995 году разбудили многих. Их безжалостное нападение на детский сад в Оклахома-сити, во время которого было убиты дети и сотрудники учреждения, никого не оставило равнодушным. Билл Клинтон произнес на месте трагедии речь. Когда он вернулся в Белый дом, я встретился с ним, так же как и другие представители аппарата Белого дома. Он мыслил концептуально, это ему было свойственно. Общество менялось. Несколько человек могут обладать значительной деструктивной силой. Взрывы происходят и в США, а не только на Среднем Востоке. Что, если бомба взорвется на фондовой бирже, или в Капитолии, или в каком-нибудь здании, о важности которого мы даже не задумываемся? Мы долго становились все более развитой в технологическом плане страной, но в некоторых отношениях это делало нас слабее. В ответ на призыв генерального прокурора Жанет Рено Клинтон назначил комиссию для выявления наиболее уязвимых из важнейших сооружений страны. Такие здания бюрократы тут же окрестили критической инфраструктурой, и это название продолжает существовать и запутывать нас по сей день. Новый комитет нарекли Президентской комиссией по защите критических инфраструктур (PCCIP). Неудивительно, что многие называют ее «болотной» комиссией — по имени председателя, генерала ВВС в отставке Роберта Марша (Марши — затопляемые низменности морских побережий. — Примеч. ред.). «Болотная» комиссия была серьезным предприятием, с большой экспертной группой и профессиональным штатом. Они проводили встречи по всей стране, беседовали со специалистами из самых разных областей промышленности, университетов, правительственных организаций. То, к чему они пришли 1997 году, не оправдало наших ожиданий. Вместо того чтобы заниматься такими правоцентристами, как Маквей и Николс, или террористами «Аль-Каиды», которые атаковали в 1993 году Всемирный торговый центр, Марш стал бить тревогу по поводу Интернета. Отметив, что Интернет на тот момент был новым трендом, комиссия Марша подчеркивала, что сеть связывает важнейшие системы — железнодорожную, банковскую, электроэнергетическую, производственную, но при этом совершенно ненадежна. Проникнув через Интернет, любой хакер может отключить или повредить критическую инфраструктуру. Приветствуя перспективу создания в стране наступательных подразделений, занимающихся информационной войной, Марш призывал направить существенные усилия на защиту страны. Важнейшей проблемой он назвал частный сектор, который владел большей частью критической инфраструктуры. Эти люди с осторожностью относились к государственному регулированию своей деятельности в целях обеспечения кибербезопасности. Марш и не стал это предлагать, а призвал к «партнерству государственного и частного секторов», к обмену информацией и к проведению исследований, направленных на разработку более безопасных схем.

Я был разочарован, хотя со временем осознал правоту генерала Марша. Как высокопоставленный сотрудник Белого дома, ответственный за безопасность и контртеррористическую деятельность, я надеялся, что этот отчет поможет увеличить финансирование и улучшить структуру, что было необходимо для борьбы с «Аль-Каидой» и другими. А Марш вместо этого говорил о компьютерах, что моей работы не касалось. Мой близкий друг Рэнди Бирс, впоследствии ставший специальным помощником президента по вопросам разведки, а тогда наблюдавший от Белого дома за работой комиссии Марша, заглянул в мой кабинет, плюхнулся на стул и заявил: «Ты должен заняться критической инфраструктурой. Я не могу из-за клипер-чипа». Он имел в виду план, разработанный в 1993 году АНБ, согласно которому правительство собиралось требовать с любого, кто в США использует кодирование, устанавливать чип, позволяющий АНБ по распоряжению суда проводить прослушку. Сторонники идеи неприкосновенности частной жизни, гражданских свобод и представители технологических кругов объединились в горячую оппозицию. По некоторым причинам они не верили, что АНБ будет заниматься прослушиванием только при наличии ордера (и это была правда, как выяснилось во время президентства Джорджа Буша-младшего). Клипер-чип прекратил свое существование к 1996 году, но зародил глубокое недоверие между индустрией информационных технологий и американским разведывательным сообществом. Бирс, будучи человеком из разведки, полагал, что ему не удастся завоевать доверие IT-индустрии. Поэтому он преподнес мне эту идею на блюдечке с голубой каемочкой. Более того, он уже обсудил это решение с помощником президента по вопросам национальной безопасности Сэнди Бергером, который попросил меня написать директиву, которая излагала бы нашу политику по данному вопросу, и назначал меня ответственным.

Результатом стала четкая формулировка проблемы и цели, но в рамках структуры с ограничениями, которые не позволяли нам достичь ее. Проблема заключалась в том, что «в силу масштабности нашего военного потенциала будущие враги… могут постараться нанести нам урон… с помощью нетрадиционных методов — атаковать нашу инфраструктуру и информационные системы… и тем самым существенно подорвать и нашу военную мощь, и экономику». Пока все шло нормально. Цель заключалась в следующем: «Любые вмешательства или манипуляции критическими функциями должны быть краткими, легко управляемыми, географически изолированными и минимально пагубными». Прекрасно. Но как это сделать? К тому времени все ведомства в правительстве смягчили свое решение: «Главным в проблеме защиты инфраструктуры являются стимулы, которые предлагает рынок… К регуляции мы будем прибегать лишь только в случае краха рынка… и даже тогда органы будут предлагать альтернативные направления регуляции». Я получил новое звание, но оно едва бы поместилось на визитке: «Координатор национальной программы по безопасности, защите инфраструктуры и контртерроризму». Неудивительно, что в СМИ стали называть меня просто «повелителем безопасности», реального названия моей должности никто не помнит. Однако из постановления становилось ясно, что координатор не имеет полномочий что-то кому-то предписывать. Члены кабинета в этом были непреклонны. Отсутствие регулирующих и директивных полномочий означало, что на существенные результаты надеяться не стоит.

Тем не менее мы намеревались сотрудничать с частным сектором и правительственными органами. Чем больше я работал над этим вопросом, тем больше увлекался. Марш не был паникером, я начал это понимать, они с его комиссией даже недооценили проблему. Наша работа над «ошибкой 2000» (опасения, что большая часть программного обеспечения не сумеет перейти с 1999-го на 2000 год, в связи с чем просто перестанет работать) значительно расширила мое понимание того, как быстро растет зависимость от компьютеризованных систем и сетей, так или иначе связанных с Интернетом. В 2000 году мне удалось выбить дополнительные 2 миллиарда долларов из федерального бюджета на разработки в области кибербезопасности, но это была лишь малая толика нужных нам средств.

К 2000 году мы разработали Национальный план по защите информационных систем, но правительство до сих пор не продемонстрировало готовности попытаться согласовать работу различных отраслей промышленности, в руках которых сосредоточена критическая инфраструктура. Чтобы подчеркнуть идеологическую корректность решения избегать регулирования, в документах я использовал фразу «воздержание от регулирования», имитируя маоистскую риторику. (Мао призывал: «Копайте глубже, запасайте больше еды, не стремитесь к гегемонии».) Никто не замечал иронии. И никто из кабинета министров не удосужился защитить собственные сети, чего требовала президентская директива. Таким образом, план оказался беззубым. Однако он дал понять промышленникам и общественности, что ставки высоки. Сопроводительное письмо Билла Клинтона не оставляло сомнений, что IT-революция изменила сущность экономики и национальной безопасности. Теперь, включая свет, звоня в службу спасения, сидя за штурвалом самолета, мы полагались на компьютерные системы управления. «Скоординированное наступление» на компьютеры любого важного сектора экономики имело бы «катастрофические последствия». И это не теоретические предположения, наоборот, «мы знаем, что угроза реальна». Противник, который полагается на «бомбы и пули», теперь может использовать «ноутбук… как оружие… способное нанести чудовищный урон».

В собственном сопроводительном письме я добавил: «Больше любых других стран Америка зависит от киберпространства». Кибератака может «разрушить электрические сети… транспортные системы… финансовые институты. Мы знаем, что другие правительства развивают такие возможности». Как и мы, но я вам этого не говорил.

На протяжении первых лет моей работы над вопросами кибербезопасности произошло семь крупных происшествий, которые убедили меня в серьезности данной проблемы. Во-первых, в 1997 году, когда мы совместно с АНБ проверяли систему кибербезопасности Пентагона в рамках учений приемлемый получатель (Eligible Receiver), наша команда за два дня проникла в секретную сеть командования и была готова отдавать ложные приказы. Я поспешил свернуть учения. Помощник министра обороны был шокирован уязвимостью Пентагона и приказал всем подразделениям приобрети и установить системы обнаружения несанкционированного вмешательства. Вскоре выяснилось, что каждый день совершались тысячи попыток проникнуть в сети Министерства обороны. И это только выявленные случаи. В 1998 году, во время кризиса в Ираке, кто-то взломал несекретные компьютеры Министерства обороны. В ФБР атаку назвали «Восход солнца» (многим тогда пришлось проснуться). После нескольких дней паники выяснилось, что нападали не иракцы, а израильтяне. Точнее, один подросток из Израиля и два из Калифорнии. Они и показали, как плохо защищена сеть военной логистики.

В 1999 году ВВС заметили что-то странное в работе своей компьютерной сети. Они обратились в ФБР, те позвонили в АНБ. Выяснилось, что из исследовательских файлов авиабазы было похищено огромное количество данных. Гигантские объемы информации извлекались из компьютеров Министерства обороны и баз данных национальных ядерных лабораторий Министерства энергетики. Этот случай в ФБР получил название «Лунный лабиринт», и он тоже оказался показательным. Никто не мог разобраться в происходившем, ясно было только, что данные пересылались через множество стран, прежде чем попасть куда-то. Два особенно тревожных аспекта заключались в том, что специалисты по компьютерной безопасности не смогли воспрепятствовать похищению данных, даже когда узнали о проблеме, и никто не мог с уверенностью сказать, откуда действовали хакеры (хотя позднее некоторые публично возложили ответственность за атаку на русских). Каждый раз, когда устанавливалась новая защита, ее взламывали. Затем в один день атака прекратилась. Или, скорее всего, они стали действовать так, что мы этого уже не могли видеть.

В начале 2000 года, когда мы все еще сияли от счастья, что удалось избежать «ошибки 2000», ряд новых интернет-магазинов (AOL, Yahoo, Amazon, E-Trade) подверглись мощной DDoS-атаке (для большинства людей этот термин был тогда в новинку). Это был первый «большой взрыв», который затронул множество компаний и едва не разорил их. Мотивы понять было сложно. Никто не выдвигал никаких требований, не делал политических заявлений. Казалось, кто-то проверял идею тайного захвата множества компьютеров и использования их для атаки. (Этим кем-то, как позднее выяснилось, оказался помощник официанта из Монреаля). Я отнесся к этой DDoS-атаке как к возможности заставить правительство напомнить частному сектору о необходимости серьезно относиться к кибератакам. Президент Клинтон согласился принять руководителей компаний, пострадавших от атаки, а также директоров инфраструктурных предприятий и IT-компаний. Это была первая встреча президента в Белом доме с руководителями частных компаний по проблеме кибератак И по сей день последняя. Впрочем, разговор оказался весьма откровенным, он открыл глаза многим и привел к тому, что все согласились с необходимостью серьезнее работать над проблемой.

В 2001 году новая администрация Буша прочувствовала эту проблему на собственной шкуре, когда «червь» Code Red заразил более 300 тысяч компьютеров за несколько часов, а затем превратил их в зомби, запрограммированных на проведение DDoS-атаки на веб-сайт Белого дома. Мне удалось рассредоточить сайт Белого дома на 20 тысячах серверах с помощью компании Akamai, благодаря чему мы избежали тяжких последствий (а также убедили нескольких поставщиков интернет-услуг отвести атакующий трафик). Вылечить зараженные компьютеры оказалось сложнее. Многие компании и индивидуальные пользователи не стремились удалять «червя», несмотря на то что он заражал другие компьютеры. Да и мы не имели возможности заблокировать этим мапщнам доступ в сеть, хотя они и регулярно рассылали вредоносное ПО. В дни, последовавшие за террористической атакой 29 сентября, быстро распространился еще более серьезный «червь» — NIMDA (Admin наоборот). Он был нацелен на компьютеры самой защищенной сферы — финансовой. Несмотря на изощренную защиту, многие банки и компании с Уоллстрит были выкинуты в офлайн.

Потребовались некоторые усилия, чтобы убедить администрацию Буша в том, что кибербезопасность является важной проблемой, но к лету 2001 года руководство Белого дома согласилось выделить отдельный отдел для координации ее решения (административный указ 13 231). Руководил этим отделом я, в должности специального советника президента по кибербезопасности, с осени 2001 года по начало 2003-го. Многие в Белом доме (советник по науке, советник по экономике, директор по бюджету) старались ограничить полномочия нового отдела.

Моя команда, ничуть этим не обеспокоенная, взяла общенациональный план Клинтона и доработала его на основе данных, полученных от 12 учрежденных нами промышленных групп и граждан из десяти муниципалитетов страны (которые, к счастью, вели себя куда цивилизованнее, чем те, кто в 2009 году собирался в муниципалитете для обсуждения вопросов здравоохранения). В результате появилась Национальная стратегия по безопасности киберпространства, которую Буш подписал в феврале 2003 года. По существу разницы в подходах Клинтона и Буша почти не было, за исключением того, что администрация республиканцев не только продолжила воздерживаться от регулирования, но и питала нескрываемое отвращение к идее введения любых новых регулятивных норм со стороны федерального правительства. Буш долгое время оставлял вакантные места в нескольких регулятивных комиссиях, а позже назначал уполномоченных, которые не стремились укрепить существовавший порядок регулирования.

То, как Буш понимал проблему кибербезопасности и интересовался ею на заре своего президентства, лучше всего характеризует вопрос, который он задал мне в 2002 году. Я зашел в Овальный кабинет с известиями об обнаружении распространявшегося дефекта в программном обеспечении, который мог позволить хакерам сделать все что угодно, если только мы не убедим большинство крупных сетей и корпораций устранить его. Единственной реакцией Буша стал следующий вопрос: «А что думает Джон?» Джон был директором крупной информационнотехнологической компании и главным спонсором избирательной комиссии Буша. После формирования Министерства национальной безопасности я решил, что появлась прекрасная возможность собрать многие разрозненные организации для работы над проблемой и объединить их в один центр. Некоторые отделы по кибербезопасности из Министерства торговли, ФБР и Министерства обороны были переведены в Министерство национальной безопасности. Но целое оказалось значительно меньше частей, поскольку многие из лучших представителей объединенных кабинетов предпочли воспользоваться случаем и уйти из правительства. Когда я вышел из администрации Буша вскоре после того, как они начали иракскую войну, Белый дом не стал искать мне замену на посту специального советника. Министерство национальной безопасности оказал ось самым недееспособным подразделением правительства. Несколько очень хороших людей пытались заставить его заработать, но все они разочаровались и ушли. В СМИ начали говорить о «киберцаре на неделю». Внимание представителей частного сектора к проблеме, которого мы так долго добивались, ослабло.

Четыре года спустя Буш принял решение — гораздо быстрее, чем убеждали меня его подчиненные. Это была секретная акция, которую президент должен был одобрить лично. Составитель президентского графика выделил час на совещание по принятию решения, а оно заняло пять минут. Не было ни одной секретной акции, которая бы не понравилась Бушу. Потом оставшиеся пятьдесят пять минут встречи директор национальной разведки произносил вступительное слово. Все нужные люди — старшие члены кабинета, отвечавшие за безопасность страны, — были на месте. Макконел предложил обсудить угрозу финансовому сектору и всей американской экономике. Получив возможность высказаться, он рассказал о кибервойне и о том, как мы перед ней уязвимы. Особенно уязвим был финансовый сектор, который не смог бы восстановиться после потери данных вследствие атаки, которая нанесла бы невообразимый урон экономике. Потрясенный Буш повернулся к министру финансов Хэнку Паулсону, который согласился с такой оценкой. На этом моменте Буш, сидевший за большим столом в Овальном кабинете, едва ли не взлетел. Он быстро переместился во главу стола и заговорил, яростно жестикулируя: «Информационные технологии всегда считались нашим преимуществом, а не слабостью. Я хочу, чтобы так было всегда. Я хочу план, быстро, очень быстро». Результатом стала CNCI (Всесторонняя национальная программа кибербезопасности) и постановление № 54, посвященное вопросам национальной безопасности. Ни один из этих документов не был опубликован, но в каждом из них предлагался достаточно приемлемый 12-этапный план. Однако основное внимание уделялось защите правительственных сетей. Как ни странно, план не был направлен на решение проблемы, с которой началось обсуждение в Овальном кабинете, — проблемы преодоления уязвимости в кибервойне финансового сектора.

Тем не менее Буш потребовал выделить 50 миллиардов долларов на ближайшие пять лет для разработки всесторонней национальной программы кибербезопасности, которая в итоге не стала ни всесторонней, ни национальной. Эта программа, по словам одного хорошо осведомленного человека, — попытка «остановить кровотечение» из систем Министерства обороны и разведывательного сообщества, которая лишь косвенно затрагивает все остальное. Как бы ее ни превозносили, она не направлена на преодоление уязвимостей частного сектора и наших важнейших инфраструктур. Эта более сложная проблема досталась по наследству следующей администрации.

Предполагалось, что в рамках инициативы будет разработана «стратегия удержания от информационной войны и декларативная доктрина». Реализация этой части плана была почти полностью заморожена. В мае 2008 года комитет по делам вооруженных сил сената раскритиковал секретность этой программы в публичном докладе, отметив, что «сложно представить, как Соединенные Штаты смогут провозгласить убедительную доктрину сдерживания, если каждый аспект наших возможностей и оперативных принципов засекречен». Читая это, я не мог не вспомнить доктора Стрейнджлава, который в фильме Стэнли Кубрика ругал советского посла за то, что Москва хранит в секрете существование мощного средства сдерживания — ядерной „машины судного дня“: «Конечно же, весь смысл «машины судного дня» пропадает, если вы держите ее в секрете! Почему вы не рассказали о ней всему миру?» Вероятно, мы храним в тайне свою стратегию киберсдерживания потому, что она не слишком удачна.

Еще одно уязвимое место финансового сектора возникло вследствие того, что крупнейшие финансисты успешно лоббировали отказ от правительственного регулирования. На нем и пришлось сконцентрироваться Бараку Обаме, когда он стал президентом. Провал субстандартного ипотечного кредитования и сложная ситуация на рынке ценных бумаг спровоцировали жесточайший финансовый кризис со времен 1929 года. Вследствие этого, а также войны в Ираке и Афганистане, угрозы пандемии гриппа, реформы здравоохранения, глобального потепления, которые требовали его внимания, Обама проигнорировал проблему кибербезопасности. Однако он затрагивал эту же тему во время предвыборной кампании 2008 года. Хоть я и согласился принять участие в кампании в качестве эксперта по проблеме терроризма, но использовал эту возможность, чтобы проработать кандидата и его советников на тему кибервойны. Я не удивился, что Обама уловил суть проблемы, поскольку он проводил самую технологически продвинутую, киберзависимую президентскую кампанию в истории. Еще будучи сенатором, Обама летом 2008 года выступил с речью перед экспертами в области кибербезопасности в Университете Пердью. В речи, посвященной проблемам национальной безопасности, он сделал смелое завление, объявив американскую киберинфраструктуру «стратегическими активами», — такая важная фраза в переводе с языка правительства означает — это стоит защищать. Он пообещал назначить в Белом доме старшего советника, который будет отчитываться непосредственно перед ним, и пообещал, что кибербезопасность станет «главным государственным приоритетом». В брошюре, которую мой соавтор Роб Нейк составил вместе с Джоном Мэллери и Роджером Хурвитцем — специалистами по вычислительной технике из Массачусетского технологического института, он пошел еще дальше, раскритиковав администрацию Буша за медлительность перед лицом рисков, связанных с киберпространством, и дал обещание «способствовать разработке безопасных компьютеров и сетей следующего поколения для обеспечения национальной безопасности», больше инвестировать в науку и математическое образование и создать план устранения уязвимых мест, предотвращения хищения информации и корпоративного шпионажа.

Несколько недель спустя Обама столкнулся с очень серьезной киберугрозой. ФБР, не привлекая общего внимания, проинформировало, что есть основания считать, будто китайские хакеры проникли в компьютерные системы участников кампании. Я попросил одного из моих деловых партнеров, Пола Куртца (занимавшегося в Белом доме вопросами кибербезопасности и при Буше, и при Клинтоне), привлечь команду экспертов по кибербезопасности из штаб-квартиры в Чикаго, чтобы оценить масштаб урона и посмотреть, что можно сделать, чтобы обезопасить системы. Китайских хакеров интересовали черновики программных документов. Они использовали достаточно сложные методы под прикрытием благовидной деятельности. Когда к кампании неофициально присоединились специалисты из Чикаго, я попросил всех, кто работает над вопросами национальной безопасности, не использовать домашние компьютеры для этой цели. Несмотря на то что их переписка была несекретной, ею очень интересовался Китай и другие (включая, предположительно, Джона Маккейна, хотя я бы не сказал, что его кампания отличалась глубоким пониманием кибертехнологий). С согласия участников кампании мы раздали всем «чистые» ноутбуки Apple и заблокировали их так, чтобы они могли работать только в пределах виртуальной частной сети, созданной с использованием сервера с совершенно безобидным именем. Я знал, что затруднения возникнут. Вскоре мне стали звонить с жалобами на ограничения: «Дик, я в кафе, и этот чертов компьютер не дает мне подключиться к wifi», «Дик, мне нужно отправить кое-какие файлы из своего ящика, но я не могу выйти в Интернет». Я пытался объяснить, что нам, наверное, не стоит планировать захват Белого дома из кафе, но никого это особенно не убеждало.

Незадолго до инаугурации мы с Полом Куртцем представили новой команде Белого дома проект решения, в котором были сформулированы предложения, озвученные Обамой в речи в Университете Пердью. Мы утверждали, что если Обама будет медлить, кто-нибудь обязательно попытается его остановить. Несмотря на то что многие из аппарата Белого дома понимали проблему и хотели быстрого решения, никто, разумеется, не считал ее первостепенной. Вместо этого администрация Обамы приказала подготовить за 60 дней обзор состояния систем IT — безопасности и попросила одного из составителей бушевской CNCI (Всесторонней национальной программы кибербезопасности) возглавить этот проект. И это несмотря на то, что комиссия по кибербезопасности 44-го президента во главе с Джимом Льюисом уже год пыталась прийти к консенсусу по вопросу, что должен делать следующий президент, и уже опубликовала отчет в декабре 2008 года. Когда 110 дней спустя президент объявил результаты, догадайтесь, что произошло? Вернули CNCI. Военное Киберкомандование осталось, но не было ни стратегии кибервойны, ни плана или программы действий по защите частного сектора, ничего того, что могло инициировать международный диалог по этим проблемам. И — опять дежавю — новый президент от демократов отказался от попыток регулирования: «Позвольте мне сказать с предельной ясностью: моя администрация не будет диктовать стандарты безопасности частным компаниям».

Но кое о чем в своих высказываниях Обама не упомянул, а именно: кто будет новым главой отдела кибербезопасности в Белом доме. Мало кто из компетентных людей хотел получить эту должность, в основном потому, что она не давала реальных полномочий и подразумевала подчинение и советнику по экономике, и помощнику президента по вопросам национальной безопасности Советником по экономике тогда был Лари Саммерс — отправленный в отставку президент Гарварда, который ясно дал понять: он считает, что частный сектор и рыночные силы и сами смогут справиться с угрозой кибервойны, без какого бы то ни было регулирования со стороны государства и любого его вмешательства. Проходили месяцы, но отдел кадров Белого дома не мог убедить ни одного кандидата, что эта работа стоит того, чтобы на нее согласиться. Таким образом, в первый год президентства Обамы в Белом доме никто не пытался управлять кибербезопасностью правительства или программой кибервоенного развития. Двумя главными ведомствами, которые защищали Америку от кибервойны, были Киберкомандование США (для защиты вооруженных сил) и Министерство национальной безопасности (для защиты всего остального). Глава Киберкомандования на протяжении 2009 года занимал сдержанную позицию, поскольку сенат никак не соглашался дать ему четвертую звезду. Чтобы получить повышение, генерал Кейт Александер должен был ответить на вопросы перед комитетом сената, но этот комитет не слишком понимал, чем на самом деле должно заниматься Киберкомандование.

Сенатор от Мичигана Карл Левин, прежде чем назначить слушания, попросил Пентагон сообщить, в чем заключается миссия и стратегия Киберкомандования. Пока сенатор Левин пытался выяснить, что должно защищать Киберкомандование, а генерал Александер занимал сдержанную позицию, я терялся в догадках, что же обязано защищать Министерство национальной безопасности. Поэтому и обратился к первоисточнику и спросил об этом непосредственно Джанет Наполитано. Она любезно согласилась встретиться со мной в штаб-квартире ее министерства. В отличие от других министерств, штаб-квартиры которых находятся в монументальных зданиях или современных офисных центрах близ National Mall, это ведомство располагается в обнесенном колючей проволокой лагере на северо-западе Вашингтона. За ограждением находятся несколько невысоких зданий из красного кирпича, которые, если смотреть с улицы, напоминают казармы. Неудивительно, что чиновники, вынужденные перебраться сюда, прозвали это место «Сталаг-13» — в честь вымышленного тюремного лагеря из телевизионного комедийного шоу Hogan’s Heroes.

Изначально здесь находился штаб криптографической службы ВМФ США, предшественницы нынешнего 10-го флота. Как и на всех остальных базах американского флота, здесь можно увидеть небольшую белую церковь и аккуратные вывески с названиями улиц. Одна называется Путь разведчика. Чтобы попасть в кабинет министра, мы прошли вдоль бесконечного ряда серых будок. Личный офис Наполитано выглядел не намного лучше. Для бывшего губернатора Аризоны это мрачное помещение три на четыре метра было серьезным понижением. Тем не менее в один угол она умудрилась втиснуть седло, какие используются в родео для езды на диких лошадях. Помещение выглядело как временное пристанище, даже спустя шесть лет после образования министерства. «Мы собираемся переезжать в новую, большую, штаб-квартиру», — объяснила министр, стараясь сделать акцент на позитивном. Новая штаб-квартира расположена на месте закрытой больницы для душевнобольных в Вашингтоне и будет готова на десятый год существования министерства. Возможно.

— Несмотря на то что вчера был выходной, я провела встречу с руководителями финансового сектора и обсудила проблему кибербезопасности, — начала Наполитана.

В министерстве шел месяц кибербезопасности, и она запланировала ряд событий. Я спросил ее, в чем важнейшая угроза.

— Опытный хакер-одиночка, киберпреступный картель» — ответила она.

— Хорошо, а если бы началась кибервойна? — продолжил я.

— Пентагон играл бы главную роль, но мы бы смогли справиться с последствиями любых повреждений, нанесенных Соединенным Штатам.

— А может, лучше предотвратить повреждения, чтобы справляться пришлось с меньшими последствиями?

— Мы наращиваем возможности, чтобы защитить домен. gov.

— Отлично. Если Киберкомандование США защищает. mil и вы однажды сумеете защитить. gov, кто защитит все остальное — важнейшую инфраструктуру, которая принадлежит частному сектору?

— Мы работаем с представителями частного сектора, центрами совместного использования и анализа информации в 18 важнейших отраслях промышленности.

— Но это не означает, что американское правительство защищает критическую инфраструктуру от кибератак, не так ли?

— Нет, не так. Это не входит в задачи Министерства национальной безопасности.

Министерство национальной безопасности разрабатывает систему сканирования кибертрафика, проходящего через федеральные ведомства, на предмет обнаружения вредоносного ПО (вирусов, «червей» и т. д.). Эта система с несколько претенциозным названием «Эйнштейн» выросла из простой программы контроля потоков трафика («Эйнштейн-1») в систему обнаружения вторжений и вредоносного ПО («Эйнштейн-2») и скоро научится блокировать интернет-пакеты, кажущиеся вредоносными («Эйнштейн-3»). В рамках попыток защитить правительственные сайты Министерство национальной безопасности и администрация общих служб стараются снизать количество интернет-порталов на домене. gov. Позднее Министерство национальной безопасности установит «Эйнштейн-3» на каждый из этих порталов, чтобы выявлять вредоносные программы. Управлять сетью «Эйнштейн-3» будет недавно организованное отделение — Национальный интеграционный центр кибербезопасности и коммуникаций в Болстоне (штат Вирджиния).

— Если Министерство национальной безопасности сумеет ее запустить, — спросил я, — то зачем ограничиваться защитой только федерального правительства?

— Возможно, в будущем мы рассмотрим возможность более широкого ее применения.

Наполитано, юрист и бывший федеральный обвинитель, добавила, что если правительство вознамерится сканировать публичный Интернет с целью защиты от кибератак, возникнут препятствия юридического и частного характера. Разве она не может привлечь распорядительный орган, чтобы заставить предприятия критической инфраструктуры усовершенствовать свои возможности защиты от кибератак и регламентировать деятельность интернет-провайдеров или электроэнергетических компаний? К ее чести, она не исключает этих и других возможностей, даже несмотря на то что сам президент Обама отказался от них в своей речи по кибербезопасности в мае 2009 года. Но регулирование, заметила она, может начаться только после совместного использования информации и добровольных мер, которые явно провалились, хотя в первый год президентства Обамы было слишком рано выносить такое суждение. Подход, основанный на совместном использовании информации и добровольных мерах, пытались использовать уже более десяти лет.

В сфере ее ответственности находится безопасность домена. gov, и Наполитано с гордостью сообщила, что в МНБ открыта тысяча вакансий для людей с опытом работы в кибербезопасности. Но с какой стати квалифицированные кибергики захотят работать на Министерство национальной безопасности, если их зовут куда угодно, начиная от Киберкомандования и заканчивая компаниями Lockheed и Bank of America. Наполитано ответила, что она прорабатывает кадровые вопросы, так что министерство сможет платить жалованье, сопоставимое с зарплатами в частном секторе, а еще планирует организовать дополнительные офисы вне Вашингтона — в Калифорнии и других местах, где, вероятно, предпочтут жить гики. Я подумал, что в ее голосе слышится тоска по дому, которую нередко тайно испытывают вашингтонские чиновники. Когда мы покинули кабинет министра, глава береговой охраны США адмирал Тад Ален встретил нас снаружи.

— Рад, что вы пережили разговор с Диком, — пошутил адмирал.

— Пережила, — ответила министр, — но теперь переживаю по поводу кибервойны.

Почему Клинтон, Буш и Обама так и не смогли справиться с проблемой уязвимости американского частного сектора перед кибервойной? Люди, работавшие над этим вопросом годами, имеют на сей счет разные мнения и расставляют разные акценты. Давайте рассмотрим шесть самых популярных объяснений.

Первое самое популярное объяснение заключается в том, что после кибератак обычно не остается ни следов, ни зияющих кратеров, как после взрыва на Манхэттене 11 сентября. Когда крадут интеллектуальную собственность компании, ее руководство и сотрудники, как правило, об этом даже не подозревают. Представьте, что вы работаете в музее, где хранятся ценные экспонаты, скажем, скульптуры и картины. Когда вы уходите из музея в конце рабочего дня, вы включаете систему сигнализации и убеждаетесь, что все камеры работают и ведется видеозапись. Утром вы возвращаетесь. Сигнализация не сработала, но чтобы знать, что все в порядке, вы просматриваете видео за последние 12 часов и убеждаетесь, что никто не вошел и не вышел из музея за время вашего отсутствия. И, наконец, вы проверяете скульптуры и картины, чтобы удостовериться, что все они на месте. Все хорошо. Так зачем же дальше думать о проблеме безопасности?

По существу, такая же ситуация наблюдается и в Пентагоне с конца 1990-х и по сей день. Врзможно, какие-то люди пытаются проникнуть в правительственные сети, но ведь программные средства защиты данных (брандмауэры, системы обнаружения и предотвращения несанкционированного вмешательства) эффективно стравляются с большей частью этих угроз? Зачем начальству думать, что их интеллектуальная собственность', их драгоценности — военные планы, технические чертежи или программы — теперь хранятся не только в их компьютерах, но и на жестких дисках в Китае, России и других странах?

Разница между похитителями произведений искусств и хакерами мирового класса заключается в том, что, когда работают настоящие киберграбители, вы и не догадываетесь, что стали жертвой. «Американское правительство каждый месяц совершает энное количество [точное число не называется] проникновений в иностранные сети», — сказал мне один офицер разведки. «Нас ни разу не засекли. Если нас не засекают, чего же тогда не замечаем мы, защищая собственные сети?» Как убедить кого-либо в на-линии проблемы, если вы не в состоянии предоставить доказательства ее существования? Данные не исчезают, как картина Вермеера, украденная из Музея Изабеллы Стюарт Гарднер в Бостоне в 1990 году. Очевидно, это новая, уникальная проблема, свойственная именно киберпространству. Историкам военной разведки, однако же, о подобном уже известно. Во времена холодной войны в ВМФ Соединенных Штатов были уверены, что смогут одержать победу над советским флотом, если он когда-либо перейдет к активным военным действиям, до тех пор, пока не узнали, что одна американская семья обеспечила Советам уникальное преимущество. Семья Уолкеров — сотрудник Агентства национальной безопасности и его сын, служивший в американском флоте, — предоставила СССР секретные коды и систему шифров для передачи сообщений между кораблями. С тех пор советский флот знал, где находились наши корабли, куда они направлялись, что им приказано делать, какое вооружение и другие системы на борту не работали. Мы такого и предположить не могли, потому что были уверены, что даже если они перехватывают радиосигналы с нашими сообщениями, расшифровать код им не удастся. Наверное, они и не могли, пока не купили ключ к дешифрованию у американцев. Это не единственный пример столь самонадеянной уверенности: во время Второй мировой войны японцы тоже думали, что никто не сумеет прочитать их шифровки, но Соединенные Штаты и Великобритания справились с этой задачей. Некоторые историки считают, что ВМФ США одержал победу над Императорским флотом Японии именно благодаря возможности дешифровать сообщения. Несомненно, решающая победа США в битве при Мидуэе состоялась именно потому, что американцы знали планы японцев. Разумно предположить, что на протяжении десятилетий коды многих стран, которые, как считалось, расшифровать невозможно, на самом деле раскрывались (и раскрываются). Несмотря на то что историки и сотрудники госбезопасности знают о многочисленных прецедентах, они упорно не желают верить в то, что такое может происходить сейчас и с нами. Американское военное руководство не может представить себе, что их секретная (SIPRNET) и сверхсекретная (JWICS) внутренние сети подвергаются опасности, но несколько экспертов, с которыми я беседовал, в этом уверены. Многие руководители компаний также верят в то, что миллионы долларов, потраченные на системы компьютерной безопасности, означают, что их коммерческие тайны надежно защищены. В конце концов, если кто-нибудь проникал в их секретные файлы, системы обнаружения несанкционированного вмешательства обязательно бы просигнализировали об этом. Правильно?

Нет, не обязательно. Даже если сигнализация включится, не факт, что кто-нибудь сумеет на это среагировать. Всегда есть способы проникнуть в сеть под видом системного администратора или другого полномочного пользователя, и тогда никакой аварийный сигнал вообще не сработает. Более того, если даже он срабатывает, в крупных сетях зачастую на него вообще не обращают внимания. Возможно, на следующий день кто-нибудь проверит журнал регистрации и заметит, что из сети была скачана пара терабайтов информации на некий сервер, который станет первой ступенью долгого пути до пункта назначения. А возможно, никто и не заметит случившегося. Бесценное произведение искусства по-прежнему в музее. А раз так, зачем правительству и заинтересованным только в прибылях руководителям что-то делать?

Во второй главе я упоминал о многодневном происшествии 2003 года под кодовым названием «Титановый дождь». Алан Раллер, мой друг и руководитель общественной организации SANS Institute, занимающейся образованием в сфере кибербезопасности, описывает, что произошло в один из дней «Титанового дождя», 1 ноября 2003 года.

В 10:23 хакеры воспользовались уязвимым местом в сети командования информационных систем сухопутных войск на базе Форт-Хуачука (штат Аризона).

В 13:19 через тот же «черный ход» они проникли в компьютеры управления информационного обеспечения в Арлингтоне (штат Вирджиния).

В 15:25 они взломали сеть Центра исследования морских и океанских систем Министерства обороны США в Сан-Диего (штат Калифорния).

В 16:46 они ударили по оборонительной установке армейского ракетно-космического центра в Хантсвилле (штат Алабама).

Подобных дней было еще много. Помимо взлома сетей Министерства обороны были украдены терабайты секретной информации из лабораторий НАСА, а также из компьютеров таких корпораций, как Lockheed Martin и Northrop Grumman, которые платят миллиарды долларов за безопасность своих сетей. Специалисты по кибербезопасности пытались выяснить, какие методы использовались для проникновения в их сети. Один из них сказал: «Все были слишком самодовольны». Покачал головой, состроил рожу и мягко добавил: «„.до тех пор, пока не осознали, что противник только что совершенно незаметно ушел, а возможно, и продолжает нас грабить. Но мы его больше не видим». «Лунный лабиринт» и «Титановый дождь» лучше всего считать краткими эпизодами огромной кампании, большая часть которой осталась незамеченной. Трудно представить, что можно практически беспрепятственно украсть из сети компании терабайты информации. В тех случаях, о которых нам известно, компании и правительственные организации долгое время даже не подозревали о краже данных. У всех пострадавших организаций имелись системы обнаружения несанкционированного вмешательства, которые должны поднимать тревогу в случае, если неавторизированный пользователь пытается проникнуть в сеть. Кое-где были установлены более совершенные системы предотвращения несанкционированного вмешательства, которые не только предупреждают, но и автоматически блокируют хакера. Но сигналы тревоги молчали. Если вы подумали, что по компьютерам лабораторий, компаний, исследовательских центров систематически, словно пылесосом, проходятся некие зарубежные организации, вы правы. Именно так и происходит. Львиная доля нашей интеллектуальной собственности копируется и перемещается за океан. Нам остается лишь надеяться на то, что кто бы этим ни занимался, у них не хватит аналитиков исследовать всё и найти все драгоценности, хотя это и слабая надежда, особенно если в стране, которая организует хакерские атаки, проживает миллиард человек.

Во всей этой мрачной картине есть одно светлое пятно, и связано оно с APL, физической лабораторией Университета Джонса Хопкинса под Балтимором. Лаборатория зарабатывает сотни миллионов долларов в год, проводя для американского правительства исследования в самых разных областях, начиная от космических технологий и заканчивая биомедициной и секретными проектами по национальной безопасности. Лаборатория APL обнаружила, что из ее сети в 2009 году выкрали огромные массивы данных, и сумела остановить этот процесс. APL — одно из тех мест, где работают настоящие эксперты по кибербезопасности, у них заключены контракты с АНБ. Поэтому логично предположить, что их системы предотвращения вторжений сумели заблокировать кражу данных. Однако эти эксперты нашли единственный способ остановить утечку — отключиться от Интернета. APL полностью перекрыла связь и изолировала целую сеть, сделав ее автономным островом в киберпространстве. На протяжении недель специалисты APL исследовали компьютер за компьютером, чтобы найти «черные ходы» и вредоносные программы. Чтобы убедиться в том, что важные данные никто не копирует прямо из вашей сети, вам нужно знать наверняка, что вы не связаны с кем бы то ни было вне вашей внутренней сети. Но это сложнее, чем может показаться. В больших организациях сотрудники устанавливают соединения со своими домашними компьютерами, ноутбуками с wi-fi, устройствами вроде копировального аппарата, который имеет выход в Интернет. Если вы хоть как соединены с Интернетом, считайте, что утечка уже произошла.

Действительно, хакерам, в том числе лучшим, которые работают на правительства Соединенных Штатов и России, редко не удается проникнуть в сеть, даже если ее операторы считают, что она не связана с Интернетом. Более того, хакеры работают так, что всех, кто бьет тревогу по поводу защиты сетей, окружающие считают параноиками. Они не оставляют следов, за исключением тех случаев, когда сами в этом заинтересованы. Вспомните слова героя Кевина Спейси из фильма «Подозрительные лица» (The Usual Suspects): «Величайший трюк дьявола состоял в том, чтобы убедить мир, будто он не существует».

Другой ответ на вопрос, почему в Америке до сих пор не поддерживают идею защиты уязвимых мест перед угрозой кибервойны, заключается в том, что «идейные лидеры» этой сферы до сих пор не договорились, что делать. Чтобы проверить данную гипотезу, я отправился на поиски таких «идейных лидеров» и нашел их… где бы вы думали? В самом неожиданном месте: в казино Caesars Palace в Лас-Вегасе, в августе 2009 года, в сорокаградусную жару.

Caesars Palace — место, совершенно неподходящее для подобных сборищ. Здесь, среди мерцающих игровых автоматов и столов для блэкджека, красуются статуи и символы империи, погибшей пятнадцать столетий назад. Конференц-залы носят гордые названия «Колизей» или «Палатинский холм», и это не развалины и руины, а самые современные помещения для встреч и презентаций с плоскими экранами и мигающими пультами управления. Каждое лето на протяжении последних 12 лет, когда заканчивается сезон конференций и цены на аренду помещений падают, сюда съезжается иная публика. В большинстве своем это мужчины в шортах и футболках, с рюкзаками за спиной и «маками» и BlackBerry в руках. Лишь немногие из них забегают в ультрамодные магазины — Hugo Boss, Zegna или Hermes, но почти все они были на премьере «Звездного пути». Эта публика — хакеры, и в 2009 году здесь, на конференции Black Hat («Черная шляпа»), их собралось более четырех тысяч — вполне достаточно, чтобы развязать кибервойну глобального масштаба. Вопреки названию на конференцию приехали не злодеи из кинофильмов, а вполне добрые, «этичные» хакеры, которым полагалось бы носить белые шляпы, — директора по информационным технологиям, старшие специалисты по информационной безопасности различных банков, фармацевтических компаний, университетов, правительственных организаций, словом, любых крупных (а также средних) компаний. Название Black Hat пошло с тех времен, когда кульминацией этих ежегодных собраний были сообщения хакеров о том, какие новые способы заставить популярные программные приложения делать то, для чего они не предназначены, появились. Компании по производству программного обеспечения привыкли думать, что на таких конференциях встречаются плохие парни. Выступления, как правило, демонстрируют, что разработчики программных продуктов недостаточно заботились о безопасности, в результате чего практически всегда можно найти способы проникнуть в компьютерную сеть без авторизации и даже взять всю сеть под контроль. Microsoft была главной мишенью хакеров на протяжении многих лет, и руководители из Редмонда каждый год ждали Black Hat с таким же нетерпением, с каким многие из нас ожидают налоговой проверки. В 2009 году участники конференции переключились на компанию Apple в силу растущей популярности ее продукции. Самым обсуждаемым выступлением стало сообщение о том, как взломать iPhone с помощью простого текстового сообщения SMS. Хоть Биллу Гейтсу и Стиву Джобсу не нравится, когда люди находят и разглашают дефекты в их продуктах, это не преступление. Преступление начинается тогда, когда хакер использует метод, им разработанный (средство атаки), чтобы использовать дефект, который он обнаружил в программе (уязвимость) и проникнуть в корпоративную или правительственную сеть (мишень), в которой он не авторизован. Конечно, когда об уязвимости объявляется на конференции или, что еще хуже, средство атаки получает огласку, любой может взломать какую угодно сеть, работающую на дефектной программе.

Я таки дождался неприятностей в 2002 году, когда в программной речи на конференции сказал: «Как здорово, что хакеры находят дефекты в программах!» Тогда я был специальным советником по кибербезопасности президента Буша. Кто-то, предположительно из Редмонда, рассудил, что нехорошо, когда милый консервативный Белый дом поощряет незаконные действия. Конечно же, на самом деле я имел в виду следующее — когда «этичные» хакеры обнаруживают дефекты в программном обеспечении, они в первую очередь должны сообщить об этом разработчику ПО, а затем, если ответа не последует, поставить в известность правительство. Только если производитель программного обеспечения отказывается исправить проблему, отметил я, хакеры могут предать обнаруженные факты огласке. По моей логике, если хакеры, собирающиеся на конференции в Лас-Вегасе, способны обнаружить дефекты программ, на это же способны их коллеги из Китая, России и других стран. Поскольку шпионы и преступники и так все узнают, уж лучше пусть об этом знают все. Общие знания о багах в программных продуктах могут означать, что: 1) самые чувствительные сети, вероятно, прекратят использовать данную программу до появления релиза с исправлениями; 2) производителям программного обеспечения придется внести исправления, потому что им либо будет элементарно стыдно, либо их заставят главные клиенты, к примеру банки или Пентагон.

Подобные комментарии не добавили мне симпатий со стороны определенных корпоративных кругов. Им не понравилась моя программная речь, с которой я выступил в том же 2002 году на ежегодной конференции компания RSA.[9] На конференции RSA собирается около 12 тысяч практикующих специалистов по кибербезопасности. По вечерам устраиваются большие приемы. Я выступал рано утром. Ожидая своей очереди, я стоял за кулисами и думал, как бы мне сейчас хотелось выпить еще хотя бы чашечку кофе. В большом холле громко играла приглашенная рок-группа. Когда они закончили, я должен был появиться на сцене в клубах театрального дыма. Представляете эту сцену? Не прекращая думать об острой нехватке кофеина в моем организме, я коротко отметил во вступлении, что, согласно недавнему опросу, многие компании больше тратят на бесплатный кофе для своих сотрудников и клиентов, чем на кибербезопасность. После чего добавил: «Если вы — руководитель крупной компании, в которой больше денег выделяется на кофе, чем на кибербезопасность, будьте готовы, что вас взломают». Пауза. И главное: «Более того, с такими приоритетами вы заслуживаете взлома». Последовали десятки звонков от раздраженных руководителей компаний.

В RSA очень силен корпоративный дух. На конференциях Black Hat гораздо веселее. Увлекательней всего сидеть в тускло освещенном танцевальном зале и наблюдать, как кто-нибудь, не привыкший к публичным выступлениям, проецирует на презентационный экран строчки кода. Забавно видеть недоуменные взгляды сотрудников отеля, обслуживающих конференцию, когда весь зал взрывается хохотом или аплодисментами, что бывает часто, хотя для постороннего в происходящем нет ничего ни смешного, ни достойного похвалы, ни даже понятного. Пожалуй, единственное, что с интересом наблюдают обычные американцев, пробираясь сквозь зал к столам с рулеткой, так это «суд хакеров» — пародия на суд, в ходе которого выясняется, какого рода хакерство следует считать «неэтичным». Очевидно, хакерство самих хакеров к этой категории не относится. Большинство участников конференции просто принимают условие не включать wi-fi на своих ноутбуках. По всем конференц-залам развешаны объявления о том, что использовать wi-fi настоятельно не рекомендуется. Такие предупреждения в данном случае нужны примерно так же, как объявления в океанариуме о том, что в бассейне с акулами не дежурят спасатели.

В 2009 году организатор конференции Джефф Мосс порвал с многолетней традицией, запланировав в рамках Black Hat одну встречу, доступную не для всех участников. Мосс, который, кстати, на протяжении всей конференции одевался только в черное, ограничил количество гостей на этом собрании 30 вместо обычных 500–800 человек, которые посещают каждую из шести одновременных сессий, что проходят не менее пяти раз в день. На закрытом заседании присутствовали только «старики», те, кто знал, где скрыты виртуальные «тела» в киберпространстве, — бывшие правительственные чиновники, действующие бюрократы, начальники служб безопасности крупнейших корпораций, ученые и старшие должностные лица IT-компаний. Мосс задал им вопрос: «Каких действий мы хотим от Обамы, чтобы защитить киберпространство?» В каком-то странном порыве администрация Обамы назначила Мосса членом консультативного совета по вопросам национальной безопасности, поэтому появился шанс, что он сумеет донести до Белого дома выработанное общими усилиями мнение, если, конечно, его удастся сейчас выработать. Ко всеобщему удивлению, группа достигла согласия по нескольким вопросам — и резкого разногласия по остальным. Консенсус был найден по пяти моментам.

Во-первых, все одобрили идею возвращения к временам, когда федеральное правительство спонсировало исследования и разработки в области кибербезопасности. Этим занималось Агентство перспективных исследований, которое финансировало создание Интернета, но при Буше сфера интернет-безопасности была, по существу, заброшена в пользу сетецентричных приемов ведения войны, без всякого внимания к тому факту, что подобные приемы осуществимы только в условиях безопасного киберпространства.

Во-вторых, незначительное большинство высказалось в пользу разумного регулирования некоторых аспектов кибербезопасности, к примеру принятия федеральных нормативов для операторов интернет-магистралей. Удачной была идея, что правительственные регулятивные органы должны только определять цели, а не контролировать каждый шаг, диктуя средства их достижения. Большинство, однако же, считало, что влиятельные заинтересованные группы в Вашингтоне убедят конгресс заблокировать любые шаги, направленные на регулирование в данной сфере.

В-третьих, было отмечено, что беспокоиться о том, кто провел кибератаку, думать о проблеме атрибуции бесполезно: лучше сконцентрироваться на устойчивости к внешним воздействиям — концепции, которая допускает возможность вредоносной и даже разрушительной атаки и поддерживает идею заблаговременного планирования действий, направленных на восстановление после таких разрушений.

В-четвертых, все единодушно сошлись на том, что не должно быть возможности соединения между локальными сетями и Интернетом. Идея отделения критической инфраструктуры от доступного Интернета оказалась вполне очевидной для этих опытных специалистов в сфере кибербезопасности. Идеи администрации Обамы об «умной» электросети резко критиковали и несколько сотен других специалистов по кибербезопасности, именно потому, что вследствие реализации этих планов энергетические сети, без которых не обходится ни одна другая инфраструктура, станут еще уязвимее перед угрозой неавторизированного вторжения анонимных хакеров, бродящих по Интернету.

Последний пункт, по которому сошлись «мудрейшие мужи» (в числе которых было трое женщин), заключался в следующем — ничто не сможет избавить нас от бед киберпространства до тех пор, пока кто-нибудь не возьмет на себя руководство, которого сейчас так не хватает. В этом наблюдении присутствующие руководители лучших специалистов по кибербезопасности в стране не видели никакой иронии. Они ждали руководства со стороны администрации Обамы. На тот момент Белый дом уже предлагал 30 экспертам возглавить работу по кибербезопасности в администрации президента. Поиски продолжались в Вашингтоне, в то время как здесь, в холле внизу, продолжалась демонстрация того, как нужно взламывать системы. Пока мы, «идейные лидеры», выходили из зала «Помпеи» в некотором унынии и в надежде на руководство, из зала «Везувий» то и дело раздавались возгласы одобрения — кто-то из хакеров «ломал» очередной iPhone. Мы не бросились туда, чтобы посмотреть, какое приложение взломали, а вместо этого направились к столам для блэкджека, где было меньше шансов проиграть, чем у американских компаний и правительственных организаций, мечтавших о безопасном киберпространстве.

Когда и левые и правые не соглашаются с предложенным вами решением, это означает две вещи: 1) вероятно, вы на правильном пути; 2) у вас практически нет шансов на то, что ваше решение одобрят. Многое из того, что нужно сделать для обеспечения кибербезопасности Америки, предают анафеме и левая и правая стороны политического спектра. Именно поэтому никакие серьезные меры до сих пор не приняты.

Я проанализирую, что можно с этим сделать, в следующей главе, но сейчас могу сказать вам, что некоторые из идей потребуют регулирования, а для реализации других потребуется нарушить принцип прайвеси — неприкосновенности частной жизни.

Требовать нового регулирования и создавать риски нарушения прайвеси в Вашингтоне — это все равно что ратовать за насильственные аборты. По моему убеждению, регулирование, по сути своей, нельзя считать ни хорошей, ни плохой мерой — все зависит от того, о каком регулировании идет речь.

Федеральные регуляционные нормы в стиле 1960-х, как правило, полезны для вашингтонских юридических контор, где они были написаны и где способы их обойти обойдутся вам в тысячу долларов за час. Разумное регулирование, подобное тому, которое обсуждалось на конференции Black Hat, формулирует конечную цель и позволяет организациям самостоятельно решать, как ее достичь. Регулирование, которое поставило бы американские компании в экономически невыгодное положение по сравнению с иностранными конкурентами, неблагоразумно, но регулирование, требующее от пользователей минимальных затрат, не кажется мне проделками дьявола. Регулирование, без согласия и даже насильственное, бесполезно почти так же, как требование обязательного присутствия федеральных чиновников на всех заседаниях. Проверка, проводимая третьей стороной, и удаленное подтверждение согласия кажутся вполне разумными подходами. Отказ от регулирования, проверок, вмешательства часто заканчивается событиями, подобными кризису 2008 года и рецессии или использованию свинцовых белил при изготовлении детских игрушек. Чрезмерное регулирование создает искусственно завышенные розничные цены и требования, которые практически (или совсем) не помогают решить изначальную проблему и подавляют креативность и инновации.

В том, что касается прав на неприкосновенность личной жизни и гражданских свобод, я гораздо более категоричен. Мы должны следить, чтобы правительство не нарушало наши права. И это не беспочвенное опасение. Положения Закона о патриотизме,[10] исполненные благих намерений, в последние годы приводили к многочисленным злоупотреблениям. Другие нормы, препятствующие деятельности правительства, включая сформулированные в Билле о правах и законе о надзоре за иностранными разведками, просто игнорировались. Если меры, необходимые для обеспечения кибербезопасности, открывают возможность дальнейших злоупотреблений со стороны правительства, нам понадобится сделать больше, чем просто принять законы, объявляющие такие действия правительства нелегальными. Это не всегда останавливало их в прошлом (да, мистер Чейни, я вспоминаю вас и здесь). Нам нужно будет создать уполномоченные независимые организации, чтобы следить, не допускаются ли нарушения, и возбуждать дела против тех, кто нарушает принцип прайвеси и гражданские свободы. Самый безопасный путь справиться с этой угрозой — не создавать новые программы, с помощью которых правительственные чиновники могут нарушить наши права. Однако в случае кибервойны могут быть такие ситуации, когда нам придется проверять, возможно ли установить эффективную защиту и запустить новые программы, рискуя нарушить прайвеси.

Одной из причин нашей неготовности защищать себя является любопытный феномен. Помните мальчика, который кричал: «Волк! Волк!»? Иногда мальчик, который кричит «Волк!», видит приближение хищника раньше всех остальных. Объединенная комиссия по безопасности 1994 года, комиссия Марша 1997 года, комиссия Центра стратегических и международных исследований 2008 года, комиссия Национальной академии наук в 2009 году и многие другие говорили о кибербезопасности и угрозе кибервойны. Их критиковали, ставя в один ряд с Кассандрами, которые пророчат бедствия. На Землю упадет гигантский метеорит! Изменение магнитных полюсов Земли вызовет солнечный ветер, который уничтожит атмосферу! Почти все настоящие специалисты в соответствующих областях верят, что сценарий с гигантским метеоритом и солнечным ветром вполне реален. Вопрос лишь в том, когда это произойдет. Поэтому, возможно, нам не стоит слишком беспокоиться. Разнообразные комиссии и рабочие группы, предупреждающие об опасности кибервойны, с определением сроков не ошибались. Они говорили нам, что пока есть время на принятие предварительных мер. Следует помнить, что, несмотря на плохую репутацию, Кассандра не ошибалась в своих предсказаниях — просто из-за проклятия Аполлона ей никто никогда не верил.

К сожалению, слишком многие верят в угрозу кибертерроризма. А кибертерроризм — это утка, отвлекающий маневр. Слова «кибер» и «терроризм» вообще не следует употреблять вместе, поскольку они вызывают в уме образ Бен Ладена, ведущего кибервойну из пещеры. Наверное, он на это не способен, по крайней мере, пока (более того, он живет вовсе не в пещере, а скорее на какой-нибудь уютной вилле). На самом деле у нас нет надежных доказательств того, что террористы когда-либо проводили кибератаки на инфраструктуру. До настоящего времени террористы не проводили крупных атак в Интернете и не использовали Интернет для атаки физических систем, но с помощью Интернета планировали и координировали атаки на посольства, железные дороги, гостиницы. Они используют Интернет для привлечения финансов, поиска новобранцев и обучения. Когда «Аль-Каида» лишилась учебных полигонов после 11 сентября, многое из того, что происходило там, переместилось в Интернет. Дистанционное обучение с видеороликами о том, как создавать взрывные устройства из подручных средств или отрубать головы, так же эффективно, как и занятия на полигонах. Кроме того, благодаря Интернету террористам не приходится собираться в одном месте, что раньше давало международным правоохранительным органам прекрасную возможность поймать предполагаемых террористов или нанести по ним ракетный удар. Интернет-обучение представляет большую опасность и приводит к многочисленным атакам «волков-одиночек» — террористов, никак не связанных с центром «Аль-Каиды». Но особенно эффективно «Аль-Каида» и другие группы используют Интернет для пропаганды. Распространяя видеоролики с отсечением голов и радикальныой интерпретацией Корана, террористические группировки сумели достучаться до широкой аудитории, сохраняя при этом относительную анонимность.

Если «Аль-Каида» до сих пор еще не проводила кибератак, все запросто может измениться. С каждым годом стоимость и прочие входные барьеры, ограничивающие использование этой технологии, снижаются. Чтобы провести разрушительную кибератаку, не требуется больших производственных затрат, как, допустим, для создания ядерной бомбы. Однако в контрольном программном обеспечении электросети разобраться способен далеко не каждый. Одно дело — найти способ взломать сеть, и совсем другое — знать, что делать, когда вы проникли внутрь. Хорошо спонсируемые террористические группировки могут найти профессиональную хакерскую тусовку, которая согласится провести кибератаку за большие деньги, но до сих пор такого не случалось. Вероятно, потому, что большинство хакеров считают представителей «Аль-Каиды» ненормальными, опасными и ненадежными. Если преступные хакерские группировки думают так, значит, террористам вряд ли удастся сработаться сними.

Еще одна причина такой инертности заключается в том, что кое-кому хочется оставить все как есть. У некоторых уже все «куплено». Выше я упоминал, что в ответ на сообщение о возможном кризисе кибербезопасности Джордж Буш первым делом поинтересовался, что думает на этот счет руководитель компьютерной корпорации, один из главных «доноров» его предвыборной кампании. Наверное, вы уже догадались, что администрация Буша не была заинтересована занимать жесткую позицию по отношению к частному сектору. Первая «Стратегия национальной безопасности Соединенных Штатов», опубликованная в 2003 году, напоминает учебник по экономике, ратующий за свободный рынок. Возможно, вы удивитесь, но демократическая администрация находится в плену тех же убеждений. Кто-то может предположить, что новая администрация готова решить проблему несостоятельности рынка в сфере кибербезопасности, введя новые регламенты, но это не так. Чтобы понять почему, отправимся на одно мероприятие.

Это был роскошный прием — собрались все звезды Вашингтона. Более 250 гостей пришли на празднование бракосочетания Мелоди Барнс и Мэрленда Бакнера. Барнс, советник президента Обамы по внутренней политике, знала будущего мужа много лет, прежде чем они начали встречаться. Их знакомство состоялось, когда она являлась членом клуба Капитолийского холма,[11] работала на Теда Кеннеди, а он служил начальником штаба Гарольда Форда-младшего. После короткой церемонии в Объединенной церкви Христа молодожены и гости переместились в особняк Андрю В. Меллона в Вашингтоне, который преобразили в стиле Южного побережья, со столовым серебром и столами, украшенными цветами орхидей. Местное безуглеводное меню состояло из жаркого на ребрышках, морских окуней и весенних овощей, элегантно разложенных по коробочкам обэнто. Гостей угощали мороженым и печеньем, чтобы те продержались до ночи, когда всех распустят по домам.

В число гостей, которых светский репортер New York Times, занимающийся свадьбами и торжествами, назвал «стаей высокопоставленных чиновников администрации Обамы», входили Рам Эммануэль, возглавляющий аппарат сотрудников Белого дома, и Валери Джарретт, главная советница и помощница президента по внутриправительственным делам и связям с общественностью. Мой друг Мона Сатфен, заместитель Рама Эммануэля, отплясывала весь вечер, как и бывший глава президентской администрации Клинтона Джон Подеста. Также присутствовала, хоть и не упоминалась в New York Times, еще одна высокопоставленная «стая» — Microsoft. Бакнер, бывший директор по связям с правительством крупнейшей в мире софтверной компании, а ныне независимый лоббист, тоже пригласил несколько друзей. С тех пор, как Бакнер стал работать самостоятельно, он принимал вознаграждения за лоббирование, треть которых поступала от Microsoft. Очень жаль, что репортеры Mother Jones не освещают свадьбы. Они наверняка заметили бы, что в тот вечер администрация Обамы буквально нырнула в койку к Microsoft.

Microsoft входит в публикуемый на сайте OpenSecret. org список из 30 влиятельных организаций, инвестирующих в политику. В списке преобладают торговые ассоциации, Microsoft входит в семерку лидеров. Конечно, Microsoft наверстывает упущенное. До поединка с Министерством юстиции по антимонопольным вопросам в конце 1990-х эта компания, устроившаяся на Западном побережье, хотела лишь, чтобы ее оставили в покое, и была вне политики. До 1998 года Microsoft и ее сотрудники не особенно стремились тратить свои фонды на поддержку политиков с Восточного побережья.

Все изменилось, когда юристы из администрации Клинтона заявили, что продажа Windows проводилась с намерением создать монополию. Посыпались пожертвования из вновь учрежденного комитета политических действий, равно как и от отдельных сотрудников Microsoft. С 1998-го по 2002 год большая часть этих средств адресовалась республиканцам. Затем в 2004-м Microsoft, то ли недовольная войной, то ли недооценившая перспективы бушевской кампании, начала спонсировать демократов почти в два раза щедрее, чем республиканцев. В 2008 году Microsoft увеличила это соотношение, предоставив 2,3 миллиона долларов демократам и только 900 тысяч республиканцам.

Возможно, комитет политических воздействий и сотрудники корпорации имеют добрые намерения, как многие американцы, которые пожертвовали деньги и потратили время на кампанию Обамы только ради того, чтобы видеть его на посту президента. Мэрлэнд Бакнер заявил корреспонденту новостной службы Media General, что он предпочел бы «беспрекословно» соблюсти все правила Белого дома, чтобы избежать любого конфликта интересов из-за новой работы Барнс, и пообещал не использовать свои отношения с супругой для привлечения клиентов. Но у корпорации Microsoft есть своя программа, и она ясна — не допустить регулирования в индустрии; не позволить Пентагону отказаться от нашего программного обеспечения, сколько бы дыр в защите там ни нашли; не обсуждать проблемы производства программного обеспечения Microsoft за океаном; не обсуждать взаимотношения компании с Китаем. У Microsoft неограниченные ресурсы, миллиарды долларов наличными или в виде ликвидных активов. Microsoft — это невероятно успешная империя, фундаментом которой является лидирующее положение на рынке и производство товаров низкого качества. На протяжении долгих лет операционная система и приложения, к примеру вездесущий Entemet Explorer, по умолчанию устанавливались на компьютеры, которые мы покупаем. Чтобы получить альтернативу, требовались время и немалые усилия, и так продолжалось до тех пор, пока в последнее десятилетие Apple не стал открывать магазины и активно рекламироваться.

Честно говоря, Microsoft изначально не стремилась создавать программы для управления критическими системами. Ее целью было вывести на рынок продукт с минимальными затратами на производство. Тогда она не видела причин вкладываться в процессы, гарантирующие и контролирующие качество, чего требовало НАСА от программного обеспечения космических полетов. Проблема в том, что люди начали использовать продукцию Microsoft в критических системах, от платформ Министерства обороны до основных банковских и финансовых сетей. Эта продукция была гораздо дешевле специально разработанных программных приложений. Время от времени в правительстве возникает стремление к повышению эффективности, на фоне которого внимание правительственных организаций привлекают экономичные подходы, используемые в промышленности. Пример тому — COTS. Идея заключалась в том, чтобы заменить коммерческими коробочными программными продуктами (COTS) специализированное программное обеспечение, которое раньше приходилось заказывать. На протяжении холодной войны Пентагон инициировал появление многих таких технологических новшеств. Помню, как мне рассказывали о фотоаппаратах без пленки, которые разрабатывались для правительства. (Я не мог понять, как он будет работать, до тех пор, пока не купил такой в Best Buy[12] десять лет спустя.) Сначала технология разрабатывалась в военных целях, затем проникала в коммерческую сферу. COTS перевернул этот процесс с ног на голову. До 1990-х большая часть используемых в Пентагоне программных средств изготавливалась под заказ собственными силами или немногочисленными доверенными военными подрядчиками. Не существовало двух одинаковых систем, что отвечало интересам производителей. Системы, которые они разрабатывали, стоили чрезвычайно дорого. Это очень осложняло возможность взаимодействия между разными структурами. COTS снизило затраты и позволило Пентагону использовать совместимые системы, поскольку все они писались на одних языках программирования и на базе одинаковых операционных систем. Разрабатывалось все больше и больше программных приложений. Была создана глобальная информационно-управленческая сеть GIG из 5,5 миллиона компьютеров. Сетецентричные приемы ведения войны обеспечивали огромные преимущества американским военным, но вместе с тем и делали нас невероятно уязвимыми.

COTS перенес в Пентагон те же баги и уязвимые места, что есть в наших домашних компьютерах. В1997 году ВМФ США убедился, как опасно порой полагаться на эти системы в проведении боевых операций. Военный корабль Yorktown был использован в качестве испытательного полигона в рамках программы ВМФ «Умный корабль». Yorktown оборудовали сетью из 27 рабочих станций на процессорах Pentium и под управлением операционной системы Windows NT. Работу станций координировал сервер, на котором также была установлена ОС Windows. Система контролировала все аспекты деятельности корабля, начиная с наводки орудия и заканчивая скоростью вращения двигателя. Когда система дала фатальный сбой, как часто бывает с Windows, крейсер превратился в плавающую консервную банку.

После инцидента с Yorktown и других сбоев систем на базе Windows Пентагон обратил внимание на Unix и созданные на его основе системы Linux. Linux — система с открытым кодом. Это значит, что пользователь может редактировать код операционной системы. У Windows (и большинства других коммерческих программных продуктов) исходный код считается собственностью разработчика и тщательно защищен. Открытый код дал бы Пентагону ряд преимуществ. Во-первых, программисты Пентагона и военные подрядчики могли бы модифицировать программное обеспечение под собственные нужды. То есть изменить код так, чтобы устранить ненужные фрагменты операционной системы и тем самым избавиться от лишних багов. Во-вторых, сократив размер операционной системы, они могли бы с помощью специальных средств проверить остальные строки кода на предмет обнаружения багов, вредоносного кода и прочих уязвимостей.

Microsoft вышла на тропу войны, чтобы замедлить переход правительственных организаций на Linux, и организовал ряд выступлений перед постоянными комитетами (выступал даже сам Билл Гейтс). Тем не менее, поскольку правительственные организации уже использовали Linux, я попросил Агентство национальной безопасности оценить ситуацию. АНБ, немало удивив сторонников открытого кода, влилось в их ряды, публично указав «координаты» ошибок в операционной системе Linux с целью улучшения ее безопасности. Из Microsoft мне дали понять, что если американские власти будут содействовать Linux, Microsoft прекратит с ними всякое сотрудничество. И если меня это не пугало, то на других могло оказать влияние. Программное обеспечение Microsoft до сих пор приобретает большинство федеральных ведомств, несмотря на то что Linux распространяется бесплатно.

Банки и финансовая промышленность тоже начали искать альтернативные системы с открытым кодом после неоднократных сбоев в системах Microsoft, которые стоили им по несколько сотен миллионов долларов в год. В 2004 году банковская группа Financial Services Roundtable отправила делегацию банковских специалистов по компьютерной безопасности в Редмонд (штат Вашингтон) на встречу с представителями Microsoft. Они потребовали доступа к программному коду. Им отказали. Они потребовали предоставить им требования к качеству программного продукта, которыми пользуется Microsoft, чтобы сопоставить их с нормами других производителей программного обеспечения. Им отказали. Отношение Microsoft к американским банкам противоречит объявленной в 2003 году программе. В соответствии с этой программой Microsoft должна предоставлять участвующим в ней национальным и международным организациям доступ к исходному коду — так Microsoft ответила на претензии по поводу безопасности своей операционной системы. Первыми участниками этой программы были Россия, Китай, НАТО и Великобритания. Банки пригрозили переходом на Linux. Microsoft ответила, что это будет стоить очень дорого. Более того, сейчас разрабатывается новая версия Windows с кодовым названием Longhorn, и она будет гораздо лучше. Longhorn вышел под именем Vista. Vista появилась в продаже позже обещанного срока в связи с обнаружением дефектов в тестовой программе. Затем с проблемами столкнулись корпоративные пользователи. Молва шла, и многие компании решили не переходить на новую операционную систему. В ответ на это Microsoft заявила, что прекратит поддержку предыдущих систем, заставляя клиентов пойти на замену ОС.

Сотрудники Microsoft признавались, что компания не воспринимала проблемы безопасности всерьез, даже когда подвергалась хакерским атакам. Да и с какой стати? Реальной альтернативы программному обеспечению Microsoft не существовало, и компания купалась в деньгах. Когда появился Linux, а затем Apple стал непосредственным конкурентом, в Microsoft действительно предприняли меры по улучшению качества. Но сначала они наняли множество делегатов и лоббистов, которые выступали на конференциях, перед клиентами, в правительственных организациях и ратовали против совершенствования в сфере безопасности. Для Microsoft гораздо дешевле нанять делегатов и лоббистов, чем разрабатывать более безопасные системы. Это одна из нескольких влиятельных компаний, которых устраивает нынешнее положение вещей и которым невыгодны какие-либо перемены.

Перемены, однако, происходят. Вслед за Соединенными Штатами все больше стран создают наступательные кибервоенные организации. Киберкомандование США несет дополнительную оборонительную миссию — защищать Министерство обороны. Но кто защитит все остальное?

Министерство национальной безопасности защищает федеральные власти США, не имеющие отношения к Министерству обороны. Всем остальным приходится полагаться только на себя. Не существует федерального ведомства, в задачу которого входит защищать банковскую систему, транспортные сети или энергосистему страны от кибератак. Киберкомандование и МНБ полагают, что, защищая правительственных клиентов, они тем самьм немного помогают и частному сектору. Власти считают, что задача обороны частных корпораций лежит на них самих. Правительственные чиновники скажут вам, что частный сектор все устраивает, — он не хочет, чтобы власти вмешивались в его системы. В конце концов, никто в правительстве не знает, как управлять банковскими сетями, сетями железных дорог или энергосистем. Старшие менеджеры крупных компаний (занимающиеся программным обеспечением, безопасностью, связями с общественностью, информационной безопасностью) заявят примерно то же самое: мы готовы тратить на компьютерную безопасность, чтобы защитить себя от киберпреступности, которая грозит нам повседневно.

Однако нельзя от нас ожидать, чтобы мы знали, как защититься от кибервойны в государственном масштабе. Затем они добавляют что-то вроде: «Защита от вооруженных сил других стран — задача государства, за это мы и платим налоги».

На заре эпохи стратегических ядерных вооружений Соединенные Штаты развернули тысячи ракет ПВО наземного базирования, чтобы защитить население и промышленность, а не только военные объекты. Каждый крупный город окружало кольцо ракетных баз Nike, готовых сбить советские бомбардировщики. На заре эпохи кибервойн американские власти предлагают населению и организациям защищаться самостоятельно.

Один мой друг спросил: «Вы можете представить, чтобы в 1958 году Пентагон посоветовал U.S. Steel и General Motors прикупить ракеты Nike, чтобы защититься? А ведь, по сути, именно это сегодня и рекомендует нам президент Обама».

По фундаментальному вопросу — в чьи задачи входит защита американской инфраструктуры в кибервойне — власть и промышленность никак не могли прийти к взаимопониманию. В результате никто не защищает потенциальные мишени, по крайней мере, никто в Соединенных Штатах. В других странах, которые однажды могут стать нашими противниками, оборона, возможно, окажется несколько лучше нашей.

Как мы уже отмечали, Соединенные Штаты, возможно, обладают самыми совершенными и комплексными возможностями для ведения кибервойны, за нами следуют Россия, Китай и, вероятно, Франция. Они находятся во втором эшелоне и отстают совсем немного, и еще около 20 государств, включая Иран и Северную Корею, тоже имеют киберпотенциал. Верен данный рейтинг или нет, ему доверяют сами кибервоины. Можете даже представить, как сидят после работы американские гики, попивают свой «Рэд Бул» и скандируют «Сэ-Шэ-А! Сэ-Шэ-А!», как на Олимпиаде, или «Мы са-мы-е пер-вы-е!», как на футболе. Но верно ли, что мы самые первые? Разумеется, это зависит от того, какие критерии принимать в расчет. В том, что касается наступательного киберпотенциала, Соединенные Штаты, скорее всего, действительно занимают первое место. Но кибервойна не ограничивается одним лишь наступлением. Существует такой показатель, как киберзависимость, — степень зависимости страны от киберуправляемых систем. В двусторонней войне и она имеет значение. Как я узнал, когда спросил о планах кибервойны в Афганистане в 2001 году, для кибервоинов может не оказаться мишеней. В двусторонней кибервойне это дает Афганистану определенное преимущество. Важно, способна ли страна защитить себя от кибервойны. Очевидно, Афганистан может защититься просто потому, что у него нет сетей, но теоретически у страны могут быть и сети, и возможность их оборонять. Оборонительные киберспособности, таким образом, являются существенным критерием: имеет ли страна возможность отключиться от киберпространства всего остального мира или засечь кибератаки, идущие изнутри страны, и остановить их?

Даже если Соединенные Штаты обладают самым совершенным кибероружием, нападение не заменит дыру в защите. Как отметил адмирал в отставке Макконел, «поскольку мы самая развитая в технологическом отношении страна—нити сетей опутывают все наше общество, — мы более других зависимы от этих нитей, а значит, и более уязвимы». Наша экономика связана с Интернетом больше, чем экономика любой другой страны. Все 18 секторов гражданской инфраструктуры, которые Министерство национальной безопасности назвало критически важными, функционируют в Интернете и уязвимы перед внешними кибератаками. Сравните с Китаем, который развивает не только наступательные, но и оборонительные способности. Кибервоины Народно-освободительной армии Китая обязаны и наступать, и обороняться в киберпространстве, и, в отличие от американских военных, под словом «защита» они понимают не только защиту военных объектов.

Я не являюсь сторонником расширения полномочий Пентагона в сфере защиты гражданских систем США, но следует отметить, что не существует никаких других ведомств или подразделений федеральных властей, которые могли бы взять на себя такую ответственность. В свете воздержания от регулирования, которое началось при Клинтоне, продолжилось при Буше и передалось администрации Обамы, от частного сектора не требовалось укреплять безопасность, да и власти не стремились играть в этом активную роль. В Китае сети, образующие интернет-инфраструктуру страны, целиком контролируются правительством, которое либо напрямую владеет ими, либо состоит в тесном сотрудничестве с частным сектором. Никто не обсуждает «цену», когда китайское правительство требует ввести новые меры безопасности. Сети поделены на крупные сегменты между правительством, научным и коммерческим сообществами. Китайское правительство имеет и власть, и средства, чтобы отсоединить китайское интернет-пространство от всего остального мира, что, скорее всего, и сделает в случае конфликта с Соединенными Штатами. Американское правительство таких полномочий и возможностей не имеет. В США Федеральная комиссия по связи обладает законным правом регулировать, но большинство населения предпочитает, чтобы она этого не делала. В Китае правительство может устанавливать и вводить в действие стандарты, но идет гораздо дальше.

Интернет в Китае больше похож на интранет — внутреннюю сеть компании. Правительство является поставщиком услуг и отвечает за сетевую защиту. В Соединенных Штатах не так. Роль американского правительства не столь существенна. Как я упоминал во второй главе, наиболее обсуждаемое китайское средство интернет-цензуры — Great Firewall — дает стране преимущество в обороне. Технологию, которую китайцы используют для просмотра электронной почты на предмет противозаконных высказываний, можно применять и для выявления вредоносного ПО. Кроме того, Китай инвестировал в развитие собственной операционной системы, которая невосприимчива к возможным сетевым атакам, хотя технические проблемы отсрочили ее ввод в эксплуатацию. Китай начал, а затем временно приостановил попытки установить на все компьютеры страны программное обеспечение, предназначенное якобы для предотвращения детям доступа к порнографическим сайтам. Истинной целью этой акции, по мнению большинства экспертов, было обеспечить китайскому правительству возможность контролировать каждый рабочий стол страны. (Когда слухи просочились в сообщество хакеров, те быстро обнаружили уязвимые места программы, которые позволяют контролировать всю систему, и установку пришлось прекратить.) Эти попытки показывают, как серьезно китайцы воспринимают задачу обороны, а также демонстрируют, на что направлены эти усилия. Китай между тем серьезно отстает от США в автоматизации критических систем. Система энергоснабжения страны, к примеру, во многом управляется вручную, а в кибервойне это преимущество.

Было бы здорово, если бы в определении кибервоенного потенциала важен был лишь один фактор — наша способность нападения на другие государства. Если бы учитывалось только это, Соединенные Штаты действительно выигрывали бы в сравнении с другими странами. К сожалению, для реалистичной оценки кибервоенного потенциала необходимо принимать во внимание два других аспекта: защиту и зависимость. Защита — это способность страны предпринимать меры в условиях нападения извне, меры, которые блокируют или смягчают атаку. Зависимость — это степень интернетизации страны, распространенности сетей и систем, которые могут подвергнуться кибератаке. Чтобы проиллюстрировать, как взаимодействуют эти факторы (нападение, защита и зависимость), я составил таблицу. В ней представлены коэффициенты по каждому из трех факторов. Софисты заявят, что это слишком упрощенный метод: я измеряю по одной шкале все три аспекта, а затем суммирую их, чтобы получить общее количество баллов для конкретной страны. Подсчет очков для каждой страны основан на моих оценках ее наступательных возможностей, оборонительного потенциала и зависимости от компьютерных систем. В этом заключается парадокс: чем меньше уровень интернетизации страны, тем больше баллов у нее в графе «Независимость». Развитая сеть — хороший фактор для страны, но не тогда, когда вы оцениваете ее способность противостоять кибервойне.

Китай превосходит в защите отчасти потому, что имеет возможности отключить страну от всего остального киберпространства. У США, напротив, не ни подобных проектов, ни возможностей, поскольку интернет-соединения находятся в частном владении и управляются в частном порядке. Китай может ограничить использование киберпространства в случае кризиса, отключив второстепенных пользователей. США не могут. Северная Корея получает больше всего баллов по графам «Защита» и «Независимость». Ей проще всего отключить свои немногочисленные сети от киберпространства. Более того, лишь несколько систем этой страны зависят от киберпространства, так что любая крупная кибератака на Северную Корею не нанесет практически никакого вреда. Помните, что киберзависимость — это не процент домов с широкополосным доступом в Интернет или количество смартфонов на душу населения, это степень зависимости критических инфраструктур (электросети, железных дорог, трубопроводов, логистических цепочек) от Сети. Если рассматривать защиту и независимость в совокупности, многие страны значительно опережают Соединенные Штаты. Их способность выжить в кибервойне и обойтись малыми потерями и создает брешь в киберобороне США. Они способны начать кибервойну и причинить нам огромный ущерб и в то же время сами практически не пострадают от ответных действий США в киберпространстве. В силу существования бреши в киберобороне мысль о нападении на США для некоторых стран может оказаться весьма привлекательной. Задача ликвидировать эту брешь должна стать приоритетной для американских кибервоинов. Развивая только наступательные возможности, мы от нее не избавимся. На нынешнем этапе невозможно сократить и нашу зависимость от сетевых систем. Поэтому единственный способ увеличить наш общий кибервоенный потенциал — усовершенствовать защиту. Давайте посмотрим, как это можно сделать.

Примечания:

1

Брукингский институт — научно-исследовательская организация, существующая за счет грантов и пожертвований. Основан в 1927 году в результате слияния Института исследования государственного управления, Института экономики и Школы государственного управления при Вашингтонском университете; носит имя одного из основных учредителей Р. Б. Брукингса. — Примеч. ред.

9

Компания RSA Labs — разработчик криптографических технологий.

10

Закон о патриотизме, принятый в 2001 году, расширяет полномочия федерального правительства по расследованию террористической деятельности и преследованию лиц, подозреваемых в такой деятельности. В частности, закон разрешает властям задерживать иностранцев на срок месяц и более без предъявления обвинений и проводить закрытые судебные слушания таких дел.

11

Клуб Капитолийского холма — вашингтонский политический клуб, объединяющий сторонников Республиканской партии.

12

Best Buy («Лучшая покупка») — крупнейшая в Северной Америке сеть магазинов бытовой электроники.