Заключение

В любой подобной работе, цель которой – описать цивилизацию и интимную личную жизнь наших предшественников, древних римлян, неизбежно проявится, подобно фону на яркой и пестрой картине, авторская жизненная философия. Читатель неизбежно ознакомится с общим отношением автора к жизни в древности; но он узнает и отношение автора к проблемам человеческой жизни в целом. Любая попытка скрыть это отношение приведет к появлению не живой книги, а засушенного собрания свидетельств; и не менее сухой книга станет оттого, что эти свидетельства будут даны в переводе, а не на языке оригинала. Кроме того, автор данной работы и не намеревался скрывать свои взгляды, ибо его работа является в некотором роде выражением веры. Выше уже говорилось, что, столкнувшись с требованием писать «объективно», мы поднимем руки и ответим, что не верим в возможность появления какой-либо исторической работы, обладающей абсолютной объективностью. В конечном счете предметы и даже исторические факты не обладают собственной ценностью; их наделяют этой ценностью люди, и величина этой ценности зависит от того, определяет ли ее Тацит либо Светоний или современный историк. В данной книге мы оценивали свидетельства с собственной субъективной точки зрения. Но следует ли из этого нежелательность и невозможность представить эту точку зрения читателю? Скрыть ее, как мы уже сказали, нельзя. Любой автор, как бы объективен он ни был, выдает свою индивидуальность в своем подходе к античной цивилизации, к Римской империи, к идеалу империализма…

И мы можем сказать, что «Афоризмы» Ницше или любая крупная работа на тему античности больше говорит об авторе, чем об его теме. Но мы не согласны считать это криминалом. Это не более чем доказательство того, что конкретный автор видит в античной цивилизации не сухой материал для изучения, а живой организм, с которым он должен вступить в борьбу, чтобы отвергнуть его либо самому стать сильнее. В итоге он оказывается связан с античной цивилизацией, и та становится частью его жизненной философии.

Ученые и историки могут качать головой, но Ницше, например, подобные сомнения никогда не беспокоили. Собака лает, караван идет. Разумеется, нам и не приходило в голову сравнивать нашу книгу с произведением столь великого ума, как Ницше. Но на его примере мы пытались продемонстрировать свою цель: разобраться в каком-то отрезке истории, чтобы пролить немного света на свое собственное время.

Эти причины представляются автору законным основанием для объяснения подоплеки данной книги, исходя из собственного представления о своих намерениях и своего общего мировоззрения. Иначе некоторые главы данного труда (например, о крушении Рима и его причинах, а также религии и философии в связи с сексуальной жизнью) могли оказаться менее понятными, чем надеялся автор.

Современные морализаторы часто сетуют на то, что в наше время люди «оказались без корней посреди пустой вечности». Это чувство беспомощности и невежества перед лицом жизни выражается в поисках, которые ведут многие из нас, – в поисках той скалы, за которую можно зацепиться в поисках твердой опоры под ногами. Никто не знает первопричины или смысла этого скоротечного и нестабильного существования; открытия и изобретения, объясняющие последние тайны мира, не делают нас ни более счастливыми, ни более знающими. Неуверенность, нерешительность, бесцельность и беспомощность – таково состояние человека в современном мире, в этом лишенном Бога, пустом, «цивилизованном» мире. Отсюда и причина того, что люди вечно ищут чего-то нового в любой сфере жизни: от образования до экономики, от науки о правильном питании до религии. Такую картину рисуют нам морализаторы, и каждый человек по-своему реагирует на нее; массы все громче требуют хлеба и зрелищ, в то время как так называемые образованные классы жалуются, что они остались последними оплотами цивилизации среди надвигающегося варварства.

Но истинный философ с душой, нерастревоженной бессмысленной суетой нашей быстротечной жизни, хладнокровно взирает на воды, которые вздымаются вокруг него штормовыми волнами. Он смеется – с иронией? Или с юмором? Или с глубоким сочувствием к своим собратьям, обреченным на медленное увядание среди шума и ярости? Он поднимает взор – в небесах горит вечное солнце, его волосы ерошит неизменный ветер, но у его ног неистово кипит море. Будет ли оно бушевать и бесноваться вечно?.. Нет. Когда ветер уляжется и ураган утихнет, тогда оно успокоится, и солнце будет отражаться в его неподвижной голубизне.

Однако и это спокойствие не вечно. Снова и снова будут налетать бури и громоздиться волны в яростной битве стихий. Нет отдыха в мире Рождений и Смертей. И за каждой бурей будет следить безмолвный мыслитель, в гневе, изумлении, или обезумев от горя, или со спокойной улыбкой; а может быть, он воскликнет, подобно гетевскому Линкею: «Остановись, мгновенье, ты прекрасно!»

Тот же Линкей выкрикнул со своей башни слова, которые цитируют гораздо реже: «Каким мрачным ужасом встретит меня тьма этого мира?» Он видит, как исчезает в дыму и пламени уединенное счастье Филемона и Бавкиды – символ, который мы должны нести в сердце. Снова и снова на наших глазах такое счастье исчезает в пламени, а жизнь счастливых людей рушится или кончается гибелью. В наши дни? Не только в наши дни – всегда и всюду, где только живут и стремятся к счастью люди.

И мы снова должны прислушаться к суровому голосу Шопенгауэра, указующему нам путь через мрак: «Есть лишь одна врожденная ошибка – убеждение в том, что мы живем, чтобы быть счастливыми. Она является врожденной, потому что связана с самой нашей жизнью, и все наше существование является лишь ее отражением, и наши тела носят на себе ее знак. Мы – не более чем воля к жизни; и повторяющееся удовлетворение этой нашей воли – именно то, что мы облекаем в идею счастья. До тех пор, пока мы цепляемся за эту врожденную ошибку и находим ей подтверждение в оптимистичных вероучениях, мир кажется нам полным противоречий. При каждом шаге, при каждом великом или малом деянии мы должны учиться тому, что этот мир и эта жизнь созданы не для того, чтобы сохранять счастье… Итак, любое событие в жизни стремится отучить нас от этого врожденного заблуждения и убедить нас, что цель нашего существования – не в том, чтобы быть счастливыми. Если мы взглянем на жизнь более пристально и бесстрастно, мы поймем, что ее истинное предназначение в том, что мы не должны быть счастливыми. Жизнь устроена так, что отвращает нас и наполняет нас омерзением, заставляет нас отшатываться от нее, как от наваждения, чтобы наше сердце наконец излечилось от своего безумного желания жить и наслаждаться жизнью и отвернулось от этого мира».

Неутешительная философия! По крайней мере, так о ней отзываются современные прекраснодушные гуманисты. И она неутешительна для современной цивилизации. Она с безразличием или отвращением смотрит на все чудесные достижения этой цивилизации, от новейших самолетов и последних танцев до смертоносных ядовитых газов, и все их отвергает: ни одно из них не в состоянии принести истинный мир в сердца. Философ продолжает, освещая своими словами тьму, которая, как говорят, затуманивает ему взгляд на мир: «Страдание, в сущности, есть процесс очищения. В большинстве случаев лишь страдание очищает людей от греха, то есть освобождает от иллюзий воли к жизни».

Я признаюсь, что еще с ранней юности восхищался этой трагической философией, потрясенный идеей, которую Шопенгауэр выражает такими словами: «Только в моей философии все зло мира осознается в своем полном объеме: мы можем его осознавать, потому что на вопрос о его происхождении ответ будет тот же, что и на вопрос о происхождении нашего мира». В этих словах заключается колоссальное и неоценимое достижение философии Шопенгауэра по сравнению с утонченнейшим гуманизмом Гете, со всей классической эпохой и со всеми верованиями либерализма.

В другом месте Шопенгауэр отвечает своим оппонентам, оптимистам, столь же яркими, сколь и лаконичными словами: «Мир – не балаган». Мир – это этическая проблема, которая никогда не будет решена. К этой идее наконец начинают возвращаться мыслители. Шопенгауэр продолжает: «В моей философии воля приходит к знанию о себе, становясь объективной (как всегда и происходит); и благодаря этому становятся возможными ее уничтожение, отказ от нее и освобождение. Соответственно, лишь в моей философии этика надежно обоснована и действует в полной гармонии с глубочайшими и величайшими религиями – не только иудаизмом и исламом, но также с индуизмом, буддизмом и христианством».

Эту возвышенную философию и ее цели можно обвинить в абсолютном нигилизме, и это обвинение постоянно возникает в речах и сочинениях других авторов. Но на него можно ответить. Ничто или Нирвана – состояние, которое наш разум не может воспринять; это состояние, в котором воля к жизни преображается и отрицает саму себя. В своих ранних трудах Шопенгауэр оценивает его позитивно, называя «лучшим сознанием»; позже он задавался вопросом, можно ли назвать его «Богом», но в конце концов отказался от этого наименования, чтобы не оставлять никаких неясностей. Это состояние, столь сильно влияющее на душу, что лишь из него одного проистекает всякий поступок, какой мы называем этичным, нравственным, хорошим или благородным – просто-напросто Иррациональное. Э. фон Хартманн называет его Бессознательным; я бы назвал его состоянием существования, которое навсегда останется скрыто от нашего разума, но по этой причине является истинно божественным; состоянием, из которого исходит все сущее, в котором все находит вечный покой и в котором все получает свой окончательный смысл, свою истинную силу, свое истинное бытие. Назовите его Изначальным Бытием или как угодно – жизнь любого, кто окажется внутри него, обретает надежное прибежище, его поступки получают смысл и направление, его судьба (какой бы мрачной она ни была) находит цель, все его существо непоколебимо стоит перед лицом безграничного Ничто, не дрожа и не колеблясь, как существо обычного человека.

Таков человек, имеющий веру. Он знает, что жизнь дана ему не для наслаждения и не для того, чтобы растратить ее в безделье или в причитаниях и стонах над тайнами мира. Именно о нем и для него Шопенгауэр сказал такие слова, столь современно звучащие: «Счастливая жизнь невозможна. Наивысшее состояние, которое может достичь человек, – героическая жизнь. А героическую жизнь проживает любой человек, в любой области и в любое время, который борется с непреодолимыми трудностями на пользу всех людей и в конце концов побеждает, хотя получает ничтожное или вовсе не получает никакого вознаграждения. И вот он стоит, подобно принцу из «Ворона» Гоцци, обращенный в камень; но его взор благороден, а поза горда. Память о нем переживет его, и его будут почитать как героя. Его воля – умерщвленная трудами и усилиями, неудачами и неблагодарностями, преследующими его всю жизнь, – умирает в Нирване». Еще несколько слов.

Что подобная философия может дать человеку, который проникся ею?

Во-первых, отвагу видеть мир во всей его реальности, то есть без обманчивого глянца какого бы то ни было идеализма: глянец пропадает сразу же, как только такая философия встречается с суровой реальностью мира – особенно современного мира – и вступает с ним в борьбу.

Во-вторых, глубокое и серьезное отношение к жизни, покоящееся на подлинно этической основе. Мы уже указывали, что любые оптимистические взгляды на мир оказываются поколеблены, едва их кладут в основу этической системы. Все истинно этичное, как мы сказали, является в некотором роде отрицанием естественного, того, что мы получаем посредством чувств. Но лишь тот человек, чья жизнь выстроена на такой этической основе, может устоять посреди урагана событий, каким бы суровым тот ни был. И он чувствует себя защищенным от вечности. Он не чувствует, как многие: «Передо мной пустота!» Он чувствует: «Передо мной нет ничего, потому что я нашел свое место в вечности. Я обладаю силой, чтобы посредством мысли реализовать его во всем, что я называю красивым, хорошим, истинным, чистым, благородным, великим; посредством действия – в нравственной жизни. Я знаю, что не могу говорить об этом иначе, чем мистик, говорящий о своем Боге. Я знаю, что все эти силы проявляются в сердце каждого человека по-разному. Но я чувствую, я ощущаю это существование – я знаю, что они являются единственной реальностью и всем смыслом моей жизни. И наконец, последнее. Вместо того чтобы теряться в бесплодных размышлениях, я познал эту Божественность (будем по-прежнему называть ее так). Я ощущаю ее каждый день и каждый час в поступках, вдохновленных любовью, в самопожертвовании ради других, в отказе от так называемых мирских радостей. Эти радости существуют лишь для тех, кто еще далек от того, что открылось мне как Божественное и проявляется в каждой минуте моего существования». Таким образом, мы не пропадаем в лишенном смысла Ничто, а отныне и навеки погружаемся в бездонные глубины Своей личности, при этом находя ей основу и воплощение.